Космический госпиталь (№3) - Большая операция

Неожиданно в его наушниках проскрипел голос О'Мары:

– Доктор, Приликла воспринимает эмоциональное эхо, а также излучение, указывающее на допущенные мелкие ошибки, – легкая степень беспокойства и замешательства.

– Иегуди шлёт вам привет, – сказал Конвей ровным голосом.

– Кто?

– Человечек, которого нет, – ответил Конвей и продолжил, немного путаясь:

На лестничный влез он пролет,

Он сегодня туда не взойдет.

Боже, так я хочу одного,

Чтобы не было завтра его.

О'Мара фыркнул и сообщил Конвею:

– Несмотря на то, что я сказал Маннону в своем кабинете, реальных доказательств того, что что-либо происходит, по-прежнему нет. Мои тогдашние замечания были предназначены помочь как доктору, так и пациенту. Я хотел поддержать у Маннона тающую уверенность в себе самом. Поэтому и для вас, и для Маннона было бы лучше, чтобы ваш человечек объявился и представился.

В этот момент в операционную ввезли больного и переложили на стол.

Руки Маннона, торчащие из рукавов тяжелого скафандра, были покрыты лишь тонким прозрачным пластиком, но если бы понадобилось полное худларианское давление, он смог бы одеть защитные перчатки в течение нескольких секунд.

Но вскрыть пациента в данных условиях означало вызвать декомпрессию внутри тела, поэтому последующие процедуры должны были проходить очень быстро.

Относящиеся к физиологическому виду ФРОБ, худлариане были низкими, плоскими существами невероятной силы и напоминали черепах с гибким панцирем. Худлариане были жесткими и снаружи, и внутри, причем настолько, что их медицина практически не знала, что такое хирургия. Если пациента нельзя было излечить с помощью медикаментов, очень часто случалось, что его нельзя излечить вообще, потому как на этой планете хирургия была трудноосуществимой, а то и вообще невозможной. Но в Госпитале, где необходимая комбинация давления и силы тяжести могла быть воспроизведена за несколько минут, Маннон и его коллеги творили чудеса на грани возможного.

Конвей наблюдал, как хирург сделал треугольный надрез в броне пациента и удалил кусок панциря. Моментально над операционным полем повис ярко-желтый туманный конус с перевернутой вершиной – мельчайшая кровяная взвесь, выбрасываемая под давлением из нескольких поврежденных капилляров.

Одна из медсестер быстро поместила пластиковый экран между местом надреза и гермошлемом Маннона, другая установила зеркало, чтобы хирург видел операционное поле. Через четыре с половиной минуты Маннон контролировал кровотечение. Он должен был это сделать за две.

Похоже, Маннон прочитал мысли Конвея, потому что сказал вслух:

– Первый раз все делалось быстрее – я думал на два-три шага вперед, вы знаете, как это бывает. Но я обнаружил, что начал делать те надрезы, очередь которых была через несколько секунд. Даже если бы это произошло единожды, все равно это достаточно плохо, но пять раз подряд!.. Я вынужден был прекратить операцию, пока не искромсал пациента. А теперь, – добавил он голосом, полным самообвинения, – я стараюсь быть аккуратным, но результат остается прежним.

Конвей продолжал молчать.

– Такая пустяковая опухоль, – продолжил Маннон. – Так близко к поверхности и не представляет особого труда для хирургии даже у худлариан. Просто отрезать нарост и вставить три поврежденных кровеносных сосуда в пластиковые трубки, а кровяное давление пациента и наши специальные зажимы создадут надежные перемычки, пока через несколько месяцев вены не регенерируют. Но такое!.. Вы когда-нибудь видели перештопанное лоскутное одеяло!..

Более половины опухоли – серой волокнистой массы, скорее похожей на растение, оставалось на месте. Пять главных артерий в районе операционного поля были повреждены – две по необходимости, остальные «случайно» – и соединялись трубками. Но то ли потому, что куски искусственных кровеносных сосудов были короткими, то ли плохо закреплены, а возможно, из-за артериального давления, одна из трубок частично соскочила. Единственное, что спасло пациента, то, что Маннон настоял на том, чтобы пациент продолжал находиться под наркозом. Малейшее физическое усилие могло вырвать капилляр из трубки, что вызвало бы обширное внутреннее кровоизлияние и, учитывая огромные частоту пульса и давление худлариан, смерть в пределах нескольких минут.

По радиоканалу О'Мары Конвей резко спросил:

– Какое-нибудь эхо? Вообще хоть что-нибудь?

– Ничего, – ответил О'Мара.

– Но это же нелепо! – взорвался Конвей. – Если существует разум, телесный там или бестелесный, он должен обладать определенными качествами: любознательностью, умением пользоваться инструментами и так далее. Наш Госпиталь – большое и очень интересное место, без всяких известных нам барьеров, которые ограничивали бы перемещения разыскиваемой особи. Тогда почему она осталась на месте? Почему она не разгуливала по «Декарту»? Что заставляет ее оставаться в этом районе? Может быть она напугана, глупа, а может быть действительно лишена тела?

Навряд ли на Митболе можно будет отыскать сложную технику, – быстро продолжал Конвей, – но вот то, что у них хорошо развиты философские науки, вполне вероятно. Если на борт «Декарта» проникло что-то физическое, то есть вполне определенные пределы для минимальных размеров разумного существа и…

– Доктор, если вы хотите кому-нибудь задать эти вопросы, – спокойно сказал О'Мара, – я немного на них надавлю, если что. Но времени осталось мало.

Конвей на мгновение задумался и сказал:

– Спасибо, сэр. Я хотел бы, чтобы вы вызвали сюда Мэрчисон. Она в…

– В такое время, – воскликнул О'Мара угрожающим тоном, – он хочет вызвать свою…

– В данный момент она находится у Харрисона, – отрезал Конвей. – Я хочу установить физическую связь между лейтенантом и этой операционной, даже если он никогда сюда не приближался ближе, чем на пятьдесят уровней. Скажите ей, чтобы она у него спросила…

Это был обширный сложный многосторонний вопрос, призванный объяснить, каким образом маленькое разумное существо могло проникнуть в этот район незамеченным. Это был так же глупый вопрос, ибо любой разум, воздействующий и на землян, и на инопланетян, в равной степени, не мог быть не обнаружен таким эмпатом, как Приликла. Это возвращало его туда, откуда он начинал с нематериальным «чем-то», которое не желало, или не могло выйти за пределы операционной.

– Харрисон говорит, что во время полета обратно у него часто были видения, – неожиданно прозвучал голос О'Мары. – Он говорит, что корабельный врач счел это нормальным, учитывая, сколько лекарств в него вкатила аптечка. Он также сообщает, что был полностью без сознания, когда его сюда доставили, и не знает как и где он попал в Госпиталь. А теперь, доктор, полагаю надо связаться с приемным отделением. Я вас подключаю к линии на тот случай, если я буду задавать не те вопросы…

Через несколько секунд ровный голос, который мог принадлежать кому угодно, медленно произнес через транслятор:

– Лейтенант Харрисон не был принят в Госпиталь согласно обычной процедуре. Будучи офицером Корпуса мониторов, чье медицинское прошлое известно до мелочей, он был принят через служебный люк номер пятнадцать под ответственность майора Эдвардса.

Эдвардса не было на месте, но в его кабинете заверили, что он будет через несколько минут.

Как-то сразу Конвей захотел отступиться. Пятнадцатый люк был слишком далеко – трудное, сложное путешествие, включающее три крупных смены окружающей среды. Их гипотетическому пришельцу, который не был знаком с Госпиталем, чтобы отыскать дорогу в операционную, пришлось бы захватить над кем-то мысленный контроль и заставить принести себя сюда. Но если бы это было так, Приликла обнаружил бы его присутствие. Приликла мог обнаружить любое существо, которое хоть как-то мыслило – от самого маленького насекомого до особи, находящейся в глубокой коме. Ни одно живое существо не могло полностью выключить свой мозг и по-прежнему оставаться живым.

А это значило, что пришелец может быть и неживым!

В нескольких футах от Конвея Маннон подал сигнал медсестре, чтобы та встала около атмосферного вентиля. Резкое повышение давления до нормального худларианского уменьшило бы любое возникшее кровотечение, но при этом Маннон не смог бы работать без тяжелых перчаток. Но не только это – повышение давления ограничивало операционное поле пределами вскрытого участка, где движение, передаваемое органам от расположенного поблизости сердца, делало тонкую работу невыполнимой. В настоящее время переплетение кровеносных сосудов было разобрано, обработано соответствующим образом и относительно неподвижно.

И тут вдруг все-таки случилось. Ярко-желтый фонтан крови ударил в стекло гермошлема Маннона так сильно, что послышался вполне отчетливый шлепок. Находясь под огромным давлением крови и из-за высокой частоты пульса, поврежденная вена змеилась во все стороны, словно никем не удерживаемый миниатюрный шланг. Маннон ухватил ее, потерял и попробовал поймать снова. Фонтан превратился в тонкую волнистую струйку и прекратился. Медсестра около вентиля с явным облегчением расслабилась, а та, что стояла рядом с врачом, протерла стекло его гермошлема.

Маннон слегка подался назад, пока операционное поле осушалось тампонами. Сквозь стекло шлема было видно, как странно горят его глаза, контрастируя с белой, мокрой от пота, маской на его лице. Теперь время стало важным фактором. Худлариане были крепкими созданиями, но и у них был предел – выдержать декомпрессию до бесконечности они не могли. Постепенно начинался приток телесной жидкости к разрезу в панцире, ущемились расположенные поблизости жизненно важные органы, и еще больше повышалось давление крови. Чтобы пройти успешно, операция должна была длиться не дольше получаса, а только с момента вскрытия пораженного места прошло уже больше половины отпущенного времени. Даже если опухоль была бы вырезана, ее удаление влекло за собой повреждение находящихся под ней сосудов, и прежде, чем закончить операцию, Маннон должен был с большой осторожностью привести их в порядок.

Все они знали, что скорость является наиважнейшим фактором, но Конвею вдруг показалось, что он смотрит фильм, который демонстрируется с постоянно увеличивающейся скоростью. Руки Маннона двигались быстрее, чем Конвею когда-либо доводилось видеть. И еще быстрее…

– Мне это не нравится, – резко воскликнул О'Мара. – Похоже к нему вернулась уверенность, но скорее всего он просто перестал беспокоиться – о себе, я имею в виду. Очевидно, что за пациента он волнуется по-прежнему, хотя у того есть очень немного шансов. Но самое трагичное заключается в том, что, как сказал мне Торннастор, их у него никогда особо и не было. Если бы не вмешательство вашего гипотетического друга, Маннон не слишком бы переживал по поводу потери именно этого пациента – это было бы лишь одной из очень малочисленных неудач. Когда он поскользнулся первый раз, это поколебало его уверенность в себе, а сейчас он…

– Кто-то заставил его поскользнуться, – твердо заявил Конвей.

– Вы пытались его в этом убедить, ну и каков результат? – парировал психолог. – Приликла серьезно нервничает, и его дрожь становится все хуже и хуже с каждой минутой. А Маннон является, или являлся, исключительно уравновешенным человеком. Я не думаю, что серьезными, самоотверженными людьми, для которых профессия – это вся их жизнь, трудно предсказать, что может случиться.

– Говорит Эдвардс, – раздался голос. – Что там у вас?

– Давайте, Конвей, – распорядился психолог. – Вопросы будете задавать вы. У меня сейчас голова занята другими вещами.

Волокнистый нарост удален был чисто, но при этом было повреждено множество мелких капилляров, и работа по их восстановлению была самой сложной из того, что до сих пор было сделано. Вставлять поврежденные концы в трубки – достаточно глубоко, чтобы они опять не повыскакивали, когда восстановится циркуляция – было сложной, повторяющейся, изматывающей нервы процедурой.

Оставалось восемьдесят минут.

– Я хорошо помню Харрисона, – ответил далекий голос Эдвардса, когда Конвей объяснил, что он хотел бы узнать. – Его скафандр был поврежден только на ноге, поэтому мы не могли его списать – этот тип скафандров укомплектован полным набором инструментов, средств для выживания, и они очень дорогие. Ну, и естественно, мы его дезинфицировали! Правила строго указывают, что…

– И все же он мог быть носителем какой-нибудь заразы, майор, – быстро проговорил Конвей. – Как тщательно вы проводили эту дезин…

– Тщательно, – ответил майор, в его голосе начали появляться раздраженные нотки. – Если в нем и были какие-нибудь жучки или паразиты, то теперь они покойники. Скафандр со всеми приспособлениями был стерилизован перегретым паром и облучен. На самом деле он прошел ту же процедуру стерилизации, что и ваши хирургические инструменты. Это вас устраивает, доктор?

– Да, – спокойно ответил Конвей. – Конечно, да.

Теперь у него было связующее звено между Митболом и операционной через скафандр Харрисона и стерилизационную камеру. Но это было еще не все. Теперь у него был Иегуди.

В это время Маннон, стоявший рядом, прервал операцию. Когда хирург в отчаянии заговорил, руки его дрожали.

– Мне необходимы восемь пар рук или инструменты, которые могут выполнять восемь разных операций одновременно. Плохи дела, Конвей. Совсем плохи…

– Доктор, ничего не делайте в течение минуты, – нетерпеливо попросил Конвей и стал выкрикивать распоряжения медсестрам, чтобы те выстроились позади него со своими подносами для инструментов. Что-то начал кричать О'Мара, пытаясь узнать, что же происходит, но Конвей был слишком сосредоточен, чтобы ему ответить. И тут одна из келгианок издала звук, который издала бы противотуманная сирена, не выдувая, а втягивая воздух.

Этот эквивалент возгласа удивления у ДБЛФ прозвучал потому, что на её подносе, среди хирургических щипцов неожиданно появился разводной гаечный ключ средних размеров.

– Вы в это не поверите, – радостно сказал Конвей, поднес штуковину к Маннону и вложил ее в руки хирурга, – но если вы только минуту меня послушаете и потом сделаете то, что я скажу…

Маннон вернулся к столу меньше, чем через одну минуту.

Сначала он колебался, но потом со все большей уверенностью и скоростью завершал тончайшую хирургическую работу. Время от времени он что-то насвистывал сквозь зубы или мрачно поругивался, но это было обычным поведением Маннона во время сложной операции, обещавшей пройти успешно. В обсервационном куполе Конвей мог наблюдать за сердитым, но счастливым лицом сбитого с толку главного психолога и хрупким, паукообразным телом эмпата. Приликла все еще дрожал, но очень медленно. Это была реакция, не так часто наблюдавшаяся у цинруссианина вне пределов родной планеты и указывающая на наличие близко расположенного источника эмоционального излучения – сильного и в то же время приятного.

* * *

После операции всем хотелось порасспросить Харрисона о Митболе, но прежде, чем они смогли это сделать, Конвею пришлось рассказать еще раз, что же все-таки случилось, специально для лейтенанта.

– …И в то время, как мы по-прежнему не имеем понятия, как они выглядят, – говорил Конвей, – мы действительно знаем, что они очень высокоразвиты умственно и по-своему технически. Под «по-своему» я подразумеваю то, что они создают и используют «инструменты»…

– Да уж конечно, – заметил сухо Маннон и вещица в его руках последовательно превратилась в металлическую сферу, миниатюрный бюст Бетховена и набор зубных протезов тралтанина. С тех пор как наверняка стало ясно, что худларианин скорее станет очередным успехом Маннона, а не его провалом, к доктору стало возвращаться чувство юмора.

– …Но инструментальная стадия должна была наступить после долгого развития философских наук, – продолжал Конвей. – Уму непостижимо, как они эволюционировали в таких условиях. Эти инструменты не предназначены для ручной работы – аборигены могут и не иметь рук в том виде, который мы знаем. Но у них есть разум…

Подчиняясь мысленному приказу хозяина «инструмент» пробил обшивку «Декарта» рядом с тем местом, где находился Харрисон, но во время неожиданного старта он не смог выбраться наружу, и новый источник мыслей лейтенант – неосознанно захватил над ним контроль. Инструмент превратился в опору для ноги, в которой так отчаянно нуждался Харрисон, и рухнул под тяжестью его веса, так как на самом деле не являлся частью конструкции корабля. Когда приспособления скафандра Харрисона прошли стерилизацию в одной камере с хирургическими инструментами, туда зашла медсестра, чтобы взять определенные инструменты в операционную, и он опять стал тем, чем от него хотели.

С этого момента и далее начались неурядицы с подсчетом инструментов, падающими, но не режущими скальпелями и распылителями, которые, конечно же, вели себя более, чем странно. Маннон пользовался скальпелем, который подчинялся не его рукам, а его мыслям, что чуть было не привело к смерти пациента. Но когда это случилось второй раз, Маннон уже знал, что держит в руках маленький не узкоспециализированный, а универсальный инструмент, подчиняющийся и умственному, и физическому контролю. Некоторые формы, которые они принимали и то, что они делали, не дадут ему забыть эту операцию весь остаток жизни.

– …Это… устройство… вероятно, оно имеет большую ценность для своего хозяина, – с серьезным видом закончил Конвей. – Уважая право собственности, надо бы его вернуть. Но оно так нам здесь необходимо, и, по возможности, чем больше их у нас будет, тем лучше! Ваши люди должны установить контакт с их хозяевами и наладить торговые отношения. Наверное есть что-то такое, что мы уже имеем, или можем для них сделать…

– За такой инструмент я бы отдал свою правую руку, – сказал Маннон и, погодя, добавил: – Уж левую ногу – точно!

Лейтенант улыбнулся ему в ответ:

– Насколько я помню это место, доктор, недостатка в сыром мясе там последнее время не наблюдалось.

О'Мара, который до сих пор хранил не совсем присущее ему молчание, заговорил очень серьезным тоном:

– В обычной жизни я человек нежданный. Но представьте себе, какие программы сможет осуществить Госпиталь, имея десяток или хотя бы пяток этих штуковин. У нас есть только одна, и мы поступим правильно, если положим ее туда, где мы её нашли – очевидно, что такой инструмент представляет собой огромную ценность. Это значит, что нам придется их покупать, или наладить что-то вроде обмена. Но прежде чем этим заняться, мы должны научиться общению с их хозяевами.

Он по очереди взглянул на каждого присутствующего и с сарказмом продолжил:

– Я сомневаюсь, стоит ли напоминать о презренной коммерции столько самоотверженным, чистым в помыслах медикам, как вы, но я должен это сделать, чтобы объяснить, почему я хочу, чтобы, как только «Декарт» установит контакт с хозяевами инструментов, Конвей и тот, кого он выберет себе в помощники, ознакомились со здравоохранением на Митболе.’

Однако наши интересы не будут чисто коммерческими, – быстро добавил он, – но если мы собираемся заняться торговлей и бартером, то единственное, что мы можем предположить в обмен, – это медицинские знания и услуги.

Глава 2

ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ

Возможно, так оно и должно было случиться: когда долгожданные признаки существования разумной жизни на Митболе наконец появились, большинство корабельных наблюдателей смотрело в другую сторону. Эти признаки стали заметны не в нацеленные на поверхность планеты телескопы, обнаружились не на пленках, отснятых планетарными зондами, – нет, они возникли на обзорном экране ближнего действия в рубке управления «Декарта».

– Что за черт? – справился капитан, вызвав по интеркому дежурного офицера связи.

– Сэр, мы сейчас настраиваем телескоп. Изображение передается на экран пять. Объект представляет собой двух– или трехступенчатую ракету с химическим двигателем, вторая ступень еще не отработана. Таким образом, мы можем достаточно точно определить траекторию полета и место запуска.

Объект испускает сильное радиоизлучение, что свидетельствует о наличии высокоскоростных телеметрических каналов. Вторая ступень только что отошла. Третья, если она третья, не включалась! Внимание!

Инопланетный корабль, изящный сверкающий цилиндр, острый с одного конца и утолщенный – с противоположного, принялся вращаться, сначала медленно, а потом – все быстрее и быстрее.

– Боевая часть? – произнес капитан.

– Если не считать вращения, – ответил размеренный голос, – с объектом все в порядке. Он движется по круговой орбите, настолько выверенной, что она не может быть случайной. Сравнительная примитивность конструкции и тот факт, что объект приблизится к нам на расстояние самое большее около двухсот миль, указывают на то, что он либо искусственный спутник, либо орбитальная станция с экипажем, но никак не ракета, выпущенная с целью уничтожить «Декарт». Если на нем имеется экипаж, – в голосе говорившего послышались сочувственные нотки, – то сейчас им приходится несладко.

– Да уж, – пробормотал капитан. Он не любил многословия, поэтому его распоряжения были короткими и отрывистыми:

– Штурманская, рассчитать орбиты сближения и перехвата. Машинное, быть наготове.

Когда громадина «Декарта» придвинулась к крошечному инопланетному звездолету, стало ясно, что тот, помимо того, что продолжает вращаться, еще и течет по всем швам. Вращение корабля не позволяло определить природу утечки: утекало то ли топливо из невключившейся третьей ступени, то ли воздух из жилого отсека. Прежде всего следовало замедлить лучами тяготения вращение звездолета, аккуратно, чтобы не повредить корпус, затем откачать топливо из третьей ступени и состыковать корабль с «Декартом». Если выяснится, что утекает не топливо, а воздух, тогда можно будет завести суденышко в грузовой трюм «Декарта», где и начать потом спасательные работы, причем особых ухищрений при экипировке спасателей не потребуется – ведь воздух Митбола годится для дыхания людей, да и обратное, вероятно, тоже верно. В общем, спасательная операция должна была пройти безо всяких осложнений…

– Сэр, сообщение от башенных установок шесть и семь. Инопланетный звездолет не желает останавливаться. Они притормаживали его три раза, но он включает тягу и возобновляет вращение, то есть противится любым попыткам остановить его. Судя по типу и быстроте реакции на наши действия, корабль управляем, так сказать, изнутри. Можно увеличить мощность лучей, но тогда повышается опасность повредить корпус, который, по сегодняшним меркам, сэр, удивительно хрупок. – Я предлагаю все же остановить его, слить топливо в пространство я завести корабль в наш грузовой трюм. При нормальном воздушном давлении экипаж будет в безопасности, а мы…

– Сэр, говорит штурманская. Мы возражаем, сэр. Наши вычисления показывают, что корабль стартовал с моря – вернее, со дна моря, поскольку на поверхности воды не заметно никаких плавучих стартовых площадок. Мы можем воспроизвести атмосферу Митбола, ибо она не слишком отличается от нашей.

Капитан отозвался не сразу. Он размышлял о причинах странного поведения инопланетянина или инопланетян. Впрочем, эти причины, какой бы характер они ни носили – технический, физиологический, психологический или попросту инопланетный, отступали на второй план перед главной задачей: оказать терпящим бедствие помощь и как можно скорее. Если такая задача будет экипажу «Декарта» не по плечу, тогда крейсер доставит чужое судно туда, где найдется все необходимое. Транспортировка проблемы не составит, потому что буксировать неизвестный корабль можно и без остановки его вращения, достаточно применить магнитный захват и сделать так, чтобы гнездо буксирного троса тоже вращалось – тогда он не запутается и столкновения двух звездолетов не произойдет. А гиперполе «Декарта» можно расширить, и оно охватит оба корабля.

Больше всего капитана заботила утечка и то, что он понятия не имел, как долго чужак намерен оставаться на своей орбите. К тому же, принимая решение, ему приходилось думать о том, как установить дружеские отношения с населением Митбола. Капитан знал, что на заре космонавигации утечка была обыденным явлением, ибо зачастую пилоты предпочитали не утяжелять корабли герметизацией и брали с собой дополнительный запас воздуха. С другой стороны, вращение инопланетного звездолета и утечка некой субстанции из его корпуса являлись, должно быть, признаками аварийной ситуации, на исправление которой времени было в обрез. Поскольку инопланетяне не желали останавливать свое суденышко и поскольку воспроизвести среду их обитания представлялось невозможным, решение напрашивалось само собой.

Может статься, колебания капитана объяснялись тем, что он, как ни крути, вынужден был ущемить собственное профессиональное достоинство.

Отбросив сомнения, капитан быстро и, как всегда, сжато отдал необходимые распоряжения, и вскоре, менее чем через полчаса после обнаружения, инопланетный звездолет уже находился на пути к Космическому Госпиталю.

* * *

– Старшего терапевта Конвея просят связаться с майором О'Марой, – повторил вкрадчивый голос в системе радиовещания. Конвей с одного взгляда оценил дорожную ситуацию в коридоре, увернулся от слоноподобного интерна-тралтана, кое-как разминулся с гусеницеобразным келгианином, что двигался в противоположном направлении, прижался к стене, чтобы не угодить под колеса передвижной холодильной установки, и схватил трубку коммуникатора. Едва он сделал это, система радиооповещения принялась упрашивать кого-то другого связаться с кем-то еще.

– Вы заняты чем-нибудь серьезным, доктор? – спросил с ходу главный психолог. – Возможно, проводите уникальные исследования или выполняете сложнейшую операцию? Вы, конечно, понимаете, – прибавил О'Мара, помолчав, – что мои вопросы – сугубо риторические…

– Я собирался пообедать, – ответил Конвей со вздохом.

– Прекрасно, – произнес О'Мара. – В таком случае вас обрадует известие о том, что обитатели Митбола вывели на орбиту космический корабль. Судя по тому, как он выглядит, раньше они себе такого не позволяли. Он потерпел аварию – подробности уточните у полковника Скемптона, – и «Декарт» буксирует его к нам, чтобы мы с ним разобрались. Он прибудет в течение трех часов. Я предлагаю вам взять спасательный бот и отправиться к нему навстречу. Заодно захватите с собой докторов Маннона и Приликлу. Раз вы трое стремитесь стать экспертами по Митболу, то вам и карты в руки.

– Понятно, – проговорил Конвей.

– Отлично, – заключил майор. – Признаться, доктор, я рад тому, что вы сознаете, что еда – не главное в жизни. Психолог, уступающий мне в опыте и способностях, наверняка бы удивился: всякий раз, когда врач получает важное задание, у него вдруг просыпается зверский аппетит. Но я-то догадываюсь, что дело тут не в страхе, а в ненасытной жадности. Дерзайте, доктор. У меня все.

Кабинет Скемптона помещался сравнительно близко, и Конвею, чтобы добраться до него, потребовалось всего пятнадцать минут – с учетом того, что пришлось надевать скафандр, чтобы преодолеть двести ярдов хлорной атмосферы в отделении илленсан.

– Доброе утро, – сказал Скемптон, едва Конвей вошел в кабинет. – Скиньте вон с того стула всю эту ерунду и присаживайтесь. О'Мара уже поставил меня в известность. Я решил отправить «Декарт» обратно сразу же после того, как он передаст нам инопланетный корабль. Митболцам может показаться, что их судно увели, даже похитили, так что «Декарт» должен будет проследить за их поведением и уверить, что всё в порядке. Я буду вам весьма признателен, если вы сумеете вылечить пациента в возможно кратчайшие сроки, поскольку сейчас наши специалисты по культурным контактам угодили на планете в весьма неприятную историю. Вот копия отчета, переданного по радио с «Декарта», – продолжал полковник, не переводя дыхания. – А вот анализ морской воды на месте запуска корабля. Образцы прибудут вместе с «Декартом». За более подробной информацией о Митболе обращайтесь к лейтенанту Харрисону, он назначен ответственным и охотно вам поможет. Постарайтесь не хлопать дверью. – Полковник углубился в изучение бумаг, которыми был завален его стол.

Конвей молча повернулся и вышел. В приемной он попросил разрешения воспользоваться коммуникатором и принялся за работу.

Он принял решение поместить нового пациента в пустую палату в отделении чалдеров. Громадные обитатели Чалдерскола-2 относились к вододышащим, хотя та тепловатая, зеленоватая вода, в которой они жили, была чуть ли не стопроцентно чистой по сравнению с кашицей митболских морей. Анализ позволяет Службе экологического контроля и питания воссоздать пищевое содержание воды, но не живые организмы, которые ее наполняют. С этим придется подождать до прибытия образцов, которые можно будет изучить и размножить; впрочем, так или иначе окончательные параметры среды обитания установятся лишь с появлением пациента в Госпитале.

Затем Конвей договорился насчет спасательного бота с экипажем и необходимого медицинского оборудования. Боту предстояло принять с крейсера пациента неведомой физиологической классификации, который, скорее всего, будет к моменту прибытия в крайне тяжелом состоянии; поэтому Конвей выбрал экипаж, имеющий опыт транспортировки пострадавших в кораблекрушении.

Он собрался было связаться с Торннастором, заведующим отделением патологии, но передумал, ибо засомневался в том, чего ему на самом деле хочется – получить ответ на конкретные вопросы или поплакаться кому-нибудь в жилетку. Что ж, если он вылечит пациента, тогда можно будет рассчитывать на благодарность жителей Митбола, которая, возможно, выразится в предоставлении Госпиталю большего количества замечательных, управляемых мыслью хирургических инструментов.