Jacqueline Wilson
      GIRLS OUT LATE
      Перевод с английского И. Изотовой
      Иллюстрации Н. Шэррата

 

      Сегодня мы идем гулять с Магдой и Надин. Нет, это не большой девичник. И конечно же, мы не задержимся допоздна. Просто после школы пробежимся по магазинам. Ничего такого особенного. Встретимся в половине седьмого в торговом центре «Флауэрфилдс». Побродим по магазинам — сегодня они закрываются попозже. Перекусим в «Макдоналдсе» и к девяти будем дома, как послушные девочки.
      Я даже не стала наряжаться. Само собой, я сняла школьную форму, но вместо нее попросту влезла в свои любимые черные мешковатые брюки. Эти брюки уже столько раз прокручивались в стиральной машине, что теперь они, строго говоря, не столько черные, сколько тускло-серые. Зато это практически единственные штаны в мире, которые на меня налезают, и при этом я в них не кажусь совсем уж необъятной. Даже почти создается иллюзия, будто под складками ткани скрываются аккуратненькая попка и длинные стройные ноги.
      Я примерила новый розовый топик в полосочку, но тут у меня возникли сомнения. Такая яркая расцветка все-таки мне не к лицу. Рядом с ней мои щеки становятся совсем уж пунцовыми, как пион. А мне бы хотелось быть смертельно бледным, неземным созданием, как моя лучшая подруга Надин. Так нет же, мне достались вечнорозовые щеки, да еще и с ямочками.
      Я обшарила весь чулан для проветривания одежды в поисках чего-нибудь попроще и потемнее и в конце концов раздобыла темно-серый школьный свитер с V-образным вырезом — собственность моего младшего братца Моголя. Свитер мне чуточку тесноват. Я долго разглядываю себя в зеркале — меня беспокоит, что грудь слишком уж выдается вперед. Как я ни горблюсь, она все равно жутко выпирает. Я не то что моя другая лучшая подруга Магда. Та нарочно подтягивает бретельки лифчика до такой степени, что грудь упирается в подбородок. А меня смущает, что лифчик слишком уж откровенный. Я подсовываю в каждую чашечку по бумажной салфетке, чтобы как-то сгладить очертания.
      Потом долго дергаю волосы жесткой щеткой, пытаясь хоть немножко их усмирить. Что такое, просто весь организм выходит из-под контроля, а волосы — хуже всего. Они у меня довольно длинные, но вьются мелкими кудряшками и торчат во все стороны. Везет Надин: ее длинные, черные, как лакрица, волосы падают отвесно вниз без всяких завитушек. У Магды тоже потрясающие волосы, очень короткие и стильные, и притом пронзительно-красные (крашеные). Ей удивительно идет, а вот мне нельзя носить такую короткую стрижку — она будет подчеркивать толстые щеки. И потом, надо быть сумасшедшей, чтобы при моем ярко-розовом цвете лица выкрасить волосы в красный цвет. К тому же Анна, моя мачеха, все равно бы не позволила. Господи, она сердится, даже если я пользуюсь шампунем с хной!
      И сейчас Анна смотрит, как я вваливаюсь на кухню, чтобы выпросить немножко денег. Моголь сидит за столом и играет с моим старым будильником. Он вертит стрелки и бормочет себе под нос:
      — Четыре часа, время смотреть телик, ура. Пять часов, опять время смотреть телик, ура, ура. Шесть часов, время пить чай, ням-ням.
      — Это мой будильник! — возмущаюсь я.
      — Но ведь он давно сломан, Элли. Я думала, так Моголь быстрее научится узнавать время. Покрути большую стрелку, Моголь, — говорит Анна.
      — Честное слово, просто стыдно, что мой брат такой тупица. И вообще, это он и сломал будильник, вечно крутил стрелки.
      — Двенадцать часов, полночь, старшая сестра превращается в тыкву! — Моголь заходится радостным смехом.
      — Ты куда-то идешь, Элли?
      — Просто мы договорились с Магдой и Надин пройтись по магазинам.
      — Семь часов, время купаться, буль-буль. Восемь часов, время спать, бр-р-р.
      — А как же уроки?
      — Я все сделала, как только пришла из школы.
      — Нет, не сделала.
      — Честное слово, сделала.
      — Ты смотрела телевизор.
      — Пока смотрела, все уроки сделала.
      Обычно я не смотрю детские передачи, но сейчас запустили новую программу по искусству, там у них попадаются великолепные идеи. Я стану художницей, когда вырасту. Только ни в коем случае не буду учиться в художественном училище, где преподает мой папочка. Я никак не впишусь в толпу обожающих его студенток. Странно подумать, что и Анна была когда-то одной из них. И моя мама. Она умерла, когда я была совсем маленькой, но мне все равно очень ее не хватает. Моголь мне не полностью брат, только наполовину.
      — Ворюга! — неожиданно орет Моголь и тычет в меня пальцем. — Ты взяла мой школьный свитер, сними сейчас же!
      — Я просто одолжила на один вечер, только и всего.
      А ведь сам терпеть не может свой школьный свитер. Анна каждое утро его с трудом уговаривает надеть эту штуку. Ему больше нравятся нелепые разноцветные одежки, которые вяжет для него Анна. Когда у него был период телепузиков, она связала ему четыре свитера: фиолетовый, зеленый, желтый и красный, так что он мог быть по настроению Тинки-Винки, Дипси, Лялей или По. Сегодня Моголь одет в ярко-розовый джемпер с динозавриком Барни. К счастью, я уже не в том возрасте, чтобы Анна вязала мне безумные свитерочки.
      — Да-а, ты его испачкаешь, — завывает Моголь.
      — Я испачкаю?
      Моголь так неаккуратно ест, что одежда у него вечно заляпана рыжим (печеные бобы), желтым (яичный желток) и фиолетовым (черносмородиновый сок «Райбина»). Надевая свитер, я очень внимательно его осмотрела на предмет пятен.
      — После тебя он будет вонять!
      — Ничего подобного! Как ты смеешь! От меня не воняет.
      — Нет, воняет, воняет, правда, мамочка? — спрашивает Моголь.
      — Нет, не воняет, — говорю я, но уже начинаю впадать в панику.
      Неужели от меня действительно пахнет? Вдруг дезодорант перестал действовать? О боже, неужели все от меня шарахаются, зажимая носы, а я и не замечаю?
      — От Элли не пахнет, — говорит Анна.
      — Нет, от нее воняет противными сладкими духами. Я не хочу, чтобы от моего школьного свитера несло, как от девчонки, — вопит Моголь, дергая за край свитера. Я пытаюсь отпихнуть его руки.
      — Останови его, Анна, он его порвет!
      — Да, отпусти, пожалуйста, Моголь. Хотя это действительно его свитер. В самом деле, ты годами носила отцовские футболки, которые доходили тебе до колен, а теперь тебе обязательно нужно натягивать крохотные свитера Моголя. Когда ты начнешь носить одежду по размеру?
      Я никогда не беру поносить вещи Анны. У нас совсем разный стиль, хотя она всего лишь на четырнадцать лет старше меня. И фигуры у нас разные. Она худющая, а я наоборот. Но я решила, что больше не буду из-за этого расстраиваться. В прошлом полугодии я села на ужасно строгую диету, похудение стало у меня навязчивой идеей. Но теперь я уже пришла в норму. В доказательство я съедаю сандвич с плавленым сыром за компанию с Анной и Моголем, хотя позднее мне предстоит что-то жевать в «Макдоналдсе».
      — В котором часу папе заехать за тобой? — спрашивает Анна.
      — Не надо за мной заезжать. Я вернусь на автобусе.
      — Ты уверена? Мне не хочется, чтобы ты возвращалась домой одна, когда уже стемнеет.
      — Я буду не одна. Я буду с Надин всю дорогу на автобусе и потом до самой Парк-Хилл-роуд.
      — Знаешь, как мы сделаем? Зайди домой к Надин и позвони оттуда, папа за тобой заедет, ладно?
      — Ладно, ладно.
      Я улыбаюсь Анне, она улыбается в ответ, и компромисс достигнут.
      Раньше мы с ней не ладили, но теперь, странное дело, вроде как подружились.
      — Ничего не ладно! Скажи ей, пусть отдаст мой свитер, — разоряется Моголь, со всей силы пиная меня ногой.
      Вот с Моголем я никогда не подружусь! Он все еще не снял школьные ботинки на шнуровке, и моей лодыжке по-настоящему больно. Пусть на мне спецназовские штаны, они не могут защитить от наступательного оружия.
      — Не зли меня, Моголь, а то я разгорячусь, и придется мне брызгаться духами, чтобы остыть, — говорю я. — Вдруг я нечаянно попаду на твой дурацкий свитер.
      — Нет, нет, нет! Не смей!
      — Не дразни его, Элли, — вздыхает Анна и роется в сумочке. — Сколько у тебя осталось карманных денег?
      — Абсолютный ноль. На самом деле я еще должна Магде. Она заплатила за меня в бассейне в прошлое воскресенье.
      — И еще ты должна мне за ту пару колготок.
      — О боже, точно. Спасите, меня посадят в долговую тюрьму!
      — А ты не могла бы как-нибудь немножко… экономить? — Анна расстегивает кошелек.
      — Я стараюсь, но папа такой скупой. Магда получает вдвое больше карманных денег, чем я.
      — Не начинай, Элли.
      — Но это несправедливо!
      — Жизнь вообще несправедлива.
      Что верно, то верно. Ну ничего, как только мне исполнится четырнадцать, я в ту же минуту найду себе работу — любую работу — и тогда смогу держаться на уровне Магды и Надин. Ну, по крайней мере, наполовину.
      — Вот, держи. — Анна протягивает мне пятерку.
      Я чувствую себя довольно подлой. Анна ведь тоже не работает. Она ищет работу с тех пор, как Моголь пошел в школу, но пока ничего не нашла. Ей, как и мне, приходится выпрашивать деньги у папы. Что уж точно несправедливо, так это замужняя жизнь. Ни за что не выйду замуж. И вообще, кому нужны эти мальчишки?
      Магда помешана на мальчиках. Надин не так безумствует, хотя в прошлом году она гуляла с кошмарным типом по имени Лайам, а он прямо-таки вытирал об нее ноги. У меня в то время тоже был парень. Ну, не столько парень, сколько просто приятель. Он, конечно, был не подарок, но, кажется, я ему здорово нравилась. Он без конца писал мне любовные письма и не мог дождаться встречи. Клялся в вечной любви. Но потом письма перестали приходить. Оказалось, что он познакомился с другой девочкой и теперь ей клянется в вечной любви. А мне и дела нет. Пусть забирает его, на здоровье. Он мне больше не нужен. Мне вообще не нужно никаких кавалеров. Правда.
      В общем, я прибежала к Надин, а у нее как раз в разгаре спор с матерью. Мама Надин страшно сердится, потому что она хочет, чтобы Надин ходила на эти жуткие занятия по лайн-дэнсу вместе с ней и с Наташей. На эти убогие занятия ходят многие мамы с дочерьми. Мама Надин просто тащится от ковбойских танцев, она сшила себе джинсовую юбочку и жилетик и надевает к ним белые ковбойские сапожки с бахромой. Наташа в восторге от своего детского костюмчика в ковбойском стиле. Она обожает ковбойские танцы и уже стала звездой танцкласса. Мама Надин купила синей джинсовки с таким расчетом, чтобы хватило еще на один комплект — для Надин. Она готова раскошелиться еще на одну пару белых ковбойских сапожек. А Надин скорее умрет, чем станет выплясывать в синем джинсовом костюмчике с белыми ковбойскими сапожками — особенно в компании со своей мамочкой и отвратительной младшей сестренкой.
      — Иногда мне кажется, что ты нам как будто чужая, — говорит мама Надин.
      — А мне иногда хочется, чтобы я вправду была вам чужая, — с вызовом отвечает Надин. — Я поеду с Элли во «Флауэрфилдс».
      — «Флауэрфилдс»! Что с тобой творится? Не далее как в субботу ты устроила целый скандал из-за того, что я хотела взять тебя с собой и с Наташей за покупками во «Флауэрфилдс», и что ты тогда говорила? Что ты терпеть не можешь ходить по магазинам, особенно во «Флауэрфилдс»!
      Надин закатывает глаза, которым широкая угольно-черная обводка придает еще больше выразительности.
      Мама Надин вздыхает:
      — Элли, неужели ты так же грубишь своей маме?
      — Ну, у нас все по-другому, — отвечаю я дипломатично. — Я хочу сказать, Анна моя мачеха, но она ближе мне по возрасту. Мы с ней как сестры. Я не воспринимаю ее как маму.
      — Если бы я могла не воспринимать свою как маму, — ворчит Надин, когда нам наконец удается улизнуть. — Боже, она совсем не врубается. И Наташа тоже меня доводит до ручки. Подумай, мне еще четыре или пять лет мучиться, пока появится возможность освободиться от них. Как я только доживу? — Она драматическим жестом сжимает кулак и вдруг вскрикивает: — О черт, ноготь!
      Следующие пять минут Надин оплакивает сломанный ноготь. В конце концов мне удается отвлечь ее разговорами о том, как мы заживем, когда нам исполнится восемнадцать и мы полностью отбудем срок жизни с родителями. Мы обе поступим в художественное училище: я — на отделение графики, Надин — на моделирование одежды. Мы снимем квартирку на двоих, будем вставать, когда захотим, возвращаться домой, когда захотим, и каждую субботу устраивать вечеринки.
      Все это мы планируем, пока едем на автобусе, и бурное обсуждение интерьера воображаемой квартиры затягивается до момента встречи с Магдой у входа в торговый центр. Мы немедленно отвлекаемся от планов на будущее. Магда выглядит сногсшибательно в крошечном розовом кружевном топике, сквозь который видно буквально все поры на коже. Сердце у меня завистливо сжимается под бумажной салфеткой. Мне бы Магдину уверенность в себе!
      — Ой, у тебя новый топ!
      — И новые брюки, — прибавляет Надин, придирчиво рассматривая их сверху донизу. Она заходит Магде за спину и оттягивает пояс брюк. — Bay, DKNY! Откуда такая роскошь?
      — Да это тетя Кейт заходила к нам в выходные. Она купила эти брюки на Бонд-стрит чуть не месяц назад, села ради них на диету, но так и не сумела похудеть, и вот мне привалило счастье!
      — Почему у меня нет доброй тети? — стонет Надин. — А топ тоже она тебе дала? — Надин с завистью щупает топик своими длинными ногтями, сейчас — на одну десятую дефектными.
      — Ага, купила специально для меня, в подарок. Нравится цвет? Как вам кажется, он не противоречит моим волосам?
      — Твоим волосам любая расцветка противоречит. — Я разлохмачиваю ее невероятные густо-красные пряди.
      — Хочу купить губную помаду такого же жемчужно-розового оттенка, — говорит Магда. — Пошли, девчонки. Время покупок!
      Мы целую вечность проводим среди прилавков с косметикой в отделе фирмы «Бутс», и Магда успевает покрыть все руки розовыми полосками, разыскивая идеальный цвет помады. Надин развлекается с образцами косметики, экспериментирует с черной губной помадой и серебряными румянами, она вполне довольна жизнью, а вот мне уже основательно надоело. Я ведь вообще-то не увлекаюсь косметикой. В смысле, у меня, конечно, есть немного косметики, и я наспех намазываюсь, если нужно куда-то пойти, но потом постоянно забываю, что я накрашена, размазываю тушь с ресниц или вытираю губы, и губная помада оказывается на подбородке.
      Потом мы бесконечно торчим у прилавков с лаком для ногтей. В конце концов Надин покупает наборчик для наращивания ногтей — знаете, такой, с накладными ногтями, которые можно разрисовывать всякими узорами и наклеивать на них бисеринки и блестки. Магда немедленно покупает себе такой же, но я себя знаю — обязательно забудусь и начну грызть ногти. Когда-нибудь я возьму себя в руки и отучусь от этой вредной привычки, но пока зубы у меня, как у бобра, гложут ногти независимо от моей воли.
      — Пошли, девчонки, скоро магазин закроется, — зову я, и они наконец позволяют мне затащить их на верхний этаж, в отдел художественных принадлежностей.
      Через несколько секунд им становится скучно, и они выходят подождать снаружи, пока я перебираю толстые белые альбомы для эскизов и с вожделением разглядываю громадные банки с фломастерами всех цветов радуги. Еще не прошло и минуты, а Магда и Надин уже заглядывают в дверь и торопят меня. Я пробую разные фломастеры: пишу на предназначенном для этого листе бумаги «Я Элли, я люблю рисовать». Рядом я рисую маленького слоника с изогнутым хоботом, используя фломастеры номер 07 и 03 — самый тонюсенький, ядовито-зеленого и пронзительно-розового цвета, девчонки стонут и ноют из-за двери, и в итоге я покупаю черный фломастер номер 05 — мой обычный выбор — и еще черненький квадратненький альбомчик для эскизов, совершенно неотразимый. Денег в результате почти не осталось. Придется клянчить чипсы у Магды и Надин или остаться голодной — но я счастлива!
      Мы втроем, взявшись под руки, обходим оставшиеся магазины, примеряем у «Офис» туфельки на высоком каблуке, в которых мы шатаемся, как пьяные, а потом еще лет сто проводим в магазинчике «HMV», слушаем последний альбом Клоди Коулмен. У нас с Магдой и Надин совершенно разные музыкальные вкусы, но все мы единодушно обожаем Клоди. Магде нравятся в ее песнях мощные, позитивные тексты. Надин — классная музыка в стиле хип-хоп. А мне она нравится, потому что у нее длинные буйные кудри, почти как у меня, только гораздо красивее, и хотя она совсем не толстая, но все-таки у нее больше округлостей, чем у большинства эстрадных певиц. Она для меня — что-то вроде идеала.
      В магазинчике тесно. Магда автоматически останавливается там, где толпятся несколько симпатичных парней. Парни окидывают ее одобрительными взглядами, и трое из них тут же начинают ее «клеить». Мы с Надин вздыхаем и потихонечку отходим в сторону. Знакомая ситуация, и нас это злит.
      — Трое мальчиков, три девочки, но всем мальчикам нужна Магда, — говорит Надин.
      Она тактично умалчивает о том, что номером вторым неизменно выбирают ее. Не трудно догадаться, под каким номером иду я: под последним!
      — Эй, подождите меня! — Магда бежит за нами. Мальчишки что-то кричат ей вслед, но она не обращает внимания.
      — Можешь остаться с ними, если хочешь, — говорю я.
      — Да, мы пойдем в «Макдоналдс», а ты потом приходи, — говорит Надин.
      — Я прямо сейчас с вами пойду, — говорит Магда. — Сегодня же у нас время девчонок, правильно? Посмотрите на часы! Уже поздно. Пошли есть.
      Магда очень мило настояла на том, чтобы купить мне бургер и жареную картошку. Я рисую ее портрет на первой страничке своего альбома, изобразив Магду в розовом топике и эксклюзивных брюках, а вокруг — толпу восхищенных поклонников, ростом ей по щиколотку. Потом я рисую Надин. Сначала, чтобы ее подразнить, я нарисовала ее в ковбойском костюмчике, но после того, как она меня треснула, я умасливаю ее, изобразив в виде великолепной ведьмы с ногтями, похожими на сверкающие когти из драгоценных камней: в одной руке она держит куколку, в точности напоминающую Наташу, всю утыканную булавками.
      Я уже увлеклась и теперь оглядываюсь, ища, кого бы еще нарисовать. И вдруг замечаю странную вещь. У противоположной стены я вижу мальчика. В нем-то нет ничего странного. Вполне симпатичный, темные глаза, длинные растрепанные волосы. Он в форме Холмерской школы. Вообще-то большинство тамошних мальчишек или шибко крутые, или, наоборот, убогие ботаники, но этот — совсем не такой. Угадайте, чем он занят! У него в руках фломастер и альбомчик вроде моего, и он рисует… меня?!
      Не может быть! Нет, конечно, это Магда. Это на нее постоянно таращатся мальчишки. Но вот он поднимает глаза от рисунка и смотрит прямо на меня… а когда Магда отправляется за соломинкой для молочного коктейля, он даже не поворачивает головы. Значит, это Надин. Да, точно, он рисует Надин с чудесными длинными волосами и огромными темными глазами. Хотя Надин как раз откинулась на спинку стула, и, скорее всего, ему сейчас ее не видно.
      Это на меня он смотрит! Взглянет на мое лицо, потом на страницу альбома, и снова, вверх-вниз, вверх-вниз, а фломастер так и бегает по бумаге. Наверное, он заметил, что я на него смотрю, но это его не смущает.
      — Что это ты покраснела, Элли? — спрашивает Надин.
      — О боже, разве?
      — Да ты вся красная! В чем дело?
      — Так, ничего.
      — На кого ты смотришь? — интересуется Магда, вернувшись с соломинкой. Она осматривается и моментально разоблачает меня. — Ты что, кокетничаешь с тем парнем из Холмерской?
      — Нет.
      — Что за парень? — вертит головой Надин.
      — Не оглядывайся! Он на нас смотрит.
      — А мы на него посмотрим, — говорит Магда. — Что он там делает, пишет?
      — По-моему, он рисует, — говорю я.
      — Что рисует?
      — Меня!
      Магда и Надин смотрят на меня. Похоже, они обе несколько удивлены.
      — Зачем это он тебя рисует? — спрашивает Надин.
      — Не знаю. Такое… дурацкое ощущение, — говорю я, а его взгляд все так же движется вверх-вниз — то на меня, то на страницу.
      — А ты возьми и тоже его нарисуй, — говорит Магда. — Давай, Элли!
      — Я буду выглядеть глупо.
      — Ничего подобного. Давай! Он тебя рисует, а ты его, все справедливо, — говорит Магда.
      — Ну, ладно.
      Я начинаю рисовать. Я стараюсь придать портрету карикатурный оттенок, глаза рисую маленькими, как бусинки, волосы еще длиннее, чем на самом деле, поза напоминает охотничью стойку. В руке у него я рисую альбом с крошечным изображением меня самой. На картинке я согнулась над своим альбомом и рисую миниатюрный портрет мальчика.
      — Здорово! — одобряет Магда.
      — Выходит, ты рисуешь, как он рисует, как ты рисуешь… Ой, у меня даже голова закружилась, — говорит Надин.
      — Смотрите, он идет сюда! — говорит Магда.
      — Что? — Я поднимаю глаза.
      Магда права — он идет к нам и по-прежнему не сводит с меня глаз.
      Я поскорее захлопываю альбом и кладу его к себе на колени.
      — Э, так нечестно! Я хочу посмотреть, что ты нарисовала, — говорит он, остановившись возле нашего столика. Он улыбается мне. — Если ты покажешь мне свою картинку, я тебе покажу свою.
      Магда и Надин дружно хохочут.
      — От такого предложения ты не сможешь отказаться, Элли, — смеется Магда.
      — Элли! Ты, случайно, не Элли-Слоник? — спрашивает он.
      У меня глаза лезут на лоб. Элли… Слоник? Почему он назвал меня моей прежней кличкой? Или он считает меня такой уж толстой?
      Все старые комплексы разом набрасываются на меня. Мне мерещится, будто я раздуваюсь, как воздушный шар. Бегите, все бегите посмотреть на толстуху в «Макдоналдс»!
      — Элли-Слоник? — Из моей великанской головы вырывается мышиный писк.
      — Ну да. Я только что был в отделе художественных товаров, на верхнем этаже, знаешь?
      — Чтобы она да не знала! — откликается Магда. — Она там полжизни проводит.
      — Нашей жизни, — уточняет Надин.
      — И я, и я тоже, — подхватывает он. — В общем, я там покупал вот этот фломастер, хотел попробовать, а кто-то уже изрисовал весь лист, и там было твое имя — Элли — и такой славный слоник с задранным хоботом.
      — А, понятно. Да, это я нарисовала. — Я снова уменьшаюсь до своего обычного размера.
      — Так ты и сейчас рисовала слоников?
      — Надеюсь, что нет, — говорит Магда. — По идее, она рисовала меня.
      — И меня, — встревает Надин. — И еще тебя!
      — Меня? — Он моментально загорается любопытством.
      — Помолчи, Надин, — говорю я.
      — Да ладно уж, покажи. Вот, смотри. — Он раскрывает свой альбом. — Это ты.
      С сильно бьющимся сердцем я вглядываюсь в рисунок. Никогда еще я не видела своего портрета, нарисованного кем-то другим. Правда, Моголь изображает меня в числе прочих, когда малюет цветными карандашами на тему «Моя семья», но там я имею вид двух кружочков с четырьмя палочками и дико торчащими волосами, так что его портреты не очень-то лестные.
      А этот мальчик нарисовал меня… просто удивительно. Он великолепно рисует. У него точно такой же фломастер, как у меня, но какие свободные, стильные линии! Он явно увлекается графикой Обри Бердслея. Так же уверенно размещает фигуру в центре листа, очертив ее смелыми контурами, и невероятно подробно выписывает детали — волосы, черты лица, даже фактуру свитера. Мои волосы, мое лицо, мой свитер (точнее, позаимствованный у Моголя). Он нарисовал меня такой, какой я хотела бы быть: умной, сосредоточенной. Я рисую в альбоме. Рисую его. А нарисованный он тоже рисует мой миниатюрный портрет.
      — Классно! — восхищается Надин. — Смотри, он нарисовал, как ты рисуешь, как он рисует тебя, а ты нарисовала, как он рисует, как ты рисуешь его.
      — По-моему, ты заговариваешься, Надин, — замечает Магда. — Давай, Элли, покажи ему.
      Она выхватывает у меня альбом и показывает парню нарисованный мною портрет его самого. Тот смеется в полном восторге.
      — Замечательно!
      — Ни капельки, совсем не так хорошо, как у тебя.
      Мне становится досадно. На самом деле я не выскочка и нисколько не переживаю из-за того, что я не первая ученица и не блистаю успехами в спорте, но в одном я всегда была уверена — что я хорошо рисую. Лучше всех в классе.
      — Ты в каком классе? — спрашиваю я.
      — В одиннадцатом.
      На душе у меня полегчало. Может быть, через два года я тоже буду так рисовать. Может быть.
      — А ты в каком, Элли?
      — В девятом. Мы все в девятом.
      Надин переглядывается с Магдой, и обе они раздраженно вздыхают — зачем я их выдала? Наверное, они вполне могли бы сойти за десятиклассниц. Может, даже старше. Но я со своим маленьким ростом и пухлыми щеками, да еще с ямочками, легко могу показаться малявкой лет одиннадцати-двенадцати. Если только не учитывать грудь. Я ерзаю на стуле. Нет, я не выпячиваю грудь. Просто сажусь немного прямее.
      — Я пойду возьму себе еще кофе. Вам, девочки, принести что-нибудь?
      — Да мы уже собирались уходить, — говорю я.
      — Нет, не собирались, — говорит Магда. — Конечно, принеси кофе.
      Он улыбается и отходит к прилавку, оставив свой альбом на столе.
      — У меня больше нет денег, — шиплю я. — Я и так уже тебе должна, Магда.
      — Он заплатит, не развалится. Наверняка у него куча бабок, раз он учится в этой пижонской Холмерской школе, — говорит Надин. — Ты ему здорово понравилась, Элли.
      — Ничего подобного! — быстро отвечаю я и снова краснею. — Просто он вежливый.
      — Ага, наверное, у него такая привычка: обходить весь «Макдоналдс» и всех угощать кофе.
      — Просто он подошел, потому что я рисовала. И вообще, может, он совсем не мной интересуется. Например, тобой, Надин, или Магдой.
      — Ты так думаешь? — Магда поправляет волосы и облизывает губы.
      — Размечталась, Магз, — говорит Надин. — Он никого в упор не видит, кроме Элли.
      Парень возвращается с кофе и садится за наш столик. Рядом со мной.
      — Ну, так что ты еще нарисовала, Элли? Между прочим, меня зовут Рассел.
      Он протягивает руку. Я хлопаю глазами: неужели он такой формалист, что собирается отметить знакомство рукопожатием? Я подаю ему свою, и тут уже он удивляется:
      — Вообще-то я хотел взять твой альбом…
      — Ох! — Я чувствую, что заливаюсь краской, и пытаюсь отдернуть руку.
      — Давай все равно пожмем друг другу руки, — говорит Рассел и слегка сжимает мою ладонь.
      Надин смотрит на Магду и торжествующе кивает. Она была права! Я не могу этому поверить. Как будто я неожиданно перенеслась на Планету Романтики. Со мной такого просто не бывает!
      — А теперь посмотрим альбом, — говорит Рассел. Он рассматривает мои шуточные портреты Магды и Надин. — Просто фантастика! — улыбается он.
      — Да ну, ерунда. И вообще, это просто наброски. Я могу гораздо лучше, — говорю я. — Но с тобой мне не сравниться.
      — А по-моему, у тебя настоящий талант, Элли. Ты собираешься в будущем заняться графикой?
      Он разговаривает со мной, как с серьезным человеком. Он и сам серьезный человек. Единственный мальчик, который ухаживал за мной до сих пор, считал, что «графика» пишется через два «ф», и был уверен, что это название клеящего карандаша.
      — Да, может быть, — роняю я небрежно.
      — Говорят, в Кингтаунском художественном училище очень хорошее отделение графики, — говорит Рассел.
      — Нет, туда мне не хочется. Там преподает мой папа, — говорю я.
      — А, понятно. Эта проблема мне знакома. Моя мама — учительница начальных классов в моей школе, и мне было так странно поднимать руку и называть ее «мисс». Я надеялся, что буду у нее любимчиком, а она, наоборот, постоянно ко мне придиралась.
      У нас завязывается долгий разговор о школе. Магда рассказывает, как она стеснялась огромных свертков с завтраками, которые навязывали ей родители в младших классах. У Магды мама и папа — владельцы ресторана и всех, кого любят, первым делом стараются накормить. А Магду они очень, очень, очень любят. Магду все любят. Но Рассел ее как будто не замечает, хотя вежливо кивает. Наконец Магда отказывается от борьбы.
      — Пойдем домой, Надин? — предлагает она.
      — Хорошая мысль, — говорит Надин. — Пока, Элли, до завтра.
      — Нет, подожди, я тоже иду!
      — Можно и мне с вами? — спрашивает Рассел. — Тебе в какую сторону, Элли?
      — Нам с Надин на автобус.
      — Отлично, мне тоже, — говорит Рассел.
      — Ты даже не знаешь, какой автобус!
      — Тот же, что у тебя.
      Магда и Надин закатывают глаза. Я глупо хихикаю и дотрагиваюсь до щеки тыльной стороной ладони. Щеки у меня такие горячие, что на них можно жарить яичницу. По крайней мере, на улице я немножко охлажусь. Магда машет на прощание и уходит, качая головой, все еще чуточку озадаченная. Я неуклюже семеню между Расселом и Надин, отчаянно пытаясь придумать какую-нибудь умную тему для разговора. Мне хочется расспросить Рассела о разных разностях, связанных с рисованием, но не хочется, чтобы Надин осталась за бортом. Но если я стану болтать с Надин о домашнем задании по французскому и о том, в какие цвета она собирается раскрасить свои ногти, это будет невежливо по отношению к Расселу.
      Я нервно поглядываю на них обоих по очереди. Оба замечают это. Надин снова закатывает глаза. Рассел улыбается. Покашливает. Что-то напевает себе под нос. Может, он тоже не знает, о чем говорить? Удивительное дело — от этого мне сразу становится легче.
      — У тебя есть их последний альбом? — спрашивает Надин.
      Я в недоумении смотрю на нее, но Рассел отвечает. Оказывается, он напевал мелодию какой-то культовой хип-группы, по которой сходит с ума Надин. Я о ней даже не слышала. Рассел и Надин принимаются бурно обсуждать музыку.
      — Как ты относишься к «Зверским звукам», Элли? — спрашивает Рассел.
      Я только глазами хлопаю. Я бы не узнала «Зверские звуки», даже если бы они завыли свои жуткие песни у меня над самым ухом.
      — Да так, ничего, — отвечаю я осторожно.
      Надин опять закатывает глаза, но не выдает меня. Я даю себе слово каждую неделю читать «Новый музыкальный экспресс».
      Мы стоим и ждем автобуса. Через дорогу — огромная афиша фильма ужасов: «Девчонки гуляют еще позднее».
      — Здорово, — говорит Рассел. — Его начнут показывать в пятницу. Говорят, там потрясающие спецэффекты, столько кровищи! Хочешь пойти посмотреть, Элли?
      Я что-то беспомощно мямлю. Он имеет в виду — пойти с ним! Да, конечно, я очень хочу пойти с ним! Но я ненавижу ужастики. В самых страшных местах я всегда зажмуриваюсь. Не могу даже слышать наводящую жуть музыку, от этого я вся покрываюсь гусиной кожей. До сих пор я видела ужастики только на видео. На большом экране все небось еще страшнее. Если я пойду с Расселом, наверняка опозорюсь и в конце концов забьюсь под сиденье. Если вообще удастся пройти в кинотеатр, ведь этот фильм «до восемнадцати». Никто никогда в жизни не поверит, что мне восемнадцать.
      Рассел смотрит на меня и ждет ответа.
      — М-м-м-м-м, — бормочу я, понимая, что такого ответа не стоило ждать так долго.
      Надин с азартом принимается разглагольствовать о последнем ужастике этого режиссера. Я стою и смотрю в пространство. Рассел слушает, как зачарованный. Видимо, до него начинает доходить, что он выбрал не ту девочку. Они с Надин — родственные души.
      — Как тебе «Девчонки гуляют допоздна», Элли? — спрашивает он.
      — О'кей, — бубню я.
      Рассел не отстает:
      — Тебе понравилось?
      — М-м-м-м-м.
      Кажется, я нынче разговариваю исключительно междометиями. — Тебе понравилась эта жуткая сцена на многоэтажной автостоянке? — спрашивает Рассел.
      Я взглядом призываю на помощь Надин. На этот раз она выдала меня, закатившись хохотом.
      — Элли не досмотрела до этой сцены, — говорит Надин. — Мы начали смотреть у меня дома, но она отвернулась от экрана еще до того, как закончились титры. Не прошло и десяти минут, как она выскочила из моей комнаты и наотрез отказалась вернуться. Рассел широко улыбается:
      — Ты так боишься ужастиков, Элли?
      — Элли из тех девочек, что пугаются даже Ну-Ну, волшебного пылесоса телепузиков, — хихикает Надин.
      Наверняка щеки у меня красные, как у По. Рассел точно подумает, что я слабоумная! Он смеется:
      — Ну, тогда я тебя очень прошу, пойдем со мной на этот фильм, Элли: ты не успеешь оглянуться, как со страху кинешься в мои объятия!
      Мне тоже удается засмеяться, хотя я все еще чувствую себя довольно глупо. Я бросаю взгляд на часы. Кстати, о девчонках, которые гуляют допоздна! Уже почти десять!
      Но вот идет автобус. Скоро я буду дома. По крайней мере, такие у меня намерения.

 

      В автобусе я не знаю, с кем сесть. Надин первой входит в автобус и демонстративно располагается, заняв одна двойное сиденье. Я делаю движение к сиденью напротив и вдруг чувствую, что поступаю низко. Надин — моя лучшая подруга с пятилетнего возраста, а Рассела я знаю не больше часа, Господи боже! Я поворачиваю на всем ходу и, подвинув Надин, усаживаюсь рядом с ней. Рассел садится напротив. Он наклоняется к нам, чтобы продолжать разговор, но старушка рядом с ним так пыхтит и отдувается, что он ограничивается улыбкой.
      Мы с Надин вполне можем разговаривать.
      — Ну и ну, а я-то думала, что Магда у нас шустрая! — шепчет Надин. — Как видно, я недооценила твои способности завлекать парней, Элли!
      — Я тут ни при чем! — шепчу я.
      — Не увиливай, это ведь все оттого, что ты бросала на него зазывные взгляды в «Макдоналдсе».
      — Я его рисовала! Поневоле приходилось на него смотреть. И вообще, он первый стал меня рисовать. Это он все начал.
      — И что теперь? Станешь с ним встречаться?
      — Не знаю. Вряд ли он меня об этом попросит. Он просто заговорил с нами из-за рисования.
      — Элли!!! Ты что, нарочно меня злишь? Совершенно очевидно, что он от тебя без ума.
      — Ты правда так думаешь? — радостно шепчу я.
      Надин вздыхает.
      — Слушай, когда сойдем с автобуса, я сверну на Вестон-авеню и пойду домой. Ладно? Не собираюсь быть третьей лишней.
      — Ты не лишняя!
      — Во всяком случае, я не намерена стоять и полировать ногти, пока вы будете целоваться на пороге.
      — Я не собираюсь целоваться! — Я забыла, что надо шептать.
      Надин толкает меня локтем. Рассел пристально смотрит на меня.
      Господи, неужели он услышал то, что я сказала?!
      — Конечно, ты будешь целоваться, — говорит Надин.
      — Да мне не хочется.
      — Разве он тебе не нравится?
      — Я… не знаю, — глупо отвечаю я. — Что ты о нем думаешь, Надин?
      — Ну, он ничего. Я хочу сказать, вообще-то он не в моем вкусе.
      — Как, по-твоему, он симпатичный?
      — Вроде бы. Ну, не то чтобы совсем ботаник, просто трудно разобрать, когда он в этой ужасной школьной форме.
      — Надин, а когда целуешься… Вот как сейчас, в первый раз… Полагается делать эти вещи языком?
      — Если хочешь.
      — Да я не знаю, чего я хочу!
      Это правда. Я столько мечтала о романтических встречах, и вот, когда это со мной случилось на самом деле, я как-то вдруг испугалась. Я почти жалею, что Рассел не стал ухаживать за Магдой или Надин. Нет, на самом деле я бы этого совсем не хотела. Просто лучше бы Рассел вообще не начал меня рисовать, и мы сейчас ехали бы себе с Надин после самой обыкновенной девчонской прогулки по магазинам.
      — Выходим, — говорит Надин, — наша остановка.
      Я говорю:
      — Может, он поедет дальше?
      — Элли, ты что, ненормальная? Смотри, он тоже встал.
      — Надин, не уходи на Вестон-авеню. Пойдем со мной. Пойдем мимо моего дома. Пожалуйста! Я не хочу оставаться с ним одна, — лихорадочно шепчу я.
      — Не будь ребенком, Элли! Тебе уже пора повзрослеть.
      В том-то и дело. Я совсем не уверена, что мне так уж хочется повзрослеть.
      Мы выходим из автобуса — Рассел, Надин и я.
      — Ну, пока, ребята, — говорит Надин.
      — Надин!
      — До завтра, Элли. — Она кивает Расселу.
      — Пока, Надин, приятно было познакомиться, — говорит Рассел.
      Потом поворачивается ко мне: — Нам в какую сторону?
      — Можно пойти туда, где живет Надин, — говорю я.
      Но Надин уже бежит прочь, стуча каблучками туфелек от Shelley.
      — Пошли туда, где ты живешь, — говорит Рассел. — Приблизительно в том направлении. Может, сначала немножко погуляем?
      — Ну… — На руке у меня вместо часов звякают серебряные браслеты, но я знаю, что уже довольно поздно. Какое там довольно — просто поздно. Я — Девчонка, Которая Гуляет Допоздна. Мне надо домой. Он может проводить меня до двери, а там я быстренько поцелую его в щеку и шмыгну в дом. Так я и сделаю! Это именно то, чего я хочу.
      Но совсем не то, чего хочет он.
      — Пошли, Элли! — Он оглядывается по сторонам. — Здесь поблизости есть какой-нибудь парк? Покажи мне его, чтобы я мог представить себе, как малышка Элли кормит уточек.
      — Там нет ни пруда, ни уточек. Только качели.
      — Качели даже еще лучше! Покачаемся ровно пять минут. Максимум десять. Да?
      Моя голова сама собой кивает. Мы идем к парку. Рассел придвигается поближе ко мне. Он берет меня за руку.
      О боже, я не знаю, что делать с пальцами. Им неудобно, но если я их согну, может показаться, будто я нарочно поглаживаю его ладонь. Рука у меня вспотела, или это у него? Вот бы сейчас была зима, мороз, тогда мы были бы в перчатках.
      Но сейчас весна, и мне становится ужасно жарко в тесном Моголином свитере. Что я делаю? Я хочу домой, а потом — сейчас и правда очень поздно. У меня будут неприятности.
      — Рассел, мне скоро нужно будет возвращаться, правда.
      — Ну конечно, мне тоже.
      — А где ты живешь?
      — Да тут, поблизости.
      — Нет, не поблизости, раз ты даже не знаешь, где парк!
      — Парк… вон там. — Рассел неопределенно машет свободной рукой.
      — Совсем даже не там. Нет, послушай, где ты живешь?
      — Около парка.
      — Врун!
      — Ну ладно, около другого парка, в Пембридж-Парке.
      — Это же за много километров отсюда!
      Кроме того, это самый шикарный район города, там стоят огромные величественные особняки викторианской эпохи. Однажды я была там в гостях и до сих пор помню, как поразили меня окна-витражи в холле — я уж думала, что увижу в гостиной алтарь и скамьи для прихожан. Некоторые из домов по соседству с парком на самом деле величиной с церковь и вызывают почти такой же священный трепет. А я иду за ручку с мальчиком, который там живет и учится в Холмерской школе.
      — Большой дом? — спрашиваю я.
      — Большой, но у нас только квартира на первом этаже. Она называется «квартира с садом», но сад-то снаружи, и наша только пятая часть. Дом весь поделен на квартиры. И наша семья тоже живет раздельно. Я сейчас с папой, а сестра — с мамой. С нами еще живет папина подружка, но чем меньше о ней говорить, тем лучше. Надеюсь, она скоро исчезнет с горизонта. Совсем не хочется видеть ее своей мачехой.
      — У меня есть мачеха. Правда, она неплохая. Раньше мы с ней не ладили, а теперь подружились.
      Анна точно со мной раздружится, если я не вернусь домой немедленно. Она наверняка беспокоится.
      — Я ни за что не подружусь с Цинтией. Подумай, просто классическое имя: мой бедный, глупый папочка цинично связался с Цинтией. Не понимаю, что это на него нашло. Нам с ним было так здорово вдвоем, настоящая мужская жизнь, а теперь она все время мешается. Тоска. Поэтому я стараюсь поменьше бывать дома. Какая радость сидеть целый вечер в гостиной, когда твой папочка с подружкой обнимаются на диване, словно подростки?
      — Прямо при тебе? Ничего себе!
      — Ну, как только я выйду из комнаты. А когда возвращаюсь, отскакивают друг от друга. Как будто это я его папа. Ну, я и ухожу к себе в спальню, рисую, делаю уроки и так далее. Но иногда жутко надоедает так сидеть, словно в одиночной камере, и тогда я ухожу, брожу где-нибудь сам по себе.
      — Разве у тебя нет друзей?
      — Есть, конечно, целая куча. Нет, ты не думай, что я такой бедный одинокий мальчик, которому не с кем пообщаться.
      — Я не это хотела сказать!
      — Просто, понимаешь, в школе-то все нормально, у нас там своя компания, и мы ходим вместе. А вот после школы… Ну, есть два типа у нас в Холмерской, полные компьютерные придурки, такие крутые, всегда и во всем первые, для них самое классное развлечение — найти какую-нибудь порнуху в Интернете. Есть еще одна развеселая компания, они ходят на все на свете вечеринки, кадрят девочек, пьют, принимают наркотики — ну, для них я слабак.
      — Ни капельки ты не слабак, — говорю я.
      — И вообще у парней все немножко по-другому. Есть, конечно, приятели, но с ними нет настоящей близости. Если только ты не голубой, а уж этого во мне определенно нет, хоть про нашу школу и рассказывают всякие истории, насчет порочных свиданий за велосипедным сараем.
      Я хихикаю. Одно время за Магдой ухаживал восьмиклассник из Холмерской школы, так он клялся, что половина одиннадцатого класса этим занимается — и как раз за велосипедным сараем.
      — Наверное, замечательно, когда у тебя есть близкие друзья, с которыми можно куда угодно пойти, вот как эти твои подружки.
      — Надин и Магда. Да, они обе — мои лучшие подруги.
      — А с кем из них ты больше дружишь?
      — С обеими одинаково.
      — И вы никогда не ссоритесь?
      — Ну, бывает, что мы спорим. А в прошлом году Надин влюбилась в просто кошмарного парня, из-за этого мы ее почти не видели, но теперь мы опять вот как дружим. — Я скрещиваю пальцы свободной руки.
      Мы все еще держимся за руки, хотя и немного вспотевшие. Мы уже почти пришли в парк. Минута или две, потом, может, быстренько покачаемся на качелях, а потом — домой!
      — А сейчас у Надин есть парень?
      — Нет.
      — Спорим, у той, другой, есть — у той болтушки с красными волосами.
      — У Магды? Нет, у нее сейчас тоже нет парня.
      — А у тебя, Элли?
      Я молчу. Качаю головой.
      Рассел улыбается:
      — Отлично, тогда… давай иногда с тобой встречаться?
      — Я и сейчас с тобой встречаюсь.
      — Нет, в смысле — пойти куда-нибудь, съесть пиццу, или в кино,
      или еще куда.
      — Ладно.
      — Завтра?
      — Если хочешь.
      — В семь. Я буду ждать тебя у торгового центра. Если забудешь, как я выгляжу, у меня в руках будет альбом для эскизов.
      — Ладно, а сейчас мне пора домой. Уже так поздно!
      — Совсем не поздно, посмотри, еще детишки играют.
      Несколько малышей кружатся на карусели в темноте, жуют хрустящую картошку и пьют кока-колу прямо из горлышка.
      — Я понимаю, еще не совсем-совсем поздно, но меня уже давно ждут дома.
      — Но мы же еще не покачались. Пошли, Элли. Один разик качнемся, и все.
      — Ладно, исключительно категорически один-единственный разик, а потом мне нужно домой.
      — Обещаю! Мне так нравится, как ты разговариваешь, Элли. Ты совсем не такая, как другие девчонки.
      Мы идем по кочкам к детской площадке. Я тихо радуюсь, что не надела сегодня туфли на каблуках. На мне потрепанные красные кроссовки, резиновые подошвы почти совсем протерлись, но у меня такое чувство, будто я подпрыгиваю на пружинках. Это все на самом деле! Я, Элли, иду за руку с мальчиком, которому нравится, что я не такая, как другие. Я ему нравлюсь, я ему нравлюсь, я ему нравлюсь!
      Мы подходим к качелям, и я вспоминаю, сколько раз бывала здесь раньше. Сначала с мамой — и даже сейчас у меня сжимается сердце, потому что мне так ее не хватает, она для меня всегда будет важнее всех. Потом меня приводил папа, он так высоко раскачивал качели, что я боялась — вдруг они сделают полный круг? Теперь папа раскачивает Моголя, и тот однажды свалился и так грохнулся, что чуть было в самом деле не превратился в гоголь-моголь. Летом мы с Магдой и Надин иногда тоже гуляем в парке, болтаем о нарядах, о косметике, о разных прическах, о рок-звездах и о мальчиках.
      А сейчас я пришла сюда с мальчиком, и он раскачивается, и я раскачиваюсь, все выше, выше, так что мои кроссовки взлетают выше тополей, чьи силуэты виднеются на краю парка. Я откидываю голову, чтобы скорость казалась еще больше, но голова у меня начинает кружиться, я замедляюсь, соскакиваю с качелей, и вдруг парк валится куда-то набок.
      — Оп-ля! — Рассел подхватывает меня. — Ты в порядке, Элли?
      И не успеваю я ответить, как он наклоняется и целует меня. Это совсем мимолетный поцелуй, просто наши губы легонько сталкиваются. Мы отступаем друг от друга. Я моргаю за запотевшими стеклами очков.
      — Ох, Элли, — говорит Рассел и снова целует меня. Это уже настоящий поцелуй. Настоящий, тесный поцелуй, губы в губы, полный глубокого смысла. Я никогда не думала, что это окажется так удивительно, так ни на что не похоже. Голова у меня кружится еще сильнее. Я цепляюсь за него, а он обнимает меня еще крепче.
      Вдруг что-то льется мне на голову. Это что, дождь? И какие-то хлопья сыплются на плечи. Снег?!
      Чей-то хохот.
      Я отталкиваю Рассела. Детишки столпились вокруг, поливают нас кока-колой и посыпают хрустящей картошкой.
      — Целуются, целуются! — ликуют они.
      — Да провалитесь вы, — говорит Рассел.
      В волосах у него, словно бантик, застрял лепесток жареной картошки. Я смахиваю его, и мы оба хохочем.
      — Пойдем найдем более спокойное местечко, — говорит Рассел и берет меня за руку. — Вон там, под деревьями?
      — Нет, мне правда пора идти.
      — Ну пойдем, Элли, пожалуйста.
      — Я уверена, что уже пора по домам.
      — Совсем как Энди-Пенди! Ты видела эту передачу, «Смотри вместе с мамой»? Я так люблю детские передачи!
      — Я тоже! Больше всего мне нравилась «Улица Сезам».
      — И мне! Я их всех рисовал фломастерами. Все ребята в младших классах хотели, чтобы я нарисовал для них портрет Зелибобы.
      — А мне нарисуй портрет Коржика, он у меня любимец.
      — А тебе нравилась «Рисовальная атака», когда ее вела Зои Болл, сто лет назад?
      — Ой, я ее обожала!
      — У меня в классе один парень с ума сходит по Зои Болл, он мне дал пятерку за то, чтобы я нарисовал его портрет с ней в обнимку.
      — Слушай, вот это мысль! У нас все девчонки с ума сходят по Леонардо Ди Каприо — может, мне нарисовать для них его портреты, заработаю кучу денег!
      — Говорят, я немножко похож на Леонардо Ди Каприо, — ну, там, прическа, черты лица… А ты как думаешь, Элли?
      Я что-то вежливо бормочу. Ни капельки он не похож на Леонардо Ди Каприо. Я радуюсь, что Надин с Магдой здесь нет, они бы хохотали, как безумные. Детишки на качелях остались далеко позади. Мы теперь возле деревьев, где по-настоящему темно.
      — Ах, Элли, — говорит Рассел.
      По-видимому, это сигнал к очередному поцелую. На этот раз я успела приготовиться — наклонила голову набок, чтобы очки не мешали. Мне ужасно нравится, как он целуется! С Дэном мы тоже целовались, но тогда это было страшно глупо, неуклюже и по-детски. А сейчас все настоящее, взрослое, волнующее.
      Слишком даже настоящее, взрослое и волнующее. Его рука понемногу продвигается по моему плечу, спускается ниже…
      — Рассел, не надо.
      — Пожалуйста… Ну пожалуйста…
      Его рука настойчиво гладит Моголев шерстяной свитер. Мне нравится это ощущение. В этом нет ничего такого ужасного. Я не хочу, чтобы он думал, будто я какая-то убогая ханжа. Может, позволить ему еще чуть-чуть?
      О господи, я вдруг вспоминаю про салфетки, которые запихала в лифчик, чтобы выглядеть не так откровенно в тесном свитере! Если у него в руке окажется бумажная салфетка, я умру на месте!
      — Рассел, я прошу тебя… Нет, перестань, мне правда нужно домой. — Я решительно отталкиваю его.
      — Элли!
      — Я серьезно. Который час?
      Он смотрит на часы.
      — Ох, не могу разглядеть стрелки в темноте.
      — Рассел, пожалуйста!
      — Ну, ладно, ладно. Всего-то чуть больше одиннадцати.
      — Что?! Ты шутишь!
      — Десять минут двенадцатого.
      — Боже, что же мне делать?
      — Эй, эй, только без паники! На самом деле не так уж поздно.
      Элли! Подожди!
      — Мне надо бежать.
      — Я с тобой. Провожу тебя до дома, объясню твоим родителям, что это я виноват.
      — И что же ты скажешь? Что мы пошли гулять в парк, начали целоваться и забыли о времени?
      — Ну-у, что-нибудь в этом духе.
      — Моему папе?
      — А что, у тебя такой свирепый старорежимный отец? — спрашивает Рассел. — Ну, может быть, лучше мне не идти с тобой до самого дома…
      — И не надо! Поезжай к себе в Пембридж-Парк. Ты сто лет будешь туда добираться. Я даже не знаю, ходит ли еще автобус.
      — Возьму такси, не проблема. Я ведь пошутил, Элли. Конечно, я тебя не отпущу одну. Просто ты слишком быстро идешь, я за тобой не поспеваю. Бегун из меня никакой.
      — Из меня тоже!
      Мне приходится замедлить шаг, потому что сердце и так уже колотится, воздуха не хватает, пот течет по спине. Господи, хоть бы дезодорант еще действовал, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Чтобы Рассел не запомнил меня Вонючкой Элли.
      — Значит, ты неспортивная. Не любительница хоккея?
      — Ненавижу хоккей! Мы с Магз и Надин всегда стараемся слинять, когда у нас устраивают матч. — Я набираю побольше воздуха. — Все-таки надо бежать, Рассел. Уже бьет четверть двенадцатого. Как это мы не заметили, что так поздно?
      — Просто у тебя было очень интересное общество, — говорит Рассел. — Слушай, Элли, твой папа серьезно рассердится?
      Да не знаю я! Я еще никогда так не задерживалась. Мы с Дэном не ходили на свидания, да с Дэном папа за меня и не беспокоился бы. У Дэна на лице большими буквами написано: «Ботаник». Стоило ему подойти поближе, он становился ярко-розовым, как мятное драже. Если бы он хоть раз в жизни поцеловал меня так, как Рассел, стал бы багровым и взорвался. Как голова девочки в фильме «Девчонки гуляют допоздна». А я сегодня, вот уж точно, загулялась допоздна, папа с Анной, наверное, здорово беспокоятся. Но если рассказать им правду, они забеспокоятся еще сильнее. Лучше уж что-нибудь сочинить. Скажу, что зашла к Надин, а она стала показывать мне свой любимый ужастик «Девчонки гуляют допоздна», и мы так увлеклись, просто не могли оторваться и совершенно забыли о времени. Здесь не все вранье. Я действительно однажды смотрела у Надин кусочек этого фильма. Они поймут. Конечно, они будут сердиться, скажут: почему не позвонила? Ну ладно, я скажу, что не дозвонилась. Нет, у Надин испортился телефон — и папин мобильный тоже. А может, около дома Надин приземлились маленькие зеленые человечки и всех нас похитили, и испортили все телефоны???
      Мы уже почти дошли до поворота на мою улицу.
      — Теперь иди, Рассел, пожалуйста.
      — Но я хочу тебе помочь, объяснить твоему папе…
      — Нет, я ему скажу, что была у Надин. Иди, Рассел, иди домой.
      — Ладно. Только еще один поцелуй… Слушай, уже все равно поздно, одна секунда ничего не меняет.
      Он обнимает меня. Я и так запыхалась, а этот последний поцелуй такой удивительный, что я вообще перестаю дышать. Когда Рассел наконец отпускает меня, я ловлю воздух ртом, словно золотая рыбка.
      — Ах, Элли! — Рассел снова тянется ко мне.
      — Нет! Я должна идти. Пока, Рассел, пока!
      Я вырываюсь и опять бегу. Бегу, бегу, бегу по улице к нашему дому. Господи, что же я скажу? Думай, Элли, думай! Сделай глубокий вдох. Может, еще все обойдется. Может, они пораньше легли спать или еще что-нибудь… Кого я обманываю? На первом этаже все окна полыхают.
      Я вставляю ключ в замок, но прежде, чем успеваю его повернуть, папа распахивает дверь. Он тоже весь полыхает.
      — Элли! Где ты была, черт побери?
      — Ах, Элли, мы так волновались! — Анна проталкивается мимо папы и крепко обнимает меня, так крепко, словно она и в самом деле ужасно, ужасно рада, что я жива и здорова. Но вот она снова отталкивает меня, она тоже сердится, почти так же сильно, как папа. — Почему ты не позвонила? Магазины закрываются в девять!
      — Простите меня, простите, просто мы после магазина пошли в «Макдоналдс» с Магдой и Надин, — говорю я.
      — И?.. — спрашивает папа.
      — И заболтались, ты же нас знаешь.
      — Я уже не уверен, что знаю тебя, Элли, — говорит папа. — Никогда не думал, что ты можешь так поступить. Ты даже не представляешь, что мы пережили.
      — Простите меня! Слушайте, я так устала, можно, мы сейчас ляжем спать?
      — Нет, нельзя! Сначала разберемся со всей этой историей.
      — Слушай, может, нам правда сейчас лечь спать, а утром все обсудим? — говорит Анна.
      — Черт возьми, как будто это не ты весь последний час проплакала!
      Я приглядываюсь к Анне. Глаза у нее красные.
      — Почему ты плакала? — спрашиваю я. — В смысле, я понимаю, почему вы сердитесь, но расстраиваться совершенно не о чем.
      — Наша тринадцатилетняя дочь пропадает бог знает где, опоздала домой почти на два часа. Опомнись, Элли! — Папа уходит на кухню и ставит на плиту чайник. Он с таким стуком швыряет кружки на стол, как будто ему хочется и меня вот так же стукнуть.
      — Послушай, папа, я не понимаю, почему ты на меня так набросился. Ну ладно, я задержалась, но ведь это не какое-то ужасное преступление, правда? Ты и сам часто задерживаешься допоздна.
      — Не умничай, Элли. Объясни-ка, где ты была?
      — Ты знаешь, где я была — в торговом центре, а потом в «Макдоналдсе». Господи боже, ты так шумишь, как будто я весь вечер глотала таблетки в какой-нибудь разгульной компании.
      — Куда ты пошла после «Макдоналдса»?
      — Ну-у, мы там ужасно долго просидели.
      — Кто это — мы?
      — Папа! Магда, Надин и я, честное слово.
      — А потом?
      — Потом Магда пошла домой, а мы с Надин поехали на автобусе… И я заглянула к ней на минуточку, посмотреть видео, и она поставила такой жуткий фильм, «Девчонки гуляют допоздна», и я, наверное, засмотрелась, сама не знаю почему, вы же знаете, я терпеть не могу ужастиков, а этот правда такой страшный…
      Папа с Анной молча смотрят на меня. Я что-то бормочу про фильм и никак не могу остановиться. Чайник закипает. У папы такой вид — кажется, у него из ушей тоже вот-вот пойдет пар. Он наливает кипяток в кружки и так яростно размешивает, что кофе выплескивается на стол.
      — Значит, ты была у Надин? — спрашивает он.
      — Да.
      — Ах, Элли, — говорит Анна.
      Сердце у меня гулко стучит. Что-то не так, что-то ужасно не так.
      — А оттуда куда пошла? — спрашивает папа.
      — Домой.
      — Одна?
      — Да ведь всего несколько улиц.
      — Ты знаешь, что тебе не разрешается ходить одной после того, как стемнеет.
      — Да, но я подумала, это не так уж важно, всего-то от Надин до нас. Наверное, можно было позвонить.
      О, нет! Я только что вспомнила: я же обещала Анне, что позвоню от Надин. Я смотрю на Анну, а она грустно качает головой.
      — Мы ждали твоего звонка. А потом позвонили Надин, и ее мама сказала, что Надин пришла домой одна, — говорит Анна.
      Я сглатываю комок в горле.
      — А что сказала Надин? — спрашиваю я шепотом.
      — Она наговорила с три короба дурацких уверток и очевидного вранья, — говорит папа. — Видимо, она просто была не в состоянии понять, как важно для нас было узнать, где тебя носит.
      — Значит, ты и на Надин наорал, — говорю я.
      — Элли, в наше время просто нельзя отпускать поздно вечером тринадцатилетнюю девочку одну на улицу и не сходить при этом с ума от беспокойства. Хоть это ты понимаешь? — говорит Анна.
      — В конце концов Надин рассказала, что ты отправилась с каким-то мальчиком, которого подцепила в «Макдоналдсе», — говорит папа.
      — Я его не подцепила! Он первый со мной заговорил, — возмущенно возражаю я.
      — Совершенно незнакомый мальчик! И отправилась с ним одна! С ума ты, что ли, сошла?
      — Он из Холмерской школы, — говорю я.
      — Они-то как раз хуже всех. Известное дело. Найдут глупенькую девчонку и проверяют, далеко ли она позволит зайти, — гремит папа.
      — Перестань, у тебя все выходит так ужасно! Рассел совсем не такой! Он увлекается рисованием, он как раз рисовал, и я тоже рисовала, поэтому мы и разговорились, а потом он поехал на автобусе со мной и с Надин, а потом мы немножко прошлись. Мы разговаривали обо всем на свете, только и всего.
      — Только и всего? — говорит папа. — То-то у тебя помада размазалась по всему лицу, Элли. Ясно, чем вы занимались.
      — Ничем мы не занимались! Замолчи! Не понимаю, зачем ты так, зачем тебе надо все испортить!
      — Папа не хочет ничего портить, Элли. Просто он переволновался, он очень беспокоился, не случилось ли что-нибудь с тобой. Он слишком бурно реагировал. И я тоже. Все это случилось впервые, и мы, видимо, раскудахтались из-за пустяка. — Анна отхлебывает кофе, пытается улыбнуться, как будто у нас идет обычный, нормальный разговор. — Этот Рассел, похоже, славный мальчик. Ты еще будешь с ним встречаться?
      — Завтра.
      — Ни в коем случае! — говорит папа.
      — Папа! Ты что? Я думала, ты спокойно относишься к дружбе с мальчиками.
      — Дело не в мальчиках, а в том, что ты стала нам врать.
      — Ну, прости меня. Просто я сказала первое, что пришло в голову.
      — Это было просто страшно, ты врала так убедительно. Я никак не ждал этого от тебя, Элли. К тому же мне отвратительна сама мысль о том, что ты отправляешься невесть куда с первым, кто тебя поманит, обжиматься в темном углу.
      — Папа, замолчи! Да кто ты такой, чтобы меня осуждать? Ты и сам не прочь пообжиматься, как ты столь изысканно выразился. Я прекрасно помню всех твоих девиц после смерти мамы, еще до Анны. А может, и после?
      — Как ты смеешь! — кричит папа.
      — Смею! Меня от тебя тошнит! Почему для взрослых одни правила, а для подростков — другие? Кто тебе дал право распоряжаться, как мне себя вести?
      — Прекрати, Элли, — очень резко говорит Анна.
      — Почему? И вообще, почему я должна тебя слушаться? Ты — не моя мама!
      Я проскакиваю мимо них, бегу вверх по лестнице. Моголь в пижамке стоит на лестничной площадке.
      — Плохие твои дела, Элли, — шепчет он.
      — Заткнись! — отвечаю я и скрываюсь в своей комнате, и захлопываю за собой дверь.
      Я плюхаюсь на кровать и немедленно заливаюсь слезами. Я их всех ненавижу! Ну почему им обязательно нужно было испортить самый волшебный вечер в моей жизни?

 

      Завтрак проходит кошмарно. Мы с папой не разговариваем. Анна щебечет за троих, изо всех сил делая вид, будто у нас совершенно нормальное утро. Моголь заинтригован, он в восторге от происходящего и без конца задает идиотские вопросы о «поклоннике Элли».
      — Он никакой не поклонник! Просто мальчик из одиннадцатого класса, с которым я вчера познакомилась, и у нас был долгий интересный разговор об искусстве.
      — А потом еще долгая интересная беседа в парке, — говорит папа с горечью, нарушив мрачное молчание.
      — Я прошу тебя! — умоляет Анна чуть ли не со слезами. — Не надо так говорить с Элли.
      — Я буду говорить с ней так, как считаю нужным, черт побери! — Папа отталкивает от себя тарелку и встает. — Она еще ребенок и должна научиться делать, что велят. Я не позволю ей болтаться на улице по ночам!
      — Пап, я была дома в двадцать минут двенадцатого. Многие девочки в моем возрасте приходят домой после полуночи.
      — Меня не интересует, что делают другие девочки, хотя, судя по моему унизительному разговору с родителями Надин вчера вечером, они явно пришли в ужас. Очевидно, Надин никогда бы так не поступила.
      Просто с ума можно сойти! Если бы они только знали! В прошлом полугодии, когда Надин влюбилась в этого кошмарного урода, Лайама, она без конца встречалась с ним потихоньку, врала напропалую мамочке с папочкой, якобы она была у меня или у Магды. Но я же не могу сказать об этом папе — получится, что я выдала Надин! Поэтому я молчу, тяжело вздыхаю и постукиваю пальцами по столу, как будто мне невыносимо скучно.
      От этого папа окончательно выходит из себя и начинает орать. Моголь уже не думает, что это смешно, и съеживается на стуле, засунув палец в рот. Я и сама пугаюсь. Папа ведет себя так, словно я ему по-настоящему противна. Я никак не могу этого понять. Почему он кричит так ужасно? Я пытаюсь притвориться, будто не слушаю, но в горле у меня защипало и в глазах все расплывается за стеклами очков.
      — Перестань, пожалуйста. — Анна тоже встает. — Ты пугаешь Моголя. Боже мой, ты всех нас напугал. Пожалуйста, иди на работу. Мы все обсудим вечером, когда немного успокоимся.
      — Сегодня я вернусь поздно, у нас собрание на факультете, — говорит папа. — Я перехвачу сандвич и пойду сразу на собрание. Буду дома около десяти.
      Меня тоже не будет дома — я сегодня встречаюсь с Расселом. Папа пристально смотрит на меня, его зло прищуренные глаза как будто видят сквозь череп, что у меня в мозгу.
      — Я запрещаю тебе уходить из дома, Элли. Ты меня поняла? Полный домашний арест!
      — Ах, я тебя умоляю! Что за дурацкое выражение. Домашний арест! Так говорят только в какой-нибудь престижной школе.
      Ловкий отвлекающий маневр! Это самый легкий способ добиться преимущества в споре с папой. Он любит изображать жутко прогрессивного либерала, а на самом деле бабушка с дедушкой — ужасные консерваторы, и папочка учился в закрытой частной школе. Он этого жутко стыдится. Он изо всех сил старается говорить проще, но разные заковыристые выражения то и дело проскальзывают в его речи и выдают страшную тайну.
      — Возможно, это выражение кажется тебе дурацким, Элли, но, надеюсь, ты понимаешь, что оно означает?
      — Мне нельзя выходить из дома, так?
      — Вот именно!
      — Совсем-совсем никуда?
      — Совсем-совсем никуда.
      — Отлично! Значит, я не пойду сегодня в школу? Чудненько, завалюсь в постель и как следует высплюсь.
      — Элли, если ты будешь вести себя, как шестилетний ребенок, это тебе не поможет убедить меня, что ты достаточно взрослая, чтобы гулять до полуночи с незнакомыми парнями. — И папа выходит из кухни.
      Он даже не прощается со мной, не прощается даже с Анной и Моголем. Просто пулей вылетает из кухни, продолжая разыгрывать из себя какого-то отца-тирана викторианской эпохи, как будто он — мистер Барретт с Уимпол-стрит, а я — поэтическая Элизабет. Только я не возлежу, изящно откинувшись на диване. Я сижу на жесткой кухонной табуретке, и я не собираюсь убегать из дому с романтическим мистером Браунингом. Мы с Расселом пока еще не на той стадии. Я не знаю, сочиняет ли он стихи. Не знаю даже, как его фамилия. Но я это выясню. Я встречусь сегодня с Расселом, даже если это будет стоить мне жизни!
      А это, очень возможно, будет стоить мне жизни, если папа узнает.
      Я не рассказываю Анне о своих планах. Она вполне может позвонить папе на работу и наябедничать. Похоже, она действительно очень расстроилась.
      — Не обращай внимания на то, что говорит папа, Элли, — заботливо уговаривает она.
      — Не волнуйся, я и не обращаю!
      — Я не в том смысле! Ах, Элли, просто не знаю, что и сказать.
      Все это так ужасно. Я понимаю вас обоих. Я думаю, папа повел себя слишком резко, но ведь и ты была с ним очень, очень груба.
      Я открываю рот, но она качает головой:
      — Не говори больше ничего, Элли, прошу тебя. Ты и так уже наговорила больше чем достаточно.
      Я чувствую себя последней гадюкой. Я знаю, не надо было вчера опускаться до дешевых намеков, будто папа изменяет Анне. Некоторое время назад Анна ужасно мучилась — подозревала, что у папы роман с одной студенткой из художественного училища. Наверное, это неудивительно, ведь Анна и сама когда-то занималась в художественном училище. Там она и познакомилась с папой. Он и правда очень часто задерживается на работе, хотя у него всегда находится оправдание, вот вроде сегодняшнего собрания. На месте Анны я давно бы уже поговорила с ним по душам, но она всегда старается делать вид, что все у нас обстоит просто идеально. Она не решается возражать папе. Я раньше тоже не решалась. Но теперь я ему покажу, что он не может меня запугать!
      — Извини за то, что я ляпнула вчера. Я не хотела тебя обидеть. Только его, — говорю я. — Он не может так мной распоряжаться!
      — Ты его дочь, Элли.
      — Это не значит, что я — его собственность! Может, ты, Анна, позволяешь ему вытирать об себя ноги, а я не позволю!
      С этими словами юная суперменша, задрав нос, выплывает из кухни и подхватывает свой портфель.
      — Ты не доела!
      Я хватаю гренок и говорю, что доем его по дороге в школу.
      — Я спешу, — говорю я и выскакиваю из дома.
      На самом деле я спешу не в школу. Я спешу повидать Магду и Надин и все им рассказать.
      Но пока я добралась до школы, уже прозвенел звонок, а миссис Хендерсон, наша классная руководительница, сегодня с утра в свирепом настроении. Только я отвела Магду и Надин в уголок и начала рассказывать, она велела мне прекратить сплетни и живенько отправляться в спортзал.
      Миссис Хендерсон преподает у нас физкультуру — вот ведь невезение! Я просто терпеть не могу физру, будь это хоккей, или волейбол, или легкая атлетика, или эстафеты. От них мгновенно начинаешь потеть и задыхаться, все вокруг на тебя орут, чувствуешь себя круглой дурой. По крайней мере, у меня всегда так. Надин тоже безнадежна, и хотя Магда довольно шустрая и неплохо справляется с мячом, она обычно тоже старается увильнуть от физкультуры, просто за компанию.
      И вот мы втроем забились в уголок в раздевалке, и я второй раз начинаю рассказывать, но миссис Хендерсон и тут нас нашла и опять приказывает прекратить болтовню и быстро переодеться, а иначе мы можем пенять на себя.
      — Ой, миссис Хендерсон, я сегодня так плохо себя чувствую. Так болит живот, можно мне пропустить физкультуру? — спрашиваю я, держась за живот.
      — Ой, и у меня тоже, миссис Хендерсон, — говорит Надин. — Мне так плохо!
      — И мне, миссис Хендерсон, — не отстает от нас Магда.
      Миссис Хендерсон подбоченивается.
      — Так, выходит, у вас у всех одновременно критические дни? — Она поднимает брови.
      — Удивительно, но это научный факт, что у женщин, тесно связанных между собой, критические дни происходят в одно и то же время, — говорю я.
      Между прочим, это правда. Я где-то это вычитала. Хотя у нас с Магдой и Надин все не так. Это было бы довольно-таки жутко! А если бы все остальное мы тоже делали хором — одновременно просыпались по утрам, одновременно бежали в туалет?
      — Удивительно, но это научный факт, что ленивые девчонки готовы ухватиться за самый бессмысленный предлог, лишь бы отвертеться от физкультуры, — говорит миссис Хендерсон. — Даже если вы втроем собираетесь родить, все равно вы сейчас выйдете на поле и будете делать разминку.
      На уроке она нас так загоняла, что я не могла разговаривать даже в те редкие мгновения, когда удавалось остановиться, пошатываясь, около Магды или рухнуть без сил рядом с Надин. Я только беспомощно пыхтела, хватая ртом воздух, как рыба на берегу.
      Миссис Хендерсон заставила нас прыгать, бегать и кувыркаться до самого звонка, а это просто свинство, потому что после этого нам приходится нестись сломя голову в раздевалку, судорожно принимать душ и кое-как натягивать на себя одежду, ведь перемена длится всего пять минут, а следующий урок — миссис Мэдли. Сдвоенный урок, тут у кого хочешь живот заболит! Миссис Мэдли ведет у нас английский, это мой второй любимый предмет (первый, само собой, — рисование), но миссис Мэдли жутко строгая, и особенно она злится, если кто-нибудь опаздывает на ее урок, а мы сегодня как раз опаздываем.
      Она так разоряется, как будто это наша вина, а когда Магда объясняет, что во время звонка мы еще бегали рысью в спортивной форме, миссис Мэдли заявляет, что это ее не касается, ее касается только одно: на ее урок мы опоздали, а это непростительно. Она битых десять минут разглагольствует о том, что опаздывать ни в коем случае нельзя, потому что у нас очень много работы, а когда она наконец начинает урок, выясняется, что сегодняшняя тема — поэзия! Я люблю читать интересные истории, а не всякие там вирши. Тем более что мы сегодня изучаем стихи о природе. А я от природы не любительница природы. Мне это противно. Мне бы нужно сделать на лбу татуировку: «городской житель». Есть у нас кошмарный замшелый загородный домик на склоне горы в самой мокрой части Уэльса, и когда мне приходится там бывать, каждый час тянется не меньше недели.
      Миссис Мэдли грозно сверкает глазами в ответ на наши стоны и зачитывает вслух образцы творчества поэтов-романтиков. Я было встрепенулась при слове «романтики», но это, видимо, не совсем та романтика. Не знаю, по какой такой романтической местности бродили поэты-романтики; я лично ни разу в жизни не замирала в восхищении на своем Уэльском пригорке, любуясь цветами мускусной розы и спелыми фруктами, — у нас там водятся только разные мусорные кустики и непролазная грязь.
      Потом миссис Мэдли переключается на современную поэзию и читает нам стихотворение Сильвии Плат о сборе ежевики, и я вдруг начинаю внимательно слушать, потому что стихи мне нравятся, они какие-то пронзительные, необычные, но тут учительница переходит к следующему стихотворению под названием «Грозовой перевал», и в первой же строчке говорится что-то насчет того, что горизонт хлещет ее, словно розга, и мы все падаем от хохота, а миссис Мэдли жутко злится и говорит, что ей грустно видеть наше убожество, а потом говорит, что мы все должны сочинить по стихотворению, прямо сейчас, не сходя с места. Не меньше двенадцати строк. О природе. А кто не сочинит, останется после уроков и получит дополнительное домашнее задание.
      Я очень стараюсь.
      Вспоминаю Уэльс. Напрягаю воображение.
      Грязь, лужи, чудовищная грязь.
      Как в той старой песенке про гиппопотама:
 
Поскользнется бегемот,
Прямо в лужу упадет.
 
      Скорее всего, миссис Мэдли требуется нечто более чувствительное.
      Я начинаю сначала.
 
К зеленым долинам,
К высоким холмам
Идем и мечтаем:
Скорей бы по домам!
 
      Я оглядываюсь вокруг. Караул! Все, кажется, уже включились в работу. Надин мне подмигивает, Магда показывает язык, но взгляд у них отсутствующий. Они сосредоточенно сочиняют. У всех в классе серьезные лица. Я просто не решаюсь выкинуть какую-нибудь штуку. Но как я могу притвориться, будто сельская природа меня хоть чуточку волнует? Стоп! Природа ведь не заканчивается у городской черты. Можно написать о природе в городе. Я смотрю в окно. За окном — унылый пасмурный день.
      Живые изгороди пригородных садиков через дорогу подстрижены безобразными фестонами. Цветы на клумбах — кричащих плакатных оттенков и высажены омерзительными узорами, как на обоях. Деревья безжалостно обкорнали, чтобы ветки не качались на ветру. Да уж, природа в пригороде — нерадостное зрелище.
      Ну, ладно. А если в темноте? В парке? В парке с Расселом, и луна над головой, и тополя вокруг? Есть!
      Я пишу. Я забыла, что идет урок английского, и миссис Мэдли в дурном настроении, и колготки у меня все перекручены, потому что я натягивала их в такой спешке после физкультуры, и волосы разлохматились еще хуже обычного и торчат во все стороны тугими пружинками, словно в голове у меня произошел небольшой взрыв.
      Я сейчас совсем не здесь. Я снова в парке с Расселом, и ключевые слова сами собой ложатся на страницу, как будто моя рука пишет независимо от моей воли.
      — Время, девочки, — говорит миссис Мэдли. — Так, вижу, вы старались. Надеюсь, ваши усилия принесли достойные плоды. Кто будет читать первым?
      О, нет! Она хочет, чтобы мы прочли все это вслух! Сердце у меня отчаянно бьется. Учительница выбирает Джесс, и Джесс читает аккуратненькое стихотвореньице о цветочках, простенькое и безопасное. Потом вызывают Стаси, и она пылко декламирует о море, о белых конях с развевающимися гривами и летящих по ветру клочьях пены, так что у нее, кажется, у самой вот-вот пойдет пена изо рта. Совершенно фальшивое стихотворение с Абсолютно Антихудожественной Аллитерацией, но миссис Мэдли ее тоже хвалит. Потом вызывает бедненькую застенчивую Мэдди, которая краснеет и говорит, что у нее получилась какая-то ерунда, и читает так тихо, что никто ничего не может толком расслышать. Что-то про горы, просторы, урожаи и караваи. Миссис Мэдли явно не в восторге, но говорит: очень хорошо, дорогая. Следующей она вызывает Надин.
      — У меня стихотворение про ночь, миссис Мэдли, — говорит Надин.
      И очень даже хорошее стихотворение, страшно готическое: бурная ночь, нетопыри летают, кошки шныряют, ветки стучат в окно, и вспышки молний, словно стрелы из преисподней, и сам дьявол проносится над землей под раскаты грома.
      — Я вижу, ты очень старалась, Надин. Молодец, — говорит миссис Мэдли. — Следующая… Элли!
      Боже мой! Я быстро пробегаю глазами страницу. Нет, я не могу!
      — Элли?
      — Э-э… У меня тоже про ночь. Похоже на то, что у Надин.
      Получится повторение: все ночь и ночь. Может, лучше пусть кто-нибудь прочитает про день?
      — Элли, я привыкла к повторениям. Давай, читай.
      — В парке ночь
 
Тополей чернеет кольцо
Под луной
Тихий парк окружая
Стеной
В бездонную высь
Веер ветвей вздымая.
 
      Я останавливаюсь и сглатываю. Чувствую, как горят щеки.
      — Продолжай, — говорит миссис Мэдли. — Очень хорошо, Элли.
      — Это все, — говорю я. — Я закончила.
      — Нет, не все. Я вижу, там еще одна строфа. Я ведь говорила: не
      меньше двенадцати строк. Я умею считать, Элли.
      Я делаю глубокий вдох:
 
— В парке мы
Белеет твое лицо
Надо мной
Ты уводишь меня
За собой
В безмерную даль
Замирая, безумствуя, изнемогая.
 
      Класс дружно ахает и тут же разражается диким хохотом. Миссис Мэдли смотрит на меня в упор, тяжело вздыхает.
      — Успокойтесь, дурочки. Элеонора Аллард, что я просила написать?
      — Стихотворение, миссис Мэдли.
      — О чем?
      — О природе.
      — Я просила сочинять сопливую подростковую порнографию?
      — Нет, миссис Мэдли.
      — Совершенно верно. По-моему, очень глупо тратить твой поэтический дар и ценное время урока на подобную чепуху. Сделаешь двойное домашнее задание. Сочинение «Тема природы в поэзии» и еще одно стихотворение о природе: в понедельник ты прочитаешь его вслух, и если хоть кто-нибудь в классе захихикает, будешь переделывать все еще раз. Я ясно высказалась?
      Ясно, как багор. Кстати, что такое багор? Какое-то оружие? Она сама — смертоносное оружие. Учительница средней школы, лицом и характером напоминающая багор. Это нечестно! Я совсем не собиралась хулиганить, просто задумалась о Расселе и забыла обо всем на свете. И вообще, это общепринятый поэтический прием — сопоставление природы и человеческих чувств. Вредная старая карга!
      Надин и Магда что-то шепчут мне одними губами, но я не решаюсь отвечать, пока миссис Мэдли в таком настроении. Да что сегодня делается с учителями? Ненавижу школу! Вот вырасту, сниму себе отдельную квартирку и целый день буду рисовать. Может, это даже будет большая квартира с художественной мастерской и двумя столами. Я буду работать за одним столом, а Рассел за другим…
      Я сошла с ума! Только познакомилась, и уже мечтаю о совместной жизни. А интересно, как бы это было — целый день вместе? И всю ночь…
      Я вздрагиваю — звонок с урока вырывает меня из объятий Рассела.
      Едва выйдя из класса, Магда и Надин прямо-таки набрасываются на меня.
      — Рассказывай, Элли, что у тебя было с Расселом!
      — Ну и стихотвореньице! Надо же, так прямо всеми словами и расписала! Как ты только смогла прочитать это при всем классе?
      — Я не хотела. Она меня заставила.
      — Да ведь ты же написала все это в тетрадке по английскому, дуреха!
      — Ну да, слова сами собой откуда-то появились.
      — Как Рассел! — говорит Магда, и они с Надин давятся от смеха.
      — Значит, ты сделала это с Расселом?
      — Не могу поверить, вы же только что познакомились!
      — И ты еще меня поучала не заходить слишком далеко с Лайамом!
      — Ты хоть была осторожна, Элли?
      — Как это было?
      — Расскажи все-все, со всеми подробностями!
      Я смотрю на них, как будто они неожиданно спятили.
      — Да ладно вам! Ну, он меня поцеловал. Один раз. Точнее, несколько.
      — И?..
      — И все.
      — А по твоему стихотворению выходит, что у вас с ним все было.
      — Не было!
      — Было, было. Дай-ка сюда.
      Магда вырывает у меня из рук тетрадь по английскому и перелистывает странички в поисках моего стихотворения. Она зачитывает вслух последнюю строчку, и они с Надин снова закатываются.
      — Да что такое?
      — Ты написала: «изнемогая».
      — Ну да, я понимаю, это звучит немного необычно.
      — Не то слово!
      — Просто мне нужна была буква «з», чтобы получилась аллитерация, миссис Мэдли обожает аллитерацию, да еще чтобы рифмовалось с «вздымая», ничего другого мне не пришло в голову.
      — Ты можешь себе такое представить, Надин? — спрашивает Магда, вздыхая и высоко поднимая брови.
      — Ой, Элли! Так, значит, ты не то имела в виду?
      — Я имела в виду… Ну, что вечер уже закончился, мы устали…
      Что еще я могла иметь в виду?
      — А прозвучало так, как будто вы с Расселом… Ну, ты понимешь.
      И после этого он изнемог.
      — Господи, да у меня этого и в мыслях не было! Надеюсь, никто ничего такого не подумал?
      — Все именно это и подумали. В том числе и миссис Мэдли.
      — Неудивительно, что она надавала мне столько дополнительных заданий!
      — Выходит, у вас с Расселом на самом деле ничего не было, — разочарованно говорит Надин. — А твой папа так трепыхался, можно было подумать, ты сбежала из дому.
      — Извини, пожалуйста, мне ужасно неловко, что он на тебя накричал.
      — Без проблем. Ты извини, что я не сумела придумать ничего подходящего. Я просто не знала, что сказать.
      — И я тоже. Он до сих пор на меня злится. Говорит, что больше не будет отпускать меня из дому.
      — Что? Вообще никогда?
      — В обозримом будущем. Конечно, мне до этого нет дела. Сегодня вечером мы встречаемся с Расселом.
      — Правда? Ну, видно, он серьезно влюбился.
      — Так ты что же, просто возьмешь и уйдешь?
      — Сегодня вечером папы не будет дома, так что все просто.
      — А как Анна?
      — С ней проблем не будет, — говорю я небрежно, от души надеясь, что это правда.
      — Везет тебе, Элли. У меня с мамой постоянно проблемы, — говорит Надин.
      — Значит, тебе действительно нравится Рассел? — спрашивает Магда.
      В это время мы сидим в школьной столовой и едим пиццу. Магда слизывает с пальцев расплавленный сыр. У нее острый розовый язычок, как у кошки. И в тоне ее голоса тоже слышится нечто кошачье.
      — Ну…
      Я пожимаю плечами. Мне хочется узнать, что думают о нем Магда и Надин. Я, конечно, не хочу, чтобы они думали, будто я мгновенно его брошу, если они заявят, что он стопроцентный придурок. С другой стороны, если окажется, что они мне завидуют, то мне хотелось бы показать, что я от него в восторге, что он — суперзамечательный. Да ведь так и есть, правда? А что думаю я сама? Если бы знать! Когда я сижу в столовой в своей мерзкой школьной форме и жую пиццу, мне почти кажется, что я его выдумала. Хорошо, хоть Надин и Магда могут подтвердить, что он существует на самом деле. Я даже не могу вспомнить его лицо. Помню длинные волосы. Помню карие глаза, и больше ничего. Я даже не уверена на все сто процентов, какой у него голос. Он правда такой потрясающий или просто обыкновенный? Только одно я помню отчетливо. Прикосновение его губ к моим.
      — Элли! Ты покраснела!
      — Неправда, — глупо возражаю я, хотя лицо у меня горит.
      — Ты уверена, что вы только целовались? — спрашивает Надин.
      — Уверена!
      — И как он целуется? — спрашивает Магда.
      — Хорошо!
      — М-м-м… Сказано от души. Лучше, чем Дэн?
      — Я думаю, даже Моголь целуется лучше, чем Дэн.
      И вообще, Дэн не был по-настоящему моим парнем. А вот Рассел…
      Могу я считать его своим парнем? Пока не знаю. Знаю только одно: я обязательно должна увидеться с ним сегодня, и Анна ничего не сможет с этим поделать.
      И все-таки уйти из дому трудно. Анна приготовила к моему приходу чудесную закуску из фруктового хлеба с творогом и сливами. Мы с ней уютно перекусили. За едой она рассказывает про новую подружку Моголя, которая учится уже в третьем классе, — взрослая женщина! Моголь проглатывает полпакета слив и самодовольно улыбается каждый раз, когда произносится имя Мэнди.
      — Как это ты осмелился с ней заговорить, ведь ты у нас всего-навсего в первом, — говорю я.
      — Она сама со мной заговорила, — отвечает Моголь, засовывая в рот очередную сливу. — Она считает, что я милый. Она хочет каждый день со мной играть.
      — Ты не покажешься ей завтра таким милым, если из-за такого количества слив у тебя начнется понос и ты весь день просидишь в туалете, — говорю я.
      — Завтра суббота, я не пойду в школу, ха-ха! — отвечает Моголь и сует сливу в рот целиком.
      — Моголь! Не жадничай, это некрасиво! — Анна вскакивает и хлопает его по спине.
      Слива вылетает у Моголя изо рта и шлепается на пол посреди кухни.
      — Моя слива! — возмущенно вопит Моголь и пытается подобрать расквашенную сливу.
      — Она уже грязная. — Анна быстренько вытирает пол.
      — Моголь тоже грязный, — говорю я, — весь перемурзался.
      — Они сегодня на уроке рисовали пальчиками, — говорит Анна. -
      Правда, Моголь, видимо, рисовал не только пальчиками, а всем телом.
      Не искупаться ли тебе, малыш?
      — Ой, мне нужна ванная, — выпаливаю я.
      Анна смотрит на меня. Обычно я принимаю ванну поздно вечером. Я купаюсь пораньше, только если куда-нибудь иду. Анна колеблется. Мы даже не заговаривали о бурных событиях вчерашней ночи и сегодняшнего утра. Я вижу, как она борется с собой: ей не хочется портить дружескую атмосферу без крайней необходимости.
      Я вылетаю из кухни, пока Анна не успела прийти к решению, и ныряю в ванну. Спешно моюсь, радуясь, что зеркало запотело от горячего пара. После того дурацкого периода анорексии пополам с булимией я стараюсь принимать свое тело таким, как оно есть, но не приходится отрицать, что я довольно пухленькая. А когда собираешься на первое в своей жизни серьезное свидание, гораздо больше хочется быть тощенькой! Я надеваю свои лучшие брюки и кружевной топ, потом решаю, что все это мне тесно (и зачем только я съела три ломтя фруктового хлеба?), натягиваю свои вечные мешковатые штаны и рубашку, решаю, что это слишком буднично, влезаю в платье, это уже слишком парадно, стою в одних трусах, обшаривая платяной шкаф, и в конце концов все-таки снова напяливаю свои лучшие брюки и кружевной топ.
      Время несется галопом. Я накрашиваюсь, тщательно замазывая малейший прыщик. Подвожу глаза, чтобы они казались большими и манящими, наношу тушь на ресницы, чтобы можно было кокетливо ими хлопать. Губную помаду исключаю, чтобы не перемазать Рассела. Теперь нужно как-то усмирить волосы. Я изо всех сил дергаю свои патлы самой жесткой щеткой, но они вьются еще сильнее обычного, потому что отсырели в ванной. Вид все равно отвратительный, но вчера я выглядела еще хуже, а все-таки Рассел стал рисовать именно меня, не кого-нибудь другого. Не Магду, не Надин — меня.
      Это так удивительно, до сих пор не могу привыкнуть.
      — Меня, меня, меня, меня, меня! — вывожу я, словно оперная певица на распевке.
      Спускаюсь вниз, по дороге собираясь с духом. Можно, конечно, проскочить бегом через холл и шмыгнуть в дверь, никому ничего не объясняя. Может быть, так будет проще для всех?
      — Элли! — Анна выглядывает из кухни. — Ты уходишь?
      — Пока, Анна. — Я стараюсь говорить как ни в чем не бывало.
      — Элли! Папа же запретил тебе выходить!
      — Знаю, но его сейчас нет дома.
      — О господи, не надо, не делай этого! Элли, тебе нельзя выходить, тем более после вчерашнего!
      — Ты сама сказала, что папа слишком бурно реагировал.
      — Может быть, немножко, но если ты сейчас уйдешь, он никогда не согласится ни на какие уступки.
      — А он не узнает. Я вернусь задолго до него.
      — Я должна буду ему рассказать…
      — Но ведь не расскажешь?
      — Не знаю! Послушай, Элли, а не можешь ты пригласить этого Рассела сюда, к нам? Тогда ты и с ним встретишься, и не нарушишь папин запрет.
      — Я не знаю его телефона. Я даже не знаю его фамилию. Поэтому мне обязательно нужно поехать, Анна. Если я не приду, он подумает, что я его обманула, и я никогда больше его не увижу.
      — А он тебе по-настоящему нравится?
      — Да! Ох, пожалуйста, Анна. Мне обязательно нужно с ним встретиться.
      — Я не могу вот так отпустить тебя. Вдруг что-нибудь случится?
      — Что может случиться? Слушай, мы договорились встретиться в торговом центре. Наверное, пойдем в «Макдоналдс». Или, может, в пиццерию, не знаю. Я объясню ему, что обязательно должна вернуться домой рано. К девяти. Ну, скажем, к половине десятого. Пожалуйста, Анна! Пожалуйста, позволь мне пойти! Я вернусь к половине десятого, обещаю. Я тебя не подведу. Пожалуйста, поверь мне! Пожалуйста!
      — Ладно уж, поезжай, вредная девчонка, — говорит Анна и даже дает мне еще пятерку.
      Я обнимаю ее за шею и крепко целую.
      — Ты золото!
      И бросаюсь бегом на улицу.
      Я так рада, что она разрешила мне поехать, я прыгаю от восторга всю дорогу. Только в автобусе, идущем в город, я начинаю нервничать. Что я скажу, когда увижу Рассела? «Привет, Рассел», — шепчу я про себя, широко улыбаюсь и машу рукой. Боже, кто-то уже смотрит на меня. Наверное, думают: что за ненормальная девчонка сидит, бормочет и машет сама себе? Мне становится жарко в кружевном топике. От дешевых кружев страшно чешется кожа. Я начинаю чесаться обеими руками. Теперь все подумают, что у меня блохи!
      Когда увижу Рассела, нужно будет взять себя в руки. Не ухмыляться, не махать и ни в коем случае не чесаться — не то он нарисует меня в образе обезьяны.
      Автобус тащится целую вечность. Я пугаюсь — вдруг опоздаю, а он подумает, что я не захотела с ним встретиться. Ах, Рассел, конечно, я хочу с тобой встретиться. Я нарушила папин запрет, запугала бедную Анну, я рискнула всем, лишь бы увидеться с тобой!
      Я соскакиваю, как только автобус въезжает в город. Бегу сломя голову до самого торгового центра «Флауэрфилдс». Останавливаюсь, пыхтя: еще одна минута в запасе. Я первая!
      И последняя, вот ведь в чем все дело.
      Я жду.
      Рассел опаздывает.
      Я жду, и жду, и жду…
      Рассел очень, очень сильно опаздывает.
      Я жду до восьми часов.
      А потом плетусь домой, стараясь не разреветься.

 

      — Ах, Элли, слава богу! Вот умница! Совсем необязательно было возвращаться так рано, — говорит Анна.
      И тут она видит мое лицо.
      — Элли? Господи, что случилось? Он оказался не таким милым, как в прошлый раз? Он сделал что-то плохое?
      — Ничего он не сделал. Он не пришел! — всхлипываю я, и все скопившиеся слезы вырываются наружу, словно потоки воды в «Титанике».
      Моголь, слава богу, уже спит, а папы, конечно, еще нет. Мы с Анной вдвоем. Она обнимает меня, и я рыдаю у нее на плече. На ней новый светло-голубой свитер, который подарила ее подруга Сара, а у меня густо намазаны ресницы.
      — Боже, Анна, я весь твой свитер заляпала черной тушью, — бормочу я сквозь слезы.
      — Ничего страшного. Честно говоря, мне вообще не нравится этот свитер — Сара так важничает из-за того, что выпускает собственную марку одежды. Она думает, что я без ума от ее изделий, а я покупаю их только из вежливости.
      — Если тебе не нравится, я могу его взять.
      — Ну почему тебе вечно хочется носить чужие свитера? — Анна вытирает мне лицо бумажным носовым платочком.
      — Не все — на папины я не покушаюсь, — говорю я. — Ох, Анна, не рассказывай ему, что Рассел не пришел, хорошо?
      — Конечно, не скажу. Я даже не собираюсь рассказывать ему, что ты ездила в город! Я тебе очень сочувствую, Элли, но я так рада, что с тобой ничего не случилось! Все-таки зря я тебя отпустила. Не из-за папы. Просто девочке в твоем возрасте действительно небезопасно ходить одной.
      — Вполне безопасно, даже слишком. Никто не хочет ко мне приставать. Во всяком случае, Расселу это явно не нужно. Ах, Анна, было так ужасно стоять и ждать! Вокруг гуляет полно девчонок, и все смотрят на меня и хихикают. Совершенно очевидно, они догадались, что меня продинамили.
      — Ты уверена, что вы договорились встретиться именно сегодня?
      — Да, место, время, все! Видимо, он говорил не всерьез. Папа был прав. Я его ни капельки не интересую. Просто он хотел попробовать, не получится ли чего-нибудь добиться.
      — И добился? — встревоженно спрашивает Анна.
      — Нет. Мы просто целовались.
      Я вспоминаю поцелуи Рассела, и как необыкновенно все это было для меня — а ему, как видно, совсем не хочется больше целоваться со мной. Я закрываю лицо руками и всхлипываю.
      — Бедненькая Элли. Не принимай это близко к сердцу. Со мной тоже случалось нечто подобное. У всех это бывает. Не расстраивайся так. Слушай, может, позвонишь Магде или Надин? Поплачешься им от души.
      Но сегодня впервые в жизни я не в силах встретиться со своими лучшими подругами. Я знаю, они мне посочувствуют, но все равно, это так унизительно, особенно после того, как я в школе расхвасталась насчет Рассела, да еще написала то глупое стихотворение…
      Теперь я понимаю, почему Надин едва разговаривала со мной, когда переживала из-за Лайама. Он был гнусная свинья, просто-напросто хотел заниматься с ней сексом, но он, по крайней мере, много раз ходил с ней на свидания, убеждал ее, что она для него — особенная. А Рассел не потрудился даже один раз встретиться со мной.
      Я ухожу наверх пораньше, будто бы ложусь спать, чтобы не попадаться на глаза папе, когда он вернется домой. У себя в комнате я достаю альбом, смотрю на портрет Рассела. Потом беру самый толстый черный карандаш и перечеркиваю рисунок, еще и еще раз, пока весь лист не оказывается густо замазан черными каракулями. Вырываю листок из альбома, рву на мелкие-мелкие кусочки и выбрасываю их в окно. Обрывки бумаги трепещут, улетая в ночь, словно черные конфетти.
      Вот и хорошо, я его разорвала. Теперь я о нем забуду. Он не заслуживает, чтобы я о нем вспоминала.
      Все это я знаю, но все равно думаю о нем. Полночи. Утром я долго не встаю с постели, лежу, забившись под одеяло, чтобы не видеть дневного света. Смутно слышу телефонный звонок. Потом легкие шаги Анны.
      — Элли, тебя к телефону.
      На одно безумное мгновение у меня мелькает мысль: вдруг это
      Рассел звонит, чтобы извиниться, — но тут же я вспоминаю, что он не знает моего номера, он даже не знает мою фамилию.
      Это Магда.
      — Ты еще не встала? Загулялась вчера допоздна со своим божественным Расселом, так?
      — Не так, — бубню я.
      — Что? У тебя, что, папа рядом? — спрашивает Магда.
      На самом деле папа пошел в бассейн с Моголем. Слава богу.
      Я бормочу что-то еще более невнятно.
      — Я тебя не слышу! Вот что, отвечай только «да» или «нет», если там папочка подставил ухо. Хорошо провела время с Расселом?
      — Нет.
      — Ой, ты плохо провела время с Расселом?
      — Нет.
      — Ну, выбери что-нибудь одно!
      — Слушай, Магз, я не могу сейчас об этом говорить.
      — Тогда встретимся сегодня после обеда, ладно? И Надин?
      — Мне нельзя выходить из дома. Папа запретил. — И я бросаю трубку.
      — Папа позволил бы тебе погулять с Магдой и Надин, — говорит Анна.
      — Мне все равно не хочется, — говорю я и плетусь обратно к себе, вверх по лестнице.
      — Примешь ванну? — спрашивает Анна.
      Мне не хочется принимать ванну. Не хочется одеваться. Не хочется завтракать. Никогда больше не хочется соприкасаться с внешним миром.
      Не хочется даже разговаривать с Анной.
      Я снова залезаю в разрытую постель, сворачиваюсь в комочек, подтянув колени к подбородку. Жалко, у меня больше нет старого любимого синего слоника. Мне хочется снова стать маленькой. Снова думать, что мальчишки — просто глупые неряхи, которые выковыривают козявки из носа и едят их, и отрывают руки куклам Барби. Хочется, чтобы Моголя не было на свете и папа не встретился с Анной. Хочу, чтобы мама была жива.
      В горле у меня щиплет, глаза жжет, и я начинаю плакать, потому что мне вдруг так не хватает мамы, хотя она умерла очень давно. Я целую вечность плачу под одеялом. Когда наконец выползаю к ланчу, глаза у меня распухли и болят. Я спускаюсь вниз, беру себе сандвич с беконом. Видимо, Анна что-то сказала папе и Моголю. Они смотрят на меня, но Анна бросает на них грозный взгляд, и они тут же принимаются болтать о плавании. Моголь так бурно демонстрирует свой вариант плавания вольным стилем, что корка от сандвича вылетает у него из руки и чуть не выбивает мне глаз. Папа велит ему успокоиться. Моголь расходится еще пуще. Папа начинает сердиться. Анна вмешивается и принимается их уговаривать. Все это проходит мимо меня. Как будто подобные вещи еще могут меня волновать! Как будто меня еще что-то на свете может взволновать! Вряд ли у меня когда-нибудь будет своя семья. Очевидно, ни один мальчик не захочет встречаться со мной, не говоря уже о более серьезных отношениях. Мой первый мальчик, Дэн, был полный придурок, и то охладел ко мне. А Рассел даже не соизволил явиться на наше первое свидание. Я буду всю жизнь одна, нелюбимая, никому не нужная…
      Слезинка сбегает у меня по щеке.
      — Ах, Элли, — не выдерживает папа, — не могу видеть тебя такой несчастной. Слушай, я жалею о том, что не позволил тебе вчера встретиться с тем парнем.
      Я оглядываюсь на Анну. Анна чуть заметно приподнимает бровь. Я решаю, что безопаснее промолчать.
      — Элли плачет, — говорит Моголь. Совершенно ненужное замечание.
      — Доедай сандвич, Моголь, и не приставай к Элли, — говорит Анна.
      Чувствую, я перестарался, разыгрывая сурового отца, — говорит папа. — Пойми, Элли, все это только из-за того, что я беспокоюсь о тебе.
      Да никому до меня и дела нет. Не волнуйся, папа, Рассел не строит на мой счет коварных планов. Рассел и близко ко мне подходить не хочет.
      Ничего этого я не произношу вслух. Просто молча шмыгаю носом.
      — Анна говорит, ты сказала Магде, что я не разрешу тебе встретиться с ней сегодня. Элли, я совсем не это имел в виду.
      Господи, конечно, ты можешь пойти погулять с подружками.
      Я пожимаю плечами и скрываюсь в своей комнате.
      Но Магда и Надин так легко не сдаются. Через десять минут раздается стук в дверь. Магда. И Надин. Папа открывает дверь, и они мгновенно берут его в оборот.
      — Ах, мистер Аллард! Знаете, мы пришли, чтобы поговорить с вами, — доносится до меня голос Магды.
      — Мы знаем, что вы сердитесь на Элли. Простите, что я не рассказала вам сразу, что происходит. Все это отчасти моя вина, — говорит Надин.
      Они щебечут, кокетничают и напирают. Папа явно наслаждается ситуацией и как следует растягивает удовольствие. Наконец он делает вид, что сдается.
      — Ну что ж, девочки, не хочется портить вам выходной. Так и быть, уговорили. Я разрешаю Элли пойти погулять с вами.
      Они что-то благодарно пищат и бросаются вверх по лестнице. Магда грохочет «платформами», Надин бежит вприпрыжку в спортивных туфлях. Они врываются в мою комнату, словно двое рыцарей в сверкающих доспехах, которые только что спасли прекрасную принцессу. Но я-то чувствую себя скорее безобразным чудовищем.
      Они хвастаются своей мнимой победой, и я добросовестно благодарю их за помощь.
      — Только мне на самом деле что-то не хочется никуда идти, — слабо отбиваюсь я.
      Я притворяюсь, будто это из-за того, что у меня критические дни. Они мне не верят, точно так же, как и миссис Хендерсон. Они пристально разглядывают мои опухшие глаза и лицо в красных пятнах.
      — Брось, Элли, — говорит Магда. — Расскажи нам про Рассела. О Господи, он что, не пришел?
      — Угадала, — отвечаю я и снова начинаю хлюпать носом.
      — Ох, Элли, какая подлая, мерзкая гнусность! Долго ты его ждала? — спрашивает Надин.
      — Целый час! — отвечаю я со стоном.
      Я рассказываю им все. Магда обнимает меня за шею, Надин — за талию, и обе они сочувственно гладят меня. Надин говорит, что ей сразу показалось, что глаза у него слишком близко посажены и вообще ненадежный вид, это должно было послужить нам предостережением. Но, мол, не ей говорить, стоит только вспомнить, как у нее получилось с Лайамом. Магда говорит, что он вообще сопляк для своих лет, только выпендривается, но не ей, мол, говорить, ведь она встречалась с Грегом, а он в своем развитии продвинулся не дальше, чем Дэн-Дуремар.
      Мне становится чуточку легче. Надин приносит из ванной смоченное водой полотенце и прикладывает мне к глазам. Магда вытаскивает свою косметичку, подводит мне глаза темно-серыми тенями и подкрашивает черным карандашом, и вот уже у меня новые глаза и старые подруги, и я чувствую себя гораздо лучше.
      — Пойдем теперь гулять? — спрашивает Магда.
      Надин достает из шкафа мой жакет, и мы отправляемся гулять втроем. Я уже сама не понимаю, с чего я так убивалась из-за Рассела. Мальчики — это, конечно, хорошо, но куда им до верных подружек, которые всегда с тобой!
      Мы идем через весь город в торговый центр «Флауэрфилдс», и мне даже удается пошутить насчет того, что там до сих пор стоит и ждет грустный маленький призрак Элли. Мы бродим по магазинам одежды, примеряем все подряд и хохочем во все горло.
      — Видишь! Я так и знала, что ты развеселишься, если пойдешь с нами, — говорит Магда. — Забудь про Рассела, не думай вообще о мальчишках. Они этого не стоят.
      Ровно в этот момент ее взгляд неотрывно следует за тремя мальчишками в тесных джинсах, которые болтаются у входа в магазин «MNV». Мальчишки заходят внутрь.
      — Я все думаю, не купить ли новый альбом — сборник «Лучшие песни о любви», — говорит Магда. — Может, зайдем, я послушаю еще раз?
      Надин перехватывает мой взгляд, и мы обе хихикаем.
      Мы не спеша входим в магазин, и Магда глазеет на мальчишек, а мы с Надин тем временем перебираем любимые — на сегодняшний день — диски и играем в игру «Если бы у меня была при себе сотня фунтов». Одно из первых мест в наших списках занимает Клоди Коулмен.
      — Ой, смотри! — Надин показывает афишу Клоди Коулмен над прилавком. — Она в будущем месяце выступает в Альберт-Холле!
      — Ой, клево, пойдем! — Магда даже отвлеклась от парней. — Так здорово было бы увидеть ее живьем, правда?
      — Ну, билеты, наверное, очень дорогие, — говорю я осторожно, жалея о том, что у меня вечно не хватает денег. — Но, может, Анна мне подкинет немножко.
      — Знаешь, я тебе могу добавить, если нужно — и тебе тоже, Надин, — говорит Магда. — Мы втроем просто обязаны поехать посмотреть Клоди, правда же? — Она быстро записывает телефон заказа билетов. — Я попрошу папу заказать их на свою кредитную карточку — сразу, как только вернусь домой, о'кей?
      Мы по очереди подпеваем Клоди, прослушивая ее диск. Особенно одну песню я могу слушать бесконечно. Клоди поет близко-близко, негромко, с придыханием, как будто шепчет мне на ухо:
 
Ты о нем не вспоминай,
Он тебе совсем не нужен.
Ты себя не потеряй.
Без него гораздо лучше!
 
      Я повторяю эти строки, пока не заучиваю наизусть, и мы распеваем их, гуляя по «Флауэрфилдсу». В автобусе мы поем то же самое дуэтом с Надин. Она купила альбом — вот ведь везучая! Но она обещала переписать его мне на кассету. Потом я напеваю соло по дороге от остановки домой.
      Кому он вообще нужен, этот Рассел? Кто станет думать о Расселе?
      «Без него гораздо лучше!»
      — Элли, угадай, кто приходил к нам сегодня?
      Я таращу глаза и молча жду.
      — Угадай, — говорит папа.
      — Не знаю, — пожимаю я плечами.
      — Некий молодой человек.
      Мое сердце делает перебой.
      — Какой еще молодой человек?
      — Довольно лохматый. Весьма высокого мнения о себе самом. С пижонским альбомом для эскизов под мышкой.
      — Рассел!
      — Он самый.
      — Но откуда он узнал, где я живу?
      — А, вот и я о том же спросил. Ответ был весьма впечатляющий. Он приблизительно знал, в каком районе находится твой дом, и обошел несколько улиц, расспрашивая всех подряд о юной леди по имени Элли; в конце концов кто-то узнал тебя по описанию и направил его к нам.
      — Господи! Папа, ты не шутишь? Рассел правда приходил?
      — Поистине, правда. Он очень волновался по поводу вчерашнего вечера. Папа Рассела устроил ему веселую жизнь из-за того, что он поздно вернулся домой в четверг. По-видимому, он не соизволил предупредить отца, что собирается идти гулять после школы, и когда явился домой в полночь, папочка рассвирепел и вчера весь день не выпускал сынка из дому, хотя юный Рассел просил и умолял, и плакал, и рыдал. Поэтому Рассел не смог встретиться с тобой в назначенном месте, да оно и к лучшему, ведь и ты сидела под замком по распоряжению своего собственного, не менее возмущенного родителя. Да?
      — Да, да, правильно! А что еще сказал Рассел?
      — Да он был не слишком разговорчив. Кажется, его несколько ошарашила моя реакция. Я был чрезвычайно сердит на этого юношу. Он не имел никакого права утаскивать тебя в парк.
      — Но ты же на самом деле не сердился, папочка? Не могу поверить! Он меня не обманул? Он на самом деле не смог прийти? И ходил по домам, разыскивал меня, только чтобы объяснить?
      — Только объяснить? — повторяет папа. — Ему пришлось объясняться до посинения. До оттенка насыщенного ультрамарина.
      — Ой, папа, ты же не стал его ругать?
      — Еще бы не стал! Этот молодой человек теперь не отважится даже моргнуть в твою сторону без моего разрешения. А я разрешения не дам!
      Я в отчаянии смотрю на папу и пытаюсь угадать, серьезно ли он говорит. По-моему, он меня дразнит, но полной уверенности нет. Хоть бы Анна была здесь, она бы мне помогла его утихомирить. Господи, ну почему Рассел пришел именно тогда, когда меня не было дома! Но ведь это же надо вообразить: ходил из дома в дом, расспрашивал обо мне! Похоже, я все-таки серьезно ему нравлюсь!
      — Так что же он еще говорил, папа?
      — Я тебе уже сказал, говорил в основном я.
      — И на чем все закончилось?
      Папа пожимает плечами:
      — Думаю, он осознал всю глубину своих ошибок.
      — Папа! Ну что ты такой вредный? Я тебя спрашиваю, Рассел ничего не говорил насчет того… чтобы нам с ним еще встретиться?
      Папа качает головой:
      — Разумеется, нет, ведь я это категорически запретил.
      — Не может быть! Нет, правда, неужели ты сказал ему, что не разрешишь мне с ним видеться? — Я почти уверена, что он нарочно меня заводит, но все равно слышу, как мой голос срывается на визг.
      — Правда, правда… может быть! — отвечает мой папуля.
      — Он говорил, что хочет со мной встретиться, или не говорил?
      — Ты же у нас такая современная дама, борец за равноправие женщин. Может быть, теперь тебе за ним побегать? Если я еще раз выпущу тебя из дому, в чем я сильно сомневаюсь.
      — Да как же я смогу за ним бегать, папа? Он тебе адрес сказал?
      — Нет.
      — Правда не сказал?
      Папа качает головой, но на лице у него все та же ехидная улыбочка.
      — Так как же я его найду? Может, мне тоже пойти расспрашивать всех подряд в окрестностях Пембридж-Парка?
      — Может, и пойти, — отвечает папа. — А может, он черкнул свой адрес в этом письме? — Папа вынимает из кармана конверт и помахивает им в воздухе.
      Я хватаю письмо у него из рук, разрываю конверт. Пробегаю глазами страницу. «Увидимся — НАДЕЮСЬ! Рассел». И маленький рисуночек.
      Сердце у меня гулко бьется.
      — Ну, что? — спрашивает папа.
      Ага! Теперь его очередь умирать от любопытства.
      — Все хорошо, он прекрасно себя чувствует, — говорю я с улыбкой.
      — Ты, как вижу, тоже теперь прекрасно себя чувствуешь, — говорит папа.
      — Да-да-да!
      Протанцевав на кухню, я готовлю себе чашку кофе, а пока закипает чайник, читаю письмо Рассела. Потом пью кофе и еще раз перечитываю письмо Рассела. И еще, и еще.

       Дорогая Элли!
       Мне ужасно, ужасно, ужасно совестно. Я страшно мучился из-за того, что не смог прийти в пятницу. К тому же это довольно унизительно. Дело в том, что папа совершенно соскочил с катушек и запретил мне выходить из дому только из-за того, что разозлился за вчерашнее.
       Не понимаю я такого отношения, и вообще, это сплошное лицемерие — ко мне придирается, а сам целыми днями обнимается по углам со своей подружкой. Во всяком случае, он не может запереть меня на всю жизнь. Давай встретимся в понедельник после школы в «Макдоналдсе»? Я туда приду, как только смогу: примерно без двадцати четыре. Буду тебя ждать и очень надеюсь, что ты придешь. Ты меня узнаешь — я буду стоять с глупым видом и бесконечно извиняться.
       Увидимся — НАДЕЮСЬ!
Рассел

 
      Он нарисовал самого себя: растрепанные волосы, серьезное выражение лица, в одной руке карандаш, в другой — альбом для эскизов. На альбоме выведены крошечные буквы, такие малюсенькие, что мне приходится поднести картинку к самым глазам и еще прищуриться. «Р», «Л», «Э». Роль? Ралли? Нет, Рассел. «Р» — Рассел, «Э» — Элли? «Л»?
       «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»? «Л»?
      Рассел любит Элли.
      Я словно взлетаю на гигантских качелях, все выше, выше, переворачиваясь вниз головой.
      — Не сделаешь старенькому папочке чашечку кофе? — спрашивает папа, входя на кухню.
      — Конечно. — Я быстро прячу письмо в карман.
      — Приятное письмо?
      — Угм.
      — Хочет увидеться?
      — Да, типа того.
      — И как же ты будешь? Ведь папа тебе категорически запретил.
      — Что? — Я выпучиваю на папу глаза. — Ты серьезно?
      Папа старательно хмурится, но в глазах пляшут огоньки.
      — Типа того, — отвечает он. — Слушай, Элли, я в четверг серьезно перепугался. Первый раз ты задержалась до темноты, и я не смог этого вынести.
      — Спорим, ты в моем возрасте гулял с девочками.
      — Может быть, именно поэтому я и испугался. Я слишком хорошо помню, каким я сам был в возрасте Рассела. Теперь как вспомню, так вздрогну. Для меня девочки были не люди. Я сидел в своей тухлой мужской школе, девчонок толком и не знал. Это были для нас некие удивительные, экзотические создания, в их присутствии мы теряли дар речи и только соревновались друг с другом, насколько далеко удастся зайти…
      — Папа!
      — Знаю, знаю. А потом хвастались напропалую, причем, естественно, страшно преувеличивали.
      — Слушай, пап, все это было давным-давно, когда мальчишки были похожи на неандертальцев. Рассел совсем не такой, — утверждаю я, хотя сама слегка краснею, вспомнив, как мы целовались.
      — Знаю, знаю, — говорит папа. — Как только я его увидел, сразу понял, что это славный, порядочный мальчик, который хочет подружиться с моей дочерью. Он рассказал мне про ваш долгий, увлеченный разговор об искусстве. Показал твой портрет — кстати, очень хороший. Ему нужно немного отточить стиль, но для своего возраста он проявляет замечательное чувство линии. Короче говоря, я почувствовал себя круглым дураком. Я считал его каким-то сексуальным маньяком, который при первой возможности готов наброситься на тебя, а оказывается, у вас были всего лишь платонические разговоры на тему живописи и графики.
      — Ну да, так все и было, я же говорила тебе, папа, — говорю я, все еще краснея. — Видишь, времена переменились. Так можно мне пойти встретиться с Расселом? Мы порисуем этюды!
      — Времена переменились — в том-то и дело, Элли. Когда я был подростком, мог болтаться по улицам до глубокой ночи, и никто за меня не волновался. Даже Анна в тринадцать-четырнадцать лет бегала на местные дискотеки и в молодежные клубы. Но теперь уже не осталось безобидных дискотек, кругом только бешеные оргии. Ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты хотя бы близко подходила к «Седьмому небу» с тех пор, как там провели рейд и нашли наркотики.
      — Ладно, ладно, даю честное слово, мы не пойдем в «Седьмое небо».
      — Мне вообще будет неспокойно, если вы с Расселом куда-то пойдете поздно вечером, Элли. В город стягиваются всевозможные бездельники, для которых единственное развлечение — драться и безобразничать. Меня совсем не удивляет, что папа Рассела беспокоился за него.
      — Рассел может о себе позаботиться, папа. Он не какой-нибудь задохлик.
      — Пусть он будет сам Мистер Мускулатура, это не поможет, если на него навалится целая банда хулиганов.
      — Папа, ты становишься параноиком.
      — Может быть. Не знаю. Но что, если вы с Расселом встретитесь после школы, а потом он вернется домой часикам к девяти?
      — Пап! Мы же не в возрасте Моголя!
      — Знаю, знаю, но ты мне так же дорога, как Моголь, и я не хочу еще раз пережить такой вечер, как в четверг. Послушай, вообще говоря, ты бы должна до сих пор еще сидеть на гауптвахте. Я позволю тебе повидаться с Расселом, но пока что я настаиваю на комендантском часе с девяти вечера. По-моему, это более чем справедливо.
      — А по-моему, нет!
      — В девять темнеет, так что вы уже не сможете рисовать этюды, верно я говорю? — усмехается папа.
      Я слабо улыбаюсь в ответ. Не знаю, кто кому здесь морочит голову. Но, по крайней мере, я смогу увидеться с Расселом, хотя бы при дневном свете!
      Я поднимаюсь к себе в комнату и еще раз перечитываю его письмо. Еще несколько раз. Потом спускаюсь вниз, звоню Надин и рассказываю ей, что все хорошо и что Рассел обошел весь город, разыскивая меня, стучался практически в каждую дверь.
      Надин не так сильно потрясена, как я рассчитывала. У нее включен на полную мощность новый альбом Клоди (видимо, семейства нет дома), она подпевает во весь голос и от этого слушает невнимательно. А мне необходимо кое о чем ее спросить.
      — Надин, ты правда считаешь, что у Рассела ненадежный вид?
      Надин явно ерзает у телефона.
      — Да нет, Элли, что ты. Я это просто говорила, чтобы тебя утешить. И глаза у него не слишком близко посажены. Наверное, мне так показалось, потому что он щурился, пока тебя рисовал.
      Удовлетворившись этим, я звоню Магде. Но она первой выкладывает мне замечательную новость: ее папа заказал для нас три билета на концерт Клоди в следующем месяце!
      — Вот так! Ты рада, Элли? Клоди тебя развеселит. Он тебе совсем не нужен, правда же?
      — Ну, вообще-то, может быть, и нужен, Магда.
      Я рассказываю ей все в подробностях, нагнетая еще больше драматизма — у меня получается, что Рассел обегал практически всю округу, разыскивая меня.
      Я жду — что скажет Магда? На том конце провода молчание.
      — Вот видишь, он меня не обманывал, — говорю я.
      — Извини, Элли, я что-то не поняла. Ты хочешь сказать, он тебя обманул, потому что папа не разрешил ему выходить из дома?
      — Он меня не обманывал, он хотел прийти.
      — Но папочка его не пустил.
      Эти слова насчет папочки мне совсем не нравятся. Помолчав, я спрашиваю:
      — Надо думать, ты по-прежнему считаешь, что Рассел сопляк, что он просто выпендривается?
      Слышно, как Магда поперхнулась.
      — Нет-нет, точнее, я имею в виду не именно Рассела. Просто большинство парней в одиннадцатом классе… В смысле, они, конечно, получше, чем убогие придурки из десятого, не говоря уже о девятом, но все-таки они… не то, чтобы совсем взрослые.
      — Значит, по-твоему, Рассел недостаточно взрослый?
      — Ой, Элли, да не цепляйся ты к каждому слову! На мой взгляд, все мальчишки недостаточно взрослые, и точка. Но твой Рассел просто замечательный… насколько это возможно для мальчишки.
      Я радостно соглашаюсь и прошу ее поблагодарить своего папу за то, что он заказал нам билеты. Нужно будет как-нибудь подъехать к моему папочке, чтобы подкинул малость наличных, но с этим, наверное, лучше подождать до завтра, а то сегодня мы уже и так полдня потратили на переговоры.
      Я решаю задобрить папу, соорудив для него еще одну чашку кофе, хотя уже приближается время чая. Непонятно, куда девались Анна с Моголем? Мне необходимо поговорить с Анной наедине — пусть она пообещает не рассказывать, как я в пятницу потихоньку ездила на несостоявшееся свидание с Расселом. Если папа узнает, что я нарушила его приказ, он может совсем запретить мне встречаться с Расселом. А мне просто позарез нужно с ним увидеться!
      Я представляю, как он ходит из дома в дом и расспрашивает обо мне. Как в сказке! Рассел — прекрасный принц, выполняющий волшебную задачу: трижды постучаться в каждый дом на этой улице, и еще на соседней, только тогда найдешь принцессу и сможешь ее поцеловать…
      Я сижу у себя в комнате, погрузившись в чарующие мечты наяву, пока меня не отвлекает хлопанье входной двери.
      Я кричу:
      — Анна, это ты?
      — Нет, это только я, — отвечает папа. — Я выходил посмотреть, не видно ли их. Не понимаю, куда они пропали.
      — А куда они ходили? В магазин? — Я перевешиваюсь через перила, чтобы разглядеть папу.
      — Элли! Как будто Анна пойдет в магазин с Моголем. Ты же знаешь, как с ним бывает трудно. Нет, ей позвонила мама Надин. — Папа делает гримасу.
      Я хихикаю. Мама Надин — из тех женщин, которые, кажется, утром встают с постели уже накрашенные, с волосами, залитыми лаком, так что прическа напоминает шлем, вооруженные тряпкой и пылесосом.
      — Не смей смеяться! Она до сих пор смотрит на меня сверху вниз из-за того, что ты так поздно вернулась домой в четверг, и волнуется, как бы ты не стала плохо влиять на Надин.
      — О боже, неужели она опять об этом вспоминала?
      — Да, какое-то время. Но кроме того, она рассказала Анне, что сегодня во второй половине дня собирается тащить свою младшенькую, которая так любит покрасоваться, на съемки в местной фотостудии, и спросила, не хочет ли Анна тоже пойти с Моголем.
      — Что? С Моголем?
      — Знаю, знаю. Я лично плохо себе представляю нашего малыша в изящной позе перед камерой, но, оказывается, на этот раз фирме нужны типичные маленькие мальчики — грязные, чумазые безобразники. Это для рекламы стирального порошка, где показана маленькая девочка, такая нарядненькая, в чистеньком праздничном платьице…
      — Наташа!
      — И тут прибегают мальчишки и тащат ее играть в футбол, а потом ее толкают в лужу, и она вся перемазывается.
      — О-о, вот это Моголю в самый раз!
      — Анна тоже так подумала. И он сам, кажется, оценил эту идею. Да за это еще и платят! Вот они и пошли. А теперь их все нет и нет.
      — Наверное, Моголь слишком воодушевился и закидал Наташу грязью с ног до головы. Ее небось пришлось поливать из шланга и заново наряжать для каждого снимка, на это уходит бездна времени.
      — А у нас тут пока бурчит в животе от голода. Пойти, что ли, пошарить на кухне, сварганить что-нибудь на ужин…
      В папином голосе совсем не слышно энтузиазма. Теоретически он понимает концепцию Нового Мужчины, но по характеру и степени лени он самый что ни на есть старый мужчина.
      — Я что-нибудь приготовлю, пап, — жизнерадостно предлагаю я, по-прежнему стремясь его задобрить, чтобы он хоть чуточку подвинул свой дурацкий «комендантский час».
      Я развожу на кухне бурную деятельность, и в итоге мы садимся ужинать подгорелым омлетом и размокшей жареной картошкой.
      — Замечательно! — восхищается папа, собрав всю силу воли. — Только, понимаешь, Элли, я начинаю всерьез беспокоиться за Анну с Моголем, от этого у меня как-то пропал аппетит.
      Это, конечно, предлог, но только наполовину. Папа в самом деле начинает слегка дергаться.
      — Ничего с ними не случится, пап. Наверное, съемки затянулись. Слушай, я позвоню опять Надин, спрошу, долго ли продолжаются такие штуки.
      Я звоню Надин, но к телефону на этот раз подходит ее мама. Она не особенно радуется, услышав в трубке мой голос.
      — Ах, это ты, Элли. Надеюсь, ты раскаиваешься в том, как вела себя в четверг. Бедные твои родители, они были в таком состоянии! И кроме того, мне очень не нравится, что ты втянула в обман мою Надин.
      Она распинается в этом духе целую вечность. Я отодвигаю трубку подальше от уха и вздыхаю. Наконец, возникает маленькая пауза.
      — Мне правда очень жаль, но я вообще-то хотела только спросить…
      — Нет, сейчас Надин не может с тобой разговаривать, она ужинает. Вот ведь девчонки! Каждый день встречаетесь в школе и все равно без конца висите на телефоне. Что? Нет, Надин, вернись за стол немедленно! Что такое, Наташа, золотце мое?
      — Вы с Наташей только что вернулись со съемок? — быстро встреваю я.
      — Нет! Мы были дома уже в пять часов. Съемки прошли довольно быстро, хотя этим мы обязаны отнюдь не твоему братцу, который совсем одичал и никак не хотел вести себя нормально. В конце концов его даже не стали снимать.
      — А где же тогда Анна и Моголь? — спрашиваю я.
      — Вот уж не знаю!
      — Разве они вернулись не с вами?
      — Нет. Я предложила подвезти их, но Анна заговорила с каким-то незнакомым мужчиной, и они уехали с ним.
      — Анна уехала с незнакомым мужчиной? — переспрашиваю я.
      Папа мигом подскакивает к телефону. Отнимает у меня трубку и засыпает маму Надин вопросами.
      — Я вам повторяю, мистер Аллард, я понятия не имею, что это за человек, я ничего о нем не знаю. Я занималась своей Наташей. Возможно, это был кто-то из родителей — хотя я не заметила при нем ребенка. Во всяком случае, он не из съемочной группы, потому что с ними я со всеми знакома. Может быть, это кто-то из представителей фирмы, производящей стиральный порошок — правда, по виду непохоже. На нем была черная кожаная куртка. Какой-то он был грубоватый, вроде байкера. Я немного удивилась, что ваша жена поехала с ним.
      — Почему же вы ее не остановили? — кричит папа.
      — Ну, знаете! Я не отвечаю за поведение вашей жены. Как и за поведение вашей дочери! Будьте так любезны не беспокоить меня больше звонками, как будто я виновата, если та или другая пропадает неизвестно где!
      И она бросает трубку. Мы с папой растерянно смотрим друг на друга.
      — Не волнуйся так, папа. Не обращай на нее внимания, ты же знаешь, какая она.
      — Во всяком случае, она не лгунья. Она сказала, что видела, как Анна уехала с каким-то незнакомым человеком. И еще с Моголем! Господи боже, Элли, что с ними случилось?
      — Может, мама Надин ошиблась, — говорю я, хотя мама Надин, настоящий сурикат с глазами-бусинками и вечно вытянутой шеей, видит абсолютно все. Такие не ошибаются. Но ведь Анна — не из тех, кто может ни с того ни с сего уехать с незнакомым байкером.
      — Анна никогда в жизни не поехала бы куда-то с незнакомым экстремалом, тем более если с ней был Моголь, — говорю я.
      — Я знаю, — говорит папа несчастным голосом. — В этом-то и беда.
      Ах, Элли, может быть, она знает этого человека.
      — Что?
      — Может быть… может быть, он ее знакомый. Больше чем знакомый.
      — Ох, пап…
      — Ведь со мной не так-то легко ужиться. И еще… иногда я позволяю себе безобидный легкий флирт с кем-нибудь из студенток. Ничего серьезного, клянусь тебе, но, возможно, Анну это мучает. Да еще тогда, в четверг, ты практически обвинила меня в том, что я завел себе подружку на стороне…
      — Папа, я просто старалась тебя достать.
      — Я знаю, и это тебе удалось. Между прочим, у меня нет никакой подружки. Может быть, в прошлом я не всегда был безупречно чист, но, надеюсь, сейчас я немного повзрослел. Я знаю, какая у меня замечательная жена…
      — У тебя их было две, — выпаливаю я, неожиданно приходя в ярость.
      — Да, Элли, прости. Никто никогда не сможет заменить тебе маму. Мы это понимаем. Анне было очень трудно. А я не ценю ее так, как нужно. Я забываю, как она молода. Когда мы с ней познакомились, она была совсем другая…
      — Папа, не надо…
      — Как ты думаешь, вдруг этот парень в коже — какой-нибудь ее приятель? Может, она с ним познакомилась на занятиях итальянским?
      — Конечно, нет, — твердо отвечаю я, но папа в таком состоянии, что я и сама невольно начинаю задумываться. Какая-то часть меня прекрасно сознает, что все это — полный бред, что моя добрая, разумная мачеха ни за что на свете не ударится в бега на «Харлее» с тайным возлюбленным, да еще прихватив с собой Моголя, — но с другой стороны, совсем непохоже на Анну задержаться так надолго и даже не позвонить.
      Может быть, этот незнакомец просто подвез Анну, и они попали в аварию…
      Ровно на одну секунду я позволяю себе вообразить, каково бы это было, если бы Анна не вернулась. И — странное дело! Столько лет я ее терпеть не могла. Мне казалось, что она пытается занять мамино место, и я хотела только одного — чтобы она ушла, и мы снова остались с папой вдвоем, хотя без мамы у нас была только половинка семьи. Но теперь Анна стала частью нашей новой семьи. Пусть она иногда бывает занудой, когда пилит меня по поводу домашнего задания или беспорядка в моей комнате, но чаще всего она для меня — как любимая старшая сестра.
      А мой настоящий младший братик? Боже праведный, неужели мне может не хватать Моголя?!
      — Ой, пап, не может быть, чтобы с ними что-то случилось! — говорю я, а он обнимает меня крепко-крепко.
      — Конечно, с ними ничего не случилось, не слушай все эти глупости, что я наговорил. Я просто нес какую-то чушь. Конечно, ничего не случилось. Наверняка все объяснится очень просто. Вот подожди, увидишь — они с минуты на минуту будут здесь.
      И тут вдруг мы слышим, как ключ поворачивается в замке, слышим голос Моголя, они пришли, ожидание закончилось.
      — Привет! Вы, наверное, удивляетесь, куда мы делись? — весело спрашивает Анна, а папа тем временем подхватывает на руки Моголя и сжимает его в объятиях.
      У меня такой камень свалился с души, я так радуюсь, что они живы-здоровы, так стыжусь своих дурацких страхов, так сержусь — и все это вываливаю на Анну.
      — Где ты была? Могла бы хоть позвонить! — бушую я.
      Анна в изумлении смотрит на меня — и вдруг начинает хохотать.
      — Что нашла смешного? — рычу я.
      — Это называется — поменялись ролями! Ты говоришь, точно строгая мамочка, — смеется Анна. Она смотрит на папу, словно приглашая его посмеяться вместе с ней.
      — Анна, мы в самом деле очень беспокоились. — Папа снова опускает Моголя на ковер. — Почему ты не позвонила? Что это за игры?
      — Прости, пожалуйста. Я не подумала, что вы будете беспокоиться, — говорит Анна, проходя в кухню. — Вы пили чай? Господи, кто сжег сковородку? Эй, Моголь, сварить тебе яйцо или сделать гоголь-моголь?
      — Сделай мне меня, пожалуйста! — Моголь закатывается радостным смехом, словно это самая оригинальная шутка на свете, как будто он не повторяет ее каждый раз, когда ест гоголь-моголь, последние года два. — Нет, лучше омлет.
      Он сегодня еще более доволен собой, чем обычно. Выпячивает грудь и бьет по ней кулачками, словно маленькая горилла.
      — Элли, я буду знаменитым! — объявляет он.
      — А я так поняла, что ты плохо себя вел на съемках, не слушался, приставал к Наташе. Тебя даже не стали фотографировать, — говорю я, чтобы утереть ему нос.
      Анна удивлена:
      — Откуда ты знаешь?
      — Потому что я позвонила маме Надин, — объясняю я.
      — Ах, боже мой! Да, она осталась нами недовольна. По ее мнению, мы испортили ее Наташе важнейшую минуту в жизни. Честно говоря, когда я увидела, как эта девочка кривляется перед камерой, я от души порадовалась, что мой Моголь — обыкновенный непослушный ребенок, — говорит Анна, начиная взбивать яйца для омлета. — Еще кто-нибудь хочет яиц? Разумеется, не считая вот этого Шалтая-Болтая.
      — Мам, сделай джемпер с Шалтаем-Болтаем! — кричит Моголь.
      — О, правда, это будет смотреться просто замечательно! Можно сделать так: спереди Шалтай сидит на стене, а сзади — он уже упал и разбился на кусочки. — Анна чмокает Моголя в нос.
      — Это будет мой пушистенький джемпер, правда, мамочка? Все эти джемперы — мои, Элли никогда не сможет их брать, правда?
      — Можно подумать, они мне нужны! — фыркаю я.
      — Я знаю, Элли, ты всегда считала мои смешные джемперы ужасными, но, возможно, они еще завоюют популярность, — говорит Анна, размешивая омлет. Тут она перехватывает взгляд папы. — Что такое?
      — Что это значит, черт побери, — «что такое»? — взрывается папа. — Просто невероятно! Ты исчезаешь чуть ли не на целый день вместе с нашим сыном. Являешься домой с опозданием в несколько часов, эта кошмарная баба видела, как ты уехала с каким-то жутким байкером…
      — С байкером? — озадаченно спрашивает Анна.
      — С человеком в черной кожаной байкерской куртке.
      — О! — восклицает Анна и принимается хихикать.
      — Ничего смешного! — гремит папа. — Ради бога, объясни, наконец, чем ты все это время занималась.
      — Ладно, ладно, объясню. Но байкер! — Анна снова прыскает. — Это был Джордж, а «байкерская» куртка на самом деле — шедевр от Армани, который видел только внутренность новенького серебристого «Ауди».
      — Так кто же такой этот чертов Джордж? — спрашивает папа, и на этот раз он, похоже, здорово встревожен.
      — Джордж — редактор нового журнала для семейного чтения. Но не из таких, сюсюкающих, этот журнал ультрастильный, с ориентацией на дизайнерский подход, понимаете?
      Анна как будто говорит на каком-то другом языке. Она вообще кажется другим человеком. Щеки у нее раскраснелись, глаза кажутся больше, волосы чуть взлохмачены, но очень шикарно, даже осанка стала другая: подбородок выше, грудь вперед, полная уверенность в себе. Можно подумать, этот Джордж, как фея-крестная, превратил ее в Золушку на балу.
      Тут она вспоминает про омлет, спасает его и ставит еду перед Моголем.
      — Так что этот Джордж? — спрашиваю я. — Ой, Анна, он предложил тебе работать у него в журнале?
      — Да! Точнее, подрабатывать в качестве вольного художника, так что с Моголем проблем не будет. — Анна обмакивает гренок в омлет Моголя и откусывает маленький кусочек.
      — Но ведь ты совсем не разбираешься в журналистике, — говорит папа.
      — Я знаю. Он предложил мне работу дизайнера, — отвечает Анна и с торжеством смотрит на меня. — Это все мои джемперочки, Элли! Он увидел Моголя и спросил, где я купила его свитер. Я сказала — сама сделала, тогда он спросил про выкройку, а я объяснила, что сама рисую для себя узор крестиками, а потом вяжу, как бог на душу положит. Он страшно заинтересовался. А после съемок (боже, Моголя нужно было просто пристрелить на месте, он так ужасно безобразничал!) Джордж спросил, нельзя ли нам поехать к нему в редакцию и все как следует обсудить.
      — И ты поехала? В субботу? Там же, наверное, закрыто по субботам?
      — Дорогой, Джордж ведь редактор. Он может отпереть собственную редакцию, когда захочет, — отвечает Анна.
      — Все-таки это очень легкомысленно, так сразу соглашаться. А вдруг он просто тебя заманивал? — говорит папа.
      Анна качает головой:
      — Он же не домой меня пригласил! У него великолепный современный высокопрофессиональный офис в районе Блумсбери.
      — Ты поехала с ним в Лондон?!
      — Да, мы поехали в его машине, и у него есть «Плейстейшн», и он разрешил мне поиграть, и я дошел до третьего уровня, — сообщает Моголь, роняя желтую пену изо рта.
      — Не разговаривай с набитым ртом, Моголь. Хочешь еще йогурта?
      Так вот, мы долго все это обсуждали…
      — А мы все это время сидели тут и гадали, что с вами случилось.
      Почему ты не позвонила? — сурово спрашивает папа.
      — Потому что мне показалось немного непрофессиональным вдруг заявить: «Прошу прощения, мне нужно позвонить мужу, а то он беспокоится». — Анна складывает руки на груди и храбро смотрит папе в лицо. — Мне очень жаль, что вы с Элли волновались, но, по-моему, я вела себя вполне разумно и ответственно. Не понимаю, к чему этот допрос с пристрастием. Я думала, ты порадуешься за меня. Вот тот шанс, которого я ждала! Как я завидовала, когда Сара начала выпускать собственные модели одежды! У меня было такое чувство, словно все годы в художественном училище пропали для меня зря. Ты себе не представляешь, каково это — сидеть без работы.
      — Я думал, тебе нравится заниматься домом, мной, Элли, Моголем… — говорит папа.
      — Очень нравится, но почему ко всему этому не заняться и профессиональной деятельностью, тем более теперь, когда Моголь уже пошел в школу?
      — Значит, Джорджу действительно нужны джемперочки «от Анны»? — спрашиваю я.
      — Он попросил меня нарисовать эскизы нескольких уже связанных джемперов. Конечно, мы не можем использовать персонажи с зарегистрированным торговым знаком, но я набросала несколько новых зверюшек, свинок с поросятами в полосатых рубашечках, смешную корову, развозящую молоко в оранжевой тележке, бабушку-овцу, которая вяжет джемпер на спицах, курицу, которая расписывает яйцо в стиле Фаберже. Он хочет, чтобы я на этой основе сделала настоящие выкройки с инструкцией для вязания, и, конечно, нужно связать сами джемперы. Он говорит, если у меня самой не будет хватать времени, можно подключить к работе одну-двух профессиональных вязальщиц, потому что самое главное — это рисунки. Потом еще мы поговорили о разных других возможностях: свитера футбольных расцветок, набор джемперов по погоде — один из легкого шелковистого хлопка с изображением солнышка, другой толстый, двойной вязки, со снеговиком, радужный свитер: с одной стороны солнышко, с другой — дождик. Это было что-то удивительное, я просто не могла остановиться, идеи так и сыпались, и знаете что? Никогда не угадаете! Он будет мне платить по пятьсот фунтов за рисунок, можете себе представить, и это только для начала, а там как закрутится…
      Анна и сама словно кружится где-то высоко-высоко над нашими головами. Папа смотрит на нее, будто она в любую минуту может вылететь из открытого окна и умчаться в бескрайнее голубое небо.

 

      В школе я никак не могу сосредоточиться. Только одно слово мелькает по всем извилинам моего мозга. Р-А-С-С-Е-Л. Интересно, а он думает обо мне???
      С особенной силой я думаю о нем на последнем, сдвоенном уроке рисования. У нас по рисованию новый учитель, молодой, суперклассный — мистер Виндзор. Он мне очень нравится, нравится то, что он много нам рассказывает по истории искусства, и о женщинах-художницах, и об изменениях в подходе к женскому портрету. Обычно я ловлю каждое его слово и всячески стараюсь поразить его своими успехами, но сегодня его голос напоминает радиопомехи. Интерес у меня не просыпается, даже когда он показывает нам акварели Блейка и картины Пикассо с мифологическими существами. Магде и Надин очень понравилось блейковское изображение тройной Гекаты, слепленной из трех девушек. Мистер Виндзор сказал, что она — богиня подземного мира, а потом показал еще целую кучу греческих богов и муз.
      — А теперь задание: нарисуйте себя в образе мифологического существа. Дайте волю своему воображению! — Мистер Виндзор раздает нам листы бумаги. — Можете работать черной тушью и акварелью, как маленькие Блейки, или масляной краской, как Пикассо.
      Магда и Надин хотят склеить скотчем наши три листа и изобразить нашу компанию в виде Гекаты.
      — Будет общий рисунок, один на троих, — говорит Магда.
      — Элли лучше всех рисует, она сделает тройное туловище, а потом каждая из нас нарисует свою голову, — говорит Надин. — Садись в середине, Элли, ладно?
      Я нерешительно молчу. Честно говоря, мне не хочется рисовать Гекату с Магдой и Надин. Мне больше по душе тема музы.
      — Элли? — Магда пристально смотрит на меня.
      — Элли? — Надин столь же пристально смотрит на меня.
      Обе они в недоумении. Я чувствую себя подлой предательницей. Я совсем не хочу их обидеть.
      — Ладно, ладно, у кого найдется скотч? — торопливо спрашиваю я.
      К счастью, мистер Виндзор тоже не одобряет совместного творчества.
      — Нет уж, неразлучная троица. Я бы хотел, чтобы каждая из вас на этот раз исполнила сольный номер, — говорит он.
      Я делаю вид, что страшно разочарована, как Магда и Надин, и приступаю к своей музе. Я так увлеклась, что перестала слышать, о чем болтают мои подружки. Я даже не оглядываюсь посмотреть на их рисунки. Перед самым звонком мистер Виндзор обходит класс, смотрит, как продвигается работа.
      — Мне нравится, — со смехом говорит он Надин.
      Я бросаю быстрый взгляд на рисунок Надин. Она изобразила себя в виде русалки: длинные волосы скромно прикрывают обнаженную верхнюю часть тела, нефритово-зеленый хвост украшают смешные татуировки — крошечные моряки, якоря, кораблики.
      — А как вам мой, мистер Виндзор? — влезает Магда, умильно глядя на него снизу вверх и быстро-быстро хлопая ресницами. Она кокетничает со всеми подряд, с молодыми и старыми, высокими и мелкими, красавцами и уродами, но к мистеру Виндзору у нее особое отношение.
      Он смотрит на ее рисунок — а потом как-то особенно смотрит и на саму Магду. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Я знаю, что Надин рисует почти так же хорошо, как я, а вот Магда — очень средненько. Видимо, все дело в замысле ее рисунка. Она нарисовала себя в образе птицы-феникс с хохолком из перьев на голове, очень похожим на ее собственные огненные кудри. Феникс вылетает прямо из пламени.
      — Великолепная идея, Магда, — говорит мистер Виндзор. — Я восхищен. Вы обе не стали копировать чужую мысль, как сделала большая часть класса. Вы придумали что-то свое. Оба эти рисунка мы повесим на стену. А что у тебя, Элли?
      Он останавливается у меня за спиной и молчит несколько дольше, чем обычно.
      — Как странно, — произносит он наконец.
      — Странно? — повторяет Магда, подвигаясь посмотреть. — Ой, Элли, здорово! Мне бы так рисовать!
      — Ты очень похожа на себя… А художник очень похож на одного нашего знакомого мальчика, — говорит Надин, подталкивая меня локтем.
      — Разве вам не нравится, что нарисовала Элли, мистер Виндзор? — спрашивает Магда. — Я бы очень хотела так уметь!
      — Интересный рисунок… — отвечает мистер Виндзор.
      Он внимательно всматривается. На рисунке я застенчиво позирую, а Рассел рисует мой портрет. Тот же сюжет, что на рисунке Пикассо, который он нам показывал, только там натурщица была обнаженная, а я, само собой, не стану изображать себя раздетой. Если подумать, художник тоже был обнаженный, но не буду же я рисовать Рассела голышом. Я вдруг невольно думаю: а как он выглядит без одежды? — и тут же краснею.
      — Почему ты нарисовала себя в образе музы, Элли? — спрашивает мистер Виндзор.
      Я не понимаю, на что он намекает? Может быть, он считает, что мне нечего даже пытаться вообразить себя музой? Что некрасивая толстушка вроде меня никого не вдохновит на создание истинного произведения искусства?
      — Я знаю, что музе полагается быть красавицей, — бормочу я. — Просто это была… художественная вольность.
      — Муза может быть какой угодно, но ведь ты сама — художник. Ты должна быть с кистью, за мольбертом, а не позировать с пустыми руками, выпучив глаза.
      Видимо, он сделал мне комплимент. Я резко прихожу в себя, переворачиваю листок другой стороной и за оставшиеся десять минут урока быстренько набрасываю Гекату, составленную из нас с Магдой и Надин: я в очках и с серьезным выражением лица, Магда кокетливо склонила голову набок, а Надин мечтательно смотрит вдаль. Магда и Надин радостно хихикают, мистер Виндзор усмехается.
      — Это мы тоже повесим на стену, хорошо? — говорит он, и тут раздается звонок. — Урок окончен! По домам, девочки!
      Мне сегодня можно не повторять два раза. Я не могу дождаться встречи с Расселом. Надин тоже торопится уйти, но Магда топчется на месте, глядя, как мистер Виндзор собирает вещи и шарит в поисках ключей от машины.
      — Ой, какая прелесть! Мне так нравится ваш брелок с телепузиками, мистер Виндзор! — говорит она. — Тинки-Винки, где же твоя сумочка?
      — Ты нахальная девчонка, Магда. Твое счастье, что я такой добрый и терпеливый учитель. — Мистер Виндзор пытается выгнать ее из класса.
      — Вы совсем не похожи на учителя. Вы не такой, как мистер Прескотт, и мистер Дейлфорд, и мистер Парджитер. Не могу себе представить у кого-нибудь из них брелок в виде телепузика!
      — Не самый стильный символ, конечно, — говорит мистер Виндзор.
      — Значит, это ваша любимая передача, мистер Виндзор? Вы ее постоянно смотрите? — не отстает Магда.
      — Я тебе уже сто раз говорил: пора по домам.
      — А теперь вы говорите, как маленький Энди-Пенди. Моя бабушка вечно его смотрела, — говорит Магда. — А мама обожала Клэнгеров.
      Наверное, ваши дети обожают телепузиков, мистер Виндзор?
      — Дети! У меня и жены-то нет. А теперь кыш отсюда все немедленно!
      Магда наконец уходит. Она вприпрыжку выбегает на улицу.
      — Слышали, девчонки! Он не женат!
      — Магда, ты сошла с ума?
      — Магда, не можешь же ты влюбиться в мистера Виндзора!
      — А почему нет? Как, по-вашему, сколько ему лет? Всего-навсего двадцать с чем-то. Разве это старость?
      — Ненормальная!
      — В общем, мне надо бежать, — говорю я. — Я встречаюсь с Расселом в «Макдоналдсе», и мне ни в коем случае нельзя опаздывать, не то он подумает, что на этот раз я решила его подвести.
      — Боже мой, чувствую, я осталась за бортом, — говорит Надин. — Сначала у тебя, Элли, идет пар из ушей по поводу этого Рассела, а теперь еще и Магда сбрендила на почве мистера Виндзора. Я одна пока что в здравом уме.
      — Нахалка! А как же Лайам? — выпаливаю я. Надин вздрагивает. Я прикусываю язык: зачем я это сказала?
      — Извини, Надин, — говорю я с раскаянием и сжимаю ее руку.
      — Этот подонок Лайам — в прошлом, — твердо говорит Магда.
      И вдруг — вот он, Лайам, собственной персоной, стоит у школьных ворот.
      Он смотрит в нашу сторону, такой из себя стильный, весь в черном, с сексуально растрепанными длинными волосами, с горящими черными глазами.
      Надин и всегда-то бледная, а теперь она так побелела, что я пугаюсь, как бы она не упала в обморок. Она покачнулась, я хватаю ее под локоть, Магда — под другой.
      — Спокойно, Надин! Мы с тобой, — говорю я.
      — Мерзавец, ну и наглость! — говорит Магда.
      — Что он здесь делает? — шепчет Надин.
      — По-моему, он не имеет права шататься вокруг нашей школы, — возмущаюсь я. — Надо пожаловаться миссис Хендерсон.
      — Точно, она такая ярая феминистка. Спорим, она как нацелится своей хоккейной клюшкой, да как врежет ему куда следует, — хохочет Магда.
      Но Надин не смеется.
      — Думаете, он хочет со мной поговорить? — спрашивает она.
      — Не о чем тебе с ним говорить! — отвечает Магда. — Не беспокойся, мы тебя проведем мимо него.
      — Даже не смотри в ту сторону, — уговариваю я.
      Но Надин не может отвести от него глаз.
      — Неужели ты сама хочешь с ним встретиться? — спрашиваю я.
      — Господи, Надин, ты вспомни, как он с тобой обошелся. Как он поступает со всеми девчонками, с кем встречается, — говорит Магда.
      — Я знаю, — говорит Надин. — Ладно, пройдем мимо. Только скорее!
      Мы шагаем через школьный двор. Ближе, ближе. Лайам смотрит прямо на нас. Его голубые глаза не отрываются от Надин.
      — Не обращай внимания, не слушай его, — шепчет Магда.
      — Помнишь Клоди? «Ты о нем не вспоминай, он тебе совсем не нужен», — чуть слышно напеваю я.
      Надин делает глубокий вдох и идет дальше. Она не произносит ни звука, но губы у нее шевелятся. По-моему, она бормочет про себя слова песенки Клоди.
      Мы боком проскакиваем в ворота, шагая в ногу, как будто мы срослись в одно целое — этакое ожившее воплощение Гекаты.
      — Привет, Надин, — говорит Лайам.
      Нас с Магдой он игнорирует, словно мы всего лишь костыли для Надин. Мы подпираем ее по мере сил.
      Она не произносит ни слова. Даже не смотрит на него. Мы проходим мимо и тащим ее прочь по улице.
      — Он смотрит нам вслед, — говорит Магда.
      — Быстрее!
      Мы чуть ли не бегом сворачиваем за угол. Магда, запыхавшись, выглядывает из-за угла.
      — Все в порядке, он по-прежнему торчит около школы. Наглец! Хотя, надо сказать, я понимаю, Надин, что ты в нем нашла. Шикарный парень! Только посмотрите, как джинсы обтягивают его задницу!
      — Магда, хватит валять дурака, — обрываю я.
      Надин все молчит.
      — Надин? Ты как, в порядке?
      Она слабо кивает.
      — Ты ведь уже ничего к нему не чувствуешь, правда?
      — Он в прошлом. Все, как в песне Клоди, — твердо отвечает Надин.
      — Правда хорошо, что папа достал билеты? — Магда, воспользовавшись случаем, ловко меняет тему разговора. — Между прочим, они уже почти все были распроданы. Концерт двадцать девятого. Вечер пятницы. Устроим большой девчачий загул.
      — Ага, будет просто сказка. Скорей бы, — говорю я.
      — Клоди не стала бы тратить время на парня, который ее просто использует, — бормочет Надин себе под нос.
      — Конечно, не стала бы. Не стала бы убивать на него время. — При слове «время» я машинально бросаю взгляд на часы.
      — Караул! Мне нельзя опаздывать. Слушайте, я должна бежать к Расселу в «Макдоналдс». Ничего?
      — Не беспокойся, Элли, я провожу Надин до дома, — говорит Магда. — Можно вместе сделать уроки, правда, Надин?
      — Мамочки, математика! Можно, я завтра утром у вас спишу? — умоляю я.
      — А ты попроси Рассела, пусть он тебе поможет, — издевается Магда. — Он ведь такой серьезный, интеллектуал.
      Я не в восторге от этих слов. Мне как раз нравится, что Рассел умный. И талантливый. Но мне хочется еще, чтобы Магда считала его шикарным парнем, не хуже Лайама.
      А я сама считаю Рассела шикарным? Я пытаюсь на бегу представить его себе. Удивительно, весь день думала о нем и вот теперь не могу вспомнить, как же он выглядит. Вижу только его портрет, который сама же и нарисовала.
      Тут я замечаю свое отражение в какой-то витрине и начинаю задумываться: а сама-то я как выгляжу? Нет бы сообразить захватить с собой в школу другую одежду на смену! У меня такой дурацкий вид в кошмарной школьной форме. Юбка короткая, а ноги у меня ужасно толстые. Волосы торчат дыбом, а школьный свитер заляпан йогуртом. Я ставлю портфель на землю, сбрасываю пиджак и начинаю стягивать свитер через голову. Слышится оглушительное улюлюканье — это компания дурачков-семиклассников из школы Аллена.
      Я держусь и презрительно вздыхаю, хоть и чувствую, как краска заливает щеки.
      — Эй, красотка, у тебя блузка расстегнулась, и все видно! — орет один из мальчишек.
      Я борюсь с собой. Я понимаю, это шутка. Но мало ли что…
      Я бросаю взгляд вниз. Блузка застегнута на все пуговицы.
      Мальчишки визжат и стонут от смеха. Распростившись с достоинством, я показываю им фигу, хватаю свои вещички и бросаюсь бежать. Вообще-то, может, не стоило идти в блузке без свитера. Пуговицы действительно иногда расстегиваются. Блузка мне тесна до того, что натягивается на груди. В этом нет ровно ничего соблазнительного, просто можно подумать, что я запихала себе за пазуху два пакета сахарного песку. А что, если я вспотела после этой возни с переодеванием и переругивания с идиотами из Алленовской? Надо было захватить в школу дезодорант! Господи, если бы можно было прокрутить пленку сначала — но на самом деле нужно крутить вперед в ускоренном темпе, потому что дорога отнимает больше времени, чем я думала.
      А вдруг он решит, что я не хочу прийти или что папа не передал мне письмо? Я, кажется, и сама уже думаю: лучше бы папа не передал письмо. Да что со мной такое делается? Целый день мечтала о встрече с Расселом, а теперь вдруг перетрусила! Руки у меня мокрые, блузка липнет к телу, во рту пересохло, живот подвело. До смерти хочется в туалет, а в мозгу, как в телефонной трубке, короткие гудки. Я не в состоянии ни о чем думать. Что я скажу, когда увижу его?
      Здравствуй, Рассел. Эй, привет. Надо же, какая встреча. Извини, что опоздала. Помнишь меня? Привет, привет! Тук-тук, кто там?
      Господи, я, кажется, правда схожу с ума. Вот я вхожу в торговый центр, спускаюсь по эскалатору, прямо передо мной «Макдоналдс», и сердце колотится: бум, бум, бум, — потому что я вижу его у входа, он вертит головой, высматривает кого-то, высматривает меня.
      Вот он меня увидел, машет рукой — с таким жаром, что опрокидывает на себя стаканчик с кофе. Я подскакиваю, хватаю пару бумажных салфеток и принимаюсь вытирать.
      — Типичный случай! — говорит Рассел. — Сижу здесь, придумываю, как бы поэффектнее поздороваться, увидел тебя и сразу облился кофе. Не самый эффектный поступок.
      — Зато самое горячее приветствие. — Я выбрасываю промокшую салфетку и принимаюсь за следующую. Кофе пролился ему и на колени, но не могу же я вытирать ему штаны.
      — К счастью, кофе уже остыл, потому что я тебя жду здесь целую вечность, — говорит Рассел.
      — Извини, я немножко опоздала. Ты решил, что я не приду?
      — Я не был в этом уверен. Твой папа сначала страшно сердился, но он, по-моему, не такой человек, чтобы утаить письмо. Только я не знал, захочешь ли ты прийти. Наверное, ты подумала, что я совсем ничтожество, которое глупый папа не выпускает из дому. Жутко унизительно.
      Рассел комически поднимает брови и вытирает салфеткой альбом.
      — Кофе не испортил твои эскизы?
      — Не думаю. Разве что кое-где прибавилось сепии! Я держал альбом закрытым. Не хотел, чтобы ты подумала, будто я нарочно выпендриваюсь, хотя на самом деле рисование — мое любимое занятие в жизни. Точнее, второе любимое.
      — А какое самое-самое любимое? — спрашиваю я.
      — Целоваться с тобой, — говорит Рассел.
      Мы оба отчаянно краснеем.
      — Я принесу тебе кофе… И себе еще возьму, — говорит Рассел. -
      Хочешь что-нибудь из еды?
      В итоге мы берем одну порцию картошки-фри на двоих и едим, доставая по очереди картофельные палочки из пакетика.
      — Я все не успокоюсь, как ты ходил по домам и спрашивал обо мне, — говорю я.
      — Прости, пожалуйста, это я с горя — просто ничего больше не оставалось делать.
      — По-моему, это очень романтично, — говорю я.
      — Ага, и еще очень романтично, что я не могу даже пригласить тебя куда-нибудь только из-за того, что папочка у меня такой вредный старый пижон, — говорит Рассел. — Он, конечно, не может физически мне помешать. Я хочу сказать, во-первых, я просто-напросто сильнее. Но он говорит, если я не приму его правила, он не разрешит мне здесь жить. А ехать жить к маме я не хочу. Они с сестрой трещат без умолку и все время хают папу, и чуть только я сделаю что-то вполне нормальное для мужчины, например, забуду опустить сиденье на унитазе, они сразу вопят, мол, я весь в папочку, а я от этого зверею. Ну нет у меня идеального дома. Когда мама с папой разошлись, я сначала жил у них по очереди: неделю у мамы, потом собираю чемоданчик и отправляюсь на неделю к папе.
      — Я читала одну книжку про девочку, у которой так было, — сочувственно говорю я. — Наверное, тебе было очень тяжело, Рассел.
      — Может быть, я слегка преувеличиваю, чтобы тебя разжалобить.
      — Ну и пожалуйста, если только ты позволишь и мне пожаловаться на судьбу. В моей семье тоже хватает проблем.
      И я начинаю плакаться ему в жилетку и при этом чувствую себя довольно гнусно, ведь Анна в последнее время относится ко мне просто замечательно, папа как будто перестал разыгрывать людоеда, и даже Моголь стал такой лапуся, сидит тихо и рисует бесконечные картинки с чудищами, обезьянками, грузовиками и пожарными машинами, утверждая, будто помогает Анне готовить рисунки для джемперов.
      — Наверное, семья у меня не особенно ужасная, — заканчиваю я свои жалобы. — Но все равно, не могу дождаться, когда мне исполнится восемнадцать. Мы с Магдой и Надин хотим снять квартиру на троих. Может быть, мы все поступим в художественное училище. Только не в папино. Покажи-ка мне, что ты нарисовал за это время.
      Я надеюсь увидеть на рисунках себя. И точно, да еще в каком количестве! Вот я иду под ручку с Магдой и Надин, вот болтаю с Надин в автобусе, вот я в парке, за руку с Расселом. Он сильно меня приукрасил. Распрямил мои завитушки, превратив их в волнистые кудри, убрал толщину, прибавил несколько сантиметров росту, придал одежде шика. Себя он тоже подправил, не поскупился на рост и мускулы, так что на рисунке стал похож на олимпийского чемпиона, у которого бицепсы выпирают из спортивного костюма. Волосы изысканно разлохматил, а лицо сделал настолько похожим на Ди Каприо — хоть сейчас в дублеры.
      — Мечтать не вредно, — смеюсь я.
      — Что? — Рассел, кажется, слегка обиделся.
      — Мы с тобой совсем не такие.
      — Нет, такие. Во всяком случае, ты такая.
      — Глупости! И парк тоже совсем не такой. У тебя получилась какая-то романтическая беседка, увитая розами.
      — Ну ладно, может, я допустил небольшую художественную вольность. Знаешь что — пойдем сейчас в парк, я нарисую его таким, какой он есть на самом деле.
      — Ах вот оно что, теперь приглашают не «посмотреть гравюры», а «порисовать эскизы»!
      — Ты тоже можешь порисовать. Ну давай, Элли, заканчивай с чипсами и пошли.
      — Но ведь тебе нужно домой, и мне тоже. Вспомни, что получилось в прошлый раз.
      — Еще даже нет половины пятого! Я сказал папе, что пойду в художественный клуб — я иногда остаюсь там на занятия, у нас замечательный учитель рисования. И вообще, папа и Цинтия возвращаются с работы не раньше половины седьмого, так что он ничего не узнает, верно?
      — Мой папа иногда возвращается из художественного училища к пяти. И Анна будет дома с Моголем.
      — А ты не можешь сказать, что была на занятиях по рисованию?
      — Наверное, могу. Мистер Виндзор недавно говорил, что хочет устроить у нас в школе такой клуб. Он у нас тоже замечательный. Магда, моя подружка, серьезно в него влюбилась. Сегодня она так с ним кокетничала, просто ужас, а ему, похоже, даже нравилось.
      В моем голосе слышна легкая дрожь. Я и сама была немножечко влюблена в мистера Виндзора, когда он только что пришел к нам в школу. Мне кажется, я считала, что он как бы мой мистер Виндзор, потому что я одна из всего класса задвинута на живописи. Но со мной он никогда так не усмехается, как сегодня Магдой.
      — От Магды все балдеют, — говорю я.
      — Кроме меня, — говорит Рассел.
      — А ты нет? — спрашиваю я, встрепенувшись.
      — Нет, ни капельки. То есть она, конечно веселая, хорошенькая и
      так далее, но…
      — Но?
      — Ну, она очень уж навязывается. Хихикает, вихляется…
      — Слушай, Магда — моя подруга, — строго говорю я, но какой-то малюсенький подленький кусочек моей души ликует.
      — Знаю, знаю. Ты, Магда и Надин — нечестивая троица.
      — А что ты думаешь о Надин? Она не хихикает и не вихляется.
      — Да, но она с причудами, все время витает в каком-то своем мире. Нет, она неплохая, и Магда неплохая, но мне-то нужна ты, Элли.
      Волшебное мгновение! Но его слова страшно напоминают Джона Траволту. Рассел улыбается — он угадывает мои мысли.
      — «Но мне нужна ты», — напевает он.
      — «О-о-о-о!» — подхватываю я, и мы оба сгибаемся пополам от хохота.
      В автобусе мы увлеченно обсуждаем старое кино, сравниваем свои любимые фильмы. В чем-то мы расходимся. Он любитель «Звездных войн», а по-моему, это страшная скучища. Его чуть не стошнило, когда он смотрел обожаемых мною «Маленьких женщин». Я со страхом сообщаю о том, что мой самый-самый любимый фильм — «Пианино». Если он станет насмехаться, я этого не перенесу. Я помню, у нас с мамой были точно такие отношения, как у Флоры с Адой. Но Рассел говорит, что этот фильм и у него один из самых любимых, потому что он такой своеобразный: шляпки, кринолины и это пианино на пустынном берегу — неизгладимые образы. Очевидно, Рассел увлекается теорией кино. Легко угадать, что он — поклонник Тарантино. Он напевает риффы из песенки насчет «Макдоналдса» в Европе и восхищен тем, что я пою вместе с ним. Потом мы возвращаемся к началу фильма и разыгрываем в лицах сцену ограбления. Мы так разошлись, что старичок на переднем сиденье вздрагивает, будто в автобус на самом деле ворвались грабители, а дама средних лет с рыбьей физиономией отчитывает нас за неподобающие выражения.
      К счастью, следующая остановка — наша. Подходя к парку, мы все еще хихикаем. Мы оба надеялись, что парк, может быть, превратился в ту волшебную лужайку, которую нарисовал Рассел, но нет, это все тот же старый обшарпанный парк, совершенно неромантический при свете дня. Малыши ревут, мамочки на них орут, старый бомж что-то бормочет, всюду обрывки бумажных оберток и собачьи какашки в траве.
      — Не особенно привлекательный пейзаж, — говорю я.
      — Пошли к деревьям, — говорит Рассел.
      Но под деревьями виднеется компания парней, у одного поднят капюшон куртки, другие беспокойно оглядываются. Как видно, там происходит обмен наличности на наркотики разной степени тяжести.
      — Пожалуй, к деревьям лучше не стоит, — говорит Рассел. — Так, куда же нам пойти?
      В конце концов мы уходим из парка и спускаемся к старым огородам. Кто-то посадил здесь капусту. Ее кислый запах заполонил все вокруг. Мы стоим и смотрим друг на друга, стараясь дышать неглубоко. Непонятно, как можно целоваться в такой обстановке — тем более, когда на огороде копаются несколько стариков и девчонка в полотняном комбинезоне. Рассел оглядывается по сторонам и наклоняется ко мне. Его лицо приближается, глаза сливаются в один, губы касаются моих губ. Голова у него повернута немного неудачно, мои очки вдавливаются в переносицу, но уже поцелуй захватил меня целиком, в глазах все расплылось, капустные кочаны превратились в огромные зеленые розы, а крики и вопли из парка звучат нежным пением птиц.
      — Мы опять не уследим за временем, — говорю я, когда мы наконец отрываемся друг от друга, чтобы перевести дыхание.
      — Да кому это надо? — говорит Рассел и снова целует меня.
      — Мне надо, — говорю я через какое-то время. — Я не хочу, чтобы твой папа опять на тебя рассердился.
      — Ну, и я тоже не хочу, чтобы твой на тебя сердился, — говорит Рассел. — Ладно, сейчас пойдем. То есть через минуту. Еще один раз…
      И мы уходим — после еще нескольких поцелуев. Рассел провожает меня до двери, и мы договариваемся встретиться завтра. На том же месте, в тот же час.
      Я вальсирую по дому в полной уверенности, что Анна обо всем догадается, как только увидит мои растрепанные волосы и блестящие глаза, раскрасневшееся лицо и припухшие губы. Но Анна слишком занята творчеством, она ползает на четвереньках по ковру в гостиной, складывая вместе детали свитера, а кухонный стол завален узорами для будущих изделий. Моголь сидит в уголке, скрестив ноги по-турецки, его челюсти склеены большущей ириской. Он тоже творит, в руках у него спицы толщиной с карандаш и алая шерстяная пряжа в три сложения.
      — 'Мотри, Элли, 'мотри, — говорит он, роняя сладкие слюни с подбородка. — Я 'мею вязать!
      — Молодец, Моголь.
      — Мне бы научиться как следует вязать, — вздыхает Анна. — Боже праведный, во что я только втравилась, Элли? Наверное, затмение нашло. Будь ангелом, помоги мне придумать еще один-два рисунка.
      — А может, так и сделать — ангела? Спереди ангелочек с нимбом из золотого люрекса, с крылышками какой-нибудь там гладью, чтобы было похоже на перья, а сзади чертик с рожками и копытцами из серебряного люрекса?
      — Ой, Элли, это гениально!
      Я весь вечер помогаю Анне: образцовая дочь с неисчерпаемым запасом потрясающе оригинальных идей. Возвращается домой папа, треплет меня по кудлатой голове и деликатно спрашивает, повидалась ли я с Расселом.
      — Да, в «Макдоналдсе», — отвечаю я.
      — Ах! Любовь среди биг-маков, — изрекает папочка. — Ну что ж, лишь бы ты успевала домой к чаю. Хорошая девочка.
      Я бесконечно наслаждаюсь своей новой ролью. Неужели я наконец-то изобрела способ быть Хорошей девочкой и при этом прекрасно проводить время?
      Зато Магда и Надин, как видно, решили стать Нехорошими девчонками. На следующий день в школе они выслушивают мой подробный отчет О Том, Как Я Встречалась в «Макдоналдсе» с Моим Другом Расселом, но слушают они как-то рассеянно. Мне хочется самую чуточку порисоваться насчет того, что мне нужно уйти сразу после уроков, потому что я снова должна встретиться с Расселом, но ни Магду, ни Надин это не интересует. У них другие планы.
      Магда после звонка сообщает нам, что «ей нужно задержаться», и предлагает отправиться домой без нее. Мы хлопаем глазами.
      — Зачем это тебе задерживаться?
      — Что ты затеяла, Магда?
      Магда мнется.
      — Ну ладно, что пристали? Просто хочу поболтаться здесь, пока не возникнет мистер Виндзор.
      — Ой, Магда, дурочка ты!
      — Он же учитель!
      — Я не дурочка. Я серьезно думаю, что между нами может быть что-то очень хорошее. А что он учитель, так это же здорово. Кому нужно тратить время на сопляков? — Тут она перехватывает мой взгляд. — Извини, Элли! Я не имела в виду вас с Расселом.
      — Я понимаю, — говорю я, хотя про себя думаю, что она имела в виду именно это.
      Мы с Надин так и не смогли уговорить ее пойти с нами.
      — Она ненормальная, — сержусь я. — Выставит себя круглой дурой, только и всего. Как будто мистер Виндзор станет всерьез ухаживать за Магдой! Начнем с того, что он тут же вылетит с работы.
      — М-м-м, — говорит Надин.
      Она меня не слушает. Мы выходим во двор. Надин вздрагивает. До меня вдруг доезжает, о чем она беспокоится. Лайам опять стоит у ворот.
      — Ого! — говорю я. — Не волнуйся, Надин, я здесь.
      Но она меня даже не слышит. Я смотрю на ее разгоревшиеся щеки.
      Может, она совсем не рада, что я здесь!
      — Надин, не смотри на него. Пойдем.
      — Что он здесь делает? — спрашивает Надин.
      — Ясно что. Подкарауливает, надеется, ты снова согласишься с ним встречаться.
      — Я так его любила, — шепчет Надин. — Он сначала был такой нежный, такой романтичный.
      — Да, но ты вспомни, какой он оказался на самом деле. Надин, ты что, рехнулась? Перестань на него смотреть!
      Вдруг она ахает.
      — Что еще? — Я беру ее за руку. Надин вся дрожит.
      — Он ждет не меня, — говорит она. — Смотри!
      Я оборачиваюсь и вижу, как Лайам машет кому-то рукой.
      Миниатюрная белокурая девочка из восьмого класса бежит к нему по школьному двору.
      — Господи, — ужасаюсь я, — вот мерзкий тип. Пошли, Надин.
      Но она вырывает руку, не сводя глаз с Лайама и маленькой восьмиклассницы. Он ее целует. Какая гнусность! Он нарочно это делает, чтобы побольнее ранить Надин. И это ему удается. Она совершенно сражена.
      — Прошу тебя, Надин, уйдем отсюда.
      — Я должна к нему подойти, — говорит она.
      — Что?! Ты с ума сошла!
      — Пусти, Элли.
      — Не дури. Пойдем со мной. Пожалуйста. Я тебя умоляю!
      — Он не будет с ней встречаться, — говорит Надин.
      Она направляется к ним.
      — Надин! — зову я в отчаянии. Меня просто бесит подобная глупость.
      Она оборачивается ко мне, качает головой и снова направляется к Лайаму. Я не могу этого вынести. Как она может быть такой беспросветной идиоткой?
      Надо пойти за ней, силой уволочь ее от этого подонка и запереть, пока она не придет в чувство. Но она меня не послушает. И потом, я уже опаздываю. Мне нужно в город, к Расселу.
      Я делаю еще одну попытку:
      — Надин, прошу тебя!
      Напрасное сотрясение воздуха. На этот раз она даже не оборачивается. И вот я говорю себе, что больше ничего не могу сделать. И уезжаю в город, к Расселу, но сердце у меня сильно колотится, и в голове без конца прокручивается фильм ужасов о том, как Надин и Лайам бросают эту несчастную восьмиклассницу и уходят куда-то вдвоем…
      Почему совесть меня так мучает? Я не виновата! Не буду больше думать о Надин. И о Магде. Буду думать только о Расселе.
      Он ждет меня в «Макдоналдсе».
      Он уже купил картошку-фри и разложил несколько палочек на салфетке, так что получилось: «Привет!» И три крестика. Он наклоняется ко мне, и я думаю: уж не собирается ли он подарить мне эти три поцелуя прямо здесь, в «Макдоналдсе»? Но возле фонтанчика с водой виднеются еще несколько парней из Холмерской школы, так что Рассел быстро меняет движение своей головы и просто кивает мне. Я киваю в ответ. Рассел благодарно кивает еще раз, словно у нас тут состязание по кивкам. Я усаживаюсь за столик рядом с ним, смешиваю разложенные на салфетке чипсы и принимаюсь рассказывать про Магду и Надин и про то, как они обе неожиданно свихнулись. Послушав немного, Рассел теряет терпение.
      — Да ну их, твоих Магду и Надин. Расскажи лучше о себе, Элли.
      И вот я рассказываю ему всякую всячину, и он рассказывает мне всякую всячину, и мы обсуждаем самые безумные вещи, например — во что мы одевались, когда были совсем маленькие. У меня были кошмарные розовые легинсы и розовый топ в цветочек, я их надевала и играла, что я — балерина! У Рассела были любимые джинсы, которые он носил каждый день в течение многих месяцев, пока они не развалились.
      Потом мы рассказываем друг другу, где мы любим бывать. Ему нравятся парки аттракционов, а мне — пляжи, и оба мы любим мягкое мороженое. Поскольку мне удалось выцыганить еще денег у Анны, я покупаю на нас двоих мороженое с шоколадным соусом. Потом мы переходим к чарующей теме любимых марок шоколада — это наша общая страсть. Можно подумать, мы с ним лучшие друзья, а не просто мальчик и девочка. Это чудесно.
      Через некоторое время Рассел снова начинает ерзать и намекает, что было бы еще чудеснее провести следующий сеанс из серии «Любовь на огородах». Я не хочу, чтобы показалось, что и я стремлюсь к тому же, поэтому сначала отнекиваюсь, но на самом деле мне тоже не терпится остаться с ним наедине.
      Парк так и кишит детишками, гоняющими футбольный мяч, но на огородах на этот раз пусто, если не считать самодельного пугала, которое машет на нас руками-палками. Мы не обращаем на него внимания. Мы ни на что не обращаем внимания, кроме друг друга. У меня не остается никаких мыслей. Только чувства. Но потом приходится все-таки призвать на помощь мысли, потому что чувства настолько приятные, что вот-вот окончательно прогонят разум.
      — Нет, Рассел. Перестань.
      Он перестал, хотя очень усердно уговаривал меня продолжить. Я вдруг вспоминаю Надин и Лайама — что, если они в данную минуту занимаются приблизительно тем же? Теперь я лучше понимаю Надин, но все-таки уверена, что Лайам ее просто использует. Тут приходит еще одна мысль: а если Рассел тоже меня просто использует?
      — Что случилось, Элли? — спрашивает Рассел, целуя меня в шею.
      — Ничего. Вернее, я просто подумала о Надин…
      Рассел вздыхает:
      — Ты всегда думаешь о Надин. Или о Магде.
      — Нет, не всегда.
      Но на самом деле я и правда уже перескочила на тему Магды и гадаю: неужели она проводила мистера Виндзора до самого дома и напросилась на чашечку кофе? Может, и они тоже сейчас сплелись в объятиях на диване мистера Виндзора. Это такая удивительная мысль, что меня одолевает смех.
      — Что ты смеешься? — спрашивает Рассел, пытаясь притянуть меня еще ближе к себе.
      — Ничего. Просто Магда вбила себе в голову…
      — Магда! — перебивает Рассел. — Вот видишь, я был прав. Магда, Магда, Магда. Надин, Надин, Надин. Эти твои подруги!..
      — А у твоей прошлой подружки тоже были любимые лучшие подруги? — спрашиваю я.
      — М-м. — Рассел колеблется. — Знаешь, честно говоря… Нет, ты будешь смеяться.
      — Не буду!
      — Ты у меня первая подружка.
      — Правда?
      — Ага. То есть я мог бы встречаться с разными девочками, если бы захотел, и еще в школе бывают дискотеки. Я много раз танцевал с девочками. Кстати, Элли, скоро будет большой бал в честь столетия нашей школы. Что-то вроде июньского бала в университете. Знаешь, там угощение, два оркестра, может быть, аттракционы. Придешь?
      — Конечно! Ой, а вдруг ты еще будешь под домашним арестом?
      — Да нет, это же в конце месяца. Папа к тому времени поостынет.
      Все ученики должны прийти, хоть с кем-нибудь, хоть в одиночку. Не будет просто замечательно, если ты согласишься пойти со мной, Элли.
      — Нужно будет надеть вечернее платье с глубоким декольте и пышной юбкой?
      — Нет, что ты. Хотя, если хочешь, декольте вполне допускается. Тебе пойдет. Но никаких пышных юбок — лучше, может, что-нибудь… облегающее?
      Мне??! Нет, я ни за что на свете не решусь натянуть на себя нечто облегающее! Это будет просто неприлично. Я мысленно перебираю весь свой гардероб и впадаю в панику. Попробую, может, Анна раскачается на что-нибудь новенькое. Но что?
      Я мучительно размышляю, хотя очень трудно сосредоточиться, пока Рассел меня целует. После того как он провожает меня до дома, я, в принципе, должна усесться за уроки, но вместо этого я придумываю и забраковываю десятки разнообразных нарядов. Анна заглядывает мне через плечо.
      — Замечательные наряды, Элли, но слишком уж они все изощренные.
      Ведь мои джемперы рассчитаны на детей до десяти лет.
      Анна теперь живет джемперами, ими питается и дышит. Как будто весь ее мозг состоит из крученой пряжи. Она погрузилась в свой вязано-шерстяной мир, и даже когда разговаривает со мной, с папой или с Моголем, в глазах у нее так и мелькают спицы.
      Я звоню Магде — посоветоваться, как мне одеться на бал к Расселу, но Магды нет дома. Ее мама начинает беспокоиться. Она думала, что Магда у меня.
      Я звоню Надин, но Надин тоже нет дома. Ее мама начинает сердиться. Она думала, что Надин у меня.
      Караул! Я нечаянно подвела подруг. И где они пропадают допоздна? Что происходит? Неужели у Магды действительно случилось страстное свидание с мистером Виндзором? А что с Надин? Господи, нужно было все-таки постараться не дать ей уйти с Лайамом. Что же я за подруга?
      Я начинаю волноваться всерьез. Вдруг раздается звонок. Я бросаюсь к телефону — это Рассел.
      — Рассел! — Я удивлена. Чуть было не ляпнула: «Я надеялась, что это Надин (или Магда)». Вот уж это было бы совсем ни к чему!
      — Папа и Цинтия пошли в кафе, так что я здесь совсем один, — говорит Рассел. — Считается, что я делаю домашнее задание по математике…
      А я до сих пор не сделала вчерашнюю математику! Придется снова списывать у Магды. А еще французский, его я тоже вчера не сделала…
      — Но мне захотелось поболтать с тобой.
      — Замечательно.
      — Мне бы хотелось все еще быть с тобой в парке, Элли. Мне так нравится, когда мы с тобой вместе.
      — Угу. И мне.
      — Звучит не слишком убедительно!
      — Мне сейчас не очень удобно разговаривать, — объясняю я.
      Телефон стоит в гостиной. Папа смотрит на меня, ушки на макушке, и ловит каждое слово, хотя Моголь включил телевизор на полную громкость, так что я сама себя с трудом слышу. Даже Анна перестала ползать по ковру и наблюдает за мной, склонив голову набок.
      — Не очень удобно? — переспрашивает Рассел. — А, ты хочешь сказать, что рядом с тобой Магда и Надин?
      Мне не нравится его тон. А если бы ко мне действительно пришли Магда и Надин, что тогда?
      — Не Магда и не Надин. Но Анна, папа и Моголь — все сидят в гостиной.
      — Как, они все слышат?
      — Вот именно.
      — А ты не можешь перейти к другому телефону?
      — У нас другого нет.
      — Знаешь что, я отправлю тебе письмо по e-mail. Ты умеешь работать с электронной почтой?
      — Рассел, мы здесь совершенно оторваны от мира. Папин старый «Эппл Макинтош» не способен подняться до таких высот, как электронная почта.
      — Ладно. Знаю! Я напишу старомодное нежное любовное письмо, как тебе такой вариант?
      — Замечательно.
      — А ты мне напишешь?
      — Ладно.
      — А завтра обменяемся письмами? В «Макдоналдсе».
      — Хорошо.
      — Ну, тогда до встречи.
      — Да.
      — Значит, пока.
      — Пока.
      — Пока, Элли, было так здорово поболтать с тобой.
      — И мне тоже.
      — Ничего, что я позвонил?
      — Нет, ни чуточки.
      — Тогда до завтра?
      — Да.
      — Пока.
      — Пока.
      — Да положи ты наконец трубку! — говорит папа свистящим шепотом, но при этом улыбается.
      Я кладу трубку и улыбаюсь ему в ответ. Я чувствую, как сияющая улыбка расползается по всему лицу.
      — Я вижу, он настроен серьезно, — говорит Анна.
      — М-м-м, — счастливо мычу я.
      — Все-таки я этого не одобряю, — говорит папа, но всем очевидно, что на самом деле он не сердится.
      Только Моголь недоволен.
      — Мне не нравится твой новый друг, — заявляет он.
      — Дурачок, ты же с ним незнаком. — Я подхватываю Моголя и переворачиваю его вниз головой.
      Когда-то я трясла его, словно мешочек с горохом, но теперь приходится по-настоящему побороться. Моголь все такой же тощенький, но он быстро растет. Странно подумать, что когда-нибудь он, может быть, перерастет меня, и эти ручки-спичечки станут достаточно мощными, чтобы поднять меня в воздух и перевернуть вниз головой.
      Я вдруг начинаю понимать, каково сейчас папе. Он так привык, что я — его смешная толстенькая малышка Элли. Ему, наверное, странно, что я уже встречаюсь с мальчиками.
      — Не хочу я с ним знакомиться! — булькает Моголь, красный, как свекла. — Поставь меня на ноги, Элли! — Он отчаянно брыкается и вырывается.
      — Элли! Его сейчас стошнит! — говорит Анна.
      Я быстро ставлю Моголя на пол. Однажды его стошнило прямо на меня, и это было весьма малоприятно.
      — Мне нравится Дэн, — говорит Моголь, вспомнив единственного другого моего знакомого мальчика.
      Я говорю:
      — Рассел в сто раз лучше Дэна.
      — Значит, ты его любишь? — спрашивает Моголь, глядя на меня в упор. — Да? Почему ты такая красная, Элли?
      Я спасаюсь бегством к себе в комнату. Пусть французский и история провалятся ко всем чертям! Я немножко беспокоюсь из-за Магды и Надин, но в основном я просто лежу на своей кровати и мечтаю о Расселе.
      Люблю ли я его?
      Наверное, люблю.
      Люблю. Люблю. Люблю.

 

      Я прихожу в школу как можно раньше. Жду Магду. Жду Надин.
      А они приходят не рано. Обе являются совсем поздно, когда уже прозвенел звонок. Надин очень бледная, под глазами темные круги. У Магды горят щеки, она не может усидеть на месте. Ко всему прочему, она не сделала домашнее задание по математике, так что у нас у всех трех большие неприятности.
      Нет никакой возможности обсудить вчерашний вечер под бдительным оком миссис Хендерсон, поэтому я передаю девочкам записки.
 

       «Надин, что у тебя вышло с Лайамом??? Расскажи в подробностях!
       Ты хоть в порядке? Не сердишься на меня? С любовью, Элли. Целую!!!»

 

       «Магда, что у тебя вышло с мистером Виндзором??? Расскажи в подробностях! Ты хоть в порядке? Не сердишься на меня? С любовью, Элли. Целую!!!»
 

 
      Пять долгих минут кажется, что ни та ни другая не собираются отвечать. Наконец Надин черкает мне записку своим любимым готическим шрифтом, а Магда строчит мелким округлым почерком.
 

       «Элли, я бы тебя убила. Как ты только додумалась позвонить моей мамуле! Я на тебя ОЧЕНЬ СЕРДИТА. Не пишу ничего про Лайама. Вчера все было ужасно, я страшно расстроилась. Потом расскажу вам с Магдой. С любовью, Надин».

 

       «Элли, я чуть с ума не сошла, пока оправдывалась перед мамой, и все из-за того, что ты сообразила мне позвонить. А мне было совсем не до того. Не спрашивай про мистера Виндзора. Это был ужас. Расскажу вам с Надин при первой возможности. С любовью, Магда».

 
      У меня едва хватает сил дождаться перемены, когда мы можем наконец уединиться возле сборных сарайчиков.
      — Магда! Что такое случилось вчера вечером?
      — Надин! Что такое случилось вчера вечером?
      — Рассказывай первая, Магда, — говорит Надин.
      — Нет, сначала ты, — говорит Магда.
      — Мне обязательно нужно было подойти к Лайаму, — начинает Надин и замечает, что я мотаю головой. — Не смотри на меня так, Элли. Нет, правда! Ты думаешь, я ненормальная, да?
      — Да! Она свихнулась, правда, Магда?
      — Не знаю. Может, это я свихнулась, — бормочет Магда.
      — Так вот, я не свихнулась, — продолжает Надин. — Я больше не люблю Лайама. Я его ненавижу. Правда, когда я увидела его около школы, то невольно у меня появилось какое-то странное чувство, особенно когда я подумала, что он меня дожидается. Но когда я увидела его с этой малышкой из восьмого — ее зовут Вики, она такая несчастненькая, — тут уж я просто закипела от злости.
      — Как он посмел так с тобой поступить, нарочно целоваться при тебе с этой малявкой! — возмущаюсь я.
      — Как он смеет с ней так поступать! Ей ведь всего тринадцать лет. Он такой мерзкий! И еще обрадовался, когда я к нему подлетела. Так это посмотрел, мол, видишь, Надин, чего ты лишилась. Мне просто захотелось врезать ему как следует по тупой роже. Но я сделала по-другому — заговорила с Вики. Она подумала, что я хочу устроить скандал из ревности. Лайам попытался меня отогнать. Но я встала перед ними и все рассказала Вики про Лайама, про то, как он использует девчонок. Выложила все романтические нежности, которые он мне когда-то говорил — и, конечно же, выяснилось, что он ровно то же самое говорил ей, слово в слово. Тут уж она призадумалась, в ревности тут дело или нет. Я позвала ее пройтись и обо всем поговорить. Тогда Лайам страшно разъярился и стал говорить, что я просто ревную, потому что у меня с ним ничего не вышло. Сказал, что не дотронулся бы до меня, даже если бы я была единственной девчонкой в мире. Сказал, со мной обниматься — все равно что с мраморным столбом, такая я холодная, вялая и бесчувственная. Сказал, ни один парень не станет со мной целоваться, потому что я зануда.
      — Гаденыш, да как он смеет! — не выдерживаю я.
      — Не слушай ты этого придурка, Надин. Ты красивая, все мальчишки мечтают встречаться с тобой. Ты же не приняла его слова всерьез?
      — Все-таки это было ужасно, как он все это говорил, — голос Надин дрожит. — Но зато это подействовало на Вики! Она смотрела на него с ужасом — наконец-то увидела в истинном свете. И мы с ней ушли вместе, а Лайам так и остался стоять. Начал орать нам вслед всякие гадости. Вики заплакала. Честно говоря, я тоже. Мы пошли к ней домой — ее мама приходит с работы поздно, так что мы были в доме одни и могли наговориться от души. Оказывается, она уже была готова позволить ему все, что он хочет, потому что он ей внушил, якобы этим она докажет ему свою любовь. Знаю, знаю, это примитивный приемчик, но ведь я и сама когда-то чуть не поймалась на такое же вранье.
      В общем, я допоздна засиделась у Вики, потому что ее нужно было утешить. Хотела сказать маме, что была у тебя, Элли, — чтобы обойтись без долгих объяснений.
      — Ой-ой! Из-за меня, небось, тебе пришлось объясняться еще дольше, — вздыхаю я.
      — Не то слово! Когда я наконец явилась домой, мамуля дико разбушевалась. Была уверена, что я тайно встречаюсь с мальчиком. Сумасшедший дом! Пока я на самом деле встречалась с Лайамом, она ничего не подозревала, а тут я действительно была у девочки, так нет — она психует и закатывает мне скандал. Теперь она не скоро меня выпустит из дома. Даже говорила что-то насчет концерта Клоди, но я думаю, это как-нибудь обойдется, ведь мы поедем втроем.
      — Не могу дождаться двадцать девятого, — говорит Магда. — Билеты доставили сегодня утром. Хоть что-то хорошее. По крайней мере, из-за курьера мне пришлось вылезти из постели. Я сегодня вообще не собиралась вставать и уж точно не собиралась идти в школу. Собственно говоря, я совсем не хотела больше ходить в школу.
      — Из-за мистера Виндзора?
      — Угу, — отвечает Магда.
      — Он ведь не сделал ничего такого ужасного, правда?
      — Не может быть! Мне всегда нравился мистер Виндзор.
      — Ничего он не сделал. Мне он тоже нравится. Он замечательный. О господи, я сваляла такую идиотку… — Магда закрывает лицо руками.
      — Что же ты сделала?
      — Расскажи, Магда! Я ведь рассказала, — говорит Надин, сморкаясь.
      — Магз! Расскажи! Мы всегда все друг другу рассказываем. — Я отрываю ее руки от лица.
      Лицо у нее такое же красное, как волосы.
      — Ну ладно, расскажу. Вчера я пошла за мистером Виндзором до самого дома. Я задержалась после уроков, и мы с ним немножко поболтали о том о сем. Я все распиналась, как я увлечена искусством и как много для меня значат его уроки. Ему, по-моему, было приятно. На самом-то деле это все вранье. Вот ты, Элли, задвинута на живописи, я знаю, а для меня это просто развлечение. Ну, все равно мы с мистером Виндзором беседовали душа в душу. Он так на меня смотрел своими черными глазищами, практически Большой лондонский пожар! И когда он пошел к машине, мне так не захотелось, чтобы все это вот так кончилось… Я даже подумала было попросить его подвезти меня, но потом спохватилась, что ему будет неудобно — школа рядом, кто-нибудь увидит. Вот я и решила, вроде как распрощаюсь, а потом возьму и заявлюсь к нему домой!
      — Ну, Магда, ты даешь!
      — Да я и сама знаю, — вздыхает Магда, качая головой.
      — Ты же не пошла к нему домой?
      — В том-то и дело, что пошла. Точнее, у него квартира. Между прочим, просто сказка, можете себе представить: просторное, воздушное помещение в верхнем этаже одного из тех перестроенных бывших складов у реки. Это просто нечестно! Ну почему у него все такое бесподобное?
      — Откуда ты узнала, где он живет?
      — Не бежала же ты за машиной!
      — Откуда узнала? А вы как думаете? Посмотрела у себя дома в телефонной книге. Заодно сняла эту отвратную школьную форму, надела черный кружевной топ…
      — Тот, прозрачный!
      — Ну, под ним был лифчик… И черные брюки, те, блестящие, которые обтягивают задницу, и красные босоножки на высоких каблуках.
      Пусть видит, что я не всегда выгляжу убогой маленькой школьницей.
      — Да уж!
      — Я наболтала маме, будто ты, Элли, пригласила меня встретиться с Расселом и его приятелем. Предупредила, что могу вернуться поздно, поехала на автобусе к реке…
      — Твоя мама разрешает тебе гулять допоздна?
      — Твоя мама разрешает тебе выходить из дома наряженной и намазанной?
      — Мама к этому нормально относится. Она мне всегда доверяла — до тех пор, пока ты не позвонила, Элли, и не выдала меня с потрохами.
      — Я же не знала! Но все равно прости.
      — Ладно уж. Так вот, я нашла дом мистера Виндзора, там был домофон. Я немножко побродила вокруг, все думала, что мне сказать. Если честно, в какой-то момент я чуть было не сбежала. Лучше бы сбежала!
      — Магда, даже не верится, что у тебя хватило духу!
      — Наверное, я была не в себе. Ну, позвонила я по домофону, типа: «Привет, это Магда». И жду. Мистер Виндзор спрашивает по переговорнику: «Какая Магда?» Не очень-то вдохновляет. Но потом я подумала, может, он нарочно придуривается, из осторожности. В конце концов, Магды не так часто встречаются. Я говорю: Магда из школы. Он так удивился, сказал только: «О!» В смысле, часа не прошло, как мы с ним мило беседовали… Я уже начала думать, вдруг он так и не соберется меля пригласить, и вот я наплела ему с три короба, якобы за мной шел какой-то подозрительный тип, так что мистер Виндзор нажал там у себя кнопочку и открыл мне дверь.
      Я бегом по лестнице, вижу — он стоит в дверях, весь такой встревоженный. Стал расспрашивать про подозрительного типа, я говорю: все нормально, наверное, мне просто померещилось, но можно я немножко у него посижу, пережду на всякий случай?
      Он все колебался и как будто не совсем меня узнавал. Видно, привык видеть меня только в тоскливой школьной форме. Спросил, чего я хочу, я сказала: поговорить с ним. Он сказал: может, лучше поговорить в школе, а я сказала, мне обязательно нужно сейчас. Ну, он меня впустил, только старался держаться подальше, как будто у меня какой-нибудь грипп, и он боится заразиться.
      Квартира у него — я просто отпала! Супершик, полированное дерево, ничего лишнего, сплошной минимализм, мебели вообще почти нет. В уголке такая, знаете, скульптура из мятого металла. А стены все увешаны картинами. Его картинами.
      — А что там, на картинах?
      Я ничего не могла с собой поделать — я страшно завидовала Магде!
      Я бы все на свете отдала, лишь бы увидеть квартиру мистера Виндзора, особенно картины!
      — Не знаю. В основном женщины.
      — Что, портреты? В полный рост? Обнаженные?
      — Элли! Да какая разница! Давай дальше про интересное, Магда, — перебивает Надин.
      — А для меня это важно! — настаиваю я. — В каком стиле, Магда?
      — Вроде как реалистические, только немножко с кляксами, — неопределенно отвечает Магда.
      — А колорит какой?
      — Наверное, скорее темный. Не знаю. Я притворилась, будто рассматриваю одну картину — женщина в синем платье, довольна ты, Элли? — и наговорила всяких глупостей насчет того, что это, мол, радостная картина и напоминает мне морское побережье. Я просто так ляпнула, потому что женщина была в сарафане и довольно загорелая, но оказалось, я попала в точку, он написал эту картину во время отпуска. Он стал что-то там бухтеть насчет светотени, тра-ля-ля, тра-ля-ля, а мне было интересно только одно: что это за тетка? Но я побоялась спрашивать, а жаль — может, хоть тогда выбралась бы из всей этой истории без полного позора.
      — Что же ты сделала? Не томи, я сейчас с ума сойду! — умоляет Надин.
      — Так вот, сижу я на диване, а мистер Виндзор все разливается насчет своей дурацкой картины, а потом наконец замолчал, и потом спрашивает, зачем я к нему пришла. А я отвечаю, так это небрежно, что у меня кое с кем назначена встреча, но мне кто-то говорил, что он живет здесь, у реки, я и решила заглянуть к нему по дороге. Мол, знаете, как оно бывает.
      Он все-таки немножко прибалдел и спрашивает: кто мне рассказывал, где он живет? А я только рассмеялась и отвечаю: не скажу! Тогда он спросил, с кем у меня встреча, а я опять рассмеялась: и этого не скажу! Тут он вдруг сменил тему и так серьезно стал у меня выспрашивать, с кем я встречаюсь. Я подумала: может, он немножечко ревнует, вот было бы здорово, и давай нажимать на это, а он стал еще серьезнее — по-моему, он решил, что я пришла посоветоваться с ним насчет этого мифического приятеля. Он сказал, может быть, эти отношения зашли дальше, чем мне на самом деле хочется, и хотя для него очень лестно, что я решила обсудить это с ним, но, наверное, лучше было бы поговорить с какой-нибудь учительницей, например, с миссис Хендерсон! Господь всемогущий, только представьте себе: обсуждать свою личную жизнь с миссис Хендерсон! Тут я и сказала… я сказала… боже мой, я сказала…
      — Что ты сказала?!
      — Сказала, что хочу говорить о любви только с ним. Потому что он и есть моя любовь, — бормочет Магда, красная, как рубин.
      — Не может быть!
      — Ты просто прикалываешься?
      — Если бы! Я на самом деле так сказала. Наверное, совсем с ума спятила. Ку-ку! — говорит Магда. — Просто я подумала: так мы будем целый вечер ходить вокруг да около. Ой, я уже совсем дошла. Какими-то поговорками разговариваю.
      — Магда, успокойся. Сделай глубокий вдох. А теперь рассказывай, что сказал мистер Виндзор.
      — Сначала он целую минуту вообще ничего не говорил. Только смотрел на меня с ужасом. Это было что-то чудовищное. Потом стал ходить по комнате, и все молчит, а я сижу на диване и мечтаю провалиться сквозь подушки, потому что я тут же поняла, что совершила кошмарную ошибку. Потом он вышел на кухню, и я решила, что это намек: мол, мне пора уходить, и уже хотела шмыгнуть в дверь, как слышу: стаканы бренчат и такой чпок, когда открывается бутылка, и вот он приносит мне кока-колу, а себе — бокал вина. Дал мне стакан и сам тоже сел, но на другом конце дивана. Потом говорит: «Ах, Магда», и головой качает. А я отпиваю кока-колу, а сама так трясусь, что зубы звякают о стекло. Кое-как промямлила: «Ах, мистер Виндзор», и мы с ним оба захихикали, как дураки. А потом мистер Виндзор стал говорить, и, главное, так ласково, от этого в тысячу раз хуже! Говорит: «Для меня очень лестно, что ты так ко мне относишься, Магда, тем более что, я знаю, ты могла бы выбрать любого из мальчиков».
      — Он так сказал? — спрашиваю я с завистью. — Вот этими самыми словами?
      — Угу. И дальше: «Не надо растрачивать свои чувства на такого скучного старого учителя, как я». Тогда я собралась с мужеством и сказала, что он самый нескучный человек на свете, а он сказал, что ему очень приятно это слышать, но на самом деле через неделю-другую он мне до смерти надоест и я буду вспоминать все это как мимолетное увлечение. Я сказала, что я так не думаю, а потом спросила его, почему он ко мне так равнодушен? Только из-за школы или я ему совсем не нравлюсь? Он сказал, что очень нравлюсь, но, наверное, не в том смысле, какой я имею в виду. Сказал, я еще слишком молода, чтобы связываться с человеком двадцати с чем-то лет, и уж во всяком случае, он никогда в жизни не допустит такого непрофессионализма, чтобы затеять роман с ученицей, и уже потом говорит: «Кроме того, моя подружка не очень бы этому обрадовалась».
      — У него есть подружка?
      — Они живут вместе. Это на самом деле была ее квартира. Она работает в рекламе и, наверное, зарабатывает кучу денег. Он мне показал ее фото. Это просто нечестно, она такая классная, негритянка с лицом, как у Наоми Кемпбелл, и с потрясающими длинными волосами. Ее зовут Миранда, и когда он произносит ее имя, лицо у него становится такое нежное, сразу видно, что он по ней с ума сходит.
      Магда вздыхает. Надин вздыхает. Я вздыхаю.
      — Он предложил мне подождать и познакомиться с нею. Даже пригласил поужинать с ними, но этого я не вынесла. Сделала вид, будто у меня на самом деле назначено свидание с мальчиком из Холмерской школы, а потом извинилась за то, что вела себя по-идиотски. Он сказал: «Ничего страшного, Магда. Забудем об этом». А как я могу забыть? Как я теперь посмотрю ему в глаза? Теперь во время рисования мне придется каждый раз отсиживаться в туалете два урока подряд.
      Звенит звонок, мы возвращаемся в школу — и как раз мистер Виндзор идет навстречу по коридору!
      — О, нет! — пугается Магда. — Спрячьте меня, быстро!
      Но как ее спрячешь — мы же не можем обвернуться вокруг нее или затолкать ее к себе в портфель! Я обнимаю ее с одной стороны, Надин — с другой, и мы идем дальше по коридору. Мистер Виндзор шагает беспечным шагом, точно у него в жизни вообще никаких забот. Поравнявшись с нами, он, как обычно, приветливо улыбается.
      — Привет, Элли! Привет, Магда! Привет, Надин! — здоровается он и шествует себе дальше.
      — Уф! — Магда так резко выдыхает, что челка у нее взлетает вверх.
      — Что значит — у человека есть стиль! — говорит Надин. — Как будто ничего не случилось!
      — Может, ничего и не случилось, — говорит Магда. — Может, вчерашний вечер — просто мои бредовые видения. Возможно, все это мне приснилось.
      — Хотела бы я, чтобы мой вчерашний вечер мне только приснился, — грустно говорит Надин.
      — Да ведь ты все сделала замечательно. Заступилась за Вики, не спасовала перед Лайамом и показала ему, что ты о нем думаешь. — Я крепко обнимаю ее.
      — Вы же не думаете, что я холодная и скучная, правда? — спрашивает Надин.
      — Конечно, нет!
      — И мальчишки захотят со мной целоваться?
      — Надин! Подожди и увидишь. Я уверена, ты очень скоро встретишь какого-нибудь совершенно необыкновенного мальчика, — говорю я. — Я тебе это предсказываю!
      — И мне предскажи необыкновенного мальчика, Элли, — вздыхает Магда.
      — Ладно, каждой по необыкновенному мальчику! А теперь развеселитесь, ладно? Улыбочку!
      Магда оскаливает зубы.
      — Тебе-то хорошо, Элли. У тебя есть Рассел, — говорит Надин.
      — Верно, у меня есть Рассел. Но вы-то для меня намного важнее.
      Я и правда так думаю.
      Но когда я встречаюсь с Расселом в «Макдоналдсе» после школы, я напрочь забываю про Магду и Надин. Рассел принес мне подарок! Нечто в маленькой черной коробочке. Ювелирная коробочка???
      Открываю крышку, сердце бешено бьется.
      — Не волнуйся, это ни к чему не обязывающий подарок. Не кольцо или что-нибудь такое, — быстро говорит Рассел.
      В коробочке — две маленькие заколки для волос, с жемчужинками в виде ромашек, очень изящные и совершенно очаровательные.
      — Надеюсь, они тебе нравятся, — говорит Рассел. — Я подумал, что они должны тебе пойти, к твоим чудесным пышным волосам. Но ты, конечно, не обязана их носить, если не хочешь.
      — Очень хочу! Они замечательные!
      — Тебе правда нравятся? Я сто лет проторчал у прилавка со всякими штуками для волос. Продавщица уже начала странно на меня посматривать, как будто думала, что я выбираю это для себя — провести иногда вечерок у мадам Джо-Джо. Давай я тебе приколю. Мне ужасно нравятся твои волосы, Элли, они такие пушистые.
      — Словно взорвавшийся матрас… Но я рада, что тебе нравится. Меня всегда злило, что их так много, и все завиваются мелким бесом. Я мечтала, чтобы у меня были волосы, как у Надин, — гладкие, блестящие, просто потрясающие. Ну, таких, конечно, у меня никогда не будет. Можно попробовать очень-очень короткую стрижку, как у Магды. Как ты думаешь, мне пойдет?
      — Зачем тебе выглядеть, как Магда или Надин? Тебе надо быть самой собой, — твердо произносит Рассел, пристегивая заколки к моим волосам. — Вот! Смотрится просто здорово, Элли. Наденешь их на бал столетия?
      — Еще бы! Знаешь, у меня есть такой жемчужно-серый шелковый топ, можно будет его надеть. Он довольно облегающий.
      — Замечательно! Я сегодня взял для тебя билет. Папуля раскошелился. Он заметно оттаял. Я ему все подробно рассказал про тебя. Точнее, я сказал, якобы мой учитель рисования знаком с твоим учителем рисования, и вот они стали рассказывать друг другу о своих лучших учениках, и т. д., и т. п. Я подумал, он лучше это воспримет, чем если сказать, что мы познакомились здесь. У папы какой-то заскок на почве «Макдоналдса», ему почему-то не нравится, что я провожу здесь время. В общем, все проблемы решились, двадцать девятого идем на бал.
      — Двадцать девятого, — повторяю я. Почему эта дата звучит так знакомо? Почему мне вдруг стало не по себе?
      — Двадцать девятого, — повторяю еще раз. — Это, случайно, не пятница?
      — Да, а что?
      Господи! Понятно что!
      — Двадцать девятого я должна идти на концерт Клоди Коулмен!
      — Ох, Элли! А ты не можешь пойти в другой день?
      — По-моему, она дает только один концерт.
      — Клоди Коулмен — это такая певица с рыжими волосами? Да, она мне тоже нравится. Но она постоянно дает концерты. Неужели нельзя пойти в другой раз? Элли, я прошу тебя!
      — Ну, просто… Понимаешь, Магдин папа специально доставал для нас билеты…
      — Опять Магда!
      — Не надо говорить таким тоном, Рассел. Пожалуйста. Слушай, я никак не могу отказаться в последний момент, я ее подведу.
      — Спорим, Надин тоже идет.
      — Да, идет.
      — Вот пусть Магда и Надин сходят на концерт вдвоем. Ты же не бросаешь ее одну.
      — Да, но понимаешь, мы договорились втроем устроить большой девичник.
      — Ах так, значит, они для тебя важнее, чем я и мой праздник?
      — Нет! Нет, конечно! — Я впадаю в панику. Всего несколько секунд назад я была так счастлива, радовалась чудесным новым жемчужным заколкам, себя не помнила от восторга, что Рассел купил их специально для меня. А теперь мне мерещится, что эти заколки впиваются мне в мозг, и я не могу собраться с мыслями.
      Я беру Рассела за руку, хоть мне и неловко, потому что вокруг толпится народ.
      — Рассел, ты для меня гораздо важнее, ты же знаешь.
      — Тогда пойдем со мной на праздник, Элли. Я целый день хвастался всем встречным, что ты придешь. Я буду выглядеть полным дебилом, если придется теперь всем объяснять, что тебе больше захотелось пойти на какой-то дурацкий концерт с подружками.
      — Это не дурацкий концерт! Я всю жизнь обожаю Клоди Коулмен, и ни разу у меня не было возможности услышать ее вживую. А Магда и Надин — не просто подружки. Они мои лучшие друзья.
      — Но ведь я же твой друг, разве нет?
      — Ну… Да, конечно.
      — А ты — моя подружка, и мне необходимо, чтобы ты пошла со мной на праздник. Пожалуйста, Элли.
      — Ну ладно, ладно! Конечно, я пойду. Наверное, Надин и Магда поймут.
      Рассел быстро целует меня прямо посреди «Макдоналдса».
      Вечером я звоню Магде и Надин, но они меня совсем не понимают.
      Надин выслушивает мои объяснения насчет Рассела и его бала.
      — Ты ведь не обидишься, Надин? Ты понимаешь, правда? Наверное, ты бы сделала то же самое, разве нет? Надин?
      Надин молчит, хотя я слышу в трубке ее дыхание.
      — Надин, скажи что-нибудь!
      — Я не хочу с тобой разговаривать, — произносит она и вешает трубку.
      Я звоню Магде. У Магды-то есть что сказать:
      — Просто не могу поверить, что ты способна на такую потрясающую неблагодарность! Мы решили идти на концерт ради тебя, потому что Рассел тебя обманул, не явился на свидание.
      — Да, но на самом-то деле он меня не обманывал, просто не мог уйти из дома.
      — Да-да, папочка ему не разрешил. Ты меня извини, мне это всегда казалось жалким оправданием, но не в этом дело. Дело в том, что мой папа специально достал для нас три билета…
      — Магз, я в любом случае заплачу за билет!
      — Папа достал эти билеты в подарок. Мы собирались устроить большой девичник.
      — Знаю, но ведь вы с Надин все равно можете пойти.
      — Да уж конечно, пойдем.
      — А я могу пойти в следующий раз, когда Клоди будет выступать.
      — Если только Рассел в срочном порядке не пригласит тебя на свидание: скажем, угостит биг-маком и большой порцией жареной картошки.
      — Это нечестно, Магда! У него праздник, столетие школы. Он рассказал всем своим друзьям о том, что пригласил меня.
      — Ну еще бы! Слыхала я, как эти холмеровские мальчишки хвастаются про девчонок. Очень хорошо, если хочешь, чтобы Рассел тебя демонстрировал, как свою последнюю победу, отправляйся, скатертью дорожка.
      — Ты бы сделала то же самое, Магда. Уж ты-то наверняка! Ты же свихнулась на мальчишках. — Я не могу остановиться. — Я думаю, в этом все и дело! Ты с самого начала злилась, что Рассел стал ухаживать за мной, а не за тобой. — Боже, что я говорю?! Я перевожу дух. — Магз, прости. Я не то хотела сказать…
      Но она уже повесила трубку.
      Не может быть! Обе мои подруги со мной не разговаривают.
      Я направляюсь к лестнице, громко шмыгая носом. В глазах все расплывается. Вдруг на лестнице мне попадается под ноги что-то маленькое, упругое — и я дико ору, почувствовав, как острый кинжал вонзается мне в лодыжку. Нечто маленькое тоже орет во все горло.
      — Аааааа! Элли, ты на меня наступила! Ты это нарочно! Посмотри, что ты наделала! Из-за тебя у меня все петли спустились!
      — А ты что сделал? Ткнул меня спицей! Смотри, кровь идет! И мои лучшие колготки порвал, бестолочь!
      — Эй, эй, что там у вас происходит? — Анна выбегает в холл, ноги у нее смешно обмотаны пряжей.
      Мы начинаем говорить одновременно. Моголь рыдает над стремительно распускающимся шарфом, а я прыгаю на одной ноге, пытаясь остановить струйку крови.
      — Успокойтесь оба! Моголь, перестань вопить! Я подниму тебе петли, и все будет чудесненько. А ты зачем на него налетела, Элли? Он сидел себе на лесенке — золото, а не ребенок. Честно, я сейчас не могу отвлекаться, Я разрабатываю очень сложный рисунок, завтра у меня встреча с Джорджем. Послушай, да ты, никак, плачешь? Это же всего-навсего царапина.
      — Да хоть бы мне все ноги утыкали спицами, тебе все равно! Почему ты всегда берешь сторону Моголя? Это нечестно! Почему никто не хочет понять, каково мне? — Выкрикнув все это, я бросаюсь вверх по лестнице и захлопываю за собой дверь своей комнаты.
      Долго, от души реву в подушку. Когда я уже начинаю захлебываться соплями, Анна входит в комнату с коробкой бумажных носовых платков и влажной фланелькой.
      — Могла бы постучать, — бурчу я, но все-таки позволяю ей утереть мне лицо.
      Потом она садится и обнимает меня. На какое-то мгновение я напрягаюсь, но потом не выдерживаю и утыкаюсь носом ей в плечо.
      — Давай рассказывай, Элли, — мягко говорит Анна.
      — Магда и Надин со мной не разговаривают! — всхлипываю я.
      — Что случилось? Ну не надо так плакать. Не волнуйся, ты с ними помиришься. Вы всегда будете лучшими подругами.
      — Нет, уже не будем, — икаю я и все ей рассказываю.
      — Бедненькая Элли, — говорит Анна, когда мой рассказ заканчивается. — Выбирать между подружками и мальчиками всегда очень и очень нелегко.
      — Почему мы не можем дружить все вместе? — хнычу я. — Я думала, Магда и Надин меня поймут. Ведь для Рассела этот праздник очень много значит. Было бы просто чудесно побывать на балу. Посмотри, какие он мне купил заколочки с жемчужинками.
      — Да, прелесть. И сам Рассел, похоже, тоже прелесть. И, в конце-то концов, он пригласил тебя первым.
      — Н-нет, вообще-то я раньше договорилась пойти на концерт.
      — Так что же ты не сказала ему сразу про концерт?
      — Не сообразила, что число то же самое! Ты знаешь, какая я рассеянная по части всяких таких вещей.
      — Кому ты говоришь?! И что теперь собираешься делать?
      — Не знаю. Я не понимала, как это будет ужасно, если Магда и Надин со мной поссорятся. Это нечестно, они обе всегда ставят мальчиков на первое место. Надин — когда встречалась со своим ужасным Лайамом, а Магда когда ходила с этим мерзким Грегом.
      — А, — говорит Анна. — И какие напрашиваются выводы на тему мальчиков и подруг? Мальчики чаще всего бывают не на всю жизнь, даже если какое-то время ты от них без ума. А ваша дружба с Магдой и Надин — это нечто совершенно особенное. Может быть, поэтому все мальчики чувствуют в ней угрозу для себя.
      — Так ты думаешь, я должна отказать Расселу?
      — Не знаю. Трудно решать. По-моему, здесь нет ни правых, ни виноватых. А куда тебе на самом деле хочется пойти, Элли, на бал или на концерт?
      — И туда, и туда! — отвечаю я. — Мне хочется сделать приятное Расселу. Я знаю, этот бал очень много для него значит. Но, с другой стороны, Магда действительно предложила пойти на концерт ради того, чтобы меня поддержать, а теперь ей самой нужна поддержка, и Надин тоже. Ох, Анна, я не могу пойти с Расселом! Как ты думаешь, он поймет?
      — Нет! Но ты уж постарайся как-нибудь загладить обиду, — говорит Анна.
      Она видит выражение моего лица.
      — Нет-нет, не этим способом! — вскрикивает она, и мы обе дружно хохочем.

 

      Грустно, когда ты кругом виноват. У меня такое чувство, как будто меня щелкнули по носу, отобрали вкусную косточку и загнали в конуру. Магда и Надин не встречают с распростертыми объятиями мое сообщение о том, что я все-таки смогу пойти на концерт Клоди.
      — Только не надо делать нам одолжение, — говорит Магда.
      — Очевидно, тебе гораздо больше хочется пойти танцевать с Ходячим Альбомом, — говорит Надин.
      Приходится сделать глубокий вдох и терпеть. Я напоминаю себе, что они — мои любимые подруги, их любовь, поддержка и понимание для меня очень важны, хотя в данную минуту мне больше всего на свете хочется надавать Магде по самодовольной физиономии, а Надин как следует дернуть за длинные колдовские волосы. Но я сдерживаюсь, и у них тоже понемногу улучшается настроение. К концу уроков наши отношения почти приходят в норму, и мы принимаемся строить планы: что надеть на концерт Клоди и как туда добраться, хотя еще неизвестно наверняка, которого из пап удастся запрячь, чтобы он нас отвез. Прощаясь, я быстро обнимаю Магду и Надин, и они тоже крепко обнимают меня.
      Мы снова лучшие подруги — как полегчало на душе! Но теперь нужно рассказать Расселу…
      Это оказывается еще хуже того, что было раньше.
      И ведь не отвертишься. А самое ужасное, что, увидев меня в «Макдоналдсе», он тотчас начинает тараторить насчет бала, и как ему жаль своих приятелей, которым не удалось никого пригласить, и как он рад, что может привести меня.
      — Не слишком радуйся, Рассел, — говорю я печально, чувствуя, как в животе завязывается тугой узел. — Точнее говоря, приготовься основательно огорчиться. И вдобавок еще здорово разозлиться на меня.
      — Элли, что случилось? Господи, ты ведь сможешь прийти? Только не говори, что твой папа запретил. Он просто обязан тебя отпустить!
      Я вижу проблеск света в конце тоннеля.
      — Мне так жаль, Рассел. Я бы все отдала, лишь бы пойти с тобой на танцы. Но ты прав, папа запретил.
      — Ох, нет! А мне показалось, что я ему даже понравился после первых тяжелых десяти минут разговора. Почему он тебя не пускает?
      — Наверное, вспоминает танцульки своих школьных лет и то, что там происходило, — вру я без запинки. — Он в последнее время со мной такой строгий, Рассел. Я и так, и сяк к нему подъезжала, а он — ни в какую.
      Прости меня, папа! Я чувствую себя последней подлюкой, но никак иначе мне не удастся оправдаться перед Расселом.
      — А может, мне поговорить с твоим папой, вдруг получится его убедить? — предлагает Рассел.
      — Нет! Нет, я думаю, от этого он только хуже рассердится. Он ведь не знает, что я так часто с тобой встречаюсь. Ох, Рассел, пожалуйста, не надо. — Я пугаюсь по-настоящему. — Тогда он вообще запретит нам видеться. Он уже и так не разрешает мне выходить из дому по вечерам.
      — А на концерт он тебя отпускает. — Рассел прищуривает глаза. — Ты уверена, что все это — не просто предлог, чтобы не ходить со мной на школьный бал, а отправиться со своими обожаемыми подруженьками?
      — Нет! Рассел! Я никогда не вру, — заявляю я с оскорбленным видом.
      — Но ты же пойдешь на концерт? — не отступает Рассел.
      И зачем только я сказала ему про концерт???
      — Ну, может быть, — неохотно сознаюсь я. — В конце концов, Магдин папа достал билеты, не пропадать же им. А мой папа не возражает, потому что… Потому что он сам нас отвезет, а потом заберет домой, так что мы все время будем у него на глазах.
      — А что, если он отвезет нас с тобой на бал, а потом заберет домой? Тогда мы все время будем у него на глазах, — говорит Рассел.
      — Это совсем другое дело.
      — Действительно, совсем другое дело, — говорит Рассел, и мне не нравится, как он это произносит.
      Он не предлагает пойти погулять в парк. Он вообще ничего не предлагает. Полчаса мы маемся в «Макдоналдсе», потом Рассел демонстративно смотрит на часы.
      — Надо же, уже так поздно? Мне, наверное, пора. Кучу уроков назадавали.
      — Ты злишься на меня, да? — лепечу я.
      — Да нет, все в порядке. Я все понимаю. — Но, похоже, он совершенно ничего не понял.
      — Мне так совестно, что я тебя подвела.
      — Да ну. — Рассел пожимает плечами. — Может, приглашу какую-нибудь другую девочку.
      Его слова звучат как пощечина. Я встаю. Мне нехорошо.
      — Все правильно, — говорю я. — Ну, до встречи.
      — Угу, до встречи, — говорит Рассел.
      Мы оба знаем, что это значит. Мы больше не встретимся. Никогда.
      Я пытаюсь убедить себя, что, раз он способен на такую мелкую подлость только из-за того, что я не смогла пойти с ним на школьный праздник, то и не стоит о нем беспокоиться.
      «Он тебе совсем не нужен…»
      Вот так! Я пойду на концерт Клоди с лучшими на свете подругами, и мы замечательно проведем время.
      Бесполезно! Я отчаянно жалею, что отказала Расселу. Нужен он мне, очень нужен! Я люблю его!
      Я еду прямо домой.
      На другой день после школы я тоже иду прямо домой. Нет смысла ехать в «Макдоналдс». Магда и Надин поддерживают меня, как сестры. Но от этого не легче.
      На следующий день у нас урок рисования — мистер Виндзор все еще не расстался с темой «Мифы и легенды». Я рисую грустную маленькую Психею, пригорюнившуюся оттого, что она не может встретиться с Купидоном. Мистер Виндзор хвалит мой рисунок, но на этот раз его похвала для меня — пустой звук. Цирцею, которую нарисовала Надин, он тоже хвалит, а на Венеру Магды бросает только беглый взгляд, бормочет: «Очень хорошо» — и поскорее проскакивает мимо. Магда, как может, сохраняет равнодушный вид, но лицо у нее такое же красное, как и волосы.
      После урока она выбегает из класса, не дождавшись нас.
      — Хоть ты не убегай, Элли, — просит Надин. — Побудь со мной на всякий случай… Ну, ты понимаешь. Вдруг там Лайам…
      — Ах, Надди. — Я глажу ее по плечу.
      Но у ворот дожидается не Лайам. Там Рассел — и он разговаривает с Магдой.
      У меня голова идет кругом. Может, ему с самого начала понравилась Магда? Она всем нравится. Может быть, он решил пригласить ее вместо меня. Может быть, в эту самую минуту он приглашает ее на праздник!
      Я стискиваю руку Надин.
      — Все в порядке, Элли. — Она смотрит в ту сторону, где обычно стоял Лайам. — Его нет.
      — Зато Рассел есть, — лихорадочно шепчу я. — Он клеится к Магде. Держи меня покрепче, Надин. Я хочу пройти мимо, как будто я их не замечаю. Надин, не смотри туда!
      Но я и сама невольно смотрю. Магда улыбается Расселу. Уставилась ему прямо в глаза, а он уставился на нее таким взволнованным, жадным взглядом, как будто она — самое вкусное мороженое в морозильнике, и ему так и хочется проглотить ее целиком.
      — Невероятно, — бормочу я. — Как он мог?!
      — Нет, как она могла? Ведь он ей даже не нравится! Она все удивлялась, что ты в нем нашла. Говорила, на ее взгляд, он просто мелкий пижон, — говорит Надин.
      — Он совсем не мелкий пижон! — возмущаюсь я. Потом вижу, как он улыбается Магде, и внутри у меня все переворачивается. — Да, он такой и есть!
      — Слушай, Элли, держись за меня. Сейчас мы быстренько протопаем мимо них. Выше голову! Не говори Расселу ни слова. И Магде тоже. Мы с ней не будем больше разговаривать. И ведь считается твоей лучшей подругой!
      Надин ведет меня через школьный двор, хотя ноги у меня превратились в студень. Меня качает из стороны в сторону. Я пытаюсь сделать каменное лицо, но чем ближе мы подходим, тем сильнее маска грозит рассыпаться в пыль.
      — Элли?
      Это Рассел — улыбается мне!
      Ну и наглость! Я прохожу мимо, высоко подняв голову.
      — Элли!
      Это Магда, она тоже улыбается.
      Мне что-то начинает щипать глаза. Плохо и то, что Рассел меня предал, но что Магда, моя лучшая подруга, могла так со мной поступить, и даже не скрываясь, — это невозможно вынести.
      — Элли, постой! Подожди! Мне нужно с тобой поговорить. — Рассел бросается за мной.
      — А она не хочет с тобой разговаривать, — говорит Надин, отпихивая его локтем.
      — Элли? Надин? Вы что? — спрашивает Магда, подбегая с другой стороны.
      — Нет, это с тобой что? — говорит Надин. — Магда, как ты могла?
      — Что я могла? Я тут из кожи вон лезу, как какой-нибудь Купидон задрипанный, стараюсь помирить этих двух идиотов, а ты на меня взъелась, как будто я совершила что-то ужасное!
      Я останавливаюсь. Надин останавливается. Магда останавливается. Рассел мнется в стороне, пока мы, три девчонки, пристально смотрим друг на друга.
      — О чем речь, Магда? — спрашивает Надин.
      — Рассел меня остановил, когда я выходила из школы, и стал спрашивать, как Элли, сердится ли еще на него. Он вчера полдня проторчал в «Макдоналдсе», а она не пришла, и вот он хочет узнать, согласна ли она помириться или он безнадежно все испортил. Я ему сказала, что, по-моему, Элли до сих пор по нем сохнет и страдает, и будет очень даже рада помириться, а тут вы обе проплываете мимо, задрав нос и не говоря ни слова. Не понимаю, в чем дело? Я к тому, Элли, что ты можешь не разговаривать с Расселом, если не хочешь, но на мне-то не надо срывать свою злость.
      — Ах, Магз, — произносит Надин. — Ты даже не представляешь, что Элли подумала!
      — Ты и сама то же самое подумала! — напоминаю я, ослабев от радости.
      — Что ты подумала? — спрашивает Магда.
      — Ничего! — поспешно выпаливаю я, потому что Расселу все слышно.
      Я оборачиваюсь посмотреть на него. Он смотрит на меня. Теперь уже я ощущаю себя мороженым. Быстро тающим.
      — Шагайте отсюда, ребята, — говорит Магда, — насладитесь своим романтическим примирением. Пообнимайтесь от души в «Макдоналдсе».
      — Французский поцелуй над картошкой по-французски!
      — Буря чувств среди гамбургеров!
      — Запейте страсть кока-колой!
      — Вскипятите кофе жаром своих объятий!
      — Да заткнитесь вы, — говорю я с нежностью.
      Какие они замечательные подруги! И Рассел такой замечательный!
      Когда мы наконец остаемся вдвоем, он рассказывает, как ему было стыдно своих слов о том, чтобы пригласить на бал другую девочку.
      — Я просто хотел сделать тебе больно, Элли. Очень глупо. Ты ведь не поверила, правда?
      — Конечно, не поверила! — уверяю я. — Ах, Рассел, мне честно очень совестно, что я тебя подвела.
      — Ну, по правде говоря, это не какое-то необыкновенное, суперклевое событие. Просто школьная дискотека. Скорее всего, все будут страшно стесняться и помирать от скуки, так что, наверное, это даже лучше, что ты не пойдешь.
      — Может, сходим вместе на танцы как-нибудь в другой раз?
      — Конечно! Это будет здорово. Хотя, если честно, я не очень хорошо танцую. В основном машу руками и ногами в разные стороны и выгляжу полным придурком. Может, от такого зрелища у тебя пропадет всякое чувство. Если, конечно, было какое-то чувство.
      — Это ты бесчувственный. В прошлый раз ты так на меня разозлился…
      — А ты не пришла вчера в «Макдоналдс». Я сто лет ждал.
      — Ты не предложил встретиться. Я думала, ты не придешь. Думала, ты больше не хочешь меня видеть.
      — Я хочу тебя видеть.
      — И я тоже. Тоже хочу тебя видеть.
      — Ах, Элли. — Рассел неожиданно притягивает меня к себе, прямо посреди улицы.
      Пусть на нас все смотрят, мне наплевать. Я обнимаю его за шею.
      Раздается пронзительный гудок.
      — Элеонора Аллард!
      О боже! Миссис Хендерсон высунулась из окна своей машины.
      — Сейчас же поставь этого мальчика на землю! — кричит она, а потом поднимает стекло и уезжает.
      — Ого! — говорит Рассел с опаской. — Кто это? Какая-нибудь подруга твоей мамы?
      — Миссис Хендерсон — наш классный руководитель, — отвечаю я, охрипнув от потрясения.
      — Классный руководитель? Она у вас действительно классная!
      — Да, пожалуй, — соглашаюсь я.
      Правда, на следующий день миссис Хендерсон устраивает мне получасовую лекцию на тему о том, как нужно себя вести, находясь на улице в школьной форме. Счастье, что она не наткнулась на нас с Расселом немного позднее, на огородах!
      — Значит, вы снова как голубки с Ходячим Альбомом? — спрашивает Надин.
      — Не смей его так называть, Надин, у него есть имя — Рассел, — говорю я, подталкивая Надин локтем в бок. Потом толкаю Магду. — Оказывается, ты обзываешь Рассела мелким пижоном?
      — Я? — Магда убедительно изображает оскорбленную невинность. — Да ведь я же — Купидон, который вас помирил!
      Просто невероятно, как это хорошо — снова быть с Расселом. И с Магдой, и с Надин.
      — Я так счастлива, счастлива, тра-ля-ля-ля! — распеваю я, стоя под душем, в день концерта Клоди. Это такая смешная глупая песенка, которую она прицепила в самом конце своего альбома. Там дальше так:
      «Мне не надо хорошего парня, не надо плохого, не надо совсем никакого. Позабыты печали, сердце бьется свободно снова… Я так счастлива, счастлива…» и т. д. Но я пою по-другому. Я придумываю собственные слова: «Да, мне надо хорошего парня, не надо плохого. Мне Рассела надо, я люблю его снова и снова. Я так счастлива, счастлива, тра-ля-ля-ля…»
      Душ включен на полную мощность, поэтому я уверена, что меня никто не слышит. Но я ошибаюсь.
      Из-за двери раздается папин голос:
      — Мне надо хорошего мыла, или даже плохого, вообще хоть какого. Немытый папаша бьется в двери снова и снова… Дочка в ванной засела надолго, тра-ля-ля-ля-ля!
      — Папа! — Я выглядываю из ванной, завернувшись в купальное полотенце и страшно краснея. — Зачем ты слушаешь?
      — Элли! — Папа дергает меня за мокрую прядь волос. — Как же я могу не услышать, если ты поешь с такой силой, что того и гляди лопнешь, о дочь моя, примадонна купальной кабинки? Но, знаешь, я рад, что ты счастлива. Так, какие планы на вечер? Кто вас повезет, папа Надин или Магды? Жаль, что у меня сегодня это дурацкое собрание в училище.
      Я говорю:
      — Нас отвезет Магдин папа.
      — Вот бедолага, — вздыхает папа с благодарностью. — Я у него в долгу.
      Но в школе Магда сообщает нам, что ее папа все-таки не сможет нас отвезти, потому что у него в машине вчера вечером полетел вал, и она пару дней пробудет в ремонте.
      Мы с ожиданием смотрим на Надин.
      — Караул! — говорит Надин. — По пятницам папа возит маму с Наташей на их дебильные вечерние занятия по танцам.
      — А у моего папы собрание, и ему нужна машина, так что Анна тоже не сможет нас отвезти. Да она все равно сидит с Моголем и каждый вечер вяжет по девятьсот девяносто девять дурацких свитерочков, — говорю я.
      Мы тяжко задумываемся.
      — Знаете что? — говорит Магда. — Поедем сами. Поездом, потом на метро. Проще простого.
      — Сложнее сложного! — говорит Надин. — Мама меня не отпустит.
      — Анна, скорее всего, тоже, — подхватываю я. — И потом, доехать-то мы доедем, а вот обратно как? Ночью? Разве твоя мама не будет против, Магз?
      — Само собой. Но она не узнает. Она думает, что нас повезет твой папа, Элли. Твои, Надин, тоже думают, что нас отвезет Эллин папа. А ты, Элли, можешь сказать, что нас повезет мой папуля. Тогда никто не будет волноваться, и мы сможем спокойно отчалить и как следует повеселиться.
      — Классно, — говорит Надин, но вид у нее озабоченный.
      — Блеск, — говорю я, хотя меня не очень радует, что придется снова врать.
      — Значит, решено, — говорит Магда. — Встречаемся в шесть, хорошо? На станции. Элли, насчет наличных не беспокойся, можешь одолжить у меня. Это будет просто фантастика! Настоящий девичник.
      Так мы и сделали. Надин прибывает на станцию первая. Она великолепно выглядит, вся в черном, в новых черных туфельках на высоченных каблуках, в них она кажется еще выше.
      — Мне придется залезать на стремянку каждый раз, когда захочется поболтать с тобой, — жалуюсь я. — Рядом с тобой я чувствую себя совсем уж коротышкой.
      — Элли, не ерунди. Ты замечательно выглядишь, — говорит Надин.
      Надо сказать, я и правда постаралась, перемерила половину своего гардероба и в итоге натянула (зловещее слово!) черные брючки и серебристо-серый топ. Все-таки я действительно толстушка. Если бы стать стройной, длинной и гибкой, как Надин! Но, по крайней мере, Рассел, кажется, не возражает против моего облика. Он позвонил, когда я одевалась.
      — Я только хотел пожелать тебе хорошо провести время на концерте, — сказал он.
      — Если я туда вообще доберусь! Никак не могу решить, что надеть.
      В данную минуту я нахожусь в процессе натягивания штанов.
      — Спасите! Больше ничего не говори, а то я уже горю.
      — Успокойся, Рассел, это малопривлекательное зрелище.
      — Ты — очень даже привлекательное зрелище. По-моему, ты прекрасно смотришься в брюках — особенно в процессе их натягивания.
      — Да ну тебя! Но вообще-то ты милый. Я надела твои заколки. Они замечательные. И ты замечательный, Рассел.
      Неожиданно совсем рядом раздается мерзкий звук — Моголь подкрался сзади и теперь притворяется, будто его тошнит.
      — Элли? Ты в порядке? — встревоженно спрашивает Рассел.
      — Я-то в порядке, а вот мой младший брат Моголь в ближайшую миллисекунду лишится головы, — говорю я. — В общем, желаю тебе повеселиться на дискотеке, Рассел. Мне правда очень, очень жаль, что я не могу пойти с тобой.
      — Зато я совершенно точно знаю, куда ты со мной пойдешь, чтобы загладить свою вину, — говорит Рассел с загадочным смешком.
      — Я с тобой куда угодно пойду, Рассел, — говорю я, в результате чего Моголь принимается так бурно изображать тошноту, что его и в самом деле чуть не выворачивает наизнанку.
      Я не стала отрывать ему голову. Мне так здорово, что я просто смеюсь над ним.
      Вот и сейчас мне здорово, и плевать, если я и выгляжу здоровой (по размерам).
      — Я так счастлива! — пою я опять, а Надин весело подхватывает мотив. Проходит десять минут, и нам уже не так весело. Магды до сих пор нет, а билеты-то у нее.
      — Почему она всегда опаздывает? — спрашиваю я.
      — Наверное, заболталась с каким-нибудь парнем, — говорит
      Надин. — Ты же знаешь, какая она.
      — А ты как, Надин? — тихо спрашиваю я. — Лайам наконец в прошлом, и ты готова общаться с другими мальчиками?
      — Конечно, — твердо отвечает Надин, но тут мимо проходит парень с темными волосами и бесовскими глазами, обнимая за талию какую-то девушку. Голова Надин немедленно поворачивается, как на шарнире, лицо белеет.
      Я тоже оглядываюсь и говорю:
      — Это не Лайам.
      — Знаю. Просто на минуту подумала — вдруг это он, — отвечает Надин.
      — Ах, Надди, ведь ты уже все про него знаешь. Забудь ты о нем!
      Скоро ты встретишь кого-нибудь еще.
      — Вряд ли я когда-нибудь встречу такого, как Лайам, — говорит Надин. — Хотя такого мне, естественно, не нужно.
      Надеюсь, Надин говорит серьезно. Она как-то приуныла, и я решаю сменить тему.
      — Где же Магда? — говорю я. — Почему она всегда так с нами поступает?
      — Привет, девчонки!
      Это Магда бежит к нам, ковыляя на высоких каблуках, и на ходу кокетливо машет рукой двум мальчишкам, которые с ухмылкой меряют ее взглядом.
      — Простите, я немножко опоздала. — (Все-таки Магда может довести до бешенства!) — Просто зашел Уоррен — одолжить галстук у одного из моих братьев, а вы же знаете, я всегда была в него чуточку влюблена — помните, он учился с моим братом? — ой, видели бы вы его волосы, он сделал себе такую шикарную моднющую стрижку, выглядит бесподобно, а когда увидел меня при полном параде, вдруг словно впервые в жизни меня заметил. До него наконец дошло, что я не просто глупая маленькая школьница. Ни за что не угадаете, куда он сегодня собирается! Представьте себе, он получил стипендию и поступил в Холмерскую школу, идет туда на праздник. Угадайте еще: месяца два назад он порвал со своей подружкой, поэтому собирался идти один, а тут мы с ним разговорились, и Уоррен спросил, не хочу ли я, случайно, пойти с ним! Видали? Честно говоря, искушение было большое.
      — Что?! — кричу я.
      Магда смеется:
      — Но потом я подумала: это будет не по-товарищески. Я ему объяснила, что никак не могу подвести подружек. Он так огорчился, но сказал, что все понимает. И еще угадайте: он пригласил меня на свидание на завтрашний вечер. Настоящее свидание, в ресторане, знаете, «Терраса», итальянское заведение, очень шикарное. Не то что гамбургер в «Макдоналдсе», а?
      — Везет тебе, — говорю я довольно кисло.
      — Да, но, может, хватит об этом? — говорит Надин. — Ты билеты на концерт не забыла?
      — Конечно, не забыла. Веселей, девчонки! Сегодня у нас большой девичник, верно?
      В поезде мы веселеем и дружно распеваем песенки Клоди. У вокзала Ватерлоо мы попадаем не на ту линию метро, приходится возвращаться обратно, в исходную точку, а там мы с налету врезаемся в каких-то солидных бизнесменов средних лет и хихикаем, как ненормальные, а выйдя из метро, не знаем, куда двигаться дальше, и бродим туда-сюда, пока Магда не заговаривает с полицейским, и он провожает нас до места.
      Время идет, и мы уже боимся, как бы не опоздать на концерт. Я тяну за собой Магду и Надин, но они не могут бежать на своих каблуках-ходулях. Вот мы сворачиваем на широкую улицу и видим толпу народа в футболках с портретом Клоди. Это обнадеживает, но тут мы вдруг понимаем, что все они идут не в концертный зал, а из него.
      — В чем дело? Куда вы идете? Разве Клоди не там выступает? — бросается Магда с вопросами к какой-то компании девчонок.
      — Она отменила концерт, — отвечает одна из девочек с несчастным видом.
      — Что такое? Почему? Заболела?
      — Ага, больная на голову, — сердито говорит другая девчонка.
      — Ты о чем? — не понимает Надин.
      — Что случилось с Клоди? — спрашиваю я.
      — Помните, она завела себе дружка? В прошлом месяце об этом писали во всех газетах. Какой-то поганый футболист, который недостоин целовать ей руки, — говорит третья девчонка, со злостью дергая свою футболку, так что портрет Клоди растягивается в комической гримасе.
      — Ну и что? Завести дружка — не преступление. Кажется, это Фрэнки Добсон? По мне, так он очень даже ничего, — говорит Магда.
      — Ну, так ты, наверное, считаешь нормальным, что он заставил Клоди уйти с эстрады, — говорит девочка в футболке.
      — Уйти?!
      — Из-за того, что он ей велел?
      — Но почему?
      — Вчера вечером он явился на ее концерт в Манчестере, был огромный успех. Одна моя подружка там была, она мне все рассказала по телефону. Зал был набит битком, Клоди исполнила все свои самые популярные песни, где есть настоящее чувство. Фанатки вопили и орали, как сумасшедшие. Безмозглый Фрэнки этого не перенес. Обиделся на содержание песен, потому что там много говорится о женской независимости, о том, что женщина может обойтись и без мужиков, — и вот он объявил Клоди ультиматум. Она должна прервать гастроли и больше не исполнять самые удачные свои песни, а иначе он ее бросит.
      — Так она бы послала его куда подальше! — говорит Магда.
      — Вот именно! А она, представьте себе, сказала, что он для нее очень много значит, а эстрадная карьера без него — ничто.
      — Клоди не могла такого сказать! — возмущаюсь я. — Она же кумир всех феминисток! Это было бы вразрез абсолютно со всем, что говорится в ее песнях.
      — И я тоже не поверила, хотя об этом сообщали сегодня утром на первых страницах всех бульварных газеток. И вот мы пришли на концерт в надежде, что все это просто глупые слухи, может, даже рекламный трюк. А оказалось, это правда. Концерт отменяется. Клоди прервала гастроли, как он потребовал.
      И все-таки я не верю. Мы подходим к концертному залу, чтобы убедиться своими глазами. На всех афишах Клоди прилеплены маленькие наклеечки: «Концерт отменяется в связи с болезнью певицы».
      — Может быть, она действительно заболела, — говорю я, потому что Клоди — моя героиня, я все ее песни знаю наизусть, я ловила каждое ее слово и теперь чувствую себя так, словно Клоди предала меня.
      Но Магда отправляется в билетную кассу, чтобы попробовать получить деньги обратно, и тип в кассе подтверждает все, что говорили нам девчонки.
      — Подайте, пожалуйста, заявление в письменном виде. Клоди нас кинула без всякого предупреждения, у нас сейчас нет наличности, чтобы всем вернуть деньги. Сумасшедшая, да и только: поломала карьеру ради своего Фрэнки. А он ни одной юбки не пропустит. Она и глазом не успеет моргнуть, как он от нее ускачет к очередной блондинке, и куда она тогда?
      — Как она могла так поступить? — спрашиваю я, чуть не плача.
      — Не расстраивайся, Элли. Мы тебе придумаем нового кумира, — говорит Магда.
      — А сейчас что будем делать? — спрашивает Надин. — Хочется послушать музыку. Наверное, где-нибудь что-нибудь найдется?
      — А как насчет пойти послушать нас?
      Мы резко оборачиваемся. На нас смотрят несколько парней, довольно клевых — правда, один шибко готический, с длинными черными волосами и ювелирными украшениями из массивного серебра. Надин, потрясенная, не сводит с него глаз.
      — Так у вас что… группа? — спрашивает Надин.
      — Ясное дело.
      А по-моему, дело довольно темное.
      — Пошли, Надин, — зову я.
      Напрасные усилия! Магда тоже улыбается, склонив голову набок.
      — Ах, группа? — говорит она. — А как вы называетесь?
      — Ну, название несколько раз менялось. В данное время у нас просто маленькая инди-группа *. Мы подумывали назвать нашу группу «Инди», потому что я — Дейв, он — Иан, а вот он — Ивэн, почти все инициалы в сборе. Я — лидер-гитарист, он — бас-гитара, Ивэн — ударные. Осталось только подобрать солиста по имени Невилл, или Нил, или что-то в этом духе. — Он окидывает взглядом Надин. — Или, может, солистку. По имени Надин.
      Фу! Староваты приемчики, но Надин, кажется, клюнула. Она встряхивает волосами и смотрит на Дейва сквозь длинные ресницы.
      — Вы правда ищете певицу? — спрашивает она.
      — Ясное дело! Пошли сейчас ко мне, устроим небольшой джем-сейшн?
      — Я не умею петь! — признается Надин.
      Что верно, то верно, петь она не умеет. Я-то знаю, я стою рядом с ней на уроках пения.
      — Я умею петь, — выскакивает Магда.
      — Так пошли с нами, Краснушка, — говорит белобрысый парень — Ивэн, ударник.
      — А ты как поешь, детка? — спрашивает бас-гитарист Иан, глядя на меня.
      Терпеть не могу парней, которые называют девочек «детка», как поросенка в чудном детском фильме «Бейб». Иан и сам слегка напоминает поросенка: короткий курносый нос-пятачок и довольно заметное пузцо.
      — Нам нужно домой, — говорю я твердо. — Идем, Магда. Идем, Надин.
      Магда пожимает плечами и машет парням ручкой, но Надин все не сводит восхищенных глаз с готического Дейва.
      — Мне нравятся твои перстни, — кивает она на здоровенные серебряные черепа.
      — Хочешь примерить? — Он снимает кольцо и протягивает ей.
      — Bay! Я бы все на свете отдала за такие украшения, — говорит Надин.
      — У меня их дома полно, и кресты, и разные штуки. Пойдем, посмотришь. И голос попробуешь. Видок-то у тебя что надо, правда, парни?
      Надин умоляюще смотрит на меня.
      — Пойдем, Элли? Совсем ненадолго?
      Я мотаю головой в полном изумлении.
      — Пошли. Наша тачка там, за углом.
      — Мой фургон, — говорит Ивэн, как будто рассчитывает этим произвести на нас впечатление. Он с надеждой смотрит на Магду. — До хаты Дейва всего ничего, минут десять. Правда, поедем?
      У Магды, как видно, что-то забрезжило в мозгу.
      — Да нет, пожалуй, ребята, — говорит она, берет меня под руку и кивком головы подает знак Надин. — Пошли, Над.
      Надин смотрит на нас, на Дейва. Кусает губы, не зная, на что решиться. Опускает голову, длинные волосы падают на лицо.
      — Надин! — зову я.
      — Ты всегда слушаешься подружек, Надин? — спрашивает Дейв и нежно отводит ее волосы в сторону, чтобы заглянуть в лицо.
      — Не всегда, — вспыхивает Надин. — Я поеду с тобой, Дейв. — Она с вызовом смотрит на нас с Магдой. — Встретимся на вокзале в одиннадцать, о'кей?
      Мы выпучиваем на нее глаза, как будто она и вправду спятила. Неужели она это всерьез? Хочет ехать куда-то с тремя совершенно незнакомыми парнями???
      — Надин, ну пожалуйста, — шепчу я, но я знаю, какая она иногда бывает упрямая.
      К тому же она без ума от чумовых инди-групп. Ей, наверное, кажется, что сбылись ее самые заветные мечты. Только она не понимает, что этот сладкий сон может в любую минуту обернуться кошмаром.
      — Нельзя ее отпускать с ними одну, — шепчет Магда мне на ухо. — У нее крыша поехала. Надо всем ехать, а то как бы с ней чего не случилось.
      — Ой, Магз, это же сумасшедший дом какой-то.
      — Согласна, но вместе мы выпутаемся. Может быть.
      — Магда!
      — Все-таки ведь такой случай раз в жизни бывает. А что, если они на самом деле прославятся? А Надин будет солисткой. Или… или я…
      Я не знаю, что делать. Мои подружки обе разом лишились разума. Надин уже уходит со своим Дейвом-Черепом, а Магда мило улыбается ударнику Ивэну, спрашивает, где стоит его фургон. Я, игнорируя свиненка Иана, уныло плетусь за остальными.
      Фургон — кошмарная развалюха, вся побитая и отвратительно грязная. Магда слегка теряется, и даже Надин дрогнула. Я поскорее хватаю ее за руку.
      — Надин, нельзя садиться к ним в фургон. Мы понятия не имеем, кто они такие, — уговариваю я свистящим шепотом.
      — Мы знаем, кто они такие. Они — музыканты, — говорит Надин.
      — Они, наверное, все выдумали. А если даже они музыканты, неужели ты думаешь, они правда возьмут тебя певицей, идиотка?
      — А почему нет? — обиженно смотрит Надин. — И вообще, я хочу посмотреть украшения Дейва. Правда, он просто сказочный? От него с ума сойти можно!
      — Ты с ним знакома ровно две минуты!
      — Слушай, Элли, ты сама мне говорила, что я скоро встречу кого-нибудь совершенно необыкновенного! Ты сама мне это предсказывала!
      — Да, но я не предсказывала, что ты попрешься куда-то с совершенно незнакомым парнем.
      — Ты же пошла с Расселом.
      — Это совсем другое дело. Он не такой.
      — Точно, он — просто глупый мальчишка. А тут — потрясающие ребята, — говорит Надин.
      Я не знаю, как докричаться до нее. Если у нее и была капля мозгов, теперь они, как видно, усохли до размеров горошины и болтаются в упрямой черепушке, совсем как те серебряные черепа на пальцах потрясающего Дейва. Он уже тянет Надин за собой.
      — Пошли, детка, — говорит он, распахивая перед ней дверцу фургона.
      Она улыбается ему… и залезает внутрь.
      Магда дергает головой:
      — Нам тоже надо лезть.
      — Знаю. Но это сумасшедший дом. Мы просто ненормальные.
      — Давай, Краснушка, забирайся, — говорит Ивэн, отбрасывая со лба светлые волосы. Наверное, его можно назвать красивым, если кому нравятся молодые люди этого типа. Магде, похоже, нравятся.
      — Может, пришло время рисковой жизни, — говорит она и тоже залезает в фургон.
      Ну, и я тоже лезу следом за ними, хотя и понимаю, что это БОЛЬШАЯ ошибка.

 

      До дома Дейва больше десяти минут. Ивэн ведет машину никак не меньше получаса. Я понятия не имею, где мы находимся. Неужели все это происходит на самом деле? Магда еще ничего устроилась, она сидит впереди рядом с Иваном, а у него, по крайней мере, одна рука занята рулем. А вот я сижу сзади, с Ианом, Дейвом и Надин.
      Надин с Дейвом почти сразу же принимаются изображать влюбленную парочку. Надин старательно доказывает, что она — не мраморный столб. Я не знаю, куда девать глаза. Во всяком случае, я не смотрю на Иана.
      Он как будто ко мне довольно равнодушен, и все-таки, когда на повороте меня бросает к нему, он делает попытку прижать меня к себе.
      — Не надо! — выворачиваюсь я.
      — Да что с тобой? Я так просто, по-дружески, — говорит он.
      — Не надо мне никакой дружбы. У меня уже есть друг, — говорю я с благовоспитанным видом.
      — Ну и что? У меня тоже есть подружка. Ну давай, устраивайся поуютнее.
      — Нет, спасибо.
      — Ну, как хочешь. Ты просто сопливая малявка. Бери пример с подруг. Они-то хоть умеют веселиться.
      Вот свинья! Я представляю себе, как он роется в грязи, окунув толстое розовое свинячье пузо в лужу.
      Между прочим, Магде совсем не весело. Она смеется на каждую шуточку Ивэна, но вдруг сердито отшатывается — как видно, он зашел слишком далеко.
      Надин тоже встревожилась. Она пытается отодвинуться от Дейва.
      — Где мы? — нервничает она. — Едем уже целую вечность.
      — Почти приехали. Только за угол завернуть, — говорит Дейв-Череп.
      И еще за угол, и еще, и еще… В конце концов Ивэн сбрасывает скорость, мы медленно движемся по какому-то захудалому району с заколоченными магазинами, переполненными мусорными ящиками и оборванными мальчишками, которые сосут из банок пиво, точно младенцы — молоко из бутылочек.
      — Вот мы и дома, — говорит Дейв.
      — Здесь? — Пораженная Надин выглядывает в окошко. — Неужели ты здесь живешь, Дейв?
      Впервые в жизни голос Надин звучит почти как у ее мамули.
      — А что такое, лапочка? Разве тебе не нравится дикая, вольная жизнь? — спрашивает Дейв. — Давайте вылезайте.
      Мы с Магдой смотрим друг на друга, соображая, что же теперь делать. Надин еще бледнее, чем всегда, губная помада размазалась по подбородку.
      — Караул, — шепчет она. — Пожалуй, идея была не очень удачная.
      Никогда еще я не бывала в таком жутком месте. Мальчишки с пивом орут разные гадости Магде, вылезающей из фургона. Она отвечает грубым жестом, но это их только раззадоривает.
      — Пшли отсюда, уроды, — говорит Дейв-Череп. В общем, смысл его слов приблизительно такой. Дейв снова держит Надин, чтобы она не могла убежать. Он заметил, что она жалеет, что поехала. Ох как жалеет.
      — Я и не знала, что уже так поздно, — говорит Надин. — Простите, ребята, но нам правда пора домой.
      — Мы вас отвезем. Попозже. А пока пошли, послушаем музыку.
      — Я правда совсем не умею петь, — говорит Надин.
      — Ничего страшного. Наверняка ты умеешь танцевать. Я бы с удовольствием посмотрел, как ты танцуешь, Надин.
      — Ну еще бы, — говорит Магда. — Слушайте, нам пора.
      — Не дергайся, Краснушка, — говорит Ивэн. — Мы вас отвезем.
      Попозже. Сначала выступление. Послушаем, как ты поешь.
      — У меня что-то нет настроения, — говорит Магда.
      — Тогда сначала выпьем. Чтобы расслабиться. Точно, устроим вечеринку, верно, Дейв?
      — Само собой.
      — Пошли, — говорит Свинтус Иан.
      Мы смотрим на них. Они — на нас.
      — Ну ладно, выпьем по чуть-чуть, — говорит Магда.
      — Нет! — шепчу я. — Давай сбежим, ну, пожалуйста!
      Но Магда смотрит на парней, на мальчишек с банками пива, на обшарпанную каменную мостовую.
      — Если мы сейчас побежим, они нас догонят, и тогда будет совсем плохо. Лучше пойдем с ними и постараемся смыться как можно скорее, — чуть слышно бормочет Магда.
      — Простите меня, девочки, — стонет Надин. — Это все я виновата.
      — О чем вы там шепчетесь? — спрашивает Дейв. — Пошли. За мной!
      И мы идем — а что еще мы можем сделать? Вонючий лифт поднимает нас на верхний этаж с такой скоростью, что меня начинает подташнивать. Какое облегчение — выйти на свежий воздух, но на балконе у меня от высоты начинает кружиться голова. Я вцепляюсь в поручни, кусочки шелушащейся краски прилипают к ладоням. Здания внизу кажутся какими-то ненастоящими. Мне чудится, будто по крышам можно прыгать, как по камушкам.
      — Неплохой вид, а? — Свинтус Иан останавливается прямо у меня за спиной.
      Я стараюсь отодвинуться, вжимаясь в холодный бетон. Перед глазами все кружится. Я смотрю вниз, вниз, вниз, на крошечный игрушечный мир. Свинтус суется ближе. У меня кровь стучит в ушах. Ноги не держат. Он кладет влажные ладони мне на плечи, крепко сжимает. Я тихонько вскрикиваю.
      — Что, страшно? Не бойся, я тебя держу.
      — Отпусти ее! — жалобно говорит Надин.
      — Он просто шутит, — говорит Дейв-Череп. — Пошли в квартиру.
      Наверное, мы надеялись, что в квартире будет немножко получше.
      Может, там все выкрашено в черный цвет, как в комнате Надин, с готическими украшениями, серебряными подсвечниками и причудливыми постерами на стенах. Но квартира просто унылая, почти пустая, пропахшая выпивкой и дымом от сигарет.
      — Никто и не говорил, что здесь заколдованный замок, — говорит Дейв, увидев выражение на наших лицах. Он берет в руки старую драную гитару, перебирает струны… Звучит не очень профессионально.
      — Споешь, Надин? — спрашивает он.
      Она нервно качает головой.
      — А ты, Краснушка? — Ивэн сидит на диване и хлопает себя по коленям, как будто по барабану.
      — Я что-то не в настроении, — говорит Магда.
      — Ну, это мы сейчас исправим, — говорит Дейв и кивает Иану. — слышь, ты, обеспечь выпивку.
      — Только по одной, — говорит Магда и смотрит на дверь — должно быть, прикидывает, не лучше ли сбежать, как я и предлагала.
      Дейв-Череп тоже заметил, что она смотрит на дверь. Он откладывает гитару, не спеша проходит через холл, вынимает ключ… и запирает дверь на два оборота. Потом кладет ключ в карман джинсов и ухмыляется.
      Вот так. Теперь мы действительно в ловушке. Никто не знает, где мы. Родные думают, что мы на концерте Клоди и что после концерта нас отвезут домой. Пройдет несколько часов, пока они забеспокоятся. А когда они в конце концов обзвонят друг друга и поймут, что мы пропали, что они тогда сделают? Как нас можно найти? Мы и сами не знаем, где мы находимся.
      Меня по-прежнему подташнивает. Вдруг на самом деле вырвет? Я бормочу, что мне нужно в туалет, нахожу соответствующую дверь. Запираюсь в тесной сырой комнатке и отчаянно пытаюсь придумать, как нам быть. Если бы мы сейчас сидели на концерте Клоди, наслаждаясь своим девичником! А то, что происходит, — чудовищный кошмар, и с каждой минутой становится хуже и хуже.
      Я возвращаюсь к обществу в обшарпанную гостиную. Свинтус Иан тоже достал гитару, но это, определенно, не настоящая музыкальная группа. Они успели открыть несколько банок с пивом. Магда и Надин держат в руках по банке.
      — Пейте, девчонки. — Дейв-Череп и мне бросает банку пива, я беспомощно сжимаю ее в руке.
      — Что такое? Вкус не нравится? — спрашивает он. — Я знаю, что тебе придется по вкусу. — Он достает из буфета бутылку водки. — Вот, хлебни-ка. Помогает расслабиться. — Он протягивает мне бутылку.
      — На самом деле я не пью.
      Парни гадко смеются.
      — Я смотрю, эта вообще ничего не умеет, — говорит Свинтус Иан.
      Ивэн делает попытку усадить Магду к себе на колени. Она со злостью отталкивает его.
      — По-моему, мы крупно промахнулись, — говорит Ивэн. — Это просто сопливые малявки.
      — Нет, моя Надин классная, правда, детка? — говорит Дейв. — Ну что, хочешь посмотреть мои побрякушки? Пошли сюда. — Он указывает в сторону спальни.
      — Спасибо, мне и здесь хорошо, — отвечает Надин тоненьким голоском.
      Дейв протягивает ей бутылку с водкой, она делает маленький глоток и тут же начинает кашлять.
      — Я тоже выпью, — говорит вдруг Магда, протягивая руку за бутылкой.
      Она не отпивает ни капли, просто прикладывает бутылку к плотно сжатым губам и запрокидывает донышком кверху.
      — Ну вот! — говорит она, утирая рот, как будто только что хлебнула тройную дозу. — Хорошо пошла! Ребята, а может, поставите какую-нибудь музычку на CD? Тогда мы все сможем подпевать и не будем так стесняться.
      Рев музыки немного скрашивает обстановку. Трое парней доглатывают пиво и пускают по кругу водку. Мы делаем вид, будто тоже отхлебываем из бутылки. Магда изо всех сил старается облегчить положение. Надин все отодвигается от Дейва-Черепа.
      — Погодите-ка, — говорит он и уходит в спальню. Возвращается с каким-то пакетиком. О господи, наркотики!
      — Ах, отличная идея, — говорит Надин.
      Я смотрю на нее с ужасом — но она незаметно подмигивает мне.
      Всего лишь мимолетное движение век, но этого достаточно. Магда тоже видит это и кивает. Мы наблюдаем, как Дейв-Череп, Ивэн-Барабанщик и Свинтус Иан скручивают себе своеобразные сигаретки. Дейв раскуривает свою, затягивается и передает сигарету Надин.
      — Класс, — говорит Надин и встает. Рассеянно ходит по комнате, останавливается у окна. — Шикарный вид, — говорит она, стоя к нам спиной и глядя в окно. Кажется, будто она делает глубокую затяжку, но, по-моему, она блефует. Магда тоже подходит к окну.
      — Теперь моя очередь. — Она тоже делает вид, будто затягивается.
      Я не успеваю подойти к ним — Свинтус Иан уже оказался рядом со мной.
      — Только не говори, что не хочешь немножко развлечься, мисс Примерная Девочка.
      Я глупо хихикаю, стараясь не сердить его.
      — Давай я тебе покажу, как это делается. — Он забирает у Магды самокрутку и размахивает ею у меня перед носом.
      — Конечно. Классно. Одну минуточку. — Я вскакиваю с места. — Мне нужно в туалет.
      — Ты же только что там была. Что с тобой? — спрашивает он и сам затягивается сигаретой.
      — Что-то мне нехорошо, — говорю я. — Сейчас вернусь.
      И снова я стою в туалете и ломаю голову, как нам вырваться отсюда. Смотрю вверх, на окошко. Оно слишком высоко и слишком маленькое. Очень, очень маленькое. Можно встать на сиденье унитаза, но я смогу только высунуть в окошко руку. Голова не пройдет, не говоря уже о туловище. Но… может быть, можно вылезти через какое-нибудь другое окно?
      Я выползаю из туалета и на цыпочках пробираюсь в кухню. Над замусоренной раковиной — два больших окна. Только влезть на разделочный столик, и я смогу выбраться на балкон. И Надин. И Магда.
      Я напряженно думаю.
      Включаю кран. Плещу холодной водой себе в лицо. Поливаю свой любимый жемчужно-серый топ. Потом делаю глубокий вдох и зову:
      — Магда, Надин! Подойдите сюда на минуточку, помогите мне, пожалуйста!
      Появляется Свинтус Иан.
      — Что с тобой, малявка? — спрашивает он, еле ворочая языком. — Что тут разоряешься?
      — Ой, только не смотри на меня! Меня стошнило, — говорю я. — Наверное, это из-за водки. Не хочу, чтобы ты меня видел, пока я не почищусь. Позови, пожалуйста, моих подружек. У них есть салфетки и всякое такое.
      — Черт, ну ты и правда из детского сада, — с отвращением произносит Свинтус Иан. — Ладно, ладно, позову я твоих подружек.
      Он уходит. Прибегают Магда и Надин.
      — Тебя стошнило, Элли? — спрашивает Магда.
      — Это все я виновата, — плачет Надин.
      — Тихо! Скорее! Закройте дверь. Мы вылезем в окно, — шепчу я им.
      — Ой!
      — Ты гений!
      — Легче сказать, чем сделать, — пыхчу я, закинув ногу на разделочный столик и пытаясь взгромоздиться туда целиком.
      Магда меня подпирает, Надин подталкивает, и вот я уже на столе. Хватаюсь за ручку окна. Оконная рама гнилая, поддается не сразу. Я тяну изо всех сил, поранив руку, потом снимаю туфлю и отчаянно стучу по раме. Рама сдвинулась — окно открывается! Надин уже рядом со мной, она помогает Магде забраться к нам.
      — Ой, мамочки! — говорю я. — Прыгать-то далеко. Мы себе ноги переломаем.
      — По мне, лучше сломать себе шею, чем сидеть взаперти с этими отморозками, — говорит Магда и прыгает первой. Приземляется, как кошка, даже не пошатнулась, при таких-то каблучищах! За ней спрыгивает Надин, беспорядочно болтая руками и ногами. Она приземляется на пятую точку, но тут же вскакивает: никаких повреждений.
      Моя очередь. О боже! Я смотрю в пустоту. Что, если я не рассчитаю прыжка, скакну слишком далеко и вылечу за перила балкона?
      Я сжимаю вспотевшие кулаки.
      — Элли, скорей, — шепчет Надин.
      — Прыгай, как объясняла миссис Хендерсон. Согни колени, сгруппируйся и спружинь, — зовет Магда.
      Я прыгаю. Сгруппировываюсь. Не то чтобы мне удалось спружинить. Я спотыкаюсь, пошатываюсь на подгибающихся ногах. Но я уже внизу, на холодном, надежном бетоне.
      — Так, теперь мотаем отсюда. — Магда жмет кнопку лифта.
      — Хорошо хоть, они обкурились. Не сразу прочухаются, — говорит Надин.
      — Ну давай, лифт!
      Я тычу пальцем в кнопку. Никакой реакции. Мы судорожно оглядываемся на дверь квартиры. В любую минуту они могут кинуться в погоню.
      — Давайте лучше пешком по лестнице, — предлагаю я.
      И мы бежим по коридору к лестнице. Какое-то странное ощущение. Я почему-то кренюсь набок. Неужели подвернула ногу? И тут до меня доходит.
      — Туфля! Осталась на кухне!
      — Возвращаться не будем, — пыхтит на бегу Магда.
      — Это были мои лучшие туфли, от Shelley, — стенаю я.
      — Я накоплю денег и куплю тебе новую пару, Элли, — задыхаясь, обещает Надин. — И тебе тоже куплю, Магда. Выбирайте за любую цену! Я так виновата перед вами.
      — Может, на следующем этаже попробуем снова вызвать лифт? — спрашивает Магда.
      — А если они уже сели в него наверху? — возражаю я.
      — Ой, верно! Ладно, бежим дальше.
      Вниз, вниз, вниз, вниз. Колготки у меня порвались. Все больнее ступать босой ногой на холодный бетон. Коленки болят, в груди колет, воздуху не хватает, а ведь мы еще не спустились и на половину пути. Вниз, вниз, вниз, вниз. Я вся в поту, волосы растрепались, одна жемчужная заколочка вот-вот упадет. Я подхватываю ее — только бы не потерять! Я думаю о Расселе. Вниз, вниз, нечем дышать, как больно ногу… Что, если они уже гонятся за нами? Если теперь поймают, что они с нами сделают?
      — Скорее!
      — Я не могу! — задыхается Надин.
      — Никогда в жизни не пойду больше на занятия чечеткой, — стонет Магда.
      Вниз, вниз, вниз, вниз… И вдруг мы в последний раз сворачиваем за угол и оказываемся во дворе — по крайней мере, на уровне улицы.
      — Сюда! — командует Магда.
      — Нет, подожди. Давайте поближе к стене, чтобы они нас не увидели, если станут смотреть с балкона, — говорю я.
      Мы огибаем «башню», ноги подкашиваются после этих бесконечных ступенек.
      — Откуда мы приехали?
      — Не помню.
      — Неважно, главное — выбраться отсюда.
      Мы несемся рысью вперед, проскакиваем арку, поворачиваем за угол — и неожиданно натыкаемся на парней с пивом.
      — Ого, гляньте! Опять те дуры набитые.
      — Вон та, что мне фигу показала. Я ее беру.
      — А мне вон ту, с большими этими самыми, — говорит другой и пытается схватить меня.
      Моя рука взлетает, бьет его по лицу. Он с криком отшатывается, держась за голову. Приятели удивленно таращатся на него.
      — Быстрее, — говорю я, и мы опять бежим.
      Обежав чуть не весь квартал, замечаем выход и наконец-то оказываемся на дороге.
      — Куда теперь? — еле выговариваю я.
      — К ближайшему метро, — говорит Магда.
      — Здорово ты этому типу врезала, Элли! — восхищается Надин.
      — Холодное оружие! — Я показываю им зажатую в кулаке заколку.
      — Надо было тем, в квартире, тоже так врезать! — говорит Магда.
      — Нет, они бы разозлились, и все могло закончиться очень, очень плохо, — говорит Надин.
      — Слушайте, не верится, что все это на самом деле, правда? — говорю я. — Я к тому, что мы сейчас должны бы смотреть концерт Клоди, а вместо этого бродим по незнакомым улицам, а за нами по пятам гонятся озверевшие пьяные наркоманы.
      — Перестань! — Надин нервно оглядывается через плечо. — Сама не понимаю, как я могла быть такой дурой. Спасибо вам, девчонки, что не бросили меня.
      — Не зря же мы подруги, — говорит Магда. — Э, где мы все-таки находимся?
      — Может быть, мы уже не на Земле. Может, перед концертом Клоди мы выпали в альтернативное время. Я хочу сказать, разве это возможно, чтобы Клоди отказалась от карьеры певицы ради какого-то дефективного приятеля? Ничего подобного! В реальности она сейчас поет себе на сцене, а мы сидим в зале и подпеваем, правильно? А в этом ненормальном времени мы застряли на какой-то завалящей планете и пропадаем тут среди всех этих жутких парней…
      Едва я произнесла эти слова, из дверей паба вываливаются двое пьяных мужиков и налетают прямо на нас. Мы взвизгиваем.
      — Извините, девчонки!
      — Мы вас не ушибли?
      — Перебрали малость.
      — Ну, не такую уж малость.
      — А вы куда направляетесь?
      — Такие славные девочки не должны гулять одни так поздно.
      Этого нам можно не объяснять. Дядечки как будто относительно безобидные, но рисковать не хочется. Мы бросаемся бежать.
      — У меня такое ощущение, как будто я участвовала в круглосуточном марафоне по аэробике, — сообщаю я, ловя воздух ртом, как только мы заворачиваем за угол.
      — Миссис Хендерсон может нами гордиться, — слабым голосом отзывается Надин.
      — Миссис Хендерсон скорее должно быть за нас стыдно, потому что мы весь вечер вели себя, как последние дурехи, — говорю я, замедляя шаги. — Слушайте, это же тупость — бегать вот так наугад. Давайте спросим кого-нибудь, где здесь метро.
      На углу нам попадается видеомагазинчик, который открыт допоздна.
      Мы заходим туда и спрашиваем. Человек за прилавком качает головой.
      — Извините, девочки, метро в этом районе нет. Можно доехать автобусом до центра, но я не уверен, когда ближайший рейс. И потом, в автобусах бывает неспокойно, когда народ расходится из пивных. Я бы не хотел, чтобы моя дочка так ездила.
      — Караул, что же нам делать? — говорит Магда.
      — Может быть, позвонить домой, — говорю я.
      — Папа меня убьет, — говорит Надин.
      — И мой, — говорит Магда.
      — Мой тоже, — говорю я. — Но мы же не можем всю ночь бродить по улицам, правда?
      — А если взять такси? — подает идею Надин. — Только у меня нет с собой наличных.
      — И у меня нет, — говорю я.
      Мы обе с надеждой смотрим на Магду.
      — У меня не хватит на такси через весь Лондон и еще до самого дома, — говорит она. — Но можно доехать на такси до ближайшего метро, а билеты на поезд у нас есть.
      — В котором часу уходит последний поезд? — спрашиваю я с тревогой.
      — Не знаю. Наверное, поздно, — говорит Магда.
      — Сейчас и так поздно, — говорит Надин.
      — В этой альтернативной реальности всегда поздно, — говорю я.
      — Закройся, Элли! И так страшно, а тут еще ты выдумываешь, — говорит Магда.
      — По крайней мере, мы вместе. — Надин берет нас под руки.
      — Но в альтернативном мире существуют двойники. Может быть, одна из нас — поддельная! — говорю я. — Может, это ты, Надин: ты нас нарочно заманила к этим уродам. А может, это ты, Магда. Сейчас вскочишь в такси и уедешь, а нас с Надин бросишь здесь. А может, это я?
      — Только не ты, Элли. Никто на свете не способен запрограммировать такого чудика, как ты, — говорит Магда и вдруг начинает подпрыгивать и махать руками.
      — Это я такой чудик? — спрашиваю я.
      — Такси! — вопит Магда.
      Теперь мы все втроем подпрыгиваем и машем руками, такси останавливается, и мы забираемся внутрь.
      — Боюсь, у нас, к сожалению, не очень много денег, — начинает Магда.
      — Тогда, боюсь, вам, к сожалению, придется вытряхиваться из машины, — отвечает таксист, но в глазах у него пляшут веселые искорки. — Вот ведь сумасшедшие девчонки! Так сколько там у вас денег — и куда вам надо?
      Магда машет пятифунтовой бумажкой, мы с Надин извлекаем несколько монеток.
      — Не так плохо, — говорит водитель, но когда Магда объясняет, где мы живем, он тревожно присвистывает. — Нет, девчонки, так далеко я вас не повезу, даже если б у вас были деньги.
      — Хоть до ближайшей станции метро? — просит Магда.
      — Вот теперь вы дело говорите. А дальше поездом с вокзала Ватерлоо?
      — Да, мы на это надеемся. Вы не знаете, когда последний поезд?
      — Я как-то не очень уверен. Поехали, что ли, а, девчонки? Билеты на поезд у вас уже есть?
      — О, да, — отвечаю я и тут же впадаю в панику, не найдя билета в кармане.
      — Спасите, где билет? — Я лихорадочно роюсь по карманам.
      — Какая-то ты рассеянная, — говорит таксист. — Я смотрю, и туфлю забыла надеть!
      Я шевелю пальцами бедной замерзшей ноги в рваной колготине.
      — Не то чтобы забыла, — бормочу я.
      — Это все я виновата, — вздыхает Надин.
      — С вами, часом, ничего не случилось? — спрашивает таксист.
      — Чуть не случилось, — отвечаю я. — Мы сбежали в последний момент.
      — Ну и девчонки пошли, прямо не знаю! Вам лет-то сколько? Пятнадцать?
      Мы раздуваемся от гордости и оставляем его в заблуждении.
      — Нынче вам разрешают гулять допоздна. Уверен, вы воображаете, будто все на свете знаете, но иногда вы делаете такие глупости! Вот посмотри-ка на себя, мисс Кудряшка! Что теперь будешь делать, без билета и без денег?
      — Ага! — Я с торжеством вытаскиваю билет, скомканный на самом дне кошелька. — Нашла!
      — Везучая ты, — смеется водитель.
      Мы все очень везучие, потому что таксист довозит нас до самого вокзала Ватерлоо, причем останавливает счетчик на пяти фунтах и наотрез отказывается взять наши медяки.
      — Позвоните на них из автомата своим папочкам, когда сойдете с поезда, — говорит он. — Нехорошо, когда такие славные, приличные девочки бродят по улицам среди ночи.
      Но нам не приходится звонить папочкам. Ни за что не угадаете, кого мы встречаем в последнем ночном поезде! Мистера Виндзора — с подружкой, они сидят рядышком.
      — Боже праведный! Элли! Надин! И Магда, — говорит мистер Виндзор.
      Он потрясающе выглядит в футболке с длинными рукавами и V-образным воротом, в черной куртке и черных брюках — просто класс!
      — Это Миранда, — говорит он.
      Миранда тоже выглядит потрясающе: длинные черные волосы, заплетенные в причудливые косички, большие карие глаза, гибкая фигура в крошечном полосатом топике и черных джинсах.
      — Привет! Вы — ученицы Гая? — спрашивает она, хихикая.
      Гай!!!
      Мы тоже хихикаем — правда, в смехе Магды слышатся истерические нотки.
      — Что это вы гуляете так поздно? — спрашивает мистер Виндзор.
      — Долгая история, — говорю я. — Мы поехали на концерт Клоди Коулмен. Это очень хорошая певица…
      — Мы знаем, — говорит Миранда. — Я сама ее поклонница. Мы с Гаем тоже поехали на концерт. Но поскольку концерт отменили, мы с ним исколесили пол-Лондона, искали, куда бы еще пойти, и в конце концов откопали чудесное местечко: музыка в стиле кантри, и какая-то печальная блондинка замечательно подражала Тэмми Уинетт — «Стой за своего парня», представляете? И даже исполняли ковбойские танцы.
      Надин вздрагивает.
      — А вы, девочки, чем занялись вместо концерта?
      Мы мнемся. Пожимаем плечами. Надин смущается, Магда уже давно смутилась. Приходится отвечать мне.
      — Мы устроили девичник, — говорю я и быстро меняю тему: завожу разговор о Клоди и ее песнях. Как правило, я могу болтать о Клоди часами, но довольно трудно поддерживать разговор в течение всего пути, тем более что Магда и Надин больше помалкивают.
      Мы выходим на одной и той же станции. Мистер Виндзор нерешительно смотрит на нас.
      — Как же вы, девочки, доберетесь до дому? Вас кто-нибудь встречает?
      — У нас все в порядке, — говорю я.
      Мистер Виндзор кивает, но Миранда прищуривает глаза.
      — Это значит, что вас встречают, или нет?
      — Нет, — признаюсь я.
      — Так, может, нам послужить вам таксистами? — вздыхает мистер Виндзор.
      — Мы не маленькие, — говорит Магда.
      — Разумеется, нет, — успокаивает ее Миранда, — но поздно ночью на станции небезопасно. Я, например, всегда трушу, когда возвращаюсь из города после встречи с подружками, и обязательно прошу Гая, чтобы он меня встретил. Так что, пожалуйста, позвольте нам вас подвезти. Тем более что у вас на троих всего пять туфель.
      Магда вынуждена сдаться. Я ей искренне сочувствую. Мало того что у мистера Виндзора имеется подружка, она еще к тому же: а) исключительно хорошенькая и б) исключительно симпатичная. Я внимательно присматриваюсь к ней, ища, что бы можно было охаять завтра вместе с Магдой, но прицепиться решительно не к чему. Тогда я начинаю рассматривать мистера Виндзора в надежде углядеть признаки старческого маразма, чтобы потом поделиться своими наблюдениями с Магдой, но волосы у него все такие же темные и блестящие, квадратные плечи ни капельки не сутулятся.
      Он спрашивает наши адреса и развозит нас по домам одну за другой. Логически Магда должна быть последней, но он делает небольшой крюк, чтобы доставить ее первой. Может быть, он на самом деле не так уж спокойно отнесся ко всей этой истории. Похоже, он не рассказал Миранде про внезапный визит Магды.
      — Какая милая девочка! И такие чудесные волосы. Но она такая застенчивая, — говорит Миранда после того, как Магда выскакивает, пригнувшись, из машины и ныряет в свою парадную дверь.
      Мы с Надин подталкиваем друг друга локтями в темноте. Впервые в жизни Магду назвали застенчивой!
      — Она в классе тоже всегда молчит, Гай? — спрашивает Миранда.
      — О, Магда — человек настроения, — отвечает он. — Так, Надин, ты следующая.
      На прощание Надин в последний раз сильно жмет мне руку в знак извинения.
      Я остаюсь в машине с мистером Виндзором и Мирандой.
      — И как тебе нравятся уроки Гая? — спрашивает Миранда светским тоном.
      — Миранда! — говорит мистер Виндзор.
      — Замечательные уроки, — честно отвечаю я.
      — Правда? — говорит Миранда. — В первую неделю полугодия он так нервничал! Ты в каком классе, Элли?
      — В девятом.
      — Ага! Он особенно боялся девятого класса. Считал, что вы будете его жутко донимать.
      — Замолчи, Миранда, — говорит мистер Виндзор.
      — Ах, милый, не нужно этого стесняться! В итоге он прискакал домой в страшном восторге, сказал, все прошло великолепно. Собственно говоря, он до сих пор в восторге от своих девятиклассниц. По его словам, вы у него все высокоодаренные.
      — Миранда, я сейчас тебя катапультирую, — грозится мистер Виндзор, но сам смеется.
      — Там есть одна такая девочка, настоящий талант. Она рисует всякие безумные карикатуры, но у нее здорово получаются и серьезные портреты. Что-то не припомню, как ее зовут? — говорит Миранда.
      — Кто это?
      Они оба смеются. Надо мной.
      — Ты же должна понимать, Элли, что ты у Гая — лучшая ученица. Он без конца тебя расхваливает.
      — Ой! Я хотела сказать, классно! — Я совсем заговариваюсь, на седьмом небе от счастья. Лучшая ученица! Я сияю, сидя на заднем сиденье. Просто удивительно, что сыплющаяся от меня звездная пыль не освещает все вокруг.
      Я вхожу в дом, все еще сияя. Несмотря на все сегодняшние передряги, я все-таки успела вернуться за одну минуту до полуночи, как Золушка.
      Сбрасываю в холле оставшуюся туфлю и стараюсь немного успокоиться перед тем, как войти в гостиную. Папа дремлет перед телевизором, Анна переживает муки творчества с очередным хитрым джемпером на тему игрушечных мишек. К джемперу на шерстяном шнурке подвешен маленький вязаный медвежонок.
      — Хорошо провела время на концерте своей Клоди? — спрашивает она, так и сяк пристраивая болтающегося медвежонка.
      Маленькая заминка. Проще ответить «Да», и дело с концом. Так я и поступаю.
      — Магдин папа забрал вас после концерта? — спрашивает папа.
      — Конечно, — говорю я. — Анна, у этого мишки такой вид, как будто он повесился.
      — Знаю, знаю, но я понятия не имею, как бы еще его присобачить. Если посажу его в карман, нарушится все равновесие рисунка, а мне нужно закончить к завтрашнему дню.
      — Просто безумие набирать столько работы, — зевает папа. — Ну ладно, я пошел спать. Брось, Анна, завтра доделаешь, ты же совсем без сил.
      — Нет, я должна как-то его прикрепить, — говорит Анна.
      — А может, посадить его на «липучку»? — предлагаю я.
      — Точно! Ах, Элли, ты гений, — Анна награждает меня поцелуем.
      — Я бы не стал высказываться столь категорично, — папа обнимает нас обеих за плечи. — Но ты умница, Элли. Приятно, что теперь между нами все честно. Конец дурацкому вранью, правильно?
      — Правильно, — поддакиваю я, готовая проглотить свой лживый язык.
      Ну ничего. Они никогда не узнают.
      Роковые слова! В субботней газете напечатана статья о Клоди Коулмен и о том, как она отменила свой концерт.
      Ка-ра-ул!
      — Элли! — гремит папуля.
      Над моей головой бушует гроза. Я пытаюсь объяснять снова и снова.
      Все без толку.
      Звонит Магда. Ее мама тоже прочла статью.
      Звонит Надин. Ее мама — то же самое.
      Сегодня мы собирались во второй половине дня пройтись по магазинам. Нас не пускают. Теперь нам очень-очень долго не разрешат выходить из дому никуда, кроме школы.
      Звонит Рассел.
      — Элли, привет! Как дела? Понравился концерт? У нас на дискотеке была тоска зеленая. Я даже рад, что тебя там не было, все оказалось дико глупо и душно. Я ушел раньше всех — так скучно подпирать стенку вместе с другими унылыми парнями, без девочек. Да я бы и не захотел общаться с теми девочками, что там были. Куда им до тебя, Элли. В общем, я пошел домой пораньше, и папа был страшно доволен и сказал, он рад, что я наконец стал вести себя как ответственный человек, и он снимает с меня домашний арест! Можно устроить настоящее свидание. Сегодня вечером! Помнишь, я говорил, что знаю, куда хотел бы пойти?
      Давай сходим на сеанс в семь тридцать, «Девчонки гуляют еще позднее»?
      Он еще идет в «Рио».
      — Рассел, есть одна проблема.
      — Не бойся, что фильм страшный. Я буду все время держать тебя за руку, обещаю. Все говорят, что «Девчонки гуляют еще позднее» — классный фильм. Конечно, это не какое-то великое произведение искусства, просто хорошее развлечение.
      — Рассел…
      — Но ты не беспокойся, если тебе действительно не нравится, не обязательно его смотреть. Пойдем, куда ты захочешь.
      — Я не смогу пойти на «Девчонки гуляют еще позднее». Мне самой нельзя гулять допоздна. И даже рано нельзя. Ох, Рассел, я по уши в неприятностях. Теперь меня не выпускают из дома, и это надолго.
      Я рассказываю ему все. Рассел молчит. Слушает. Ругает меня, требует, чтобы я больше не смела так глупо рисковать. Стонет, что нам так и не удастся никуда пойти.
      — Значит, снова тайные встречи в «Макдоналдсе» после уроков?
      — Похоже на то.
      — Ну ладно, видно, ничего не поделаешь. Когда-нибудь мы все-таки пойдем с тобой куда-нибудь, правда?
      — Само собой.
      — Хорошо. Потому что ты для меня очень много значишь, Элли. — Короткая пауза. Я слышу, как у него перехватывает дыхание. — Элли… Я люблю тебя.
      У меня тоже перехватывает дыхание. Я быстро оглядываюсь, чтобы убедиться, что Моголь не сидит поблизости в засаде.
      — И я люблю тебя, — шепчу я и вешаю трубку.
      И тут же снова снимаю. Кому позвонить раньше — Магде или Надин?
      Скорее, скорее рассказать им, что мне сказал Рассел!
 

      Москва • Росмэн • 2006
      Литературно-художественное издание
       ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА
      Уилсон Жаклин
      ДЕВЧОНКИ ГУЛЯЮТ ДОПОЗДНА
      Перевод с английского И. Изотовой
      Иллюстрации Н. Шэррата
      Ответственный редактор Т. Н. КУСТОВА
      Художественный редактор С. В. ЛЕБЕДЕВА
      Технический редактор А. Т. ДОБРЫНИНА
      Корректор Л. А. ЛАЗАРЕВА
      Девчонки гуляют допоздна: Повесть / Пер. с англ. М. Лахути.
      ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС»
      Сканирование, распознавание, вычитка — Глюк Файнридера
 
      Jacqueline Wilson
      GIRLS OUT LATE
      Copyright ©Jacqueline Wilson,
      1999 Illustrations copyright © Nick Sharratt, 1999
      This edition is published by arrangement with David Higham Associates
      Ltd and Synopsis Literary Agency.
      Cover/inside illustrations are published by arrangement with
      Random House Children’s Books, one part of the Random House Group Ltd.