21

Неудача с судьей Школьником заставила Сеннетта серьезно задуматься. Робби мог сейчас сделать свой обычный ход — объявить дело смертельно больного маляра улаженным и назначить судье встречу для передачи взятки, — но Стэн чувствовал, что только этими действиями умаслить Вашингтон не удастся. Если дело дойдет до суда, адвокат Школьника будет убеждать присяжных, будто в первом эпизоде его подзащитный вообще отказался от взятки, что подтверждено записью, а во втором переданный конверт взяткой не считается, поскольку решение судьи от этого не зависело. Ведь Школьник в разговоре ясно дал понять, что в подобных случаях всегда для обеих сторон приостанавливает процесс предоставления документов. Поэтому Сеннетт предложил Робби подать ходатайство с просьбой удовлетворить иск его клиента на основании состязательных бумаг. То есть без судебных дебатов и предоставления поддерживающих документов. Сеннетт считал, что из этого может что-то получиться, поскольку тогда, в машине, Школьник категорично заявил, что такое ходатайство не удовлетворит ни при каких обстоятельствах.

— Если вы оба явитесь в суд, — объяснил Стэн, — Школьник поймет, что Макманис полюбовно уладить дело не согласился. Отклонив ваше ходатайство, судья тем самым инициирует процесс предоставления документов. Но тогда Макманис обнаружит, что ваш клиент смертельно болен и в результате никто ничего не получит. Ни вы, ни дети маляра, ни сам Школьник. — Стэн был убежден, что загоняет судью в угол.

— Вы не учли только одно, — заметил Робби. — Чтобы все это уразуметь, у Барни не хватит ума.

Школьник действительно очень удивился, когда Фивор и Макманис появились в зале суда со своей тяжбой. Судья напряженно вчитывался в бумаги, почесывая подбородок. Такое ходатайство удовлетворять ни в коем случае нельзя — это единственное, что ему известно наверняка, и он его сразу отклонил, как предсказывал Робби.

Казалось бы, дело принимает неблагоприятный оборот, однако горевать было рано. После судебного заседания Школьник пригласил участников тяжбы — Фивора с Ивон и Макманиса — к себе в кабинет. Угостил кофе, рассказал несколько пристойных анекдотов, а затем начал изо всех сил давить на Макманиса, чтобы тот согласился урегулировать дело полюбовно.

— Джим, сегодня вы уйдете отсюда в своих гаткес. — Школьник обращался к Макманису, которого видел впервые, словно они были добрыми знакомыми уже много лет. — Вы знаете, что это значит на идиш? Могу перевести: вы уйдете в своих ботинках. Но кто знает, как все сложится в следующий раз, когда Фивор подаст другое ходатайство? И не подумайте, что мной руководит предубеждение, ни Боже мой. В подходе к этому делу я сохраняю объективность. Полную. Поверьте, единственное, чему успеваешь научиться, просидев в судейском кресле двадцать шесть лет, так только этому. Необходимо проанализировать все факты и выслушать обе стороны. Это самое главное. Кто знает, как все сложится в следующий раз? Может быть, я опять приму вашу сторону. Но с тем же успехом удовлетворю и ходатайство истца. А почему бы и нет? — Судья поднял указательный палец. — И тогда с чем же вы, Джим, остаетесь? Не понимаю, почему это страховые компании так любят цепляться за свои деньги до самого конца. Кстати, у него есть семья? — Школьник обратил на Робби невинный взор. — У истца.

В результате, чтобы дать сторонам возможность обдумать свои замечания, Школьник продлил предоставление документов на месяц. Правда, закончить встречу с нужным апломбом ему не удалось. Он говорил, не отрывая взгляда от книги записей в кожаном переплете, которая лежала у него на столе.

Хитрец все эти пассажи превосходно зафиксировал. Все шло хорошо, но принимать поздравления Сеннетт воздержался, ведь главное еще впереди. Если Школьник возьмет деньги и нормально сработает установленная в «линкольне» сложная аппаратура, то тогда, наверное, можно рассуждать об успехе. Двенадцатого апреля Робби сообщил Пинхусу, что дело маляра улажено полюбовно, и оставил судье сообщение о встрече.

— Помните, для нас очень важно, чтобы судья взял деньги и что-нибудь произнес по этому поводу, — сказал Стэн, когда Робби собрался уходить.

Будучи ниже ростом, Стэн все-таки ухитрился положить свои маленькие руки на плечи Робби и посмотрел в глаза почти что с мольбой. Федеральный прокурор не приказывал, а просил. По-дружески. Это произвело большое впечатление на всех, даже на Робби.

— Судья, извините, но мне пришлось вас слегка ужать, — промолвил Робби Фивор, сев на кожаное сиденье «линкольна», красное, будто его покрыли лаком для ногтей.

Он внимательно изучил видеозапись прошлой встречи и теперь постарался лучше продемонстрировать конверт. Просто взял и помахал им перед объективом. Сегодня картинка была четче. Элф добавил еще один усилитель. Кроме того, Сеннетт, заплатив приличную сумму, арендовал в отделе борьбы с распространением наркотиков второй аппаратный фургончик, который работал в качестве резервного. Пока Элф лихорадочно управлял аппаратурой, мы трое, Стэн, Макманис и я, пристегнувшись к небольшим металлическим сиденьям, по монитору следили за встречей Робби с судьей.

— А? — Школьник вскинул голову и, видимо, ничего не поняв, принялся анализировать политику Клинтона в области здравоохранения.

Он занимался этим около пяти минут, не обращая внимания на манипуляции Робби с конвертом. Все происходящее снимала камера, но судью нужно вынудить заговорить о деньгах. Если конверт будет засунут в щель между сиденьями, адвокат заявит, что Школьник ничего о нем не знал. Робби использовал уловку, какую уже применил при встрече с Уолтером.

— Понимаете, судья, мне неудобно, но на сей раз здесь меньше, чем обычно. Договориться с этим идиотом Макманисом было нелегко. Пришлось пойти на кое-какие уступки. Я же старался ради сирот, чтобы они получили побольше. И мне очень не хочется, чтобы вы обижались.

Это было явным нарушением процедуры. Школьник насупился и некоторое время напряженно соображал. Наконец он бросил взгляд на конверт и тихо спросил: «Виифиль?» — что в переводе с идиш означало: «Сколько?»

— Восемь. Это нормально?

Школьник громко рассмеялся:

— Мой Бог, пусть бы они все так беспокоились, как вы. Конечно, достаточно. Робби, сколько лет мы работаем вместе? Ведь мы друзья. Так что, если вы сочли нужным дать столько, пусть будет столько. Кроме того, в прошлый раз вы дали мне… ни за что. — Посмотрев в изумленное лицо Робби, он добавил: — Вместо Джиллиан.

Сеннетт не издал ни единого звука, лишь победно вскинул кулак. Все шло по плану.

А Школьник неожиданно разговорился, забыв всякую осторожность.

— Некоторые из моих собратьев по судебной профессии ведут себя, как настоящие бандиты с большой дороги. Просто грабят несчастных адвокатов. Да что вам рассказывать, Робби, вы и без меня прекрасно знаете. Но я совсем не такой. Я всегда доволен. Если это хорошо для вас, то хорошо для меня. Я ценю вашу работу. И результат был бы тот же самый, даже если бы вы туда ничего не положили.

— Да, — пробормотал Робби.

Сеннетт в ужасе откинулся на стенку фургончика, но Робби быстро направил беседу в нужное русло.

— Но на сей раз, судья, вы действительно постарались. Когда вы отклонили мое ходатайство, то…

— Это было видно! — прервал его Школьник. — Вы выглядели, словно я ткнул пальцем вам в живот. Верно? Вы, наверное, подумали: что он со мной делает? Я прав?

— Да, вы правы, судья. Но я сразу вспомнил о бедном маляре и его детях. А потом вы в своем кабинете провели замечательную воспитательную беседу с этим уродом Макманисом. Просто великолепно. Ведь если бы вы не дали ему тычка, он бы и на никель не раскошелился.

— Хм… я рад, что вы это оценили. Выражение лица у вас было тогда такое, что мне захотелось как-то помочь. Ну, чтобы дело разрешилось подобающим образом. И я решил поговорить с мистером Макманисом, убедить его вести себя разумно. Вот, собственно, и все.

Стэн поморщился. Судья уже все равно себя угробил, даже если не находил в своих действиях ничего предосудительного.

Школьник остановил «линкольн» у здания «Лесюэр» и задержал Робби, чтобы досказать свой последний на сегодня анекдот о католическом священнике и рабби, машины которых столкнулись. Обсудив ситуацию, они решили, что виноваты оба. У рабби в ящичке совершенно случайно оказалась бутылка субботнего вина. «Давайте отметим наше мирное соглашение», — предложил он. Священник надолго приложился к бутылке, затем протянул рабби. «А я выпью после приезда полиции», — ответил тот. Смех судьи был настолько заразительным, что даже в фургончике кое-кто прыснул. Мы следовали за «линкольном» и после того, как из него вышел улыбающийся Робби. На сей раз Стэну удалось уговорить судью Уинчелл, чтобы она санкционировала продление работы камеры еще на десять минут с целью зафиксировать момент извлечения конверта. Второй аппаратный фургончик уже направился в гараж, а мы остались ждать завершения сегодняшней операции. Благодаря стараниям Элфа картинка оставалась четкой.

Оставшись один, Школьник позвонил жене. Сообщил, что придумал купить на день рождения внуку набор моделей гоночных автомобилей. Потом, тихо напевая «С днем рождения тебя… поздравляю», он съехал по пандусу в гараж, поставил машину и выключил двигатель, всколыхнув при этом изображение на экране монитора. Камере оставалось работать две минуты, затем она должна была автоматически отключиться.

Мы напряженно замерли. Школьник начал выходить из машины, но, неожиданно воскликнув «О, дрейкопрф»[37], постучал костяшками пальцев по лбу, пристально вгляделся в ветровое стекло, пробормотал что-то и развернулся. В его руке возник конверт. Это было похоже на трюк искусного фокусника. Судья подержал его в нескольких сантиметрах от объектива камеры и сунул во внутренний карман плаща. Прежде чем покинуть машину, он приблизил лицо к зеркалу заднего вида, где был установлен объектив камеры, и стал поправлять галстук. Его лицо заняло весь экран. Несчастный негодяй провел языком по зубам, улыбнулся и снова негромко пропел «С днем рождения тебя… поздравляю».

Посмотреть пленку собрались все агенты. Ивон тоже удалось незаметно ускользнуть из офиса. Клекер был прав, это оказалось интереснее любого кино. Потом окрыленный сегодняшним успехом Сеннетт обратился к присутствующим. Он застыл в небольшом углублении в стене между светильниками, сияя белоснежной рубашкой.

— Наконец-то мы можем похвастаться кое-какими достижениями. Пусть это послужит вам наградой за тяжкий труд вдали от дома и родных. Теперь мы смело заявляем, что все ваши жертвы не напрасны. У нас уже имеется полноценный материал для возбуждения уголовного дела против судьи Школьника, и очень скоро можно будет то же самое сказать относительно Малатесты. Но это лишь первые шаги, и нам ни в коем случае не следует об этом забывать. Такие люди, как Школьник, проблемы не решают. Если повезет, мы сумеем привлечь к ответственности дюжину Школьников, но они порождение системы. И потому наша главная задача — добраться до ее организаторов. Туи… — Сеннетт произнес эту фамилию и замолчал, сурово оглядывая притихших агентов. — Когда мы схватим за шиворот Туи, это будет не просто очередной пункт в отчете о раскрытии преступлений, не броские газетные заголовки и даже не благодарственные грамоты начальства из Вашингтона, которые можно вставить в рамку и повесить на стену. — В этом месте несколько агентов сдержанно рассмеялись — Нет, все, что я перечислил, разумеется, будет иметь значение, но самое главное — пресечение деятельности этого мерзавца существенно оздоровит наше общество.

Через час Ивон садилась в машину в приподнятом настроении. Успех со Школьником, речь Сеннетта — операция начинала приносить плоды. Робби, напротив, выглядел подавленным. Общение с судьей потребовало большого напряжения, за которым неизбежно следовала депрессия. К тому же результаты его не вдохновляли.

— Чему тут радоваться? — спросил он. — Сегодня я подставил хорошего человека.

Робби Фивора, как и многих, оказавшихся в подобном положении, после успешно проведенной операции мучило раскаяние. Ивон это понимала. Ненависти судья Школьник не вызывал, скорее симпатию. И мысль, что он может оказаться в тюремной камере, восторга у нее не вызывала. Правда, жалеть его она тоже не собиралась.

— Он знал, на что идет, — промолвила Ивон.

— Ты считаешь, я поступаю правильно?

— Да, — ответила она. — Ведь это необходимо.

Для нее вообще все было предельно ясно. Существующие в мире добро и зло похожи на стороны шоссе с разделительной полосой между ними. Человека, который ее пересек, нужно немедленно остановить, поскольку дальнейшее движение приведет к неминуемой катастрофе.

— Но в сети попадется только мелкая рыбешка, — заметил Робби, выезжая по эстакаде на скоростное шоссе, — а до Брендана вам не добраться никогда. — После торжественной речи Сеннетта слышать такое было странно. — Никогда, — с нажимом повторил он. — Такие, как я, это сущая чепуха. Да, Стэн крепко прихватил меня за задницу и заставил плясать под свою дудку. Но Брендан… он другой. Хитрый и коварный. Надеетесь подкрасться к нему незаметно? Черта с два. Он увидит вашу тень даже в темноте. Запомни: вы к нему даже близко не подберетесь.

— Подберемся, Робби, — произнесла Ивон. — И к нему, и к остальным. Ко всем подберемся.

— Нет, — категорически заявил он. — Это только в кино агенты ФБР такие ловкие, а в жизни все гораздо сложнее.

— Давай поспорим.

Неожиданно в Ивон проснулась гордость за свою профессию, очевидно, подействовала речь Сеннетта. Люди часто удивлялись: такая симпатичная девушка — и агент ФБР. Она и сама толком не понимала, почему ее потянуло именно туда. Разрыв со спортом был равносилен провалу в какую-то дыру. Большинство приятельниц по олимпийской команде не могли расстаться с зеленым травяным полем, клюшками и мячами. Они становились тренерами, чтобы все вокруг постоянно напоминало о славной спортивной молодости. Трудно объяснить, но для себя Ивон такой исход считала неприемлемым. Ей было двадцать четыре года. Перед ней, участницей Олимпийских игр в составе национальной сборной, было открыто много дорог, но она долго не решалась что-либо выбрать.

В конце концов, Ивон поступила в юридический колледж в Айове. После окончания, по-прежнему не зная, чем заняться, отправилась на ярмарку вакансий в крытом спортивном манеже. За складным столиком рядом с агентами по найму кадров в компанию производства консервов сидели два парня из ФБР, в серых костюмах и очках военного образца. Очень колоритные типажи. И тут у Ивон внутри что-то щелкнуло. Ее дедушка был шерифом. Он стал им после того, как его шеф погиб под снежной лавиной, возникшей при попытке убрать нависшие над дорогой снежные глыбы. Дедушка считал своего друга настоящим героем. Ивон навсегда запомнилась звезда шерифа. Тяжелый позолоченный жетон, пришпиленный к груди дедушки, больше, чем тот, который носили заместители. В этом символе сосредоточена вся мощь закона. О том, что у нее никогда не будет никаких знаков различия, Ивон узнала только по дороге в Квонтико[38]. Основатель ФБР Гувер не хотел, чтобы его агенты были похожи на полицейских, вот почему они не носили форму, а вместо жетонов имели удостоверения.

Ивон вспоминала эту звезду, мечту своего детства, но ни разу не пожалела, что пошла в ФБР. Конечно, порядки там далеки от идеальных. Она немало могла бы порассказать, особенно о том, как в данной организации относятся к женщинам. О какой-то чуткости невозможно и мечтать. Во время трехлетней учебы в Квонтико у Ивон были самые высокие оценки по стрельбе. Все преподаватели восхищались скоростью ее реакции, но на должность инструктора не взяли, потому что женщинам не положено. Она была рада хотя бы тому, что каждые восемнадцать месяцев ее командировали на двухнедельные сборы федеральных агентов и копов в качестве инструктора по стрельбе.

«В Бюро работают лучшие из лучших». В Квонтико эту фразу повторяли столько раз, что она до сих пор звучала в ее ушах. И это было правдой. Достаточно посмотреть на Макманиса, Элфа Клекера, Амари, Ширли Нейгл, да хоть бы и на нее! Ивон верила в свою особую миссию, что помогает обществу, выполняет нужную, полезную работу. И если Бренданом занялось ФБР, то ему несдобровать.

— Это было бы просто замечательно, — сказал Робби. — Если вы упрячете Брендана за решетку, я буду рад. Хотя, казалось бы, для этого у меня нет никаких оснований. Лично ко мне Брендан Туи неизменно относился с большой теплотой. Из-за Мортона, его мамы, моей мамы. Я из тех, кому он доверял и доверяет. Вот почему Стэн поручил мне всадить ему в спину нож.

Ивон захотелось его как-то утешить.

— Не беспокойся, Робби, он бы всадил тебе нож, не раздумывая.

— Брендан? Никогда. Если бы Сеннетт явился к нему с тем же предложением, что тогда ко мне, он указал бы ему на дверь через три секунды. Нет, Брендан не станет прогибаться ни перед кем. Такой он человек. Я знаю о Брендане много плохого, но что хорошо, то хорошо.

— И чем же он так плох, этот Брендан, если ты, несмотря на его доброту, обрадуешься его краху?

Робби ответил не сразу. Вначале он поморщился, давая понять, что объяснить это очень трудно.

— При первой встрече Брендан производит впечатление симпатичного, обаятельного человека. Он ведет себя с большим достоинством. Веселый. Правда, следует сделать небольшое, но важное уточнение. Он хорош только с теми, кто что-то собой представляет, может быть ему полезен. С репортерами, политиками, разными знаменитостями он просто прелесть. А вот с остальными Брендан ведет себя, как сволочь. Помнишь Констанцу?

— Секретаршу?

— Да. Она по сей день сидит в приемной перед его кабинетом. Красивая миниатюрная дама. А теперь послушай, как Брендан с ней обошелся. Констанца замужем уже двадцать лет. В молодости окончила школу, где готовят секретарш, и по-английски говорит довольно прилично. Не то что ее муж Мигель. Тот работал помощником официанта, ну и, сама понимаешь, частенько приходил домой навеселе. Жизнь била его, а он вымещал злость на Констанце. А кому ей излить душу, как не своему боссу, доброму судье Брендану. Он ее, конечно, утешил, как умел, — наверное, не надо уточнять как, — и все было бы в порядке, если бы Констанца не являлась ревностной католичкой. Ее брак с Мигелем был освящен Богом, и потому для Констанцы недопустимо после Брендана возвращаться вечером домой и спокойно смотреть мужу в глаза.

Брендан отнесся к этому с большим пониманием. «Ладно, — сказал он, — мы попробуем помочь твоему мужу стать лучше. Я подыщу ему приличную работу, пусть он наконец, почувствует себя человеком». И Брендан нашел ему работу. В тюрьме, в пищеблоке. И не помои выносить, а поваром на жарке, то есть стоять за сковородкой. Мигель, естественно, muy contento[39]. Но прошло немного времени, и ему сообщают о переводе в другую тюрьму. В этой вроде нет места. «Но это же за триста пятьдесят миль от mi familia[40]», — говорит он. «Ну и что, — отвечают они. — Зато ты получишь три тысячи подъемных, а также оплаченный проезд домой». Как тебе нравится оплаченный проезд домой для повара на жарке? Потом выяснилось, что выходные на новом месте у Мигеля выпали на понедельник и четверг, и домой он может ездить лишь раз в месяц. Вот как хорошо все устроил Брендан! Сейчас Мигель уже начальник тюремного пищеблока, пора выходить на пенсию, но ему продлили срок. При встрече с Бренданом он до сих пор чуть ли не целует ему руки. А Брендан, скотина… — Робби замолчал, чтобы погрозить пальцем парню в пикапе, который подрезал «мерседес». — Он охотно принимает эти поцелуи. Что можно испытывать к такому человеку, кроме ненависти? Когда Мигель приезжал за Констанцей в конце работы, Брендан неизменно просил ее задержаться. Мол, нужно продиктовать важный документ, а сам, пока муженек ждал за дверью, давал ей облизывать свой член.

— О Боже!

— Да, вот такие у этой сволочи сексуальные фантазии. Давай сменим тему. Секс вообще сложная материя. Вот ты, очевидно, думаешь, будто только твоя сексуальная жизнь странная.

Ивон насупилась.

— Моя сексуальная жизнь не странная.

— В таком случае ты такая одна-единственная в мире, потому что секс — это всегда что-нибудь необычное.

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее. Я о такой теории не слышала.

— Я хочу сказать, что занятие любовью по своей природе действие чрезвычайно специфическое. Разве не так? Ведь каждый человек хотя бы немного отличается от остальных. Это как отпечатки пальцев. Все зависит от твоего воображения. От того, с кем и чем ты занимаешься, какая часть тела партнера тебе нравится больше всего, и о чем ты в это время думаешь. В общем, все уникально и потому волшебно.

Однажды в секс-клубе в Сан-Франциско Ивон наблюдала, как одна женщина трахала другую искусственным членом, прикрепленным к кожаному капюшону на ее голове. Ничего особенно волшебного в этом не было.

Ее молчание Робби расценил как несогласие.

— Вот послушай, однажды вечером я подцепил женщину. Хотя «подцепил» это совсем не в том смысле, когда говорят «подцепил». Она работала в офисе. Мы знакомы сто лет. Одинокая. Джойс… впрочем, как ее зовут, не важно. Но она мне нравилась. Значит, мы с ней изрядно выпили и пошли к ней. Она говорит: «Садись» — и вытаскивает альбом с фотографиями. Признается, что любит фотографировать сама себя, и вот тут все ее фотографии. Она исполняла перед камерой что-то вроде стриптиза. Не просто, чтобы подразнить, а очень откровенно. Не знаю, посылала ли она их в «Собрание американских извращений», но ей явно хотелось кому-нибудь показать снимки. А тут подвернулся я. Если бы я был подонком, то рассмеялся бы. Но это было восхитительно, даже трогательно. И волновало. Причем я бы не сказал, что на всех фотографиях она представала в выгодном свете. Ноги у нее вполне приличные, но если брать в целом… ведь камера порой бывает беспощадной. Но Джойс решила поделиться своим странным маленьким секретом со мной. Молодец. — Он бросил взгляд на Ивон, чтобы проверить, как она это восприняла. — В общем, тебе следовало бы расслабиться.

— Расслабиться? С чего это вдруг?

— Перестань. Я уже все просек.

Ивон засмеялась, но внезапно ощутила дрожь.

— Смейся сколько влезет, — усмехнулся Робби. — Я знаю, почему тебе постоянно хочется говорить об этом.

— Это тебе постоянно хочется об этом рассказывать.

— Потому что ты хочешь слушать.

— Опя-ать?

— Но это правда.

— Черта с два.

— Потому что ты не можешь.

— Чего? — напряглась Ивон.

— Быть такой, как я. Свободной, раскрепощенной. Не сомневаюсь, ты считаешь меня именно таким. Так вот, ты этого не можешь. — Когда машина встала у светофора рядом с торговым центром, где в это время было полно народа, Робби посмотрел на Ивон.

— Мне неизвестны твои пристрастия, да это и не важно. Девочки, мальчики или светлячки — все равно ты не умеешь организовать это так, как тебе бы хотелось. Вероятно, у тебя проблемы с оргазмом, или ты слишком закоченела, заторможена — называй как хочешь, — чтобы по-настоящему заниматься этим с кем-нибудь. Возможно, если ты себя настроишь, то у тебя что-нибудь и получится с первым встречным, но существует целая планета удовольствий, недоступных для тебя. И не говори мне, будто я не прав. Я прав.

Встретиться с Робби взглядом было мучительно — голову охватил жар, нутро все сжалось, — но Ивон не отвернулась. Странно, но смутился он, прервал беседу и начал бесцельно вертеть ручки на приборной панели.

Робби не осмелился снова посмотреть на Ивон до конца пути.

22

— Джордж, а я уже собирался вам звонить! — воскликнул Мортон Диннерштайн, входя со мной в лифт в здании «Лесюэр».

На его губах блуждала глуповатая улыбка. Я был их адвокатом-посредником, посылал к ним клиентов и заслуживал благодарности. Он задержал мою руку в своей. Я думал, что на этом все кончится, но нет. Оказывается, у него ко мне серьезное дело.

— Вы, случайно, не получали расчетный чек по делу «Петрос против „Стандард рейлинг“»? Ну, парень, который упал с балкона на баскетбольном матче. Все закончилось два месяца назад, а этот Макманис до сих пор водит Робби за нос.

Я уныло посмотрел на декоративную медную решетку. Как быть? Ведь я дал себе зарок не лгать.

— Кажется, нет.

— Ну и куда же подевался этот клиент, Питер Петрос? Пропал? Где его можно найти, Джордж? Таких, как он, на всем белом свете, наверное, найдется не больше одного-двух.

Эта шутка мне показалась остроумной, и я засмеялся, правда, чересчур громко, уставившись на старомодный, похожий на часы механизм, который считал этажи.

— Джордж, на этой неделе я обязательно займусь Петросом, — пообещал Мортон, выходя.

Приближалось пятнадцатое апреля, и скорее всего он, как и большинство американцев, разыскивал деньги для уплаты налога.

Эта история подтвердила старую истину. Абсолютно все предусмотреть невозможно. Старайся не старайся, а жизнь все равно тебя перехитрит. Операция «Петрос» была разработана детальнейшим образом. По просьбе Стэна председатель коллегии адвокатов округа Киндл, не задавая никаких вопросов, согласился подтвердить статус Макманиса. Каждый истец и ответчик, проходивший по фиктивному делу, имел все положенные реквизиты. Телефонные звонки, а также почтовая корреспонденция переадресовывались на пульт Амари. Фантомные фирмы вроде «Стандард рейлинг» были зарегистрированы у секретаря штата[41]. Но испортить все могла любая нелепая случайность.

Например, в день, когда Школьник надавил на Макманиса, чтобы тот согласился урегулировать дело маляра, Клекеру понадобилось настроить аппаратуру управления Хитрецом в зале суда. Проходя металлодетектор, он вдруг вспомнил, что забыл выложить пистолет из кобуры под комбинезоном. Он с трудом вывернулся, сказав охранникам, будто это у него звенит гаечный ключ. Так-то оно так, но операция оказалась под угрозой. Или вот еще случай. На прошлой неделе Фивору позвонил студент-юрист из потока Малатесты. Он присутствовал на судебном заседании в тот день, когда Сильвио принял решение отклонить ходатайство по делу Петроса, и решил написать курсовую работу на эту тему. Робби ответил, что обсуждать обстоятельства дела без согласия клиента не имеет права, но все опасались, как бы студент не стал докапываться до всего самостоятельно.

Насколько мне известно, никто не думал о том, что Диннерштайн захочет лично посмотреть на эти деньги. Факт выигрыша дела в суде сам по себе казался достаточным. И, как выяснилось, совершенно напрасно было полагать, что Мортон, увидев бумаги, согласно которым он получил несколько сот тысяч долларов, забудет об этом. Естественно, с Робби он вел себя иначе, чем со мной. Ивон была свидетельницей, как Мортон несколько раз в день напоминал ему связаться по данному вопросу с Макманисом.

— Чего ты с ним церемонишься! — не выдержал он. — Его надо просто хорошенько пнуть под зад.

— Это слишком, — ответил Робби. Мортон повернулся к Ивон.

— Видите? Он уже влюбился в этого человека.

Мортон привык к случайным женщинам, которые появлялись рядом с Робби, и постоянное присутствие Ивон принимал спокойно. Ее забавляла шутливая перебранка, никогда не перераставшая в раздражение, какую они постоянно вели между собой. Однако за финансы в фирме отвечал Мортон, и тут он, несмотря на свой добрый нрав, был очень требовательным и строгим. Ситуацией владел безукоризненно, мог в любое время сообщить о финансовом положении фирмы с точностью до нескольких долларов, причем без всякого финансового отчета. По свидетельству Робби, деньги его друг вкладывал тоже очень по-умному.

— И это при том, что он с детства привык витать в облаках, — заметил однажды Робби. — Только таким образом возможно укрыться от ужасной реальности. Ты, конечно, молодая и не помнишь, что творилось, пока Солк[42] не открыл вакцину. Матери с ума сходили от страха, что ребенок подхватит эту чуму. А Мортону не повезло, он подхватил. Несколько месяцев жил на искусственном легком. Представляешь? Потом паралич отпустил, но мать не оставляла его ни на минуту. Иногда, когда Мортон спал, она прикладывала ему под нос зеркальце, чтобы убедиться, что он дышит. И заставляла носить идиотские кожаные накладки на икры со стальным каркасом. Мы их тут же снимали и прятали в кустах, как только выходили из дома. Мортон ужасно стеснялся. Там была такая длинная шнуровка, как на ботинках, и мне приходилось все аккуратно завязывать. Я проделывал это сотни раз. Его мама никогда ничего не узнала. Мортон являлся домой со своей полусонной улыбкой, и все было в порядке.

Робби всегда рассказывал о Мортоне с умилением, но вскоре Ивон убедилась, что его друг не совсем такой, каким он его рисовал. Наша встреча утром в лифте распалила Мортона. В середине дня в конференц-зал Макманиса вбежала Ширли Нейгл с сообщением, что Диннерштайн в приемной. В это время с нами оказалась Ивон, которая пришла уточнить детали по одному фиктивному делу. Ширли сказала, что Мортон держится спокойно, но преисполнен решимости. Он уже дважды звонил Макманису, но не «застал» на месте и вот теперь объявил, что намерен ждать в приемной, пока Джим его не примет.