37

Пуля, выпущенная из пистолета Фрэнка и угодившая в деревянную доску, вызвала настоящий переполох среди восьми сотрудников главного пульта станции, однако Григорий сумел унять панику и превратить испуганных людей в послушную работоспособную команду.

– Я был в Чернобыле, – заявил он, как только Фрэнк согнал растерянных трепещущих сотрудников в маленькую кучку в центре зала. – Я работал пожарным.

Григорий поведал работникам станции о том, что с ним произошло, растолковал, пользуясь техническими терминами, причины катастрофы в Чернобыле и в заключение сказал:

– Поверьте, я не хочу, чтобы с кем-нибудь случилось то же, что и со мной; я не намерен устраивать взрыв. Если вы нам поможете, станции не будет причинено ни малейшего ущерба. Нам нужно одно – привлечь внимание общественности.

– И деньги, – напомнил Фрэнк. – Деньги для нашего движения.

После долгих споров Фрэнк согласился увязать свои корыстные требования с возвышенными целями прочих участников предприятия. Пять миллионов долларов – Фрэнк отказался скорректировать цифру – должны были пойти в фонд организации под названием «Комитет защиты окружающей среды». (Организация была, конечно же, липовая, но деньги, как известно, не пахнут.)

– Да, деньги, – подхватил Григорий. – Но к этому мы еще вернемся, – и вновь принялся излагать план действий тонким мягким голосом, сидя за столом лицом к пленникам и скрывая от них свою невероятную слабость, едва позволившую ему дойти пешком от автобуса до пульта управления. Кван и Пэми, тоже изрядно выдохшиеся, уселись слева и справа от группы заложников, наблюдая за ними с флангов. Фрэнк и Мария-Елена оставались на ногах, поводя пистолетами.

Как только между Григорием и заложниками завязался разговор, Фрэнк понял, что дело идет на лад. Противник был не ахти – пять женщин и трое мужчин, все без исключения люди умственного труда, не желавшие рисковать жизнью. Все они принадлежали к руководящему составу и оказались намного старше сотрудников, работавших здесь обычно. Они были готовы сделать все, что прикажут.

Приказ был простой: реактор не гасить, но понизить энергоотдачу до минимально возможного уровня. Потом позвонить по телефону.

Первые телефонные переговоры доверили старшему технику, женщине лет шестидесяти, которая, судя по всему, в молодые годы очень напоминала Марию-Елену. Она позвонила в один из кабинетов административного здания и передала текст сообщения, продиктованный Фрэнком:

«Пульт управления захвачен решительными вооруженными людьми.

В случае безусловного подчинения приказам группы захвата никто не пострадает.

Реактор по-прежнему управляется штатным персоналом, руководство которым принял на себя один из членов группы захвата, квалифицированный специалист по ядерной энергетике.

Группа захвата требует немедленной эвакуации всех сотрудников, находящихся на территории станции.

Переговоры с руководством станции начнутся только после окончания эвакуации.

Для паники нет никаких оснований; более того, группа захвата настаивает на том, чтобы население близлежащих районов оставалось на месте.

При попытке нападения на станцию с целью ее освобождения группа захвата немедленно устроит взрыв, не дав возможности эвакуировать людей, подвергающихся опасности; все члены группы безусловно готовы к гибели.

Первое требование состоит в немедленной эвакуации персонала и установлении прямой телефонной связи с внешним миром.

Переговоры могут начаться только после выполнения этих требований и признания группы, захватившей станцию, полноправным их участником».

Что дальше? Ядерная электростанция? Пятеро неудачников заперлись на станции, но зачем? Неужели они рассчитывают причинить ей сколь-нибудь значительный ущерб? Я прибыл в этот мир, чтобы спасти его, но вижу, что мой противник, этот мерзкий подхалим, готов удовлетвориться уничтожением штата Нью-Йорк. Разумеется, существует немало дураков, полагающих, что штат Нью-Йорк (или даже одноименный город) – это и есть весь мир, но Он к их числу не принадлежит.

А как же Сьюзан Кэрриган? Какова ее роль, каковы ее обязанности? Эта блудливая кошка, эта жалкая потаскуха начинает действовать мне на нервы. Злосчастная пятерка терроризирует население Грин-Медоу, а она тем временем прохлаждается в объятиях призрака, играющего в любовь. В любовь, которая всегда считалась моей епархией! Бесстыжий ублюдок!

Может, убить ее и посмотреть, что из этого выйдет? Убить медленно, по капле выдавливая жизнь сквозь поры ее тела? Или поразить ударом молнии?

Я призываю вас, соглядатаи срединных просторов воздуха, мои северные союзники, обитатели бескрайних сумерек, щупальца моего разума, источники моей силы и моих знаний. Что они задумали? Что нам известно? В чем заключается игра этого убийцы, бездарного, тупого инструмента в Его руках?

Стабильная форма материи? Антиматерия? Какой ужасный замысел! Так, значит, пресловутые эксперименты на станции имеют целью создание антиматерии?

Ты слышишь, о Нечестивый? Они собираются превратить Землю в черную дыру!

Нет, только не это. Я должен проникнуть туда немедленно. Я должен его остановить, остановить одним ударом.

Какая ирония судьбы, ведь я вынужден спасать чужую планету!

Итак, он уже знает.

Впрочем, этого следовало ожидать. Судя по всему, маленький урок, который я преподал в Коннектикуте, не пошел ему впрок, и я должен был это предвидеть; угрозы и истязания – палка о двух концах, они способны как сломить дух противника, так и укрепить его. Как ни странно, насилие – не лучший образ действия. Как правило, все, чего ты добиваешься насилием, впоследствии приходится переделывать.

Что он может, этот падший ангел, бесстыдный и безымянный раб Люцифера? Уговорить? Подкупить? Оказать моральное давление? Он – лишь продолжение своего низменного повелителя, обладающего такой же свободой воли, как, скажем, Луна.

Ну что ж, мы опять его остановим.

Чтобы получить возможность действовать, нашему смердящему приятелю, изрыгающему запах серы, придется принять сколь-нибудь приемлемую форму, то есть, в отличие от нас, создающих свои обличья из собственных атомов, вселиться в человеческое тело. И первое, что придет на ум этому примитивному, во всем предсказуемому орудию Сатаны, – войти в тело одного из работников станции, запертых в зале главного пульта и обеспечивающих сохранность оборудования. Справиться с этим нетрудно. По моему призыву на помощь явятся херувимы, быстрые, как мысль, пронзающие пространство и время с невероятной точностью. Как заблуждаются люди-художники, изображающие херувимов пухлыми неповоротливыми созданиями!

И я призвал их, верных слуг Господа. Теперь они витают вокруг работников станции, охраняя и защищая их, готовые немедленно предупредить меня о любой попытке вторжения. Каждый работник вплоть до последнего мгновения своей жизни будет под опекой… давайте назовем их ангелами-хранителями.

Итак, он не сможет внезапно объявиться на станции. Ему придется начинать снаружи, из-за забора. Ему придется войти в тело какого-нибудь бедолаги из внешнего мира и попытаться проникнуть сквозь плотное кольцо охраны. Полагаете, это невозможно? Сомневаюсь; этот шелудивый пес на деле доказал свое коварство.

Разумеется, за пределами станции к его услугам широчайший выбор. Я не могу приставить к каждому ангела-хранителя. Нам остается лишь внимательно наблюдать.

38

Происшествие на электростанции потребовало от Джошуа Хардвика напряжения всех его душевных сил. Жизненный путь руководителя отдела по связям с общественностью атомной станции, расположенной в сотне миль от крупнейшего населенного пункта, города Нью-Йорка, даже в более спокойные времена отнюдь не устлан розами. А уж когда станцию захватывают террористы, особенно когда ввиду полного отсутствия сведений о них информационная служба лишена возможности наводить тень на плетень и вешать лапшу на уши, жизнь начальника ОСО превращается в настоящий ад.

В эти дни Джошуа Хардвику приходилось так туго, что его порой охватывала тоска по рекламному делу. Тогда он мог позволить себе пропустить стаканчик-другой за обедом, а когда наступали тяжелые времена, он был по крайней мере избавлен от непрерывной слежки со стороны Си-эн-эн. К тому же… Впрочем, всех преимуществ все равно не перечислить.

В последнее время Джошуа с трудом вставал с постели и уже начинал ненавидеть утренний рапорт охраны Грин-Медоу: «Все по-прежнему. Террористы все еще на станции».

Он начинал ненавидеть свою «хонду», безмятежную двадцатиминутную поездку на работу, начинал ненавидеть свою должность, репортеров, полицейских, игру в вопросы и ответы, в которой хуже всего было то, что ответов, по сути, не существовало.

Вероятно, больше всех (после террористов, разумеется) Джошуа ненавидел своих хозяев, которых – видит Бог! – оказалось так много, что Джошуа был готов возненавидеть весь белый свет. Акции Грин-Медоу были поделены между правительством и некоей частной корпорацией, а руководство станцией осуществляли три агентства федерального значения и два учреждения штата Нью-Йорк, да еще частный консорциум, подчинявшийся «Юнитроник», которой, в свою очередь, владела Англо-голландская нефтяная компания. Едва грянула беда, все вышеперечисленные учреждения прислали своих представителей, задачей которых, как выяснилось в самые первые дни, было в случае неблагоприятного развития событий свалить вину на других.

Уже того, что все ожидали именно неблагоприятного исхода событий, было достаточно, чтобы впасть в уныние. Вместо того чтобы попытаться помешать осуществлению мрачных прогнозов, хозяева пеклись лишь об одном – как бы выбраться невредимыми из-под обломков катастрофы, которой они ждали и к которой готовились.

Для этого им был нужен начальник отдела по связям с общественностью с его ушами, голосом, головой, душой и потрохами. Каждый желал удостовериться в его преданности и требовал подавать свои трусливые козни в наилучшем свете. Дело в том, что и правительственным чиновникам, и дельцам одинаково важно не только выгородить свою службу, но и потопить все остальные.

Этим утром, как всегда, Джошуа предъявил на полицейской заставе в полумиле от ворот станции целых два удостоверения личности – охрана выказывала серьезность намерений, одного документа уже не хватало, – и, как всегда, на посту оказался патрульный, которого Джошуа никогда прежде не встречал и который, в свою очередь, также видел его впервые. Полицейский неторопливо сличал лицо Джошуа с фотографиями, а тот с деланно-невозмутимой миной сидел в машине, когда его желудок внезапно изъявил желание немедленно исторгнуть свое содержимое вон.

– Господи… – пробормотал Джошуа. – Я не могу… Прошу вас…

Он выскочил из машины, зажимая рот правой рукой. Полицейский испуганно отпрянул, хватаясь за кобуру. Джошуа шагнул к обочине, и в этот миг его мышцы и суставы пронзила невыносимая боль. Он повалился на колени, извергая завтрак на асфальт и собственные брюки.

– Что с вами, приятель? – воскликнул полицейский, забыв о своей подозрительности, поскольку симулировать такой ужасный приступ рвоты было невозможно. – Что случилось?

– Я не… не знаю… – стоя на коленях и понурив голову, Джошуа хватал ртом воздух, ощущая при каждом вдохе острую боль. Он приподнялся и сел на пятки, бессильно свесив руки вдоль тела, которое мучительно ныло, словно ему довелось испытать на себе когти целой стаи взбешенных кошек.

– Я позову на помощь, – сказал полицейский.

– Подо… – Джошуа слабо взмахнул рукой. – Подождите.

Боль, столь внезапно охватившая его тело, пошла на убыль и мало-помалу утихла. Джошуа дышал все глубже. Ощутив прилив сил, он приподнял трясущуюся руку и вытер залитый холодным потом лоб.

– Ну и дела, – пробормотал он дрожащим голосом. Теперь, когда первый приступ прошел, Джошуа чувствовал только страх. Что это было? Рак? Белокровие? Первые симптомы?

«Господи, неужели я подцепил это на проклятой станции?»

– Оставайтесь на месте, – велел полицейский.

Джошуа с готовностью подчинился приказу и продолжал стоять на коленях перед своим завтраком, словно верша какой-то извращенный обряд. Полицейский подошел к внушительному на вид «плимуту», стоявшему на противоположной обочине, и минуту спустя вернулся с пачкой бумажных полотенец.

– Вот, возьмите, – сказал он. – Попробуйте почиститься.

Джошуа с благодарностью взял полотенца, вытер лицо и глотнул пепси-колы, чтобы прополоскать рот. Желудок принял влагу без возражений, и Джошуа с помощью охранника поднялся на ноги.

– Спасибо, – сказал он. – Честно говоря, со мной такое впервые.

– Сходите ко врачу, – посоветовал полицейский.

– Обязательно.

– У вас глаза красные.

Только этого не хватало – предстать пред очи Си-эн-эн в обличье вампира!

– Ничего не понимаю, – признался Джошуа, положив руку на крышу «хонды». – Наверное, мне лучше поехать домой и позвонить на станцию. Или, может быть, вы сами позвоните в отдел прессы?

– Да, пожалуйста, – отозвался охранник.

Внезапно Джошуа почувствовал, как напрягся его позвоночный столб, а тело налилось силой. Он выпрямился, убрал руку с крыши машины и сказал:

– Впрочем, не надо. Со мной все в порядке.

– Вы уверены?

– На все сто.

Джошуа уселся за руль и посмотрел в зеркальце. И правда: его глаза сияли красным огнем, словно он всю ночь провел в безумном разгуле. Надо будет попросить у секретарши визин, марин или какие-нибудь другие глазные капли. Не появляться же перед камерами с красными зенками; в таком виде Джошуа не рискнул бы встретиться даже с газетчиками.

«Стоит ли ехать домой?» – спрашивал он себя, в то время как его тело независимо от сознания завело мотор, включило передачу и помахало рукой полицейскому, который крикнул вслед:

– Вам бы лучше поберечься!

Оставшиеся до ворот полмили пути Джошуа пролетел, словно на крыльях. Вдоль дороги не было ни домов, ни ферм, и лишь остатки каменных стен среди деревьев рукотворного леса напоминали о старых поселениях. Время от времени мелькали заросшие сорняками поля, еще не захваченные лесом. Дорога была достаточно гладкая и прямая, и одинокая «хонда» мчалась по ней, словно ковер-самолет по просторам безмятежного сказочного мира. Эх, кабы всегда так ездить!

Местная пресса, освещавшая события на Грин-Медоу, яростно обрушивалась на власти, запретившие движение по прилегавшей к станции дороге. Страницы газет заполнили плоды безудержной редакционной фантазии, пестрящие леденящими душу историями о школьных автобусах, вынужденных передвигаться по заполоненным нахальными грузовиками автострадам, о мучениях престарелых людей, вынужденных тратить лишние полчаса, чтобы добраться до своих спасительных пилюль, и тому подобными вещами. Уже были наготове репортажи о молоке, скисавшем в бидонах фермеров, вынужденных подолгу колесить в поисках объездных путей к рынку, и только страх перед разгневанными крестьянами, которые вполне могли сровнять здание редакции с землей, сдерживал буйное воображение газетчиков, впрочем, лишь отчасти.

К счастью, взаимодействие с местной прессой шло у Джошуа без особых осложнений. При встречах с пухлощекой девчушкой из местного еженедельника Джошуа напускал на лицо отстраненно-любезную мину и скармливал журналистке ту же бурду, которой потчевал остальных.

Сейчас он с наслаждением катил по закрытой дороге – в конце концов езда была одним из немногих удовольствий, которые он мог позволить себе в эти дни. Когда Джошуа добрался до штаба, представлявшего собой горстку трейлеров, разбросанных тут и там по дороге, словно в канадском шахтерском городке, его недомогания и след простыл, если не считать покрасневших глаз. Джошуа поставил «хонду» на отведенное для нее место и отправился в фургон пресс-секретариата. Стенографистка оставила на время долгие хлопоты у копировального аппарата и, порывшись в своей объемистой суме, отыскала нужное лекарство. Джошуа взял пузырек, вышел в туалет и закапал оба глаза, но безрезультатно. Глаза продолжали полыхать огнем, словно таившийся за ними мозг был раскален докрасна.

Войдя в фургон и вернув стенографистке капли, Джошуа собрался просмотреть толстую пачку сообщений, образовавшую на его столе опасно накренившуюся башню, когда в помещение вошла новая пресс-секретарь Англо-голландской компании, худощавая женщина лет тридцати с пепельно-серыми волосами, ясным спокойным взором и жестким рукопожатием.

– Здравствуйте, меня зовут Карэн Ливайн, – представилась она. – Давайте договоримся заранее: вы были и остаетесь старшим, а я, со своей стороны, обещаю любую помощь в вопросах, затрагивающих мою компанию.

– Спасибо, Карэн, – отозвался Джошуа, сияя насквозь фальшивой улыбкой, ибо он понимал, что эта девица продержится здесь не больше двух недель. – Я буду рад любой помощи, – сказал он, как говорил и всем прочим. – Добро пожаловать в нашу команду.

Дело в том, что Англо-голландская компания неукоснительно придерживалась принципов Экссона и его издательства «Валдеж»: как можно меньше держать своих пресс-секретарей на одном месте, дабы воспрепятствовать установлению личных, дружеских отношений с противником, способствующих утечке важных сведений. Каждые две недели взору публики являлся очередной энергичный работник лет тридцати с хвостиком, сдержанный и вежливый, женщина или мужчина (это не играло никакой роли), придававший своему учреждению почти человеческий облик; однако прежде, чем это лицо приобретало все присущие человеку черты, пресс-секретарь исчезал, уступая место следующему.

Этот принцип не раз выручал Экссона на Аляске, так почему бы Англо-голландской компании не применить его в Грин-Медоу? Разговор с любезным собеседником сам по себе доставляет удовольствие. Какая разница, говорит он что-нибудь или молчит?

Появление очередного представителя Англо-голландской компании окончательно отбило у Джошуа охоту приступать к разбору накопившихся бумаг.

– Обойду-ка я территорию, – сказал он своей секретарше по имени Грейс, пожилой особе, в душе которой уже давно завял последний росток человеколюбия.

– А что я скажу, если будут звонить? – спросила она, бросая на начальника неодобрительный взгляд.

– Передайте им привет, – посоветовал Джошуа и выскочил на улицу.

Главный штаб теснился на пятачке, который в прежние времена свободного проезда по территории Грин-Медоу назывался воротами электростанции; здесь толпились полицейские и бойцы Национальной гвардии, упорно именовавшие станцию «объектом», как будто название могло что-то изменить.

Добровольцы Национальной гвардии из числа гражданских лиц – среди них редко встречались бухгалтеры и сотрудники руководящего звена, одни лишь чернорабочие, которые были рады подхалтурить, облачившись в военную форму (без всякого риска быть привлеченными к боевым действиям), – были оттянуты в леса и бродили парами и тройками вдоль периметра, внимательно разглядывая каждый дюйм забора. Многочисленные тупицы всех мастей по-прежнему не оставляли попыток пробраться на территорию – молодые репортеры, любители острых ощущений, отчаянные храбрецы, алкаши (в темное время суток), а то и просто шутники, – и за ними был нужен глаз да глаз. Хозяевам станции вовсе не хотелось, чтобы террористы, встревоженные выходкой расшалившейся детворы, покончили с собой, прихватив на тот свет сотни тысяч живых душ.

«И все же было бы очень любопытно попасть внутрь», – размышлял Джошуа, обходя штаб и направляясь к забору. В конце концов знать, что там происходит, – это его работа. Не то чтобы он хотел рискнуть жизнью, кого-нибудь спасти или остановить террористов, ничего подобного. Ему попросту было любопытно.

Неподалеку от штаба в лес убегала тропинка, и Джошуа пошел по ней. Вдоль забора, примыкая к нему вплотную, проходила мощеная дорога, оставшаяся со времен строительно-монтажных работ на станции. Впрочем, сейчас дорога малость заросла, и ее поверхность через каждые двадцать – тридцать футов была вздыблена корнями деревьев.

Джошуа неторопливо шагал по дороге, отводя от лица зеленые ветви. Всякий раз, когда он оглядывался, в его поле зрения попадали по меньшей мере двое охранников в оливковой форме, с винтовками за плечами. Они не обращали на Джошуа особого внимания, лишь отмечали его появление. Пока Джошуа не делал глупостей и не лез через забор, охранники вполне удовлетворялись созерцанием большой ламинированной карточки удостоверения личности, приколотой к его пиджаку.

Слева от дорожки на земле лежал камень; забор проходил справа. Джошуа поднял камень, и тот удобно улегся в ладони. Пальцы сомкнулись на его холодной гладкой округлой поверхности; камень пришелся впору и приятно оттягивал руку, когда Джошуа помахивал ею во время ходьбы. «Очень удобная вещь; теперь это будет мой ручной камень», – подумал Джошуа.

Он шагал уже около двадцати минут и обошел примерно треть участка, когда ему на глаза попался одинокий охранник, сидевший на небольшом открытом возвышении на стволе упавшего дерева. Это был молодой парень лет двадцати двух, с бледной прыщавой физиономией и жалкими белесыми усиками, торчавшими из-под шлема. Джошуа отвернулся от забора и направился к юнцу, который продолжал сидеть, наблюдая за приближением незнакомца. Джошуа заметил, что охранник не отрывает взгляда от его блестящей карточки.

Подойдя поближе, Джошуа улыбнулся и сказал:

– Привет. Как дела?

– В порядке, – ответил охранник.

– А мне казалось, что вы, ребята, ходите по двое. Где твой напарник? – спросил Джошуа.

Охранник указал пальцем через плечо.

– Ушел к речке справлять большую нужду, – ответил он. – Одна из этих ваших надутых горилл.

– Отлично, – заметил Джошуа и ударил юнца камнем по лицу.

Охранник упал навзничь и сполз со ствола. Джошуа занес камень и ударил еще дважды, только тогда молодой человек замер в неподвижности. Джошуа перевернул тело, снял с него куртку и забрал винтовку.

Бросив камень на землю, Джошуа быстро, но без излишней суеты вернулся к забору. Перебросив через него винтовку, он полез по сетке, ловко и уверенно переставляя ноги и цепляясь руками. Забор был увенчан тремя рядами колючей проволоки. Джошуа накинул на них куртку охранника и подтянулся. Острые шипы проткнули толстую шерстяную ткань и впились в предплечья и колени, но Джошуа ничего не замечал. Он взвился в воздух и, перемахнув через забор, приземлился на четвереньки, немного ошалевший, но невредимый.

Ограда была оборудована электронными датчиками, и сотрудники охраны, как, впрочем, и любой другой человек, посмотревший в нужный момент на соответствующий прибор, уже знали о нарушении границ участка, но Джошуа было наплевать. Он сумел преодолеть забор и попасть внутрь.

Заныли ушибленные при падении руки и ноги, заболели колени и локти, исцарапанные колючками, но Джошуа не обращал на боль ни малейшего внимания. Он легко поднялся с земли, подхватил винтовку, повесил ее на шею, положил на нее руки и пустился в путь.

Территория электростанции была хорошо ухожена и похожа на девственную лесную лужайку. Чтобы как можно быстрее удалиться от забора, Джошуа быстро побежал по парку, поднимаясь в гору.

Где-то в глубине души Джошуа незаметно для него зрел самый настоящий ужас. Что я делаю? Что я натворил? Что со мной случилось? Однако судорожные всплески страха тут же утихли, словно заглушенные могучим передатчиком сигналы радиолюбителя, подавленные обуявшим Джошуа торжественным чувством гордости и наслаждения своими умелыми, ловкими действиями, молниеносным развитием событий и быстротой уверенного продвижения вперед. И все же: что я делаю? Зачем? Впрочем, не важно; главное – быстрота и натиск.

Его красные глаза любовались пейзажем. Какая красивая планета. Где еще во Вселенной найдешь такую пышную зелень? Джошуа взбегал по склону, ощущая в теле юношескую силу и наслаждаясь ею, но, прежде чем он достиг верхушки холма, откуда были видны строения станции, из-за пышных зарослей айвы выступил мужчина.

– Ни шагу дальше! – скомандовал он.

– Вот как? – Джошуа молниеносно вскинул винтовку и без малейших колебаний спустил курок, словно всю жизнь держал в руках оружие. Но вместо выстрела послышался сухой щелчок.

Проклятие! Патрули ходят с незаряженными винтовками! Какая глупость! Бойскауты – и те подготовлены лучше!

Кто этот человек? Отчего я так его ненавижу? Отчего я так испуган и вместе с тем храбр? Как совладать со своими руками, ногами, головой? О Господи! Помоги мне остановиться!

Перед ним стоял крепкий, высокий, широкоплечий и узкобедрый мужчина. На нем были тяжелые башмаки, плотные вельветовые брюки и темная байковая рубашка. Оружия у него, судя по всему, не было.

Как он пробрался на станцию? Как преодолел ограду? Может быть, это один из террористов? Что здесь происходит? Почему я так его ненавижу? Господи, дай мне силы упасть на колени и просить пощады! Спаси меня, Господи, и исцели!

Джошуа быстро шагнул вперед, развернул винтовку, схватил ее обеими руками за ствол, поднял и нанес яростный удар прикладом, метя в голову противника. Тот легко уклонился, вскинул левую руку, и его пальцы сомкнулись на прикладе винтовки подобно медвежьему капкану. Он нырнул вниз, опустился на колено и развернулся по крутой дуге, словно фигурист, заканчивающий выступление на ледовой арене.