Властелин наслаждений

Боже, если бы только он позволил ей попробовать!

– Мне нет нужды выходить замуж столь поспешно. Вместо этого мы можем уменьшить количество солдат, которых содержим.

Айуэрт поморщился:

– Это безумие. Замок нужно защищать.

– Защищать? Но из-за них мы можем остаться без куска хлеба и без крыши над головой. Зачем нам столько охраны? Невозможно пройти из зала на кухню и не наткнуться на рыцаря.

– Расстаться с моими солдатами? Глупости! – Айуэрт закашлялся. – Что ты, женщина, можешь понимать в обороне!

Мейриона нервно забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.

– Пока ты находился в тюрьме, мы с этим неплохо справлялись.

Обернувшись, Айуэрт обвел взглядом голые стены и пустой буфет.

– Ты распродала все убранство и утварь. Даже мы, те, кто сидит за большим столом, должны теперь есть с досок для резки хлеба вместо оловянной посуды.

– Это несправедливо, отец. – Мейриона сжала губы. Тогда она просто не нашла другого способа заплатить выкуп. – Будь у меня побольше времени, я могла бы раздобыть плату, продавая шерстяные ткани Энни.

– Упрямая девчонка! – Айуэрт широким шагом подошел к дочери и наклонился так, что их носы почти соприкоснулись. – Ты не выходишь замуж из-за того ублюдка, не так ли?

Кровь отхлынула от лица Мейрионы.

– Прекратите! Я не хочу выходить замуж ни за кого, а за него – тем более.

– Тебе нужен он – я вижу это по твоим глазам. Мейриона покачала головой, словно отгоняла тайные мысли. Прошло уже семь лет, а в ее ушах все еще звучал голос Годрика из Монтгомери: сладкий шепот рыцаря сменялся ночными кошмарами – обещанием отмщения.

– Неразумное, глупое дитя! Ты хоть имеешь представление, где сейчас твой бесценный бастард?

Мейриона вздрогнула.

– Он на континенте и о тебе давно уже забыл.

В том, что сказал отец, была логика, но Годрик поклялся предъявить на нее свои права, и эта клятва никак не выходила у нее из головы.

– Они называют его Драконом, – продолжал Айуэрт, вновь отходя к окну. – Если люди отказываются склониться перед его железной волей, он сжигает целые деревни, уничтожает слабых, а любого, кто отказывается повиноваться, он засекает до смерти. Своих врагов он лошадьми протаскивает по уличной грязи.

Эти слова ледяной иглой страха пронзили сердце Мейрионы, в ее душе возникло чувство, подобное тому, какое испытывает путник, укрывшийся под шатким обломком скалы.

– Я этому не верю…

– Не веришь тому, что только последний дурак не знает?

Мейриону снова пронзила дрожь. Менестрели слагали баллады о деяниях жестокого Дракона, но она никоим образом не связывала чудовище с тем красивым рыцарем, который целовал ее ладонь. Мир опрокинулся. Как она могла не знать, не чувствовать этого? Разве не почувствовала она решимость и силу Годрика, когда он целовал ее?

Теперь Мейриона поняла истинную причину бешенства отца: Дракон где-то поблизости, и Айуэрт должен защитить свою дочь. Все душе возникло невольное чувство благодарности.

– После того как он отсюда убрался, Пьер нашел ему место во французской армии. Теперь этот негодяй ведет роскошную жизнь – он разжирел на захваченных землях. – В ярости Айуэрт ударил кулаком по ладони. – Чертов йоркистский ублюдок! Он жиреет на службе у французской знати, тогда как мы задыхаемся, пытаясь заплатить королю эти чертовы подати. Мне следовало убить его, когда у меня была такая возможность.

– Отец… – Мейриона встала и протянула к нему руки.

– Больше я не потерплю твоего неповиновения. Если ты посмеешь отвергнуть следующего жениха, клянусь всеми святыми, я отправлю тебя в монастырь. – Айуэрт смерил дочь гневным взглядом, и воцарившееся молчание было более убедительным, чем любая нотация. Но в глубине этого взгляда Мейриона все же видела крупицу растущей тревоги. Замок Уайтстоун, расположенный на вершине крутой скалы, имел отличную естественную защиту, но все оборонительные устройства не помогут, если в самое ближайшее время Айуэрты не смогут пополнить свою казну. Среди наемников уже началось брожение, и некоторые даже покинули замок.

Дядя Пьер отодвинул от себя шахматную доску и, скрипнув расшатанным стулом, поднялся из-за стола.

– Послушай, Айуэрт, может, лучше мне самому жениться на девчонке?

Мейриона в недоумении уставилась на Пьера.

– Но это же нелепо…

Не обращая на нее внимания, Пьер схватил Айуэрта за плечо:

– Ты относишься ко мне как к члену семейства, но ведь мы не состоим в кровном родстве, верно?

Айуэрт в глубокой задумчивости поглаживал бороду, и Мейриону вдруг объял ужас.

– Но это же немыслимо!

– Мой друг, я старею. У меня есть деньги и титул, но нет своей земли. Объединив наши капиталы, мы только выиграем. Странно, что это не пришло мне в голову раньше.

Айуэрт задумчиво посмотрел на дочь:

– А что, это стоящая мысль.

Мейриона почувствовала, как у нее подгибаются колени, и, чтобы не упасть, оперлась рукой о стол. Святые угодники! Ей следовало принять предложение последнего жениха – с его большими ногами она как-нибудь бы смирилась.

– Не могу поверить, что вы вообще можете обсуждать такую чудовищную идею.

Отец сердито смотрел на нее.

– Но разве не ты сама разогнала всех женихов?

– Мне нужны дети. – Пьер резко ударил тростью по ножке кресла. – Мейриона – девушка сильная, здоровая…

Неужели такой старик еще может производить детей? При мысли о том, что его сморщенные руки будут ласкать ее, к горлу Мейрионы подступила тошнота.

– Это безумие.

Дядя Пьер. Да он старше ее в три раза! Она любила его, но как наставника, а не как возлюбленного. Теперь ей казалось, что старик, опустившись до такого кощунственного предложения, просто предал ее.

– Дядя, как вы можете говорить такое? Вы ведь мой друг!

– Ты сама виновата в том, что мы вынуждены прибегать к помощи старых друзей, чтобы выбраться из долговой ямы, – буркнул Айуэрт.

– Нет, отец!

Пьер неожиданно засмеялся:

– Не беспокойся, друг мой, капризы этой девчонки не испугают меня, как того молодого щеголя, который только что сбежал поджав хвост. Зови священника, и мы решим твои проблемы с податями еще до наступления ночи.

Айуэрт снова погладил бороду.

– Мы можем набрать более сильную армию, – продолжал гнуть свое Пьер, и тут Мейриона увидела, как загорелись глаза отца.

На короткое мгновение она представила дядю Пьера обнаженным, – наверное, его сморщенная кожа висит на костях, как грубая власяница на скелете.

– Этого не будет никогда, – твердо сказала она.

– Будет, если я прикажу! – Айуэрт грозно свел брови на переносице.

– Я тебя предупреждал, что ты потворствуешь ее прихотям, и это не к добру, – хмыкнул Пьер.

Мейриона не верила собственным ушам.

– Ты учил меня думать самостоятельно, дядя, а теперь ты хочешь жениться на мне? Да в своем ли ты уме?

Пьер повертел в руках непонятно откуда взявшуюся пешку и недовольно поджал тонкие губы.

– Дитя, в противном случае ты взваливаешь на своего отца непомерную ношу.

Скрестив руки на груди, Мейриона покачала головой:

– Нет.

Айуэрт тяжелым шагом прошествовал к сводчатому дверному проему и сложил руки наподобие рупора.

– Мэтти! – позвал он. – Собери для Мейрионы все самое необходимое. Она уедет не позднее чем через час.

– Но, отец…

– Все, хватит. Если ты не можешь вести себя как благородная женщина, то больше такой и не будешь.

– Непокорная дочь бесполезна для своего отца. – Пьер оперся на трость и в притворной печали склонил голову.

Сердце Мейрионы будто налилось свинцом.

– Дядя, вы часто говорили, что женщина может вести хозяйство не хуже мужчины.

Пьер пожал плечами:

– Теоретически это возможно, но в действительности женщина без мужчины – ничто.

Раздосадованная тем, как быстро старик изменил свое мнение, Мейриона подбежала к отцу и тронула его за плечо.

– Ты ведь не прогонишь собственную дочь, правда? Я нужна здесь, чтобы заботиться о наших людях.

Айуэрт стряхнул ее руку.

– Ты мне больше не дочь. Возможно, монастырь научит тебя послушанию.

В этот момент дверь распахнулась и Демьен, брат Мейрионы, которому было всего десять лет от роду, спотыкаясь, вбежал в зал. На нем была яркая пурпурная накидка, в руках он нес мертвую, пробитую стрелой крысу. Совершенно не подозревая о драме, которая разыгралась в большом зале, он, хромая, подошел ближе, взмахнул накидкой в шутливом поклоне и бросил крысу к ногам сестры.

Мейриона отскочила с пронзительным воплем, зато собаки устремились к трофею, чуть не сбив ее с ног.

Айуэрт тут же обратил на шутника разъяренный взгляд.

– Дрянной мальчишка! – Схватив кубок, он швырнул его в гончих. – Убирайся отсюда, хромой тупица.

– Отец! – Мейриона вскочила. – Демьен не хотел ничего плохого.

– Я терпел тебя, негодяй, только ради твоей сестры, но она мне больше не нужна. – Айуэрт подал знак одному из своих людей. – Выведите этих неблагодарных за стены замка. Я больше не потерплю неповиновения в моем доме. – Он вновь отвернулся, глядя из окна в том направлении, в котором только что отбыл последний жених. – В монастыре их обоих научат уму-разуму.

С высоко поднятой головой Мейриона вышла из зала, брат поспешно поковылял за ней.

– Думаешь, он действительно это сделает? – прошептал Демьен, хватая ее за руку.

Мейриона бросила мрачный взгляд на двери зала, чувствуя, как железные кандалы долга сжимают ее душу.

– Нет, если я соглашусь выйти замуж за дядю Пьера.

Некоторое время спустя, слабая от тошноты, Мейриона стояла рядом с дядей Пьером и произносила слова венчального обета. При этом ей казалось, что страх и отчаяние едкой плесенью сочатся по стенам часовни замка.

Раскаяние мучило ее. Ну зачем, зачем она проявляла строптивость в отношениях с другими женихами? Последний из претендентов был молод и красив. С детства Мейриона знала, что ее долг – вступить в брак. В действительности отец проявлял к ней больше снисхождения, чем обычно проявляют к женщинам ее положения, – он давал волю гневу каждый раз, когда очередной потенциальный жених после встречи с ней отказывался от своего намерения, но она и представить не могла, к чему это ее приведет.

Дракон, должно быть, и в самом деле грозный воин. Мейриона видела отчаяние и ужасные предчувствия, которые таились за неистовством отца. Она не сомневалась, что им движет любовь к ней. И почему мужчины всегда знают, что лучше для женщины? Ее не покидали мучительный страх и мысль о том, что этот брак является божьей карой за прежние капризы.

Возможно, если бы она не осознавала, как сильно зависят от нее другие люди, то смогла бы пережить изгнание, но Мейриона не могла причинить вред брату. Им некуда было идти, и во всем мире не нашлось бы никого, кто готов был приютить их. Наступала зима, а в эту пору изгнание было равносильно смертному приговору.

Разумеется, отец несправедливо обвинял Демьена в смерти жены. Йоркистская свинья была виновата, а не невинный ребенок, родившийся в результате насилия и к тому же с увечьем, что делало его непригодным для обучения рыцарскому мастерству.

Деньги были вручены, и священник согласился провести венчание без обычных трех недель оглашения в церкви имен вступающих в брак.

«Такова участь женщины, – грустно сказала себе Мейриона, – выходить замуж, повинуясь чувству долга».

Плотно прикрыв глаза, она поклялась навсегда расстаться с легкомыслием, смириться со своей участью и впредь не пренебрегать долгом перед семьей.

Мейриона взглянула на дядю Пьера, и ее сердце словно окоченело. Старик всегда был рядом с ней в качестве друга и наставника, направлял ее, любил, обучал читать, считать и играть в шахматы. Почему же теперь он предал ее?

Морщинистая рука Пьера приподняла подбородок невесты, и он сухо поцеловал Мейриону в щеку, после чего, двигаясь словно в оцепенении, она направилась в большой зал, где Мэтти на скорую руку приготовила что-то похожее на свадебный пир. Тарелок не было, и еду подали на оструганных досках, но Мейрионе было все равно; она методично пережевывала еду, не ощущая ее вкуса. Пожалуй, сейчас она бы не заметила даже, если бы вместо пирога ей подали отруби.

Она выпила бокал вина, затем еще один и еще один, не ощущая вкуса напитка и ища лишь отупляющего забвения.

Когда Мэтти и другие женщины все-таки заставили ее подняться, чтобы подготовить к брачной ночи, в животе у нее уже бурлило от выпитого и она спотыкалась, с трудом поднимаясь по лестнице, ведущей к спальне.

Женщины с каким-то гусиным гоготанием принялись снимать с нее одежду. Едкий дым от сальных свечей разъедал Мейрионе ноздри, и она, ища поддержки, взглянула на Мэтти. Единственная из этой толпы Мэтти оставалась спокойной; ее, казалось, не затронул кошмар, который вот-вот должен был здесь начаться.

Грубые пальцы больно щипали обнаженное тело Мейрионы, потные ладони подталкивали несчастную к перине. От отчаяния она вцепилась пальцами ног в ковер, и женщины захихикали.

– Вот оно, настоящее стеснение девственницы!

Все это время Мейриона ощущала себя отделенной от своего тела, словно все происходило с кем-то другим. Руки прислужниц продолжали удерживать ее, пока одна из служанок откидывала одеяла. Затем ее грубо толкнули, и она упала на простыни.

Внизу зазвучали громкие хлопки и одобрительные возгласы. Перед глазами Мейрионы пронеслась отвратительная картина: мужчины отпускают непристойные шутки, помогая дяде раздеться.

К горлу Мейрионы подступила тошнота, и Мэтти едва успела схватить ночной горшок и поднести его госпоже.

– А ну, дамы, удалитесь немедленно! – Мэтти прогнала женщин за дверь. – Вы сегодня больше не понадобитесь. Воистину здесь и без вас забот полно.

Мейриона вытерла лицо куском грубого сукна и взяла из рук служанки кубок с водой.

– Спасибо. Что бы я без тебя делала, Мэтти…

Мэтти смотрела на дверь, пока последняя из прислужниц не скрылась из виду.

– Послушайте, госпожа, вам не стоит бояться. Я уже обо всем позаботилась. – Она неожиданно улыбнулась.

Мейриона потерла ноющие виски:

– Никто не сможет избавить меня от того, что мне предстоит.

– Неправда, госпожа. Взгляните сюда. – Мэтти быстро достала из кармана фартука полотняный мешочек. – Видите, это опиум. Я подсыпала щепотку в вино старику, клянусь Создателем.

– Мэтти, это невозможно!

Служанка принесла еще воды, и Мейриона стала полоскать рот.

– Еще как возможно. Негоже, когда такой старик женится на молодой. Я и матушку твою, и тебя вырастила, как дочерей, и не допущу, чтобы ты вышла замуж за старого французского графа.

– Не могу поверить своим ушам.

– Ничего, скоро поверишь. У меня еще есть – на завтрашнюю ночь и на послезавтра тоже. – Мэтти положила мешочек на прикроватный столик. – Вот смотри, всего щепотка, и он готов как свечку задуть. – Она щелкнула пальцами. – А вреда ему от этого никакого, клянусь.

Мейриона пристально смотрела на мешочек с опиумом. Впервые она увидела, как в безрадостном дне забрезжил лучик надежды.

– Вы ведь никому не скажете, госпожа, правда? Я совсем старуха, и, коли хозяин меня выгонит, идти мне некуда.

– О, Мэтти! – Мейриона обняла служанку. – Никто тебя не прогонит, пока мое слово здесь хоть что-нибудь да значит.

Улыбка осветила морщинистое лицо старушки.

– Вам, госпожа, спать лучше раздетой, чтобы другие чего не заподозрили. – Она заговорщически подмигнула и тихо вышла из спальни, а Мейриона, уютно устроившись на постели, укрылась простыней, закрыла глаза и обратилась к Богу, моля дать ей силы, чтобы смириться с новой жизнью.

Она уже совсем было заснула, когда к ней прижалось теплое мускулистое тело, слишком крупное, чтобы принадлежать ее новоиспеченному мужу.

Сон тотчас покинул ее, и она пронзительно вскрикнула, но могучая рука воина зажала ей рот, а когда сильное плечо вдавило ее тело в пуховую перину, она почувствовала запах зрелого мужчины – запах пота и крови.

Глава 3

Свеча погасла. В полной темноте Мейриона попыталась оттолкнуть незваного гостя и выскользнуть из-под плотно прижавшегося к ней тела, но перина провалилась под их тяжестью, и она оказалась еще сильнее прижатой к нему. Изо всех сил стараясь рассмотреть нападавшего, в призрачном лунном сиянии девушка смогла разглядеть лишь огромную неясную тень.

– А ну тихо! – угрожающе произнес жесткий низкий голос.

– Святые угодники! Годрик!

Мейриону захлестнула настоящая буря чувств. С того самого свидания в часовне голос этого человека преследовал ее.

Резко выпрямившись, Мейриона попыталась укусить Годрика за руку, но он ловко увернулся и бедром намертво прижал ее к перине, а железная хватка его рук окончательно лишила Мейриону возможности двигаться. Пока они боролись, простыня, словно помогая противнику, плотным коконом обернулась вокруг нее.

– Напрасно стараешься. Ты не сможешь меня победить.

Мейриона замерла, сердце в ее груди бешено колотилось, а верхнюю губу усеяли маленькие бисеринки пота. Чего он хочет?

– Скажи, ты девственница?

Этот вопрос, произнесенный сдавленным шепотом, как стрелой, пронзил ее, заставив все ее тело задрожать. Боже праведный! Он все еще намеревается предъявить на нее свои права!

Мейриона попыталась рассмотреть хоть что-нибудь в темноте, но увидела лишь расплывчатое пятно.

– Отвечай мне.

Не в силах произнести хоть слово, она кивнула и уткнулась в перьевую подушку.

– Ладно, верю. – Годрик наклонился совсем низко, и грубая щетина на его щеках царапнула ей кожу. От его кожи пахнуло потом и дорожной пылью. – Не кричи, и я уберу руку. Ты хорошо меня поняла?

Капелька соленого пота упала с его лица на ее щеку, и Мейриона глубоко вздохнула, а потом снова кивнула.

– Нам надо торопиться, – предупредил Годрик, отнимая ладонь. – Времени мало.

Его пальцы по-хозяйски прошлись по лицу Мейрионы, оставляя за собой обжигающий след, потом обхватили ее горло. Прикосновение было легким, хватка свободной, но девушка очень точно поняла намек и лежала очень-очень тихо.

– Что ты здесь делаешь? – прошептала она.

– Забираю то, что принадлежит мне.

Он поднял ее и усадил на самый краешек огромной кровати.

Мейриона все еще тяжело дышала.

– Отпусти меня! Я тебе никто, и к тому же я только что вышла замуж!

Годрик подтащил ее к окну, рывком поставил на ноги и прижал к стене.

– Именно поэтому я здесь. Тебе не следовало этого делать.

Мейриона попыталась вырваться и, не удержавшись, упала на пол. Прядь волос прилипла к ее щеке и попала на ссохшиеся губы, на которых остался вкус розового мыла.

– Помо… – Крик оборвался, потому что Годрик снова навалился на нее, окончательно лишив бедняжку воздуха.

Извиваясь под ним, она ощущала, как напрягаются его мощные мускулы. Боже, ведь она обнажена!

– Я тебе не принадлежу!

– Нет, принадлежишь, маленькая лисица.

Лунный свет проник через окно, осветив лицо Монтгомери. Некогда красивые черты были обезображены шрамами, он скорее походил на чудовище, чем на мужчину.

– Пресвятая Мария!

Отец уверял ее, что Годрик занимает высокое положение во французской королевской армии, но выглядел он так, как будто его долго пытали. С какой стати французам делать это?

– Что с тобой произошло? – выдохнула она.

В ответ раздалось почти звериное рычание. В его глазах кипела ненависть, рот скривился, превратившись в страшную, перекошенную рану. Годрик посмотрел вниз, оценивая ее обнаженное тело жадным первобытным взглядом.

Мейриону обдало жаром, когда перед глазами пронеслись ужасные картины прошлого: тогда за ней гнались проклятые йоркисты, явно намереваясь изнасиловать.

– Отпусти меня! – Она стала задыхаться, представив, как грязные солдаты-йоркисты, догнав, со смехом стаскивают ее мать с лошади.

Глаза Годрика полыхнули.

– Ну уж нет. Я собираюсь надолго оставить тебя в своем распоряжении!

Его рука скользнула ей в волосы, по-хозяйски прошлась по горлу и опустилась на обнаженную грудь.

Мейриону охватил ужас. Она попыталась кричать, но, заглушая вопль, его ладонь снова закрыла ей рот. Пронзительный визг женщин и пьяный смех пирующих долетали до спальни из большого зала, где вовсю шел свадебный пир. Даже если бы она смогла закричать, внизу, среди шумного застолья, ее никто бы не услышал.

Почти обезумев, она сделала последнее усилие и все-таки сбросила Годрика, и ей даже удалось нанести несколько чувствительных ударов, прежде чем сильные руки снова лишили ее возможности двигаться.

Холодные металлические звенья его пояса впивались в ее обнаженное тело. Затем Годрик перевернул ее на живот и всем своим весом навалился на нее, так что Мейриона даже рукой не могла пошевелить.

Его дыхание щекотало ей ухо.

– Пойми, сопротивление бесполезно.

Он не позволял ей двигаться, словно опасаясь, что она вновь попытается испытать его силу; Мейриона лежала, уткнувшись щекой в раскинутую на полу звериную шкуру, и смотрела, как лунный свет скользит по серым камням камина, превращая их в необычно светящееся серебро. В этот момент она поняла истинный смысл его слов. Мейриона Айуэрт отдана на милость Годрика из Монтгомери.

Через некоторое время он отнял ладонь от ее рта.

– Отпусти меня, – потребовала она.

– Ни за что. Ты принадлежишь мне, графиня. – Годрик сделал акцент на последнем слове, и оно прозвучало как оскорбление. Действительно, выйдя замуж, Мейриона стала графиней, но до того ли ей было теперь!

Она старалась лежать неподвижно, ожидая момента, когда появится хоть какой-нибудь шанс на спасение. Грудь ее нещадно зудела от прикосновения жесткой и колкой шкуры.

– Где твой новоиспеченный муж?

О Боже! Вполне вероятно, что он уже испустил дух за свадебным столом. Стыд за испытанную к Мэтти благодарность охватил ее. Если бы она была покорной дочерью, ее бы не захватил этот… зверь.

Мускулистые руки вдавливали ее в пол жестко и неумолимо, и Мейриону снова бросало в жар. Она оказалась в его полной власти, и сам размер этого мощного тела внушал ей благоговейный трепет.

Своими ягодицами она ощущала увеличившийся в размерах мужской орган через мягкую плотную кожу его штанов.

Чувствуя, как самообладание покидает ее, Мейриона задрожала.

– Ты не должен этого делать, – прошептала она.

– Разве ты не слышала? Я пришел взять то, что принадлежит мне по праву. – Тон его низкого голоса был требовательным – это был голос мужчины, привыкшего повелевать.

Длинные волосы Мейрионы оказались зажаты их телами, ей было больно и неудобно. Видимо, почувствовав это, Годрик приподнялся и отбросил волосы в сторону. По ее открытой спине пробежал холодный ночной воздух, по телу поползли мурашки, а руки покрылись гусиной кожей.

Собрав разметавшиеся волосы в кулак, Годрик снова прижал ее к полу, его колючая щетина нещадно царапала ей щеку.

– Моя прелестная предательница, я не ожидал, что в тебе столько огня.

Мейриона непроизвольно съежилась и крепко закрыла глаза.

– Нет, нет, – шептала она, готовясь к тому, что должно произойти. Она сжалась в страшном предчувствии, дыхание стало частым и прерывистым. Разумеется, ему нужно то же, что и любому мужчине… – Она потрясла головой. – Умоляю вас, не делайте этого.

Вместо ответа Годрик быстро затолкал кусок грубой ткани ей в рот. Материя пахла мылом и натирала десны. О пресвятые угодники, эти приготовления означали одно: он хочет грубо овладеть ею! Ее била дрожь, а зубы не стучали только потому, что им мешал кляп. Она в ловушке. Никто не услышит ее криков, когда он будет брать ее. Он огромный и сильный. Если он будет жестоким, она умрет.

Мейриона знала, какова участь женщин. Ее чуть не вырвало, когда она вспомнила те красно-черные пятна, которые остались на бедрах матери после жестокого изнасилования. В сравнении с действительностью ночные кошмары теперь казались ей ничего не значащей мелочью.

«О Боже, – молила она, – пожалуйста, помоги мне выжить».

Она хотела сказать Годрику, что, если он не будет с ней жестоким, она не станет сопротивляться, но кляп мешал ей говорить. От грубой ткани во рту стало сухо – воздуха не хватало, и ее охватил панический страх.

Мгновение спустя, связав ей запястья, Годрик поставил ее на ноги. Пол был холодным, и пальцы ног быстро начали неметь, но там, где их руки соприкасались, кожа горела, словно от ожога.

Мейриона трепетала, не в силах разобраться в своих ощущениях.

Призрачный лунный свет освещал сильное тело Монтгомери. Несколько мгновений она стояла перед ним совершенно обнаженная, а он словно раздумывал, что же с ней делать; но Мейриона была слишком поражена произошедшим, чтобы испытывать из-за своей наготы хоть какую-то неловкость.

Она нахмурила брови и, не в силах произнести ни слова, вскинула голову и вопросительно посмотрела на него. Годрик хмыкнул:

– Где твоя одежда?

Она едва могла этому поверить, но, похоже, он не собирался ее насиловать.

Мейриона с облегчением вздохнула, и тут вдруг ноги у нее подогнулись, так что, если бы Годрик не держал ее, она осела бы на пол.

Сквозь замутненное сознание она чувствовала, как взгляд Монтгомери пробегает по ее обнаженному телу. Это снова испугало ее – она не видела, но ощущала, что ее внимательно осматривают. Требовательный, хозяйский взгляд скользнул по ее шее, прошелся по груди, затем спустился на живот и задержался на впадине между бедрами. Казалось, он жадно впитывает ее тело, упивается им, стараясь утолить некую первобытную жажду.

Лунный свет серебром омывал ее кожу, жар охватил лицо. Годрик изучал ее, как полководец изучает карту боевых действий, определяя пути наступления и отхода, отмечая холмы и низины, которые предстоит завоевать. Не взять силой, не захватить, а именно завоевать.

Когда его взгляд задержался на ее груди, Мейриону вновь пронизала дрожь. От возбуждения ее соски поднялись, приветствуя его пристальный взгляд, а жар залил щеки и горячей волной пробежал по телу.

Мейриона попыталась высвободить руки и хоть немного прикрыться. Снова, как и тогда в часовне, он привел ее в полное замешательство, и она уже была не в состоянии сопротивляться.

– Ты напрасно испытываешь мое терпение, – предупредил Годрик. – Показывай, где твоя одежда, или пойдешь голой.

Мейриона мотнула головой, указывая на сундук у каменной стены, и, когда он отпустил ее плечи, потеряв равновесие, ткнулась ему в грудь, так что Годрику пришлось снова схватить ее за плечи.

Неожиданно ее набухшие соски коснулись его, и непреодолимое, всепоглощающее ощущение пронзило ее. Все же Мейриона заставила себя выпрямиться, если бы она не боялась упасть, то обязательно попыталась бы убежать.

Монтгомери сделал шаг назад, оставив одну руку на ее плече, а второй, потянувшись к сундуку, покопался в нем и, найдя льняную сорочку, протянул ей.

Отпрянув, Мейриона ухватилась за край столешницы, и ее рука наткнулась на мешочек с опиумом, который принесла Мэтти.

Годрик медлил, его широкий торс заполнил все пространство между ними.

– А ты красивая!

Лунный свет, призрачными пятнами проникавший из окна, делал его похожим на огромного леопарда, который собирается сожрать ее, но голос звучал мягко и даже успокаивающе.

Мейриона пристально смотрела на него и чувствовала, как ее страх постепенно исчезает. Одновременно с этим росла ее решимость. Она не сделала ничего, чтобы оказаться отданной на его милость. Несмотря на то что их помолвка разорвана, Годрик вел роскошную жизнь, служил знати на континенте. Он не имел права предъявлять на нее права.

– Ты моя, не забывай об этом, – настойчиво произнес он.

Самоуверенность Монтгомери разозлила ее. «Никогда», – мысленно поклялась Мейриона.

Одним быстрым движением он набросил на нее сорочку. Одеяние скрыло опиум, надежно зажатый в ее ладони. Она едва сдержала улыбку. В конце концов она сумеет спастись, но сначала надо добиться его доверия. Если Годрик будет ей доверять, он не станет ее связывать и она сможет подсыпать ему порошок. Когда он уснет, она спасется.

Годрик нетерпеливо поглядывал на опускающуюся луну. Его своенравной невесте понадобятся крепкие вожжи, подумал он, подталкивая ее к окну.

Мейриона споткнулась, и крепкие руки сомкнулись вокруг нее, не давая упасть. Его ладони, скользнув по узким плечам, легли на ее руки. Когда его мозоли зацепили тонкую ткань сорочки, раздался слабый шуршащий звук.

«Поспеши», – подсказывал Годрику разум, но он уступил желанию получше рассмотреть свой трофей.

Черт возьми, а она привлекательна! Не так, как придворные дамы, но той красотой, которая заставляет мужчину неприлично долго задерживать на женщине свой взгляд.

Ее глаза были слишком крупными, нос – не совсем прямой, а скулы, пожалуй, слишком высоки. Зато волосы – мужчина мог потеряться в ее волосах. Они окутывали ее, как пламя, опускаясь ниже бедер. Кончики этих волнистых волос касались колен, а золотисто-каштановый цвет контрастировал с кожей цвета слоновой кости.

Розовые соски дразнили его через полотно рубашки, и некое звериное чувство толчком отозвалось у него в паху. Благодарение Богу, она еще девушка. Ему нужно лишить ее девственности, сделать ей ребенка, тогда церковь аннулирует прежний брак, поддержит его притязания и он станет ее господином. Его тело, покрытое уродливыми шрамами, послужит доказательством того, что их помолвка была незаконно разорвана.

«Она моя!» Схватив Мейриону за плечо, Годрик подтолкнул ее вперед. Ее запах, подобный нежному аромату омытых дождем роз, щекотал его ноздри: свежий, чистый, он совсем не походил на тот затхлый запах, которым был пропитан бордель, где он в последний раз имел женщину. На мгновение он почувствовал себя нечистым. Воистину он был грязным: он карабкался по склону большую часть ночи, чтобы добраться до нее. Но дело не в этом. Она не заставляла его чувствовать себя грязным – она заставляла его чувствовать себя нечистым.