Море волнуется - раз

Лада недоуменно нахмурилась.

— Вот видишь! Он даже не считает нужным посвятить тебя в эти отношения! — изворачивалась Сонька. — Потому что этих самых отношений нет и в помине!

«И почему нам всем так не везет?» — вдруг подумала Ладка. Хотя еще пять минут назад была уверена, что удача улыбается ей в тридцать два зуба. Ан нет! Подумаешь, бесплатный билет и неизвестный приз, ожидающий ее в Сочи! Обрадовалась, как идиотка, а что в этом особо хорошего-то? Ничего. Ну отдохнет она, ну в море поплескается, ну загорелыми коленками посверкает, и что? Ничего опять-таки. Принца на кобыле в яблоках не предвидится. Обыкновенного нормального мужика — тоже! Нормальные все давным-давно вымерли, аки динозавры. Остались только небритые дядьки с пузцом да самоуверенные хлыщи с сигарами в зубах, рассуждающие о геополитических проблемах и ценах на авто.

Убийственно интересные темы!

А если ей на эти темы плевать? Если ей хочется поговорить о весне? О Млечном пути. О том, как восхитительно золотится одуванчиковое море в июне, а через месяц от него ничего не останется, только седой пух будет взлетать в небо от малейшего ветерка, и прохожие раздраженно станут размахивать руками и беспрерывно чихать. А если она мечтает на ночь почитать кому-то стихи Ольги Берггольц?

Я думала, что главное в погоне за судьбой —

малярно-ювелирная работа над собой…

…Из всех доброжелателей никто не объяснил,

что главное, чтоб кто-нибудь вот так тебя любил —

со всеми недостатками, слезами и припадками,

скандалами и сдвигами, и склонностью ко лжи,

считая их глубинами, считая их загадками,

неведомыми тайнами твоей большой души.

Почитать и обмякнуть в крепких руках, увидеть в глазах напротив понимание. Или это слишком сложно?

Ладно, ладно, пусть не Берггольц. Пусть будет Пастернак, пусть Цветаева, пусть Есенин, в конце концов!

Она станет накрывать на стол, декламируя простые, красивые строчки, а он подхватит, и хором они дойдут до конца, и в который раз поразятся тому, как они похожи, как точно вылеплены друг для друга. И те самые сдвиги ее души идеально подходят к его.

Помнится, она сама говорила, что половинок не существует!

А значит — и мечтать не о чем.

На самом деле не осталось даже нормальных человеческих особей сильного полу. Отец вот еще туда-сюда. Пашка, может быть. Но он — зануда и не видит дальше своего носа.

Подумав про брата, она вспомнила о подругах и посмотрела виновато.

Тамара тут от любви свихнется, Сонька станет утверждать, что никакой любви нет, и потащит знакомиться с «перспективным кандидатом», и в дискотечном угаре позабудется тоска. До утра.

А утро, как известно, вечера мудреней.

И под ярким безжалостным солнцем станет видна пустота и бессмысленность вчерашнего.

Что с того, что им всего лишь немного за двадцать? Почему принято считать, будто в этом возрасте сам черт не страшен, и романтические приключения всего-навсего приключения, а расставания — всего-навсего досадная ошибка, и больно быть не должно, и разочарование забывается быстро. И все легко, просто, мимоходом, как у Макдональдса. Так же торопливо хватаешь что попало, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, только сиюминутное утоление. А потом долго мучаешься отрыжкой.

И как-то даже странно думать о чем-то другом. В двадцать-то лет?! Самое же время развлекаться. А не ждать того, в чем больше сложностей, чем удовольствия.

Гораздо, гораздо приятней и проще махнуть рукой и сделаться современной личностью, плюющей на условности, презрительно фыркать при слове «любовь», рассказывать подругам, какой потрясающий секс был у тебя с тем высоким брюнетом… как его… вроде, Никита… шикарный мужик!

Она знала, что девчонкам страшно, так же, как и ей — до слез, до отчаянных воплей в пустой квартире. Страшно, что все так и есть, и никогда не будет по-другому, ни в двадцать пять, ни в тридцать, ни потом. Навсегда останутся мимолетные, развеселые, умелые парни, а один-единственный не случится.

Но подруги хотя бы ищут его. Пусть втайне от самих себя, приглядываясь к каждому настороженно, со смутной надеждой… А она не делает ничего! Стишки читает в гулкой, пустой квартире! И мечтает, мечтает, мечтает…

Ей не нравится, не нравится эта взрослая жизнь! Ногти, прически, текила рекой, шум вечеринок, платья, прилипчивые до пота, чужие пальцы на плечах, утро в смятой простыни под незнакомым потолком, пустые разговоры, тщетно маскирующее неловкость, бочком к двери, телефонный номер на пачке сигарет.

Ее обманули. Словами, картинами, жестами, блеском в глазах — «любовь»!

Кино, книги, мама с папой, мечтательный шепоток подруг, загадочные взгляды мальчишек-одноклассников, томное дыхание осени, летящая походка весны — все вокруг! — было обещанием.

Ты полюбишь.

Ты будешь любима.

Обманули не ее одну. Но кто-то смирился, свыкся с этой ложью и нормально существует, и чувствует себя комфортно. Жестокая ложь. Но не будь ее, пожалуй, пришлось бы повеситься. Всем сразу, без исключения.

А так — вроде есть, зачем жить, чего ждать, во что верить или… над чем посмеяться.

Черноморское побережье

Артем хотел было устроиться в кресло, но оно как-то очень жалостливо всхлипнуло под ним, и пришлось вылезти.

— Ты обещал для меня персональную лавку состругать, — пробурчал он Эдику и уселся на подоконник.

Хозяин дома растерянно и виновато кивнул.

— Обещал. Все времени нет, Темыч.

Семен со Степаном обменялись многозначительными взглядами.

— Чего ты? Совсем сдурел? Он же пошутил насчет лавки-то.

— Да? — Эдик рассеянно поскреб усы, обвисшие скучными хвостами по подбородку. — А я думал — серьезно.

У него все теперь было серьезно и любая мелочь обретала размеры вселенской катастрофы. Сегодня с утра тапки не мог найти, так чуть весь дом не разгромил в припадке ярости. Потом долго извинялся перед Агнессой Васильевной, вместо завтрака выпил литров десять кофе и смолил одну за другой забытые Глашей сигареты, неумело затягиваясь и кашляя.

Сам он никогда не курил, и ее сразу начал уговаривать, чтоб бросила.

Бросила курить, бросила работу, что там еще?

Черт, он все делал не так! Тут любая бы сбежала на край света! А Глаша — не любая…

— Так, так, так, — покачал головой Семен, — все ясно.

— Что тебе ясно? — пихнул его в бок братец. — Помолчи уж.

— Мы что, сюда молчать приехали? Давайте выпьем, мужики!

Артем глянул мрачно, Эдик продолжал бегать из угла в угол, словно и не слышал ничего.

— Глупость сказал, — понял Сенька. — Тогда давайте выяснять обстоятельства дела.

— Что выяснять-то? Тебе же все ясно, — хмыкнул Степа, — у Эдьки вон все на лице написано. Несчастная любовь называется. Правильно я говорю, Эдька?

— Я сам виноват, — пояснил тот, больше для себя. — Я ее подавлял.

Артем отвернулся к окну и стал внимательно рассматривать дорожки во дворе. Зачем он сюда приперся? Группа поддержки справилась бы и без него, а он все равно в этих делах ни дьявола не понимает. Слова-то, слова какие — «подавлял он ее!» И что это значит, черт подери?

— Она красивая хоть? — с энтузиазмом поинтересовался Семен.

— Очень, — загрустил пуще прежнего жених, — очень красивая.

— Так, может, просто того… хвостом вильнула… Красивые — они знаешь, какие непутевые!

— Ты что плетешь-то? Видишь же, человек не в себе! Не поладили они, с кем не бывает! При чем тут «непутевая». Эдька, ты что-то ей сказал? На что она обиделась-то?

Эдик посмотрел на друга более-менее осмысленно.

— Думаешь, если я так больше не буду, она вернется?

Сенька ничего такого не думал. Артем мысленно чертыхнулся. Этот детский сад начинал его по-настоящему бесить.

Он решительно прошел в середину комнаты.

— Погоди, Эд, давай ты сначала нам по порядку все расскажешь. А потом мы вместе придумаем, как действовать.

Во всяком случае именно так принято работать с проблемой. Сначала узнать, что именно она из себя представляет, а потом приниматься за устранение.

Может, любовные передряги тоже разрешаются подобным образом, а?

Откуда ему знать…

Эдик рассказывал долго и непонятно, и глаза его заволоклись мечтательной дымкой, потому как вместо проблемы он обрисовывал прекрасное прошлое, в котором они с Глафирой были счастливы.

— Тогда почему она сбежала, раз было все так здорово? — жестко осведомился Артем.

— А? Да, сбежала. Я не знаю. То есть, догадываюсь, конечно, но…

— Слушай, ты чего хочешь-то? — невозмутимо перебил Артем. — Чтобы она вернулась и была такой, как тебе удобно? Или чтобы она просто вернулась, без всяких условий? Или чтобы не возвращалась совсем, а наши предприимчивые братишки нашли бы для тебя замену?

— Ка-какую замену? — испугался Эдуард.

Артем популярно объяснил, какую. Близнецы воодушевленно подтвердили, что это как раз не проблема.

— Мне не надо замену, — пробормотал несчастный жених. — Мне ее надо.

— Да ты на себя посмотри! — психанул все-таки Артем. — Немытый, небритый, усы вон уже на шее висят! Сидит, нюни распускает, на работе не появляется!

Эдик развел руками.

— Не могу я, Темыч. Душа ни к чему не лежит.

— Тьфу ты! Прям как баба малохольная! Собирайся давай, поехали.

Близнецы хором полюбопытствовали, куда это он собрался.

— На кудыкину гору! Мы на хрена сюда плыли, а? Всей компанией водку жрать? Иди, иди, одевайся, — повторил он для Эдика, — мы тебя к ней доставим, а там разберетесь.

От злости сводило скулы. Да на кой черт сдалась она, эта семейная жизнь, если человек — близкий человек, нормальный, вменяемый — вдруг сделался похожим на зомби?! Эдька, который ни при каких обстоятельствах не опускал рук, и все ему было нипочем, и неудач он будто бы не замечал, а пер себе дальше. Неторопливо, упрямо, уверенно, словно запрограммированный на успех.

А что сейчас? Из-за какой-то девицы — будь она триста раз красавица и умница! — так изводиться! Душа у него, блин, ни к чему не лежит!

Артем никак не мог взять в толк, при чем тут душа. Ну, поругались с бабой, ну, та психанула и была такова, так догони, разберись! Покайся, уж если на то пошло. Или плюнь и забудь. Куда проще?

А, ну да, Эдька же собирался жениться по любви, вспомнилось вдруг. Наверное, в этом вся загвоздка.

— Я не знаю, где она работает, — неожиданно признался Эдик.

— Как это? — удивился Степан. — Ты же вроде говорил, что на работе с ней познакомился.

— Ага, — Эдик вдруг улыбнулся, просветлев от воспоминаний, — она по поручению босса приехала в Анапу, а я там переговоры вел. Ну, помните, с Ляплиевым.

Степка с Сенькой кивнули, что помнят.

— Ну вот, мы там, в его конторе, и столкнулись. Я на нее налетел, кретин неповоротливый! А она бумажки рассыпала, а я…

— Короче, понятно, — остановил его Артем, догадавшись, что история знакомства может затянуться часа на два. — Дальше что?

— Что? А все, я влюбился, — Эдик улыбнулся еще шире, — вот так, с первого взгляда. Мужики, вы не поверите, но…

— Мужики верят, — снова резко вмешался Артем, — давай заканчивай с романтикой, переходим к делу. У этого… как его… Ляплиева можно узнать адрес ее фирмы?

Эдик пожал плечами и пробормотал, что это ни к чему.

— Как это ни к чему? — возмутился Семен. — Так ты хочешь с ней мириться или нет? Между прочим, у тебя свадьба меньше чем через неделю! Мы надеялись драку устроить с официальным предлогом!

— Ага, надеялись, — поддакнул брат.

— Не будет никакой свадьбы, — сказал Эдька, окончательно поникнув.

Артему очень захотелось треснуть его чем-нибудь тяжелым. Он даже огляделся в поисках подходящего предмета, от злости забыв, что собственный кулак весит полпуда.

— Кончай этот скулеж, а?

— Погоди, Темыч, не ругайся ты на него! Видишь же, человеку плохо!

— Так надо делать, чтоб было хорошо! Какого лешего истерики-то закатывать?

— Ну, не могу я к ней пойти, понимаете? — заорал Эдик. — Ни черта вы не понимаете!

— Очень гордый, да? — прищурился Артем.

— Да при чем тут гордость, — отмахнулся несчастный влюбленный.

— Прям Москва слезам не верит, — пробормотал сентиментальный Семен. — Ты ее любишь, а где искать не знаешь… А мы на что? Команда верных друзей немедленно отправляется на поиски утраченного!

— Брось свои шуточки, — скривился Сенька.

— Я не шучу. Поехали, сами ее найдем, раз уж Эдька не может.

Эдик на самом деле не мог. Он взялся объяснять им, что это совершенно бесполезно, что они и раньше ссорились, но никогда дело не доходило до такого, а раз дошло, значит, Глафира его больше не любит.

— Раз не любит, нечего сопли на кулак наматывать, — раздраженно проговорил Артем. — Ребята подыщут тебе достойную замену.

— Заколебал ты со своей заменой! — еще громче заорал Эдик.

— Ни фига себе! — восхитился кто-то из братьев. — Во его крючит!

— Тебя бы тоже скрючило! — огрызнулся и на них Эдуард. — Что вы в этом понимаете-то? У вас же бабы каждую неделю меняются!

— Ничего подобного, — с жаром возразил Семен, — я с Танюшкой два месяца встречаюсь!

— Поздравляю! — зло сказал Эдик. — Прогресс налицо! Лет эдак через тридцать созреешь до гражданского брака, а к старости — так вообще и жениться решишь!

— Очень смешно, — ехидно откликнулся Сенька. — А может, мне и так хорошо? Может, я вовсе жениться не намерен!

— А я вот намерен!

— Так иди и женись!

— И пойду!

— Куда пойдешь? Ты даже адреса не знаешь!

— Брейк! — весело завопил Степан.

На некоторое время установилась тишина, в которой раздавалось лишь сердитое сопение Эдика, да с досадой кряхтел герой-любовник Семен.

— Ну? Чего решили? — угрюмо справился Артем.

— Ничего. Давайте напьемся, а потом я со скалы брошусь, — в том же тоне отозвался Эдуард.

— Ну-ну.

— Вот тебе и ну-ну! А ты бы что на моем месте делал?

Артем вдруг подумал, что с удовольствием оказался бы на этом самом месте… Потому он и злится на Эдика, что завидует.

Очень глупо! Неужели ему хочется вот так же беспомощно бегать по комнате и всерьез утверждать, будто «душа не лежит ни к чему»?! Может, у Артема солнечный удар, а? Правда, солнца нет и в помине.

Зато есть ветер и шторм. Вот с этим он умел справляться! А с неожиданными нелепыми мыслями — не получалось.

— Давай все-таки мы отвезем тебя к ней, — сказал Артем, прекрасно зная, что Эдька, единожды решив что-то, от своего не отступится.

Обычное мужское упрямство. Он и сам такой. Эдик, конечно же, помотал головой.

— Ну, тогда я не знаю, — пробормотал Артем. Точно, не знает. И до сегодняшнего дня ни о чем таком знать не хотел.

Иногда у него тоже был повод вспомнить о душе. Она, душа, болела за Еремеича, который в прошлом году слег с радикулитом. В ней ворчало негодование на чиновников, из-за которых тормозилась работа, и Артем яростно бил кулаком по столу и орал благим матом, умом понимая, что это бесполезно, но душа-то требовала! Время от времени она вдруг наполнялась тоской, беспричинной и неясной, и хотелось сбежать за тридевять земель, забиться в темную, тихую нору и утешиться тем, что одиночество — твой собственный выбор.

Нет, конечно, он не был одинок. И ребята всегда были рядом, и деда он очень любил, и Ника, подставляя теплый, беззащитный живот под его пальцы, ясно давала понять, что дружба — великое дело.

Дружба у него была, это точно. И работа — тяжелая, нервная, любимая — тоже. И отдыхать он умел — весело, с огоньком, с близнецами по-другому невозможно. И даже несколько любовных историй мог бы рассказать за бокалом вина, если бы не стеснялся выглядеть идиотом, на которого девицы смотрят, как на гориллу в зоопарке. И боязно, и дух захватывает от такого уродства, и очень хочется подойти поближе, пощупать сильные лапы, попробовать — вдруг не укусит, а прижмется нежно, и потом показывать подружкам фотки с юга, и закатывать глаза: «Такой мужик, прямо зверь!»

Душа, говорите?

Этому он позавидовал? Или чему? В том-то и дело, что он сам не знает!

В школе ему нравилась девочка Люба Уткина. Она была очень серьезной и немногословной, как он сам. Вечно читала что-то, задумчиво поглядывая за окно. У нее были замечательные рыжие косы и широкая улыбка, от которой курносый нос еще больше вздергивался, и тогда дырочки ноздрей глядели на собеседника, будто раздвоенное дуло автомата.

Артем попал под прицел всерьез и надолго, и в выпускном классе решился пригласить Любу на свидание. Она пришла, и они даже пристроились целоваться на лавочке возле незнакомого дома, а ветер трепал заросли дикого винограда, и ветки больно цеплялись за волосы, а потом выглянула из окна какая-то бдительная бабка и принялась орать. Артем схватил Любу за руку и ломанулся в глубь кустов, и едва не упал, но удержался все-таки, и, наконец, поцеловал ее. Вот тогда сердце било колоколом, и подкашивались коленки, и ничего вокруг не существовало, кроме сладких, влажных, неумелых губ.

И каждая встреча была подарком небес, и глаза напротив казались омутом, в котором он готов был утонуть.

Кончилось все быстро и банально. Осенью его забрали в армию, Люба написала два письма. В одном обещала прислать ему теплые носки собственной вязки, а во втором сообщила, что будет вязать эти самые носки своему новоиспеченному мужу. Артем к тому времени позабыл, какого цвета ее глаза и как подкашивались коленки от поцелуев.

Жаль. Надо было запомнить и время от времени наслаждаться хотя бы воспоминаниями. В реальности этого больше не повторялось.

Он честно старался. Ему нравились женщины, и он научился «строить отношения» по их схеме — ухаживания, подарки, все эти ритуальные танцы вокруг постели, и после нее тоже. Он говорил то, что они хотели услышать, был ласков, кроток, снисходителен к капризам. И каждый раз получал пинок под зад. В лучшем случае, нежный прощальный поцелуй.

И ничего страшного в этом не было. И не имело это никакого отношения к душе.

Только плотней сгущалось недоумение: «кто же придумал, что бывает иначе?» Найти бы придурка да надавать по шее, чтоб не вводил в заблуждение народ. Ничего другого не было, нет и не будет.

Исключения из правил, конечно, попадаются. Вон хотя бы Эдик. Тридцать лет мужику, а голову потерял, как прыщавый подросток, которого девочка надула и на свидание не явилась.

Так чего тебе-то неймется?! Того же захотел? А зачем?

Не знаю, свирепо ответил себе Артем.

За экскурсом в прошлое и самокопанием он как-то утерял нить беседы, и теперь с удивлением понял, что братья на полном серьезе обсуждают, не отправить ли невесте покаянное письмо. Раз уж жених не видит смысла являться лично.

— Романтика, блин, — пробормотал на это Артем и пошел прочь из комнаты.

— Ты куда? — хором возмутились братья.

— Почтовых лошадей искать, — огрызнулся он.

На кухне, куда Артем притащился неизвестно зачем, обнаружилась Агнесса Васильевна. При его появлении она испуганно охнула и отпрыгнула к окну, но быстро взяла себя в руки.

— Я вас не видела, — быстро пояснила она. Ну, да. А слона-то мы и не приметили. Просто к его физиономии притерпеться нужно, а Агнесса Васильевна — женщина пожилая, в ее возрасте привыкать трудно.

— Покормить вас, Темушка? — ласково проворковала она через пару минут, и лицо у нее вдруг сделалось виноватым, будто он был ее любимым внуком, оставленным без сладкого.

Артем внезапно развеселился.

— Покормите, Агнесса Васильевна!

Она быстро и ловко накрыла на стол, поглядывая на Артема исподтишка все с той же виноватостью. Смущается, что я такой страшный, привычно предположил он.

— Что там Эдик? — осторожно спросила Агнесса Васильевна. — Переживает, да?

— Это мягко сказано, — наворачивая щи, проворчал Артем.

Она уселась напротив и подперла ладошками морщинистые щеки.

— Ой, да, переживает — не то слово. Как позавчера она ушла, так места себе не находит, все плачет, плачет…

Артем закашлялся. Это было уже слишком!

— Плачет?!

— Ну, я фигурально выражаюсь. Конечно, как баба, слез-то он не льет. Но я ведь не чужая Эдику, я же вижу, как ему худо.

— Может, все еще обойдется, — неуверенно буркнул Артем, не зная, что еще говорить.

Агнесса Васильевна вдруг всхлипнула и затрясла седыми кудельками.

— Не обойдется, Темушка, не обойдется!

— Надо верить в лучшее, — чувствуя себя идиотом, наставительно произнес он.

— Не обойдется, — талдычила женщина упрямо, — уж я-то знаю! Дура старая! Аферистка безмозглая! Курица ощипанная!

Он невольно отодвинулся. Кто знает, на что способна пожилая тетечка, когда она вне себя от гнева? Но это даже странно — так злиться на будущую хозяйку дома!

— Чем же Глафира перед вами так провинилась? А? Агнесса Васильевна? — решился уточнить он.

— Да ничем! В том-то и дело, что ничем!

— Тогда за что же вы ее так? Агнесса расширила заплаканные глаза.

— Я?!

— Ну, только что! Вы сказали, что она аферистка, дура, курица безмозглая!

Он с любопытством глядел на нее, раскрасневшуюся и растерянную.

— Да вы меня не так поняли, это же я не ее, это же я себя ругала!

— А вы-то тут при чем? — от изумления он даже жевать перестал.

Агнесса Васильевна открыла рот, но тут в кухню влетел Сенька и заорал радостно:

— Вот он где! Лопает, значит, а на друзей плевать хотел!

— Могу я поесть спокойно? — официальным тоном произнес Артем.

— Не можешь. Поехали скорей.

— Вы что, уговорили его? Сенька приплясывал от нетерпения.

— Поехали, поехали, потом все расскажу. Ой, здрасте, Агнесса Васильевна. До свидания, Агнесса Васильевна.

— Спасибо за щи, — уже на ходу поблагодарил Артем, вздыхая с облегчением.

Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки. А он-то уж решил, что Эдька до второго пришествия будет стенать и посыпать голову пеплом.

Однако во дворе несчастного влюбленного не оказалось, и братья подтвердили, что никуда ехать он не собирается.

— А нам-то зачем тогда торопиться? — нахмурился Артем.

— Надо, — уклончиво объяснил Степа.

Из-за гаража выскочила недовольная Ника, последние полчаса тщетно пытавшаяся догнать наглого Эдькиного кота.

— Привет, — сказал ей Артем, радуясь появлению хоть одного здравомыслящего существа, пусть и гоняющего котов.

Ника хотя бы жениться не собирается и абсурдных заявлений типа «я ее подавлял, и теперь все кончено!» не делает. И таинственных гримас, как Степка с Сенькой, не корчит. Смотреть на братьев Артем уже не мог.

— Ну, что теперь? — сощурился он.

— Другу хотим помочь.

— Гарем сюда нагоните?

Сенька посмотрел на Степку, а Степка на Сеньку, и стало ясно, что мысль насчет гарема они на самом деле обдумывали, но сочли недееспособной. И теперь загорелись новой идеей.

— Ну? — Артем сдвинул брови.

Был бы кто другой, так напугался бы. А эти стоят молча, улыбаются. И что с ними делать?

— Ну и черт с вами! — обиделся Артем и ушел вперед, жалея, что не попрощался с Эдиком и не сказал ему хотя бы парочку человеческих слов. Просто чтобы ободрить.

Друг, называется. Вон, настоящие друзья уже затеяли что-то, физиономии так и светятся, глазки так и блестят!

Артем не выдержал и резко развернулся. Это только на работе у него терпение было резиновое и невозмутимость слоновья.

— Если вы мне сейчас же все не расскажете, пешком пойдете! — заявил он с мрачной решимостью.

— Темыч, да нечего рассказывать!

— Куда мы едем?

— Так домой возвращаемся, поздно уже, ты, наверное, устал, — залебезил Сенька.

— А Эдика, стало быть, бросим?

— Он сам не знает, чего хочет. Вот узнает, тогда и поможем! — вынес суровый приговор Степан.

— А мы пока Глафиру найдем, — добавил Сенька и, ловко увернувшись от братского подзатыльника, заныл: — Ну чего? Артем имеет право знать! Мы ее найдем, а когда Эдик созреет для разговора, на блюдечке с голубой каемочкой преподнесем ему адрес. Что, плохой план?

Артем пожал плечами. «Меня терзают смутные подозрения», вот как это называлось. Вряд ли братья ограничатся только адресом. Обязательно узнают размер зарплаты и бюста, привычки и привязанности, любимое блюдо, кличку песика, если таковой имеется. Эта Глафира будет теперь под колпаком, и сведения о ней близнецы используют во благо Эдика, завалив девицу подарками, а песика — Педигрипалом. Будет кошечка — примутся таскать Вискас. Артем примерно представлял, как они собираются действовать, и это его чрезвычайно беспокоило.

Может, девушка и вправду разлюбила? Как известно, насильно мил не будешь!

А вдруг она вообще ни на что не годится и — слава Богу, что самостоятельно сбежала? А эти болваны отмотают пленку назад!

Как бы там ни было, ему предстоят хлопотные деньки. Он не намерен упускать братьев из виду и в случае чего — вмешается. Должен же хоть кто-то иметь трезвую голову!

* * *

— Ты где был?! Ты почему трубку не брал?! — заорали ему в ухо. — Что у вас там творится, в вашей чертовой конторе?!

— Ну… — только и придумал Семен.

Степан, расслышавший каждое слово, скорчил сочувственную морду, но выйти из кабинета даже не подумал.

— Я жду ответа! — ледяным голосом напомнила Татьяна.

— У нас с телефоном что-то, провод заело!

— Да ты что?! — ненатурально удивилась она. — У мобильного тоже провода есть? Мне два часа талдычат, что абонент вне зоны действия сети! С каких пор ваш дурацкий офис вне зоны, а?

Сенька поежился. С Таней шутки плохи.

Она была жутко ревнивой и этого не скрывала, а Сенька искренне полагал, что это — проявление огромной любви. Почему-то никому из его прежних пассий не приходило в голову предъявлять на него права. Девицы сразу принимали его правила, из штанов выпрыгивали, стараясь угодить, и ничего такого не требовали, строя из себя современных, независимых, циничных особ.

— Мы к Эдику ездили, — признался Сенька, решив, что дальше тянуть волынку не имеет смысла.

Эдика Татьяна знать не знала, но заочно ненавидела. Она вообще ненавидела любого, кто отнимал ее драгоценного Семена хоть на время.

К тому же в дружеские, чисто мужские попойки она не верила, подозревая, что в доме Эдуарда — настоящее гнездо разврата.

— Ах, к Эдику! — последовал тихий возглас, преисполненный угрозы.

Семен приготовился умереть мучительной смертью от рук ревнивицы.

Степка, поудобней устроившись в кресле, развлекался на всю катушку.

— Это же какая наглость у людей, а! Посреди рабочего дня! Я тут места себе не нахожу, больницы уже собиралась обзванивать, а он — у Эдика!

— Милая, да мы…

— Я тебе не милая, понятно?

— Танюша, да я…

— Я тебе не Танюша! Поищи себе другую дуру! Я твои шашни больше терпеть не намерена!

Степан не выдержал и заржал в полный голос. Сенька, ловко метнув в него диванную подушку, отскочил к окну и пылко зашептал в трубку:

— Радость моя, ну о чем ты говоришь?! Какие шашни?!

— Какие? Да самые обыкновенные! Кто на прошлой неделе в ресторане с бабой сидел? Деловая встреча у вас была, да? А грудь ее ты тискал, потому что так контрактом предусмотрено?

Ой-ой-ой! Она, оказывается, еще и следит за ним!

Как пить дать — любовь!

Кстати, баба в ресторане действительно была с контрактом. Не виноват же он, что помимо бумаг у нее имелись весьма аппетитные формы.

Ну, грех же не совместить полезное с приятным.

— Сворачивайся, — шепнул из-под подушки Степан и постучал по наручным часам: — У нас дел по горло!

— Иди к черту, — прошипел брат.

— С кем ты там разговариваешь? Ты что, не слушаешь меня? Я тут распинаюсь, а ему хоть бы хны!

Сказать по правде, Таня ему даже не нравилась. Она вся будто состояла из острых углов, а Сенька предпочитал женщин округлых и мягких. Наличие миловидной мордашки тоже имело значение, а на Татьяну в моменты ее гнева смотреть было страшно. Такие моменты случались часто, и тогда Семен, чтобы не любоваться перекошенной физиономией подруги, принимался ее целовать.

В общем, вляпался он по полной программе. Никаких очевидных причин терпеть эту дикую кошку не было. А он терпел.

—…можешь даже не появляться, и номер телефона забудь!

— Солнышко, рыбонька, кисонька, что ты там такое напридумывала?! Я тебя люблю, детка. Мы сейчас закончим дела, и я сразу приеду. И все тебе объясню, честное слово.

— Поклянись здоровьем Владимира Ильича Ленина, — подсказал братец.

И, получив тяжелой папкой по макушке, обиженно запыхтел.

— Придурок, — возвестил он, когда Семен, облегченно вздохнув, сунул мобильный в карман. — Совсем с этой истеричкой сбрендил. Еще и оправдывается, кретин! Классику надо читать, понял? Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше нас она.

— Пушкин — наше все, его коверкать нельзя, — назидательно сказал братец, но все же улыбнулся.

— А перед девкой на задних лапках можно?

— Она не девка! А ты, вместо того чтобы меня учить, лучше бы Ляплиеву позвонил!

Степан задумался и выдвинул предложение сначала все хорошенько взвесить и план подкорректировать.

— Это мы всегда успеем, — возразил Сенька. — Первым делом следует выяснить, где она работает.

— Эх, надо было у Эдика фотку попросить! Как мы ее узнаем-то?

— Попросить! — передразнил брат с язвительной миной. — А как бы ты это объяснил, болван? Мол, замену будем искать по полному образу и подобию?

— Мы же для него стараемся! — Степа пожал могучими плечами.

— Во-первых, неизвестно еще, получится у нас или нет, а Эдик надеялся бы…

Степан быстро возразил, что у них всегда все получается, даже сомневаться нечего!

— Во-вторых, — упорствовал Сенька, считавшийся в их тандеме более хладнокровным, — реакция Эдика сейчас вообще непредсказуемая. Поэтому до поры до времени все должно остаться в тайне.

Оба расхохотались, довольные предстоящим приключением. Жизнь в курортном городке разнообразием не баловала, каждым летом — одно и то же, а когда сезон кончается, вообще заняться нечем. О том, что работа или, допустим, семья должна быть основной радостью и печалью в жизни взрослого мужика, братья и не подозревали.