– Вы все знаете, что случилось, – заявил он. – Каждый получил подробный отчет и имел от двух до трех часов на его изучение. Теперь я жду ваших комментариев. Начнем, пожалуй, с Магистра – Повелителя Вероятностей.
      Тот поднялся, выпрямился во весь свой немаленький рост и какое-то время молчал, поглаживая густую русую бороду, заплетенную в четыре косы. Когда он наконец заговорил, под сводами зала, хрипя и порыкивая, заметалось пойманное эхо.
      – Логики полагают, что мы имеем дело не со случайным варварским нашествием, а с хорошо спланированной военной операцией, выполненной на высоком уровне. Нет оснований надеяться, что первая же неудача заставит армию манга-ди-хайя убраться восвояси. Они явились завоевывать и побеждать.
      – Похоже на то.
      – У меня вопрос к Магистру – Повелителю Птиц.
      – Прошу, – милостиво кивнул Монтекассино. – Но если вас интересует, не прилетал ли еще один тамуади из Мараньи, то я отвечу вам – нет. Увы, нет. Как сказал по этому поводу рукуйен Риардон Хорн – это тоже своего рода известие.
      – Скорблю о печальной судьбе защитников Мараньи, – склонил лобастую голову Повелитель Вероятностей. – Что ж, в таком случае логики ложи Вероятностей рассматривают единственный возможный вариант: мы имеем дело с талантливым и превосходно обученным полководцем. Легкость, с какой он взял отлично укрепленную крепость с трехтысячным гарнизоном, говорит о многом. Я бы рискнул еще раз процитировать рукуйена Хорна: это тоже своего рода известие. Мы знаем, кто нас атакует, и не должны питать иллюзий.
      – Кто их питал? – пробурчал Монтекассино себе под нос. – Покажите мне этого счастливца. – И уже громче прибавил: – Что скажет Повелитель Мечей?
      Рукуйен Акарнан поражал воображение своей красотой. Глядя на него, складывалось впечатление, что это прекрасная статуя, высеченная из мрамора и инкрустированная эмалью, гениальная картина, сон наяву – но только не человек, рожденный смертной женщиной. Он знал, какое впечатление производит на окружающих, и его стремление вступить в орден гро-вантаров в немалой степени было вызвано именно этим обстоятельством. В замке Эрдабайхе как-то проще относятся к подобным вещам, а ему надоело, что на него глазеют, как на диковину, как на сошедшего с небес или как на ярмарочного уродца.
      Крайние степени, в конце концов, сходятся. Безмерная красота мало чем отличается от безграничного уродства. Акарнан в полной мере прочувствовал истинность данного парадокса на собственной шкуре.
      Среди рыцарей Пантократора он чувствовал себя спокойно и уверенно – равный среди равных. Ему пришлось долго и упорно доказывать свое право на звание главы рыцарской ложи, но и тут он ничем не отличался от других. Но за надежными стенами замка рукуйен Акарнан оказывался не в своей тарелке. Его раздражали восхищенные взгляды юных дев, непристойные улыбки и жесты зрелых дам, охочих до развлечений, и страстные вздохи пожилых матрон, готовых на все, чтобы заманить его в свои объятия.
      Он старался без особой необходимости не покидать свои апартаменты и все свободное время помимо тренировок посвящал изучению величайших битв прошлого, воспоминаний знаменитых полководцев, комментариев к историческим трудам и разыгрывал на макетах гениальные сражения. Под его руководством ложа Мечей из обычного боевого отряда превратилась в группу уникальных специалистов, способных в одиночку решить сложную тактическую задачу. Он довел своих гро-вантаров до совершенства и по праву гордился не только их невероятной силой и ловкостью, но и необычными умениями.
      – Стратеги ложи Мечей видят высокую вероятность того, что мы столкнулись только с частью вражеского войска, – коротко сообщил он. – Логично допустить, что вторая группа отправлена на кораблях, вдоль побережья моря Нага, и высадится в нашем тылу, когда мы уже выдвинем армию навстречу захватчику.
      – Согласен ли с этим мнением Повелитель Вероятностей?
      – Полностью поддерживаю, – кивнул тот. – Соблаговолите взглянуть на наш отчет. – И он передал подбежавшему ордофангу кипу аккуратно обрезанных пергаментов. – Вторая его часть посвящена рассмотрению данной ситуации.
      – Мерзейшая ситуация, – припечатал Монтекассино.
      – И чрезвычайно опасная.
      – А если принимать во внимание угрозу мятежа, то вообще катастрофическая. Что думает Повелитель Морей? Реально ли, чтобы у варваров, пришедших из-за Тель-Мальтолы, был собственный флот?
      Повелитель Морей – коренастый синеглазый рыцарь со сверкающей лысиной, наряженный в одежды лазоревых и бирюзовых оттенков, откашлялся.
      – Еще месяц, да что там месяц – неделю тому назад, я бы рискнул сказать, что нет, и поклясться в этом. Но происходящее убеждает нас в том, что мы столкнулись с армией, возникшей из ничего, из воздуха. Ложа Всевидящего Ока утверждает, что ее лазутчики не наблюдали ничего, что могло бы указывать на создание столь боеспособного войска. Они не покупали оружие ни в одной развитой стране Медиоланы – а им потребовалось очень много оружия. Мы бы непременно узнали о том, что кто-то свозит в Айн-Джалуту столько амуниции и прочих изделий, говорящих о том, что их покупатель не собирается посвятить себя мирному труду хлебопашца.
      – Они могли сами выковать его.
      – Исключено, великий магистр. У них не было развито кузнечное ремесло, и тем более – оружейное дело. Они не смогли бы преодолеть эту пропасть за такой смехотворно короткий срок. Тем более, в своем послании комт Де Ламертон отдельно указывает на странный и явно незнакомый вид их оружия и доспехов. Но я вторгся на чужую территорию… Повелитель Слов, Повелитель Историй и Повелитель Теней осветят эту тему значительно лучше меня. – И Повелитель Морей прижал руки к груди. – Я просто привел этот пример, чтобы проиллюстрировать свою мысль о том, что и корабли могли оказаться в распоряжении новоявленного рахагана таким же – увы, пока неизвестным нам – способом. И ложа Морей считает разумным и логичным всерьез рассматривать этот вариант.
      Монтекассино едва удержался, чтобы не произнести вслух, куда он рекомендует магистрам пройтись со своими вариантами, пока он немного успокоится. Впрочем, Фрагг и сам был уверен в том, что варварский полководец придерживает в рукаве не один козырь для большой игры.
      – Я хочу слышать Магистра – Повелителя Теней, – приказал он.
      Магистр – Повелитель Теней полностью оправдывал свой титул. Весь в черном, с незапоминающейся, блеклой внешностью, выцветшими бровями и волосами диковинного пегого оттенка, худой, сухощавый и весь какой-то плоский, отчего складывалось впечатление, что он может протиснуться в любую щель, – заговорил таким же сухим голосом, лишенным интонаций.
      – Дюк Субейран регулярно встречается с рыцарем Арбогастом. К сожалению, мистики ложи Теней по-прежнему затрудняются определить происхождение последнего. Единственный вывод, к которому они пришли после долгого наблюдения, – сие есть некая нечеловеческая сущность.
      – Додумались-таки! Браво! – не выдержал великий магистр. – Сколько вы его изучаете? Два года?
      – Один год и девять месяцев, мессир, – невозмутимо ответил Повелитель Теней.
      – И по истечении такого срока вы заявляете мне, что это – нечеловеческая сущность? Сущность?!! – загромыхал он. – Да это и так было ясно с первого взгляда.
      – У нас нет серьезной информации об Арбогасте – он не подпускает никого на расстояние, достаточное для того, чтобы получить хоть частицу его одеяния, хоть волосок, хоть кусочек кожи. И я неоднократно докладывал вам об этом.
      Фрагг Монтекассино сопел, как племенной бык, которому показали прелестную телушку, а затем снова увели ее в коровник, оставив его в скорбном одиночестве. Однако он взял себя в руки и произнес совершенно спокойно:
      – Субейран-то хоть человек?
      – На этот вопрос я со всей уверенностью могу ответить положительно.
      – Вот нечисть! Где же он их берет в таком количестве?
      – Мы надеемся, что сможем объяснить происходящее не позднее чем через три недели.
      – Долго.
      – Раньше невозможно. Мистики и так работают по двадцать, а то и по двадцать два часа в сутки. Я не могу доводить людей до изнеможения.
      – Жизнь доведет, – пробурчал Монтекассино себе под нос. – Итак, если ни у кого нет особого мнения, я подвожу итог. Двенадцать хварлингских баронов во главе с дюком Субейраном и зиккенгенскими принцами, опираясь на единомышленников в других провинциях Охриды, готовятся поднять мятеж, как только королевская армия выдвинется навстречу захватчикам. Более того, мы можем предполагать, что Субейран тайно сносится или вскоре снесется с врагом при помощи некой твари по имени Арбогаст, о котором мы знаем только то, что он существует. Вероятно также, что в самое ближайшее время нам следует ожидать атаки со стороны моря. В связи с чем я предложу королю отправить наварха Вигилиссу встретить незваных гостей или лично удостовериться в том, что их там нет.
      – Славный Вигилисса в любом случае сделает так, чтобы их там не было, – позволил себе заметить Повелитель Морей. – Он лучший наварх за всю историю Охриды.
      – Это правда, – кивнул Монтекассино. – Лоботряс, дамский угодник, шалопай и – гений. Ну что, господа, не все так плохо, как нам кажется, хотя и не так хорошо, как хотелось бы. Но мы живы, это главное, и, значит, прорвемся. Сейчас у меня состоится встреча с полемархом. Если кто-то захочет изложить дополнительные соображения, милости прошу в мой кабинет часа два-три спустя.
      Магистры бесшумно поднялись со своих мест и стали расходиться, неслышные, словно тени. В этом не было ровным счетом никакой необходимости, но их так долго учили двигаться с легкостью призраков и они так часто пользовались этим умением, что эта привычка глубоко укоренилась в них и стала второй натурой. Вернее сказать, не второй, а первой и, пожалуй, единственной. Никто из рыцарей Эрдабайхе после долгих лет безупречной службы не остался вполне человеком.
      Глава ложи Всевидящего Ока остановился возле трона своего повелителя и негромко произнес:
      – Мавайен, нам нужно поговорить незамедлительно.
      – Слушаю вас, любезный Аромуна.
      – Мавайен, спросите меня, как зовут последнего любовника зиккенгенки.

* * *

      – Если мы верно оцениваем способности рахагана, то нам предстоит потерять еще несколько крепостей, – произнес Де Геррен. – И – не менее неприятная перспектива – отбирать их обратно с боем.
      Видно было, что славный генерал крайне озабочен. Хоть и старается не показывать виду. Но здесь, на военном совете, присутствовали все свои – такие же, как он, талантливые и опытные военачальники: Гадрумет, Ки Ларго, Баван, Кастеллион, Скалигер и Картахаль Лу Кастель. Им не нужно было объяснять очевидное. Если отлично укрепленная крепость, какой являлась Маранья, с хладнокровным и расчетливым правителем, каким был Юбер Де Ламертон, не выдержала и суток осады, то дела действительно плохи.
      Маранья должна была дать Охриде как минимум две недели форы.
      Картахаль сидел мрачнее ночи еще и потому, что падение южного рубежа означало, в том числе, и неизбежную гибель тогутильского гарнизона. Смерть гармоста Руа Салора, оставившего ему на прощание вырезанную из дерева фигурку лошади. Картахаль тогда еще поворчал, что он не маленький ребенок, чтобы забавляться игрушками, но безделку спрятал и время от времени рассматривал ее на досуге, любуясь искусной работой.
      Брезжила еще, правда, слабая, как лучик закатного солнца, надежда, что просто что-то случилось с птицей, посланной с известием, однако птиц никогда не посылали по одной. И даже если какую-то из них подстрелит вражеский стрелок (хотя еще нужно найти того, кто сможет попасть в тамуади), а какая-то по непонятной причине не полетит в Оганна-Ванк, то третья непременно доберется до места. Магистр – Повелитель Птиц уже отправил крылатых посланцев в Маранью, дабы исключить любые, самые невероятные случайности, но с каждым часом надежд все меньше, а печальной уверенности в том, что крепость пала, все больше. И это наводит на размышления.
      Де Геррен разгладил лежавшую перед ним на столе карту.
      – На пути манга-ди-хайя стоят Абраскас, Содегаура и Нурундере. Если он потратит на осаду каждого города по две-три недели, мы успеем преградить ему путь у Гадабы. Но если он расколет нашу оборону как орех, то успеет пересечь реку прежде, чем ее достигнут наши передовые отряды. Тогда он сможет укрепиться на правом берегу, и мы окажемся в невыгодном положении. Ибо наши войска будут подходить к Гадабе со стороны равнин.
      – Нурундере может пасть быстрее, – негромко произнес командир королевских стрелков тагастиец Леке Бавана. – Но Содегаура и особенно Абраскас должны выстоять. Я не верю, что этот… как его… рахаган, каким бы талантливым полководцем он ни был, сумеет в считаные дни взять город с тройным рядом оборонительных сооружений. Это не Маранья, стоящая посреди пустыни как перст. Ее при необходимости можно даже обойти стороной. А вот что он станет делать, когда его войскам придется форсировать реку под непрерывным обстрелом? Стены Абраскаса подходят к самой воде. В этих местах течение Уайяны особенно быстрое и бурное. Выше – неприступные скалы. Ниже – пороги. Он будет заперт перед Абраскасом, и ему придется идти напролом.
      – Какова численность гарнизона? – спросил гигант Кастеллион, командир панцирной пехоты.
      Правая половина его лица была смята ударом вражеской палицы, и лишенный века глаз под сросшейся углом бровью казался несоразмерно большим. Край рта тоже был разорван, и у стороннего наблюдателя складывалось впечатление, что этот устрашающей внешности человек злобно скалится, демонстрируя крупные острые зубы. Как они уцелели после такого удара – загадка.
      – Там пять тысяч воинов плюс население.
      – Это немало, если учесть преимущества их обороны.
      – Маранья тоже не была легким десертом, – возразил Картахаль. – Меня смущает, что она не продержалась и дня.
      – Я слышал, ее правитель больше любил цветы, чем военную службу, – усмехнулся Скалигер.
      Этот веселый рыжий отчаянный аэтт командовал легкой конницей.
      – Я тоже больше люблю марьягу, а не военные советы, – резче, чем ему хотелось бы, ответил Де Геррен. – Одно другому не мешает. Лу Кастель прав, мы не знаем, с чем имеем дело, и еще минимум неделю не узнаем.
      – С другой стороны, – медленно произнес командир Созидателей, – его стремительное продвижение вглубь страны нам только на руку – обязательно сработает принцип поглощения атаки.
      Военачальники согласно закивали головами. Каждая следующая битва дороже обходится войскам нападающих, чем обороняющимся силам, – это закон войны. Так огромные и сокрушительные морские валы, смертельно опасные для кораблей в открытом море, оказываются бессильными против каменных волнорезов и мощных дамб.
      – Главное, чтобы Маранью осаждали все его войска. – Де Геррен сделал ударение на слове «все».
      – Я бы на его месте разбил армию минимум на две ударные группы и отправил вторую нам во фланг, через Эгиарские леса, – кивнул Лу Кастель.
      – Либо морем – нам в тыл, – согласился Скалигер. – Насколько я понимаю, так он и поступит.
      – Что говорят эти бездельники из ложи Всевидящего Ока? – уточнил Кастеллион, не выказывая особого почтения к грозным рыцарям Эрдабайхе.
      Впрочем, всегда и везде отважные воины, чьим делом было выходить против врага на поле боя, на дух не выносили членов тайных орденов, дознавателей, карателей, стражников и прочих им подобных. С гро-вантарами приходилось сложнее – даже самый несправедливый критик не мог бы обвинить их в слабости и трусости. Кастеллион видел воинов Пантократора в деле и тем более не мог понять, почему такая силища пропадает зря, а не пополнит отряды его панцирной пехоты. Он бы с распростертыми объятиями принял таких молодцев, правда слегка поубавил бы им спеси.
      – Что нужно набраться терпения.
      – Пока мы будем ждать и терпеть, манга-ди-хайя лавиной прокатятся по нашим землям.
      – Делай что должен, и будь что будет, – процитировал полемарх старинное рыцарское изречение. – Не волнуйтесь, никто не собирается сидеть сложа руки. Завтра на рассвете мы выступаем в поход.
      – Это уже другой разговор, – удовлетворенно потер руки Скалигер. – Лично я истосковался по хорошей сече.
      – Часть войск останется в Оганна-Ванке и окрестностях, – сообщил Де Геррен. – Нам придется нелегко.
      – Наш хлеб вообще не легкий, – отмахнулся Леке Бавана. – Но мы знали, что это за ремесло.
      – Все ли когорты готовы к выступлению? – уточнил полемарх.
      – Разумеется, – ответил за всех Гадрумет. – Мои наемники рвутся в бой.
      – Мы отомстим айн-джалутским убийцам за кровь Юбера Де Ламертона и всех защитников Мараньи, – торжественно произнес Кастеллион.
      Этот трогательный гигант был склонен к сентиментальности, обожал героические баллады и древние предания о великих воинах, но никому и в голову не пришло улыбнуться. В его устах подобные заявления звучали совсем не пафосно.
      – Да будет милостив к нам Пантократор, – вздохнул Де Геррен.
      Опыт всей предыдущей жизни подсказывал, что и на сей раз милость Пантократора не распространится на тех, кто идет в бой. Не то они с богом по-разному понимали, что такое милость, не то милосердие не входило в его обязанности, но полемарх произносил слова молитвы по привычке, а не в надежде на то, что они будут кем-то услышаны.

* * *

      Мало кто в Оганна-Ванке спал этой пышной лиловой ночью, когда полная луна, как бельмо свирепого бога, заняла собою почти полнеба.
      Селестра Скарвик сидела под древним раскидистым дубом, последним из тех, что дали название этой уютной улочке, и размышляла о сегодняшнем странном вечере. Всякий раз, когда молодая наемница вспоминала голос рыцаря Де Корбея, ласковый взгляд фиалковых глаз или протянутую ей руку – бледную, в голубых тонких прожилках, сердце срывалось со своего места, пускалось в бешеный пляс и, казалось, подпрыгивало к самому горлу. Теплое, тягучее и сладкое разливалось в животе, а руки и ноги становились ватными и не слушались ее. Селестре было одновременно невыносимо хорошо, немного неловко и… страшно.
      Такого ледяного, сковывающего члены, животного ужаса она не испытывала никогда.
      Она внезапно поняла, что ее не пугала ни собственная гибель, ни уход кого-либо из близких, как если бы, пережив отца, она подписала со смертью некий контракт, согласно которому отныне они были друг другу безразличны. Разумеется, она знала, что в любом сражении ее могут убить, как убивают сотни и тысячи других воинов, и мастерство здесь ни при чем. О каком мастерстве может идти речь, когда ты несешься в атаку на вражеские полки, а тебе навстречу летит лавина тяжелых стрел и выкашивает тех, кто справа, тех, кто слева, сзади, спереди – почему не тебя? Случайность…
      Она знала, что могут убить Гадрумета, что в любой момент покинет сей мир Элмер, но до сих пор относилась к этому как к печальной вероятности. Но оглушительное в своей внезапности осознание того, что Ульрих Де Корбей – в сущности, не более чем случайный знакомец – состоит в когорте Созидателей, причинило ей такую боль, что она едва не взвыла в полный голос.
      Жилка на виске колотилась от нестерпимой мысли: «Смертник. Он – смертник. Что же делать?»
      Она уже не представляла себе жизни без этого человека и понятия не имела, как обыграть судьбу. Положиться на удачу? Она в нее не верила. Молить Пантократора смилостивиться над двумя влюбленными? После боя она всегда видела их: сотни юных дев и зрелых женщин, закутанных в черные одеяния, безмолвных, безжизненных, скорбных – ищущих по полям сражений своих возлюбленных и мужей. Просить его поберечься? Но разве существует большее оскорбление для того, кто избрал своим ремеслом защиту отечества?
      Селестра прежде никогда не плакала. Это было единственное, чему забыли научить ее отец и Элмер. И теперь она, некрасиво кривя рот, неумело всхлипывала, глотала набегающие слезы, промокала их то пышным шелковым рукавом, то полой плаща, но это не помогало. Они прибывали быстрее, чем она их вытирала, и вкус у слез был горький-горький и совсем не соленый. Они выжигали на ее нежной коже тоненькие дорожки, срывались с подбородка и падали в траву.
      – Теперь ты понимаешь, каково мне каждый раз провожать тебя на войну? – негромко спросил Элмер, тяжело опускаясь возле нее.
      Девушка поддержала его под руку.
      – Одно дело – рисковать головой самому, и совсем другое – ждать. С надеждой, с нетерпением, со страхом. Иногда кажется – будь что будет, только бы скорее узнать правду. А порой думаешь – век бы дожидался, только бы не пришло самое страшное известие. Лучше вообще ничего не знать, чем узнать о смерти родного человека.
      – Бедная, бедная моя нянюшка, – Селестра по-детски обняла его обеими руками и тесно прижалась к теплому плечу. – Ты никогда не говорил мне об этом.
      – Бесполезно было, – коротко ответил старик. – Ты бы пожалела меня, но не поняла. Есть вещи, которые необходимо прочувствовать самому, пережить, испытать на собственной шкуре, чтобы понять по-настоящему.
      – Что мне делать? – почти простонала Селестра.
      – Надеяться, девочка моя. Как ни банально звучит подобный совет, а все же никто не изобрел ничего лучше. Обручи надежды не дают сердцу разорваться на части.
      – Ты это точно знаешь… – прошептала девушка.
      – Куда точнее, – усмехнулся Элмер.
      Она ткнулась носом в уютную ложбинку между шеей и плечом, замерла, вдыхая сладковатый запах кухни, которым пропиталась вся его одежда, и ей показалось, что не прошло этих двадцати лет, что она снова маленькая девочка – и сейчас он примется заплетать ей на ночь косички и рассказывать сказку о бедной сиротке и прекрасном принце.
      Теперь ей легче было представлять себе, как выглядит настоящий принц.

* * *

      В мрачном подземелье замка Эрдабайхе, возле клетки с оборотнем, прямо на холодном каменном полу, подстелив под себя плащ, сидел Фрагг Монтекассино. Там, наверху, все пространство ночи было залито мертвенным светом луны, и остроухое чудовище выло и корчилось, как будто невидимые клинки ледяных ее лучей проникали сквозь твердь земную и пронзали его насквозь. Каким бы ужасным монстром ни стал пленник, когда завершится превращение, – сейчас ему невыносимо больно, страшно, тоскливо и одиноко. Мавайен гро-вантаров понимал это, как никто другой, а потому честно исполнил обещанное: пришел посидеть с узником, пока не совершится неизбежное и тот не утратит остатки человеческого.
      Хрустели кости, под стремительно сереющей кожей вздувались мускулы, бешено пульсировали сосуды, стальной крепости когти уже скребли каменный пол камеры, несчастный хрипел и стонал, а из алых глаз капали тяжелые слезы. Падали вниз и терялись в густой черной шерсти, пробивающейся по всему телу.
      Вряд ли в это мгновение он все еще помнил, кем был когда-то, но достаточно и того, что об этом помнил великий магистр.
      Даже глядя на кровожадную тварь с огромной алой пастью, полной острых белых клыков, он видел молодого и веселого магнуса Беоральда Де Вервиля, потомка старинного рыцарского рода, талантливого музыканта и любимца женщин.
      О непобедимости гро-вантаров слагают легенды, а легенды всегда что-нибудь преувеличивают. Воины Пантократора не реже других теряют боевых товарищей. А порой их потери даже страшнее, ибо многие не выживают в схватке с тварями Абарбанеля, но и не погибают.
      Они преображаются.
      Нелегко смириться с мыслью, что монстр, погубивший несколько десятков невинных жизней, монстр, на которого ты охотишься, сбросив звериную шкуру, снова станет твоим другом. Тем, кто когда-то был твоим другом и в человечьем облике им по-прежнему остается. Нелегко свыкнуться с мыслью, что это уже не он. Улыбка его, и голос его, и насмешливый взгляд синих глаз – тоже его. А это не он. Не всякий в состоянии принять и понять это.
      За голову бывшего гро-вантара назначили тройную награду. Он оказался сильнее, умнее, ловчее и изворотливее обычных оборотней. Он стал некоронованным королем себе подобных, и вполне логично, что за ним послали некоронованного короля гро-вантаров, воина, равному которому давно не знал Эрдабайхе.
      Но этот воин приказа не выполнил.
      И когда огромное мускулистое тело одним прыжком преодолело просторную камеру и ударилось о решетку, когда сверкающие желтые глаза впились в него немигающим взглядом, а жаркая пасть распахнулась в предвкушении свежей крови, Фрагг Монтекассино продолжал улыбаться каким-то своим, потаенным мыслям.
      Беоральд Де Вервиль, товарищ детских игр, готовый разделить с тобой и радость, и печаль, шалости и наказания, и тяжелую судьбу гро-вантара; Беоральд Де Вервиль, лучший из лучших, которому прочили в недалеком будущем золотой трон великого магистра; Беоральд Де Вервиль, благородный рыцарь, собственным телом заслонивший друга от последнего, предсмертного, самого отчаянного броска твари Абарбанеля и получивший рану, от которой нет исцеления; Беоральд Де Вервиль, ставший оборотнем в следующее полнолуние, – разве я мог убить тебя?

* * *

      Свет полной луны был настолько ярким, что Лорна Дью вышивала, сидя у окна и не зажигая свечи. Она больше не плакала. За семь лет она выплакала все слезы, которые были отмерены богом на ее жизнь, и порой ей казалось, что услышь она о смерти Картахаля, и тогда бы ее глаза остались сухими.
      Было время, она бегала к казармам на улице Мертвых Генералов, чтобы проводить отряды, уходящие в предрассветный туман, но теперь Лорна оставалась неподвижной.
      Она знала, что ждет ее потом, не хуже иного предсказателя, а человек редко может похвастаться подобным знанием.
      Она будет сидеть у окна до самого рассвета, кладя ровные мелкие стежки на белое шелковое поле платка, пока не услышит мерный звук шагов и топот копыт – это войска Де Геррена потянутся из казарм к Фрейзингенским воротам, и Созидатели будут среди них.
      Тогда она отложит свое вышивание, встанет на колени, протянет руки к умытому и розовому, едва проснувшемуся солнцу и начнет молиться о том, чтобы все, кто ушел сегодня, вернулись из этого похода. Она знает, что просит о невозможном, но эта по-детски наивная молитва – единственное, что удерживает ее сейчас на земле. Она бы умерла, тихо и так же безмолвно: сердце не в состоянии бесконечно выносить безмерные страдания, – но у нее тоже есть работа. Постоянно напоминать Пантократору о том, что тысячи его детей нуждаются в его милосердии. Кто-то же должен кричать богу в уши о том, что происходит на земле.
      А потом наступит еще одно солнечное утро нового, девятьсот девяносто девятого года Третьей эпохи, и она найдет в себе силы подняться, умыться, надеть нарядное платье и отправиться в «Выпивоху» – встречать первых посетителей, принимать заказы, кормить их горячим жарким, смеяться их шуткам и улыбаться комплиментам. Она знала, что у нее хватит сил раздвигать губы в улыбке. Первые несколько дней это будет невыносимо больно делать, но со временем она привыкнет.
      А жизнь пойдет своим чередом. Каждый день будет приносить новые известия с полей сражения, и кто-то зайдется в рыданиях, а кто-то возрадуется, чтобы пролить слезы неделю спустя. Она будет ждать. Это тоже ее работа – ждать Картахаля с войны и постоянно напоминать Пантократору о том, что на свете есть человек, которому бесконечно нужен суровый командир Лу Кастель. Кто-то же должен говорить перед богом в его пользу.
      Она знает, что он вернется и из этого ада – с помощью Пантократора или без оной. Распахнет двери «Выпивохи», поздоровается и спросит бутылку марьяги – и это значит, что солнце снова будет светить, птицы петь, фрукты обретут сладкий вкус, вода станет утолять жажду, а сердце снова забьется.
      Она верит, что все будет именно так.
      Иначе все в этом мире не имеет смысла.

* * *

      – Красивая луна.
      – И очень печальная.
      – Ты думаешь о Селестре?
      – Я стараюсь не думать о ней, но у меня плохо получается.
      – Ты опасаешься за ее судьбу?
      – Как иначе? Она – наемница. Странно думать, что столь юная, хрупкая и прелестная барышня – Золотой монгадой Гадрумета. Что она…
      – Убивает людей?
      – Наверное, и это тоже. А ты о чем думаешь, Лахандан?
      – Гляжу на звезды.
      – Мне всегда нравилось созвездие Галеона.
      – Я тоже люблю смотреть на Шанашайду. Говорят, это путеводная звезда моряков, странников и потерянных душ.
      – Скажи, а тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь? Высоко-высоко, как птица, под облаками.
      – Да. Снилось.
      – Правда, это невероятное ощущение? Ты бы хотел испытать его наяву?
      – Очень. С каким бы наслаждением я сейчас расправил крылья и взлетел к самым звездам, туда, к Шанашайде. И не думал о том, что завтра мы уходим на войну.
      – Тебе страшно?
      – Нет, иначе бы я не пришел в когорту Созидателей. Немного грустно – так будет вернее. Антуриал жаждет крови.
      Ульрих вздрогнул, как если бы внезапно налетел порыв морозного ветра. Но нет – тиха и ласкова была ночь.
      – Ты так это произнес, словно твой меч – живое существо и в самом деле требует от тебя кровавых жертв.
      – Конечно, это не совсем то, что я хотел выразить, но он настолько стар и настолько силен, что от него вполне можно ожидать чего-то в этом духе. Разве ты не чувствуешь, что нечто подобное исходит и от твоих клинков? Кстати, откуда они у тебя – наследство?
      – Долгая история, – нехотя ответил Де Корбей. – Давай прибережем ее для какого-нибудь привала.
      – Как скажешь, – покладисто кивнул Лахандан. – Ну а ты, дружище Ноэль, о чем молчишь?
      – Наверное, ни о чем, – пожал плечами Рагана. – Ночь, тишина, голоса друзей, звезды мерцают – нужно успеть вдоволь напиться этим счастьем, пока оно у нас есть.
      Но он кривил душой.
      На самом деле Ноэль Рагана непрерывно думал о счастливом билетике, который так торжественно вручил ему упитанный Гауденций.
      «У тебя будет шанс не совершить предательство» – вот что было написано в нем.
      Хорошо бы, если так. Но, откровенно говоря, он в это не верил.

* * *

      Луна осторожно касалась башен, шпилей и куполов холодными голубыми пальцами…
      Великий логофет задремал чуть меньше часа назад. Сон его был чуток и неспокоен, и Керберон неподвижно сидел у постели друга и господина, не желая оставлять его одного и боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Он держал на коленях фолиант и даже рассеянно перелистывал плотные страницы, но мысли его унеслись далеко отсюда – из этой комнаты, из этого города, из этого времени.