Ей оставалось носить только месяц, когда японцы напали на Пёрл-Харбор. Довольно скоро после этого с нами связался полковник Лофлин. Он сказал, что, поскольку США сейчас официально в состоянии войны со странами "Оси", установлены строгие приоритеты в финансировании исследовательских работ. Он сообщил нам, что если мы хотим видеть проект "Генезис" жизнеспособным (он так радовался этой незатейливой игре слов), то должны представить что-нибудь более существенное, чем лягушки-альбиносы; следует продемонстрировать прогресс на пути создания суперсолдата или показать по крайней мере что-нибудь, работающее на войну.
      (Позже я узнал, что почти все отведенные на исследования средства были направлены проекту "Манхэттен", и "Генезису" в любом случае не на что было рассчитывать. Тем и кончилось.)
      Не вдаваясь в подробности (за долгие годы я научился никогда не обещать больше, чем мог с уверенностью дать; научился обещать меньше, а потом выдавать что-нибудь сногсшибательное!), я сказал ему, что завершается большой эксперимент и что мы получим результаты в ближайшие шесть-семь недель. Он ответил, что это выходит за рамки установленных сроков, но что он может не закрывать проект, если мы управимся до середины января, но не позже.
      Это нас вполне устраивало: Джэззи должна была родить в самом начале года.
      Ты не можешь себе представить наше волнение, напряжение, вызванное ожиданием, когда стало приближаться время родов. Мы были уверены в успехе. Даже если ребенок родится мертвым, но совершенно белым и мальчиком, мы сочтем наш эксперимент полностью успешным. А чего другого можно было ожидать, кроме полного успеха? Мы своими руками имплантировали измененную диплоидную яйцеклетку, Джэззи не имела возможности забеременеть иным путем, жизнеспособный плод в ее матке может быть только моим клоном, и все же...
      И все же нас одолевали сомнения. Никто прежде не делал такого эксперимента и даже не пытался его делать. Ум отказывался понять, что мы можем оказаться первопроходцами. Мы смотрели в лицо бессмертию. Наши имена станут всемирно известны; они будут упомянуты во всех будущих учебниках ведь то, что мы сейчас делаем, определит дальнейший ход истории.
      Что-нибудь должно пойти не так.
      По натуре ни один из нас не был пессимистом, но нам казалось, что все идет слишком гладко, и мы все время ожидали катастрофы. Именно ожидание убивало меня. Дерр по крайней мере был занят консультациями в отделении родовспоможения на Пятой авеню. Я же оставался дома в одиночестве и караулил Джэззи, пока он совершенствовался в области последних достижений акушерства.
      Наконец, примерно в конце дня 5 января, у нее начались схватки. Сразу же лопнул плодный пузырь, хлынула теплая жидкость, и начались роды. Сами по себе они не вызывали у нас опасений. Схватки стали более длительными и частыми, как и должно быть. У Джэсмин был широкий таз, ребенок находился в нормальном положении. Мы не ожидали никаких сложностей. Оставался только один вопрос: что она родит?
      Наконец под аккомпанемент стонов и криков родильницы Дерр увидел головку, а потом принял ребенка. (Мальчика! Часть пути мы, таким образом, прошли.) Дерр перерезал пуповину, хлопнул младенца по заду, чтобы тот закричал, и передал его мне для обмывания. Когда я осторожно вытирал кровь и снимал остатки пленок с дрожащего, вопящего комочка, сердце у меня билось так, будто было готово вырваться наружу. Я внимательно рассмотрел младенца. Как и у всех новорожденных, кожа у него была сморщена и покрыта пятнами, но он принадлежал к индоевропейской расе, как я и Дерр.
      Как я!
      Я держал на руках себя! Этим младенцем был ты, Джим, но ты - это я. Я не был молодым отцом, баюкающим дитя, в котором сочетались он и его жена. Это дитя было целиком моим! Оно было мной!
      Я завернул его в приготовленное фланелевое одеяльце. Мальчик был волосатым, волосатым, как я. Даже на кистях рук у него росли пучочки волос. Мне хотелось узнать, росли ли у меня такие пучочки, когда я родился. Я подумал, что надо спросить об этом мою мать, и вдруг понял, что она - и его мать тоже!
      Я прижал его (тебя, Джим) к себе, и меня захлестнула волна эмоций. До этого момента ты представлял собой только еще один эксперимент, признаю, очень важный, но всего лишь эксперимент, кульминацию долгого процесса, который мы начали с лягушек, перейдя потом к крысам и свинкам. Ты являл собой результат эксперимента, вещь, нечто. Сначала эмбрион, потом плод, но никогда ты не был человеком!
      Все изменилось, когда я держал на руках тебя, орущего во всю силу легких. Я смотрел на твое личико, и чудовищность того, что мы натворили, безмерно потрясла меня. Я вдруг понял, что ты личность, человеческое существо, которому предстоит прожить жизнь в нашем обществе. Как озарение, передо мной прошло то, что может ожидать тебя в будущем как первого человеческого клона. Детство у всех на виду, когда за тобой наблюдают, как в микроскоп; не меньше испытаний ожидает тебя в юности. Для людей ты выродок, объект шуток, нападок фанатиков, презрения, насмешек, а возможно, и ненависти со стороны наиболее фанатичных религиозных сект.
      И после стольких психологических травм в юности, каким человеком ты можешь стать? Твоя измученная душа наверняка ожесточится. Мне представилось, как ты ненавидишь меня, как думаешь, что лучше бы тебе никогда не родиться. Мне привиделось, что ты покончишь с собой.
      И тогда я понял, что не могу позволить этому случиться. Когда Дерр принял послед, я спросил Джэззи, хочет ли она подержать тебя, но она не желала иметь с тобой ничего общего. Кажется, она тебя боялась. После того как Дерр ввел ей что-то болеутоляющее, я передал тебя ему. Взяв пищащего младенца, он посмотрел на меня. Лицо его выражало удивление, радость и триумф. Но какое-то сомнение промелькнуло в его взгляде. Помню наш разговор так, будто это было вчера.
      - Мы добились своего, - сказал он.
      - Да, конечно, но теперь, когда он у нас есть, что мы будем с ним делать?
      Он покачал головой и проговорил:
      - Не знаю, не думаю, что мир готов принять его.
      - И я тоже не думаю, - вздохнул я.
      Мы напоили тебя сахарной водой, уложили в колыбель и разговаривали до поздней ночи. Впервые после начала проекта "Генезис" мы представили себе в перспективе то, чего добивались и чего достигли. До этой минуты мы являли собой одержимых ученых, о каких пишут в дешевых журнальчиках. Твой плач подействовал отрезвляюще, но мы все еще не могли прийти к согласию о своих дальнейших шагах. Я хотел сказать Лофлину, что у нас ничего не получилось, и просить его закрыть проект. Дерр считал, что это слишком решительный шаг. По его мнению, я преувеличивал реакцию общества на появление клона.
      Наш спор накалялся все больше, и Дерр в раздражении выскочил из гостиной и направился на второй этаж проверить, как себя чувствует Джэззи. Хорошо, что он сделал это. Наша ссора помогла избежать трагедии.
      Услышав, как Дерр наверху зовет Джэззи, я подошел к лестнице и спросил, что случилось. Дерр ответил, что Джэззи нет в комнате. Он собирался поискать ее в туалете. Я поднялся наверх, чтобы посмотреть, как ты, и увидел ее. Она склонилась над твоей колыбелькой. Моей первой мыслью было, что в душе Джэззи наконец проснулись материнские чувства. Потом я заметил у нее в руках подушку, она прижимала ее к твоему личику.
      С криком я бросился к ней и оттащил от колыбели. К моему величайшему облегчению, ты сразу же начал орать. Я понял, что с тобой все в порядке, но мне нужно было увести от тебя Джэззи. Она была похожа на бешеного зверя. В ее широко открытых глазах стояло безумие, у рта пузырилась пена, и она вопила с луизианским акцентом: "Убейте это! Убейте это! Оно отвратительно, оно мерзко! Убейте! Убейте!"
      Вошел Дерр и помог мне оттащить ее, потом он дал ей снотворное. Когда мы заперли дверь спальни, я посмотрел Дерру в глаза и понял, что дикая выходка Джэззи заставила его изменить свое мнение.
      Ее поведение было особенно неожиданным, поскольку она, как мы полагали, не знала, что именно мы имплантировали в ее матку. Я был уверен, что она считает нас парочкой чудаков, возможно, даже гомиков, которые вызвали у нее беременность путем искусственного осеменения (хотя я очень сомневаюсь, что в ее словаре имелись подобные слова). Невозможно было объяснить причину ярости, которую ты у нее вызвал. Однако этот инцидент привел к тому, что Дерр согласился с моим нежеланием ставить военное министерство в известность о том, чего мы достигли.
      Мы сняли Джэззи номер в отеле и заплатили ей обещанные деньги. Дерр ежедневно навещал ее в течение недели, пока она окончательно не оправилась после родов. Как только Джэззи покинула наш дом, я нанял для тебя няню.
      После долгих размышлений мы решили - наилучшее, что мы можем для тебя сделать, это подбросить в какой-нибудь приют, чтобы со временем тебя усыновили. Мы остановились на приюте Святого Франциска для мальчиков в Куинсе. Остальное тебе известно. Тебя почти сразу же усыновили Иона и Эмма Стивенс и увезли на Лонг-Айленд. Мы сообщили о своей неудаче полковнику Лофлину, представили ему подборку фальшивых материалов о ходе эксперимента и получили извещение, что проект "Генезис" окончательно закрыт.
      Этим должно было все закончиться.
      Но, Джим, я не мог выбросить тебя из своих мыслей. Я думал о тебе постоянно. Я должен был знать, как ты живешь, как развиваешься.
      Я стал так одержим тобой, что в 1943 году продал свой городской дом в Манхэттене и переехал в Монро, где приобрел этот старый особняк. Я слонялся вокруг многоквартирного дома, где жили тогда Стивенсы; когда Эмма отправлялась за покупками и брала тебя с собой, я шел за вами, кое-что тоже покупал, наблюдая за тобой, чтобы понять, как тебе живется, убедиться, что приемные родители хорошо к тебе относятся, что они хорошо относятся ко мне.
      Признаюсь, был у меня и научный интерес (не обижайся, ученый - всегда ученый). Я имел возможность получить ответ на вызывавший мое любопытство вопрос: чье влияние сильнее - природы или воспитания? Что в первую очередь формирует нас, среда или наследственность? Я вырос в интеллектуальной среде и, хотя в физическом отношении был вполне в состоянии заниматься спортом, никогда им особенно не интересовался. Ты, будучи генетически идентичен мне, вырос в семье, где вряд ли видел, чтобы кто-нибудь раскрыл книгу. В результате ты стал звездой футбола: Я думал, что таков ответ на мой вопрос, но ты еще отлично учился в школе, был редактором школьной газеты, поступил в колледж и теперь, насколько я знаю, заканчиваешь его по специальности "журналистика". Я вспоминаю, что студентом увлекался сочинительством.
      Результат моих многолетних наблюдений за моим клоном? Смятение. У меня сейчас больше вопросов, чем в самом начале исследований.
      Звучит ли это как бесстрастное заключение ученого? Надеюсь, что нет. Но еще больше я надеюсь, что ты вообще никогда не прочитаешь эти страницы. Мы с Дерром заключили договор. Только нам двоим известна комбинация цифр в шифре сейфа, где хранятся наши материалы. Мы решили никогда не путешествовать вместе. Когда один из нас умрет, другой передаст эти записи адвокатской фирме, с которой мы уже много лет имеем дело. Фирма получит инструкции хранить в тайне самый факт существования этих документов до дня твоей смерти. После этого они уже не смогут повредить. Кто знает, возможно, к тому времени клонирование станет обычным делом? Если так случится, тем лучше. Мы с Дерром улыбнемся в гробу, узнав, что научным миром признаны первооткрывателями.
      Я знаю, что все это вызвало у тебя невероятный шок, но уверен, ты сумеешь справиться с этим. Просто помни: ты не должен был ничего знать. И, наблюдая тебя все эти годы, я убедился, что ты достаточно умен, чтобы не предать гласности свое происхождение. С другой стороны, прошу тебя, не уничтожай наши записи. Мы с Дерром заслужили признания хотя бы в будущем. Мы не торопимся. Если ты читаешь это письмо, значит, нас обоих уже нет в живых. Мы можем подождать, у нас сколько угодно времени.
      Прошу тебя, Джим, не питай ко мне ненависти. Это было бы все равно что ненавидеть себя самого. Мы ведь единое целое, мы - одно и то же, я - это ты, а ты - это я. И ни один из нас не может этого изменить.
      Твой старший близнец
      Родерик С. Хэнли, доктор философии".
      Глава 12
      1
      Это мистификация!
      Кэрол сидела за столом в кухне, вся в поту, и смотрела на последнюю страницу письма. Она пролистала в обратном порядке загнутые листки дневниковых записей.
      Это может быть только мистификацией.
      Однако и умом и сердцем она понимала, что письмо написано не кем иным, как Хэнли - она теперь уже довольно хорошо знала его почерк и отдавала себе отчет в том, что то, о чем он пишет, - правда. Подробные дневниковые записи эксперимента, подборка фотографий, ежегодники и альбомы вырезок, все содержимое сейфа подтверждало его фантастические утверждения. Но больше всего в их пользу говорила репутация Хэнли как блестящего ученого: только лауреат Нобелевской премии доктор Родерик Хэнли мог достичь научного результата, описанного в этом письме.
      Джим был клоном! Клоном! Клоном Родерика Хэнли!
      Боже, какой кошмар!
      Кошмар для Джима, а не для нее. Впечатление от этого открытия вызывало шок, пугало до потери сознания, но Кэрол заставила себя посмотреть на это отстраненно и тогда поняла, что для нее все это не имеет значения, потому что не влияет на ее чувства к Джиму.
      Ладно, он клон. Ну и что из этого?
      Он все равно оставался мужчиной, за которого она вышла замуж, мужчиной, которого она любила. Что из того, что у него гены Хэнли? Она выходила замуж не за набор хромосом, а за определенного мужчину. Джим по-прежнему оставался этим мужчиной. Письмо для нее ничего не меняло.
      Но как оно изменило все для Джима!
      Бедняга Джим. Так страстно мечтая найти свои корни, он обнаружил только, что никаких корней у него нет. Он всегда чувствовал неуверенность в своем происхождении - ничего удивительного, что он так странно вел себя все последние сутки!
      Это несправедливо!
      Кэрол внезапно охватил гнев. Как все это могло случиться? Джим никогда не должен был об этом узнать! Хэнли был прав, скрывая от Джима его происхождение. Что же пошло не так? В письме говорится...
      Тут она вспомнила: Хэнли и Дерр погибли вместе в авиационной катастрофе.
      Какой странный поворот судьбы! Хэнли писал, что они никогда вместе не путешествуют. Тем не менее, в тот вечер они оказались вместе. В результате в живых не осталось никого, кто передал бы проект "Генезис" в руки адвокатов, которых он упоминал. И эти дневниковые записи остались в доме и были обнаружены Джимом.
      Судьба может быть жестокой.
      Но гневалась Кэрол не только на судьбу. Она была страшно сердита на Хэнли и Дерра. Она взглянула на последнюю страницу письма в черной книжке, которую все еще держала в руках. Ее внимание привлекла одна строка: "Я прошу тебя не уничтожать эти записи".
      Почему? Их следовало уничтожить в тот день, когда Хэнли и Дерр подбросили Джима в приют. Если они действительно любили созданного ими ребенка, они не стали бы рисковать и исключили любую возможность того, что эти записи попадут в неподходящие руки. Но нет. Они сохранили все эти страшные доказательства, спрятав их.
      "...Мы с Дерром заслуживаем хотя бы будущего признания..."
      Вот в чем загвоздка! Честолюбие. Эгоизм. Мерзавцы, искавшие славы...
      Кэрол прижала ладони к глазам. Может быть, она слишком сурова к ним. Они были первопроходцами. Они совершили нечто уникальное. Так что же здесь плохого, если они хотели, чтобы их открытие вошло в историю?
      Внезапно она поняла, что не может их ненавидеть. Без них не было бы Джима.
      Но бедняга Джим! Как ей быть с Джимом? Как помочь ему снова обрести себя?
      И вдруг она поняла как. Она сделает то, что должны были сделать Хэнли и Дерр в 1942 году - уничтожить этот мусор.
      Джим будет в бешенстве. Она это знала. И будет прав. В конце концов, эти записи - часть того, что он унаследовал от Хэнли. Они принадлежат ему, и она не имеет права от них избавляться.
      Но я имею право защитить моего мужа, даже от него самого.
      А сейчас это письмо и дневниковые записи терзают его душу. Если она не уничтожит их, они уничтожат Джима. Чем дольше они будут в доме, тем больше принесут ему страданий. Они, подобно раковой опухоли, будут грызть его изо дня в день, час за часом, пока от него ничего не останется. Подумать только, что с ним сделалось за одни сутки! Если так будет продолжаться, он превратится в развалину.
      Она осмотрелась. Но как это сделать? Если бы только в доме был камин! Она поднесла бы спичку к бумагам и смотрела бы, как они превращаются в дым. Единственный надежный способ избавиться от них - сжечь их.
      Сжечь! Завтра день вывоза мусора, готовый контейнер стоит у тротуара. Рано утром приедет грузовик, высыпет содержимое контейнера и отвезет свой груз туда, где он сжигается централизованно. Вот он, выход. Бросить эти бумаги в мусорный контейнер. Там им и место!
      Кэрол нашла в кухне коричневый бумажный пакет от бакалейщика, сунула в него записи и дневник и перевязала пакет веревкой. Накинув пальто, она поспешила на улицу. Но, подняв крышку контейнера, заколебалась.
      Что, если пакет порвется и один из мусорщиков, случайно увидев записи, прочитает их? Даже такая отдаленная возможность заставила Кэрол похолодеть.
      А кроме того, поступать так нехорошо. Какие бы мучения ни приносили эти бумаги Джиму, они принадлежат ему.
      А что, если она просто скажет ему, что выбросила их? Не достаточно ли будет этого?
      Однако в таком случае надо найти надежное место, чтобы спрятать там пакет. Но какое и где?
      Люк водопроводного колодца! Вот лучшее место! Внизу нет ничего, кроме труб, нескольких приступок, шлакоблоков облицовки и песка. Никто туда не заглядывал после водопроводчика, которого они нанимали два года назад починить трубу. И Джим никогда не станет искать там, потому что он вообще не будет заниматься поисками. Он поверит, что бумаги сгорели в печи для сжигания мусора. Кэрол в возбуждении обошла дом и направилась к его боковой стене. Слава Богу, что в Монро такое высокое зеркало грунтовых вод, поэтому здесь, как правило, сооружались водопроводные колодцы, а не водосборы. Она присела на корточки и пошарила между двумя рододендронами, стараясь нащупать ручку деревянной крышки, закрывающей люк над колодцем. Колодец был небольшим, примерно в ярд шириной и только в пол-ярда высотой. Она ухватилась за ручку, подняла крышку, быстро опустила пакет внутрь и вернула крышку на место.
      Здесь, подумала она, выпрямляясь и отряхивая руки, никто не прочитает их, кроме жуков.
      Прелесть этого плана заключалась в том, что, после того как Джим взорвется и поднимет шум насчет потери документов, он сможет в конце концов примириться со своим происхождением; и вся эта история канет в прошлое. Дневники больше не будут стоять у него перед глазами каждый день, не будут терзать его душу, вызывать беспокойство и чувство незащищенности. И когда он придет в норму - а Кэрол знала, что с ее помощью так и случится, - и все увидит в правильном свете, тогда, может быть, через пару лет, она вернет ему записи. К тому времени их содержание не будет для него новостью, и он отнесется к ним спокойнее.
      Зябко ежась от холода, она поспешила обратно к входной двери. Завтрашний день будет тяжелым - ей придется солгать ему, как она задумала, но, когда буря стихнет, они начнут жизнь сначала.
      Теперь все будет в порядке.
      2
      Джерри Беккер видел, как Кэрол вернулась в дом.
      Что, черт возьми, все это значит?
      Сначала она вышла с каким-то свертком, шла крадучись, затем обогнула дом и подошла к боковой стене, встала на колени в кустах и вернулась без свертка.
      Какой-то бред!
      Но какой-то бред мог быть как раз тем, чего ждал Джерри. Жена Стивенса явно что-то прятала. Но от кого? От мужа? Или от налоговой службы? От кого?
      Джерри подождал несколько минут, пока не увидел, что свет в доме погас. Он улыбался. Пусть парочка в доме крепко заснет, а тогда он примется за поиски. Джерри умел искать и находить.
      Ждать осталось недолго.
      Глава 13
      Среда, 6 марта
      1
      Джим проснулся с ощущением скованности, душевной боли и тошноты, как будто Чарли Уаттс использовал его затылок вместо турецкого барабана. В понедельник ночью он ни на минуту не сомкнул глаз. Он так старался заснуть свернулся в клубок под одеялом и надеялся, что задремлет, проснется попозже и обнаружит, что все происшедшее ему просто приснилось. Но сон не шел. И он лежал здесь в темноте, напряженный и скованный; мысли в голове лихорадочно сменяли одна другую, а желудок сжимался в тугой тяжелый узел, пока не рассвело и его не позвала Кэрол. Только усталость и несколько уколов снотворного дали ему возможность поспать прошлой ночью. Но он совсем не чувствовал себя отдохнувшим.
      Это никуда не годится. Ему нужно взять себя в руки. Он терпеть не мог жалеть самого себя, но ощущал, что готов ныть и плакаться на судьбу.
      Но, черт побери, он имел право чувствовать себя страдальцем! Он пытался выяснить, кем были его родители, и обнаружил, что их у него не было. И еще хуже то, что он сам неизвестно кто.
      Я - не я, я - частица кого-то еще!
      Мысль об этом тяжелым грузом давила ему на грудь, вызывала спазм в желудке.
      Почему? Почему я? Почему у меня нет матери и отца, как у всех остальных? Неужели я требую слишком многого?
      Все оказалось таким чертовски нереальным!
      Он прищурился от ярких лучей утреннего солнца, лившихся через окно. Часы показывали начало девятого. Почти машинально он потянулся за записями.
      Их не было!
      Он мог поклясться, что оставил их здесь, сбоку, на кушетке. Он вскочил и приподнял подушки, посмотрел под кушеткой, даже развернул скатанный матрас. Исчезли!
      Казалось, сердце его выпрыгнет. Джим поспешно прошел через небольшой холл и гостиную в спальню. Запах свежесваренного кофе остановил его.
      - Кэрол!
      - Я здесь, Джим.
      Что Кэрол делала дома? Сегодня у нее рабочий день. И тут до него дошло: очевидно, она забрала записи. Она прочитала их! О, только не это!
      Он бросился в кухню.
      - Кэрол! Папки! Где они?
      Она поставила свою чашку кофе и обняла его за шею. Ее длинные светлые волосы струились по плечам. Она выглядела очень красивой.
      - Я люблю тебя, Джим!
      В другое время в нем проснулось бы желание, но сейчас все его чувства были подчинены одному.
      - Записи - ты взяла их?
      Она кивнула.
      - И я их прочитала.
      Джиму показалось, будто пол уходит у него из-под ног.
      - Ради Бога, прости, Кэрол. Я не знал. Я правда не знал. Если бы я знал, я ни за что не женился бы на тебе.
      - Знал - что? Что ты клон Хэнли?
      Ее глаза смотрели так нежно, с такой любовью, ее голос звучал так ласково и успокаивающе. Как может она оставаться такой спокойной?
      - Клянусь, я не знал.
      - Какая разница, знал ты или нет?
      - Какая разница? Как ты можешь так говорить? Я - шутка природы. Результат научного эксперимента!
      - Неправда! Ты - Джим Стивенс. Мужчина, за которого я вышла замуж. Мужчина, которого я люблю.
      - Нет! Я частица Родерика Хэнли!
      - Ты Джим Стивенс, близнец Хэнли.
      - Хотел бы я им быть! Он взял от себя кусок, засунул его в эту шлюху и вырастил меня как какой-нибудь черенок одного из наших цветущих кустов. Знаешь, как это делается? Отрежешь, воткнешь в землю, как следует польешь, и получается новый куст.
      - Не говори так!
      - А может быть, я не черенок. Я скорее опухоль. Вот что я такое. Чертова опухоль!
      - Прекрати! - вскричала она, впервые проявляя горячность. - Я не позволю тебе говорить о себе такое!
      - А почему? Все другие будут так говорить!
      - Нет, не будут! Я - единственная, кто знает твою тайну, и ничего подобного мне в голову не приходит.
      - Но ты - другое дело.
      - Вот именно. Потому что никто больше ничего не узнает, если ты сам не расскажешь. И даже если расскажешь, никто тебе не поверит.
      Она произнесла это таким непререкаемым тоном, что Джим с некоторой опаской задал следующий вопрос.
      - Записи! Где они?
      - Там, где им место! В мусоре.
      - Не может быть!
      Он выскочил и бросился к входной двери.
      - Не старайся, - услышал он слова Кэрол за своей спиной. - Грузовик приезжал в половине седьмого.
      Внезапно его охватила злость. Больше чем злость. Ярость.
      - Ты не имела никакого права! Никакого права, черт побери! Эти записи принадлежали мне!
      - Не спорю, они принадлежали тебе, но тем не менее я их выбросила. Если они еще не попали в печь для сжигания мусора, то окажутся там очень скоро.
      Она говорила так холодно, так невозмутимо, не испытывая никаких угрызений совести. Ее отношение к собственной выходке выводило его из себя.
      - Как ты могла!
      - Ты не оставил мне иного выбора, Джим. Ты позволил этим записям поедать тебя живьем. Поэтому я от них избавилась. Ты собирался дать им возможность погубить твою жизнь. А я не могла находиться рядом и смотреть на это. Но теперь дело сделано. Их нет, так что тебе остается примириться с тем, что ты узнал, прийти в себя и продолжать жить. Тебе придется признать, что ты почувствуешь облегчение, если этих записей не будет все время при тебе, если ты перестанешь непрестанно возвращаться к ним, выискивая какую-нибудь ошибку, доказывающую их несостоятельность.
      Она была права. Холодная логика ее рассуждений делала свое дело, она смягчала его гнев, но не избавляла от него. В конце концов, это были его записи. Его наследство.
      - Ладно, - сказал он. - Их нет... Ладно... ладно.
      Повторяя это слово, он ходил по кухне небольшими кругами. Его чувства приводили в беспорядок его мысли. Он не мог отделить их друг от друга. Он был уверен, что, если бы речь шла о чужой проблеме, он оставался бы спокойным, хладнокровным и здравомыслящим.
      Но речь шла о нем самом!
      - Я сделала это ради тебя, Джим, - сказала Кэрол.
      Он посмотрел ей в глаза и увидел в них любовь.
      - Я знаю, Кэрол, знаю. - Но что он в действительности знал? В чем он мог быть теперь уверен? - Мне... мне нужно во всем разобраться. Это не займет много времени. Я должен пройтись.
      - Не собираешься ли ты опять побывать в этом особняке?
      - Нет, просто пройдусь. Я даже не выйду из дворика... Я не собираюсь никуда сбегать. Я просто должен побыть один. Недолго. Я просто...
      Он открыл дверь кухни и вышел в задний дворик. Снаружи было холодно, но он этого почти не замечал. Кроме того, он не мог заставить себя вернуться в дом за курткой. Пока не мог. Проходя вдоль боковой стены дома, он заметил, что крышка люка водопроводного колодца сдвинута. Он поставил ее на место и продолжал свой путь.
      2
      Когда дверь закрылась, Кэрол облокотилась о плиту, стараясь удержать слезы. Никогда в жизни ей еще не приходилось вести такой тяжелый разговор.
      Но он принесет результаты. Иначе быть не может!
      Прошлой ночью она не спала ни минуты. Час за часом лежала и думала, как ей поступить. Рыдая, просить у него прощения за то, что она выбросила записи, и тысячу раз обещать, что она искупит свою вину? Или ей нужно лишь извиниться, признать, что она не права, и предоставить ему самому справиться с тем, что на него обрушилось? Так сказать, бросить мяч на его сторону корта?
      Сердце подсказывало ей легкий путь, толкало броситься к люку и принести обратно эти проклятые записи. Она не хотела ссоры, которой конечно же не миновать утром. Но ей придется пойти на это. Дело было слишком важным, чтобы отступать.
      Она выбрала второе. И все прошло нелегко. Боль и укор, которые она прочитала в его глазах, требовали от нее всей силы воли, чтобы не сказать ему, где спрятаны записи. Но она справилась, не поддалась искушению обнять его, приласкать и прошептать, что все будет хорошо. Вместо этого она толкала его, всячески побуждала снова стать хозяином своей жизни.
      Добьется ли она этого? Она надеялась, что добьется. Надеялась, что сделала правильный выбор.
      3
      Впившись в ладони ногтями, Кэрол сидела в гостиной в напряженном ожидании, когда раздался звук открываемой задней двери. Это был Джим. Он вышел из кухни и стоял в гостиной, оглядывая комнату, но избегая смотреть на Кэрол. Наконец, засунув руки в карманы джинсов, он подошел к месту, где она сидела, и опустился рядом на кушетку. Она обратила внимание на то, что он не брит. Какое-то время он молчал, глядя прямо перед собой.
      Кэрол смотрела на его измученное лицо, ей ужасно хотелось дотронуться до него, обнять. Но она сдерживала себя, ожидая, чтобы он сделал первый шаг.
      Наконец, когда напряжение достигло такой степени, что она готова была закричать, он заговорил.
      - Тебе не следовало выбрасывать эти записи, - сказал он, все еще уставившись в одну точку.
      - Я должна была, - ответила Кэрол как можно мягче. - Я не имела права, но я должна была.
      Помолчав, он продолжил:
      - Я обдумал то, что ты сделала. Полагаю, что ты поступила правильно и очень, очень мужественно.
      Она дотронулась до его руки у локтя и провела по ней вниз. Когда она коснулась его пальцев, он схватил ее ладонь.
      - Но никто из нас не сумеет вычеркнуть из памяти то, что мы узнали из этих записей. Это останется, как клеймо. Это... - Его голос сорвался, и он сглотнул. - Не правда ли, получилось забавно? Я провел все эти годы в попытках выяснить, кто я такой, а теперь я должен выяснить, что я такое.
      Кэрол увидела, как по щеке его скатилась слеза, и сердце ее сжалось от боли за него. Она притянула его голову к себе на плечо.
      - Ты - мой Джим. Вот кто и что ты. Для меня ничем и никем другим ты и не должен быть.
      Джим зарыдал. Она никогда не видела его плачущим и тесно прижала его к себе; сердце щемило от непривычного зрелища. Наконец он выпрямился и отстранился от нее.
      - Прости, - сказал он, всхлипывая и вытирая глаза. - Не знаю, что это меня повело.
      - Все в порядке, правда же.
      - Просто это такой шок! У меня внутри как будто все разорвалось. Не знаю, за что взяться. Совсем не хотел плакаться тебе в жилетку.
      - Не говори глупостей. За эти последние несколько дней ты пережил муки ада. Ты имеешь право так вести себя.