Волшебная лампа Генсека

Все происходящее на его экранах напоминало мультяшку или компьютерную игру, потому что некоторые объекты и происшествия обрисовывались разными живописными символами, типа бегающих человечков, катающихся пузырей, ползающих змеек, гусениц, кусающих-летающих мушек и так далее.

Вся аппаратура тянула на две тонны и должна была разместиться на вездеходе. Плюс через спутник обеспечивалась связь с вычислительными мощностями Бореевского института, правда не постоянная, а по расписанию, и не всегда надежная -в смысле ионосферных бурь и прочих природных пакостей.

Часть 2. ДВЕРЬ

6.

(Южный Ирак, март 1983 г.)

В город Багдад мое тело уносил грузовой «Антей», в брюхе которого лежало две тонны Бореевской аппаратуры. Помимо меня на сидениях расположились визави друзья-товарищи: Дробилин, старший лейтенант Колесников и прапорщик Маков. Подполковник Остапенко, уныло жуя финики, проторчал всю зиму в нашей багдадской резидентуре, а если точнее, в советском посольстве. В посольском гараже механики проявляли заботу, в виде ремонта и доводки, о нашей вездеходной амфибии. К ней теперь четко прилепилось имя «Василиса» — в память известной сказочной героини, что без затруднений конвертировалась из жабы болотной в крутую красотку и обратно.

Я размышлял о том, что все наши построения социализмов и капитализмов лишь следствие каких-то половых процессов в матричном поле.

А Серега клеил анекдот за анекдотом, рассказ за рассказом. Как он однажды сожрал, словно колбасу, целую змею гюрзу, откусив ей предварительно голову. Правда, простодушный Баранка стал допытываться, не была ли это всамделишная колбаса, похожая на змею, — например, ливерная. Испортил Коля и историю, в которой удалец Серега отодрал девушку на скаку прямо в седле лошади. Прапорщик стал доказывать, что никакой девушки и не было вовсе, а старлей, скорее всего, облюбил саму лошадь — у Макова в деревне один пастушок именно так и поступал.

Дробилин в основном посматривал в иллюминатор и, наверное, переживал, как и полагается энтузиасту, о том, как месопотамская гроза подействует на вверенную ему аппаратуру.

А Маков бесхитростно лузгал семечки над книжкой о майоре Пронине. Он сам признался, что едва начинает о чем-нибудь всерьез думать, о небе там, или о Солнце, ему сразу не по себе становится.

Меня окончательно замучил вопрос с этими чертовыми матрицами-изолятами, которые рано или поздно попытаются вломиться в наш мир и что-нибудь тут урвать под шумок. Они, наверняка, понадеялись на упомянутую Фимой дозу энергии. Тем более, мы их сами приманиваем. В любом случае, на нашем свете что-то ненадолго должно появиться, а потом исчезнуть. Однако, если такое предположение не фигня от начала до конца, то как оно стыкуется с наукой физикой?

— Я знаю, о чем вы так старательно думаете, Александр Гордеевич, — обратился я к своему ближайшему соседу Дробилину, — о законе сохранения энергии, точно? Он всегда действует?

— Это все равно что думать, какими пальцами делается дуля, майор Фролов, — язвительно отозвался инженер. — Но если вас интересует, то закон сохранения действует, правда, в нашей работе его уместнее называть законом симметрии. Общая симметрия в пределах универсума всегда будет соблюдена.

— То есть, если где-то там, в матричном поле, кому-то покажется, что ему не хватает энергии, он без особых хлопот возьмет ее здесь и заметет следы, не нарушив закона сохранения в пределах универсума?

Дробилин впервые осклабился — примерно так же мог бы улыбнутся трактор или фрезерный станок.

— Не думаю, что в матричном поле есть те, кому что-то кажется или хочется.

— Ну, а все-таки, если проживает там такое существо, у которого есть сомнения и страсти, и нереализованные возможности?

— Это существо вторгнется к нам только в том сомнительном случае, если на своем уровне оно не участвует в энергообмене, который гораздо мощнее чем здесь. При том свое вмешательство оно попытается замаскировать сохранением локальной симметричности, электрического, лептонного и барионного зарядов.

— Такое нахальное существо, наверное, правильно называть падшим ангелом или бесом, — вспомнил я. — Вот потому-то оно и падает, что ему не хватает.

Дробилин не ответил, поморщившись. По-моему, он уже немного сердился, что расходует ценное, годящееся для раздумий время на Колесникова номер два.

— Я как бабу себе приметил, то словно падший бес становлюсь, — признался Серега, — каких только уловок ни придумываю, чтобы запрыгнуть на нее. Однажды прикинулся даже слепым инвалидом, чтобы одна дамочка меня через дорогу перевела. Она ведет, а я все играю ладошками у нее на попке и справляюсь, где это я?

— У нас, под Тюменью, в каждой старой избе, овине или бане живет невидимый дух. — добавил, несколько смущаясь, Баранка.

— И в сортире, наверное. Незримый, но ароматный,-прервал его грохочущий Серега, и Коля, сразу заткнувшись, вернулся к своему майору Пронину. Правда добавил:

— Забыл на какой странице остановился, теперь придется все сначала читать.

Похоже, Коля все-таки считал, что эта просветительская литература говна не стоит.

А в Багдаде от Остапенко мы узнали, что в нашей команде, повинуясь таинственному «закону шести», снова появится шестой — на сей раз человек из иракской тайной полиции, Абдалла Хасан. Или, по нашему именованию, — Хася. Саддам его внедрил, чтоб быть в курсе. И ведь не откажешься. Учился Абдалла уму-разуму в Союзе; неизвестно как насчет глубоких познаний, но жену приобрел там. Правда, дома у Хасана еще одна имелась, местного производства. Но «ведь как-то ужились дамы», по словам нашего иракского товарища. Мы с ним тоже как-то ужились, то есть переговаривались о некоторых своих проблемах лишь намеками и обиняками. Ну, конечно же, он по-бараньи пялился на мигающую глазками-лампочками аппаратуру и полслова не понимал из речений Дробилина. Я тоже не всегда понимал. А надо было.

Для начала Остапенко собрал офицеров группы, то есть меня и Колесникова, в наиболее изолированной комнатке багдадской резидентуры, со стенами, проложенными электрическими цепями-глушилками. Окон, форточек и фрамуг не имелось там вовсе. Кроме того, ни одна персона из самой резидентуры на наше совещание не попала.

— Товарищи офицеры, после того, как мы снялись с «полигона», события пошли не в ту сторону. Американцы, всосав пробы всяких там выделений, умотали в окрестности Багдада. Эпидемия развивалась беспрепятственно. Начались в массовом порядке осложнения на железу такую предстательную, даже на «помидорчики» стало аукаться. Заболевшим мужикам, во-первых, трахаться — больно и обидно, а во-вторых, уже порой никак. Народные массы звереют, от властей толк нулевой, местные врачи только плечами да туфлями разводят. Зароились слухи, что американцы изобрели вакцину против этой самой лихорадки "Х", но их от народа скрывают. Естественно, что недовольство направляется в сторону Черноусого.

Саддаму, конечно, это не нравится. Он, само собой, недовольство гасит — и кнутом, и пряником. Вначале понаслал своих хлопцев-опричников на юг. Они кое-каких местных буянов, у которых особенно пиписька елдырит и болит, отправили в расход. Ну, а потом попросил вернуться американцев — у бостонских врачей, действительно, какая-то вакцина появилась. Не слишком удачная, однако волну заболеваемости, откровенно говоря, она сбила и осложнения из правила стали редкостью. Однако тех аборигенов, кого уже всерьез прихватило, америкосы излечить пока не в состоянии. А это несколько тысяч человек, которые, как рассерженные блохи, могут броситься на кого угодно.

— Илья Петрович, так если наша группа в такое напряженное время появится со словами «а вот и мы», не кинется ли на нас, как осиный рой, все страдающее местное крестьянство? Тогда и другу Хуссейну облегчение. Останется объявить, что это, дескать, советские «геологи» гнусных микробов развели, ведь мы же не болеем, правильно? И американцам радость — они нас давно в чем-то нехорошем подозревают.

— Ты прав в том, Глеб, что задача усложнена донельзя. Однако сам микроб не дремлет, непрестанно мутирует, рассылает по сторонам плазмиды, отчего быстро появляются еще более стойкие и вредные штаммы, простите уж за такое словцо. Короче, брат микроб способен снова подорвать репутацию штатников, и народ станет опять роптать на Америку. А вот наш советский авторитет укрепит бригада московских врачей, что первое время будет у нас «на прицепе». Она, скажу вам по секрету, кое-чего умеет. Хотя не скрою, товарищи офицеры, риск велик. Плюс Хасан. Это — хитрожопый фрукт, которому известна даже русская блатная феня. Конечно, в наших тонкостях ему не разобраться, но просто яйцами трясти он у нас не станет… Попробуем, само собой, покопать его и вербануть. Колесников, ты у нас паренек общительный, это, в основном, на тебе.

— Так ведь чтобы общаться, надо общие темы иметь,-резонно заметил Серега, — футбол годится, рыбалка там или на худой конец выпивон. А если у них вместо футбола, например, отрезание ушей, вместо рыбешки — змеи гремучие, а портвейну они предпочитают верблюжью мочу, то найти тему трудновато.

Остапенко возразил.

— Найдешь, Сережа. Верблюжью мочу начнешь с завтрашнего дня употреблять. И будешь с живым интересом обсуждать отрезание и даже обрывание ушей. Как их сподручнее сдергивать, сверху или снизу, удобнее ли сначала надкусить или нет… Товарищи офицеры, мы на переднем крае классовой борьбы с империализмом, у которого руки по горло в крови, поэтому обязаны проявлять твердость и находчивость.

Это смахивало на шутку, но Петрович шуток не любил.

Через три дня наш вездеход выехал из ворот советского посольства, — а дело было багдадской ночью, чтобы избежать лишнего глазения, — и, взяв курс на юг, покатился по дороге на Басру. «На прицепе» у нас действительно имелся автобус с советскими врачами спортивного вида.

Мы миновали Верхнюю Месопотамию, измятую руслами умерших рек и вспученную то там, то сям холмами-теллями, под которыми спали мертвые городища. Я вспоминал, что до татаро-монгольского нашествия здесь было все в зелени и кругом шестерили люди, но кочевники проредили многолюдье, поля вытоптали, ирригацию сравняли с землей. Нынче эта местность представала серым и скучным пейзажем, богатым лишь верблюжьей колючкой и полынью. А населяли его теперь змеи и ящерки, иногда поднимающие над скудными камнями свои приплюснутые неродные головы. И только вблизи воды, источников и всяких там арыков, жизнь переходила из сжатого окукленного вида в многосочие цветов — время-то ведь весеннее было. Кое-где на берегах речушек попадались ностальгические ивы и тополя. Здесь, как правило, Коля Маков и останавливал машину, чтобы залить воды в радиатор. Соответственно, можно было искупнуться, отгоняя робких женщин, оснащенных чадрами, кувшинами и тазиками для стирки, и даже сладко вздремнуть под журчание потока. При условии, что кто-то из коллег все-таки поглядывает, не подбираются ли гюрза или скорпион к твоей заднице.

Потом все чаще стали попадаться увлажненные участки, обильные грязью, а квадратные глинобитные мазанки начали сменяться кругляшами тростниковых хижин. Дорогу там и сям перегораживали неухоженные буйволы, которые дождливой зимой кормились в степях, а сейчас возвращались в родные болотные края. Их сопровождали, лениво постегивая хворостинами, сезонники в некогда белых, а нынче бурых штанах, и длинных широких рубахах, удобных, кажется, лишь для попукивания. Сезонники торопились посеять рис, хотя трудно было разглядеть спешку в движениях их кожаных или деревянных сандалий. По дороге кочевой люд усаживался на свои драные плащи и клевал финики, запивая их кислым молоком. Последствия этого странного сочетания продуктов повсеместно виднелись на обочинах. В общем, в туалет далеко не надо было ходить, все как при первобытном коммунизме — присел, раздвинул штанину, «стрельнул» и вперед.

Начиналась Южная Месопотамия, она же Сеннаар, самый старый полюс человеческой цивилизации. Импульсы, вышедшие отсюда, изменили мир, вырвав его из убогой примитивщины. Это земля, которую топтали и месили своими сандалиями шумеры, основоположник единобожия Авраам, эламиты, старовавилоняне, нововавилоняне, известные под странным именем халдеи. В здешних краях высилась, правда недолго, первая многоэтажка типа «вавилонская башня», здесь была хорошо налажена храмовая проституция, обеспечивающая массовое траханье по праздникам. Отсюда родом первый манихей — Мани. И вообще, здесь прародина самых известных мифологий, истоки ныне здравствующих мировых религий, начала философии и науки. Здесь все стало древним к тому времени, когда сюда влезли, играя бицепсами, греки-македоняне, ветхим, когда появились с елдаками наперевес арабы, и дряхлым, когда возникли хитрые рожи татаро-монголов. Со временем дряхлость переросла в застойную недоразвитость, которую немного размочил поток нефтедолларов, уходящий пока в основном на оплату советских танков.

Серега, который все пытался узнать, за какую команду болеет Хася, наконец бросил свои потуги и иракцем занялся я.

Выяснилось, что он родом с юга. Шиит? — полюбопытствовал я, памятуя что в Нижней Месопотамии проживают преимущественно приверженцы имамов. Однако Хася вероисповедально был суннитом, причем свежеиспеченным и довольно формальным. Родился наш Абдалла Хасан в семье сектантов-мандеев. (На наш слух название секты звучало не слишком благозвучно, чем воспользовался Серега, который стал прозывать Хасана «сыном Манды».) После того, как его родителей съели какие-то волки, попал Хася на север, записался там в сунниты. Южане-шииты теперь ему не свои, впрочем, они и раньше были чужими. Мандеи — негустой народец, помещающийся при полном сборе на стадионе «Лужники», они -самые прямые пра-правнуки вавилонян, их чудаковатая религия чудом не растворилась до сих пор в мусульманском море, язык же — еще большее чудо — не сменился арабским, а остался арамейско-вавилонским. Вообще, несмотря на всю трепливость Хасана, выжать что-либо по поводу религии его детства удавалось с трудом. (Арабы вообще такие, говорят лишь о том, о чем хотят.) Я узнал лишь, что мандеи до сих пор поклоняются семи планетам.

Когда Хася усвоил, что, в отличие от Сереги Колесникова, я не желаю выведать в каких позах он сношается со своими женами, то сообщил некоторые сведения из их главного Писания, которое бесхитростно зовется Сокровищем, и прочих таинственных книг. Все наши души, оказывается, как шарики на резиночках, выпадают из Великого Ума (Мана-Рабба). Там они пребывали в обществе солнечного бога Шам-Шемира и небесного управителя Юшамина, распоряжающегося источниками света, сидючи под сенью соединенного древа познания и жизни со звучным именем Манда-ди-Хайа. Как выпадают, так и увязают по уши в гнусно-материальном болоте, из которого их может вытащить только Иоанн Креститель с небесным Иорданом впридачу.

Под мандейские песнопения Хасана — для него грустные, а для нас смешные — мы въехали в зону эпидемии. Согласно законам природы, весенний паводок как раз достиг кульминации, и по сторонам от дороги виднелись крыши полузатопленных-полуплавающих деревень. Их мы проследовали без остановки, а якоря бросили только в селении, где можно было уже прогуляться по грязи в высоких сапогах. Для подкрепления нас сопровождал на своем «козле» человек из районной администрации — нахии.

Заляпанная болотной жижей толпа сразу окружила наш караван: где, мол, американские доктора? А как узнали, что американцев нет и в помине, то в стекла наших машин полетели куски, так сказать, аллювиальной почвы, комья осадочных пород и какое-то откровенное говно. Тут Хася дал несколько очередей поверх дурных голов из своей машинки «Ингрэм М10», которая до сей поры аккуратно висела у него под плащом. Отчего головы, желая сохранить свои скудные мысли от пуль сорок пятого калибра, въехали в плечи. А Колесников, желая поиграть силушкой, столкнул лбами двух особо недовольных граждан. Затем поднялся на крышу вездехода в аккуратном слегка забрызганном костюмчике представитель районных властей и произнес горячую вразумляющую речь — дескать, приехали советские врачи, которые не хуже, а лучше американских. За хорошую психомоторику господину-товарищу из «нахии» мы уже сунули сотню баксов, и ныне он их старательно отрабатывал.

Толпа, жалобно смотрящая красными конъюнктивитными глазами, принялась выстраивать очередь к автобусу. Причем мужчины в расцвете лет отгоняли молодежь в самый ее конец бесцеремонными пинками и тумаками, однако старичков, скрипя зубами, пропускали вперед. Правда, старейшины тоже сквернословно спорили, кто из них древнее, мудрее и кому больше надо, пока Хася не прошелся со своим «Ингрэмом» и не выстроил дедулек — кажется, по росту. С крыши вездехода я наблюдал быстрое движение очереди внутри залепленного грязью автобуса.

Процедура выглядела просто. Толстый доктор беглым скучным взглядом озирал арабские «помидоры с морковками». Тут же посетители автобуса становились, как при досмотре, к борту -руки на него, ноги расставлены. В одну «булку» дюжий фельдшер закачивал, кажется, кубиков десять анальгина, во вторую другой медработник оперативно вдувал что-то еще. Работа спорилась. Но с последним уколом водитель стал резво заводить мотор.

Несмотря на слова и жесты благодарности от иракской общественности, оставление деревни советскими людьми слишком напоминало бегство.

— Удираем на всякий случай, — пояснил Остапенко, когда Хася вышел разрядить мочевой пузырь. — Если у наших есть эффективная вакцина, то ее вряд ли пустят в ход сразу — тут и Хуссейн может заподозрить, что мы всю эпидемию собственноручно организовали. Хорошие вакцины с ходу не появляются. Наверняка наши доктора кололи аборигенам такое, что результат «бабушка надвое гадала», ну и добавляли обезболивающее для поднятия настроения.

Так же мы сработали еще в паре деревень. В третьем селении нас даже встречали с песнями оптимистического содержания -похоже, что предыдущим пациентам мы не слишком навредили. Однако аборигены американцев по-прежнему уважали и желали заполучить их поскорее как самый первосортный товар.

В дальнейшем пути нашей «Василисы» и автобуса с советскими докторами расходились. Мы по разлившимся водам Евфрата устремлялись на поиски штатников, у которых теперь, по агентурным сведениям, тоже имелась амфибийная машина, «Икарус» же должен был мотаться по более сухим местам и дожидаться общего спада воды.

Благодаря разгулу каких-то природных и космических сил, паводок в этом году был крутой — на радость рыбкам и улиткам. Имелось и нам, где поплавать да пошлепать бортами на залитых водой просторах. Порой, при отрешении от логики, представлялось, будто мы очутились на самой середке моря.

— А ведь до Персидского залива еще сто двадцать километров, — заметил я в одну из остановок.

Мы прибились к тому, что напоминало коралловый островок,-пальмы, несколько хижин, — а на самом деле было незатопленными остатками деревни.

— У моих предков морской берег проходил именно здесь,-гордо высказался Хася. — Во времена Вавилонии не было еще никакой реки Шатт-эль-Араб. Благословенный Евфрат и мощный Тигр, не сливаясь, несли свои полные воды прямо в Нижнее Море. Тут поблизости шумел полста веков назад город-порт Эриду, где находилось святилище всеведущего бога мудрости Энки, а чуть подальше — Урук, владение светлой Иштар, управляемое царем Гильгамешем. Рядом с ним — Ур, там высилась башня-зиккурат лунного бога Сина. Из Ура родом Ибрахим…

— Ага, Абрам, по-нашему, — подключился Серега.

— От его чресел пошли два народа — все евреи и все арабы, от его мудрости и благочестия родились четыре веры -иудейская, христианская, ислам и субба, мандейская. Велик Аллах тем, что открывается рабам своим, освятило Аллаха милосердие Его.

— Воистину, — поддержал я.

— Ой, Глеб Анатольевич, сейчас прямо «алиллуйя» запоете. — издевательски заметил Серега.

— Кажется, жопу не просили высказаться, — откликнулся я и зыркнул на старлея свирепым глазом: мол, раз, бестолочь не можешь сам работать, так хоть не мешай.

В это время через верхний люк спустились поначалу грязные сапоги, а потом и подполковник Остапенко в целом.

— Товарищ Хасан, там несколько старых людей интересуются, скоро ли придет лодка с солью и керосином. Я хотел объяснить им, что после дождичка в четверг, но моего арабского не хватило.

Хася вылез успокоительно пообщаться со своими, а Илья Петрович, наконец, смог обратиться ко мне и Колесникову.

— Здесь видели вчера американцев на красивой синей амфибии, они провели медобслуживание и ушли на северо-запад, причем на большой скорости… Что-то не удается нам догнать их или даже засечь, несмотря на все маневры в этой луже.

— Товарищ подполковник, они ведь тоже не лыком шиты и не из полена вытесаны. Что их неприятности связаны с нами, штатники догадались еще в прошлую нашу поездку. После чего им осталось только организовать за нами слежку. Алаверды, так сказать, — тонко намекнул я на толстые обстоятельства.

— Я вот думаю, какая такая слежка, если тут ни проехать ни пройти? — бестолково возмутился Серега.

— Вы не думайте, Сережа, если не умеете. Но все-таки в Долгопрудном вас учили не только мух на лету ловить, — вставил я.

— Вам что, снова пять лет исполнилось, старший лейтенант Колесников? — пристыдил подчиненного Остапенко. — Людей на лодках мы не раз встречали, всякие там рыбаки-мудаки, среди них нет что ли агентов вражеских с передатчиками? Да через одного шпионы, понимаешь. И в деревнях может быть агентура. Сейчас уже кто-нибудь наяривает на рации вот даже в этом полузатопленном сортире.

— А чего ж ничего такого не пеленгуем? Мы ведь во всех диапазонах автоматически прослушиваем, — мужественно засопротивлялся старлей. — Между прочим, никакой болтовни в тех местах, которые мы навещали, переговоры иракских армейцев и то лишь пару раз засекали. А сейчас вообще на пятьдесят километров вокруг не фурычит ни один передатчик.

— Допустим, Колесников, что следит за нами спутник-шпион, — стал объяснять я, удивляясь своему позднему прозрению. — И с него хорошо различимы даже наши прекрасные одухотворенные физиономии. Так что ваш образ, товарищ старший лейтенант, давно уже знаком американскому Агентству Национальной Безопасности. И наверняка там на доске почета висит в виде глянцевой фотокарточки, а каждый проходящий реакционер ей честь отдает. Короче, бостонцы в курсе наших передвижений.

Выкладывая спутниковую теорию, я попутно размышлял о том, что вдруг американцам пособляет какое-нибудь аномальное явление вроде моей краснознаменной кляксы.

— У них мотор, само собой, не мощнее нашего, но они-то столько тонн аппаратуры не тащат, — добавил я. — Поэтому всегда могут оторваться от нас.

— Утопить, что ли, все это железо с Дробилиным вместе?

После риторического вопроса, заданного Петровичем, его личный сапог был поражен плевком. Причем плевал в сердцах сам подполковник, который, конечно же, желал поскорее стать полковником и больше не шлепать по болотам.

— А чего, хороша идея, — горячо одобрил Колесников, как будто нахваливал девку; при этом наш инженер тоскливо поморщился. — А потом скажем, что Александра Гордеевича сдуло порывом ветра. Правдоподобно?

Я понял, что в своих мыслях старлей уже не раз размазывал нос умника-инженера по очкам.

— Если бы тупость имела человеческий облик, то обязательно походила бы на товарища Колесникова, — впервые огрызнулся Дробилин.

— Чего-чего? — стал подвывать старлей.

— В самом деле, Александр Гордеевич, куда это годится?-спросил брюзгливый Остапенко. — Мы вроде такую умную аппаратуру на закорках таскаем, а американцы всегда за горизонтом ее видения, и нам их никак не зацепить.

Инженер, еще больше скукожившись недовольной физиономией, махнул рукой: мол, отвяжитесь, дурашки, занят. Я тогда тоже обратил внимание на экраны. В углу одного монитора забегали юркие человечки. Ах, америкашки-таракашки, попались все-таки. Яркий цветочный бутон, который представлял нашу «Василису», пустил в сторону человечков быстрые побеги.

— Установлен канал взаимодействия, — доложил довольный Дробилин, — каустики магнитных шипений сработали по спектру поглощения в десятом секторе. Вероятность контакта — семьдесят процентов. Вероятность благоприятного исхода — пятьдесят пять процентов.

— Цэрэушники в двадцати километрах по курсу двести пятьдесят. Мы должны вскоре пересечься. Пока что ни одна конфликтующая сторона не может похвастать будущим благоприятным исходом, — изложил я более понятным языком, глядя на улыбающиеся брови Дробилина. Пожалуй, наш инженер тоже умеет развлекаться.

Уже сработали «вектора раздражения» — там, над нашими классовыми недругами, сгустилось недоброжелательное Ф-поле и опустились матрицы злого рока, притягивающие ненависть. Возможно, кто-то уже надрывно воет:"Бей гяуров!" Мелькают искаженные мысли, искаженные лица. Подкузьмили мы «коллегам», подкузьмили. Я вытеснил прочие чувства, кроме удовлетворения от того, что наша аппаратура все-таки работает нормально.

— Ну, коли так, двинули курсом двести пятьдесят для закрепления успеха, — скомандовал Остапенко. Как раз застучал башмаками по крыше наш иракский друг, и мы вскоре тронулись на северо-запад. Туда, где некогда располагался Урук со святилищем секс-владычицы Иштар, как правильно напомнил мне Хася.

Вначале шли на водометке, причем с приличной скоростью, лишь изредка переползая через толстые стволы разбухших деревьев и бугры, что слепились из грязи, набившейся вокруг каких-нибудь рухнувших построек. Потом окружающая среда стала подсыхать, дно приблизилось к поверхности. Из-под воды показался сперва примятый и облепленный бурой жижей тростник, потом запестрели довольно чистенькие водяные лилии, — хоть продавай на базаре,-а дальше потянулась не снесенная паводковыми водами болотная кора. Наконец, мы стали выползать на наплавной слой, а там уж оказались под колесами плотные слои торфа.

— То ли здесь местность повыше, то ли неподалеку запруда установлена, — предположил Остапенко. — Колесников, внимательно глянь в карту, ничего там не обозначено?

Серега долго и старательно возился с планшетом.

— Илья Петрович, похоже, что здесь дамба. Старая. Сейчас еще проверю в справочнике… Ага, никакого хозяйственного значения не имеет. Англичане в двадцатых годах строили.

— Ну, может, туземцы в последнее время подремонтировали ее, — вклинился я. — И сейчас она уже имеет хозяйственное значение.

Я как раз заметил, что Дробилин потерял американцев из виду на нашем спецлокаторе судьбы и как бешеный защелкал клавишами на пульте «раздражителей». Возбуждение сил судьбы по отношению к нашим мишеням должно было придать им «яркости». Спустя минут десять снова проявился след штатников. Вернее, едва заметные фигурки пунцово мерцающих человечков.

— В чем дело, как думаете, Александр Гордеевич? Что может мешать нашим детекторам? — спросил я, почувствовав какой-то подвох.

— Ну, например, могут существенно мешать быстро перемещающиеся массы воды, — не сразу отозвался напрягшийся инженер.

— Какие массы воды? — снова забурчал Остапенко, все более раздражаясь из-за скудости своего понимания. — Мы как раз выбрались на относительно сухой участок.

— Но ветер-то, Илья Петрович, ветер крепчает и крепчает, уже двенадцать метров в секунду. Скоро будет даже туалетную бумагу из рук вырывать. Восточный ветер, он наверняка гонит паводковые воды, которые пока чем-то задерживаются. Например, этой самой дамбой, — у меня неожиданно заекала сердечная мышца от осознания сгущающейся беды, и какая-то тяжесть легла на затылок. — Может, резко к северу возьмем? Кажется, мы продолжаем играться, когда надо резко сматывать удочки.

Подполковник «убавил звук», хотя Хася сидел за переборкой, а дизель ревел как слон, и зашипел почище разъяренной гюрзы.

— Тогда с империалистами распрощаемся на неделю, если не на навсегда. Когда еще на след нападем? Если этого дела бояться, то задницу от стула не отрывать. А сейчас такой момент душевный. Они ведь нас тоже не видят со своего спутника-шпиона. Какое небо-то насупленное.

То, что для Ильи Петровича было просто потемневшим небом, мне почему-то показалось явным ознаменованием угрозы и скорого посягновения на наши шкурки. Может, какой-то атавизм во мне проснулся и заговорил. Может, ерундиция сработала. Для древних такое вот скопление набрякших туч было лицом рассерженного бога-громовика Энлиля. Или, на наш лад, — Перуна. Я вспомнил, что предание о потопе и разверзшихся хлябях небесных родилось именно здесь, где некогда находился город Урук. Отчего ж им не родится, когда все столь зыбко и под ногами, и над головой. Это у египтян не было в штате божеств никакого громовика, потому что Солнце-Ра с помощью Нут-Неба (богиня женского пола и ласково-утешительного нрава) исправно поддерживали ровную погоду в течение всего года.

И хляби открылись. Рванули с неба мощные столбы воды, так что вмиг колеса стали хлюпать. Однако это водяное нашествие с курса нашу «Василису» не сбило. Америкосы мерцали все ближе и ближе, хоть вид их на «сивильнике» был довольно переменчивым. И вообще, по всему экрану локатора носились дракончики, показывающие непрестанное переформирование матричных групп в Поле Судьбы. Суета какая-то. Однако ничего конкретного, вроде мохнатого паука, который символизировал бы неминуемый капец. Зато зона неопределенности подобралась как никогда близко. Впрочем, Дробилин считал, что за это надо благодарить грозу с ее бестолковыми магнитными возмущениями.

— Надо бы отключить «раздражители», Александр Гордеевич. Хватит искушать Ф-поле. Будем колоть кого-то там иголкой в задницу, пока он не рассвирепеет и не начнет крушить все подряд, — естественно, что ничего умного я не высказал, но прямая-то кишка вовсю трепетала.

— Согласен, перебарщивать не надо. Нам главное -штатников не упустить, — наконец поддержал Остапенко.-Главное, на крючке их держать. Я только за это отвечаю.

«А ведь неизвестно, кто кого на крючке держит», — первым делом подумалось мне, когда вероятность благоприятного исхода истончала до сорока пяти процентов.

Коля спустил давление в шинах, и мы держались на глинистой почве довольно цепко, хотя воды под колесами было уже сантиметров на двадцать.