Космический госпиталь (№3) - Большая операция

Благодаря вам дисциплина младшего персонала катится вниз, – продолжал О'Мара уже более спокойно. – Совершать ошибки теперь стало едва ли не заранее решенным делом! Практически каждая старшая медсестра слезно меня умоляет избавить её от чудовища! Вы только то и сделали, что придумали монстра, которого нельзя увидеть, пощупать и обнаружить. Ну, а освободить от него, естественно, святая обязанность главного психолога!

О'Мара сделал паузу, чтобы перевести дух, а когда он снова заговорил, голос его стал спокойным и почти вежливым.

– И не думайте, что вам удастся кого-нибудь обмануть. Попросту говоря, вы надеетесь, что если вокруг будет допускаться множество ошибок, то ошибка вашего друга пройдет относительно незамеченной. И прекратите открывать и закрывать рот – ваша очередь говорить еще настанет! Во всей этой ситуации меня на самом деле волнует лишь один аспект – это то, что я разделяю с вами ответственность за происходящее. Я задал вам неразрешимую задачу в надежде, что вы подступитесь к ней под новым углом зрения, углом, который принес бы нам хотя бы частичное решение, достаточное, чтобы снять нашего приятеля с крючка. Вместо этого вы создали новую проблему, пожалуй, похлеще прежней. Возможно, из-за вполне простительного раздражения я слегка преувеличиваю, доктор, – уже совсем спокойно продолжал О'Мара, – но факт остается фактом, у вас с этим делом могут быть серьезные неприятности. Я не верю, что медсестры намеренно допускали ошибки – по крайней мере не до такой степени, чтобы это угрожало их пациентам. Но очевидно, что любое послабление в требованиях очень и очень опасно. Доктор, теперь-то вы хоть начинаете понимать, что вы натворили?

– Да, сэр, – ответил Конвей.

– Вижу, что начинаете, – сказал О'Мара с необычной для него мягкостью. – А сейчас я хотел бы узнать, почему вы это сделали. Итак, доктор?

Конвей тянул время, подбирая слова для ответа. Уже не один раз покидал он кабинет главного психолога со слегка подпаленными крыльями, но на этот раз дело, похоже, было серьезным. Общепризнанное мнение гласило, что, когда О'Мару не очень волновал вопрос, или в тех редких случаях, когда человек ему действительно нравился, психолог позволял себе расслабиться, быть несносным и демонстрировать свой дурной характер. Но если О'Мара становился тихим и вежливым, а в его голосе не слышалось сарказма, другими словами, если он начинал относиться к подчиненному скорее как к пациенту, а не как к коллеге, значит, человек увяз в неприятностях по самые уши.

Наконец Конвей начал говорить:

– Поначалу это была просто история, объясняющая мое любопытство. Медсестры не рассказывают сказки, хотя могло сложиться впечатление, что именно этого я от них и хочу. Все, что я сделал, так это выдвинул предположение, что доктор Маннон со всех точек зрения здоров; внешнее физическое воздействие инопланетных бактерий, паразитов и им подобных я исключил из-за тщательности наших асептических процедур. Относительно его психического состояния вы, сэр, сами нас убеждали, что здесь все в порядке. Таким образом, я обосновал существование внешнего не… нематериального воздействия, которое может быть направлено как намеренно, так и непроизвольно.

У меня пока нет никакой определенной теории, – быстро продолжил Конвей. – И ни о каких бестелесных разумах я никогда не упоминал, но в операционной происходит что-то необычное, и не только когда там работает Маннон.

Он описал эффект эха, обнаруженный Приликлой в эмоциональном излучении Маннона во время операции, и подобный же эффект у Нейдред, когда произошёл случай со скальпелем. Был ещё и недавний инцидент с интерном с Мелфа, чей аэрозольный распылитель не стал распылять – конечности мелфиан не были приспособлены к хирургическим перчаткам, поэтому перед операцией они напыляли на них пластик. Когда интерн попытался использовать баллончик, из того просочилась, как описывал мелфианин, металлическая овсяная каша. Позднее этот баллончик так и не нашли. Возможно, что он и не существовал. Имели место и другие необычные происшествия. Ошибки, которые казались уж слишком простыми для опытного персонала, – ошибки при подсчете инструментов, падение вещей, и все это, похоже, подразумевало временные умственные расстройства, а возможно, и направленные галлюцинации.

– …На сегодня у меня недостаточно примеров, чтобы провести что-либо значащий статистический анализ, хотя их достаточно, чтобы я заинтересовался. Я бы дал вам все имена участников происшествий, если бы заранее не обещал оставить их в тайне, так как меня заботило, что вам лично захочется узнать, как они сами все это описывают.

– Возможно, доктор, – холодно сказал О'Мара. – С другой стороны, я мог бы и не захотеть оказывать профессиональную поддержку вашему разыгравшемуся воображению, расследуя подобные пустяки. Что же касается недавних происшествий со скальпелями и тому подобными предметами, то, по моему мнению, некоторым существам просто везет, некоторые временами туго соображают, а некоторые обожают морочить головы окружающим. Итак, доктор?

Конвей покрепче сжал ручки своего кресла и упрямо продолжил:

– Упавший скальпель был предназначен для ФРОБа, тип шесть. Это очень тяжелый несбалансированный инструмент. Упади он даже ручкой вперед, он вошел бы в тело Нейдред на несколько дюймов и нанес ей тяжкую глубокую рану – если бы он только вообще существовал физически! В чем я начинаю немного сомневаться. Вот почему я думаю, что стоит расширить круг этого расследования. Могу я получить разрешение на встречу с полковником Скемптоном и, если будет необходимо, с людьми из разведки Корпуса мониторов, чтобы проверить, откуда недавно прибывали корабли?

Ожидаемого взрыва не последовало. Голос О'Мары звучал даже сочувственно.

– Я никак не могу решить, – сказал он, – то ли вы искренне верите, что напали на какой-то след, то ли вы просто настолько далеко зашли, что не можете отступиться, не выставив при этом себя в нелестном свете. Что касается меня, то я уверен, что в более нелепом виде, чем сейчас, вам предстать не удастся. Доктор, не бойтесь признать, что вы были неправы, и начинайте восстанавливать урон, нанесенный дисциплине вашей безответственностью.

О'Мара ожидал ответ Конвея ровно десять секунд.

– Что ж, ладно, доктор, – произнес он после этого. – Повидайте полковника, и скажите Приликле, что я меняю его рабочий график. Это может оказаться полезным, если ваш эхо-детектор будет всегда под рукой. Коль вы настаиваете на том, чтобы корчить из себя дурака, так уж хотя бы это делайте по-людски. Ну, а потом… что ж, нам будет очень жаль, если Маннону придется уйти, и совершенно искренне, я полагаю, то же самое я должен сказать про вас. Скорее всего вы улетите одним рейсом…

Несколькими секундами позже Конвей был уже свободен.

* * *

Сначала сам же Маннон обвинил его в ненужной преданности, теперь О'Мара в свою очередь утверждает, что нынешнее положение Конвея является результатом нежелания признавать собственные ошибки. Ему предлагали выход, от которого он отказался, и теперь им всё больше и больше овладевали мысли о службе в небольшом многопрофильном госпитале, а то и в госпитале на какой-нибудь планете, где появление пациента из другого мира было целым событием. От этих мыслей у Конвея неприятно засосало под ложечкой. Может быть, он действительно выстроил свою теорию на песке и отказывается это признать? Может быть, странные ошибки были частью совершенно другой головоломки, не имеющей к проблеме Маннона ни малейшего отношения. Пока он шагал по коридору, лавируя и избегая столкновений каждые несколько ярдов, в нем все больше росло желание ринуться обратно к О'Маре, со всем согласиться и, униженно попросив прощения, пообещать, что впредь он будет пай-мальчиком. Но к тому времени, когда Конвей созрел, он уже стоял перед дверью полковника Скемптона.

Управление Госпиталем и его снабжение в основном осуществлялось Корпусом мониторов, который является исполнительной и правоохранительной ветвью власти Федерации. Будучи старшим офицером Корпуса, помимо несметного количества самых разнообразных административных обязанностей, Скемптон руководил в Госпитале прибытием и отлетом кораблей. Говорил, что крышка его стола не видна из-под бумаг с тех пор, как он сюда прибыл.

Когда Конвей появился в кабинете, полковник поднял голову и поздоровался:

– Доброе утро! – Затем он снова уставился в стол и сообщил: – Десять минут…

Но времени ушло гораздо больше. Конвей интересовался транспортом с необычных планет или кораблями, прибывшими из необычных мест. Он хотел получить данные об уровне развития медицины и техники на этих планетах и о физиологической классификации аборигенов – особенно, если там были сильно развиты психологические науки и псионика или число случаев психических заболеваний было необычайно велико.

Скемптон начал раскопки в завалах на столе.

Но за последние несколько недель все транспортные корабли, корабль «скорой помощи» и суда, привлекавшиеся к работе в аварийной службе, прибыли из миров Федерации, которые были хорошо известны и безобидны с медицинской точки зрения. Все, кроме одного – исследовательского корабля по культурным связям «Декарт». Он приземлялся, правда, очень не надолго, на самой что ни на есть необычной планете. Никто из команды судно не покидал, люки оставались закрытыми, а взятые образцы воздуха, воды и поверхностного вещества были проанализированы и признаны интересными, но безопасными. Отделение патологии Госпиталя провело более тщательный анализ и сделало то же заключение. «Декарт» прилетал сюда на короткий срок, чтобы оставить образцы и пациента…

– Пациент! – чуть ли не закричал Конвей, когда полковник достиг в своем докладе этого места.

Скемптону не надо было обладать эмпатическими способностями, чтобы узнать, о чем думает врач.

– Да, доктор, но не тешьте себя напрасными надеждами, – посоветовал полковник. – Ничего экзотичней сломанной ноги у него нет. И несмотря на тот факт, что внеземные козявки находят для себя невозможным жить на существах с других планет и это бесконечно упрощает работу ксеномедицины, корабельные медики продолжают искать исключение, которое лишний раз подтвердило бы правило. Короче говоря, он страдает лишь от того, что у него сломана нога.

– Всё равно мне хотелось бы с ним встретиться, – настаивал Конвей.

– Уровень двести восемьдесят три, палата номер четыре, – сообщил полковник. – И не хлопайте, пожалуйста, дверью!

Но встречу с лейтенантом Харрисоном пришлось отложить до позднего вечера, так как Приликла заканчивал свои дела, да и у Конвея, помимо поисков гипотетических бестелесных разумных существ, были еще и другие обязанности. Однако отсрочка была даже к лучшему; во время обходов и за едой в его распоряжение поступило много новой информации, хотя, как с ней поступить, он представлял себе весьма смутно.

Он подозревал, что число ошибок, просчётов, проявлений нерасторопности было удивительным лишь потому, что прежде он этим просто не занимался. Но он считал, что даже если это и так, то всё равно глупые, нелепые ошибки, о которых он узнал, в особенности среди высокопрофессионального несущего ответственность старшего персонала, были наверняка чем-то нехарактерными. И они не складывались в картину, которую он ожидал. График мест и времени происшествий должен был бы показать ограниченное пятно этой гипотетической умственной заразы на ранней стадии, расширяющееся по мере распространения болезни. Вместо этого он указывал на единственный источник, перемещавшийся в пределах определенного района – операционная худлариан и ее ближайшие окрестности. Что бы это ни было, если это вообще существовало, вело оно себя скорее как отдельная особь, а не как болезнь.

– …что является нелепостью! – сам себе возражал Конвей. – Даже я не верю в бестелесный разум – это была всего лишь рабочая гипотеза. Не настолько я глуп!

Конвей посвящал Приликлу в последние новости, пока они добирались до палаты лейтенанта. Эмпат несколько минут молча следовал по стенке, приноравливаясь к походке врача, затем обреченно сказал:

– Согласен.

Хотя бы для разнообразия Конвей предпочёл бы услышать какие-нибудь резонные возражения, поэтому он больше не вымолвил ни слова, пока они не пришли к палате 283-IV.

– Не считая некоторых временных структурных повреждений, вы находитесь в отличной форме, лейтенант, – начал Конвей на тот случай, если Харрисон будет обеспокоен присутствием у своей кровати сразу двух старших терапевтов. – Мы хотели бы с вами поговорить об обстоятельствах, приведших вас в теперешнее состояние. Если вы ничего не имеете против, конечно.

– Вовсе нет, – ответил лейтенант. – С чего начать: с посадки или с того, что было до неё?

– Было бы неплохо, если бы вы для начала рассказали о самой планете.

Лейтенант кивнул и поправил подушку так, чтобы было удобнее разговаривать.

– Это была странная штуковина, – начал затем он. – Мы долго наблюдали за ней с орбиты…

Ее окрестили Митбол[2], так как командир «Декарта» капитан Вильямсон очень усиленно противился, чтобы такую странную и неприятную планету назвали в его честь. Чтобы поверить в существование такой планеты, нужно было её увидеть, но даже после этого её открывателям было трудно поверить в то, что они видели.

Океаны планеты были похожи на густой, полный живности суп, а поверхность суши была почти полностью покрыта медленно передвигающимися огромными «коврами», состоящими из животной и растительной жизни. Во многих районах наблюдались выходы на поверхность минеральных пластов и почвы, которые поддерживали местную флору. Некоторые растения росли в воде на дне моря, а некоторые пускали корни в органическую поверхность «ковров». Но большая часть поверхности планеты была покрыта гигантскими живыми формациями, достигающими в некоторых местах полумили в толщину.

Они ползали, скользили и прокладывали себе путь между собой, чтобы получить доступ к необходимым растениям и минералам, или просто душили и поедали себе подобных. По ходу этой медленной борьбы живые формации вздымались холмами и опадали долинами, меняли очертания озер и морских побережий, из месяца в месяц обновляя топографию целого мира.

Специалисты с «Декарта» в целом пришли к общему мнению, что если на планете существует разумная жизнь, то она может с равной вероятностью принять одну из двух форм. Первая из них – крупная – один из гигантских живых ковров, способный укрепиться за скальные породы своей центральной частью, а края оставить подвижными для обеспечения дыхания, пищеварения и вывода экскрементов. Ему также были бы необходимы средства защиты вдоль всего обширного периметра, чтобы предотвратить столкновения с менее разумными собратьями и разгонять больших и маленьких морских хищников, которые, казалось, круглые сутки отщипывали куски от гигантов.

Вторая форма – мелкая – весьма маленькие живые существа, гладкокожие, гибкие и достаточно подвижные, чтобы жить внутри или между гигантами, не подвергаясь воздействию пищеварительных процессов последних, у которых движения и метаболизм весьма замедлены. Дома этих существ должны быть достаточно безопасны, чтобы защищать потомство и развивать науку и культуру, располагаться они должны, вероятнее всего, в пещерах и туннелях под скальными породами.

Было маловероятным, что такие цивилизации могут обладать развитой техникой. На этой нестабильной планете создание сложных индустриальных машин было просто невозможно. Инструменты, если они их вообще изобрели, должны бы быть маленькими, ручными и несложными, само же общество – очень примитивным и без глубоких корней.

– Они могут быть сильны в философии, – перебил лейтенанта Конвей.

Приликла придвинулся ближе, вздрагивая как от разгоряченности Конвея, так и от собственного возбуждения.

Харрисон пожал плечами.

– С нами был цинруссианин, – сказал он, глядя на Приликлу. – Он сообщил, что никаких признаков сложного эмоционального излучения, присущего разумным формам жизни, там нет, зато аура голода и чисто животной ярости, излучаемая едва ли не всей планетой, была настолько сильна, что эмпат почти всё время прибегал к успокоительным лекарствам. Очень может быть, что это фоновое излучение заглушило эмоции разумных существ. Ведь на любой планете разумная жизнь составляет лишь малую долю всего живого.

– Понятно, – разочарованно сказал Конвей. – Как насчет посадки?

– Капитан выбрал район, состоящий из какого-то плотного, кожистого, сухого материала. Он выглядел безжизненным и нечувствительным, так что пламя двигателей не вызвало бы чувства боли и у разумных, и у неразумных существ.

Приземлились они без приключений, и где-то в течение десяти минут ничего не происходило. Затем кожистая поверхность под ними стала постепенно прогибаться, но происходило это так медленно плавно, что корабельные гироскопы без труда удерживали вертикальное положение судна.

Они стали погружаться сначала в небольшое углубление, а потом в кратер с низкими стенками. Стенки, словно губы, сомкнулись вокруг посадочных опор.

Опоры корабля не складывались к центру корпуса, а были телескопическими.

Гидравлические механизмы и сочленения опор стали сдавать с таким звуком, словно кто-то разрывал на мелкие кусочки листовой металл.

Потом кто-то или что-то стало швырять камни. Для Харрисона это звучало почти так же, как если бы «Декарт» сидел на вершине вулкана во время извержения. Грохот стоял невероятный, и единственным способом передавать приказы было общение через радиотелефоны, работающие с максимальной громкостью. Перед стартом Харрисону приказали быстро осмотреть хвостовой отсек, нет ли там повреждений…

– …Я находился между внешней и внутренней обшивками, недалеко от дюз двигателей, как вдруг обнаружил дыру, – быстро продолжал лейтенант. – Она была около трех дюймов в поперечнике, а когда я ставил заплату, то обнаружил, что края ее намагничены. Прежде чем я успел закончить, капитан решил немедленно стартовать. Стенка кратера угрожала отхватить одну из опор. Он дал нам пятисекундную готовность…

В этом месте Харрисон сделал паузу, как бы проясняя что-то в собственной голове.

– Ну, вы понимаете, – осторожно продолжил он, – особой опасности тут не было. Мы стартовали с ускорением приблизительно полтора «же», потому что были не уверены, то ли кратер является проявлением разума – пускай даже враждебного, – то ли это непроизвольное движение какой-нибудь большой грязной твари, закрывающей пасть. Вообще мы хотели избежать ненужных повреждений в этом районе. Если бы я держался руками за пару вспомогательных поручней и у меня было, куда упереться ногой, то все было бы в порядке. Но скафандры повышенной защиты очень неуклюжи, а пять секунд не такое большое время. Руками я уцепился хорошо и стал искать опору для ноги, которая там должна была быть. Тут я ее увидел и действительно почувствовал, как мой сапог ее коснулся, но… но…

– Вы были сбиты с толку и не рассчитали расстояние, – ровным голосом закончил за него Конвей. – А возможно, вы просто себе представили, что она там была.

По другую сторону от лейтенанта снова задрожал Приликла.

– Извините, доктор, – произнес он. – Никакого эха.

– А я его и не ожидал, – ответил Конвей. – Сейчас эта штука уже в другом месте.

Харрисон переводил взгляд с одного врача на другого. Выражение его лица было озадаченным и усталым.

– Может быть, я действительно только представил, – сказал он. – Как бы то ни было, она меня не поддержала, и я упал. Во время старта посадочная опора с моей стороны оторвалась, обломки её несущей конструкции так плотно заклинили пространство между обшивками, что выбраться я не мог. Со стороны внутренней обшивки слишком близко проходили кабели из двигательного отсека, и они не стали рисковать и пытаться меня вырезать изнутри. Корабельный врач сказал, что лучше прилететь сюда и обратиться за помощью к вашей специальной аварийной команде. Во всех случаях мы должны были доставить вам образцы.

Конвей бросил быстрый взгляд на Приликлу и спросил лейтенанта:

– Во время обратного полета в Госпиталь цинруссианин, бывший на борту, следил за вашим эмоциональным излучением?

Харрисон покачал головой:

– В этом не было нужды. Да к тому же, несмотря на лекарства из аптечки скафандра, я испытывал боль, а для эмпата это было бы неприятно. Никто не мог ко мне приблизиться больше, чем на несколько ярдов…

Лейтенант сделал паузу, затем тоном человека, желающего сменить неприятную для него тему беседы, радостно заявил:

– В следующий раз мы пошлем вниз беспилотный корабль, напичканный аппаратурой для связи. Если эта штуковина всего лишь абсолютно безмозглая тварь с большой пастью, соединяющейся с ещё большим брюхом, то в худшем случае потеряем простую железку, а зверюга заработает несварение желудка. Ну, а если она разумна или там есть разумные существа поменьше, которые, возможно, используют или приручили гигантов – специалисты по контактам утверждают, что такая вероятность велика, – тогда им должно стать любопытно, и они постараются с нами связаться…

– Уму непостижимо, – рассмеялся Конвей. – В настоящий момент я изо всех сил пытаюсь не думать о медицинских проблемах, которые могут возникнуть у существа размером с субконтинент. Но вернемся к нашим баранам, лейтенант Харрисон. Мы с коллегой вам очень обязаны за предоставленную информацию и надеемся, что вы не будете возражать, если мы снова к вам заглянем, чтобы…

– В любое время, – перебил Харрисон. – Рад был помочь. Понимаете, у большинства местных медсестер или манипуляторы, или щупальца, или слишком много ног… Не обижайтесь, доктор Приликла…

– Ничуть, – заверил эмпат.

– …А мои понятия об ухаживаниях достаточно старомодны, – закончил молодой человек с явно удрученным видом.

Выйдя в коридор, Конвей позвонил в жилую каюту Мэрчисон. К тому времени, когда он закончил объяснять, чего же он от неё хочет, девушка совсем проснулась.

– Через два часа я заступаю на дежурство, и у меня не будет свободного времени в течение ещё шести часов, – зевая, сообщила она. – И обычно я не трачу своё драгоценное время на игры в Мата Хари с одинокими пациентами. Но если у него есть информация, которая может помочь доктору Маннону, то я вовсе не возражаю. Для этого человека я готова сделать все, что угодно.

– А как насчёт меня?

– А для тебя, дорогой, почти всё.

Конвей повесил трубку и обратился к Приликле:

– Что-то проникло на этот корабль. Харрисон испытывал тот же тип слабых галлюцинаций или умственное расстройство, что и наш персонал. Но я не перестаю думать об отверстии во внешней обшивке – бестелесному разуму вовсе не нужны дыры, чтобы куда-нибудь залезть. Куда это нас ведет?

Приликла не знал.

– Вероятно, я буду об этом сожалеть, – сказал Конвей, – но думаю, что надо позвонить О'Маре…

Но поначалу главный психолог не давал ему открыть рта. Только что его кабинет покинул Маннон, который сообщил, что состояние пациента с Худлара резко ухудшилось и что необходима повторная операция не позднее завтрашнего полудня. Было очевидно, что старший терапевт не питает надежд на то, что пациент выживет, но он сказал, что если на это и есть небольшая надежда, то безотлагательная операция её значительно увеличит.

– Времени доказать свою теорию, Конвей, – закончил О'Мара, – у вас совсем немного. А теперь, что вы хотели мне сказать?

Новости о Манноне выбили Конвея из колеи настолько, что он с прискорбием понял, какими неубедительными и, что самое страшное для О'Мары, бессвязными будут его доклад и идеи по поводу происшествия на Митболе. Психолог был весьма нетерпелив с теми, кто не мог ясно выразить свои мысли.

– …И вся история настолько необычна, – неуклюже заключил Конвей. Теперь я почти уверен, что дело с Митболом не имеет никакого отношения к проблеме Маннона, если только…

– Конвей! – резко перебил его О'Мара. – Вы крайне возбуждены и ходите кругами! Вы должны понимать, что, если два необычных явления отделены друг от друга небольшим отрезком времени, то вероятность того, что они вызваны одной и той же причиной весьма велика. Меня не слишком обеспокоит, если ваша теория окажется до крайности нелепой – в конце концов, вы пришли к ней не формальным, но логическим путем, – но меня очень беспокоит ваше полное нежелание думать. Быть неправым, доктор, бесконечно предпочтительней, чем быть глупцом.

В течение нескольких секунд Конвей тяжело сопел носом, пытаясь обуздать свой гнев, чтобы иметь возможность ответить. Но О'Мара облегчил его задачу, незамедлительно дав отбой.

– Он был не очень вежлив с вами, друг Конвей, – констатировал Приликла. – К концу он был прямо-таки совсем невежлив. Это важное подтверждение его истинного к вам отношения этим утром…

Конвей против собственной воли расхохотался:

– В один прекрасный день, доктор, вы забудете кому-нибудь сказать что-то приятное, и тогда в этом Госпитале все попадают замертво.

Самым паршивым во всей этой истории было то, что они не знали, чего они ищут, а теперь время на поиски было урезано вдвое. Все, что им оставалось делать – это продолжать сбор информации и надеяться, что из этого выйдет какой-нибудь толк. Но даже вопросы, которые они задавали, звучали бессмысленно – вариации на тему: «Было ли за последние дни в ваших действиях или бездействии что-нибудь такое, что вызывало бы подозрение о постороннем влиянии на ваш мозг?» Это были корявые, глупые, почти не имеющие смысла вопросы, но они продолжали их задавать до тех пор, пока тонкие, как карандаш, лапки Приликлы не стали ватными от усталости. Физическая выносливость эмпата была пропорциональна его силе, которая практически отсутствовала, – и он не отправился отдыхать. Конвей упрямо продолжал расспросы, чувствуя, что с каждым часом становится все более усталым, злым и глупым.

Он намеренно избегал встречи с Манноном – сейчас бы это стало только деморализующим фактором.

Он позвонил Скемптону, узнать, нет ли у него доклада корабельного врача с «Декарта». Его нещадно обругали, так как у полковника по графику сейчас была середина ночи. Но Конвей обнаружил, что с тем же запросом к Скемптону уже обращался главный психолог. Причем, О'Мара мотивировал это тем, что предпочитает черпать информацию из официальных документов, а не у предвзято настроенных врачей с их бестелесными страстями. Затем произошла совершенно непредвиденная вещь – все источники информации Конвея неожиданно пересохли.

Очевидно О'Мара провел с операционным персоналом один из периодических тестов, выбрав из него тех, у кого подошли сроки. Но большинство из этих существ были очень полезны, рассказывая Конвею о своих ошибках. Никто не утверждал, что Конвей нарушил конфиденциальность и что-то нашептал О'Маре, но в то же время, если бы даже это соответствовало истине, никто бы ничего вслух все равно не сказал. Конвей чувствовал себя усталым, обескураженным и тупым, но в основном усталым. Однако время приближалось к завтраку и смысла ложиться спать уже не было.

* * *

После обхода Конвей сходил на ранний ленч с Приликлой и Манноном, а затем направился вместе с последним в кабинет О'Мары, в то время как эмпат поспешил в операционную для худлариан, чтобы проследить за эмоциональным излучением персонала во время подготовки к работе. Главный психолог выглядел слегка усталым, что было необычно, и был достаточно сварлив, что, как правило, служило хорошим признаком.

– Вы будете ассистировать старшему терапевту Маннону во время операции, доктор?

– Нет, сэр, только наблюдать, – ответил Конвей. – Но внутри операционной. Если начнется что-нибудь интересное, а я буду ассистировать, худларианская мнемограмма может сбить меня с толку, я же хочу быть начеку и…

– Начеку, он говорит! – воскликнул О'Мара уничижительным тоном. – Да вы выглядите так, будто спите прямо на ходу. – Он обратился к Маннону: – Вы почувствуете облегчение, если узнаете, что я тоже начинаю подозревать наличие кое-чего интересного. Но на этот раз я буду следить за ходом операции из наблюдательного купола. А теперь, Маннон, если вы ляжете на кушетку, я лично проведу мнемозапись худларианской пленки…

Маннон сел на край низкой кушетки. Его колени были почти на одном уровне с подбородком, руки полускрещены на груди – вся его поза напоминала человеческий эмбрион. Когда он заговорил, в голосе его звучали отчаяние и мольба.

– Смотрите. Я работал с эмпатами и телепатами много раз. Эмпаты воспринимают, но не передают эмоции, а телепаты могут общаться лишь только с себе подобными – как-то раз они попытались вступить в телепатический контакт со мной, но, кроме легкого почесывания мозгов, я ничего не ощутил. Но в тот день в операционной я владел полным контролем над собственной умственной деятельностью – в этом я абсолютно уверен! Однако все продолжают пытаться доказать мне, что кто-то нематериальный и невидимый, кого нельзя обнаружить, повлиял на мои оценки окружающего. Было бы гораздо проще, если бы вы признали, что тот, кого вы ищете, еще и не существует, но вы все чертовски…

– Извините, – перебил О'Мара, укладывая его на спину и прилаживая тяжелый шлем. Он потратил несколько минут, закрепляя электроды, и включил установку. Глаза Маннона затуманились, и в его мозг потекли мысли и воспоминания одного из величайших физиологов Худлара.

Как раз перед тем, как полностью потерять сознание, он пробормотал:

– Беда моя в том, что независимо от того, что я говорю и делаю, вы верите только хорошему…

* * *

Через два часа они стояли посреди операционной. Маннон был облачен в тяжелый операционный скафандр, а Конвей одел более легкий, обеспеченный только гравитационными нейтрализаторами. Гравиплиты под полом создали притяжение в пять «же» – худларианская норма, в то время как давление было лишь немногим выше земного. Низкое давление почти не обеспокоило худлариан, и по сути дела они могли работать без защиты в космическом вакууме. Но если бы что-нибудь пошло катастрофически неверно и пациенту потребовалось полное давление атмосферы родной планеты, Конвею пришлось бы поспешно ретироваться. У него была прямая связь с Приликлой и О'Марой, которые находились в обсервационном куполе, и независимый канал связи с Манноном и операционной бригадой.