Дедушка Парпи хочет купить пушку

Дядюшка Туран и Разык-ака ходили из дома в дом и собирали для бойцов всякую всячину: сушёные фрукты, рукавицы, шерстяные носки, шапки. А мы, дети, ходили за ними, чтобы посмотреть, кто что даст и сколько. Очередь дошла до Парпибобо.

– Иные жалеют горсточку червивого урюка, – начал издалека Разык-ака, – тогда как один ташкентец купил для наших доблестных воинов целый танк!

– Погоди, объясни вначале, что это такое – танк?

– Танком называют трактор, который воюет.

– Ёпирай[15], неужто и трактор может воевать?!

– Может, – подтвердил дядюшка Туран. – Один старик, вашего возраста, на все свои сбережения купил самолёт.

– Айриплан? – удивился дед.

– Да, айриплан.

– Неужели государство разрешает покупать такие вещи?

– Разрешает, – твёрдо ответил дядюшка Туран. – Вот бы вы купили для своих сыновей пушку и послали на фронт!..

Парпи-бобо постоял в некотором раздумье, покусывая кончик бороды, потом махнул рукой:

– Брось ты такие разговоры, Туран! Сейчас на нашем базаре стоящих щипцов для углей не найдёшь, не то что пушку!

– А вы сдайте государству денежки, а уж государство найдёт, где купить пушку! – подлил масла в огонь Разык-ака.

Парпи-бобо выпустил изо рта кончик бороды.

– Хош, а сколько берут за приличную пушку?

– Сто тысяч, – сказал Разык-ака, не моргнув глазом. Дед только и произнёс: «А?!»

– А вы как думали? Пушка – это вам не праща, которой камешки мечут в воробьев!

– Разык, послушай меня. А нельзя ли как-нибудь подешевле купить? Может, подержанную какую…

Разык-ака пожал плечами, пошёл из двора.

– А никто вас и не заставляет покупать пушку. Спасибо и за этот изюм, дедушка. Сказал же вам, иные и того жалеют.

– Ладно, на этот счёт я ещё должен посоветоваться со старухой, – пробормотал дедушка Парпи, направляясь к себе.

Тётушка Тухта стирала во дворе. Дед близко подошёл к ней, постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом сказал, что в нынешней войне нельзя и шагу ступить без пушки, что без пушек победы нам не видать как своих ушей. В заключение добавил, что и Куршермата в своё время удалось выгнать из крепости исключительно благодаря пушкам, что очень сильное это оружие – пушка.

– Знаю, знаю, она стреляет железными шарами, – равнодушно ответила тётушка, продолжая стирать.

Дедушка промолчал, почему-то отошёл к калитке (кто знает, может, готовил путь к отступлению, если старуха кинется драться?) и оттуда крикнул:

– Жена, эй, жена!

– Чего орёшь, не глухая ведь. Чего надо? – Тётушка даже не подняла головы.

– Я хочу купить для своих сыновей пушку!

Нет, тётушка не вскочила, не погналась за мужем.

– Моим сыновьям государство само купит пушку, – сказала она спокойненько.

Дедушка осмелел, подошёл поближе.

– Нет, государство не может каждому покупать пушку. У него денег не хватит.

– У государства есть заводы, что изготовляют деньги, и это не твоя забота, – обрезала она. – Ты иди лучше в дом, тки свою бязь.

– Тот завод, который изготовляет деньги, говорят, неделю тому назад попал в руки неприятеля, – нашёлся-таки дедушка.

Тётушка перестала стирать, задумалась.

– Сколько же стоит твоя пушка?

– Ариф, сынок, скажи ты, сколько она стоит! – попросил дед меня. – Ты ведь слышал.

– Сто тысяч! – поспешно выкрикнул я.

– Че-го-о? – начала медленно подниматься тётушка. – Повтори-ка, сынок, Арифджан, может, я ослышалась?

– Нет, не ослышались, – успокоил я её. – Сто тысяч.

– А ты что, думала, это тебе праща, чтоб метать камешки в воробьев? – рассердился бобо. – Её, знаешь, из чёрной стали отливают!

– Что-то у тебя с мозгами не в порядке, старик. Откуда возьмёшь столько денег-то?!

– Бог даст, найду!

Парпи-бобо у нас мастер убеждать, он так частил, что тётушка Тухта слова не могла вставить. С его слов получалось, что без пушки войну мы никак не выиграем. Вернутся домой трое сыновей тётушки или нет, тоже зависело от пушки. Чем быстрее дедушкина пушка окажется на поле битвы, тем быстрее вернутся домой все триста парней, ушедших на фронт, да и голод, который всё больше даёт о себе знать, сгинет, как только пушка будет куплена и отправлена в Россию.

– Ладно, делай что хочешь. Тебе видней, – сдалась тётушка.

Парпи-бобо не умел считать денег, поэтому наутро, отправляясь на базар, он взял меня с собой. Мы погрузили на арбу, которую дед выпросил в колхозе, два мешка изюма, три мешка сушёного урюка, четыре мешка джугары. Здоровый битюг быстро доставил нас в райцентр. Базарные покупатели будто только нашего появления и ждали: мгновенно разобрали весь наш товар.

В среду на базар мы погнали корову и телка. Неплохо продали и стог клевера, сушившийся на крыше. Свалили вырученные деньги в кучу, сосчитали. Нужной суммы не было.

– Что будем делать? – повернулся дедушка ко мне. Я, конечно, не знал, пожал плечами. – У тётушки есть вещички… – раздумчиво проговорил бобо. – Готовилась женить твоих дядьёв. Отрезы бекасама, атласа, шёлка… Только не даст старуха.

– А если попросить хорошенько?

– Всё равно не даст, – покачал головой дед. – Если вот взять незаметно…

– Вы хотите сказать, если украсть?

– Ну, поплачет малость, успокоится…

– Не знаю, – опять пожал я плечами, невольно оглянулся на тётушку, что сидела поодаль во дворе. Она слышала, что ли, нашу беседу, поднялась с места и ушла в дом. Через какое-то время вышла с узлом в руке, бросила перед нами. В нём были заготовленные к свадьбе Дехканбая-аки подарки. «Дети мои вернутся – уж я сумею их женить!» – смахнула слезу тётушка.

В воскресенье мы распродали и эти вещи. Денег опять было недостаточно. На этот раз дедушка Парпи взъярился на меня: «Ты, пустая башка, не будь растяпой: считай получше, много бумажек несчитанными проскакивают у тебя меж пальцев!» Я пересчитал. Всё было верно.

– Ты смотри, целый хурджин[16] денег и то не хватает, а?! – удивился дед.

– Не хватает, – осторожно согласился я, боясь, как бы он опять не накинулся на меня.

– Сколько же у нас не хватает? – переспросил дед.

– Десять тысяч.

– Что же теперь делать-то, и продавать вроде больше нечего.

– Может, возьмём в долг?

– Разве что у Мели-ростовщика? – спросил бобо, уставясь на меня.

Правда, у кого и найдёшь деньги, как не у Мели-ака?! Вот у кого куча денег! Говорят, он не может спать ночами дома: денежная вонь гонит его прочь. Дедушка Парпи недолюбливает Мели-аку, вернее, просто ненавидит, да и мало кто любит его в кишлаке. Не любят, но обращаются к нему, раз другого выхода нет.

Когда мы вошли, Мели-ростовщик что-то писал в толстой тетради, рядом лежали деревянные счёты.

Ростовщик был низкий человечек с толстым круглым лицом, широким лбом, курносый; редкая борода его казалась выщипанной, подбородок обрубленный. Животище у него был что надо, когда Мели-ака садился, он превращался в туго набитый, поставленный стоймя мешок. Странный человек этот Мели-ака. Порой, когда он рассказывает интересные вещи и смешит всех, считаешь его душой общества. Иногда молчит, точно отнялся язык. Очень любит клясться. Через каждое слово вставляет: «Пусть накажет меня святая могила».

Сегодня, по-видимому, у него было хорошее настроение: встретил нас как почётных гостей, не знал, куда усадить. Но, узнав, за чем мы пришли, вмиг посуровел.

– Денег нет, убей меня святая могила, – вздохнул он.

– Побойся бога, Мели! – Дед принялся его уговаривать.

– Дядя Парпи, вы всеми уважаемый человек, знали моего отца, вам я готов сердце отдать. Если бы у меня были деньги, убей меня бог, ту пушку я купил бы сам!

– Я тебе верну те деньги в двойном размере.

– Я же сказал вам, что у меня самого денег нет.

– Тогда найди где хочешь.

– Но тот человек навряд ли согласится дать денег на ваших условиях, убей меня святая могила.

– На каких же он согласится, интересно?

– Боюсь, запросит в тройном размере.

– Передай тому человеку, что я согласен! – вскричал дедушка вне себя от радости. Но и после этого ростовщик долго препирался с бобо, клялся, что такому человеку, как дядюшка Парпи, который хоронил его родного отца, будь у него деньги, насовсем, без возврата, отдал бы десять тысяч рублей. Потом еле поднял свой животище, постанывая, как объевшаяся клевера корова, вышел из дома и пропал на целый час, а может, и больше. За это время можно было сварить плов и съесть его без остатка. Наконец он вернулся, всё так же ойкая и постанывая, бросил перед дедом пачку денег.

– Еле уговорил проклятого!

По приказу дедушки я пересчитал деньги. Надо сказать, я это сделал за секунды, до того натренировался считать деньги.

– Не хватает трёхсот рублей, – объявил я. Мели-ака не поверил мне, пересчитал деньги сам. «Вот гад, а, вот кровопийца, и тут надул меня, бедного!» – выругался он, но добавить нехватающие триста рублей отказался наотрез.

– Хотите – берите, хотите – нет, терпеть ущерб я не намерен! – заявил он, запихивая деньги в карман.

Дедушка поспешно остановил его:

– Ладно, ладно, давай сколько есть.

На другой день мы набили хурджин деньгами, пошли в правление колхоза. Председатель не стал принимать их, посоветовал везти в район, сказав, что наш поступок высоко оценит начальство. Колхозному счетоводу велел ехать с нами.

В военном комиссариате нас встретил знакомый нам уже русский командир. Узнав, в чём дело, он привёл другого командира. Тот тоже был русским, но очень хорошо говорил по-узбекски. Он обнял деда, расцеловал.

– Спасибо, аксакал[17]. Нет, войну мы не проиграем, покуда у нас есть такие отцы, как вы, и воины, похожие на этого парнишку. – Командир указал на меня.

Деньги мы сдали с письмом, которое сочинили ещё загодя. Вот какие, между прочим, были там слова: «Из этой пушки, купленной на деньги уста[18] Парпи из кишлака большой Тагоб, пусть стреляют метко его сыновья-бойцы Анарбай, Бурибай и Дехканбай, а также его племянник по отцовской линии Мирзапалван сын Ахмадпалвана…»

Султан сбивается с пути

После ухода отца на фронт мама стала к нам ещё внимательнее.

– Как бы то ни было, школу не бросайте, – говорила она, – о том же просил ваш отец.

Обычно я встаю с зарёю и, если мама работает в ночную, отвожу Амана с Рабинисой в поле. Потом возвращаюсь домой и вместе с Усманом, Зулейхой и Султаном иду в школу. Усман хоть и заканчивает первый класс, до сих пор не знает букв. Садится в уголке и давай рисовать. Зулейха учится хорошо. А Султан… тот совсем от рук отбился. В этом году я ни разу не видел, чтобы в школу он пошёл с сумкой, да и пусто в сумке той: Султан все свои книжки и тетради то ли продал, то ли выменял на хлеб или фрукты. Короче, в школу он ходит развлечься, а ещё вернее, ради той пол-лепёшки, которую там дают. На уроках полулежит на задней парте, дрыхнет.

– Почему ты не можешь учиться по-человечески? – спрашиваю я его иногда горестно.

– Как же ещё учиться?! – шумит Султан. – Хожу же я каждый день!..

– Но ты вечно получаешь двойки!

– А что я могу поделать, если учителя других отметок не ставят!

С уходом отца на фронт Султан совсем перестал помогать мне по хозяйству. Если я прошу его что-нибудь сделать, он огрызается: «Ключи от амбара у тебя, а работать будем мы?!» Раз доверил ему эти ключи, потом сам пожалел.

В амбаре хранился кусок засоленного мяса. Так Султан собрал дружков-приятелей, пошли они на пустырь за оврагом и сделали шашлыки из мяса. Попробовал я пожаловаться на него маме, но он и её не стал слушать.

– А сами, а сами… – Султан отбежал к порогу, чтоб легче было дать дёру и закончил: – Целыми днями на поле пропадаете.

– Ну и что? Я работаю…

– Женщина должна сидеть дома, смотреть за хозяйством, за детьми, понятно?!

– Вай, да что ты болтаешь, чтоб язык тебе вороны выклевали. Кто это научил тебя такие вещи говорить?

– Никто, я сам научился!

– Не-ет, ты с чьего-то голоса поёшь!..

– Нет, я сам всё знаю. У женщины в руках не руль трактора, а коровье вымя глядится, понятно! Отдайте нас в детдом, и то лучше будет! Вот посмотрите на мои сапоги – портянки вылезают. Женщины проходу не дают, говорят: «Лучше бы ваша мама за вами смотрела, чем пестовать это грохочущее чудовище!»

– Подожди, сынок, подожди… – умоляла мама, – скажи, кто тебе так сказал?

– Не скажу! – Султан со всей мочи хлопнул дверью.

Мама, конечно, никак не ждала от Султана такой выходки. Побледнела как полотно, застыла как изваяние. Всего этого Султан, по-видимому, наслышался от соседок. Вот ведь люди, впутали в свои пересуды ребёнка. Идёт война, все должны работать не жалея себя: ни мужчины, ни женщины, а они такие разговоры ведут, что просто стыдно.

Мама всё ещё стояла, бледная, посреди комнаты, глаза её были полуприкрыты.

– Арифджан! – позвала она вдруг, придя в себя.

– Да, мама.

– Поди сюда, сынок. – Я прильнул головой к тёплой материнской груди. Мама поцеловала меня в лоб, погладила грубыми руками плечи. – Ты-то у меня умненький, всё понимаешь, верно?

– Понимаю, мамочка.

– И война, вот увидишь, кончится, и папа вернётся, – вздохнула мама. – Сдам я тогда трактор парням, вернувшимся с войны, займусь домом, верно, сынок?

– Да, мама.

– Вот тогда я отмою вас, обстираю, будете ходить у меня чистенькими, опрятненькими, верно, сынок?

– Вы не обращайте внимания на эти разговоры, мама.

– Умница мой! – Мама опять поцеловала меня.

В поле она отправилась в тот день нехотя. У ворот стоял хмурый Султан. Мама его тоже притянула к себе, как ни в чём не бывало поцеловала в лоб. «Не обижай брата, слушайся его, – сказала она тихо. – В воскресенье куплю тебе новые сапоги…»

Короче говоря, Султан стал грубым, до невозможности ленивым, грязным, точно не мылся от самого рождения. Шея его стала похожа – поверите ли? – на голенище старого сапога. «Пойди умойся!» – говорю я. А он: «Так завтра опять буду грязным». Сегодня он опять с утра расстроил меня. Уводя спозаранку Рабинису и Амана на поле, к маме, я велел Султану к моему приходу вскипятить чаю. Вернувшись домой, увидел, что очаг даже не разожжён. Султан сладко спит.

Я поставил чайдуш[19] на огонь, открыл казан… и обомлел. Четырёх лепёшек, которые мама оставила нам на день, не было. Я растолкал брата, весь дрожа от негодования.

– Кто съел лепёшки?

– Я, – нехотя открыл глаза Султан.

– Почему съел?

– Был голодным, потому и съел, – потянулся он лениво.

– Но ведь ты один съел шавлю[20], что приносила вечером тётушка Тухта!

– Ну и что? Утром тоже есть хочется! – С этими словами Султан собрался и ушёл в школу. Так мы: Усман, Зулейха и я – остались без завтрака. Что делать? Взяли по горсточке изюма и отправились в школу. Признаться, в последнее время и в школе стало неинтересно. Да и трудно назвать учёбой то, чем мы занимаемся. Раньше тринадцать-четырнадцать классов бывали переполненными, а сейчас все ученики свободно вмещаются в двух небольших классах. Раньше мы сидели по шесть часов на уроках, мозги чуть не разжижались от наук, а теперь в самые удачные дни бывает два или три урока. В остальное время гоняем собак. Учителя наши все ушли на фронт, кроме дядюшки Разыка, ни одного мужчины во всей школе. Наша Рахима-апа обычно заходит в класс, делит доску мелом пополам, слева записывает упражнения по русскому языку для младших классов, справа – примеры по арифметике для старших. И всё. Класс на голове ходит, шум, гам, борьба, драка, а учительница сидит в уголочке, читает и перечитывает письмо от мужа или сама ему пишет, роняя на стол крупные капли слёз. Уроки Рузихан-апы проходят иначе. Она от звонка до звонка занята наведением порядка в классе, только и знает нотации читать. Нас это особо не огорчает. Большинство приходит в школу, чтобы получить пол-лепешки из джугары на завтрак и две картофелины на обед.

Дядюшка Разык преподаёт военное дело. Вот его-то уроки проходят интересно. Потому что большей частью Разык-ака интересные истории рассказывает, иногда мы рассказываем.

С Султаном не можем поладить ни я с мамой, ни школа. Нет, чтоб играть себе, есть что дают, – изводит нас напропалую. И главное, нечист на руку стал. Вчера, например, я растолок на ступе чашу кукурузы, думал похлёбку сварить, так знаете, Султан втихую слопал её в сыром виде. Что мне с ним теперь делать? Как направить братишку своего на истинный путь, ума не приложу.

Драка за безымянную высоту

После большой переменки девочек отпустили домой. Они все признаны негодными к военному делу. Случай такой был. Однажды Разык-ака решил провести занятие под названием «Штурм». На этом занятии наши девочки так вошли в раж, что исцарапали друг дружку, волосы повырывали, платья изодрали, даже по пути домой не успокоились, продолжали «битву». Потому-то они и не допускаются теперь на военное дело.

Мы собрались в помещении шестого «А». Мы – это учащиеся семи классов, с первого по седьмой. Учителя не было несколько минут. Тут такое поднялось, что хоть мёртвых выноси. Хорошо, в коридоре заскрипели, как несмазанная арба, костыли Разыка-аки.

– Что за шум? – постучал он ими о порог.

В классе вмиг установилась тишина. Дядюшка Разык прошёл за учительский стол, сел, оглядел класс, потом вынул из-за пазухи сложенную пополам тетрадку, протянул Хамрокулу.

– На, запиши присутствующих. Хамрокул всегда сидит за первой партой в ожидании вот таких поручений. Его хлебом не корми – дай поручение. Он с готовностью схватил мятую тетрадку.

– Что мы проходили на прошлом уроке? Трудно бедному Разыку-аке, очень трудно: как он вернулся с фронта безногим, жена тотчас бросила его. У него в кишлаке никого нет, один как перст. И хижина его пуста, неуютна. Старенькая войлочная кошма, прокопчённый чайдуш, чайник с отбитым носиком – вот и всё хозяйство. К тому же у Разыка-аки нет одной ноги, говорят, хотя ноги-то и нет, она у него болит и ноет ночами в том самом месте, где отрезана. У него и рука правая плохо слушается… Ох трудно, тяжко человеку. И мы… знаем, незлой он, покладистый, щедрый, любит посмеяться, а вот от недобрых шуток своих мы не можем удержаться…

Гляжу, мой братик Усман руку поднимает. «Можно, я скажу, что проходили?» – спрашивает тихо так, почти шёпотом. Но учитель хорошо расслышал его.

– Скажи, – попросил он.

– Разведчик… – начал поспешно Усман и замолк, словно забыл, что хотел сказать.

– Ну-ну, каким должен быть разведчик?

– Смелым…

– Ещё?

– Находчивым.

– Ещё?

– Кошка… – задумался Усман. По классу прошелестел едва слышный смех.

Разык-ака улыбнулся:

– Ты хочешь сказать, должен быть ловким, как кошка?

Усман обрадовано кивнул. Учитель велел Хамрокулу поставить ему пятёрку.

– Теперь, дети, перейдём к новому материалу…

Но ребята зашумели, застучали крышками парт, требуя рассказать анекдот, как Насреддин воевал на фронте. Я тоже присоединился к ним. Потому что знаю: дядюшка Разык лучший рассказчик в деревне. Когда он начинает в кругу взрослых «травить анекдоты», все покатываются со смеху. Если мы не воспользуемся случаем сейчас, потом, возможно, будет поздно.

– Да, да, давайте анекдот!

– Без Насреддина мы не успокоимся!

– Ну ладно… – махнул рукой учитель. И хитро прищурился, как обычно делал перед тем, как рассказать анекдот. – Муллу Насреддина призвали в армию. Командир начал учить новобранцев кидать гранату, колоть штыком и обороняться. Одно время глядит, Ходжа лёг ничком на дне окопа и лежит себе. «Афанди, вы что там валяетесь?» – поинтересовался командир. «Я учусь умирать», – ответил Насреддин.

Посмеялись. Разык-ака начал урок. Сегодня сорок два воина должны прорвать оборонительную линию противника и занять безымянную высоту. Учитель с таким увлечением показывал нам, как атаковать, как защищаться в штыковом бою, кидать гранату, что мы на время забыли про голод и почувствовали себя настоящими солдатами.

– Вста-ать! – закричал вдруг Разык-ака. Мы повскакали с мест, крича и толкаясь, бросились из класса, построились на школьном дворе. У нас на вооружении сорок деревянных винтовок, десять гранат и два пулемёта, внешне не отличающихся от настоящих. Изображая ртом выстрелы или взрыв, можно истребить несметное количество фашистов.

– Лицом к дувалу[21] Мухтарали-аки! – скомандовал командир школьного войска. Мы повернулись к стене Мухтарали-аки, то есть направо. Распределили роли: правому ряду выпало защищать высоту, левому – штурмовать. Командиром защитников назначили Хайита Башку, атакующих – верите ли?! – меня. Поделили оружие.

– К высоте номер один ша-го-ом марш! Мы зашагали, громко печатая шаг. Чем не воины?!

– Раз-два-три! – пытается командовать в такт нашим шагам Разык-ака.

– В единстве сила наша! – выкрикивает кто-то.

– Расправь крылья для полёта! – откликается другой.

– Мало ел каши! – острит третий. Командир наш прыгает на костылях, едва поспевая за нами.

Метрах в трёхстах от нашей школы расположена небольшая высота. На предыдущих уроках мы вырыли вокруг неё настоящие окопы, соорудили площадки для установки пулемётов.

Тут мы и остановились. Командир ещё раз пояснил нашу задачу и закончил так:

– И защитники и атакующие должны бороться за эту высоту так, чтобы врагу не достался этот драгоценный кусок нашей Родины. Задача ясна?

– Ясна! – заорали мы.

– У меня вопрос! – поднял руку Акрам.

– Давай.

– Будет ли выдана двойная норма картошки тому, кто отличится в бою?

– Будет выдана.

Мы заняли свои места: неприятель залёг в окопах, выставив на нас дула винтовок и пулемётов. Я со своими молодцами залёг у подножия высоты.

В небо взвилась ракета – белая тряпка, в которую завёрнут камень. По правилам, мы должны были открыть огонь из всех родов оружия, но вдруг мимо меня мелькнул с криком «ур-ря!» Усман, понёсся к неприятельским позициям. С той стороны раздались беспорядочные выстрелы. Командир школьного войска, взобравшийся на высоту, закричал:

– Усман, ты погиб!

– Нет, не погиб! – ответил тот.

– Падай, ты расстрелян в упор!

– Не попало в меня ничего, убей меня бог!

– Падай, тебе говорят!

Мне очень жалко стало братишку, нет, не потому, что его расстреляли, я помнил, что всё это игра, просто я знал, почему он побежал первым. Усман хотел отличиться в бою, завоевать двойную норму картошки, но теперь убит раньше времени. Я прополз метров сто, вскочил на ноги:

– Вперёд, за Родину!

Мы ринулись во вражеские окопы. Вначале мы фехтовали ружьями, потом почему-то отбросили их и пошло-понесло на кулаках. Враги и свои смешались, пыль столбом, крики. Кто борется, кто валтузит друг друга, кто катается по земле, обнявшись с неприятелем.

– Пора вам отступать! – надрываюсь я.

– Держи карман! – отвечают мне.

А драка продолжается, доносятся крики:

– Отпусти, отпусти, задушишь!..

– Сейчас я тебе в рот кляп затолкаю, чёрт!

– Вот тебе, фашисту, вот!

Передо мной вдруг вырос наш Султан (он был в неприятельских рядах), тигром вцепился в меня. А он знаете какой сильный?! Я стараюсь и так и эдак – никак не могу выбраться из-под него.

– Дурак, отпусти!

– Отдай ключи от амбара – отпущу!

– Отпусти, говорят!

– Ключи отдай!

К счастью, в этот миг командир школьного войска застучал в дырявый медный таз – сигнал к отходу. И вовремя, не то, боюсь, мы с братом подрались бы всерьёз.

Вскочив на ноги, я отдал приказ оставить поле боя. Подхватили раненых и отошли к своим позициям. Командир подошёл к нам.

– Спасибо, бойцы, хорошо дрались! А теперь, уважаемые солдаты, на приступ ещё одной высоты – котла с картошкой, вперёд арш!

Письмо от папы