Под сенью навеса на остановке примостилась какая-то мадонна с младенцем, и больше там никого не было. Мадонна была приземиста, грузна, хороша собой, черноволоса и черноглаза. Она держала ребенка на руках и мурлыкала ему в ухо на наречии, напоминавшем непохожую на себя латынь. Возможно, какая-то разновидность испанского. Она подняла глаза на Фрэнка, который приближался к ней, неся свои мирские пожитки в черной спортивной сумке, украшенной по торцам надписью: «Первый среди равных». Он тащил ее в левой руке, оставив правую свободной на случай всяких непредвиденных обстоятельств.

Мадонна следила за Фрэнком угрюмым и безнадежным взглядом человека, которому когда-то сделали больно, а обидчик так и не получил по заслугам. Глаза ее не смягчились, даже когда Фрэнк повернул налево, прочь от мадонны и облюбованной ею крытой автобусной остановки. Он шагал по обочине дороги, а мадонна недоверчиво пялилась на его спину, рассеянно нянча свое капризное дитя.

Фрэнк шел на юг, и высокое солнце грело его левый висок. Машин было совсем мало, поскольку власти Небраски возвели тюрьму на бросовом и не имевшем иного полезного применения участке земли. Слева еще долго тянулась глухая бурая стена, а справа простирались каменистые, поросшие редким кустарником земельные наделы того же цвета. От дороги их отделяли три нитки колючей проволоки, но, похоже, эти наделы вообще никак не использовались.

Когда Фрэнка освобождали, чиновник в конторе сообщил ему, что автобус ходит через каждые два часа или около того. Фрэнк понятия не имел, как далеко до следующей остановки. Если автобус будет проезжать мимо раньше, чем Фрэнк доберется до нее, и не остановится на взмах руки, значит, ему придется провести в ожидании еще два часа. Или около того. Ну и пусть, Фрэнк не торопится. Куда ему идти-то? Если он направится своим привычным путем, то в конце концов попадет обратно, в эту оставшуюся за спиной тюрьму. Или в другую, в точности на нее похожую. Сейчас он просто стартует на первом этапе этого длинного и мучительного кросса, а потом преодолеет сильно пересеченную местность, переживет множество приключений и финиширует нигде и ни с чем.

Если направится своим привычным путем. Но на этот раз – дудки. На этот раз он ринется вперед и обгонит все напасти. Обставит все напасти. Сядет на автобус и – через весь штат – в Омаху, где малость разживется наличностью. Если сумеет добраться туда, ни разу ни во что не вляпавшись, значит, забьется в самолет и тю-тю в Нью-Йорк, а уж там поглядим.

Фрэнк уже полчаса перебирал ногами, а никаких автобусных остановок на пути не попадалось. Он даже начал корить себя за мнительность. Какое ему, в сущности, дело до того, что подумают люди в проносящихся мимо машинах? Может, решат, что он в бегах, коль скоро пехает прочь от тюрьмы по пустой дороге, а до ближайшего жилья много миль.

В свои сорок два года он уже начал терять некогда густую каштановую шевелюру. Полоску нежной кожи на лбу палило жаркое солнце. «Наверное, обгорю, – сказал себе Фрэнк, поскольку в этом вопросе мог только полагаться на судьбу, и весело добавил: – Наверняка погорю. Раньше, чем обгорю».

Спортивная сумка мало-помалу набирала вес. Фрэнк перекинул ее в правую руку, потом опять перехватил левой. «На кой мне все это барахло? Куплю лучше обновки». Но Фрэнку все время казалось, что встречные и поперечные смотрят на него – пусть равнодушно, но все же с легким любопытством. Что они подумают, если он вдруг возьмет да и зашвырнет свою торбу подальше?

Время от времени Фрэнк бросал взгляд через плечо на волнистую ленту дороги и наконец увидел далеко позади автобус, который споро катил по двухрядному шоссе. Фрэнк повернулся к нему лицом и быстро вытянул перед грудью левую руку, державшую спортивную сумку: мол, странник я, видишь? Одновременно он поднял правую руку повыше и замахал ею над головой. Видит Бог, они его видят: он же самое высокое существо на этих наделах грешной земли. И единственное, что шевелится. Но автобус с ревом промчался мимо, даже не замедлив свой бег, оставив Фрэнка в шлейфе пыли и дизельных выхлопов.

Ну, членосос. Фрэнк представил себе, как взрывается шина автобуса, как он кренится, как водитель теряет управление и махина, слетев с дороги, врезается прямиком в дерево (тут их совсем мало, но хватит и одного). Водитель катапультируется сквозь широкое лобовое стекло, в клочья искромсанный осколками, а одна стекляшка торчит из его языка.

Фрэнк возобновил свой пеший поход. Местность впереди делалась чуть позеленее, там росли деревья (наконец-то он укроется от этого палящего светила), и дорога мало-помалу пошла в гору. «У меня целых два часа на поиски автобусной остановки, – сказал себе Фрэнк. – Должен же этот гребучий гроб где-то останавливаться».

Справа стояла ферма, окруженная дворовыми постройками. На подъездной дорожке громко брехала псина, слишком трусливая, чтобы приблизиться на расстояние, позволяющее ввалить ей пинка. Ни одно человеческое существо так и не высунуло нос на улицу, чтобы узнать, какие-такие невзгоды свалились на брехливую голову. Фрэнк упрямо надвигался на собаку, и та отступила. Прийти бы сюда ночью с пистолетом двадцать второго калибра, переломать псу хребет, отстрелить ему лапу, потом ухо, а под конец обесхвостить. Медленно, со смаком. Что ж ты сейчас не брешешь, сукин сын?

Время от времени мимо проезжали машины, но, наученный опытом, Фрэнк даже не пытался «голосовать». Водители бросали на него взгляды и сразу убеждались, что первое впечатление – самое верное. Им не было нужды выяснять что-то еще. Поэтому Фрэнк знай себе шагал вперед. Рано или поздно он набредет на перекресток, деревню, госпиталь для ветеранов вооруженных сил, военную базу или еще какое-нибудь сраное местечко, благодаря которому у автобуса появится повод остановиться. Набредет и подождет.

Мимо прошмыгнул белый «сааб» с бамперами, украшенными лозунгами: «Вижу зверя – торможу» и «Крою мирный атом матом».

Он двигался в том же направлении, что и Фрэнк, но гораздо проворнее. Промчавшись и чуть удалившись, «сааб» вдруг запердел: у него спустило правое колесо (Фрэнк давно позабыл свои грезы о взрыве автобусной покрышки и теперь даже не вспомнил про них). Машина было совсем близко, ну, может, на расстоянии, равном длине футбольного поля (сколько же это, ярдов сто?), когда вдруг послышалось «шпок!», похожее на выстрел из мощного ружья, и «сааб» принялся вихляться из стороны в сторону на дорожном полотне, мигая стоп-сигналами, которые то вспыхивали, то гасли, то вспыхивали, то гасли, то…

Водитель знал свое дело. Да еще ему повезло: не было встречного движения. Но все равно он был чертовски хорошим водителем, потому что не потерял управление, не дал «саабу» отбиться от рук и ринуться резвиться в роще. Он не налегал на педаль тормоза, а поддрачивал ее, пользовался ею как средством управления и в конце концов замедлил движение большой машины, выкатил ее на ухабистую обочину и остановил. Фрэнк знай себе шагал к машине, разглядывая длинные космы бурой пыли, которую относило вправо, к полям. Она была похожа на стяги призрачного войска. По ходу хода Фрэнк начал подумывать, не заключить ли ему с этим парнем сделку – помочь сменить колесо, а за это пусть его подкинут до ближайшей автобусной остановки. А то и до самого города, почему нет? Кто запретит мыслить по-крупному?

В течение одной или двух минут, пока Фрэнк шагал к остановившемуся «саабу», ничего нового не происходило. Дверца водителя не открывалась, сам водитель не вылезал. «Небось сидит и дрищет в штаны, – подумал Фрэнк. – Так обычно и бывает, когда все уже позади. Когда на тебя падает луч и легавый говорит: „Ни с места“. Опасность минует, и начинается новая глава.

Кабы Фрэнк и впрямь шел по футбольному полю, он в аккурат достиг бы двадцатиярдовой линии команды «сааба», когда водительская дверца наконец открылась и наружу выбрался трясущийся автомобилист, оказавшийся женщиной. «Черт, – с досадой подумал Фрэнк. – Баба – это никуда не годится. Я с ними и разговаривать-то не умею, с бабами».

Сначала она не заметила Фрэнка или ей просто было начхать на него. Она захлопнула дверцу, обошла нос «сааба» и принялась разглядывать лопнувшую шину. На вид женщине было лет тридцать пять. Стройная, рослая, с прямыми каштановыми волосами, одетая на манер тех женщин в телерекламах, которые расхаживают с чемоданчиками в руках и не уступают мужчинам в деловой хватке, но посвящают чертову уйму времени заботам о личной гигиене. Иными словами, шикарная и самоуверенная. Только не сейчас.

Фрэнк знай себе шел, меча в женщину мысли, точно молнии, и если он ничего этим не добьется, то и черт с ним. «Я безобидный, – мысленно обращался он к ней. – Таков мой способ действий, вот почему меня выпустили под честное слово, вот почему я отсидел только без малого два года из пяти. Все это записано в моем деле, загляните туда. Я и мухи не обидел, я даже не входил в дом, если там кто-то был. Никогда не таскал с собой ни стволов, ни перьев, никаких других орудий. Мирный взломщик – вот кто я такой и ни за что не обижу женщину или еще кого».

Когда Фрэнк приблизился к машине, женщина подняла на него глаза, и ему тотчас все стало ясно. Он видел это в ее взгляде, в ее лице. Она поняла. Они еще и словом не перемолвились, а она уже все про него знает. Всю неправду.

Кусок лопнувшей покрышки валялся у дороги, будто обугленное кольцо от громадного ломтя лука. Фрэнк взглянул на него, чтобы отдохнуть от созерцания испуганных глаз женщины, но, когда он миновал кусок шины, поравнялся с белым «саабом» и женщина оказалась прямо перед ним, футах в десяти, Фрэнк снова посмотрел на нее и сказал:

– А вы здорово с ним управились, как настоящий шоферюга.

Женщина медленно смежила и опять разомкнула веки. Она ждала чего угодно, но уж никак не похвалы или, наоборот, хулы своего водительского искусства.

– Благодарю, – еле слышно ответила она. – Все произошло так быстро, я даже не знала, что делаю. У меня не было времени на раздумья.

– Вы все сделали правильно, – заверил ее Фрэнк. Настала пора решать, то ли миновать ее и уйти, то ли остановиться. Он остановился. Увидев, что рот ее, будто скобки, охватывают маленькие морщинки страха, Фрэнк ударился в сказительство:

– Слушайте, я тут брожу в поисках автобусной остановки. По этой дороге ходит автобус в город. Хотите я помогу вам поставить запаску, а вы за это подбросите меня до остановки? Не хотите – не надо, потопаю себе дальше.

– Вы имеете в виду столицу штата? – спросила женщина, делая неожиданное ударение на этой стороне предложенной сделки. Впрочем, ладно.

– Наверное, – ответил Фрэнк. – Омаха. Меня там судили, значит, наверное, это и есть столица.

– Судили? – насторожилась женщина.

Может, лучше выложить все как есть с самого начала?

– Вы проезжали мимо тюрьмы, – сказал Фрэнк, указывая большим пальцем через плечо. – Меня только что освободили под честное слово.

Вообще-то он не собирался отмечаться у офицера по работе с досрочно освобожденными. Не в этот раз.

– Но там есть автобусная остановка, – заметила женщина. – Прямо против тюрьмы.

– Она мне не понравилась.

Женщина понимающе улыбнулась и сказала:

– Я как раз еду в Омаху. Если вы и впрямь хотите мне помочь…

Его довезут до места. Фрэнк не смог удержаться и заулыбался, будто дитя, – до ушей, да еще с разинутым ртом.

– Это чудо, – ответил он.

В ответной улыбке женщины сквозила насмешка.

– Чудо не это, а то, что я не погибла.

– Без чуда тут не обошлось, – сказал Фрэнк. – В чем бы оно ни заключалось. У вас есть ключ от багажника?

Смена колеса – работа нелегкая, особенно для человека с такими руками, как у Фрэнка. А руки у него были нежные, привычные к осторожному обращению с маленькими инструментами. Они ласкали цифровые замки, гладили провода сигнализации, собирали наличку и драгоценности. Мягкие, по-детски пухлые руки. Он отшиб их гаечными ключами, ободрал о покрышки, но при этом Фрэнк делал дело и не позволял своим чувствам отразиться на лице.

Работая, он поддерживал разговор с дамой, которая уже успела сообщить, что она – правовед. Услышав это, Фрэнк ответил:

– Вы слишком шикарны для законника.

Эта мысль показалась ей забавной.

– Тот парень, который вас защищал, в подметки мне не годится, да?

– Правду сказать, он был из тех, что купают галстук в супе, – прокряхтел Фрэнк, сражаясь с гайками.

– В чем вас обвиняли?

– Во взломе.

– Насколько сильны были позиции обвинения?

– Я вышел из парадной двери дома на Мичиганских Холмах, неся в руках стенной сейф, и попал прямиком в объятия двух легавых с фонариками.

– Неся в руках стенной сейф?

– Это так и делается, – объяснил Фрэнк, бросая негодную покрышку на крюк в багажнике. Потом он достал запаску и покатил ее по обочине вдоль борта машины. – Стенной сейф – это такой железный ящик, вмурованный в стену. Вы его выковыриваете, на что уходит совсем немного времени, относите домой и принимаетесь неспешно вскрывать.

– Вас поймали впервые?

Фрэнк молчал и смотрел на женщину, дожидаясь, пока она постигнет его сущность. Наконец она засмеялась и сказала:

– Извините, вы правы. Глупый вопрос. Что ж, в следующий раз представлять вас буду я. Но постарайтесь не попасться им, когда вы нечисты на руку.

Фрэнк с сожалением взглянул на свои руки.

– Или когда у меня руки нечисты, как сейчас.

– У меня в «бардачке» полотенца, – сообщила женщина. – Вы можете вытереть руки, когда закончите.

Иногда мимо проезжали грузовики или легковушки, но никто не остановился узнать, нужна ли помощь. Было ясно, что Фрэнк справляется с делом. А женщина-правовед больше не боялась его. Только и понадобилось, что немного поболтать, дать ей время понять, каков он, настоящий Фрэнк Хилфен. Может, и не пай-мальчик, может, и не красавец, но и не злодей.

Женщина сказала, что ее зовут Мэри-Энн Келлини. Фрэнк Хилфен сказал, что его зовут Фрэнк Хилфен. Тогда женщина проговорила:

– Фрэнк? Хорошо. Это имя вам подходит.

– Не знаю, как насчет Мэри-Энн, – ответил он. – Разве можно называть законника Мэри-Энн?

– А почему нет? – спросила она. – Есть же законники, которых зовут Рэндолф, и что?

– Оно, конечно, так. – Фрэнк затянул последнюю гайку.

– А как звали вашего? – спросила женщина. – Ну, этого, с галстуком в похлебке?

– Гауэр.

Женщина улыбнулась и развела руками.

– Защите нечего добавить.

Фрэнк не знал, что она имела в виду, говоря о «полотенцах», но они оказались сложенными и увлажненными бумажными салфетками в пакетике. Такие выдают в ресторанах каждому, кто отведает омара. Фрэнк извел три штуки, изрядно разорив «бардачок» (запасливая дама), и хотел бросить салфетки в траву, но женщина указала на целлофановый мешочек для мусора, подвешенный к прикуривателю.

– Вы благотворно влияете на меня, – заметил Фрэнк и избавился от мусора, как подобает воспитанному человеку.

До автобусной остановки было меньше мили, она стояла на перекрестке, где примостились две автозаправочные станции, забегаловка и новомодное приземистое одноэтажное «деловое здание». Занимали его деловые люди: зубной врач, торговец недвижимостью и биржевой маклер. Чуть поодаль справа от дороги сбились в кучку жилые дома, новые, но уже обшарпанные, как будто здесь должен был вырасти городок, который так и не появился на свет. Слева стояло длинное, широкое, серое двухэтажное фабричное строение почти без окон. На выходившей к дороге глухой стене было начертано синими буквами: «Тех-тех».

– Что это такое? – спросил Фрэнк.

– Готовая одежда, – ответила женщина. – Свитера, тенниски, вискозные кофты с надписью: «Собственность Алькатраса».

– Никогда таких не видел, – признался Фрэнк и, сам того не желая, неодобрительно поджал губы. «Собственность Алькатраса» – это дурной вкус.

– В Америке их не продают, только за рубежом, – добавила женщина.

– Где именно?

– В Азии, в Европе.

– «Собственность Алькатраса». – Фрэнк представил себе подростка, бредущего по многолюдной улице Токио в кофте с надписью «Собственность Алькатраса» и не знающего и десятка английских слов. Кабы этот мальчишка и впрямь принадлежал кому-то в Алькатрасе, он бы и дня не протянул. Люди готовы таскать на себе любые надписи, не понимая, что они означают и что за ними стоит.

– Деревня всемирного масштаба, – сказала Мэри-Энн Келлини.

– Угу, – ответил Фрэнк. – Но ведают ли они, что творят? Не думаю.

– Какая разница? Главное – чтобы они были довольны.

– Ладно, ладно, – буркнул Фрэнк. – А они довольны?

Женщина с легким любопытством покосилась на него.

– Почему нет?

– Потому что они знать не знают про Алькатрас, – объяснил Фрэнк. – Не знают, кто есть кто. Почти все там имеют весьма растерянный вид.

– Не понимаю вас, – сказала женщина.

– Когда вы одеваетесь, ваше платье служит вам своего рода знаменем на весь день, – пояснил Фрэнк. – Вы делитесь с людьми собственным мнением о себе. Мы все так делаем. Вы войдете в здание суда в одежде с надписями? «Собственность Алькатраса», к примеру?

Женщина улыбнулась и снова взглянула на него.

– И вот вы оделись как мужлан из рабочего класса, – сказала она. – Я верно рассуждаю?

– Я одет как человек, только что вышедший из тюрьмы, – ответил Фрэнк. – Сшибу пару долларов, оденусь немножко иначе. Как парень, который собрался на вечеринку.

Когда Фрэнк заговорил о «паре долларов», женщина перестала улыбаться. В ее голосе сквозили покорность судьбе и тревога за него.

– Вы собираетесь обратно, Фрэнк?

Он сделал вид, будто не понимает.

– Куда это обратно? К преступным деяниям?

– К глупым преступным деяниям. – Она сделала ударение на слове «глупые». – А стало быть, и к тюремным нарам. Вы умный человек, Фрэнк, и знаете это сами. Вы обмотаны резинкой, и второй ее конец привязан к нарам.

– Я кое-чему научился. – Фрэнк постарался придать своему голосу самоуверенные нотки, будто истинный знаток. – И меня не так-то просто будет найти.

– Да уж конечно, – молвила женщина.

Фрэнк не думал, что ему придется вести такой разговор с кем-либо, кроме самого себя, и уж наверняка не ожидал, что его собеседницей будет хорошенькая женщина-правовед в кондиционированном салоне «сааба», мчащегося по шоссе со скоростью шестьдесят миль в час.

– Что значит «глупые преступления»? – спросил он.

– Мелочевка, – ответила женщина. – Кражи со взломом. Проникать в дома и красть встроенные сейфы, Боже мой!

– А что? – ощетинился Фрэнк. – В стенных сейфах хранятся ценности, они-то мне и нужны.

– Какие такие ценности? – сердито спросила она. – Что вы имеете в виду, говоря о ценностях? – Должно быть, Мэри-Энн – очень хороший правовед. Она продолжала: – Триста, четыреста долларов? Украшения? Сколько вам даст за них скупщик краденого? Десять процентов?

– Иногда и больше, – буркнул Фрэнк.

– Этого хватит на неделю. Если повезет, то на месяц. А потом надо опять идти на дело и рисковать. Каждый раз. Не важно, сколько раз вам удастся избежать ареста: когда вас поймают, это будет не в счет. А поскольку все против вас, рано или поздно вы непременно попадетесь. Это – единственно возможное завершение цикла.

– Ладно, стало быть, я исправлюсь. – Фрэнку уже надоел этот разговор, и он уставился в окно, за которым проносились сельские красоты: деревья, фермы, опять деревья.

Но женщина не унималась.

– Вы не исправитесь, Фрэнк, – возразила она. – Вы такой, какой есть, и сами это знаете.

– Рецидивист, – проговорил он так, словно это была шутка.

– Но вы можете уйти в отпуск, – предложила женщина. – Отпуск и «завязка» – не одно и то же. Завязав, вы будете вынуждены искать работу, жилье…

– Дохлый номер.

– Знаю. Об этом я и говорю, Фрэнк. Если вы вломитесь в дом и унесете пять тысяч, вам нет нужды опять идти на дело следующей же ночью.

– Никакой нужды.

– Вот именно. Вы отходите от дел, пусть и ненадолго, а потом, когда деньги кончаются, снова беретесь за работу.

Фрэнк засмеялся, представив себе, как он то и дело поспешно «берется за работу», и сказал:

– Да, похоже, вы говорите обо мне.

– Но если бы вы совершили всего одно преступление, – продолжала женщина, – и получили миллионов пять, вам больше не было бы нужды выходить из отпуска.

На сей раз Фрэнк засмеялся от удивления.

– Пять миллионов? И где же лежит такая кубышка?

– Не спрашивайте меня, Фрэнк, – полушутя-полусерьезно отвечала женщина. – Я вам не уголовница и не подстрекаю вас к преступлению. Я говорю лишь, что вы определенно вернетесь в тюрьму, если и впредь станете преступать закон за пять тысяч долларов.

Он понимал, что происходит. Это был испытанный прием всех законников; они норовили внушить вам, будто у вас есть выбор, но потом выяснялось, что первый путь плох, а второй вам и вовсе заказан. А посему в конце концов вы делаете именно то, чего хотят законники. Иными словами, ничего не делаете.

– Стало быть, вместо того чтобы красть по пять штук, я должен сидеть дома и мечтать о краже пяти миллионов, правильно? И не ходить на дело, пока не подвернется такой крупняк.

– Вы неисправимы, Фрэнк, – сказала женщина, – и сами это знаете. Значит, вам лучше всего отойти от дел.

– С пятью миллионами в кубышке.

– Или с другим наваром.

Они въехали в Омаху около семи вечера. Вздымавшийся ввысь среди пустыни город напоминал груду детских игрушек в песочнице; багряное солнце еще висело на западе, но дети уже отправились по домам обедать. Когда сельское шоссе превратилось в городскую улицу, зажглись фонари – хилые и тусклые по сравнению с розовым светом солнца.

Фрэнк и Мэри-Энн болтали о законе, обменивались анекдотами; он поведал ей несколько историй о своих злоключениях в суде, а она ему – о клиентах и о том, что, похоже, в безднах души каждого человека непременно найдется жульническая жилка. Мэри-Энн не вела уголовных дел или судебной защиты, она сидела за столом в крупной юридической фирме, и клиентами ее были дельцы, норовившие обставить друг дружку. Фрэнк решил, что, сажая его под замок, общество поступает несправедливо, коль скоро у каждого его члена тоже какая-нибудь пакость на уме. Но никто никогда и не говорил, что жизнь должна быть справедливой.

Перед первым же красным светофором женщина показала на свою сумку – здоровенную коричневую торбу из мягкой кожи, лежавшую между ними на сиденье, – и сказала:

– Там есть деньги. Возьмите сотни три.

Фрэнк встрепенулся.

– Что это вы такое говорите?

– Вам же надо на первое время. На дорогу. Если я не дам вам денег, вы снова начнете искушать судьбу, в первый же день после освобождения.

– Не могу я взять ваши деньги, – ответил Фрэнк. На самом деле ему просто было мало трехсот долларов. Три тысячи – уже нечто более похожее на необходимую сумму, если учесть, что надо долететь до Нью-Йорка, прикупить кое-какой одежонки, оплатить постой в гостинице. А еще то да се, по мелочам. Тысячи четыре или пять, никак не меньше. Но Фрэнк не собирался говорить этого вслух.

– Спасибо за заботу, – сказал он, – но мне будет не по себе, если я приму деньги.

Женщина вздохнула. Зажегся зеленый свет, и она тронула машину. Побарабанив по рулю довольно коротко остриженными ногтями, Мэри-Энн наконец сказала:

– Ну что, тогда загляните внутрь и увидите мой бумажник.

– Право же, я не…

– Не деньги, – перебила женщина. – Погодите-ка секунду.

Опять красный светофор. Мэри-Энн взяла сумку, зажала между рулем и коленями, вытащила толстый бумажник, открыла, достала визитную карточку и вручила ее Фрэнку.

– Я не могу идти в суд и защищать вас, – сказала она. – Но найду кого-нибудь получше, чем этот ваш мокрый галстук.

Фрэнк принял карточку, прочел имя владелицы, название фирмы, служебный адрес, телефон, телекс, телетайпный код и номер факса и сказал:

– Не очень-то вы в меня верите.

– Я верю в математику, – светофор засиял зеленым глазком, женщина бросила сумку на сиденье и покатила вперед. – Пятитысячные кражи опять доведут вас до беды.

– Попробую найти дельце на пять миллионов, – пообещал Фрэнк.

– Хорошо. А пока берите карточку.

– Обязательно. – Фрэнк запихнул картонку в карман рубахи.

– Где вас высадить?

– В любом жилом районе подальше от центра, – ответил Фрэнк.

Женщина рассмеялась. Это обрадовало его.

Должен сказать, что меня растрогал отказ Фрэнка принять деньги. Все-таки люди наделены привлекательностью, надо только общаться с каждым из них один на один и избегать ложных оценок. И то, что Фрэнк Хилфен – в его совершенно безнадежном положении, погрязнув в медленном, но верном саморазрушении, не имея опыта свободного самостоятельного волеизъявления, вдруг отказался от предложенных Мэри-Энн Келлини трех сотен долларов, весьма расположило меня к нему. Во всяком случае, тогда.

Сделает ли он то, что должен будет сделать, когда пробьет час? Да, сделает. Это мы устроим. Мы подведем его к поступку. Группа, которую я собираю, исполнит мое желание, то есть Его желание. Но это будет их собственный выбор, их собственная затея, их свободная воля. Род людской сам решит покончить с собой.

Впрочем, он уже давно репетирует это действо, не так ли?

Не весь род людской, конечно. Нет, разумеется, не весь. Мы не собираемся проводить референдум на эту тему. Да исполнится воля Его. И воплотят ее представители человечества, тщательно отобранные представители. От каждой расы, каждого континента. Ни один не останется в стороне.

Мы ведем справедливую игру.