Море волнуется - раз

— За что? — без интереса спросил он, утомленный разговором.

— Как «за что»? Ты же сказал, что понимаешь! — Она взглянула обиженно. — Ты вообще меня слушал?

— Местами, — признался он, — так в чем вы считаете себя виноватой? Думаете, она ушла, потому что вы вовремя обед не подали или цветы поливали слева направо, а надо наоборот?

Агнесса Васильевна всхлипнула и быстро утерлась фартуком.

— Нет, Эдик, нет! Я такой грех на душу взяла, такой грех! Гордыня меня обуяла! Решила я, что могу взять на себя такую ответственность…

— Агнесса Васильевна! — взревел он неожиданно. — А если конкретней?

— Сейчас, сейчас, — всполошилась она, — все расскажу, дорогой мой, ничего таить не стану! Такой на душе камень, ты не представляешь!

— Ну?!

— Ох, дура я старая! Ах, эгоистка бессовестная!

— Агнесса Васильевна, я вам в последний раз говорю, давайте по существу вопроса!

Он сам удивился своему тону. Таким тоном он распекал нерадивых сотрудников и давил на слишком раздумчивых клиентов.

—…так а я ей говорю, мол, ты хвостом-то не верти, у Эдика таких, как ты — мильон!

— Что-о?!

Кому говорит? Какой мильон?

— Вы что, сказали Глафире, чтобы она уходила и не мешала мне тот мильон девок трахать?!

— Эдик, дорогой ты мой, ну что ты такое говоришь!

Она стыдливо зарделась, снова всхлипнула и забормотала:

— Ничего такого я ей не говорила. Я просто хотела, чтобы ценила она тебя, понимаешь? А то, видите ли, детей рожать ей недосуг, работу бросать она не собирается, а как же семью-то строить?!

— Семью… — вздохнул Эдуард и встрепенулся: — Да вы с ума сошли, Агнесса Васильевна!

— Ну почему же? — оскорбилась она. — Просто переборщила чуток. Не все предусмотрела. Я же думала, что про девок скажу и Глашенька испугается, как бы тебя к рукам кто другой не прибрал! А она — вишь чего!

В голове у него все перемешалось. Но прежний Эдик — решительный, уверенный и умный — пробудился от спячки.

— Гордая, говорите? — хмыкнул он. — Глашка-то гордая! А вы, Агнесса Васильевна, действительно старая дура!

Морщинистые веки набухли разом, и она завыла в голос, как в старину, по-бабьи, с причитаниями. Не вслушиваясь, он быстро прижал к себе ее голову и чмокнул в седую макушку.

— И я вас, старую дуру, обожаю! Не ревите!

— Ох, о-о-о!

— У нас к свадьбе-то все готово? — спросил Эдик озадаченно, и Агнесса Васильевна тут же смолкла, взглянув на него с недоверием.

— К свадьбе?

— Ну. У меня, если помните, бракосочетание на завтра намечено.

— Милый ты мой! — Она резво вскочила. — Конечно, готово! Будет готово! Соколик ты мой ясный! Поедешь к ней, да? Поезжай, родной, поезжай!

Мыслями он уже был далеко отсюда. Раздумывать некогда! И злиться, что потеряно столько времени, — тоже! Глафира любит его! Она ушла только потому, что Агнесса наболтала ей чепухи. Да и Бог с ней, с Агнессой!..

Перепрыгивая через три ступеньки, Эдик вылетел на террасу, отдавил хвост бедняге-коту и помчался к гаражу.

Глаша говорила, что снимает флигелек где-то в Сочи. Флигелек он, конечно, найдет. Потому что теперь есть смысл искать.

В море

Впервые в жизни он не был уверен, что справится. Что одолеет самого себя и это неожиданное, незнакомое, жуткое ощущение безысходности.

Он не должен думать о ней. Но он думает.

О том, как она улыбается, как бьется тонкая жилка у ее виска, когда она сердится или трусит… О том, как, наверное, могут быть горячи ее губы и нетерпеливы руки… Он представляет себе это. Хотя по жизни у него никогда не было ни капли воображения!

То, что он знает о ней, и то, чего не знает, и то, что он сам придумал, теперь ни на секунду не оставляет его.

Будто бы он добровольно всунул голову в петлю.

Единственное, что ему остается — это вцепиться в штурвал и отсчитывать минуты, ждать, когда придет избавление. Она уйдет, а избавление — придет.

Все правильно. Главное, чтобы ей больше не пришло в голову подняться к нему. Вполне возможно, что он придет в себя, если ее рядом не будет.

— Надо поесть, — сказал Артем вслух, — и кофейку попить, вот что мне надо. Больше — ничего.

— Ты уверен? — томно спросили за спиной, и от неожиданности он резко повернул штурвал.

Яхту качнуло, Артем едва не выпал в дверной проем, но вовремя затормозил и ошалелыми глазами уставился на незваную гостью…

Она кокетливо улыбалась ему. Она взмахивала ресницами и облизывала губки, и поводила плечиками, и делала это смешно и неумело, словно маленькая девочка, решившая изобразить взрослую тетеньку.

От удивления он не сразу увидел все, что следовало увидеть. И только потерев ушибленный лоб, отшатнулся и окинул взглядом всю ее.

Лучше бы он не делал этого.

На пороге рубки стояла полуобнаженная нимфа.

Кое-какая одежда на ней все-таки присутствовала. Шлепанцы и трусики.

Этого было явно недостаточно, чтобы рассудок остался при нем. Артем клацнул челюстью, взялся ладонью за щеку, будто пригорюнившаяся старушка, и быстро отвернулся. То есть приказал себе отвернуться, но ничего подобного не предпринял, таращась на нее, как последний болван.

Руками она обнимала себя за грудь, словно замерзала на ходу. Сквозь пальцы Артем разглядел розовые соски и тотчас принялся себя убеждать, что в них нет ничего особенного, и что он тысячу раз видал такие же… Потом стал молиться о том, чтобы она ушла немедленно. Немедленно! Иначе…

— Я тебе нравлюсь? — сипло осведомилась Ладка, кляня уже собственную самонадеянность, с которой она придумала этот дурацкий, пошлый план.

За этой фразой по сценарию должно было следовать многозначительное движение бедрами.

Ну и?.. Где у тебя бедра? Давай крути ими! Да где тебе мужика соблазнить?!

— Ты что вытворяешь? — задвинувшись в дальний угол и упав там на какую-то табуретку, пробормотал Артем, глядя, как она извивается в дверном проеме.

— Стараюсь тебе понравиться.

— А… Ты мне и так… нравишься.

— Да?

Она удивленно похлопала ресницами, на мгновение остановившись.

Умом — вернее, его остатками, — он понимал, что это только спектакль. Но кроме ума в организме существовало еще много разных штуковин. Например, сердце. Которое вдруг принялось шнырять от пяток к горлу.

— Ты купаться собралась? — спросил он, набрав полную грудь воздуха и усилием воли отправив сердце на место.

Останавливаться нельзя, поняла Ладка. Думать тоже запрещается. Иначе она просто умрет от стыда.

— Не совсем, — прохрипела она, — я пришла к тебе.

— Ко мне? — Он огляделся, мечтая оказаться на Гавайях или, если уж на то пошло, в Нижнем Урюпинске. Это вроде бы тоже не близко отсюда.

— К тебе, — подтвердила она и шагнула неуверенно, все придерживая себя за плечи, — я же тебе нравлюсь. И ты мне тоже. Верно?

Это невыносимо. Что за цирк она устроила? Или сейчас модно соблазнять друзей жениха перед свадьбой? Может, обычай такой новый ввели, а он — ни сном, ни духом!

Как бы ее выпроводить подобру-поздорову, а?

Как бы не сбрендить! Круглый наивный пупок был прямо у него перед глазами. Под руками. Вот он, пожалуйста! Красоты неимоверной. А еще плоский бледный живот, а повыше — острые ребра торчком, а пониже — полоска ткани, и тонкие ножки, и детские розовые коленки в царапинах, на левой — родинка, а потом — узкие щиколотки, и маленькие аккуратные пальчики, слегка налезавшие друг на дружку.

Тоже мне Гумберт, любитель нимфеток!

Было бы из-за чего умом тронуться! Она же — малявка! Кожа да кости! Бледная, растрепанная, худая пичужка! Успокойся!

Я спокоен, ответил он себе, совершенно спокоен.

Я точно знаю, что хочу ее. Я уверен, что она — моя. И все остальное не имеет никакого значения. Пусть даже у нее окажется нулевой размер лифчика! Пусть даже спина у нее будет волосатая или прыщавая!

Он нарочно все это придумывал, надеясь все-таки остыть.

Бесполезно.

Да и ведь знал он, зачем она пришла. Дуреха! Она хотела соблазнить его, а потом укокошить. Или что? Просто шмякнуть по голове молотком? Ой, какая балда! Наверное, она считает себя очень умной и предприимчивой особой, выделывая здесь кренделя на все лады. Но что ж тогда стесняться? Он видел не только ноги и пупок. Он видел ее пунцовые щеки и убегающий взгляд.

Она — та, для которой он купил бы норку!..

Он держал бы ее за руку, взбираясь на гору Индюшка и прыгая в водопад, и шагая по ночному безмолвию леса, и падая в бесконечность — их бесконечность, и взмывая к звездам — их звездам.

Да. Та самая.

И кем-то давным-давно определено, что они будут вместе.

…Для этого надо лишь убить Эдика и уговорить ее не носить траура, а выйти замуж за него, Артема.

Все очень просто.

— Иди вниз, — устало сказал Артем, прикрыв веки.

Будто муха, он влип в собственные мысли, похожие на тягучее сгущенное молоко.

— Я не хочу вниз! — завопила она. И добавила, будто прыгнула в ледяную воду: — Я хочу тебя.

Он открыл глаза. Верить было нельзя. Не верь, сказал он себе.

— Пожалуйста, уйди, а?

Она жалко хлюпнула носом. И тут увидела выражение его лица, и будто кто-то ударил ее в солнечное сплетение, и разом кончился кислород, и сердце больно сдавило.

— Тебе плохо? — спросила она, когда смогла говорить.

— Уйди. Я прошу тебя. Уйди!

— Почему?

Она осторожно посмотрела ему в глаза. Ей хотелось этого с той первой встречи, когда он поставил ее на землю и стал расспрашивать, глядя при этом куда-то поверх ее головы, мимо, мимо, черт подери!

А теперь он глядел прямо на нее, и глаза его — холодные камни, блеснувшие вдруг янтарем, — были внимательны, а взгляд тяжел. И еще в этом взгляде была тоска.

Она моментально забыла, что собиралась соблазнить его. Она забыла даже, что стоит почти голая перед чужим, непонятным, пугающим мужиком. И ощущает его тоску, как собственную. Не зная причин, но кому важны причины?

— Иди, — повторил он.

— Я не хочу быть одна, — сказала она.

А чего она хочет, растерянно подумал Артем.

— Я не хочу быть одна, — повторила Ладка, и тогда он понял, что она имела в виду.

— Ты не одна, — возразил он, тоже имея в виду Эдика. — Ты не будешь одна. Потерпи немного.

— Я не хочу больше ждать!

Она ударила руками по его плечам и сжала их, и встряхнула, точно зная, что еще немного — и она пропала… Если он не поможет, не подхватит, не протянет навстречу рук.

— Пусти, — не шелохнувшись, сказал Артем.

— Нет!

Он замотал головой.

— Отойди от меня! Не трогай меня! Ты что? Не понимаешь?!

— Не понимаю! — в исступлении заорала она.

— Ну и дура! — рявкнул Артем, резко дернул ее и уронил на себя.

Она неловко брякнулась ему на живот и уставилась, не мигая, в глаза, в которых отражались ее собственные — испуганные, нетерпеливые.

— Дура! — с омерзением выговорил Артем. — Какая дура!

И стал покрывать ее лицо жесткими поцелуями. Задыхаясь, она искала его губы и бестолково, как слепой кутенок, тыкалась в разные стороны, а горло сводило судорога.

Но этого было мало, и его пальцы в сумасшедшей пляске понеслись по ее телу.

А в его голове разрасталась черная дыра — разрасталась до тех пор, пока не поглотила его всего без остатка. И тогда он вскочил, уронив табурет, и подтолкнул ее к стене.

Он жадно вбирал в себя детский пушок на скулах, розовые припухлости вокруг рта, влажную прядку, прилепившуюся к щеке, и грудью ощущал биение ее сердца.

А потом от прикосновения худенькой ладошки спина его взмокла, зрение и слух отказались ему служить, только пот струился между лопаток, и ноги подкашивались, и пришлось пристроить колено к стене, опереться на стену рукой и, кажется, что-то еще куда-то приладить.

Рубка качалась. Мир качался. Артем был уверен, что сошел с ума, но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Подвижная горячая спина у него под ладонями выгнулась струной, вспыхнула на горизонте сознания молния, и разрубила белый свет пополам. До — и после.

Она обессиленно висела у него на плечах, обхватив ногами могучие бедра, и еще пыталась целовать его взмокшие виски.

Ей казалось, она умерла, и снова родилась, и теперь — только теперь! — понимает, что значит — жить.

Жить, упираясь пятками в широкую спину. Жить, водя пальцами вдоль большого, квадратного лба, до боли втиснувшись ухом в стальное плечо, и слушать, как от груди поднимается жар его сердца.

— Тебе не тяжело? — тихо спросила она. Артем засмеялся.

— Ты легкая.

Только, конечно, все равно тяжело. Совсем не легко, нет!

Он только что занимался любовью с невестой своего лучшего друга. И мечтает о том, чтобы сделать это еще раз. Еще много раз на протяжении ближайшего столетья.

Вот как все запущено.

Может быть, похитить ее снова? Уже для себя самого.

Или сделать вид, что ничего особенного не произошло, привезти ее к Эдику, а потом тихо-мирно утопиться, не дожидаясь их свадьбы.

Или прямо сейчас с камнем на шее броситься в море, уповая на то, что одна она никогда не доберется до жениха! «Так не доставайся же ты никому»! — вот так примерно.

Вон сколько вариантов набралось. Выбирай.

Он постарался дышать ровней, но прямо перед носом была встрепанная макушка, и розовые пальчики что-то рисовали у него на лбу.

Вот бы застрелиться…

Вместо этого он спросил задумчиво:

— Хочешь искупаться?

— Ммм…

— Я тебе дельфинов покажу. Если повезет, конечно. — Артем не удержался и потерся щекой о мягкие пепельные вихры.

— А если не повезет? — спросила она и больно куснула его за грудь.

Артем поморщился, а потом улыбнулся неожиданной мысли. Теперь наверняка останется синяк, и можно будет встать перед зеркалом и разглядывать следы ее зубок у себя на груди.

— Так мы идем? — вскинула она голову.

— Я иду, — поправил он, — я иду, а ты едешь. Только учти, что я — старый и больной, так что плавать наперегонки мы не будем.

— А я и не собиралась!

— Еще как собиралась! — рассмеялся он. — Иначе чего ты так полыхаешь глазищами?!

— У меня не глазища, а глазки. Маленькие, серые глазки!

— Глазища! — возразил Артем, поднимаясь на палубу. — И стоит раскрыть их пошире, вон в ту сторону. Видишь?

— Ой! — сказала Ладка и спрыгнула с него. Там, куда он указал, атласно блестели на солнце черные спины дельфинов.

Она кинулась к борту и нетерпеливо оглянулась на Артема.

— Ты идешь?

Все просто отлично. Сверхъестественный секс, одно дыхание на двоих, утомленные ладони, скользящие по взмокшей спине, перекресток бессмысленных взглядов и — с трудом остывающие тела, сердечный галоп, плавно переходящий в трусцу.

Ну просто великолепно!

А дальше — больше. Лазурный берег вдали, освежающая прохлада волн, игривые улыбки, чашка кофе в постель — то есть, брр, чашка кофе на палубе, — ветер в волосах, легкие поцелуи, легкая болтовня и расставание — тоже легкое, когда пришвартуется яхта.

А разве нужно что-то еще?

Наверное, ей все же проще. В ее возрасте мимолетный секс — каким бы замечательным он ни был — вовсе не подразумевает последствий, а только все ту же чашку кофе и «позвони мне» на прощание.

А ему — тридцать с лишком, и он знает то, чего не знает она. Куда придет яхта.

Нужно запретить себе думать об этом. Резвиться на солнышке, смотреть на дельфинов…

— Что с тобой?

— Ничего.

— Тебе… не понравилось? — спросила она и отвернулась к дельфинам.

Ей никогда раньше не приходило в голову спрашивать у мужчин что-то подобное.

Может, потому, что раньше ее не волновало, нравится им или нет?

— Я уже говорил, что ты — дурочка?

— Нет, — она вытерла слезы. — Ты говорил, что я — дура! А это две большие разницы, как говорят в Одессе.

— Ты разве из Одессы? По-моему, ты с Луны. Какое-то воспоминание мелькнуло у него при этих словах. Вопрос, который нужно было задать. Или он на что-то должен ответить? Что-то совсем неясное. Мелькнуло, и пропало без следа.

— А почему я не зеленая? — удивилась Ладка. — Всем известно, что инопланетяне — зеленые!

Он потянул ее за руку, сдергивая с борта, ловко поймал и аккуратно постучал согнутым пальцем по ее лбу.

— Ты дурочка.

— Это я уже слышала. Может, скажешь что-нибудь новенькое?

Он сделал вид, что задумался. Она занялась разглядыванием физиономии, которая еще совсем недавно казалась такой устрашающей и равнодушной.

Разве?

Неужели не сразу она поняла, что эти губы не могут быть холодны и циничны, что они — добрые и насмешливые, как у мальчишки, и терпкие на вкус. Что эти безобразные шрамы — подтверждение его силы и храбрости, а не зловещее предупреждение наивным дурочкам вроде нее. Что сломанный нос суется куда попало не из любопытства, а потому что его хозяин так устроен — он вмешивается в любое дело, когда уверен, что может помочь. А уверен в этом — всегда. Теперь она поняла.

Он не смотрит людям в глаза. Помогает, спасает, участвует, но не смотрит в глаза, потому что боится чужой боли. Своей он не замечает, а сопереживание кажется ему слабостью. Это написано у него на лбу — крутом и упрямом.

— Почему ты соврала, что ты здесь проездом? — внезапно вспомнил Артем.

— Потому что я врунишка, — откликнулась она с кокетством, не вникая в смысл вопроса, а разглаживая морщинки возле его глаз. — Теперь ты поставишь меня в угол?

— Обязательно, — тут же согласился он.

Ладка тихо засмеялась ему в лицо, и все его мысли тут же выстроились гуськом, чтобы немедленно покинуть голову.

Он потянулся к ее губам, но Ладка извернулась и назидательно изрекла:

— Девушку надо добиваться!

— Иди сюда, — попросил он.

— За девушкой нужно ухаживать, водить в ресторан, дарить цветы и жемчужное колье.

— Ты забыла про норковую шубу!

— Точно! Где моя норковая шуба?

— Вероятно в магазине! Иди сюда, иначе она там и останется. — Он скрутил ее, сжал ладонью затылок и притянул к себе, и несколько секунд сосредоточенно смотрел, как плавится на солнце серебро ее глаз.

Его взгляд привел Ладку в замешательство.

— Что?

— Ничего.

Она же наверняка спрашивает просто так. Ей вовсе не хочется знать правду. Правду о том, что он — друг ее жениха. Правду о том, что он везет ее к нему. Правду о том, что бывает счастье и боль — одновременно.

Да и зачем ей знать?

— Как тебя зовут? — спросила она неожиданно. Самое время для знакомства.

Ну вот, сейчас все откроется.

— Меня зовут Артем… — Надо было продолжать, и он продолжил: — Мы с Эдуардом друзья и… — Он все-таки заставил себя посмотреть на нее.

Чего он ждал?

Слезливого раскаяния? Истерики?

Она смотрела спокойно и ясно. Лишь губу слегка прикусила, словно раздумывала или сосредоточенно вспоминала что-то.

Он пришел в бешенство.

Почему, черт возьми, ему приходится мысленно извиваться от стыда, обвинять себя в предательстве, сгорать в муках совести, придумывать нелепые оправдания, строить планы бегства — на Луну, например! А ей — хоть бы что. Теперь она все знает, и ничего не изменилось.

Неужели в ее действительности считается нормальным, когда накануне свадьбы невеста спит с другом жениха?! И не просто спит, черт побери все на свете! А глядит в глаза с восхищением, нежно гладит его шрамы, сопит ему в ухо, задает дурацкие вопросы — и все это так, словно на самом деле он… важен ей.

— И? — недоуменно пискнула Лада. — Ты же еще что-то хотел сказать. Вы с Эдуардом друзья, и что?

— Этого мало? — с тихим отвращением спросил он.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Сенька со Степкой тоже его друзья, подумал Артем. Они, конечно, сделали потрясающую глупость, похитив ее. Они просто идиоты! И вся эта затея с возвращением блудной невесты к алтарю — редкостный кретинизм!

Но они, по крайней мере, с ней не спали!

Они не скрипели зубами, не стонали, не чертыхались отчаянно, не глядели завороженно в дымчатые глаза, не выводили пальцем круги вокруг маленького аккуратного пупка, не…

Вот это вспоминать вообще нельзя! Никогда!

— Значит, не понимаешь? — Тяжелым взглядом он уперся ей в переносицу, и Ладка наконец-то опомнилась, догадавшись, что говорит он о чем-то важном.

Пожалуй, о самом важном.

— Артем… — его имя застряло в горле, и не сразу вырвалось наружу. — Артем, я, правда, не понимаю.

— Мы едем к нему. Вернее, это ты к нему едешь. А я тебя везу. Теперь понятно?

Его лицо, приблизившееся в одну секунду, было страшным и абсолютно белым. В зрачках мелькнула злость, и Ладка вдруг поняла, что он сейчас ударит ее.

Господи, — да за что же?!

Он не ударил. Он шваркнул ребром ладони по борту, пнул скамейку и быстро сбежал по лестнице в каюту.

В Сочи

Они встретились у стоянки, где Степа вчера оставил машину. Лица у обоих были словно надутые до предела воздушные шарики, готовые вот-вот то ли лопнуть, то ли взмыть к небесам.

— Хорошо провел время? — усмехнулся Сенька. — Не то слово, — в тон ответил брат, — ты вроде тоже не кирпичи грузил.

Довольно похохатывая, они попинались плечами и пошли к машине.

— А не рано мы собрались-то? — мимоходом задумался Степа. — Ты бы позвонил Темычу, уточнил бы.

— Вот сам и звони, — отозвался Сенька, — а я еще жить хочу.

— Вряд ли он грохнет тебя по телефону, — хмыкнул брат, — хотя, конечно, вопли его слушать не слишком приятно. Может, Эдика наберем?

— Если Темыч уже приехал, Эдику не до нас, — мудро заметил Семен, — а если не приехал, то и говорить не о чем. Давай уж, как решили, на месте разберемся. И Темыч к тому времени остынет.

Темыч остынет, Эдик освоится со свалившимся счастьем и проникнется к друзьям-близнецам неземной благодарностью, и воздвигнет им памятник.

— Ну, трогай, — потер ладони Семен, но тут на заднем сиденье зазвонил телефон, и братья синхронно развернулись.

Потом посмотрели друг на друга в недоумении.

— У меня сотовый при себе, — важно сообщил Сенька, — а твой где?

— Ты же мне звонил тыщу раз с утра, чего спрашиваешь? — рассердился Степан. — Вот!

Он вытащил из кармана мобильник и потряс у брата перед носом.

— Молодец, — похвалил тот, — а чей же тогда там?

— Может, достать и посмотреть? — язвительно скривился Семен и, перегнувшись, стал шарить по сиденьям и по полу. И выудил потертый, тощий рюкзачок, внутри которого звенело и вибрировало.

— Что это? — брезгливо осведомился братец. Сенька матюгнулся, уже зная — что.

— Может, она сама звонит, а? — выразил он робкую надежду. — Может, уже все чики-пуки, и теперь ей понадобился телефон.

— Чики, твою мать! — завопил Степа, только теперь догадавшийся в чем дело. — Ты почему вчера мне про рюкзак не сказал?

— А что такого особенно страшного приключилось? — удивился Сенька. — Ну, осталась она без мобильника, так это же хорошо, а то бы позвонила ночью в ментуру, и мы бы сейчас здесь не сидели. Между прочим, это ты вчера оставил ее без присмотра!

Степан возмущенно подвигал бровями и в свою очередь обвинил брата в малодушии, проявленном задолго до завершения операции.

Телефон все звонил и дрожал.

— А если они не доплыли еще? — почему-то шепотом высказался Сенька. — А если это ее родичи звонят, беспокоятся?

— Раньше надо было думать, — проскрипел Степа, сердясь, что про семейство Глафиры они и вовсе не подумали, и не подстраховались на тот случай, если родственники станут ее искать.

Вот болваны!

…Но дуракам и вправду везет. Признавать себя таковыми, конечно, не слишком приятно, однако других объяснений успеху не было. Они допустили кучу промахов, ничего толком не предусмотрели, понадеялись на «авось», и — все получилось. Или почти получилось, потому как неизвестно, приплыл Темыч или еще нет.

А телефон не смолкал.

— Ответь, — Сенька сунул трубку брату в ладонь.

— Почему я? Ты его нашел.

— Не устраивай детский сад, отвечай!

— И что я скажу? И зачем? Может, подождем, и он сам успокоится?

Семен досадливо почесал за ухом и выхватил телефон обратно.

Лучше ответить и по ходу дела сообразить, что говорить, чем ждать, пока неведомые родственники — или кому там понадобилась Глафира?! — поднимут тревогу.

— Алле? — пропищал он, зажав нос двумя пальцами.

Степан при этом многозначительно закатил глаза. Артист погорелого театра!

— Ты что это? — услыхал Сенька веселый мужской голос. — Дрыхнешь? Или простыла? Как там погодка-то?

Это риторический вопрос или надо отвечать? Семен с тоской покосился на Степана, который и не думал помогать.

Вот блин! Надо было выкинуть этот телефон к чертовой матери, а Глафире новый купить!

— Как приз-то? — надрывался невидимый собеседник, с каждой секундой все более веселясь. — Получила уже? Не обижаешься? Эй, ты заснула, сестрица?

Ситуация немного прояснилась. Стало быть, у Глафиры есть брат, которому приспичило звонить с утра пораньше и выяснять, получила ли она какой-то приз и что там с погодой на Черноморском побережье. Вот любознательный малый!

— Кхе, кхе, — сказал Сенька мимо трубки и зажал нос поплотней, — не, я не сплю, я тебя слушаю.

— Что-то мне твой голос не нравится, — заволновался родственник невесты, — ты точно нормально себя чувствуешь? Что мне родителям-то сказать? Они, кстати, шлют тебе большой привет и спрашивают, купила ли ты обратный билет?

— Угу, — откликнулся Семен.

— Значит, не купила, — вздохнули на том конце провода, но тут же снова оживились, — а знаешь, кто тебе еще привет передает? Томка!

Семен не знал, что следует предпринять после этого заявления, в котором звучал щенячий восторг. То ли он теперь должен разделить эту безграничную радость, то ли просто передать неизвестной Томке пламенный привет.

— Знаешь, — неожиданно собеседник перешел на шепот, — мы, наверное, поженимся. Я еще не придумал, как ей сказать, но уже все решил. Слышишь, сестренка? И где только мои глаза были все это время?

Вот этого Сенька точно не знал, поэтому снова промолчал.

— Ладно, что-то я того… разболтался. У тебя деньги-то на счету остались?

— Угу.

— А на билет есть? Сегодня же купи, ладно? Все-таки у тебя работа, ты не забыла? Тебя отпустили только на неделю.

Дав еще парочку ценных указаний и бросив в трубку «целую», братишка отключился. Сенька задумчиво потер телефоном переносицу.

— Что-то мне это не нравится.

— Еще бы, — усмехнулся Степан, — обманывать всегда неприятно. Но вообще-то все прошло отлично. Теперь братец успокоился и на поиски пропавшей сестрицы не помчится. Поехали.

— Погоди. Мне кажется, мы с тобой что-то напортачили.

— В смысле?

Семен посмотрел на трубку, потыкал какие-то клавиши и затем долго изучал определившийся номер, с которого звонил развеселый Глафирин братец.

— Теперь ты знаешь его телефон, — прокомментировал Степа, — и что с того? Станешь звонить по ночам и дышать в трубку?

— Не язви. Все очень серьезно. Он звонил черт знает откуда. Смотри, код совсем незнакомый. Восемьдесят четыре двенадцать — это не Питер, ли? — Семен закусил губу, и тут же ответил себе: — Нет, Питер — это восемьсот двенадцать. Да не важно! Этот братишка не местный, ясно?

— Ну и что?

— А то. Он велел ей купить билет и возвращаться домой. Разве Глафира живет не в Сочи?

От изумления Степан даже приоткрыл рот.

— Давай не будем гадать, — предложил он через некоторое время. — Давай поедем все-таки и выясним на месте…

— Выясним мы! А вдруг эта девчонка вовсе не Глафира? Что тогда делать?

— Как не Глафира? А кто же это, если не Глафира? Ты что вообще несешь? Может, она действительно то здесь, то в другом городе живет. А что? Такое на каждом шагу встречается!

Сенька в большом раздражении стукнул себя по колену.

— Он и по имени-то ее не называл!

— Перезвони и спроси, как зовут его сестру, — посоветовал Степан.

— Давай лучше звонить Темычу, — тусклым голосом решил Сенька.

— Да ты что!

— А то! Мало ли что! Как мы им теперь на глаза-то покажемся?

— Хватит ныть! Не могли мы так ошибиться, понимаешь, не могли! И что ты Темычу скажешь, а? Чтобы он в паспорт ей заглянул?

Сенька очумело захлопал глазами. Конечно! Паспорт, вот как просто!

Отпихнув брата, Семен полез за отброшенным в угол рюкзаком. Вынув на свет божий расческу, влажный купальник, маленький изящный кошелек и полотенце, он растерянно протянул:

— И все?

Учитывая, что девицу они похитили в разгар рабочего дня, содержимое рюкзака было скудноватым. Где, спрашивается, пухлый блокнот, куда следует записывать указания шефа? Ключи от сейфа и офиса? Ноутбук? Ладно, допустим, до ноутбука она еще не доросла, но хоть косметичку-то секретарша должна была носить с собой. Без нее ж ни одна женщина обойтись не может!

Купальник и полотенце тоже настораживали.

— Ничего не понимаю, — пробурчал Сенька, — как же так?

— Дай сюда!

Оставались еще карманы рюкзака.

Но там обнаружилась только пыль, несколько монет и старый-престарый, мятый-перемятый троллейбусный билет.

Степан разгладил его и стал внимательно изучать.

— Лупу дать? — осведомился братишка.

— Иди к черту! Слушай, я у нас таких билетов сроду не видел!

— А я что говорю! — Семен схватился за голову. — Мы украли какую-то неизвестную школьницу! Нам крышка!

— Не вопи! Почему сразу — школьницу? Может, Глафира просто не все рассказала Эдику. Может, она только собирается сюда переезжать, потому и работу бросать не хотела, может, только-только устроилась.

Хорошее объяснение. Только неправдоподобное.

— Нету документов? — печально уточнил Семен.

Степа сосредоточенно ощупал рюкзак. Ну вот, конечно! Да никак эта девица — агент разведывательных служб! У рюкзака-то — двойное дно! Снизу едва заметный шнурочек потянешь, и открывается еще один карман.

— Вот! — торжественно изрек Степа и потряс в воздухе бордовой книжечкой в целлофане.