Глава 17. Академия Пусика.

Серебристое тело самолета с надписью «Аэрофлот» наконец подкатило к зданию аэропорта, слегка потряхивая на бетонных плитах свое человеческое наполнение, и академик с досадой потрогал начинавшие становиться колючими щеки. Перелет был долгим и мучительным. Вначале в Москве почти пять часов ждали двух противного вида раскормленных мужиков в добротных серых костюмах, с наглыми, красными лицами. Академик долго гадал над тем, были ли они высокопоставленными правительственными чиновниками или просто мафиози, скупившими на корню службы аэропорта, но так и не смог придти к какому-либо определенному заключению. Потом самолет трясся почти двенадцать часов в воздухе, садился на Аляске, снова взмывал в воздух и, казалось, этому ревущему движению не будет конца.

Взлетное поле за окном было точно таким же, как и в Москве, жухлая трава, подтеки мазута и выбоины, серое цементное здание диспетчерской службы вдалеке. Только зеленые горы на горизонте, снующие по территории аэродрома микроавтобусы и служебные машины, да здоровенный негр, разгружавший чемоданы, позволяли понять, что надсадно ревущий самолет все-таки не смог облететь весь земной шарик и плюхнулся на землю где-то посередине своего витка.

Академик с досадой поморщился. Он не любил опаздывать, даже в тех случаях, когда от него ничего не зависело. Опоздание было особенно досадным еще и потому, что Ефим обещал прислать одного из своих сотрудников в аэропорт для того, чтобы отвезти академика к себе домой.

Все имущество академика состояло из старенького, потертого кожаного чемодана, в котором лежал костюм, несколько рубашек, пара книг и пухлые папки с бумагами и статьями. Он с трудом поднял чемодан с черной, плывущей ленты транспортера и обнаружил, что кожа вспорота. Чемоданчик явно потрошили в Шереметьево. «Боже мой, не дай бог пропали статьи!» — подумал он и трясущимися руками начал отстегивать ремни. К счастью, бумаги были на месте, исчезли только карманный диктофон, купленный в Англии год назад, и фотоаппарат. «Мерзавцы чертовы!» — выругался академик, но делать было уже нечего.

За дверями таможни стоял высокий, рыжеватый парень интеллигентного вида со строгим выражением лица. Его острые, цепкие глаза пристально глядели из-за выпуклых линз очков. Парень держал в руках листок бумаги с именем академика.

— Здравствуйте, — басистым мужественным голосом сказал он. — Меня зовут Борис. Добро пожаловать в Америку.

— Спасибо Боречка, извините за опоздание ради Бога.

— Никаких проблем! — академику показалось, что Борис даже немного смутился, и он почувствовал к нему симпатию.

— Боречка, вы представляете, каковы мерзавцы, у меня чемодан в Москве распотрошили!

— Не расстраивайтесь, быдло есть, было и будет быдлом. А чемодан все равно себе новый купите, с таким неприлично ездить. — Борис брезгливо поморщился.

— Да, конечно, Боря, я все понимаю, но все равно обидно, чувствуешь себя как будто изгаженным.

— Россия-матушка, что поделаешь. С народом надо быть жестким, в кулаке держать! — лицо Бориса мгновенно ожесточилось и приобрело суровость. — Смотрите, что происходит: чуть коммунистам стоило вожжи отпустить, и все покатилось. И царь-батюшка слишком милосерден был, развел всякой нечисти, а гадость эту надо было до основания каленым железом изводить. — Он разволновался, даже покраснел и, тяжело дыша, строгим, испытывающим взглядом посмотрел на академика сквозь выпуклые стекла очков.

— Ну, Борис, в чем-то вы, конечно, правы, — академику стало слегка не по себе от той неистовой убежденности, которая сквозила в голосе Бориса, — но нельзя же всех под одну гребенку. Тут дело еще и в психологии народа. Столько лет угнетения, крепостного права, когда мужика могли засечь насмерть…

— Вы мне эту демагогию из учебников для красных комиссаров бросьте! — Борис основательно рассердился и мгновенно покраснел как рак. — Нельзя с этой чернью по другому! Иначе она мировой пожар раздует и своим благодетелям глотку перережет! Уроки истории надо запоминать, вот что я вам скажу.

— Боря, вы в чем-то правы, но нельзя бесконечно действовать насилием, необходима же и доброта и гуманизм!

— Вы бросьте свой слащавый гуманизм! Это мы уже проходили. — Борис как-то по-иезуитски оскалился и пристально посмотрел на академика. — Такие вот псевдогуманисты, вылезшие из еврейских местечек, пораспускали сладкие слюни, а потом устраивали красный террор и концлагеря!

Казалось, эта фраза была обращена непосредственно к академику. Ему стало неприятно, и он замолчал. Борис, к которому он в первую минуту почувствовал симпатию, целеустремленно шел вперед, поджав губы и толкая перед собой тележку со вспоротым чемоданом.

— Вы в Академии работали? — Борис неожиданно прервал молчание и заговорил уже спокойным голосом, в котором время от времени проскальзывали стальные интонации, теперь уже гораздо лучше узнаваемые, чем раньше. — Случайно не знали профессора Горькина?

— Василия Станиславовича? Как же, прекрасно знал. Мы с ним когда-то еще в шестидесятые годы занимались расчетами.

— Это один из моих учителей, — Борис немного расслабился, — читал мне лекции в Университете. Один из немногих людей, которых я уважаю. Он никогда не вешал лапшу на уши.

— Да, надо же как замечательно!

— Вы уже знаете, чем будете заниматься у Ефима?

— В общих чертах, Боря, вы знаете, Ефим меня пригласил, так сказать, не оговаривая конкретных функций, предложил продолжать научные исследования, которые я вел в России. Нет, я безусловно готов и хочу помочь компании…

— В России вообще никакой науки не было! — Борис произнес эту фразу с холодной и яростной убежденностью. — Я насмотрелся в Университете на всех этих ученых, сплошная мафия. Так что для вашей же пользы советую поскорее включиться в работу компании.

— Да нет, Боря, вы меня не поняли. Я очень благодарен Ефиму за его предложение и с удовольствием приму участие в работе. Но насчет науки вы неправы. Дорогой мой, откройте любой Американский физический журнал и вы увидите, столько ссылок на советских ученых…

— Русских, а не советских. Хорошо, я допускаю, что могу быть неправ.

— Борис строго посмотрел на академика. — Вы сможете помочь нашей группе рассчитать напряжения, возникающие в деталях?

— Да о чем разговор, Боря, с удовольствием. Сразу же этим займусь. А в чем проблема?

— Мы уже год не можем решить, делать ли в наших стендах отверстия. — Услышав в голосе академика готовность к сотрудничеству, Борис явно убавил жесткости в голосе и с увлечением начал описывать проблему. — Ефим сам колеблется, четыре дырки просверлить или шесть, так что необходим теоретический расчет.

— Это школьная задачка, я завтра же все рассчитаю. — Неприятное чувство, вызванное нетерпимостью Бориса и упоминанием о комиссарах из еврейских местечек не покидало академика.

Всю дорогу Борис деловым тоном объяснял технические проблемы компании Пусика, и у академика слегка пошла кругом голова. Он даже не заметил, как и когда они подъехали к просторному дому со стеклянной террасой.

— Привет, привет, — навстречу ему вышел мужчина примерно его возраста со слегка отвисшей нижней губой и ироничным взглядом. Одет он был в вытертые джинсы и просторную футболку. — Жора про тебя рассказывал. Спасибо, Боря помог мне, тебя подвез, я сегодня со своими идиотами разбирался. Ну что, отказывался, упирался, а эти сволочи все-таки тебя довели, верно?

— Да, Ефим, честно говоря, не хочется про это вспоминать. У меня только одна мечта: если удастся создать здесь маленькую группку, перетащить хотя-бы одного или двух моих ребят, наладить работу, то моя жизнь не пропала!

— Сделаем все, всех перетащим! — Ефим почему-то слегка поморщился. — Это пустяки, не в этом главное. Ты понимаешь, я уже скоро двадцать лет как в этой стране. Ты видишь, я всего добился. Кем я был в Союзе? Пархатым жидом, вот кем. Любая мразь могла меня по стенке размазать и топтать меня ногами. Если бы ты знал, сколько мне пришлось пережить, сколько унижений, как меня не посадили, до сих пор ума не приложу. И вот я уехал, нищий, оборванец. Как сейчас помню, приехал в Вену, и у меня пять долларов в кармане. И в Америку приехал у меня немногим больше было. Ты понимаешь, я всего добился своей головой и руками. У меня есть все, и этого хватит на сто таких жизней. Теперь самая последняя мразь в Москве, которая меня разорвать на куски была готова, на коленях ко мне приползет и будет ноги лизать, потому что они в дерьме плавают, как им и полагается по заслугам. Все встало на свои места, и поэтому Америка великая страна. Я тебе это говорю, потому что вижу, что ты чем-то на меня похож. У тебя тоже все получится, я чувствую.

— Спасибо, Ефим, — академик был тронут.

— Так вот, мне это все никакой радости не приносит. Нет, интересно, конечно, деньги, работа, но ведь пора и о душе подумать. Никто не вспомнит меня через двадцать лет, все эти железки, все изменится, придут другие технологии. Поэтому у меня мечта: помочь хорошим, талантливым людям, по которым советская власть прошлась паровым катком. Вот тебе, взять и помочь, ведь должно быть у людей хоть какое-то вознаграждение за их муки, верно?

— Ефим, мне по правде не верится, что это все на самом деле происходит со мной.

— Да, — Ефим усмехнулся, — бывают такие моменты в жизни, когда оказывается, что мечта сбывается. И ты знаешь, у тебя бывало так? Она сбывается, и ты сам не веришь, что все это произошло. Ну, — он на секунду задумался, — как будто ты шел по полю и нашел золотой слиток. Поднял его, смотришь и не можешь поверить, ощупываешь его пальцами, он такой чуть пористый, с буграми, шершавый, поблескивает, и вот ты держишь его и медленно начинаешь понимать: «Да, да, это я, и я не сплю, и все это на самом деле».

— Ефим, — академик почувствовал подъем, — вы не можете себе представить, как я вам благодарен. Я хочу сказать, что в общем-то я не привык брать и не отдавать долги, так что я с большим удовольствием помогу вашей компании с расчетами. Борис упоминал про какие-то отверстия…

— Слушай, Слушай! — Ефим начал раздражаться. — Пошли Бориса к чертовой матери. Сопляк паршивый! Он же фашист, ему бы зоной или шарашкой руководить. Я его терплю только потому, что он делу полезен. Я про что говорю, хочешь помочь делу, я буду рад. Посчитай нам напряжения в деталях. А вообще я хочу создать научный центр под твоим руководством. Вытащим твоих ребят, сделаем вначале небольшую лабораторию. Здесь такое место, тысячи компаний, университеты, это центр мировой науки! Ты что думаешь, и Стэнфорд так начинался, и Принстон. Быть может, будет когда-нибудь университет имени Пусика.

— Ефим, это было бы замечательно! — академик с некоторым испугом почувствовал, что разговор с Пусиком начинает напоминать прекрасный сон, после которого просыпаешься ранним утром и медленно, с сожалением начинаешь осознавать, что воздушная призрачная мечта улетает вместе с отступающим сумраком ночи.

— Я навел справки. — Ефим зевнул. — О тебе все замечательно отзываются. А для меня это много значит. Да что там, если ты со своей мордой пробился в академики в этой стране, это обо всем само за себя говорит. Даже если вы со своей лабораторией ничего не сделаете, не переживай. Мне все равно выгодно деньги на исследования списывать с налогов. Так что ты ничему не мешаешь. Считай, что я перед Богом хочу сделать хорошие дела. Договорились?

— Конечно, Ефим.

— Вот и прекрасно. А теперь отдыхай. — Он пригласил академика следовать за ним и провел его в просторную комнату с деревянной террасой, нависающей над садом.

Академик с наслаждением принял душ. Голова гудела, спать не хотелось. Он погасил свет в комнате. Уличные фонари отблескивали в экране телевизора, бокалах, стоящих в небольшом шкафу и в оконном стекле. Он вышел на поскрипывающую деревянную террасу. За ней простирался темный склон горы, громко пели цикады, и прохладный воздух, наполненный ароматом трав и цветения, мягкими волнами спускался по шуршащей листве деревьев. На горизонте за темными очертаниями холмов раскинулось бесконечное море ярких и разноцветных огней, переливающихся и мерцающих.

«Вот оно, буйство жизни, — думал академик, — ведь каждый такой огонек освещает чей-то дом, жизнь, мысли, мучения и радости, и все они вместе собираются в этот искрящийся водопад, бурлящий и сверкающий в этой ночи. — Он перевел взгляд на небо. Там, в далекой космической тьме ровным светом горели тысячи звезд. —Каждый миг в этой жизни уникален, фотоны, ударяющие сейчас в сетчатку моих глаз были рождены быть может миллиарды лет назад во время страшных, не поддающихся разуму космических катастроф и все эти годы летели в бесконечной пустоте пространства и вот сейчас, в эти секунды поглощаются в моих нервных клетках. И кто знает, быть может, свет той же звезды в эти секунды долетает до неизвестной нам планеты, на поверхности которой живое, разумное существо тоже глядит вверх, ощущая бесконечность и таинственность вселенной…»

Он глубоко вдохнул ночной ароматный воздух, открыл окно, с наслаждением лег на хрустящую белую простыню и не заметил, как заснул спокойным, безмятежным сном.

Утро было солнечным и прозрачным. Птицы за окном пели как сумасшедшие, и яркие лучи солнца пробивались сквозь сочную зеленую листву деревьев. Академик открыл глаза. На часах было всего около шести часов утра. Сейчас, под утренним ласковым солнцем были видны внизу бесконечные ряды больших и маленьких домиков, разбросанных между зеленых аллей и парков. Где-то совсем далеко аккуратные ряды строений заканчивались, там блестело плоское голубое зеркало залива, за которым поднимались высокие, безжизненные выгоревшие горы. Академик перевел взгляд налево. Там на горизонте тоже виднелись горы, но не безжизненные, а наоборот, покрытые густым зеленым лесом. С вершин этих гор серебрянными, переливающимися и мерцающими под яркими лучами солнца клочьями спускался туман, растекаясь по горным хребтам и исчезая по мере приближения к зеленой долине, расчерченной далекими нитками шоссе, по которым как букашки ползли автомобили. Легкие порывы свежего морского ветра ласково трепетали волосы. «Фантастический пейзаж!» — подумал академик.

Он вышел из своей комнаты, аккуратно застелив постель. Ефим уже был одет и расхаживал по салону, прижимая к уху беспроволочный телефон.

— Слушай, Слушай, Леонид, прекрати! — он раздраженно рычал в трубку.

— Я тебе сказал, ни одной системы я не продам, пока дырки не будут просверлены. Ты понял? Да, ну и что с того, что я сказал Джиму их не сверлить? Я передумал. Листен, Листен, прекрати немедленно! Это мое дело, понял? Мне наплевать на покупателей. Ты выполняй свои функции, а я буду выполнять свои. Я чувствую, что без дырок эту систему продавать нельзя. Да я целую ночь не спал, как в бреду думал об этом, пока ты храпел в постельке как сурок! Все, больше слышать ничего не хочу! — он бросил трубку.

— Кретины, — Ефим покачал головой. — Ты не представляешь себе, как я устал сражаться с этими идиотами. Ты меня понимаешь, да? Может быть, ты действительно сможешь нам помочь, познакомься с проблемой сегодня. Хорошо?

— Конечно, Ефим, о чем разговор.

— Вот и прекрасно. Ну давай выпьем кофе и поедем в компанию.

Белый мерседес Ефима мягко подкатил по аллее с аккуратно подстриженными газонами к двухэтажному зданию с темными стеклами.

— Вот оно, мое хозяйство. — Ефим водил академика из комнаты в комнату мимо людей, склонившихся над какими-то железными деталями, бесконечными приборами и ящиками с гудящими вентиляторами.

— Ефим, Ефим! У нас крупная неприятность! — подбежавший к ним Леонид был явно перепуган.

—Что случилось? — Ефим в одно мгновение помрачнел.

— Все вчерашние поставленные блоки неисправны.

— Что? — Ефим покраснел от гнева. — Кто принимал поставку? — Он обернулся к академику. — Извини, мне сейчас придется тебя оставить. Борис тебе пока определит рабочее место. Увидимся после обеда.

Академик на некоторое время остался предоставлен сам себе. Он посмотрел на просторный, освещенный ярким светом люминисцентных ламп зал, заставленный рядами столов, на которых громоздились сошедшие с конвейера приборы. «Это же надо было такую махину раскрутить, да еще в чужой стране,» — подумал он, наполняясь уважением к Ефиму.

Борис стремительно вошел в зал из коридора, нервно отпивая на ходу воду из белого пластикового стакана.

— Доброе утро! Ефим меня просил вам помочь, — сказал он по-английски и строгим взглядом посмотрел на академика. Это неприятно резануло академика и своей неестественностью и тем, что он с трудом разбирал непривычно быстрые фразы. — Пойдемте, я покажу место, где вы сможете работать. — Он развернулся и быстрой походкой вышел из зала.

Академик следовал за ним. Они вошли в тесную комнату, в которой сидели несколько сотрудников, столы которых почти что касались друг друга. Один из столов был свободен.

— Это ваше рабочее место. — Борис развернулся, явно намереваясь уйти.

— Если что-нибудь потребуется, обращайтесь ко мне, — добавил он.

— Боря, извините, мне нужно с вами поговорить. — Академик сказал это по-русски и ребята, сидевшие в комнате, обернулись при этих словах и с интересом посмотрели на него.

— Попрошу вас выйти в коридор! — недовольно прошептал Борис по-русски и вышел из комнаты. — Учтите, — сердито продолжал он, — у нас в компании принято разговаривать по-английски. Так в чем дело?

— Боря, — академик замялся. Он секунду колебался, обдумывая, не слишком ли неудобно обращаться с такой просьбой к Борису, но решил продолжать. — Вы знаете, я уже пожилой человек и, честно говоря, буду себя чувствовать неловко в большой общей комнате, бок о бок с молодыми ребятами. И еще, я уже более тридцати лет своей жизни привык работать в отдельном кабинете. Мне, право, неловко, но в коммуналке у меня голова не включается, такая вот старческая причуда, не обессудьте. Может быть удастся найти отдельный кабинет, нет, мне не нужно большой комнаты, достаточно клетушки, но хотя бы огороженной от общего помещения.

— У нас в компании таких кабинетов не существует! — отрезал Борис. — В Америке все работают на виду у всех. Я даже не знаю, как быть, поговорите с Ефимом. Я ничем не могу вам помочь. — Он развернулся и ушел, возмущенно пожимая плечами.

Академик подошел к кабинету Ефима. Из-за двери неслись раздраженные крики. Похоже было, что Ефим проводит совещание. «Подожду,» — решил академик и сел на стул в прихожей. Он достал из портфеля черный блокнот с надписью «Академия Наук СССР. Полевой Дневник» и принялся изучать записи последних дней и адреса своих американских знакомых, которым он собирался позвонить.

— Дорогой мой, что же ты сидишь здесь, разве тебе Борис не помог? — покрасневший Ефим, закончивший гонять своих сотрудников, вышел из кабинета и задал этот вопрос нежным и одновременно участливым тоном.

— Ефим, — академик замешкался со своим блокнотиком, — честно говоря, Борис здесь не при чем, он все сделал, там замечательный стол со стулом. Я хотел у тебя только спросить, не найдешь ли ты возможность выделить или отгородить мне маленькую отдельную комнатку. Честно говоря, я не умею работать на людях, у меня в толпе просто голова не включается.

— Слушай, Слушай, каков мерзавец! — Ефим покачал головой. — Что же это он решил тебя в общей комнате посадить? Совсем охренел, мать его, что ли? Сопляк паршивый, возомнил о себе черт его знает что!

— Ефим, да нет, — академик расстроился, так как в его планы совсем не входило поссорить Ефима со своими подчиненными. — Борис все сделал, это я сам хотел…

— Листен, Листен! Я знаю, что говорю! — Ефим покраснел как бык. — Он тебя нарочно подставил и унизить хотел. Я его скотскую манеру изучил, это он с виду такой вежливый. Скажет спасибо, пожалуйста, а сам развернется и незаметно ловким движением локтя всю челюсть выбьет! Да как он смел тебе такое предложить! У нас полно комнат в компании. А ну-ка пойдем.

Академик, ничего не понимая и расстроившись, следовал за Ефимом. Они прошли через злосчастную комнату, в которой стоял пустой стол, предназначенный для академика. Ефим открыл дверь, и они оказались в маленькой уютной пустой комнатке, в которой стояло несколько стульев, длинный стол, пластиковая письменная доска и телефон.

— Подходит? — спросил Ефим.

— Замечательно, лучше и мечтать нельзя.

— Вот и прекрасно. — Борис! Борис! — позвал Ефим.

— Да, — Борис появился на пороге, подозрительно и недружелюбно глядя на академика.

— Борис, Григорий Семенович будет пока что сидеть здесь. Ты понял? А потом мы подберем ему комнату побольше на первом этаже.

— Ефим, — Борис был явно недоволен. — В этой комнате проводятся совещания и встречи с нашими заказчиками.

— Листен, Листен, Листен! — Ефим начал кричать. — Ты мне не наводи здесь свои порядки! Это моя компания или нет? Плевать мне на заказчиков и на ваши идиотские совещания! Ты понял? Эти ваши совещания вообще никому не нужны, вы переливаете воду из пустого в порожнее.

— Ефим, что вы, — академик уже проклинал себя за то, что обратился к Ефиму. — Если у Бориса будет совещание, я конечно же не буду мешать и могу куда-нибудь уйти на это время.

— Слушай, это мое дело! Я сказал, пока что будешь сидеть здесь. Разговор закончен. — Ефим раздраженно вышел из комнаты.

— Боря, извините ради бога, я право не хотел никаких конфликтов. — Академик испытывал неловкость.

— Ничего, вы в этом не виноваты. — Борис поджал губы. — У меня только одна просьба: когда приходят заказчики или у нас будут совещания, нам придется вас немного потеснить.

— Конечно, конечно. Вы знаете, Борис, вы упоминали вчера проблемы, возникшие у Ефима с отверстиями. Вы не могли бы мне дать какие-нибудь материалы для того, чтобы я мог с этой задачкой познакомиться?

— Да, я сейчас все принесу. — Казалось, голос Бориса приобрел некоторую дружелюбность. Он вскоре появился с несколькими чертежами и коротко объяснил проблему.

Академик со вздохом сел за длинный стол, разложил чертежи и принялся набрасывать на листочке уравнения. Он углубился в работу и быстро забыл об окружающем. В последний раз он рассчитывал подобные задачки еще в студенческие годы и сейчас с интересом вспоминал давно забытые формулы. Странная грубость Ефима смутила его. С другой стороны, он и сам испытывал какую-то подсознательную неприязнь к Борису из-за его жесткости, высказываний и неприятных манер. «Откуда я знаю, быть может, он уже давно вывел Ефима из себя?» — подумал он и решил больше не забивать себе происходящим голову.