Вы по-прежнему моя жена, и исправить это, к несчастью, невозможно никакими средствами, не считая, разумеется, тех, что вы попытались применить. Так вот, в дальнейшем каждый из нас станет вести свою жизнь. Ваше положение в обществе уже достаточно упрочилось, и я не льщу себя надеждой, что могу еще понадобиться вам с этой точки зрения. Со всех же прочих точек зрения я никогда, можете быть уверены, не нарушу вашего уединения и не посягну на вас лично.

В возникшую затем паузу Антония судорожно пыталась подыскать такие же холодно-язвительные слова. Ее затрясло от странной смеси чувств освобождения, гнева и, честно признаться, даже страха. Такого Джеррена, спокойного, хладнокровного и бесконечно опасного, ей еще видеть не приходилось. И она внезапно подумала, что именно таким его должен видеть противник в перекрестье тонких лезвий шпаг; и так же внезапно поняла, почему в его присутствии самые пылкие ее поклонники проявляли крайнюю осторожность.

— Что ж, благодарна вам за это. — Ей удалось найти достаточно холодный тон. — Я не смела и надеяться на такую снисходительность, хоть вы и клялись, что никогда больше страсть ко мне не ослепит вас.

Несмотря на все старания не выдавать своих чувств, она не сдержалась, голос дрогнул от боли и гнева. На мгновенье и в глазах Джеррена мелькнула тень ответного чувства, и он шагнул к ней.

— Антония, у больных бывают странные фантазии, а мне тогда казалось несомненным, что эта ловушка — ваших с Келшеллом рук дело. Если ты не имеешь к этому никакого отношения, если я несправедливо обидел тебя… — Он схватил ее за плечи, пронизывающе глядя прямо в глаза. — Ради всего святого, девочка, заклинаю тебя, скажи правду!

На секунду чаши весов замерли. В этот момент примирение было еще возможно, и через разделяющую их трещину, пока она не превратилась в пропасть, еще можно было перекинуть мостик. Искушение было велико, но самая сила его сделала сердце Антонии твердым и стойким, ибо, как она считала, правда на ее стороне. Обвинения, горькие, обидные и унижающие слова, полный отказ верить клятвам — и все это ей теперь предлагают выбросить из оскорбленной души, забыть как лихорадочный бред. И негодование, искусно подогреваемое ее родственником, пока Джеррен болел, снова выплеснулось наружу.

— Если ты несправедливо обидел меня? — В голосе клокотала ярость. — Да разве ты когда-нибудь поступал со мною иначе? Если обидел!.. — Она вырвалась из его внезапно ослабевших рук, дрожа от гнева и обиды. — Прошу, избавьте меня от этого! Вы, кажется, говорили, что с этого момента каждый из нас будет вести собственную жизнь? Прекрасно, меня это очень устроит! По крайней мере, не нужно будет уже притворяться друг перед другом!

— Да будет так! — Джеррен отшатнулся, снова превратившись в хладнокровного грозного врага. — Только не воображайте при этом, что я позволю вам развлекаться, как вздумается. Малейшая тень злословия на вашем имени — и я немедленно отправлю вас обратно в дом деда, навсегда! Так что не обольщайтесь.

— Понятно! — отозвалась она охрипшим от ярости голосом. — Значит, мне придется смирно сидеть дома, пока вы станете развлекаться с мисс Челгроув и ей подобным. Для вас одни правила, а для меня — совсем другие.

— Именно так! — подтвердил он с холодной неприязнью. — Я буду поступать, как нравится, а вы — как велено. — Она попыталась оспорить это утверждение, но он продолжал, повысив голос и не давая ей говорить: — Вы сделали свой выбор, Антония, и наша игра будет продолжаться, но по моим правилам. Я не стану принуждать вас ни к каким обязанностям жены, но в остальном вы будете меня слушаться.

— Слушаться вас? — в бешенстве повторила она. — Да скорее я увижу вас в аду!

Его брови поднялись: — С помощью вашего хлипкого родственничка, конечно? Благодарю за предупреждение, оно только подтверждает мои подозрения. Теперь я буду обороняться от Келшелла всеми мыслимыми способами, а если представится случай, то и убью. Какие бы козни вы там с ним ни строили, помните об этом! Я не считаю его человеком, способным отвечать не только за свою вину, но и за вину соучастницы.

В свете скоро стало известно о раздорах в семье Сент-Арванов, и разговоры о происхождении этого брака, уже было утихшие, возобновились с новой живостью.

Поправившись, Джеррен с головой окунулся во все возможные удовольствия. Он пил больше, чем позволяло здоровье, по крупной играл в карты и держал пари, выигрывая и проигрывая, и при малейшей возможности норовил затеять ссору. Но то были не единственные поводы для сплетен о нем. Он продолжал направо и налево флиртовать с каждой хорошенькой женщиной своего круга, но еще гораздо раньше его имя связывали, и вовсе не так невинно, с некой бойкой молодой вдовушкой, не имевшей доступа в порядочное общество. Однако даже эта дама не могла льстить себя надеждой оставаться единственным объектом его внимания: существовала еще и танцовщица из оперы, а также какая-то молодая женщина, брат которой содержал модный игорный дом.

Более солидные и пожилые члены благовоспитанного общества, надеявшиеся, что брак остепенит Джеррена, с неодобрением наблюдали за его безудержными и безрассудными похождениями. Люси, озадаченная и расстроенная, пыталась взывать к его совести, но получила в ответ такую резкую отповедь, какой никак не ожидала от Джеррена. Антония же, в ответ на все расспросы, отвечала более вежливо, но с тою же твердостью решительно отказывалась вести какие-либо разговоры касательно своей семейной жизни. Люси кинулась со всеми страхами и сомнениями к мужу и была до крайности изумлена суровым повелением не вмешиваться: Маунтворту единственному Джеррен открылся в том, что считал правдой о покушении на свою жизнь.

Антония тоже бросилась в лихорадочный круговорот светской жизни и редко бывала дома, если только не устраивала приемов сама, а это, вкупе с привычкой Джеррена перебираться из гостей в гости, привело к тому, что иногда они по-нескольку дней не встречались под собственной крышей, хотя постоянно сталкивались у других. В тех же редких случаях, когда официальное положение заставляло их вместе исполнять какие-то обязанности, они обращались друг к другу с холодной вежливостью и старались как можно быстрее разойтись каждый в свою компанию.

Антонию всегда окружали поклонники, но хотя бесчисленные обожатели наперебой старались осыпать ее цветами и комплиментами или сопроводить на бал, их поведение никогда не переходило границ дозволенного. Но больше всего ее злило сознание, что она лишена возможности завести любовную интрижку, хотя в действительности и сама этого совершенно не хотела. Ею владела странная уверенность, будто фехтовальная репутация Джеррена бессменно оберегает ее — этакий невидимый страж, которому ни один из кавалеров не осмелится бросить вызов. Ни один, пока не появился капитан Реймонд Байбери.

Первая их встреча была короткой и без официального представления. Как-то вечером она выходила из Королевского театра в огромной толпе, и вдруг рядом раздался учтивый голос: — Прошу прощения, мадам, кажется, вы обронили веер.

Антония оглянулась и увидела джентльмена, протягивавшего действительно ее веер, который, как она думала, спокойно висел у нее на запястье. Но его там не было, а с руки свисала одна только порванная лента.

— Да, это мой, — произнесла она с улыбкой. — Весьма признательна вам, сэр, поскольку я просто не обратила бы внимания, что его нет. Благодарю.

Он слегка поклонился, возвращая ей веер.

— Что вы, мадам, услужить миссис Сент-Арван — огромная привилегия.

Заинтересованная, она взглянула на него с любопытством. Перед нею стоял худощавый незнакомец лет тридцати, чуть выше среднего роста, одетый по моде, но без экстравагантности. На лице, смуглый цвет которого резко контрастировал с напудренными волосами, а черты казались не по возрасту резкими, было выражение чуть циничной иронии.

— По-моему, мы не знакомы, — заметила она неуверенно.

— Я не могу отнести себя к счастливчикам, мадам, которым повезло быть в числе ваших знакомых, — галантно ответил он. — Но кто же в Лондоне не узнает дамы, чью красоту так щедро и заслуженно превозносят? Позволю себе повториться, но служить вам — привилегия.

Он снова поклонился и исчез в толпе. Антония была заинтригована. Джентльмен привлек ее внимание, и ей стало любопытно, кто же он и смогут ли они встретиться вновь; а в том, что в свете он новичок, сомнений не было.

Два дня спустя, гуляя в парке, она встретила его снова, на этот раз в обществе дамы, с которой была немного знакома. При обычных обстоятельствах Антония обменялась бы с леди Херствуд поклонами и тем бы ограничилась, но на сей раз ее сиятельство остановилась, чтобы поздороваться поосновательнее.

— Миссис Сент-Арван, милая, надеюсь, вы в добром здравии? Вчера, на приеме у миссис Фонтескью вы, кажется, чувствовали себя не лучшим образом?

Удивленная Антония ответила какой-то учтивой фразой. Леди Херствуд была значительно старше, и Антония знала лишь, что она замужем за очень богатым и очень больным стариком, который только и делал, что переезжал с одного морского курорта на другой; что она живет на Керзон-стрит, а ее карточные вечера, на которых, по слухам, проигрывались и выигрывались целые состояния, пользовались бешеной популярностью. Это была женщина весьма светская, очень экстравагантная, проявляющая немалый интерес к противоположному полу и почти никакого — к женскому.

Впрочем, нынешняя ее заинтересованность быстро разъяснилась. Когда обмен любезностями закончился, она произнесла со слабой улыбкой: — Дорогая, позвольте представить молодого человека, который горит желанием познакомиться с вами и сумел-таки меня уговорить представить его. Итак, капитан Байбери — миссис Сент-Арван.

Антония сделала учтивый реверанс, а смуглый джентльмен с тщательно отработанным изяществом склонился над протянутой рукой. Антония представила своих спутников, и вся компания отправилась дальше вместе. Капитан тут же весьма умело оттер от Антонии какого-то нарумяненного, всего в наклеенных мушках щеголя, который попытался было выразить недовольство едким замечанием во всеуслышание, но встретив насмешливый, вызывающий взгляд капитана, отвернулся и погрузился в хмурое молчание. Впрочем, капитану Байбери, все внимание отдавшему Антонии, было решительно не до него.

Когда пришло время проститься, капитан, уже весьма понравившийся Антонии, успел испросить и получить разрешение навестить ее. Было в нем нечто, какая-то ненаигранная дерзость, которая очень импонировала ей, хотя скажи кто-нибудь, что он привлек ее своей неуловимой схожестью с Джерреном, она с негодованием отвергла бы такое далекое, по ее мнению, от истины предположение.

В последующие дни в обществе быстро привыкли видеть миссис Сент-Арван в постоянном сопровождении капитана Байбери. Он не делал секрета из своего обожания, а она радовалась тому, что нашелся наконец человек, способный смотреть только на нее, а не все время одним глазом на реакцию ее мужа.

«Такого человека, — думала она, — устрашить не так-то легко.» Он мало рассказывал о себе, сообщив лишь, что долго жил за границей и совсем недавно вернулся в Англию, чтобы вступить в наследство, однако у Антонии сложилось о нем впечатление, как о человеке много повидавшем и принужденном, по крайней мере в юности, зарабатывать на жизнь тяжелым трудом.

Однажды вечером, недели две спустя после их первой встречи с Байбери, Антония на балу увидела Роджера Келшелла. Отведя ее в сторонку, он тихо произнес: — Скажите, дитя мое, вы все еще жаждете наказать Сент-Арвана за жестокое обращение, уязвить его самолюбие? Если да, то теперь, полагаю, у вас имеется в руках достаточное средство для этого.

Антония же, сгоравшая от унижения при виде Джеррена, в третий раз за вечер танцующего с Джессикой Челгроув, и понимавшая, что за неодобрительными взглядами, бросаемыми на него, стоит либо злорадство, либо жалость к ней, была как раз в таком настроении, к которому подобное предложение подходило как нельзя лучше. Ей даже в голову не пришло, что проницательный Роджер просто догадался о ее чувствах.

— Умоляю, дядя, скажите, что же это за средство, — нетерпеливо откликнулась она. — Его поведение просто непереносимо — переходит всякие границы! Я этого не выдержу!

— И не нужно, милая. Он уверен, что никто не осмелится поставить его на место, потому и ведет себя так. Возьмем, к примеру, Дирэма! Для самого Сент — Арвана, который весь вечер уединяется с чужой невестой накануне свадьбы, такое послужило бы достаточной причиной для дуэли. Однако Дирэм, во всех прочих отношениях вовсе не трус, предпочел благоразумно удалиться в ломберную, чтобы потом можно было делать вид, что ничего не видел и не знал. И неудивительно, что муж ваш почитает себя непобедимым.

— Может быть, так оно и есть, — с сомнением в голосе заметила она. — Ведь он дрался на многих дуэлях, верно?

Келшелл пожал плечами: — Я и не отрицаю, что у него есть кое-какой опыт, да только стоит мужчине одержать победу в нескольких поединках, как он тут же приобретает определенную репутацию, и потом ему уже все реже и реже нужно доказывать свою удаль и доблесть. — Он помедлил, раздумчиво глянул на нее и вкрадчиво добавил: — Разве вам, Антония, не доставит бесконечное удовольствие увидеть, как лопается мыльный пузырь его славы искуснейшего фехтовальщика, как все издеваются над нею и как он сам становится объектом насмешек?

Антония не смотрела на него. Ее взгляд был устремлен к алькову на противоположной стороне комнаты, в котором Джеррен и Джессика расположились после танцев. Он близко наклонился к ней, шепча что-то, а закрасневшаяся Джессика укоризненно шлепнула его сложенным веером, и до Антонии донесся ее призывно журчащий смех.

— О да, я была бы бесконечно рада, — язвительно подтвердила она, — но как это можно осуществить?

Роджер поднял монокль и принялся через него обозревать комнату, пока не наткнулся взглядом на Реймонда Байбери, беседовавшего неподалеку с двумя молодыми людьми.

— Вон человек, — тихо сказал он, — который сделает для вас все.

— Капитан Байбери? — Антония удивилась. — Почему вы так считаете?

Опустив монокль, Роджер перевел взгляд на нее.

— Я заинтересовался Байбери и навел о нем кое — какие справки. Оказалось, что элегантный и галантный капитан отнюдь не баловень судьбы и жизнь вел весьма переменчивую. Последние два года перед возвращением в Англию, например, он был учителем фехтования в Париже.

— Учителем фехтования? — Антония затаила дыхание. — Тогда, если они с Джерреном столкнутся в поединке…

— Сент-Арван, без сомнения, потерпит самое унизительное поражение. Может быть, опыт его и достаточен, но не сравним с опытом человека, два года зарабатывавшего себе на жизнь именно шпагой. Как все посмеются над ним тогда!

Ее глаза замерцали при мысли об этом, но потом лицо снова затуманилось.

— Слишком опасно! Один из них может погибнуть.

— Милое дитя! — Ее сомнения вызвали у Роджера тихий смех. — Байбери вовсе не захочет доводить дело до убийства, которое вынудило бы его покинуть и Англию, и вновь обретенное наследство. Просто Сент — Арвану придется оправдываться перед всеми. А пострадает он от всего-навсего давно заслуженного наказания.

Между тем капитан оставил своих собеседников и направился к ним. Монокль мистера Келшелла легонько, напоминая, коснулся плеча Антонии.

— Давно заслуженного наказания, — тихо повторил он. — Все в ваших руках, Антония. Только вы можете создать нужные обстоятельства.

Слова Келшелла, соблазнительность которых усиливало поведение Джеррена, гвоздем засели в мозгу Антонии. Она принялась поощрять Байбери как никого из своих поклонников, и вскоре их везде стали видеть вместе. Он сидел с нею в ложе, танцевал на балах, сопровождал ее портшез по улицам и сделался постоянным посетителем дома на Брук-стрит. В обычае светских дам было допускать наиболее приятных им поклонников в свой будуар к завершению туалета, дабы те могли подать галантный совет по такому деликатному вопросу, как, например, какие выбрать духи, или куда наклеить мушку. И кто бы ни заходил в туалетную к Антонии по такому случаю, всегда мог видеть там капитана Байбери.

Разумеется, пошли разговоры, и, разумеется, они достигли ушей Джеррена; однако эффект был вовсе не тем, какого ожидала Антония. Однажды вечером он совершенно неожиданно появился в туалетной к нескрываемому изумлению и даже ужасу двух джентльменов, которые сочли вторжение мужа в такой час столь же несвоевременным, сколь и зловещим. Третий же, капитан Байбери, с непринужденным изяществом склонившись над туалетным столиком, у которого Антония сидела, а Ханна стояла, держа раскрытую коробочку с мушками, просто бросил на Джеррена равнодушный взгляд, продолжая с живостью рассуждать о том, куда же миссис Сент-Арван лучше поставить мушку.

— Нет-нет, госпожа моя, только не la majestuese (yеприступность) на лоб, не сегодня. И не galante (любезность). Сегодня нужна … дайте-ка подумать! … Ага, лучше всего, бесспорно, подойдет la friponne (плутовство — язык мушек/искусственных родинок/, весьма популярный в 18 веке. Налепляя ту или иную, а иногда и несколько, мушек, дамы сообщали поклонникам о своем настроении и чувствах; например, мушки над правой бровью и в центре левой груди означали: «Сегодня все мои мысли и сердце заняты любовью»)! — Откинув кружевные манжеты, он выбрал из коробочки крохотную звездочку из черного шелка и с хладокровной дерзостью наклеил у самых губ Антонии.

— Вот так! Великолепно! — Он поднял голову. — А, мистер Сент-Арван! Ваш покорнейший слуга, сэр.

Улыбаясь только ртом, но не суровыми холодными глазами, Джеррен ответил на приветствие, сделал жене комплимент по поводу ее нового платья и крайне любезным тоном, в изысканных выражениях попросил выслушать его наедине до того, как она отправится на бал. Антония согласилась с деланным равнодушием, и, когда джентльмены удалились, чтобы подождать внизу, а Ханну отправили из комнаты, произнесла с нетерпением: — Ну, что случилось? Прошу вас, покороче, нас с Люси пригласили в концерт.

Улыбка исчезла, холод в глазах остался.

— Что ж, если покороче, тогда вот что. Байбери слишком много и часто видят в вашем обществе. Впредь вы будете привечать его не более, чем того требует обычная любезность.

Такой безапелляционный приказ привел ее в бешенство, но ей удалось выдержать холодный тон: — И в чем же, скажите на милость, вы меня обвиняете?

— Пока только в глупости, но и глупость может причинить много вреда. Когда в клубах начинают держать пари на то, сколько времени потребуется Байбери, чтобы добиться у вас окончательного успеха, благопристойность с вашей стороны становится просто настоятельной необходимостью. Он более не появится в этом доме.

— А если появится?

— А если появится и вы примете его, то прямиком отправитесь в Глостершир. И останетесь там. Келшелл-Парк или Брук-стрит — выбор за вами, мадам. Мне это совершенно безразлично.

При такой угрозе ничего не оставалось, как через силу, но пообещать, ибо самая мысль о возвращении в дом деда наполняла ее сокрушительным ужасом. Нет, не может она отправиться туда. Не может! А с позором — тем более, потому что сэр Чарльз очень быстро докопается до причин ее возвращения, даже если Джеррен и не скажет ему. Возможно, он возьмется сам наказать ее, а вот ее намерения наказать Джеррена так и останутся неисполненными.

В тот вечер все в один голос упрекали ее за плохое настроение. Она вполуха слушала концерт, ради которого приехала, задумчиво кроша печенье в корзиночке, а потом, когда, покинув ротонду, все решили погулять в саду и насладиться теплым вечером, рассеянно приняла сопровождение капитана Байбери, но едва ли замечала, куда они идут.

Капитан пытался поддерживать ничего не значащий, беспечный разговор, но она отвечала изредка и невпопад, занятая мыслями об ультиматуме Джеррена и дилеммой, от которой, как ни старайся, было не уйти. Если она ослушается, он отправит ее в Глостершир, если подчинится, то не только лишится возможности унизить его своей местью, но и сама будет унижена, ибо все догадаются, что флирт с Байбери прекратился по приказу мужа.

— Боюсь, мадам, вы сегодня не в духе, — заметил, наконец, Байбери. — Вас что-то тревожит, не так ли?

Тон его, неожиданно серьезный, пробился к сознанию Антонии сквозь озабоченность, и она повернула голову.

— Да, — искренне призналась она, — и я прощу прощения за то, что позволила это заметить. Сожалею, но сегодня я для вас никуда не годная компания.

— Помилуйте, мадам, вы для меня всегда — самая лучшая компания, — откликнулся он с улыбкой, — но я упрекаю себя за то, что не смог поднять вам настроение.

Она вздохнула: — Тогда перестаньте себя упрекать, ибо это не ваша вина.

— Нет? — в его взгляде и тоне таилась насмешка. — Тогда, рискуя показаться назойливым, осмелюсь предположить, что эта вина вашего мужа? — Она напряглась и хотела было отнять у него руку, но он удержал ее, плотно закрыв своей. — Простите, ради Бога, простите! Я не имел права так говорить, но в начале сегодняшнего вечера вы не были в таком унынии.

Антония быстро огляделась: Люси и других было почти не видно, вокруг гуляли незнакомые люди. Она остановилась и повернулась лицом к нему.

— Он запретил мне принимать вас и выказывать какие-либо знаки внимания, кроме обычной вежливости. Возможно, мне и не следовало этого рассказывать, но я хочу, чтоб вы знали: не по моей воле дружбе нашей пришел конец.

Мимо прошла группка весело болтающих молодых мужчин и женщин. Байбери отвел Антонию к краю аллеи, в тень окаймлявших ее деревьев.

— А разве ей пришел конец? Значит, он ставит условия, а вы выполняете их — такое вот беспрекословное подчинение?

— У него есть средство заставить меня, — с горечью пояснила она. — Я подчиняюсь или возвращаюсь к деду в Глостершир, причем без малейшей надежды когда-либо вернуться обратно. А этого мне просто не вынести! В том доме я никогда не была счастлива.

— Причинять вам горе, — медленно произнес он, — я желал бы менее всего, но вы уверены, что это не пустая угроза?

— Совершенно уверена, — решительно заявила она и криво улыбнулась: — Так что, капитан Байбери, как вы и сами понимаете, о дальнейшей дружбе между нами не может быть и речи, и я надеюсь, вы не осудите меня за то, что я предпочитаю закончить ее таким образом и остаться в Лондоне, нежели как непослушная, наказанная школьница вернуться с опущенной головой в Келшелл-Парк.

Он умолк ненадолго. Под деревьями было слишком темно, выражения его лица, голубоватого пятна, обрамленного бледными от пудры волосами, было не разобрать, но ей почему-то казалось, что он смотрит на нее очень сурово и жестко.

— Мадам, я все понимаю, — произнес он наконец очень тихо. — Мы оба с самого начала знали, что так и будет, но я искренне не хотел, поверьте, чтобы все закончилось столь быстро. — Он бережно поднес ее руку к губам. — Это — прощальный поцелуй. Завтра мы уже не сможем встретиться снова.

С этими словами он опустил ее руку на свою и повел в том направлении, куда ушли все остальные. Теперь молчали оба, занятые своими мыслями. Антония была признательна ему за понятливость, но все же слегка раздосадована и уязвлена готовностью, с которой он принял свою отставку, но еще больше — его последними словами. Близкое их знакомство, возможно, и закончилось, но в достаточно светском кругу разве они никогда уже не смогут встретиться?

Свидетели ссоры между Реймондом Байбери и Джерреном Сент-Арваном в один голос подтвердили, что капитан намеренно спровоцировал ее. Они также единодушно решили, что истинная причина ссоры заключалась вовсе не в тривиальном разногласии, из-за которого все началось, а в распространившейся недавно сплетне, связывавшей имена капитана Байбери и миссис Сент-Арван, прочее же можно было счесть не более чем благовидным предлогом, уловкой с единственной целью — защитить репутацию дамы. Никто особенно не удивился, но все утверждали, что Байбери проявил почти самоубийственное безрассудство, рискнув вызвать на поединок человека, о котором ходила слава одного из самых искусных и опасных фехтовальщиков.

Ссора произошла на другой день после посещения театра, а поединок должен был состояться в Мерлибо-ун-Фиддс в семь утра через два дня. Новость быстро распространилась по всем светским клубам и игорным домам среди мужчин, которые, считая подобные вещи неподходящими для дамских ушей, оставили прекрасную половину благовоспитанного общества в полном неведении. У Роджера Келшелла, однако, были на сей счет свои соображения и он, желая, чтобы Антония знала о дуэли, послал на Брук-стрит лакея с запиской. Послание было доставлено Антонии горничной, когда она как раз одевалась к карточному вечеру у леди Брентфорд. Оно было кратким и содержало буквально следующее: «Дорогая племянница, Похоже, вы близки к тому, чтобы получить удовлетворение, коего так искренне желали. Как мне стало известно, осуществление давно заслуженного наказания будет иметь место завтра, в семь утра. Примите мои искренние поздравления.

Остаюсь Всегда Ваш и проч.

Р.К.»

Антония уставилась на записку, не ощущая пристального, изучающего взгляда Ханны. Смысл слов Роджера был ясен, непонятно лишь, как именно все произошло. Судя по реакции Джеррена, он не собирался вызывать Байбери, поскольку это могло лишь раздуть пока еще тлеющий огонь злословия, чего он, по его же собственным словам, старательно избегал. Впрочем, несмотря на некоторое недоумение, Антония чувствовала признательность. Сделаться объектом насмешек — это послужит ему хорошим уроком за столь отвратительное обращение с ней. Конечно, никакая месть не устранит страшной несправедливости его обвинений и не залечит нанесенной им раны, но хотя бы покажет, что она не даст тиранить себя или диктовать, с кем дружить, а с кем нет.

Чувство удовлетворения согревало ее весь вечер, и приятели, бывшие с нею у леди Брентфорд отметили, что миссис Сент-Арван, последние два дня находившаяся в крайне неблагоприятном расположении духа, совершенно преобразилась. Даже жестокая неудача, сопутствовавшая ей за карточным столом, не смогла испортить ей настроения; она лишь, смеясь, пожала плечами и сказала, что в ближайшие дни непременно отыграется.

Однако, вернувшись домой, она не могла уснуть. Сон не шел к ней, и это было необъяснимо. Роджер заверил, что поединок между Джерреном и капитаном Байбери будет неопасен, что единственной жертвой станет тщеславие Джеррена; но вдруг он ошибался? Ведь и самые опытные фехтовальщики могут допустить ошибку. Она металась в постели, вертелась с боку на бок в безнадежной попытке вернуть то приподнятое настроение, которое — еще так недавно владело ею, и теперь, понимая, что инициатива выскользнула из ее рук, сожалела о том, что вообще поддалась искушению заняться этим. В конце концов она все же забылась тяжелой дремой, но спала беспокойно, с какими-то кошмарами и проснулась в слезах.

К половине седьмого бездеятельное ожидание до того наскучило, что она принялась без устали мерить шагами спальню и туалетную. Ханну вызывать не стала, опасаясь возбудить еще больше ее и без того излишнее любопытство, а от нечего делать занялась сама долгим и сложным процессом одевания. Потом пыталась читать книгу, но безрезультатно: никак не могла сосредоточиться на страничке с буквами; отшвырнула томик и снова пустилась в бесконечный путь по комнатам. Сколько времени будет продолжаться дуэль? Когда она сможет узнать хоть что-то? Какими окажутся новости?

Было уже около половины восьмого, когда до нее донесся голос Джеррена. Ее покои находились в задней половине дома, поэтому она не слышала, как он подъехал, а когда распахнула дверь на лестницу, он уже пересекал площадку. Остановился и несколько секунд безмолвно, уничтожающе смотрел на нее, затем шагнул вперед, схватил за руку и втолкнул перед собою в комнату. Потом отпустил и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной.

Он был сумрачен, утомлен и пугающе бледен; на фоне мертвенно-бледного лица гневным огнем пылали холодные голубые глаза.

— Уже поднялись, любимая? — Его голос буквально сочился ядовитым сарказмом. — Не предусмотрительнее ли было бы изобразить полную неосведомленность о происходящем? Не очень-то красиво с таким явным нетерпением поджидать новостей о собственном вдовстве.

— О моем вдовстве? — Антония, растиравшая руку, за которую он ее схватил, в первый момент смотрела непонимающе, но потом вспылила: — Вы не имеете права так говорить! Вовсе не было речи…

— Не имею права? — с холодной яростью прервал он. — Да вы меня за дурака считаете! Намеренно и весьма нарочито поощряли ухаживания Байбери в надежде, что я вызову его на дуэль, а когда поняли, что вероятнее всего сами отправитесь к своему деду, заставили поклонника учинить ссору со мною. Только ваши козни опять не удались. Могу лишь посочувствовать вашему разочарованию.

— Да, я поощряла его, — к этому моменту Антония пришла в такую же ярость, — и хотела преподать вам урок. Доказать, что вы, с вашим незаслуженно присвоенным правом топтать ногами всех, кто выказывает хоть малейшее ослушание, вовсе не безнаказанны. Я хотела видеть вас униженным, осмеянным и …

— Вы хотели видеть меня мертвым! — прервал он, повышая голос и заглушая ее возражения. — Первая попытка провалилась, так вы с помощью Келшелла подговорили Байбери на вторую. Возможно, вам интересно узнать, что на сей раз вы оказались на волосок от успеха. Он чертовски искусный фехтовальщик, лучший, с каким мне когда-либо приходилось драться, и I если бы не случайное везение, не вести бы нам с вами сейчас эту милую беседу.

— Вы одолели его? — Голос Антонии упал почти до шепота. — Джеррен, он … не умер?

— Ранен, но поправится. А мне пока не время покидать страну. Возможно, вам этого и хотелось бы, но, увы … примите мои сожаления и соболезнования.

— Что ж, возблагодарите судьбу и за это. — Голос ее дрожал. — Жизни вашей никогда ничего не угрожало. Только самолюбию.

В его глазах было такое жалящее презрение, что она отшатнулась, как от пощечины.

— Умоляю, избавьте меня от своего лицемерия. — Тон был таким же жалящим, как и взгляд. — Мы оба знаем, что вы ненавидите меня и желаете мне смерти. Что же касается утреннего поединка, то неужели вы думаете, опытный дуэлянт не видит конечной цели противника, не понимает, что его намерены именно убить? Да если б я даже и не понимал, если б до этого никогда не дрался всерьез, то Байбери, явившись к месту поединка в карете, запряженной четверкой лошадей, и багажом, аккуратно сложенным сзади, достаточно ясно дал понять, чего добивается. И разделавшись со мной, уже был бы далеко на пути к побережью прежде, чем его успели бы задержать.