Многим сербам, жившим в районе Крайны, пришлось испытать страшные муки. Сразу после прихода к власти в апреле 1941 года сисакские усташи арестовали сербского торговца и с живого содрали кожу. В отчете уполномоченного Германии генерала фон Хорстенау дается ужасающее описание усташского лагеря в Сисаке, специализировавшегося на уничтожении женщин и детей.

Еврейский отель, где Тито некоторое время работал официантом, исчез, но остался кегельбан, где он когда-то расставлял кегли. Теперь этот кегельбан был частью местного клуба. На стене висел портрет Тито, но хозяевам, похоже, надоела вся эта парадная шумиха о великом земляке.

В Загребе свободных квартир было мало, и потому аренда жилья там влетала в копеечку. Партийные боссы сразу после войны захватили себе буржуазные особняки в старом городе и в тенистых пригородах на горе. Сотни тысяч крестьян, пришедших в город, чтобы участвовать в процессе индустриализации, жили в многоквартирных домах Нового Загреба, на другом берегу реки Савы. Часть квартир выделяли предприятия, а часть продавалась через жилищные кооперативы. У подавляющего большинства квартиросъемщиков имелись дома в сельской местности, где жили их родители и куда они уезжали на выходные, праздники и на время отпуска. Некоторые возвращались в деревню после выхода на пенсию. Одинокие пожилые и немощные люди, жившие в Новом Загребе, брали к себе на квартиру студентов, которые в виде платы за жилье ухаживали за ними и оказывали услуги по дому.

Если смотреть со стороны шоссе, подъезжая к Новому Загребу, то однообразные железобетонные коробки многоквартирных высокоэтажек выглядят очень мрачно и уныло. Однако это лишь внешнее впечатление. Жить в них довольно удобно и приятно. Люди ценили свои квартиры и гордились домами, в которых жили. Там не отмечалось случаев вандализма ни по отношению к зданиям, ни к зеленым насаждениям, цветочным клумбам и газонам, которые служили детскими игровыми площадками. За поддержанием чистоты и порядка зорко следила администрация в лице квартальных комитетов, работа в которых была обязательной общественной нагрузкой для членов партии.

Для тех, у кого не было собственной автомашины, существовала отличная служба общественного транспорта, причем дети, как правило, уступали место старшим. Родители были очень довольны государственной системой образования. Милиция пользовалась большим авторитетом и появлялась на месте происшествия в считанные минуты, даже если речь шла не о преступлении, а о перебравшем лишку и расшумевшемся соседе.

Старая часть Загреба, которая в 1951 году предстала предо мной сплошными мрачными трущобами, теперь превратилась в один из самых престижных и красивых городов того, что когда-то было Австро-Венгерской империей. Очарование старины, исходившее от Соборной горы, осталось нетронутым. Здесь ощущалось дыхание XVII и XVIII веков. Позднегабсбургскую помпезность, пришедшую в Загреб в XIX веке, не оскверняли ни кольцевые дороги, ни кварталы небоскребов с бесчисленными офисами, ни торговые центры и прочие творения XX века, обрушившиеся на эту страну. Мое восхищение Загребом возрастало с каждым визитом в этот город.

Когда в 1925 году Тито стал политическим активистом, партия послала его в Кралевицу для проведения организационной работы на судостроительном заводе. Милан Модрич, управляющий этого предприятия, носящего теперь имя Тито, рассказал мне, что Тито получал превосходную по тем временам зарплату в шесть с половиной динаров в час. Один из ветеранов, начинавший здесь работу вместе с Тито, Филко Павезич, добавил, что будущий вождь партии был очень старательным рабочим, который никогда не отлынивал от дела и гордился своим мастерством. Еще один старый товарищ Тито по работе, Фабио Полич, рассказал мне о политической деятельности Тито:

В своих мемуарах Милован Джилас высказывает предположение, что Тито стыдился своего скромного прошлого рабочего-металлиста. В действительности же он гордился временем, проведенным в Кралевице. На острове Бриони у него был токарный станок, на котором он часто работал.

В 1928-1933 годах Тито большую часть времени находился в Лепоглавской тюрьме, где постигал марксизм с помощью Моше Пьяде. Сорок лет спустя начальник тамошней тюрьмы рассказал мне:

В период времени после выхода из тюрьмы и до вторжения немцев в Югославию в апреле 1941 года Тито либо находился за границей, либо скрывался в пригороде Загреба. Лишь в мае 1941 года он перебрался в Белград. Это было его первое знакомство со столицей. Вообще-то впервые Тито побывал в Сербии еще в 1914 году, будучи солдатом вторгшейся австро-венгерской армии, а в 1926 году он несколько месяцев работал на фабрике в Смередеревска-Паланке. Переезд в Белград в 1941 году был вызван необходимостью скрываться от бдительной усташской полиции, которая все время проводила массовые облавы и аресты, а также подготовкой к восстанию в Сербии.

Однако поскольку он жил на конспиративной квартире в Дединье – пригороде столицы, то жизнь ресторанов и кафе центра Белграда осталась для него незнакомой. Вернувшись в Белград в 1944 году правителем всей Югославии, он опять поселился в Дединье и жил там в изоляции. И хотя Белград был официальной столицей, Тито здесь всегда считали чужаком. Даже сербы-коммунисты постоянно помнили о том, что он хорват, а недоброжелатели говорили, что Тито в действительности русский, употребляя по отношению к нему термин «парашютист». Некоторые из них даже в конце 60-х годов отказывались верить в то, что Тито и в самом деле поссорился со Сталиным. Они полагали, что все это был хитрый трюк с целью выманить у Запада деньги.

Тито обвиняли в том, что он довел Белград до обветшания и упадка, особенно в сравнении с Загребом, столицей его родной Хорватии. Две мировые войны тяжелым катком прокатились по столице, лишив ее многих архитектурных памятников, являвшихся настоящими шедеврами, а то, что уцелело, выглядело неухоженным и заброшенным. Новый Белград, раскинувшийся на другом берегу реки Савы, был построен с гораздо большим размахом, чем Новый Загреб, и включал университетские общежития, огромные отели и Дом международных конференций. Однако он не стал дорог сердцам белградских старожилов, которые считали его слишком далеким и чуждым.

В том, что случилось с Белградом, не было злого умысла Тито. Просто город был местом, где сконцентрировались все правительственные учреждения, число которых постоянно росло. В то время как Загреб, Сараево и Любляна существовали за счет промышленности и торговли, Белград был городом бюрократов. Помимо того, что он являлся столицей страны и Сербской республики, отсюда раскинули свои щупальца три самых влиятельных учреждения – компартия, УДБА и ЮНА (Югославская народная армия). Тито и все высокопоставленные чиновники жили в приятных пригородах типа Дединье, а рядовые сотрудники и офицеры правительственных и партийный органов, УДБА и армии поселились в типовых квартирах серых, унылых небоскребов Нового Белграда. Из-за такой концентрации власти над всем городом витал дух угрюмости и обособленности, под стать его внешнему виду.

Хотя Джилас и другие резко критиковали Тито за экстравагантную привязанность к дворцам, замкам и виллам, следует сказать, что и эти резиденции, и другие монументальные сооружения были построены им вовсе не ради своего прославления.

Возьмем современников Тито. Сталин воздвиг гротескные, похожие на свадебный торт небоскребы, вроде Дворца культуры и науки в Варшаве. Мао Цзэдун – чтобы создать просторную площадь Тяньаньмэнь – сровнял с землей средневековой центр Пекина[480].

Чаушеску, создавая свои «Елисейские поля» и «Версальский дворец», снес треть старого Бухареста.

Даже в демократических Британии и Франции сменявшие один другого политические лидеры построили грандиозные культурные центры и аэропорты, ненужные национальные библиотеки и даже туннель под Ла-Маншем в качестве памятников своему тщеславию.

Строительная мания, характерная для большинства политиков, не затронула Тито. Он довольствовался домами, доставшимися ему от прежних хозяев.

Вместо строительства дорогостоящих памятников, Тито прославил себя другим способом, который не наносил ущерба казне, – он дал свое имя нескольким городам. Одним из городов, удостоившихся этой чести, был Ужице на западе Сербии, где Тито осенью 1941 года основал свою Красную республику, просуществовавшую недолгое время. В Титово-Ужице, как он теперь стал называться, я посетил небольшой музей и увидел стенд с винтовками, изготовленными в войну местной оружейной мастерской, мундиры, пошитые местными портными, пачки сигарет «Красная звезда» и экземпляры «Борбы», отпечатанные в местной типографии.

Хотя Тито и присутствовал на празднествах по случаю десятой годовщины Красной республики, здесь его популярность была невелика. В данной местности во время войны доминировали четники, а Тито был хорват, да еще и коммунист в придачу.

Узнав о моем присутствии в округе и о том, что я интересуюсь медведями, секретарь горкома СКЮ в Титово-Ужице пригласил меня прийти следующим утром в девять часов к нему в кабинет. Он обещал познакомить меня со своими коллегами, а также с двумя работниками охотоинспекции. Когда мы уселись на свои места, секретарь снял трубку и приказал своей секретарше, находившейся в приемной, не соединять его ни с кем и на все звонки отвечать, что у товарища секретаря важное и срочное дело. Затем он подошел к шкафу и извлек оттуда бутылку сливовицы, первую из многих, которые последовали за ней в то утро. Истории, рассказанные охотинспекторами с видимого одобрения партработников, создали у меня впечатление, что Тито в Титово-Ужице явно недолюбливают.

После утра, посвященного медведям и сливовице, партийный секретарь пригласил меня на ленч с участием десятков ветеранов Красной республики, которые то и дело провозглашали тосты и произносили речи. Этот ленч затянулся почти до вечера.

На этих празднествах, приуроченных к двадцать пятой годовщине битвы на Сутьеске, Тито так и не показался. Его отсутствие слегка огорчило гордых ветеранов, среди которых был и англичанин Дикин. Его и Тито ранило от разрыва одного снаряда. Ущелье, через которое предстояло перебираться партизанам прежде чем подняться в гору, находилось под непрерывной бомбежкой и артобстрелом. Даже в мирное время при взгляде вниз захватывает дух. Те, кто пережил эти страшные дни, изменились в душе. Они не вернулись в свое первоначальное состояние.

«Мы шли тридцать семь дней без еды, – вспоминал участник сражения Никола Вестица, – без еды для людей. Мы питались пищей животных – листьями, травой, корой. У меня теперь совсем пропала память. Я не могу припомнить имена моих старых товарищей. Дело не в моем возрасте, а в тех страданиях, через которые мы прошли».

Все ветераны согласились с тем, что у Тито были серьезные причины для того, чтобы не поехать на эти торжества. Главная же причина, очевидно, заключалась в том, что Тито не хотел огорчить хорватов своим присутствием на мероприятии, которое носило исключительно сербский характер. Неплохое представление о партизанах я получил из истории, рассказанной мне Милицей Драгович, которая имела двадцать три боевых ранения:

Именно там, в битве на Сутьеске, в июне 1943 года коммунистический функционер Иосип Броз наконец-то превратился в легендарного Тито. Летом 1971 года в Югославию из Голливуда прибыла группа кинематографистов для съемок фильма под названием «Битва на Сутьеске». Роль Тито должен был исполнять киноактер Ричард Бартон, валлиец. Супруги Тито устроили Бартону и его жене Элизабет Тэйлор радушный прием, пригласив их к себе на несколько дней. Соответствующие фрагменты дневника Бартона дают нам неплохое представление о частной жизни Тито и его жены:

Похоже, что Тито наплел Бартону порядочно небылиц. Так, он говорил, что запрещал расстреливать немецких пленных и совсем не пил спиртного во время второй мировой войны. Бартон не заметил, что это находилось в явном противоречии с рассказом о встрече с Черчиллем. У актера также сложилось впечатление, что диктатору никогда не приходилось сталкиваться с «обычными людьми» и что он был окружен «атмосферой страха». Однако Бартон ни разу не слышал, чтобы в адрес Тито сказали хоть одно плохое слово.

– Я спросил у Бранки, одного из старейших югославских актеров, почему никто, ну действительно никто, никогда не говорил плохо о Тито. Что это – осторожность или страх? Бранка ответил: «Ни то и ни другое». Для старшего поколения Тито все еще оставался образцом отца новой Югославии, а младшее поколение просто не знало другого президента[481].

Ричард Бартон находил Йованку назойливо-утомительной, и к такому же мнению начинал приходить и Тито. Это заметил сэр Фитцрой Маклин, который часто виделся со своим старым приятелем в 70-е годы, когда Тито предпринял глобальное турне. Последним этапом у него тогда оказался Вашингтон. В американской столице его уговаривали перед возвращением в Европу сделать небольшой крюк, залетев в Канаду, где в одном из университетов ему должны были вручить диплом Почетного доктора. На следующий после церемонии вручения день Маклин, который был главным инициатором поездки в Канаду, присоединился к чете Тито, и они вылетели на частном самолете в Лондон. Позднее Маклин так описывал этот перелет своему биографу:

Когда в кругу дипломатов заметили, что Йованка больше не появляется с Тито на официальных и неофициальных мероприятиях, телекомпания Си-Би-Эс попросила Маклина поднять этот вопрос в интервью с Тито. Маклин отказался, но вопрос этот, тем не менее, был задан Тито Уолтером Кронкайтом. Тито, нимало не смутившись, ответил, что в восемьдесят пять лет у него крепкие нервы, но и они не выдержали постоянного ворчания его бывшей жены. В стране, где в новый рост вставала тревожившая всех проблема межнациональных отношений, такое обращение Тито с Йованкой было воспринято некоторыми как угроза ее землякам-сербам в Хорватии.

Сэр Фитцрой Маклин приводит несколько курьезных, почти анекдотичных историй из жизни Тито, касающихся Маргарет Тэтчер и принца Уэльского.

Посещение Тэтчер, тогда еще лидера оппозиции, Югославии состоялось вскоре после ее визита в Китай. Тито заговорил об этой стране, и у них возник спор о мадам Мао.

– Конечно, – сказал Тито, глядя миссис Тэтчер прямо в глаза, – я не доверяю женщинам, которые вмешиваются в политику.

Миссис Тэтчер резко осадила его:

– Я не вмешиваюсь в политику, я и есть политика.

По словам сэра Фитцроя, Тито пришел в восхищение, и отношения между ними наладились. Тито не упускал случая поддеть особ королевской крови. Во время официального визита принца Чарльза в Югославию его сопровождал сэр Фитцрой, который привез Тито несколько бутылок знаменитого солодового виски «Макфен». На официальном приеме, к большому разочарованию принца, подали «Шивас регал», и он обратился к Тито:

– А разве мы не можем открыть бутылочку-другую того виски, что привез Фитцрой?

– О, нет, – ответил Тито. – Мы будем держать его для особых случаев[483].

Тито заболел в начале января 1980 года. Его положили в госпиталь в Любляне, где хирурги ампутировали ему сначала одну, а затем и другую ногу. Его навещали сыновья и Йованка, которая глубоко переживала болезнь мужа. За Тито ухаживали католические монахини. Скорее всего, это было сделано по его личной просьбе. Данное обстоятельство навело многих на мысль, что Тито никогда, по крайней мере в душе, не переставал быть верующим. Люди вспомнили замечание, сделанное им в ходе беседы с одним церковным деятелем в 1945 году: «Я, как католик…»

Джилас написал, что Тито не исключал идею бессмертия. Врачи сохраняли жизнь Тито до 4 мая. Создавалось впечатление, будто вся страна боится его ухода из жизни. На похоронах присутствовали старые товарищи по оружию, в том числе Дикин и Маклин, а также Маргарет Тэтчер, ставшая к тому времени премьер-министром, Брежнев, вице-президент США (президента Картера критиковали за то, что он не приехал лично) и многие руководители стран «третьего мира», включая прослезившегося Кеннета Каунду.

Тело Тито поместили в мавзолей неподалеку от его резиденции в Дединье, пригороде Белграда.