— Ну и свинарник тут у тебя. — Это было фактически первым, что мне сказала мать за пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад она смылась, потому что ей было неинтересно заниматься моим сопливым носом, моими драными носками, моими сальными волосами. Она оставила меня придурку деду, грезившему на горшке о мировой революции, и полусумасшедшей бабке, которая вынесла и коллективизацию, и блокаду, и гонения на космополитов, и фаната отрешенного, то есть деда; только не выносила меня. Не было мамани дорогой, когда я вступал в жизнь по бутылкам портвейна, когда я сочетался узами с хитрой и ушлой бабенкой, когда надо было закапывать деда и ухаживать за полусумасшедшей бабкой, писающей под себя и постоянно ломающей руки-ноги, когда надо было стирать пеленки Витьки и бегать по детским невропатологам. А сейчас заявилась мамаша дорогая и сразу про свинарник.

— Ты надолго? — спросил я с надеждой на то, что визит окажется непродолжительным.

— Навсегда. Мохаммед умер.

Все, я пропал. Арап отдал концы Аллаху, после чего курчавая родня поперла импортную вдову на историческую родину.

— Давай, я приберусь, — предложила сестренка. Она мне положительно нравилась.

— Тут, Вера, за сто лет не приберешься. Лучше сядь, отдохни.

Села отдохнуть моя мать, долго перед этим обмахивая и обтряхивая стул.

— Хорошо, что я чемоданы оставила в камере хранения. Как будто знала. Наверное, надо будет покамест квартиру поприличнее снять. Опять расходы. Но сюда-то никого не пригласишь, даже уличную жучку.

Вера быстро достала где-то тряпку, ведро и собралась прибирать мою блевотину.

— Ты как, не болен? — спросила мать. Похоже, не за меня она беспокоилась, а за заразных микробов, послуживших причиной рвоты.

— Я в порядке. Лучше некуда. Просто пастеризованный огурчик.

— Даже телевизор не посмотреть будет, — со вздохом произнесла она.

— Разве что-то интересное показывают? — простодушно спросил я и тут же присел под тяжелым взглядом мамаши.

А Вера уже сняла королевское пальто, оставшись в платье, которое бы я назвал бальным, и замывала мои дела. От этой работы ее ножки были еще заметнее.

— Верка, ты бы хоть переоделась, — недовольно произнесла мать. — Подол ведь запачкаешь и чулки… Егор, хоть и брат, а вон как на тебя пялиться.

Черт, сразу это дело заприметила мамаша моя драгоценная, хотя мой взгляд на Верины ножки был почти инстинктивным — ну не внушил я еще себе, что она мне сестра, и все такое.

— Вот что, я пойду, пока торт куплю, а вы тут порядок наведите, — сказала мать и вышла за дверь. Я вспомнил, что лифт не работает из-за тех двух трупов, а на первом этаже имеется никудышная лестничная ступенька. На вид нормальная, а на самом деле отломанная и держащаяся только на стальной арматуре. Все жильцы про нее крепко помнят. Вспомнил я про каверзную ступеньку, но африканской мамаше ничего почему-то не сказал.

— Когда мама вернется, у нас тут с тобой будет полный ажур, — сказала Вера, заканчивая с полом, — у меня в сумке «заморозки» лежат, супчика наварим.

От этих слов я сразу осознал, что не виделся с едой тысячу лет. Я двинулся поискать кастрюлю и тут сквозь неплотно закрытую выходную дверь донесся вопль.

Когда я спустился по лестнице, предположения оправдались — мамаша ругалась по-русски, как сантехник, и по-арабски, как злой джинн, нога ее была, скорее всего, сломана. Болевые ощущения не мешали пострадавшей крыть двуязычным матом и страну, и город, и дом, и квартиру. И даже меня. Только через двадцать минут появилась «скорая», прикрутив фонтан ненормативного красноречия.

— После того, как гипс наложим, обратно привозить? — поинтересовался врач.

— Не стоит, у меня тут никаких условий, чтобы ухаживать — то работа, то командировки. Пусть нормально полечится.

— Как знаешь, хозяин, — согласился врач. — Только не охренеет ли она от нашей больницы?

— Пусть привыкает, да и доктора у нас самые лучшие, — скупо отозвался я.

Вера тоже не слишком огорчилась отсутствием мамаши. Видимо, за последние пятнадцать лет они порядком надоели друг другу. Вечером сестра порассказала мне про свое житье-бытье в Судане. Но до этого закончила приборку в доме, рассовала цветочки по вазам, залепила картинками масляные пятна на стенах, задрапировала разбитые стекла на окнах и сервантах, расставила уцелевшие книжки по полочкам, поменяла сгоревший предохранитель на магнитофоне, завела приятный музон и стала подмурлыкивать нежным голоском, сготовила недурственные харчи по рецептам сразу нескольких национальных кухонь.

Вера хотела пройтись по магазинам насчет недостающего провианта, но время было уже темное и я сам вызвался на это дело, откопав из-за печки какое-то количество «зеленых».

Мои устремления на хлеб и колбасу были посрамлены, эти вкусные вещи шли только по карточкам, или же у черного входа по умопомрачительной цене. Что-то непутевое случилось на продовольственном рынке за время моего отсутствия. Выяснить насчет пагубных событий у некоторых случайных покупателей не получилось. Один откликнулся матом, другой словами: «Жратву моль погрызла.» Ладно, завтра разберемся.

Я вернулся домой и выслушал от сестры Веры-Венеры африканскую историю. Так вот, оказывается моя мать была у какого-то суданского генерала-адмирала второй женой. От первой жены у Мохаммеда появилось семь негритят, от второй — двое мулатиков плюс приемная дочь Вера. Сколько не случалось в Судане военных переворотов хартумский генерал Мохаммед аль-Василла успевал вовремя сдать прежних командиров и переметнуться на сторону будущих победителей. Только один раз ему не повезло, когда его засекли на получении взяток от южных мятежников-христиан и расстреляли в упор.

Вера росла в строгих шариатских правилах — естественно, что и она, и моя мамаша приняли мусульманство, а также фамилию аль-Василла. А по шариату запрещены хи-хи, и тем более разные вольности с пацанами и юношами. Вере несколько раз подбирали женишков, но те не подходили сестре из-за различия в эстетических воззрениях с отчимом Мохаммедом. Один слишком черен — как кирзовый сапог, другой не моется по старинному обычаю предков, третий — громко чавкает за столом, и так далее. Измучился Мохаммед со своей приемной дочерью, поэтому, наверное, и потерял привычную осторожность при работе с взяткодателями.

Так вот, моя сестра была воплощением соблазна. И голос, и движения, и одежка оказывали воздействие. Даже на меня. Она была просто воплощенный секс о двух ногах, и еще каких ногах. Понятно, что Вера-Венера засиделась в своем замкнутом шариатском мире, поэтому сейчас ей трудно отправится в бар, на дискотеку, и закогтить там кого-нибудь. Понятно, что я не мог в один момент соединить объект под названием «классная баба» и субъект под названием «сестра». Но тут имелось еще что-то дополнительное, может на меня эти инкские штучки подействовали, особенно обнимания с Кильей. Ведь Инти-Солнце — брат и муж Килья-Луны, а у Верховного Инки сестра-"койа", одновременно является и женой. Вдобавок, я все больше замечал, что Верка в самом деле, сильно смахивает на ту девку, что охмурила меня в Лиме у Кориканчи — несмотря на другую масть.

Однако, я решил держаться крепко. Завтра спроважу гостью на какую-нибудь более-менее крутую дискотеку, а сегодня… Комнаты у нас две, так что вскоре после ужина я отвел девушку, облаченную в шелк, в уединенное помещение, а сам — в другой комнате — принял бутылку расслабляющего напитка по имени «агдам». Однако интерес к противоположному полу только вырос во всех отношениях. Я почему-то был уверен, что Вера рано или поздно под каким-нибудь предлогом заявится в мою комнату. Вот тогда станет действительно тяжко, несмотря на то, что я вовеки не проявлял склонности к каким-либо видам половых извращений и отклонений.

Впрочем, мне удалось немного расслабиться, разглядывая свою любимую коллекцию бабочек и тараканов, как вдруг в соседней комнате случился непонятный шумок и ко мне вбежала Вера со словами: «Мне страшно».

Я так и знал, что она сочинит чего-нибудь в этом роде, поэтому даже разозлился немного.

— Надеюсь, успела придумать что-то интересное?

Подбородок Веры неподдельно дрожал, когда она указывала пальцем на дверь соседней комнаты:

— Там Они.

— Ладно, давай посмотрим, кто они и с чем их едят, с перцем или кетчупом. Только по-быстрому.

Я зажег свет в своей комнате и мне сразу бросилась в глаза Верина зазывность. Она не была раздета, даже наоборот, — по нашим-то стандартам, — но все атрибуты действовали безотказно.

Тоненькая ночная рубашка, которую пробивали соски, которая слегка натягивалась на животике, которая давала тень в районе интимного места. Наброшенный, но не застегнутый, а лишь завязанный поясом халатик подчеркивал изгиб «бортов». Тапочки с помпончиками фиксировали изящество лодыжек и прочих деталей ноги, названия которым знают только старые распутники.

Я поскорее двинулся в соседнюю комнату, оказался в полумраке и тут… В соседней комнате имелось, действительно, кое-что страшненькое. Какие-то полукрокодилы-полулюди, похожие на тех, что я видел в храме Кильи. Только не статуи. Эти внушительные живые фигуры были двух с половиной метров роста, если не считать хвоста. Один из нежданных-негаданных посетителей сразу двинул меня именно хвостом и сшиб с ног. Я увидел склоняющееся над собой мурло, состоящее из страшно разинутой шипящей пасти, усаженной зубами-штыками, а также проницательных человеческих глаз.

Тут у меня, конечно, ступор случился. Еще бы — через пару секунд какая-то непреодолимая сила, какая-то сволочь выдернет мне кадык и выгрызет все потроха. Но тут мой позвоночник словно разряд дал. Я, удивляясь на самого себя, стал сопротивляться — схватил монстра за толстенную лапу и своей ногой пихнул в его бронированную грудь. Я как бы наблюдал со сместившейся точки зрения, что моя нога, уткнувшаяся в грудь монстра, была подозрительно чешуйчатой и когтистой. Но зато она опрокинула супротивника. А украшавшие ее пластинчатые когти элегантным движением рассекли брюхо поверженного, выпустив на коврик кучу кишок.

А потом я почувствовал, что кусаю другого неприятеля за горло. То есть, перевернулся я на живот, прыгнул с четверенек, одновременно выгибая шею, и впился в мясо. Вроде дело малоприятное, а вкусно. Я странно водил челюстями, вверх-вниз, влево-вправо, отрывал куски и старался сразу их заглотить. Особенно заботился о том, чтобы не упустить ни один из ручейков крови, которая при поглощении вызывала у меня сладкий трепет в жилах.

Наконец действие закончилось. Я сидел возле двух околевших гадов, которые после смерти не стали симпатичнее, из одного ползли кишки как живые, из другого хлестала зеленая кровь. Я, шатаясь и падая, добрался до выключателя света. Стало ясно, что неприятели проникли сюда не поймешь как. Не через по-прежнему запертую дверь, не через окно, где все было, как и раньше, на щеколдах и заколочено фанеркой. Возникли гады и все тут.

Я заправил кишки одному посетителю — уже почти без тошнотных позывов — затем схватил его за хвост и потащил на лестничную площадку, оставляя зеленую дорожку. Потом разжал створки лифтовой двери, зафиксировал их ломом и сбросил жуткую падаль в шахту. Туда же вскоре последовало и второе невероятное существо.

Потом я затворил створки и своей тряпкой протер лестничную площадку от зеленой пакости. Это осталось повторить и в комнате, послужившей полем боя.

Кстати, действия-то мои все являлись машинальными, но в общем-то правильными. Когда кое-какой марафет был наведен, я вернулся в свою спаленку и тут вспомнил о Вере.

Потому что она лежала, зарывшись с головой, в моей кровати.

— Вылезай, Вера, там полный ажур. Я даже глянец навел.

— Нет, нет и нет!

С одной стороны понятно, что ей не хочется возвращаться в постель, всю забрызганную «зеленкой» — а у меня нет даже запасных простынок. С другой, черт его знает, что у этой девицы на уме. Действительно, черт вроде Супайпы, наверное, знает… Да и со мной неясно, откуда берутся чешуйчатые лапы с когтями «давай зарежу»? Впрочем, почему я должен с этим разбираться? Я что, Академия Наук или Генеральная Прокуратура? И к тому же, если меня все-таки посадят, то демонические когти мне очень пригодятся в зоне. Буду ими бриться и щекотать вредных людей.

Я, допустим, благодаря Супайпе начинен демонами. Ну, а кому какое дело? Я никому ничего не должен. Такая фраза хорошо звучит. Да и вряд ли инкские демоны сумеют навредить всему цивилизованному миру с его компьютерами, стратегическими бомбардировщиками и баллистическими ракетами.

— Ладно, Вера, тогда я отвалил в ту комнату. Спи спокойно, дорогой товарищ.

Она тут заскулила, горестно-горестно. Такой жалостный писк с подвываниями. Ну, просто, Муму в человеческом обличии.

И я решил задержаться на пять минут для успокоения разволновавшейся родственницы. Сидеть в трусах было зябко и я посчитал, что если ненадолго заберусь под одеяло, ничего особого не случится. Ведь после всей этой драки никаких сексуальных позывов у меня не осталось, а человека Веру по-человечески жалко. Она, к тому же, и не дергается, лежит себе и лежит.

Но через пять минут меня сморил сон. Когда проснулся, в окно уже проникли серые сумерки. Она лежала рядом, наполовину раскрывшись, похожая на серебристую тень, в декольте виднелся бутончик всем известной женской детали, а в разрезе рубашки — точеная ножка аж до…

Чуть ли не до нее, любезной, до самой интимной детали. Вид эстетически законченных гениталий и намек на прочие интересные штуки заинтересовал меня так, что я не удержался и провел ладонью по гладкой кожице. Тут ручка девушки, понимаешь, ожила и пощекотала меня. То есть, скользнула ласковая ладошка умело и там, где надо. Причем шла от нее теплая и будоражащая волна. Естественно, я «взъерошился» больше, чем требуется для спокойного отдыха. Попробовал улепетнуть с кровати, привстал, оказался в неустойчивом положении, тут бодрая разгоряченная самка меня схватила, оголила и приложив кратковременную, но серьезную силу воткнула в себя. То есть, она была подготовлена: и позой, и физиологией, поэтому я сразу оказался в ней. Можно сказать, с головой она меня втянула — все было неожиданно, пронзительно и сильно. В общем, не очень-то даже похоже на предыдущие мои «достижения». Был задействован и позвоночник, по которому словно скользнула сладкая змейка. На мгновение лицо девицы показалось красиво-монструозным — желтые глаза, удлиненные клыки, вытянутые вперед челюсти. Короче, промелькнул образ бабы-ягуара. Страх и кайф так соединились, что я быстро разрядился.

Совершив гнусный грех, я сбежал в другую комнату. Там рассыпался по грязной постели, словно из меня были высосаны все соки. А затем погрузился в обморочный тошнотворный сон-падение.

С утра, не отворяя дверь в другую комнату, я решил послушать радио. Наверное, оттого, что не знал с какой физиономией и с какими словами надо выйти к Вере.

И надо же, выпуски всех новостей всех радиостанций начинались с сообщения насчет урожая зерновых, вернее, насчет неурожая. Оказывается, во всех странах свирепствует болезнь. Вирус, неудержимо распространяясь, поражает пшеницу, рожь, ячмень, кукурузу, прочие зерновые и даже бобовые. Человечество, как всегда, оказалось неготовым к появлению нового патогенного-злогенного микроорганизма. Поиски противоядия ведутся методом случайного тыка и потребуют десятков миллиардов баксов в ближайшие пять лет.

Болезнь начинается в период роста полезных злаков, но продолжается даже после жатвы, превращая все запасы в серую труху. А что и останется целым, то не годится для сева, поскольку заражено. Естественно, все это привело в разных странах, или к социальным потрясениям, или к политическому трахомудию, или к межпартийным разборкам, или к военным заморочкам, или к мятежам и бунтам. У нас же — к введению карточек, к росту всяких экстремистских группировок с усатыми-полосатыми вождями, и особенно к распространению мощных сект, сочетающих религиозную мешанину и нападки на начальство, которое объявляется сатанинским отродьем, исчадием греха и погубителем еды…

Тут прослушиванию радиопередач помешал звонок — и крепко же засела в нас холуйская черта бежать к двери в таких случаях. Короче, хочешь не хочешь, а надо сейчас повстречаться глазами с Верой.

По счастью, встречаться глазами не пришлось, она плескалась в ванной. А вот пришлось пересечься взглядами с капитаном Буераковым и его оперативниками.

— Когда ты, Хвостов, уехал незнамо куда, один труп был найден в твоей квартире, второй жмурик валялся на твоей лестнице. Едва ты приехал и снова два трупа, на этот раз в лифте. Два стопроцентных человеческих трупа. Плюс еще какие-то дохлые пресмыкающиеся на крыше кабины, — напустился милиционер. — А ведь ты давал подписку о невыезде.

— Ну и что? — дерзновенно отвечал я. — Из-за чего сыр-бор? Во-первых, я тут не при чем. Во-вторых, никто меня в прямую ни в чем не обвинял. В-третьих, волка ноги кормят.

Буераков уселся на стул, а невоспитанные оперативники на кровать.

— Ну и где же ты был, Хвостов?

— В Перу… Жаль, не могу показать загранпаспорт. Потерял.

— Мы знаем, что ты улетал в Лиму, но у нас нет никаких сведений от аэропорта о твоем прибытии.

— Все выяснится, товарищ капитан. В Перу я работал, в частности на стройке (а ведь чистая правда). Озеро Титикаку знаете? Там и проливал свой пот.

— Это тебе на стройке шкуру проштамповали? Чтобы веселее было трудиться?

Я посмотрел туда, куда был направлен милицейский взгляд, на предплечье, где был изображен демон, держащий в руках свою голову. Мне эту татуировку действительно накололи у инков, так сказать, на счастье, в братстве Полуденного Солнца.

— Если без подвоха спросили, товарищ капитан, то признаюсь чистосердечно — на руке, можно выразиться, нарисован мой ангел-хранитель.

— Ладно, хранимый безголовым ангелом, какие у тебя счеты с группировкой Аслана Фархадова?

— Ну, какие у меня могут быть счеты? Бизнесмен из меня, как из говна пуля. Так что я никому ничего не должен, — опять же правдиво ответил я.

— Брось, Хвостов, все убитые были из бандформирования Фархадова. Причем, всех их уничтожили профессионально и изобретательно. — Буераков подчеркнул интонацией последние слова. — Ты воевал на Кавказе, в то же время и в том месте, где орудовал Фархадов со своими людьми. Мы знаем также, что ты служил именно на той железнодорожной станции, где он лежал в госпитале. Твой приятель доктор Крылов лечил Фархадова, а потом был зарезан каким-то южанином. Если точнее, убит по особому ритуалу. Тебя же в тот день и час крепко помяли.

Оперативники стали двигаться по комнатам, аккуратно разглядывая то и се, отодвигая и отколупывая, разрушая с трудом наведенный порядок.

— Вы, товарищ капитан, почти все знаете, в отличие от меня. Разберитесь до конца и расскажите мне. Я к тому времени диктофон куплю. Вдвоем сделаем на этом сочном материале книгу-бестселлер.

— Ну ты обнаглел, — незлобно подытожил Буераков. — И почему ты так обнаглел?

— Просто вам не привязать меня к этим мокрым делам.

Один из оперативников притащил простыню, измазанную зеленой кровью.

— Что это за дерьмо? — решил выяснить капитан.

— Последствия медицинских экспериментов. Вот если бы эта краска была голубой, вы могли бы обвинить меня в том, что я пришил аристократа.

— Где находился вчера с трех до четырех вечера, Хвостов?

— Дома, начальник.

— Кроме тебя кто-нибудь еще был в твоей квартире? То есть, находился тогда внутри жилища, входил или выходил?

— Тогда нет.

Какая-то новая догадка прорастала в голове Буеракова. И он, сделав глаза мудрыми и проницательными, произнес:

— Я ведь в курсе того, что Крылов сотрудничал с госбезопасностью. Ты тоже ОТТУДА?

Ага, товарищ капитан меня, кажется, зауважал. Не будем товарища капитана разочаровывать в его умозаключениях.

— Ну, как вам сказать.

И тут из ванной вышла к народу Вера. В халатике, где сверху и снизу много интересного открывалось пытливому взору.

Народ обомлел. Наверное, именно в тот самый момент Буераков решил, что я наверняка связан с госбезопасностью. А то как же еще объяснить нахождение в моей обделанной, убогой квартирке такой девочки-картинки.

— О, мальчики, да еще в форме, — проворковала Вера. — Кофе будете?

— Я-а? — Буераков застенчиво проглотил слюну, но попытался восстановить статус. — Вы когда здесь появились?

— Вчера, в пять, по-московскому времени. Вы, наверное, документики хотите посмотреть.

— Я бы не возражал, — промямлил Буераков. А потом принял в руки паспорт с заграничными письменами.

— Гражданка Судана, выходит. Я думал, там негры живут. Вера… аль… аль-Василла. Извините, гражданка аль-Василла.

Буераков, щелкнув каблуками, вернул паспорт девушке. Потом, несколько покраснев, отвел взгляд от девушкиного бедра, выглядывающего из халатика, и обратился ко мне.

— Мы, Хвостов, пошли. Я буду связываться с твоим начальством. Ну, в самом деле, не можете, что ли, поаккуратнее?.. Завтра вообще весь дом взорвете, а на мне это дело опять повиснет.

После такого риторического призыва к умеренности и аккуратности милиционеры как-то робко вышли за дверь, и теперь мы действительно встретились взглядами с Верой.

— Егор, да не думай ты об этом. Просто минутная слабость, — легко утешила меня суданская сестра. Было заметно, что она не переживает. — Больше ничего такого не повторится. Ладно, я пошла натягивать кожуру.

Похоже, она куда-то намыливалось и это было хорошо. Мне повеселело, отчего я водрузил на голову черный берет, подаренный на войне одним морпехом. Я всегда напяливал этот убор, когда хотел казаться крутым, решительным и начинающим новую жизнь.

Тут в дверь снова зазвонили. Надо, бля, отворять.

Возле порога стояло двое сектантов. Квадратная баба и мужик типа «кабан». Коротко стриженые волосы с белыми повязками, почти нормальная одежка пятьдесят четвертого размера, только напялены ожерелья из камушков, ракушек, зубов, когтей. Плюс, на цепи довольно крупная пятиконечная-пятилучевая звезда-свастика.

— Вообще-то, друзья-товарищи, меня поздно обращать в какую-либо веру или выводить из нее, — обратился я с предостережением к вновьприбывшим.

— Брат, мы пришли тебе напомнить о скором Изменении. Все признаки указывают на то, что Оно близко. Мир созрел для него, — внушительным толстым голосом произнесла проповедница. Ясно, что мужик только сопровождает, на тот случай, если кто-нибудь из заблудших овечек, рассвирепев, ринется на бабу с кулаками. Хотя, на мой взгляд, она сама способна дать сокрушительный отпор. В общем, оба визитера были похожи на каменные глыбы.

— Изменение, может, ко мне близко, да только я от него далек. Что это за штука-дрюка? Только в двух словах.

— Ну, если ты желаешь, брат. Ведь мы многое говорили об этом по телевизору. Подходит к концу эпоха Второго Солнца, при котором в мире царят случай и беспорядок, наступает время для очищения и прихода Третьего Солнца, когда снова восторжествуют порядок и целесообразность.

— Третье Солнце?

— Ну да. Христиане называют это время Вторым пришествием Мессии, иудеи — приходом Машиаха, хотя, конечно, и те, и другие, не понимают в чем суть Изменения.

— Ну и в чем суть, братие-сестрие?

Баба стала послушно отвечать, не мигая глазами.

— Я тебя обрадую, брат. Мир перестает быть бездушным механизмом, ржавой полуиспорченной машиной, ибо скоро воцарятся в нем сверхъестественные разумные силы.

— А человек что при этом поделывает?

— А человек, если он умен, перестает тщеславно претендовать на вечную славу и бессмертие души, корчить из себя царя вселенной и венец творения, человек становится тем, чем ему положено быть — скромным, но довольным слугой.

И баба, и мужик по ходу разъяснений старательно улыбались, изображая радость всеведения — с таким же успехом могли бы лыбиться гиппопотамы.

— Чем довольным-то?

— Тем, брат, что получит за верную службу и свою полезность… Вся старая собственность, интеллектуальная и материальная, будет напрочь отменена. Все претензии ума и тела окажутся бессильными. Все амбиции будут посрамлены.

Да, суждения квадратной бабы весьма отличались от устоявшейся иудеохристианской концепции, согласно которой мир был создан Господом Богом для своих детей рода Homo sapiens. Этим миром им было положено овладевать, не обращая пристального внимания на всяких там духов-управителей и прочие высшие разумные силы.

— Ах вот как, — вежливо откликнулся я. — И какие же признаки того, что Изменение начинается?

— Время движется все быстрее, в мире резко возрастает мера беспорядка и беззакония, все твари погружаются в раздоры, сотворенные человеком машины делаются ему непонятными и страшными, новые болезни приходят к человеку и к тем злакам, что выращивает он себе на пропитание. Указания на Изменение были явлены еще в 1914 году, когда род людской сам взорвал свою более-менее благополучную жизнь. Масса признаков грядущего Изменения отмечены в последующие годы, когда рухнули все империи, Российская, Германская, Австро-Венгерская, Британская, пытавшиеся придать жизни человеческой вневременной смысл, поднять ее над суетой и тщетой.

— Да, империи жалко, — искренне посочувствовал я, — особенно коронованных особ. Всегда представлял себя на их месте.

— Исключительные признаки грядущего Изменения были явлены тогда, когда возникли лжеимперии, под напускным порядком которых скрывались хаос и безумие.

— Я понимаю, о чем вы, товарищи пропагандисты.

— Основные признаки грядущего Изменения обозначились тогда, когда рухнули лжеимперии и люди, погрязшие в мелком себялюбии, стали удовлетворять свои жалкие потребности через всеобщую войну.

— Ну, допустим, господа и дамы.

— Финальные признаки скорого изменения проявились тогда, когда были созданы те кибернетические машины, из-за которых потуги среднего человеческого разума и труды рук человеческих стали выглядеть просто смехотворными. Когда гордые умом ученые и инженеры своей безрассудной деятельностью стали плодить микробов и вирусов, несущих быструю или медленную смерть. Когда стали болеть и умирать растения, данные человеку в пищу согласно древним заветам.

— Это вы в точку попали, по радио об том балабонят, да и по магазинам кое-что заметно.

— Главным же сигналом о начале Изменения служит приход из иного мира Чудотворца, который сможет наглядно показать людям разумные сверхъестественные силы и остановит бег времени. Чудотворец придет не один, а вместе со своей невестой и сестрой, прекрасной лунной девой. Он явит людям Владыку Огня, громового бога, и Владыку Воды, божественного Ящера.

— Опознают ли люди вовремя вашего Чудотворца? А то ведь сунут его менты в «черный воронок» и будет являть образ Ящера где-нибудь на нарах в зоне.

— Не сомневайся, брат. Опознают его по красному квадратному пятну на лбу, — успокоила меня баба.

— Такому, что ли? — я легкомысленно сдвинул берет на затылок.

Проповедница хотела заталдычить вызубренный текст, но вместо этого уставилась на мой лоб. И стала прямо-таки Каменной Бабой. И мужик сделался Каменным, настоящим Командором.

— Извините, — наконец прорезалась она и почти что сделала книксен. — Я обязана немедленно доложить своим начальникам, иначе буду наказана.

— Об чем доложить-то?

Из соседней комнаты выплыла принаряженная Вера.

— А я все слышала, пока одевалась. Очень интересно. Чего ж вы убегаете? Я еще хотела узнать, где вы собираетесь, какие у вас ритуалы и все такое?

Глянув на Веру, мужик с бабой снова окаменели. Пауза еще дольше была, чем в случае со мной. Наконец баба чуть приожила и едва шевелящимися губами шепнула мужику:

— Дай портрет, дуралей, дай портрет, говорю.

Мужчина неловкими застывшими пальцами вытянул из кармана маленькую картинку в рамочке.

Оба визитера взглянули на нее и окончательно побледнели.

— Это лунная дева, сестра Чудотворца, одно же лицо, — просипела напряженным горлом баба.

Проповедники с невиданной шустростью обернулись и кинулись вниз по лестнице. Я даже удивился, как быстро стучат их ноги-тумбы по лестничным ступеням.

— Эй, а как зовут сестру Чудотворца? — крикнула вослед Вера, а потом обратилась ко мне. — Ладно, Егорушка, я за ними. Потолкую с проповедничками немного, а потом по своим делам. Если задержусь, то позвоню, братик дорогой.

И она тоже покинула квартиру.

Я хотел было запереть дверь, но тут заметил пару листовочек, которые оборонили ретировавшиеся проповедники. Подобрал бумажки, а потом уже заперся получше.

На одной из них был изображен Чудотворец и его сестра, лунная дева. Внизу подпись: «Своим появлением посланцы Высших Сил возвестят начало Изменения.»

Чудотворец был похож на меня весьма приблизительно, разве что красным квадратным пятном. Этот образ вообще был мало на кого похож. Лунная же дева имело внушительное сходство с Верой, хотя, конечно, любая красотка должна иметь более-менее стандартный облик.

Вторую листовку я читал в кресле под неустанный бубнеж радио о гибели урожая на корню и кончине запасов зерна, о вынужденном забое скота, о недовольстве трудящихся в разных не шибко развитых странах мира, о криках «правительство на мясо» на демонстрациях и митингах.

На первый взгляд, и на последний тоже — чепуха. Пожалуй, только слово «разъят» вызывает некоторый интерес. Ясно, что под продовольственный кризис этакая дребедень подействует на граждан со слабыми мозгами, но таковых наберется не слишком много.