У Кэрол мелькнула мысль: что хуже - вовсе не иметь ребенка или потерять его от такой страшной, коварной и чертовски непредсказуемой болезни, как лейкемия? И тут же пришел ответ: нет никакого сомнения, лучше иметь ребенка, конечно, лучше!
      Кэрол молила Бога, чтобы она была способна иметь ребенка, и поскорее.
      Они с Джимом мечтали создать полноценную семью, и она надеялась, что сможет внести в это дело свою лепту.
      У ее матери были затруднения по этой части. Она не скоро понесла Кэрол, и, хотя после рождения дочки не оставляла усилий родить еще, второй ребенок так и не появился.
      Видимо, Кэрол унаследовала от матери подобного рода проблемы. Так говорил доктор Галлен. Месячные у нее всегда приходили нерегулярно, и хотя они с Джимом следовали указаниям доктора Галлена уже почти год - вели график ее менструальных циклов и всякое такое, - ничего не получалось.
      Может быть, ничего и не получится. Страшная эта мысль преследовала ее день и ночь.
      Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы у нас родился ребенок. Пусть будет один-единственный. Мы не станем жадничать. После этого мы возьмем приемных детей, тех, кому нужна семья. Но дай нам хоть одного собственного ребенка.
      Дэнни сложил картинку, но ему не хватало кусочка левого уха Микки. Мальчик посмотрел на них.
      - Кушочка не доштает, - сказал он, показывая на картинку.
      Я помню, как это огорчительно, подумала Кэрол.
      - Миссис Стивенс! - Мать Дэнни вывела ее из задумчивости. - Кажется, вас зовет вон та медсестра.
      Кэрол подняла глаза и увидела дежурную сестру с телефонной трубкой в руках. Та поочередно показывала на телефон и на Кэрол.
      Звонил Джим, голос его звучал взволнованно.
      - Кэрол, у меня замечательные новости: мы с тобой богаты!
      - Джим, о чем ты?
      - Я нашел своего настоящего отца! Приходи домой, и я все тебе расскажу!
      Настоящего отца?
      - Джим, я не могу. Что все это...
      - Забудь свою работу. Приходи домой! У нас много дел! Я жду!
      И он повесил трубку, не слушая ее возражений. И тут в сумятице ее мыслей всплыла одна его фраза.
      Я нашел своего настоящего отца.
      Почему это не потрясло ее? Она знала об отчаянных попытках Джима отыскать своих кровных родителей. Они оставались безуспешными. Теперь она должна бы радоваться за него.
      Вместо этого она почувствовала, как от страха у нее побежали по спине мурашки.
      3
      Пока Кэрол ехала домой, мысли ее метались между Прошлым, настоящим и будущим. Она подумала о том, как счастлив должен быть Джим. Он так долго искал своих настоящих родителей. Что же сегодня произошло? Как он нашел отца? Эта новость пробудила в ней воспоминание о своих родителях, умерших уже почти десять лет назад. В тысячный раз она задумалась о том, как бы отнеслись родители к ее браку с Джимом Стивенсом. Им не очень-то нравились Иона и Эмма Стивенс, хотя они их мало знали. Отец с матерью, без сомнения, предпочли бы Билла Райана, но он стал священником.
      Кто бы мог подумать, что Кэрол Невинс, сама "Мисс католическая школа", кончит тем, что выйдет замуж за Волка, чокнутого на футболе? Только не Кэрол!
      Но видели бы вы его в ту пору в игре! Сам он редко забивал голы. Чаще расчищал дорогу другим нападающим, и делал это с явным удовольствием, оставляя за собой на поле сбитых с ног игроков - некоторых с серьезными травмами.
      Но мог Джим оказаться и удивительно отзывчивым. Именно такого Джима полюбила она в том страшном для нее 1959 году, когда ее родители погибли дождливой туманной ночью при лобовом столкновении с трейлером на скоростном шоссе. В одно мгновение - как только раздался звон бьющегося стекла и скрежет металла - она стала сиротой. Горе буквально раздавило ее, заставило замкнуться в себе, а ужас при мысли, что она внезапно осталась одна-одинешенька на свете, делал ее отчаяние еще более безысходным.
      Ее спас Джим. До того он был просто однокашником и другом, героем футбольных битв, которому она изредка назначала свидания. Ничего серьезного. Никто из мальчиков в школе не значился тогда в ее поклонниках. За несколько месяцев до этого она перестала встречаться с Биллом Райаном. Между ними не раз пробегала искра, но его застенчивость и сдержанность сразу же гасили пожар любви, не давая ему разгореться. Когда мир вокруг нее готов был рухнуть, Джим оказался рядом. Многие из друзей Кэрол выражали ей сочувствие и пытались утешить; тетка Грейс, единственная сестра отца, работавшая в городе медсестрой, взяла отпуск и поселилась с ней. Но только Джим, казалось, понимал ее, чувствовал то, что чувствует она.
      Именно тогда Кэрол смутно ощутила, что он тот человек, за которого она хочет выйти замуж. Однако прежде, чем это произошло, они провели вместе четыре года в новеньком Университете штата - Стоуни-Бруке. И только когда они учились на третьем курсе и лежали вместе в постели в местном отеле, Джим признался ей, что он приемыш. Он скрывал свое происхождение много лет, боясь, что это может повлиять на ее отношение. Она помнила, как удивилась его опасениям. Какое ей дело до его предков? Разве кто-то из них лежал рядом с ней в постели в ту ночь?
      И вот наконец окончание университета; они - выпускники Стоуни-Брука 1964 года. Джим с дипломом журналиста, она - работника социальной сферы. Они начали трудиться, уже не расставались и в 1966 году поженились. Свадьба была скромной. Джим, облаченный в смокинг, с трудом выдержал церемонию венчания. Ему, столь не похожему на других, пришлось следовать общепринятым правилам; атеисту - давать обет перед священником лишь в угоду Кэрол и ее тетке Грейс; человеку, который отвергает ритуалы, - участвовать в одном из самых первобытных.
      - Все в порядке, - сказал он ей перед началом церемонии. - Значение имеет только то, какова будет дальнейшая наша совместная жизнь, которая последует за этим шаманством.
      Она не забыла тех его слов. Они лаконично отражали сочетание цинизма и искренности - все то, что она любила в Джиме Стивенсе.
      Кэрол повернула на подъездную дорожку и увидела их дом. Она выросла в этом аккуратно оштукатуренном одноэтажном белом домишке с черными ставнями. Зимой садик при нем выглядел уныло - голые деревья и розовые кусты, поникшие от холода рододендроны.
      Весна, весна, я не могу тебя дождаться.
      Но в доме было тепло, а Джим, словно ребенок накануне Рождества, только что не стоял на голове от возбуждения.
      В свежей сорочке и обтягивающих джинсах, пахнущий лосьоном "Олд спайс", с волосами, еще мокрыми после душа, он схватил ее в объятия, едва она переступила порог дома, и закружил по комнате.
      - Ты не поверишь! - кричал он. - Мой отец - старый доктор Хэнли! Ты замужем за малым, у которого гены Нобелевского лауреата!
      - Успокойся, Джим, остынь немножко, - сказала Кэрол. - Что ты несешь?
      Он поставил ее на пол и, захлебываясь, рассказал о письме и о "железных" выводах, которые из него сделал.
      - Ты уверен, что не увлекаешься, Джим? - сказала она, снимая пальто.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      - Боюсь показаться тебе занудой, но ведь пока никто еще не называет тебя молодым мистером Хэнли, не так ли?
      Его улыбка погасла.
      - И не будет так называть. Я останусь Джеймсом Ионой Стивенсом до конца своих дней. Не знаю, почему Хэнли подкинул меня в приют, и то, что он богат и знаменит, не имеет никакого значения. Иона и Эмма Стивенс усыновили и вырастили меня. Для меня мои родители - они.
      Тогда почему ты так долго и упорно искал своих кровных родителей? вертелось у Кэрол на языке. Странно, что Джим, долгие годы одержимый этой мыслью, теперь рассуждает по-другому.
      - Пусть так, Джим. Но я не хочу, чтобы ты снова тешил себя надеждами, а потом испытал боль разочарования. Сколько раз ты брал ложный след и всегда очень огорчался, когда он заводил тебя в тупик.
      Она вспомнила, как много дней на протяжении учебы в колледже и после него они провели, роясь в старых архивах приюта Святого Франциска для мальчиков. После их женитьбы Джим наконец отказался от поисков. Она думала, что он навсегда оставил мысль выяснить, кто были его настоящие родители.
      И тут вдруг эта история с письмом.
      - Но теперь все иначе, разве ты не видишь? Не я разузнаю, ищу, а меня ищут. Представь себе, Кэрол, что получается. Я был найденышем. Мне не исполнилось и двух недель, когда меня в буквальном смысле нашли на ступеньках приюта. Не хватало только завывающей вокруг метели, чтобы все выглядело, как литературный штамп. Никаких следов моих родителей, и вот теперь, через двадцать шесть лет, человек, которого я лично не знал, никогда даже не встречал, упоминает меня в своем завещании. Знаменитый человек. В сороковые годы, такие далекие по духу от хиппи и свободной любви наших дней, известный ученый вроде него мог опасаться скандала. - Джим замолчал и посмотрел на нее. - Уяснила картину?
      Она кивнула.
      - Хорошо. Теперь скажи мне, любимая, что в таком случае сразу же приходит в голову, когда стараешься понять, почему богатый старик упоминает в своем завещании найденыша?
      Кэрол пожала плечами.
      - Ладно, очко в твою пользу.
      Он широко улыбнулся.
      - Так-то! Я не псих!
      Его улыбка всегда обезоруживала ее.
      - Нет, ты не псих.
      Зазвонил телефон.
      - Это, вероятно, меня, - сказал Джим. - Я звонил в адвокатскую фирму, и они обещали перезвонить мне.
      - О чем ты спрашивал?
      Он бросил на нее робкий взгляд.
      - О моем настоящем... кровном отце.
      По его репликам она почувствовала, как он расстроен тем, что у адвоката нет никаких сведений на этот счет. Наконец Джим закончил разговор и повернулся к ней.
      - Знаю, что ты сейчас скажешь. Ты спросишь, почему это так для меня важно? Какое это имеет значение?
      Она сочувствовала ему и в то же время не понимала. Ей хотелось сказать: "Ты - это ты. Твое происхождение ничего не меняет".
      - Я спросила бы об этом не впервые, - сказала она.
      - Да, ты права. Я хотел бы бросить все это, но не могу. Как тебе объяснить? Это похоже на то, как человек, утративший память, оказался в одиночестве на корабле, который занесло в Марианскую впадину; он старается остановить судно, бросает якорь, но тот не достает до дна, и корабль по-прежнему несет в неизвестном направлении. Человек думает: знай он откуда началось плавание, он смог бы сообразить, куда плывет. Он оглядывается назад, а там только пустынное море, и у него рождается ощущение, что он лишен прошлого. Это своего рода генетическая и социальная амнезия.
      - Джим, я понимаю. Я чувствовала то же самое, когда погибли мои родители.
      - Нет, то было другое. Случилась трагедия: их не стало, но ты, по крайней мере, их знала. И если бы даже они погибли на другой день после твоего рождения, все равно это было бы другое. Потому что ты могла бы потом рассматривать их фотографии, говорить с людьми, которые их знали. Они существовали бы в твоем сознании и подсознании. У тебя остались бы корни, которые вели в Англию, Францию, куда-нибудь еще. Ты была бы каплей могучего потока, участвовала бы в общем движении. У тебя было бы прошлое, которое подталкивало бы тебя вперед.
      - Но, Джим, я никогда не думаю о подобных вещах. Никто о них не думает.
      - Потому что они у тебя есть. Ты принимаешь их за данное. Много ты думаешь о своей правой руке, ведь нет? Но если бы ты родилась без нее, тебе бы ее недоставало каждый день.
      Кэрол подошла и обняла его. Он прижал ее к себе, и она почувствовала, как отступает охватившее ее волнение. Джим умел это делать, умел заставить ее ощутить себя спокойной и уверенной.
      - Я буду твоей правой рукой, - нежно сказала она.
      - Ты всегда ею была, - прошептал он в ответ. - Но, чувствую, я нашел, что искал. Скоро это будет известно наверняка.
      - Полагаю, что тогда я тебе больше не буду нужна, - сказала она, притворно надув губы.
      - Это будет праздник, а ты останешься нужна мне всегда!
      - Да уж, смотри, чтоб так и было. Иначе я просто отправлю тебя назад в приют Святого Франциска!
      - Боже! - воскликнул он. - Приют! Почему я о нем не подумал? Может быть, нам не придется ждать до оглашения завещания. Может быть, удастся все выяснить прямо сейчас!
      - Послушай, Джим, мы смотрели эти архивы по меньшей мере тысячу раз!
      - Да, но ведь мы не искали там упоминания о Родерике Хэнли.
      - Нет, но...
      - Пошли. - Он протянул ей пальто и сорвал свое с вешалки. - Мы отправляемся в Куинс.
      4
      Эмма Стивенс в нетерпении ждала у служебного входа бойни. В этой маленькой промозглой комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем контрольных часов. Эмма не переставала растирать руки, чтобы согреть их, но она не сомневалась, что, будь сейчас даже июль, она делала бы то же самое. Казалось, охватившая ее тревога заставляла руки двигаться помимо ее воли.
      Почему Иона так долго не идет? Она просила передать, что ждет его. Ей не хотелось беспокоить его на работе, но она не в силах удержаться. Она должна поговорить с ним о том, что произошло. Иона единственный, кто может дать этому объяснение. Где он застрял?
      Эмма посмотрела на часы на руке и увидела, что прошло всего несколько минут. Она сделала глубокий вдох.
      Успокойся, Эмма.
      Она отвернулась к маленькому, затянутому сеткой окошку входной двери. Служебная автостоянка выглядела почти пустынной в сравнении с тем, какой она была до сокращения. А теперь шли толки о том, что бойня вообще закроется к концу года. Что они тогда будут делать?
      Она больше не могла ждать. Толкнув дверь, она прошла через небольшой холл и распахнула другую дверь, которая вела в помещение самой бойни. Эмма застыла на месте при виде только что освежеванной полутуши коровы; от мяса на холоде валил пар, на пол капала кровь, туша качалась и крутилась на цепи, перемещаясь по верхнему конвейеру. Почти сразу за ней двигалась следующая туша. В зале стоял запах крови, запекшейся и еще теплой, струившейся из только что перерезанного горла. Снаружи глухо доносилось мычание коров, ожидавших в загоне своей очереди.
      Эмма подняла глаза и вдруг увидела, что Иона стоит рядом, в резиновом фартуке, сером рабочем комбинезоне, черных резиновых перчатках и в забрызганных кровью суконных ботах с налипшими клочьями шерсти. Он смотрел на нее сверху вниз. Ему только что исполнилось пятьдесят, но он выглядел гораздо моложе - подтянутый и сухощавый, единственный глаз его не утратил яркой голубизны, а черты лица - твердости. Даже после тридцати лет брака при виде его у нее замирало сердце. Если бы не черная фетровая повязка на левом глазу, он был бы просто копией американского актера в одном из снятых в Италии вестернов, который они видели в прошлом году.
      - В чем дело, Эмма? - Голос у него был таким же резким, как черты лица, южный акцент - сильнее, чем у нее.
      Она почувствовала прилив раздражения.
      - Здравствуй, Эмма, - произнесла она с сарказмом. - Как хорошо, что ты пришла. Что-нибудь случилось? Все в порядке, Иона, спасибо.
      - У меня всего несколько минут, Эмма.
      Она спохватилась, что он боится потерять работу, и ее раздражение прошло. К счастью, было трудно найти человека, готового взять на себя обязанности Ионы на бойне, иначе он мог бы оказаться безработным уже несколько месяцев назад, как многие другие.
      - Извини, но я подумала, что случившееся слишком важно, чтобы отложить разговор. Джимми получил сегодня письмо от каких-то адвокатов. Он упомянут в завещании того доктора Хэнли, что погиб в авиакатастрофе на прошлой неделе.
      Иона подошел к ближайшему окну и уставился в грязное стекло. Он молчал, как ей показалось, очень долго. Наконец повернулся к ней и улыбнулся одной из своих скупых, едва заметных, улыбок.
      - Некто грядет.
      - Кто грядет?
      - Тот.
      Эмме сразу стало не по себе. Неужели Иона опять начинает свои безумные речи? Он странный человек, ее Иона. Даже после всех этих лет вместе Эмма до конца не понимала его, но не переставала любить.
      - О чем ты говоришь?
      - Я почувствовал это больше недели назад, но как-то странно неясно. Я не был уверен, а теперь знаю точно.
      За долгие годы Эмма научилась верить предчувствиям Ионы. Он обладал каким-то сверхчутьем, иногда просто невероятным. Порой казалось, что он даже видит своим отсутствующим левым глазом. Самым поразительным был случай в 1942 году, когда он почувствовал, что ребенок, которого им предстоит усыновить, уже находится в приюте Святого Франциска для сирот.
      Воспоминание об этом дне вернулось к ней как озарение. Ветреное январское утро всего через месяц после нападения японцев на Пёрл-Харбор; ослепительно яркое солнце, солнечные блики на мокрых от тающего снега тротуарах. Иона не находил себе места от волнения: предыдущей ночью у него снова было видение. То самое, которого он ждал с тех пор, как они переехали в Нью-Йорк.
      Куинс! Ему было знамение, куда они должны направиться в Куинсе. И непременно оказаться там рано утром.
      Иона верил этим видениям. Он руководствовался ими в своей жизни, в жизни их обоих. За годы до того он получил знак переехать вместе с ней из Миссури в Нью-Йорк и начать там новую жизнь, объявив себя католиками. Эмма не поняла тогда, зачем все это; она вообще редко понимала мотивы поступков Ионы, но, как всегда, не перечила ему. Он был ее мужем, она - его женой. Если он хочет, чтобы она отказалась от баптизма, пусть будет так. Она все равно не была примерной баптисткой.
      Но зачем переходить в католичество?
      С того дня, как она с ним познакомилась, Иона никогда не выказывал интереса к религии, но теперь он настаивал, чтобы они зарегистрировались в католическом приходе, каждое воскресенье ходили в церковь и сделали все, чтобы их запомнил священник.
      Зачем все это было нужно, Эмма узнала в то январское утро 1942 года. Когда они подъехали к приюту Святого Франциска для мальчиков, Иона сказал, что ребенок, которого они хотели, уже находится там, а войдя в приют, чтобы подать заявление об усыновлении младенца, они сообщили, что всю жизнь исповедовали католическую веру.
      Никто не мог доказать обратного.
      Ребенок, о котором мечтал Иона, попал в приют накануне. Иона внимательно осмотрел ребенка, в особенности его ручки. Эмме показалось, что муж убедился - ребенок тот, которого он ждал.
      Они прошли через мучения бесконечных проверок, в том числе их родословной, бытовых условий, и прочую ерунду, но все это окупилось. В конце концов они стали счастливыми родителями мальчика, которому дали имя Джеймс. Мальчик - величайшее счастье в жизни Эммы Стивенс, большее даже, чем Иона, хотя она преданно любила мужа.
      И теперь она верила видениям Ионы так же безоглядно, как он сам. Потому что без них она никогда не имела бы Джима.
      - Значит, знаменитый доктор Хэнли - его отец, - сказал Иона, главным образом обращаясь к себе. - Интересно. - Потом он повернулся к Эмме. - Это знамение. Вот оно, начало. Близится наше время. Тот начинает обретать власть и богатство. Это знак, Эмма, добрый знак.
      Эмме хотелось обнять его, но она удержалась из-за покрывавшей его одежду крови. Добрый знак - так он сказал. Хорошо, если он добрый для Джимми. Волна противоречивых чувств захлестнула ее, она расплакалась.
      - В чем дело? - спросил Иона.
      Эмма покачала головой.
      - Не знаю. После всех этих долгих поисков... в конце концов дать ему, возможность узнать, кто его настоящие родители... - Она снова зарыдала. - Я не хочу его терять.
      Иона снял перчатку и ласково положил руку ей на плечо.
      - Я понимаю твои чувства, но теперь осталось ждать недолго. Мы скоро будем вознаграждены за все.
      Вот снова он ходит вокруг да около.
      Она схватила его руку обеими руками и стала молить Бога, чтобы никто не отнял у нее Джимми.
      Глава 2
      1
      - Отец Билл! Отец Билл!
      Отец Уильям Райан, член ордена иезуитов, узнал голос взывавшего к нему. Это был Кивин Флаэрти, шестилетний местный ябеда и разносчик новостей. Райан поднял глаза от текста своей ежедневной проповеди и увидел мчавшегося к нему через холл рыжего мальчишку.
      - Они опять дерутся, отец Билл!
      - Кто?
      - Никки и Фредди! И Фредди сказал, что обязательно убьет Никки!
      - Передай им, чтобы они немедленно перестали драться, иначе обоих ждет плетка.
      - Они до крови подрались, святой отец!
      Билл вздохнул и захлопнул требник. Придется самому разбираться. Фредди был на два года старше Никки и примерно на сорок фунтов превосходил его в весе. К тому же стоило его разозлить, и он бросался на обидчика, как разъяренный бык. Похоже, язык Никки снова доставил ему кучу неприятностей.
      Выходя из кабинета, Билл прихватил висевшую в углу у дверей плетку, которой так боялись его воспитанники. Кивин бежал впереди. Билл поспешно следовал за ним, делая вид, однако, что вовсе не торопится.
      Он нашел их в коридоре возле спальни в окружении остальных мальчишек, оравших и подзадоривавших драчунов. Один из зрителей, заметив его приближение, закричал:
      - Большой Злой Билл идет! Сматываемся!
      Болельщики испарились, оставив соперников на полу. Фредди, навалившись на Никки, занес кулак для очередного удара по окровавленному лицу поверженного врага. Увидев отца Билла, они сразу забыли о своих разногласиях и кинулись бежать вслед за остальными. На полу остались только очки Никки.
      - Николас! Фредерик! - крикнул Билл.
      Они замерли на месте и обернулись.
      - Да, святой отец? - сказали они хором.
      Он ткнул пальцем перед собой.
      - Подойдите сюда немедленно! Немедленно!
      Мальчики подошли и остановились перед ним, глядя на носки своих ботинок. Билл взял Никки за подбородок и поднял его голову. Лицо десятилетнего Никки, деформированное от рождения, покрывали царапины и синяки. Левая щека и подбородок были в крови, алая струйка все еще бежала из одной ноздри.
      Билл почувствовал, как в нем закипает гнев, который усилился, когда священник, подняв за подбородок голову Фредди, не обнаружил на его круглом веснушчатом лице с голубыми глазами ни малейших следов драки. Биллу нестерпимо захотелось дать Фредди отведать того же, чем тот угостил своего соперника, но он сдержался и заставил себя спокойно заговорить сквозь стиснутые зубы.
      - Я тебя предупреждал, чтобы ты не пускал в ход кулаки? - сказал он Фредди.
      - Он обругал меня плохим словом, - испуганно пролепетал Фредди дрожащим от страха голосом.
      - Он выбил у меня из рук книги! - вскричал Никки.
      - Погоди-ка... - прервал его Билл.
      - Он обозвал меня скрофулезным!
      На секунду Билл онемел, затем повернулся к младшему из соперников.
      - Как ты назвал его? - спросил он, кусая губы, чтобы не расхохотаться. Этот парнишка просто бесподобен. - Где ты слышал это слово?
      - Прочел однажды в книге, - ответил Никки, вытирая кровь из носа рукавом белой рубашки.
      Однажды. Никки никогда ничего не забывал. Ничего.
      - Ты хоть имеешь представление, что это значит?
      - Конечно, - последовал немедленный ответ. - Это туберкулезное заболевание, которое характеризуется хроническим набуханием желез. Билл неуверенно кивнул:
      - Верно.
      Лично он знал только, что это какая-то болезнь, но упаси Бог дать понять Никки, что мальчишка знает больше его, Билла. Ребенок станет невыносим, стоит ему почувствовать это.
      Билл поднял красную плетку и легонько постучал ею по левой ладони.
      - Хорошо, дети, вы знаете, что вас ждет. Фредерик, созывай всех остальных, пока Николас выяснит, что сталось с его очками.
      Перепуганный Фредди бросился к двери в спальню. Никки нагнулся и подобрал свои толстые очки в черной оправе.
      - Ой, они опять сломались! - сказал он, показывая на левую заушницу.
      Билл протянул руку.
      - Дай их мне. Мы потом починим. - Он сунул очки в боковой карман сутаны. - Так, а теперь отправляйся к стене и подожди Фредди.
      Взгляд Никки будто вопрошал: "Вы ведь на самом деле не собираетесь наказывать меня, правда?"
      Билл негромко сказал:
      - Не жди особого к себе отношения, Никки. Ты знаешь порядок, поэтому принимай шишки, как все остальные.
      Никки пожал плечами и отвернулся.
      Неужели для этого я вступил в орден? - подумал Билл, стоя посреди коридора и делая усилие, чтобы не сорвать злость на детях. Стать нянькой для орды озорников! Не таким представлял он свое будущее.
      Совсем не таким.
      В орден его привели писания Пьера Тейарда де Шардена. Билл уже чувствовал в себе призвание стать священником, но труды Шардена настолько поразили его необъятным интеллектом их творца, что он решил - он должен вступить в-орден иезуитов, давший миру такой великий ум.
      Иезуиты достигли величайших высот как в теологии, так и в светских науках. Они стремились к совершенству во всех своих начинаниях и преуспели в этом.
      Он мечтал быть причастным к секте со столь славными традициями, и вот теперь он причастен к ней.
      В известном смысле.
      Орден менялся так же быстро, как сама Церковь, да и мир вокруг. Но в приюте Билл оказался в стороне от большинства событий.
      Ничего, это не будет длиться вечно, снова и снова мысленно повторял он, как заклинание, как молитву, помогающую прожить еще один день в приюте Святого Франциска.
      Старший надзиратель - такова его должность.
      На самом деле это значило, что он стал нянькой и зачастую заменял отца обитателям одного из последних католических приютов для мальчиков в Нью-Йорке.
      Я заменяю отца? Просто смешно!
      Билл оглядел выстроившихся перед ним воспитанников - два с половиной десятка мальчиков в возрасте от шести до тринадцати лет. Фредди уже стоял рядом с Никки у окна. Все молчали.
      Пора приступать.
      Это была та часть обязанностей Билла, которую он меньше всего любил. Порку плеткой. Но такова была традиция в этом приюте. Существовал определенный устав, и он в ответе за его соблюдение. Стоит ему пренебречь своим долгом, и в приюте сразу же воцарится анархия.
      И как бы ему ни хотелось попробовать установить здесь демократию, она бы не прижилась. Хотя большинство воспитанников - хорошие дети, некоторые уже успели хлебнуть столько горя, что стали трудновоспитуемыми. Отпусти вожжи, и они превратят приют в малый филиал ада. Отсюда и правила, соблюдение которых требовалось неукоснительно обеспечивать. Каждый из мальчиков знал, где проходит черта, которую нельзя переступать, знал, что, переступив ее, рискует встретиться с плеткой. Что же до драки, то устав гласил: "Кто бы ее ни начал, наказаны будут оба противника".
      - Ладно, ребята, - сказал он Фредди и Никки. - Вы знаете, что делать. Спускайте штаны и встаньте, как полагается.
      Оба мальчика покраснели и стали расстегивать ремни. С мучительной медлительностью они спустили до конца свои синие форменные штаны, повернулись и, наклонившись, взялись руками за лодыжки.
      На трусах Фредди, обтянувших его ягодицы, обозначилось небольшое коричневое пятнышко. Кто-то из воспитанников сказал:
      - Глядите-ка, следы отходов.
      Остальные засмеялись. Билл строго посмотрел на них.
      - Кажется, кто-то хочет присоединиться к тем, кто у стены?
      Воцарилась мертвая тишина.
      Билл подошел к провинившимся и поднял плетку, думая о том, как нелепо таким образом наказывать за драку.
      Не совсем соответствует учению Ганди, верно?
      Но и не совсем бесполезно. Будь устав менее строгим, а наказания не такими жестокими, Большой Злой Билл и плетка могли бы сплотить воспитанников, не подавляя их личности. Он помог бы им объединиться, стать членами одного братства, дать им ощущение общности, чувство единства. Это им так нужно - ведь у них нет иной семьи, кроме приюта Святого Франциска.
      Билл начал с Фредди. Плетка была пустотелой и сделана из легкого винила. Он хлестнул по заду старшего мальчика. От удара пластиком по человеческому телу раздался громкий звук, который разнесся по всему холлу.
      Это больно, но не очень. Билл это знал. Окажись плетка в руках человека с садистскими наклонностями, наказание могло быть очень болезненным. Но смысл его не в том, чтобы причинить физическое страдание. Возможно, стыда, вызванного необходимостью спускать штаны и выставлять зад на виду у товарищей, было бы достаточно, но Билл не мог не прибегнуть к плетке. Она являлась символом власти в приюте и не должна пылиться на стене, когда нарушается устав.
      Он ударил Фредди четыре раза и столько же ударов досталось Никки, хотя Билл несколько умерил их силу.
      - Ладно, - сказал он, когда отзвучало эхо последнего удара. Представление окончено. Все - в спальни!
      Мальчики побежали в спальни, и вместе с ними Фредди, застегивавший на ходу ремень штанов. Никки, немного приотстав, обернулся к Биллу.
      - Вы почините мои очки, святой отец?
      - О, конечно, я совсем забыл!
      Без очков Никки выглядел еще уродливей. Голова его была обезображена выпуклостью над левым ухом. В его карточке значилось, что незамужняя мать пыталась спустить младенца сразу после рождения в унитаз, повредив ему хрупкий череп и едва не утопив его. С того времени Никки жил на попечении государства и католической церкви. Наряду с деформированным черепом, у него была к тому же плохая кожа, покрытая угрями, и слабое зрение, требовавшее очков с линзами толщиной с бутылочное стекло.
      Но не физические недостатки в первую очередь выделяли Никки среди других воспитанников, а его умственные способности. Тесты показали, что он чрезвычайно одарен, и Билл все явственнее подмечал в нем презрение к более слабым умам. Именно это было причиной драк и делало особенно трудной задачу найти ему приемных родителей - по своему развитию он намного превосходил большинство своих возможных приемных родителей, обращавшихся в приют Святого Франциска.
      Но, несмотря на невыносимое поведение этого гения-недомерка, Билл не мог отрицать, что привязался к нему. Возможно, потому, что у них было нечто общее - интеллект Никки обособил его от других мальчиков так же, как призвание Билла отдалило его от поколения сверстников. У них вошло в привычку по меньшей мере раз в неделю играть в шахматы. Биллу удавалось выиграть большинство партий, но он знал: это только благодаря его большому опыту. Через год дай Бог ему добиваться ничьей.