Сначала шла масса заумной юридической терминологии, но потом началось интересное - что кому завещано. Чистый миллион был завещан бессменному ассистенту Хэнли доктору Эдварду Дерру. Адвокат, державшийся в стороне от остальных, сделал пометку и сказал что-то насчет перехода завещанной суммы к жене Дерра миссис Дерр, в соответствии с его завещанием. Джим догадался, что адвокат представляет миссис Дерр. Пожилая пера экономка и садовник Хэнли - получили каждый по четверти миллиона. Женщина разрыдалась. Приют Святого Франциска тоже получил четверть миллиона.
      Билла, по-видимому, потряс размер этой суммы.
      - Нам не истратить такие деньги! - сказал он хрипло.
      У Джима взмокли ладони.
      Остался только я.
      - "И наконец, - проговорил мистер Бутби, - я оставляю все прочее мое состояние, всю мою собственность и капитал Джеймсу Ионе Стивенсу".
      У Джима пересохло горло.
      - Что... что составляет это "все прочее"?
      - Мы еще не рассчитали размер состояния с точностью до пенни, - сказал мистер Бутби, глядя на Джима поверх очков, - но полагаем, что ваша доля составит примерно около восьми миллионов долларов.
      Джим почувствовал себя так, будто из зала внезапно выкачали весь воздух. Он услышал, как рядом коротко вскрикнула Кэрол, сразу же прикрывшая рот рукой. Билл вскочил на ноги и хлопнул Джима по плечу.
      - Неплохое "примерно"! - крикнул он.
      В следующие несколько минут на Джима обрушились улыбки, поздравления и рукопожатия. Он воспринимал все это словно сквозь туман. Ему бы прийти в восторг, танцевать от радости на столе, но он чувствовал себя обманутым и не мог скрыть разочарования. Чего-то не хватало.
      Наконец они с Кэрол остались в зале наедине с Джо Кеттерли, который с умопомрачительной скоростью заученно говорил:
      - ...поэтому, если вам понадобится юридический совет о том, как распорядиться вашей долей наследства, вообще любой совет, прошу без колебаний обращаться ко мне.
      Он сунул Джиму в руку свою визитную карточку. Джим вдруг понял, почему ему оказывается такое почтение: он теперь потенциальный богатый клиент.
      - Вы ведь хорошо знакомы с делами Хэнли? - спросил он, глядя на карточку.
      - Да, очень хорошо.
      - Есть ли какое-нибудь упоминание в его бумагах о том, по какой причине он оставил такое большое наследство именно мне?
      - Нет, - ответил Кеттерли, покачав головой. - Причина не упоминается. Вы хотите сказать, что не знаете ее?
      Джиму не терпелось уйти отсюда. Найти тихое место и наедине с Кэрол поговорить обо всем, что произошло. Восемь миллионов долларов! Неожиданно он стал богачом, и это чертовски пугало его. Теперь все будет по-другому, именно это его и страшило. Он не хотел, чтобы деньги изменили их с Кэрол жизнь.
      - Можно мне получить копию завещания?
      - Разумеется.
      - Благодарю. А дом? Он теперь мой?
      - Да. - Он протянул Джиму конверт. - Тут ключи. Нам придется попросить вас прийти сюда еще раз, чтобы подписать документы для официального вступления в наследство, но...
      Джим взял конверт.
      - Прекрасно, будем поддерживать связь.
      Он потянул Кэрол из зала в холл и обрадовался, заметив, что Билл еще не ушел, но радость его померкла, когда он увидел, с кем Билл разговаривает, стоя у лифта.
      2
      - Проклятье! - выругался сквозь зубы Джим.
      Кэрол взглянула на него. Он, казалось, был сейчас взвинчен даже больше, чем до чтения завещания. Она надеялась, что он станет самим собой сдержанным, ироничным Джимом, но вместо этого он стал мрачен и раздражителен.
      Возможно, у него еще не прошел шок. Что до нее, то, видит Бог, она не может прийти в себя от потрясения. Восемь миллионов долларов! Невообразимая сумма. Мозг отказывался осмыслить ее. Ясно было одно - наследство изменит всю их жизнь. К лучшему, молила, она Бога.
      - Что не так, Джим?
      Он указал рукой:
      - Смотри, кто с Биллом.
      Кэрол узнала высокого, неряшливого вида мужчину с длинными черными волосами и прыщеватым лицом.
      - Джерри Беккер? Что он тут делает?
      Джим не успел еще ответить, как Беккер повернулся к ним, приветственно раскинув руки.
      - Джим Стивенс! Наследник состояния Хэнли! То, что надо! Не двигайтесь с места!
      Он поднял висевшую у него на шее камеру и успел сделать снимок. Кэрол только дважды видела Джерри Беккера - оба раза на рождественских вечеринках в "Монро экспресс", - но он не понравился ей с первого взгляда. Он был нестерпимо навязчив: затаскивал собеседника в угол и, дымя ему в лицо, болтал о себе, всегда только о себе. Гости на вечеринках спихивали его друг другу. Он был тучен, но это не мешало ему носить облегающие рубашки. Складка жира нависала над его кожаным, трехдюймовой ширины поясом. Хотя его возраст приближался к тридцати годам, он будто оптом приобрел все, что отличало хиппи - бороду, длинные волосы, замшевую куртку с бахромой, рубашку цвета галстука, брюки-клеш и отвращение к мылу. Недоставало только пары вязок бус.
      Кэрол, в принципе, не отвергала хиппи и потому свою неприязнь к нему могла объяснить лишь тем, что он воплощал для нее всех, кого ее мама называла "скользкий тип". Кэрол знала, что Джим тоже не любит Беккера.
      - Привет, Джерри, - сказала она, стараясь быть вежливой.
      В этот момент перед Биллом остановился лифт. Джим потянул ее за руку, и они вошли вслед за ним.
      - Пока, Джерри, - сказал Джим.
      Но они были недостаточно расторопны. Беккер успел-таки втиснуться между смыкающимися створками.
      - Эй, парень, ты ведь не собираешься удрать от меня без интервью, правда, Стивенс?
      - Что ты тут делаешь, Джерри?
      - Ты что, шутишь? Самый богатый житель Монро гибнет в катастрофе, а один из моих коллег из "Экспресса" оказывается в числе его наследников! Это ли не сенсация?!
      Стоя теперь близко, Кэрол видела чешуйки перхоти в грязных волосах Беккера. Кожа в его проборе и над бровями была красной, раздраженной и тоже в перхоти. А еще она подумала: "Когда, интересно, он в последний раз чистил зубы?" - и отодвинулась к стенке лифта.
      - Я разговаривал со святым отцом, - кивнул Беккер в сторону Билла, - и рассказывал ему о своей работе в "Трибьюн". Оказывается, его приют получил хорошее наследство. А как ты себя теперь ощущаешь? - обратился он к Джиму.
      Кэрол взглянула на Билла. Он улыбнулся в ответ и округлил глаза, будто спрашивая: "Где вы отыскали этого типа?" Она неожиданно осознала, что с момента, когда они пришли, он впервые смотрит ей прямо в глаза. За все утро он ни разу не взглянул на нее и упорно отводил глаза, стоило ей посмотреть в его сторону.
      - У меня все в порядке, - осторожно ответил Джим.
      - Прекрасно! - Беккер вытащил блокнот. - А нельзя ли подробнее?
      - Послушай, Джерри, - сказал Джим. В нем росло раздражение. - Я не хочу обсуждать это сейчас. По правде говоря, ты несколько навязчив.
      Лицо Беккера скривилось в гримасу, которую он ухитрился сделать и презрительной, и обиженной.
      - О, понятно, Стивенс. Не успел ты получить в наследство немного денег, как сразу же отворачиваешься от друзей.
      Кэрол почувствовала, как напрягся Джим, и положила руку ему на рукав. В это время лифт остановился на нижнем этаже, и двери открылись. Выходя в вестибюль, Джим сказал:
      - Не сейчас, Джерри. Приходи завтра примерно в полдень в особняк Хэнли, и я дам тебе эксклюзивное интервью...
      - В особняк Хэнли? Неплохо. Почему туда?
      - Теперь он принадлежит мне.
      Беккер, по-видимому, был слишком ошарашен, чтобы последовать за ними, когда они быстро вышли на улицу.
      - Полагаю, необходимо отпраздновать это дело, - сказала Кэрол, когда они свернули за угол и убедились, что он их не догонит. Солнце уже стояло низко, и на Парк-авеню лежали холодные темные тени. Она потянула Билла за рукав. - И на этот раз ты идешь с нами, никаких оправданий.
      Билл выглядел взволнованным.
      - Я правда не могу. Я должен вернуться, и потом... - Он расстегнул пальто и показал на свою сутану. - Вы ведь не хотите, чтобы зануда священник пошел с вами и испортил весь праздник?
      - Так, - сказала Кэрол, - подумаем. Мы на полпути между "Ксавье" и "Риджисом". Безусловно, в одном из них должен быть иезуит твоего роста, который одолжит тебе светскую одежду.
      - Да, я знаю одного парня в "Ксавье" примерно моего сложения, но...
      - Тогда все решено. - Она посмотрела на Джима. - Верно?
      Джим хитро улыбнулся и достал ключи от машины.
      - Едем в город. "Дж. Кэрролл" нас повезет.
      - Джон Кэрролл?
      - Нет, "Дж. Кэрролл". Это машина, а не иезуит.
      На лице Билла появилась гримаса боли.
      - Надеюсь, это не модель "нэш"?
      - Именно.
      - Какой ужас! - Билл усмехнулся. - Ладно. Но только, если вы уверены, что вас не атакует еще один журналист - будущий лауреат Пулитцеровской премии, вроде этого Джерри.
      Они дружно рассмеялись и направились к гаражу. Впервые в этот день, безотносительно к неожиданно привалившим миллионам, Кэрол почувствовала себя счастливой.
      3
      РЕСТОРАН АМАЛИИ "МАЛЕНЬКАЯ ИТАЛИЯ" (ДАРЫ МОРЯ)
      - Помнишь Джерри Шауэра? - спросил Джим, наворачивая спагетти на вилку. Он наконец начал успокаиваться. Они сидели только втроем на этом конце стола. На другом - увлеченно беседовала шепотом чернокожая пара. Кьянти подали хорошее, спагетти с чесночно-масляным соусом - такие, как он любил.
      - Конечно, помню, - ответил Билл с полным ртом - он ел скунгилли "фра дьяволо". В свитере с вырезом лодочкой и вельветовых штанах в широкий рубчик, которые одолжил у приятеля, он напоминал студента-старшекурсника. Наш центральный защитник.
      - Правильно. Женился на Мэри Эллен Ковач. В прошлом году у них родился ребенок.
      - Правда?
      - Да. Они назвали ее Эйприл.
      - Красивое имя, - сказал Билл и тут же чуть не подавился. Не может быть, Эйприл Шауэр? Получается "апрельский ливень"? Он посмотрел на Кэрол в поисках подтверждения. - Это что, шутка?
      Кэрол покачала головой, потом рассмеялась. И вот они уже хохочут все трое. Джим не мог понять, почему им так весело сегодня. Может быть, из-за вина? Три раза у них начинались приступы смеха. Наконец они успокоились.
      Все было, как в прежние времена. Джиму вспомнился Билл Райан таким, каким он знал его в юности. Длиннорукий парнишка, самый быстрый на футбольном поле в команде "Ястребы" школы Скорбящей Божьей Матери, Скорбящей по футболу, как называли ее ребята. Билл здорово умел перехватывать мяч, а Джим был неутомимым форвардом при нападении и защитником на линии при обороне. Он удерживал инициативу в своих руках на протяжении всей игры. Билл обезоруживал противников своей быстротой и тем, как обрабатывал мяч ногами, Джим пугал их непобедимой силой, когда блокировал мяч, и свирепостью, с которой овладевал им. Он до сих пор не мог избавиться от чувства вины, вспоминая, с каким удовольствием буквально таранил игроков другой команды, и слыша, как они кричат от боли, когда он расшвыривал их или бросал на землю. Он толкал их сильнее, чем это было необходимо, бил изо всех сил. И причинял увечья многим из них, некоторым очень серьезные. Теперь он был рад, что в колледже Стоуни-Брук не было футбольной команды. Иначе он, вероятно, играл бы в ней, и бойня продолжалась бы. Повзрослев, он научился сдерживать свою склонность к насилию. В этом помогла женитьба на Кэрол.
      Интересно, доктором Хэнли тоже владела страсть к насилию? Сумел ли он побороть ее, как это сделал Джим?
      Он снова стал думать о Билле. Райан был уважаемым членом футбольной команды, но никогда по-настоящему не принадлежал к их компании. Когда разговоры в раздевалке переходили от школьных дел и спорта к тому, кто последний щупал Мэри Джо Манси, Билл незаметно уходил. Тем не менее он был нормальным парнем. Он творил чудеса с карбюраторами и ходил на танцы Организации католической молодежи, танцевал там с девушками и даже в течение нескольких лет довольно постоянно встречался с Кэрол. Но он всегда оказывался на шаг в стороне от остальных ребят, у него как-то не получалось петь с ними хором. Он был одним из тех, кто слышит другую, свою музыку.
      Некоторые из ребят дразнили его за то, что он такой правильный, но Джим никогда в этом не участвовал. Билл ему всегда нравился. С Биллом он мог обсуждать проблемы, о которых другие ребята и понятия не имели. Серьезные вещи, идеи. Они оба очень много читали и часто обсуждали книга. Он до сих пор помнил их спор о книге Эйна Рэвда "Атлас пожал плечами" сразу после того, как она вышла в свет. Они редко соглашались в чем-нибудь. Именно поэтому их разговоры были такими интересными. Билл всегда воспринимал вещи возвышенно. Джим называл его идеалистом, а Билл окрестил Джима циником. Сначала Джима поразило, что Билл после школы поступил в семинарию иезуитов.
      - А я-то думал, ты пойдешь в механики, - вспоминал он свою шутливую реплику в адрес Билла. Но, поразмыслив, Джим пришел к выводу, что этого следовало ожидать. Он ведь знал, что Билл верит в Бога и в Человека, в добродетель и порядочность как воздаяние. Верил тогда и, очевидно, верит и теперь. В этом было нечто обнадеживающее в наш век, когда Бог умер.
      А теперь Билл служит в приюте Святого Франциска. Забавно, как все возвращается на круги своя.
      - Приятно видеть, что ты смеешься, старик, - сказал Билл.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ты выглядел довольно мрачным для парня, только что ставшего богачом.
      - Сожалею, - ответил Джим, зная, что Билл прав, и действительно не желая омрачать своим видом радостное событие. - Да, Хэнли этим завещанием отвалил мне кучу денег. Жаль только, что он не добавил к ним парочку слов.
      - Таких, как "моему сыну"? - сказал Билл.
      Джим кивнул. Ему было приятно, что Билл настроен на его волну. Старая связь, не подверженная помехам, волна дружбы, на которой они всегда общались, продолжала действовать.
      - Да, это было бы здорово.
      - Вряд ли кто-нибудь станет сомневаться, что ты его сын.
      - Но этого недостаточно. Я хочу знать о себе все. Какой я национальности? При звуках какого гимна я должен салютовать? Вскакивать при первых нотах Марсельезы или плакать от умиления, когда слышу "Дэнни бой"? Должен ли я прятать в спальне свастику и каждый вечер тайно возглашать "Зиг хайль" или мне следует поехать на несколько лет в кибуц? Если мой родитель Хэнли, откуда, черт побери, родом он сам?
      - Если судить по твоим гастрономическим пристрастиям, - сказала Кэрол, - ты, хотя бы отчасти, итальянец.
      - По крайней мере, ты знаешь, кто твой отец, - сказал Билл. - Кто был твой отец. Ясно, что он никогда не забывал тебя.
      - Да, но он мог узаконить меня в письменном виде.
      Он почувствовал, как Кэрол накрыла его руку своей.
      - Ты вполне законный для меня, - сказала она.
      - Я тоже считаю, что ты вполне законный, - добавил Билл. - Чего еще ты хочешь?
      - Ничего, - ответил Джим, не в силах сдержать улыбку. - Может быть, только сообразить, кто моя мама.
      Билл возвел глаза к небу.
      - Боже, научи этого человека довольствоваться тем, что он имеет... хотя бы на сегодняшний вечер. - Он посмотрел Джиму в глаза. - А позже я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь.
      - Замечательно! А что, если мы слиняем отсюда и направимся в Гринвич-Виллидж? В кафе "Что?" сегодня вечер любительских групп.
      4
      Кафе "Что?" В Гринвич-Виллидже
      Билл потряс головой: в ушах у него звенело. "Что?" представляло собой длинную узкую комнату. У левой стены посредине была устроена сцена. Квартет типа группы "Любители полных ляжек", называвший себя "Пурпурная пастель Гарольда", освобождал сцену от своих инструментов для следующего выступления.
      - Громко, но неплохо, - сказал Билл Джиму и Кэрол. - Довольно гармонично. И мне понравился номер на стиральной доске.
      - Они не перспективны, - возразил Джим, одним глотком допивая бутылку пива. - Немного от "Роллинг Стоунз", немного от "Ложек", кое-что от "Битлов", чуточку "Бирдсов". Мне лично они понравились, но хороших сборов они не сделают. Не то звучание. Какая-то мешанина. Но все же лучше тех, что выступали первыми и исполняли Халила Джибрана в стиле ядреного рока. Ух!
      Билл не удержался от смеха.
      - Джим Стивенс - самый строгий в мире критик. Джибран не так уж плох.
      Кэрол тронула Билла за руку.
      - Давай вернемся к тому, о чем ты говорил, пока эта музыка не оглушила нас. Насчет поездки в Нъю-Хэмпшир. Ты действительно считаешь, что у Маккарти есть шанс на первичных выборах?
      - Думаю, да.
      Он потянулся за пивом не потому, что хотел сделать глоток, а для того, чтобы избежать прикосновения руки Кэрол. Оно было так приятно - ее рука, теплая и мягкая, пробуждала воспоминания, которым лучше было не просыпаться. Он посмотрел на Кэрол.
      Кэрол Невинс - теперь Стивенс. Девочка, неужели я когда-то был влюблен в тебя? Водил в кино, держал тебя за руку, обнимал за плечи и за талию, целовал на прощание. Не больше. Детская любовь. Теперь ты - женщина. У тебя изменилась прическа, фигура стала женственней, но твоя улыбка так же дразнит, а глаза у тебя все такие же лучистые и голубые.
      Билл понимал, что Кэрол станет для него проблемой. Уже стала. Сколько ночей он не мог уснуть в обычное для себя время из-за эротических мыслей о Кэрол!
      Все годы в семинарии он старался приучить себя к автоматическому соблюдению обета целомудрия, к тому, чтобы стать в известном смысле бесполым. Это оказалось не так трудно, как он думал. Сначала он научился подходить к этой проблеме как к форме добровольного откладывания исполнения желаний на более поздний срок. День за днем он откладывал сегодняшние сексуальные порывы на завтра, но это завтра никогда не наступало. Откладывание было бесконечным.
      С годами это стало проще. Потребовалось время, но теперь он умел мысленно отгораживаться от соблазнов и желаний, грозящих бедой, и предавать их забвению до того, как они проникнут в его сознание или повлияют на его либидо.
      Так почему же это не получается, когда дело касается Кэрол? Почему он оказался не в силах не допускать ее в свои мысли с тех пор, как увидел на прошлой неделе?
      Может быть, потому, что Кэрол была из прошлого. Ни одна женщина не могла занять места в его сердце сегодня, но Кэрол жила в саду его души до того, как он окружил его стеной. Он думал, что его чувства к ней давно умерли и ушли в прошлое, но, очевидно, ошибался. Старые корни еще не засохли.
      Разве не глупость все это целомудрие?
      Сколько раз он слышал этот вопрос... от других, от себя самого! Кто-то, настроенный враждебно, даже процитировал Маркса, мол, очень просто стать святым, если не хочешь стать мужчиной. Билл в ответ только пожал плечами. Целомудрие входило в комплект, было частью обета, который он взял на себя перед Богом: ты отказываешься от власти, богатства, секса и всего другого, что мешает отдать свою энергию целиком Богу. Самоотречение укрепляет веру.
      Билл осознавал глубину своей веры. Она переполняла его сердце и владела его разумом. Он гордился тем, что не был ни аскетом, устремленным в небеса, ни мальчиком-переростком, прислуживающим при алтаре. Обеими ногами он стоял в реальном мире. Его вера была зрелой, опиралась на интеллект, не полагаясь на библейские мифы и притчи. Он, конечно, читал жития святых и их писания и, разумеется, де Шардена, но он еще штудировал Хайдеггера, Киркегаарда, Камю и Сартра.
      Он без труда справился с ними. Но может ли он справиться с Кэрол?
      - Я не верю Маккарти, - говорил Джим.
      Билл не мог не рассмеяться.
      - Ты снова стал циником?
      - Он никогда и не переставал им быть, - заметила Кэрол.
      - Будем говорить серьезно, - сказал Джим, наклоняясь к нему. - Я просто не доверяю кандидатам, зацикленным на одной проблеме. А по существу, я не доверяю кандидатам вообще, вот и все. Политика, похоже, портит любого, кто ею занимается. Люди, которые могли бы стать лучшими кандидатами, не обладают достаточно дурным вкусом, чтобы участвовать в выборах.
      - Мне кажется, что Юджин Маккарти - исключение, - возразил Билл. - И я считаю, что у него есть все шансы победить в Нью-Хэмпшире. Новогоднее наступление во Вьетнаме повернуло большую часть общественности страны против войны.
      Джим покачал головой.
      - Надо сначала навести порядок в собственном доме и поблизости, а уж потом заботиться об остальном мире. Поступай мы все так, у нас меньше оказалось бы хлопот с делами в мире. Хочешь еще пива?
      - С удовольствием, - ответил Билл.
      - Ладно. Послушаем следующую группу. Если они будут ужасны, я знаю более тихое местечко, куда можно пойти.
      5
      Эмму Стивенс буквально вырвало из объятий сна внезапное движение рядом с ней. Иона вдруг сел в кровати.
      - Что случилось?
      - Я должен уйти!
      Голос его звучал резко и встревоженно. Это испугало Эмму. Иона никогда не делал поспешных движений, не выказывал беспокойства. Казалось, он рассчитывал все свои поступки. Можно было подумать, что у него нервы из медного кабеля.
      Но сейчас он был напряжен. Она видела, как он сидит в темноте, прикрыв ладонью здоровый глаз, и всматривается в ночь слепым глазом, будто что-то видит им..
      - У тебя было видение?
      Он кивнул.
      - И что ты видел?
      - Ты не поймешь.
      Он вскочил с кровати и начал натягивать одежду.
      - Куда ты?
      - Ухожу из дому. Мне надо торопиться.
      Эмма сбросила с себя одеяло.
      - Я с тобой.
      - Нет! - Это прозвучало, как удар хлыста. - Ты только помешаешь. Оставайся дома и жди.
      И он выбежал из комнаты.
      Эмма снова натянула на себя одеяло. Она дрожала. Она даже не могла вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы муж торопился. Нет, вспомнила. Зимой 1942 года... он тогда спешил в приют.
      6
      Иона бежал по Глен-Коув-роуд.
      Может случиться непоправимое.
      Иона не был уверен, каким именно образом, но Тот скоро окажется в смертельной опасности. Возможно, по чисто житейской случайности, а может быть, это козни другой стороны. Он точно не мог сказать, но ему надо спешить, иначе вся прожитая им жизнь потеряет смысл.
      Он закрыл рукой правый глаз. Да... вот... на западе красное свечение знак опасности, зримый левым глазом.
      Вся моя жизнь потеряет смысл.
      Ему казалось, что он всегда готовился к этому, к тому, что происходит в эти дни. Но нет, не всегда. Только после того, как ему исполнилось девять лет. Именно тогда Иона узнал, что он не такой, как другие.
      Он вспомнил тот день в 1927-м, когда река с грохотом ворвалась на улицы их города во время наводнения, которое потом в книгах по истории было названо разрушительным наводнением в Большой долине Нижней Миссисипи. До этого он думал о себе - когда вообще о себе думал, - что он обыкновенный мальчик с фермы, как все. Он сжигал живьем жуков, отрывал крылья у бабочек, мучил и убивал котят не больше и не меньше, чем другие мальчишки, и получал от этого удовольствие. У родителей он вызывал беспокойство, и они даже побаивались его. Но разве детство дано нам не для того, чтобы узнавать, пробовать? Он считал, что все ребята ведут себя так же, как он, но не знал наверняка, так как у него не было ни братьев, ни сестер, ни настоящих друзей.
      Великое наводнение изменило все его ощущения и представления. К счастью, он был вне дома, у сарая, когда хлынула вода. Двор представлял собой море грязи после многодневных дождей. Он услышал грохот, похожий на шум большого поезда, мчащегося с уклона, поднял глаза и увидел стену грязной коричневой воды, бешено крутившей какие-то обломки и устремившейся в его сторону.
      Он сумел вовремя добраться до гигантского дуба, стоявшего посреди двора. Вода уже лизала подошвы его ног, когда он взобрался на нижние ветки дуба. Толстый ствол качался и стонал под ударами вздымавшейся воды, но корни удерживали его.
      Он услышал треск, похожий на взрыв, и посмотрел в сторону дома. До его высокого убежища донесся пронзительный вопль матери, но он не услышал голоса отца, и тут же толща воды раздавила в лепешку и разнесла в щепки их дом. Сарай рухнул, и его унесло вместе со скотом и обломками дома.
      Однако Иона не избежал увечья. Особенно большая волна смыла его с ветки, на которую он опирался. Падая, он изо всех сил вцепился в какой-то сук, и торчащая ветка вонзилась в его левый глаз. Боль молнией ударила в мозг, он взвыл от этой муки, но не отпустил сук, нашел новую опору и подтянулся наверх, куда не доходила вода. Потом он забрался еще выше и закрыл рукой кровоточащую глазницу вытекшего глаза. Его рвало, он раскачивался взад и вперед от боли, которая жгла, как раскаленный уголь.
      Вода поднималась все выше, но дерево стояло твердо. Постепенно день угасал, переходя в вечер. Точно так же острая боль в глазу сменилась ноющей. Стремительный поток воды замедлился: теперь он превратился в небыструю реку, текущую на юг.
      Мимо стали проплывать предметы, самые разные, в том числе живые: кричащий ребенок, в ужасе цеплявшийся за конек крыши; рыдающая женщина на бревне; тонущий скот, мычащий и захлебывающийся; мужчина, спрыгнувший с каких-то обломков и плывший к дереву, на котором сидел Иона, но напрасно его унесло течением, и он пропал из виду.
      Маленький Иона, сидя высоко и оставаясь сухим, смотрел на все это своим уцелевшим глазом из безопасного убежища на ветке дуба. По всем правилам, он должен был испытывать ужас, печаль и отчаяние, лишившись родных и своего дома, потерять дар речи и даже впасть в ступор от травмы, которую получил, и от разрушений и смертей вокруг.
      Но ничего этого не случилось. Напротив, он чувствовал, как бедствие придает ему сил. Он цеплялся за ветки дуба и жадно вглядывался в каждый проплывающий мимо труп, в каждого, кто пытался спастись. А когда стало совсем темно, он вслушивался в звуки ночи, в крики отчаяния и боли, в вопли ужаса, набираясь от них сил.
      Муки и страх других действовали как бальзам на его собственную рану, унимая боль. Он еще никогда не чувствовал себя таким сильным, таким жизнеспособным.
      Он хотел, чтобы это продолжалось.
      К его огорчению, вода спадала слишком быстро. Вскоре подплыла лодка, и сидевшие в ней солдаты сняли его с ветки, как беспомощного котенка. Солдаты отвезли его в церковь в горах, превращенную во временную больницу. Там ему обработали кровоточащую глазницу и уложили спать.
      Но он не мог спать! Он должен был бодрствовать, ходить и смотреть, упиваясь разрушениями, потерями, смертями вокруг. Он бродил среди руин по кромке медленно спадавшей воды. Он видел детей, плакавших о собственных родителях, братьях и сестрах, видел взрослых, оплакивающих своих детей и близких. Он видел сотни мертвых животных - собак, кошек, коров, коз, цыплят, а иногда ему попадались трупы людей. Если никого не было рядом, он тыкал мертвецов палкой, чтобы выяснить, можно ли проколоть насквозь их вздувшиеся останки.
      Иона наслаждался гнетущей атмосферой, из всех сил стараясь скрыть свой восторг и не разразиться счастливым смехом.
      Он знал, что должен вести себя тихо, выглядеть угрюмым и потерянным, как все окружающие. Потому что понял: он не такой, как люди вокруг него. Вообще не такой, как остальные люди.
      Долгие годы проб и ошибок научили его скрывать свою непохожесть. Со временем он нашел законное, даже полезное применение своим страстям. С годами он узнал, что обменял один вид зрения в левом глазу на другой. Именно это другое зрение подняло его с постели сегодня ночью.
      Его здоровый глаз сверкал; Иона с силой вдавил акселератор в пол.
      7
      "Бэк Фенс", Гринвич-Виллидж
      Кэрол с облегчением посмотрела на Джима, возвращавшегося из туалета. Стоило им с Биллом остаться на несколько минут наедине, и они сразу почувствовали неловкость. Билл делался таким скованным, когда они были одни!
      - Как насчет того, чтобы выпить еще? - спросил Джим.
      Кэрол уже перешла на пепси, и Джиму пора бы остановиться, считала она. Кэрол сказала бы об этом, но не при Билле, чтобы не выглядеть женой, которая пилит Мужа. Поэтому она промолчала.
      Кроме того, Джим пока не заговорил о раках.
      - Еще по стакану, - сказал Билл, - и отчаливаем.
      Они оба как бездонные бочки, подумала Кэрол. И как это в них столько вмещается?
      - А ты, Кэрол? - спросил Джим, показывая на ее стакан.
      Она посмотрела на коричневую жидкость, уже согревшуюся до комнатной температуры, на тонкую маслянистую пленку на ней - кто здесь моет посуду? и решила ограничиться тем, что осталось в стакане.
      - С меня хватит. И мне кажется, с вас обоих тоже.
      - Не-а, - смеясь, ответил Джим. - Мы только начинаем.
      Он заказал еще два пива, затем повернулся к Биллу и ткнул в него пальцем.
      - А ну быстро! "Теология - это антропология".
      - Уф! - Билл сощурился. - Думаю, что Фейербах.
      - Верно. А как начет: "Мы идет к тому времени, когда вовсе не будет религии"?
      - Бонхёффер.
      - Я поражен, - сказал Джим.
      - Не прослеживается ли в этих цитатах одна и та же мысль? Что хочет ею сказать главный атеист местного значения?
      Кэрол стала думать о своем. При том, как мало они обращали на нее внимания, она могла бы остаться дома, в Монро. Здесь было потише, в этом "Бэк фенс", на углу Бликер и еще чего-то. Никаких музыкантов, только пластинки. В данный момент тихо звучало "Вдоль по Бродвею". Сравнительная тишина дала возможность Джиму и Биллу поговорить, и они увлеклись, как два первокурсника, занятых поисками смысла жизни и смысла вещей вообще.
      Может быть, это мужское дело. Мужские контакты - так это, кажется, называют.
      Билл взглянул на нее и радостно улыбнулся, по-видимому, при Джиме чувствуя себя лучше в ее присутствии. Похоже, он в гармонии с собой. Человек, который знает себя, идеалист, убежденный, что строит свою жизнь именно так, как хочет. Кэрол была уверена, что он не чужд амбиций, и ему конечно же знакомо чувство неудовлетворенности, но это никак не проявляется, не то что у ее мужа - бушующие в нем страсти всегда выплескиваются наружу. Джеймс - скептик, отвергальщик (есть такое слово?) общепринятых истин и расхожих суждений.
      Как ни странно, ей нравились обе крайности.