Хакон. Наследство

Хакон Бешеный фыркнул, встал, вышел, хлопнув дверью, и потребовал доставить его на берег. Он спешил к архиепископу.

Братьев этот инцидент, похоже, не слишком огорчил. Наоборот, они словно бы облегченно вздохнули на радостях, что все необходимое наконец-то было сказано. Король, все так же сидя в постели, проговорил:

– Мне показалось, глаза у Хакона Бешеного стали какие-то странно выпученные.

– У него всегда выпученные глаза, когда он выходит из себя.

– Н-да, пожалуй.

Скули брат короля подошел к двери и, кликнув охрану, велел дружинникам послать за Дагфинном Бондом.

В Бьёргвине настала осень. Небо в тучах, бесконечный дождь, смеркается рано. Хакон Бешеный пробыл здесь уже три недели и чувствовал себя не в своей тарелке. Из Нидароса он привез с собой пышку Кристин, с которой толком не поговоришь, и сына, юнкера Кнута, который все время орал. Больше всего ярла бесило, что Дагфинн Бонд и прочие люди в крепости как бы и не замечали его. Когда он что-то предлагал, они вежливо слушали, а в итоге поступали так, как считали нужным, зачастую делая прямо противоположное тому, что говорил он. Не меньше злили его и воспоминания о разговоре со сводными братьями.

Думы одолевали Хакона Бешеного, лишали сна. Ему было необходимо хоть ненадолго отрешиться от всего этого, побыть одному. И он уехал на взморье, проведать свои имения. Как-то раз – погода в этот день была хуже некуда, тяжелые валы бились о берег – он прогуливался в одиночестве.

У воды играли дети. Дразнили волны. Море с грохотом обрушивало на прибрежные камни могучий прибой и, вскипая пеной, откатывалось назад. Тогда ребятишки подбегали к самой кромке берега, верещали и кривлялись, вопили и дразнили волны, выкрикивая обидные слова, некоторые даже отваживались на шаг-другой зайти в клокочущую воду.

– Эй, дураки безмозглые, дьявольское отродье, зачем вы забрали моего отца и его брата?!

– Нежить мокрая! Мерзкий тролль! Это ты напустил моровую язву на мою сестренку!.. Чтоб тебя, упырь проклятый, засосало дно морское, чтоб ты сдох!..

– Шатун бородавчатый! Змеюка ядовитая, это мы из-за тебя голодаем, ни зернышка в доме нету! Матушка все глаза выплакала!..

Разъяренные валы опять кидались на берег, тянули к дразнилам пенные щупальца, грохотали и ревели, а ребятня порскала врассыпную, стремглав мчалась обратно на сушу, восторженно взвизгивая и хохоча во все горло.

Они дразнили волны, бросали им вызов.

Море вновь отхлынуло, с долгим всхлипом. И ребятишки вновь принялись за свое.

– Коварный буян, ты хуже скаредного армана, который дерет налоги и отнимает у нас корову, хуже самого худого сквернавца, хуже бешеного, мерзостного ярла, хуже…

Тут дети заметили ярла Хакона и узнали его. Они так перепугались, что замешкались у воды и кинулись наутек в самую последнюю минуту. На сей раз они побежали прочь от берега, домой, подальше от мрачной и грозной фигуры. Хакон Бешеный огляделся по сторонам. Один. Ни души кругом. И едва лишь море опять отхлынуло, он вдруг сам устремился на мелководье и во все горло завопил навстречу пенным гребням, выкрикивая издевки и угрозы:

– Они думают, ярл Хакон у них в руках! Думают, что могут отнять у меня то, что мне принадлежит! Думают, можно так просто порвать священный договор, скрепленный печатями короля, ярла и четырех епископов! Чтоб их черти взяли! Чтоб им сгнить в язвах, крови и собственных испражнениях! Чтоб им… чтоб им…

Огромные валы надвинулись на него. Хакон Бешеный метнулся назад и благополучно отбежал на безопасное расстояние. Потом глянул вокруг – не видел ли его кто? Он насквозь промок, но дышалось легче. Теперь он был достаточно спокоен, чтобы обдумать свой следующий ход.

Бросая вызов морю, воспрядываешь духом.

Зерно в тот год не уродилось, и бонды опять не сумели уплатить налоги. Тогда сюссельман короля Инги в Стринде, Эйрик Фосс, созвал бондов из всех восьми уездов Трандхейма на тинг. Здешние бонды не очень-то жаловали сюссельмана и порешили явиться на тинг в полном вооружении[50]. Доведавшись об этих планах, Эйрик призвал королевского брата Скули с большим конным отрядом и несколькими кораблями. Но Скули с подкреплением еще не прибыл.

Эйрик был человек гневливый, вспыльчивый. Он подскакал к боевым порядкам бондов и попытался заговорить с ними, но, встреченный градом камней и глумливыми возгласами, тотчас осерчал и концом своей пики огрел по спине одного из крикунов. Бонд резко повернулся и наотмашь рубанул секирой по бедру сюссельмана. Эйрик покачнулся в седле, потерявши опору. Потом рухнул наземь, истекая кровью.

Бонды уже было пошли на людей сюссельмана, но в эту минуту появился Скули брат короля со своими дружинниками. Часть бондов они перебили, остальных обратили в бегство.

В ближайшее время случился еще ряд стычек, из чего Скули заключил, что бонды получают новое оружие и иную поддержку из какого-то неведомого источника. С большим военным отрядом Скули брат короля прошел по Трандхейму огнем и мечом: рубил головы, вешал, сек плетьми, палил усадьбы. Гаут Йонссон и маленький Хакон раз-другой были тому свидетели. Обоих это потрясло, и они только диву давались, как хладнокровно Скули взирает на весь этот кошмар. Не упивается жестокостью, но и отвращения не испытывает. Просто выполняет свой долг – точно поставлен колоть дрова или носить воду. Однако ж карательные экспедиции увенчались успехом. Мятеж был полностью подавлен.

В народе ходили слухи о том, откуда бонды получали поддержку и оружие. В частности, к этому якобы приложил руку новый архиепископ Торир Гудмундссон.

Король Инги не вставал с постели, и Скули теперь сосредоточил власть в своих руках, а потому у него появились тайные враги. Стоя у власти, человек должен уметь притворяться, говорить учтивости, играть разные роли. Он должен с умным видом слушать, когда разговор касается предметов, о которых он понятия не имеет, и не затмевать других своими познаниями, когда речь идет о знакомых вещах.

Скули брат короля отроду был надменен и спесив. Играть, смотря по обстоятельствам, то одну, то другую роль он не умел. И никогда не скрывал ни своего ума, ни учености, охотно пересыпая речь меткими выдержками из старинных преданий. Он так много знал о королях и древних божествах, что всегда мог ошеломить окружающих остроумной репликой, выставив честолюбцев-придворных глупцами и недоучками. Он привык производить впечатление – острослов, щеголь, галантный кавалер. И всегда оказывался прав. А в Скандинавии таких, что всегда правы, не жалуют. Вот иные и шушукались украдкой: Скули-то не в меру самодоволен; ишь, прямо королем себя возомнил, да не рано ли? – ведь трона ему не видать. Люди не прощают, если их ближний мнит себя тем, кем ему быть не дано.

Гаут Йонссон и тот, бывало, злился. Один-единственный раз Скули брат короля забыл в его присутствии о своем благоразумном хладнокровии и повел себя импульсивно. Решив любой ценой добраться до истоков стриндского мятежа, Скули взял на службу заезжего немца – заплечных дел мастера по имени Бранвальд, грязного, плешивого, почти беззубого мужика с огромными ручищами. Этот мастер Бранвальд повсюду таскал за собой старый кожаный мешок, в котором гремели какие-то металлические штуковины.

Однажды вечером Бранвальд вылез из подвала, где «беседовал» с двумя горемыками из младших военачальников, и, как выяснилось, они сообщили ему немало интересного. Скули внимательно выслушал мастера Бранвальда, вручил ему вознаграждение, а затем, когда Бранвальд удалился, призвал к себе Гаута Йонссона и возложил на него некую миссию. Вид у Скули был очень возбужденный.

– Твой корабль готов к отплытию, – сказал он. – Ты немедля отправляешься в Бьёргвин. Там ты навестишь Дагфинна Бонда, он знает, о чем речь. Вместе с господином Дагфинном пойдешь к ярлу Хакону и, когда вы трое – ты, господин Дагфинн и Хакон Бешеный – останетесь наедине, ты лично передашь ярлу весточку от меня.

– Весточка-то письменная?

– Нет, устная, и состоит она всего из двух слов: «Скули знает».

Три дня и три ночи длилось плавание, большей частью по внутренним шхерам, а местами и по открытой воде. Море сердилось, и Гаут, обычно не слишком страдавший от морской болезни, на сей раз устоял перед нею с большим трудом. Почти все время он провел в одиночестве, лежа на койке. Говорить о своей миссии он ни с кем не мог. Об этом его строго-настрого предупредили.

Долгое путешествие – ради двух слов. Но Гаут Йонссон не жалел ни о чем. Корабль стал на якорь у стен крепости, Дагфинн Бонд лично прибыл на борт. Миссия произвела на господина Дагфинна большое впечатление, хоть он и не подал виду. Сказал только, что они быстро покончат с этим делом. Передавши «весточку», Гаут тотчас уйдет и оставит его с ярлом наедине.

Никогда лендрман Гаут не видал, чтобы два слова этак подействовали на человека. Хакон Бешеный застонал, побелел лицом, пошатнулся и оперся на стол. Господин Дагфинн слегка кивнул – по этому знаку Гаут вышел и закрыл за собою дверь.

Минул вечер. А наутро Хакон Бешеный вдруг захворал: есть ему не хотелось, пить тоже, от света резало глаза, и в конце концов ярл свалился в бреду и горячке. Он сквернословил и вел себя совершенно непотребно. Через день-другой он посинел телом, распух и почти потерял человеческий облик, а потом умер – в точности такою же странной смертью, какая унесла Хакона сына Сверрира, и в той же постели.

Вдову и юнкера Кнута выслали к шведам.

Когда все дела в Бьёргвине были завершены, Дагфинн Бонд сказал:

– Что ж, теперь все сдержали свое слово.

В тот же день Гаут Йонссон отплыл обратно в Нидарос с известием, что король Инги и ярл Скули могут немедля вернуть себе земли, которыми правил их сводный брат, и за меч хвататься не надо.

РОДИЧ РОДИЧУ – ЗЛЕЙШИЙ ВРАГ

Рано утром Гаута Йонссона отвезли в лодке на королевский корабль. Король Инги и его брат Скули ожидали своего посланца. Инги, напряженный как струна, сидел на краешке кровати; бледный Скули стоял, вцепившись руками в спинку стула. Братья догадывались, что за вести принес Гаут, но хотели услышать все из собственных его уст, будто совершенную новость. Дверь плотно закрыли. Гаут сразу перешел к делу.

– Хакон Бешеный мертв. Говорят, скончался от тяжелой болезни.

У короля Инги вырвался стон, он упал на постель и до подбородка натянул меховое одеяло. Скули брат короля встревожился, глядя на брата, но ничего не сказал.

– Умер он так же и в той же постели, что и король Хакон. Господин Дагфинн отослал госпожу Кристин и юнкера Кнута в Швецию, тою же дорогой, какой в свое время сбежала королева Маргрет.

Скули, помолчав, сказал:

– Благоразумно ли было отпускать юнкера Кнута?

– Такое условие поставил Хакон Бешеный, – ответил Гаут. – Господин Дагфинн просил передать, что он поручился за это.

Скули, даже не взглянув на хнычущего брата, твердо произнес:

– Помни, Гаут Йонссон: Хакон Бешеный скончался от тяжелой болезни, иных разговоров быть не должно. Если кто спросит, не было ли у него какой размолвки с королевским домом, ответ один: он поддерживал с нами наилучшие отношения, особенно с двумя младшими – Гуттормом Ингисоном и Хаконом Хаконарсоном. При дворе немедля будет объявлен трехнедельный траур.

– Иначе было нельзя? – простонал король Инги.

– Нельзя, – коротко отрезал Скули.

Как только Хакон Бешеный вышел из игры, Скули стал другим человеком. Он пребывал в добром расположении духа, держался еще солидней прежнего, и для Гаута Йонссона и других не составляло труда вычислить его следующий ход: Скули постарается улучшить взаимоотношения с церковью и архиепископом Ториром. Он и слышать не желал о том, что архиепископ поддерживал мятежных бондов. Напротив, оказывал Ториру большие почести, слал подарки, давал людей на строительство собора. Внешне Скули как будто бы пекся об интересах Гутторма, но очень уж тревожился за племянника: признают ли мальчика вообще престолонаследником, ведь он рожден вне брака. Вдобавок парнишка простоват, доверительно сообщал он.

Еще одним камнем преткновения были баглеры.

Скули брат короля начал оказывать повышенное внимание Гауту Йонссону. Благосклонно отзывался о его брате, грозном баглерском предводителе Арнбьёрне. Ведь его воспитывал сам епископ Николас Арнарсон, верно?

– Да, господин, – нехотя согласился Гаут Йонссон.

– Встреча с епископом Николасом оставляет неизгладимое впечатление.

– Я встречал только одного человека, который производил такое впечатление.

– Это был король Сверрир?

– Да, король Сверрир, враг епископа.

– Великие мужи, каждый в своем роде.

– Да, господин. Величайшие мужи.

– Твой брат Арнбьёрн имел замечательного наставника.

Гаут Йонссон понимал, что Скули брат короля проявляет к нему интерес только из-за Арнбьёрна и из-за того, что ищет способ привлечь баглеров на свою сторону.

– Говорят, – продолжал Скули, – Николас Арнарсон никогда не поддерживал Эрлинга Стейнвегга.

– Возможно, тот человек просто не был настоящим Эрлингом Стейнвеггом.

– Я слыхал, он обещал королю Хакону не принимать сторону баглеров.

– Я тоже слыхал, что он дал такое обещание королю Хакону.

– Но не королю Инги?

– Об этом ведомо только королю Инги.

– Однако же нельзя отрицать, что епископ Николас посодействовал, чтобы после Эрлинга баглерским королем был избран его племянник Филиппус.

– Мне это неизвестно.

– Во всяком случае, нам обоим известно, что Филиппус властвует на землях баглеров так, словно это его собственная, самостоятельная держава. И что баглеры обмениваются дарами с королем Иоанном Английским. И что Филиппус во всем берет с Иоанна пример.

– Мигом перестанет, как только услышит, что Ричард Львиное Сердце вернулся домой.

– Епископ Николас строит башни и укрепления вокруг своей резиденции в Осло, с валами и камнеметами, и держит немцев-наемников. От кого это он намерен обороняться?

Гаут Йонссон сам хотел потолковать насчет баглеров и потому сказал:

– Не знаю. Может, у тебя есть свои соображения, господин?

– Пожалуй что, от короля Инги и от меня.

– У баглеров нет денег, а численность их так невелика, что они не смогут противостоять столь превосходящим силам.

Скули брат короля усмехнулся и произнес:

– Филиппус прислал весточку: он желает, чтобы нынешний мир упрочился. Предлагает встретиться на полпути между Осло и Нидаросом, на Квитесё в Рюфюльке, и обсудить раздел державы. Инги останется королем на Западе, а Филиппус, с нашего согласия, будет править Восточной Норвегией. Более того, если мы отдадим в жены Филиппусу дочь короля Сверрира, Кристину, тогда в жилах следующего короля Восточных земель будет кровь Сверрира. В случае нашего согласия само имя «баглеры» забудется навсегда. Как по-твоему, стоит дать Филиппусу позволение называться королем?

Гаут насторожился: не ловушка ли это? Серьезно глядя на брата короля своим единственным глазом, он сказал:

– По-моему, нет, господин. В стране должен быть один король. Дать Филиппусу право власти над Восточной Норвегией – еще куда ни шло. Но позволить ему называться королем – это уже чересчур.

Скули ответ понравился.

– Когда в стране один король и зовется он Инги, а не Филиппус, с властью все ясно, – сказал он. – Тут Филиппусу будет мало толку от своей правоты, пока ошибки делает король Инги.

На Квитесёйской встрече постановили примириться и разделить страну, но при условии, что Филиппус будет именоваться не королем, а как-нибудь иначе. Епископ Николас Арнарсон тихонько улыбался. Королевский титул – невеликая цена за благоденствие и мир. Кристина дочь Сверрира станет женой Филиппуса, а раз так, мстительности у биркебейнеров поубавится.

Однако ж уговорились они обо всем, не спросивши Кристину. Ей было двадцать семь, а Филиппусу – в два с лишним раза больше. Кристина пошла к епископу Николасу жаловаться, ибо была отнюдь не в восторге от такого замужества. Филиппус, сказала она, по-настоящему вовсе и не король, подобный брак для нее унизителен и выглядит как насмешка над памятью отца. Но у епископа Николаса разговор был короткий. Он напустился на нее и пригрозил, что, если Филиппус для нее нехорош, ее либо отдадут замуж за тридевять земель, на чужбину, и потомки ее никогда не увидят Норвегию, либо она станет женой простого бонда. И Кристина покорилась.

Для всех Квитесёйский мир был сущим благом, Кристина, однако, уживалась со своим пожилым супругом далеко не мирно. За неимением лучшего она попрекала его тем, что он ненастоящий король. Поэтому всякий раз, как за королевской печатью являлись послы, их встречали недовольством, и Филиппус отказывался выдать печать. Однако, прежде чем король Инги и Скули брат короля решили, как тут быть, случилось то, о чем, кроме епископа Николаса, почти никто и не думал. Кристина понесла. Но, слабая и истерзанная отчаянием, бедняжка умерла родами. В народе говорили, что она давно приготовилась уйти из жизни.

Младенец пережил свою мать всего на несколько дней. Сведущий в законах Филиппус действовал быстро: призвал лагманов и знатоков наследственного права и показал им дитя, когда оно еще шевелилось. И материнское наследство перешло к живому младенцу. А день-другой спустя, когда малыш умер, состоялись повторные смотрины. Теперь права ребенка на наследство и имущество были отменены и вернулись к Филиппусу. В итоге брак с Кристиной принес ему выгоду. Так он полагал.

Филиппус не сумел понять, что был всего-навсего пешкой в борьбе за власть, которую вели два блестящих интригана – его дядя, епископ Осло Николас Арнарсон, и Скули, брат нидаросского короля.

Скули с самого начала знал, что Филиппус серьезно болен, а его женитьба на Кристине дочери Сверрира была нужна лишь затем, чтобы утихомирить наиболее воинственных биркебейнеров. Вот почему весть, что эта чета ждет ребенка, так всех поразила. И теперь, когда мать и младенец сошли в могилу, Скули смекнул, что игра обернется к его выгоде. Утратив престиж, приобретенный благодаря браку с Кристиной дочерью Сверрира, Филиппус станет никому не интересен. Скули постоянно наводил справки о состоянии здоровья Филиппуса и ничуть не удивился, когда Филиппус внезапно слег и в скором времени умер.

Квитесёйский договор в итоге привел к тому, что Инги опять стал единовластным королем Норвегии. Баглерское королевство распалось. Скули заключил с баглерами мир, и опять все обошлось без кровопролития. Скули брат короля, как никогда, крепко сидел в седле. Противников у него оставалось раз, два и обчелся. Он был почти у цели.

В конце концов приготовился умирать и его брат, король Инги Бардарсон.

Однако еще задолго до того король Инги возвел своего брата Скули в достоинство ярла. Наделяя Скули столь высоким званием, король Инги рассчитывал, что уж теперь-то брат наверняка станет правителем при малолетнем Гутторме, пока тот, достигнув совершеннолетия, не возьмет власть в свои руки.

Напоследок же он призвал к своей постели Гаута Йонссона, а вместе с ним нескольких свидетелей из духовенства. Гауту напомнили про его обет отправиться вместо короля в крестовый поход, но король Инги до того ослабел и страдал одышкой, что так и не сказал, когда Гауту должно отплыть в Святую землю. Перепуганный Гаут хотя бы по этому поводу вздохнул с облегчением. Вообще-то он надеялся, что со смертью короля эта затея канет в небытие, а во время траура прочно забудется. Но среди свидетелей был ярл Скули, и в глазах у него прыгали злорадные искорки. Ярл прекрасно видел, что Гаут очень сблизился с юным Хаконом и, коли приспеет нужда, тому трудненько будет обойтись без Гаута, без его помощи словом и делом.

И вот король Инги скончался. Случилось это 23 апреля 1217 года.

Похороны пышностью не отличались. Никто почти не горевал в открытую, даже одиннадцатилетний Гутторм, которого все это как будто и не трогало. Одна только Инга искренне оплакивала усопшего. Король Инги был неизменно добр к ней и к ее сыну, и они с благодарностью думали о нем.

– Теперь Гутторм станет королем? – шепнул матери тринадцатилетний Хакон.

– Не знаю. Не будем об этом говорить.

Тогда Хакон шепнул Гутторму:

– Ты станешь королем?

Гутторм помедлил.

– Может быть. А может быть, дядя Скули. Ему охота, по-моему.

Гутторм по обыкновению, был ко всему равнодушен. Его даже королевская корона не интересовала. Гаут Йонссон, подслушавший шепот мальчиков, наклонился к Хакону и тихонько сказал:

– Еще неизвестно, может, ни тому, ни другому королем не бывать.

Гаут знал, что Дагфинн Бонд намерен предложить на тинге совсем другого престолонаследника и с давних пор заручился поддержкой.

Вскоре после похорон ярл Скули созвал всех епископов, знатных вельмож и военачальников, которые находились в городе, и обратился к ним с речью.

– Я сожалею, что мне приходится говорить об этом сейчас, когда еще слишком свежо горе утраты, но это мой долг. На Эйратинге предстоит избрать нового короля. Как вам известно, имеется только три претендента: двое детей – сын короля Инги, Гутторм, и сын ярла Хакона, юнкер Кнут, который находится за пределами страны, в Гаутланде; третий претендент – я сам. Я родной брат короля Инги, рожден в браке, как того и требует Святейший престол в Риме. А вот Гутторм, увы, рожден вне брака. Тем не менее кое-кто полагает, что Гутторм вполне подходит для того, чтобы стать нашим новым королем. И я хорошо их понимаю, хотя всем нам ведомо, что означенный отрок, возможно, не лучший претендент.

Один из присутствующих, по имени Эйстейн зять священника, заметил:

– Ты забыл наследника короля Хакона, господин, Хакона Хаконарсона. Ведь по крови именно он самый близкий родич Сверрира.

Скули будто и не слышал.

– Думаю, те, кто шел за королем Инги, предпочли бы пойти за его сыном Гуттормом, будь он рожден в браке. Юнкеру Кнуту я не очень доверяю, он вовлечет Швецию в борьбу за норвежское наследство, а это легко может привести к войне.

Скули едва заметно кивнул архиепископу Ториру, и тот сию же минуту взял слово. Дряхлый, трясущийся Торир подготовился загодя, написавши все, что надобно было сказать.

– По моему мнению, ты, ярл Скули, должен наследовать своему брату, королю Инги. По происхождению ты лучший из всех. Родоначальник рейнских мужей, который тоже звался Скули, был женат на рожденной в законном браке племяннице королей-братьев Харальда Сурового Правителя и Олава Святого. В твоем роду, ярл Скули, такие славные предки, как ярл Хакон Хладир, Эйнар Брюхотряс и Эрлинг сын Скьяльга. Ты муж зрелый, энергичный, безусловно сведущий в управлении, что ты доказал во время болезни твоего брата. Ныне нам надобен зрелый король, а главное – рожденный в браке.

Ярлу Скули стоило большого труда не выдать, каким удовлетворением он преисполнился от слов архиепископа, хотя они были ему не в новинку. Все прошло куда легче, нежели он смел надеяться. Теперь дело было за формальностями. Скули покорно – дескать, что тут поделаешь! – развел руками.

– Я понимаю, архиепископ Торир, ты меня уговариваешь. Ты человек мудрый, и коли другие поддержат твою точку зрения, я не стану перечить и ради блага страны приму на себя эту ответственную миссию, хотя бремя власти и очень тяжело. Но прежде нам надобно прийти в себя после горькой утраты – кончины короля Инги. Вопрос будет решаться не здесь и не сейчас, а на Эйратинге, в свое время. До тех же пор есть возможность хорошенько обдумать все, что здесь было сказано.

Встреча закончилась. Спору нет, нужно время. Как можно больше времени. Правда, ярл Скули не знал, что другие втайне употребили свое время, дабы подготовить нечто такое, чего Скули совершенно не принимал в расчет. Ярл Скули забыл принять в расчет Дагфинна Бонда.

ВЫБОРЫ КОРОЛЯ

Гаут Йонссон и юный Хакон Хаконарсон сидели в Ингином покое в королевских палатах. Комната была небольшая, но опрятная, как и сама Инга. Скули брат короля принимал у себя архиепископа, и вся поварня стряпала не покладая рук. По причине плохих зубов архиепископ Торир предпочитал кушанья, которые не нужно было подолгу жевать. Вдобавок он донельзя любил сладкое. Гаут с Хаконом унесли, спрятав под плащами, несколько душистых пирогов и теперь с наслаждением уписывали свою добычу.

– Хочешь поехать со мной в Бьёргвин, Хакон?

Гаут Йонссон много рассказывал тринадцатилетнему мальчику об этом большом городе, в котором тот бывал лишь проездом, а ведь там чего только не увидишь: каждый пятый житель – немец, и моряки приплывают туда из Англии, из Франкского королевства и других краев, даже из таких чужедальних, как Аравия, приходят на диковинных кораблях диковинные темнокожие купцы. Гаут заранее знал ответ и, конечно же, услышал:

– Хочу. А еще хочу в Ставанг. Говорят, у тамошнего старика епископа есть дурная привычка разуваться, сидя за столом. Все, кто у него бывал, про это рассказывают. Мы потихоньку заберем его башмаки и спрячем – то-то будет смеху, когда ему понадобится на двор: кругом снег, а он босой!

Гаут расхохотался. Хакон, как всякий тринадцатилетний мальчишка, постоянно затевал проказы. Ребенок – он и есть ребенок. Так ведь и Гаута все зовут ребенком. Большим ребенком… В комнату вошла Инга из Вартейга. Закрыла за собою дверь. Гаут поднялся.

– Сядь, Гаут Йонссон. Мне надо поговорить с тобой кое о чем.

Гаут сел, думая, что, скорей всего, услышит сейчас внушение за какую-нибудь озорную выходку, которую устроили они с Хаконом.

Жаловаться ходили только к Инге, к другим и обращаться было бессмысленно. Однако же Инга повела речь совсем не о том.

– Некоторое время тому назад к королю Инги явились люди из Внутреннего Трандхейма, просили его отдать Емтланд в лен нашему Хакону. В ответ им было сказано, что король не намерен более делить королевство. Хватит уж этих разделов, а что до Хакона, так о нем и без того хорошо заботятся. Намедни те же люди явились к Хакону, при мне. Биркебейнеры. Ныне, сказали они, больно много охотников урвать кусок от Хаконова наследства. И они хотят, чтобы Хакон был с ними и сделался королем, как его отец; они соберут большую рать и мечом отвоюют его права.

– Что же ты им ответила, Инга?

– Ответила не я, а Хакон.

– Я ответил, что пока еще недостаточно взрослый и столь большие дела мне не по плечу.

Гаут посмотрел на мальчика с уважением: такой юный, а рассуждает не по годам мудро. Инга меж тем не обинуясь спросила:

– Хакон рожден вне брака, хотя Дагфинн Бонд знает, что все могло быть иначе. Как по-твоему, может ли Хакон стать королем, унаследовать своему отцу, Хакону сыну Сверрира?

Мать и сын в напряженном ожидании смотрели на Гаута. Он сознавал, что для них его приговор очень-очень важен.

– С тем же правом, что и другие, – наконец ответил он.

Повисло молчание. Вообще-то и у матери, и у сына мелькала такая мысль, только они ее не принимали всерьез и уж тем более не обсуждали. Да и заявления ярла Скули звучали слишком безапелляционно. Теперь же они уяснили себе, что это серьезно.

– Второй решающий момент – выборы короля, – сказала Инга, – я в это мешаться не стану, не знаю я, что лучше для такого мальчика, как Хакон. Но если для него лучше стать королем, то сопоставимы ли его шансы с шансами других? На равных ли он с ними? Что они могут использовать против Хакона как вероятного претендента на престол?

– Скажут, что Хакон сын Сверрира ему не отец.

Инга вспыхнула. И Гаут поспешно добавил:

– Ни Дагфинн Бонд, ни кто-либо из нас, кому известны все обстоятельства, никогда подобных мыслей не допускал. Но ты спросила, что они выдвинут против Хакона, и я тебе ответил. Противники у нас хитрые, изворотливые. От них всего можно ожидать.

– Я не позволю марать мое имя наветом, что Хакон сын Сверрира мальчику не отец, – вскричала Инга. – Мой сын не какая-нибудь безотцовщина, не пащенок, и мы не бесстыжие мошенники, что норовят обманом заполучить привилегии, на которые не имеют никаких прав. Лучше уж я соглашусь на испытание каленым железом.

– Быть не может, чтобы возникла нужда в таком испытании, – перебил Хакон. – Король Инги и Петер Стёйпер приняли нас и при всех поручились, что я сын короля Хакона. Дагфинн Бонд подтвердил это своим свидетельством, а кто дерзнет обвинить во лжи такого человека, как господин Дагфинн? Хакон Бешеный и тот во всеуслышание говорил, что трое братьев сидят на наследстве моего отца.

– Единственное, что досталось Хакону от отца, – сказала Инга, – это фибула и золотой перстень. Все прочее наследство двух королей – Сверрира и Хакона – держит ярл Скули. В этом нет справедливости. Я знаю, что и об этом, и об иных правах мальчика говорят многие, что дружина и биркебейнеры не раз хотели встретиться с ярлом, однако ж Скули не откликнулся на их призывы.

– Ярл Скули знает, о чем поведет речь дружина, – заметил Гаут. – Потому и норовит похоронить все разговоры о Хаконе, чтобы выиграть время до Эйратинга. Он думает, время будет работать на него.

Хакон Хаконарсон встал и выпрямился.

– А я думаю, ярл Скули ошибается.

У архиепископа Торира разболелись зубы, и еще до того, как назначили срок Эйратинга, он скончался. Нового архиепископа звали Гутторм. Ярл Скули, который и постарался об избрании Гутторма, беспрерывно осыпал нового иерарха щедрыми подарками и знаками искреннего дружества. Однако ж архиепископ Гутторм вскоре отправился в поездку на север, в Халогаланд, и непохоже было, что он успеет воротиться обратно к началу тинга. Запамятовал, что ли? Или сомневался в исходе и решил остаться в стороне? Скули призадумался, но все-таки уповал на то, что остальное нидаросское духовенство и другие епископы поддержат его, ибо из всех претендентов он один рожден в законном браке. Вдобавок он позаботился, чтобы два его родича – Асольв из Аустратта и лендрман Грегориус Йонссон – повторили хвалебную речь, которую в свое время произнес архиепископ Торир. Там перечислены все доводы, а к столь важным и высокопоставленным людям всегда прислушиваются.