— Валерий Викторович, вы сами освобождали задержанных?

— Да, я сам приехал в ИВС, отдал дежурному постановления и возвратил задержанным изъятые у них вещи.

Шеф опять помолчал.

— Как вы уезжали из ИВС?

Теперь помолчал уже Филонов, потом недовольно ответил:

— Не понимаю, к чему эти расспросы. Что, у задержанных есть какие-то претензии?

— Нет, я полагаю, что задержанные довольны, — сказал шеф. — Претензии есть у сотрудников уголовного розыска. Ко мне обратился начальник отдела с рапортом о том, что ваше поведение в ИВС представляется ему не совсем этичным.

— Что вы имеете в виду? — вскинулся Филонов.

Шеф вздохнул. Для него эта ситуация была так неприятна, что ему заметно сводило скулы.

— Вы выпивали вместе с подозреваемыми после их освобождения? — наконец прямо спросил Владимир Иванович.

— Я?! — Филонов побагровел.

— Есть рапорта работников милиции, которые утверждают, что видели вас выпивающим вместе с освобожденными из ИВС.

— Владимир Иванович! Вы верите в эти инсинуации?! Я вообще не пью, к вашему сведению, я за рулем.

— Конечно, мне хотелось бы верить своему работнику, — медленно сказал шеф, — но сотрудниками милиции приведены убедительные доводы, и они утверждают, что у них есть вещественные доказательства.

— Я даже не буду это комментировать! — гневно заявил Филонов.

Нет уж, вы будьте любезны, прокомментируйте, — не теряя спокойствия, попросил прокурор.

— Хорошо, если вы настаиваете… Я не хотел ни о ком говорить плохо, но вы меня вынудили. Владимир Иванович, вы что, не понимаете, что у ментов раскрытие срывается? Все было тип-топ, сводку они уже дали, и вдруг я задержанных выпускаю. А поскольку обломилось раскрытие тяжкого преступления, от безысходности они решили нагадить. Я только так могу это все объяснить.

Мы с Лешкой переглянулись: не такие у нас ребята в ОУРе, чтобы гадить за прекращение дела.

— Вы потерпевшую предупреждали об ответственности за ложный донос? — спросил Филонова шеф.

— Конечно, а как же.

— Очень хорошо. Решение о прекращении дела вы уже, вероятно, приняли. В таком случае возбуждайте уголовное дело в отношении Нетребиной и расследуйте.

У Филонова перекосилось лицо. Мы с Лешкой опять переглянулись. Вот это был ход конем со стороны шефа: обычно, если потерпевшая меняет свои показания, доказать изнасилование бывает практически невозможно; абсолютно всем фактам находятся объяснения, которые исключают ответственность подозреваемых. Поэтому, как правило, следователи закрывают глаза на то, что потерпевшая, предупрежденная о том, что может сесть в тюрьму за ложные показания, врет, или обвиняя насильников, или оправдывая их. Раз уж стороны худо-бедно достигли консенсуса, пусть всем будет хорошо — потерпевшая и подозреваемые мирно разойдутся, а следователь прекратит безнадежное дело. Все знают, что стоит предъявить бывшей потерпевшей претензии по поводу ее вранья, как она сразу станет настаивать на том, что поначалу говорила правду; а адвокатам только того и надо, они и рады: как же верить таким непоследовательным показаниям, господа судьи, разве можно положить в основу обвинения слова женщины, которая сегодня говорит одно, а завтра — другое?

Так что Филонов, как только возбудит дело против потерпевшей, сразу окажется в заколдованном кругу, она начнет твердить, что изнасилование было, а клиенты станут возмущенно разводить руками: ну вот видите, разве можно ей верить…

После совещания Лешка предложил попить чайку, поскольку мы собирались еще часа три-четыре плотно поработать.

— Слушай, где я могла слышать эти фамилии — Иванов, Хрунов и Шигов? — спросила я Горчакова.

— Ты знаешь, и мне они очень знакомы, вот буквально недавно на глаза попадались.

В этот момент к нам заглянул Филонов:

— Ребята, а что если по чуть-чуть?

— Мы работать собираемся, — против своей воли сварливо ответила я, хотя планировала молчать.

Но Филонов как ни в чем не бывало продолжал:

— Леш, слетай в магазинчик, а? Держи бабки, — и, достав из бумажника, протянул ему стодолларовую бумажку.

— Я летать не умею, — пробурчал Леша, отворачиваясь.

— Ну ладно, будь другом, а то я еще не знаю, где у вас тут обменник.

Он помахивал сотней. От наших глаз не укрылось, что это — не единственная купюра в бумажнике, его просто распирала пачка баксов.

— Слушай, откуда у тебя столько денег? — не выдержал Лешка. — Что-то ты больно хорошо живешь.

— Работать надо! — жизнерадостно ответил Филонов. — У тебя может быть столько же денег, стоит только захотеть.

— Знаешь, пусть лучше без денег, но здесь, чем с деньгами, но в Нижнем Тагиле, — брезгливо ответил Лешка.

— Да ладно, — протянул Филонов. Он продолжал стоять в дверях, помахивая купюрой. — Я же взяток не беру. А свою трешечку тонн в месяц всегда можно иметь, и при этом ничего противозаконного не делать, просто улыбаться. А вы что, таких фокусов не знаете? Вот эти денежки, кровно заработанные, — он потряс сотней. — Я ж сразу понял, что дело не выгорит, что мне стоило адвокатам намекнуть, что при определенных усилиях с их стороны я ребят арестовывать не буду? А адвокаты, знаете, что мне говорят, когда благодарят? Что их президиум принял решение двадцать процентов от гонорара передавать следователю, поскольку следователь затрачивает свое время и силы, а наша зарплата неадекватна этим затратам. Ну и что, я от этих двадцати процентов должен отказаться, а у адвокатов пусть рожа лопнет? Господь велел делиться.

Он разглагольствовал, и я поначалу даже не поняла, шутит он или взаправду.

А вот Лешка понял.

— Пойдем, выйдем, — сказал он, я и слова вставить не успела…

Вернулся он через полчаса, весь в снегу, с разбитой губой и в разорванной рубашке. Не отряхиваясь, сел у двери и замолчал, опустив голову. Я даже не решалась задавать ему вопросы.

Потом он поднял голову и глухо сказал:

— Знаешь, Машка, ты как хочешь, а я с ним работать не буду. Пусть шеф выбирает, я или он.

— Дурак ты, Леха. — Я подошла и стряхнула с его волос тающий снег. — Ты что, не знаешь, кого шеф выберет? Чай-то наливать?

Допить чай спокойно Лешке не пришлось. Дверь распахнулась от удара ногой. На пороге стояла разъяренная Лариса Кочетова. Некоторое время она испепеляла нас взглядом, а потом прошипела:

— Ты охренел, что ли, Горчаков?! Ты что себе позволяешь?! Сесть захотел?! Немедленно иди извинись перед Валерой! А ты, змея подколодная, довольна? — это адресовалось уже мне.

— Лариса, ты бы хоть… — начала я.

Но Лешка меня остановил; поднялся и вышел, вытеснив Лариску в коридор. Дверь он плотно закрыл за собой. Я даже и лезть не стала к ним; они там бурно разговаривали, Лариска вроде бы плакала. Минут через двадцать я осмелилась выглянуть; Лариска действительно плакала у окна в коридоре. Обернувшись ко мне, она выдавила из себя: «Извини, Маша, не сердись, я сгоряча… У тебя платок есть? А то я свой дома забыла». Я протянула ей свой носовой платок, и Лариска стала громко в него сморкаться, потом стукнула кулаком по подоконнику:

— Черт! Черт! Черт! Он мне так понравился! Все было так хорошо! Машка, если бы ты знала, какой он мужик! Ну почему такая невезуха?! — Она опять всхлипнула. — Ребята, вам я верю. Если все так, как Лешка рассказал, — пошел этот Валера в задницу…

Спохватились мы в девять вечера; прокуратура занимала верхний этаж здания техникума, и в восемь вечера вахтер техникума запирал ворота, перекрывая внутренний двор. Обычно, если возникала нужда задержаться, мы шли туда, на вахту, и предупреждали, чтобы до нашего ухода не запирали, а теперь пропустили час «икс».

По опыту мы знали, что после того, как вахтер сделает обход территории и запрет ворота, он ляжет спать, и его будет не добудиться никакими силами. Мы, все трое, обменялись отчаянными взглядами. Придется перелезать через высоченный забор; а Лариска — в узкой длинной юбке; а я в новых сапогах на каблуках…

— Ладно, девчонки, прорвемся!

Мы спустились вниз, некоторое время безрезультатно стучались в дверь техникума, а потом, несолоно хлебавши, поплелись искать удобное место, чтобы перебраться через забор. Кругом было темно, хоть глаз выколи.

Лешка нашел где-то пластмассовый ящик, подтащил к забору, помог Лариске залезть на него, потом подсадил ее, а спрыгнула она уже сама. Следующей на очереди была я; приземлилась я довольно удачно, а вот Лешка, прыгая с забора, зацепился курткой за какой-то крюк. Раздался треск, и он буквально рухнул с забора, причем, к нашему удивлению, его падение сопровождал еще какой-то глухой стук, сразу нами не идентифицированный.

— Ух ты, блин! — Лешка кое-как поднялся и потирал ушибленные места.

Из-за полного мрака мы не сразу поняли, на что он свалился. Мы пребывали в неведении до тех пор, пока всю нашу компанию не осветили автомобильные фары. Отвернувшись от ослепляющего света галогеновых фонарей, мы с Лариской увидели еще одну машину, стоявшую прямо у забора. На нее-то Лешка и свалился.

Из подъехавшей машины, с пассажирского места, вышел молодой парень. Он подошел вплотную к Лешке, и я поразилась: Горчаков вообще-то был не маленьким, но рядом с этим качком он казался подростком.

Незнакомец начал с того, что размахнулся и ударил Горчакова по лицу; не ожидавшего нападения Лешку отбросило к забору, он еле удержался на ногах.

— Ну что, козел, ты понял, что попал?

Незнакомец снова замахнулся, но Лешка уже сориентировался в обстановке. Он увернулся от удара и замахнулся сам, но ударить не смог: его схватили за руки еще двое, выскочившие из подъехавшей машины. Такие же, как и первый качок, — кожаные затылки.

— Вот так, подержите его, братаны, — удовлетворенно сказал первый и два раза с размаху ударил Лешку под дых.

Лариска закричала, но ей тут же зажал рот еще один, неслышно подошедший сзади.

— Девчонок-то хоть отпустите, уроды, — прохрипел Лешка, дернувшись в руках державших его.

— Ага! Щас-с! — с видимым удовольствием ответил главный. И продолжил:

— Ты видел, говнюк, что ты зеркало сбил с моей машины?! Ты на всю жизнь попал, не расплатишься.

Он обшарил Лешкины карманы, вытащил бумажник, раскрыл его, достал оттуда удостоверение, демонстративно стал его разглядывать, а потом положил к себе в нагрудный карман. Бумажник он выбросил в снег, прокомментировав в том смысле, что он никому на фиг не нужен, поскольку там нечего даже Лешке в задницу засунуть.

— Ты!.. — дернулся Лешка, но еще раз получил в зубы и после этого уже ничего не говорил.

— Значит, так, козел: завтра в десять вечера здесь же, принесешь бабки — тыщу баксов за зеркало, а вот это, — он достал из кармана и повертел перед Лешкой удостоверением, — у меня побудет, как гарантия того, что ты придешь. Понял, ублюдок? Пошли, ребята.

Они отпустили Лешку и Ларису, расселись по машинам, двое: главный и тот, что держал Ларису, — сели в джип со сбитым зеркалом и резко газанули. А вслед за ними тронулась машина, стоявшая поодаль, метрах в двадцати, которую я сразу и не заметила: знакомый темно-серый «крайслер».

Лариса проводила их взглядом и опустилась в снег. Я растерялась, не зная, к кому кидаться. Горчаков меня опередил, подойдя к Ларисе. Он присел перед нею на корточки, оценил ее состояние, помог ей встать; назад в прокуратуру нам было уже не вернуться, через забор мы сейчас вряд ли перелезли бы, тем более что ящик остался по ту сторону ограды. Ко мне ехать было ближе всего.

Через полчаса мы сидели у меня на тихой кухне. Лариса после стакана валерианки пришла в себя, мы с ней на пару отмыли и смазали йодом Горчакова и, поскольку все нуждались в успокоительном, в течение десяти минут соорудили кофейный ликер из полулитра водки, двух чайных ложек растворимого кофе, стакана сахара, лимонной кислоты и ванилина: все размешать, поставить на огонь, подождать, пока булькнет, охладить; а в холодное время года можно и горячим пить.

Этот рецепт нас очень выручал в те далекие времена, когда спиртное продавалось по талонам и о всяких экзотических напитках мы знали только из кино и книжек.

Просто у меня, кроме водки, которую я держу в лечебных целях, ничего не нашлось, а мы с Лариской водку не пьем.

Горячий ликерчик так хорошо пошел, что мы не сразу сообразили, что о случившемся надо поставить в известность шефа. Как минимум…

— Кто звонить будет? — спросила Лариса.

— Звони ты, — предложила я ей. — Ты у нас самая положительная.

Лариска хрюкнула и набрала домашний номер шефа. Но в тот самый момент, когда на том конце провода ей ответили, Лешка решительно забрал у нее трубку.

— Владимир Иванович, — мужественно сказал он шефу, — я утратил удостоверение…

На следующий день в десять вечера Горчаков подошел к прокуратурским воротам. Темень была такая же, как и накануне. Через пять минут его осветили фары подъехавшего джипа. Из него вышел вчерашний «кожаный затылок» и направился к Лешке. А еще через пять минут наручники крепко держали его руки за спиной, и ребята из уголовного розыска, особо не церемонясь, сажали его в милицейский «уазик». Перед тем как залезть в «собачник», он выплюнул на снег два зуба.

Шеф ждал нас в отделе уголовного розыска.

Из кармана куртки задержанного достали Лешкино удостоверение, оно лежало на столе перед шефом. В бумажнике задержанного, помимо денег и водительских прав на имя Хрунова Вадима Вадимовича, была еще и ксерокопия удостоверения следователя прокуратуры Горчакова.

Хрунов Вадим Вадимович был абсолютно спокоен.

— Да, я сегодня приехал, чтобы получить возмещение материального ущерба вот у этого, — он кивнул на Лешку, — он вчера повредил мою машину.

— А удостоверение?

— Он сам вчера отдал мне свое удостоверение в залог возмещения ущерба.

— Два свидетеля подтверждают, что вы забрали удостоверение силой.

— Да ну? А два моих свидетеля подтвердят, что он сам мне ксиву отдал и еще умолял ее взять.

— Вы видите следы побоев на лице у человека, у которого забрали удостоверение? Он утверждает, что побои нанесли ему вы.

— Вранье, мои свидетели подтвердят, что мы вежливо и спокойно разговаривали.

— Где же эти свидетели?

— Пожалуйста: Иванов Виталий Олегович и Шигов Алексей, отчества не знаю. Они живут в одном доме со мной.

— А зачем вы сняли копию с удостоверения?

— На память. На долгую добрую память. Да, забыл сказать: я отказываюсь что-либо говорить без адвоката и желаю воспользоваться статьей Конституции о том, что могу не давать показаний. Кроме того, я требую вызвать мне врача и зафиксировать следы жестокого насилия, примененного ко мне во время незаконного задержания.

— У вас есть адвокат?

— Да, моя мать знает его телефон. Я требую немедленно сообщить моей матери о незаконном задержании, она вызовет адвоката. Это уже второе незаконное задержание за неделю, и я предъявлю

Прокуратуре и милиции иск о возмещении морального ущерба на сумму сто миллионов рублей. Больше я говорить ничего не буду.

Владимир Иванович составил протокол задержания Хрунова в качестве подозреваемого, от подписи в котором тот гордо отказался. Протокол допроса тоже много времени не отнял. Его увели.

В дверях он остановился и спокойно сказал:

— Не для протокола: если вы думаете, что посадили меня, то вы глубоко заблуждаетесь. Завтра вам прикажут передо мной извиниться, а я еще буду думать, простить вас или нет.

Проходя мимо меня, он нарочно споткнулся и сквозь зубы процедил, так, что слышно это было только мне:

— А ты, бикса легавая, ходи да оглядывайся. Поняла? — после чего плюнул мне под ноги и как ни в чем не бывало пошел дальше между конвойными.

Приятного во всем этом было мало. Шеф уже высказал нам, спокойно, но внушительно, все, что о нас думал в связи с происшествием. И, в частности, в связи с тем, что Лешка пошел в травмпункт только утром, поскольку вечером мы начали лечить нервишки еще до того, как сообразили, что надо где-то зафиксировать, что Лешка трезвый.

— Ну что мне с вами делать? Я даже дело поручить никому не могу, вы все потерпевшие. Не Филонову же поручать, тем более что фигуранты — его собутыльники, он с ними уже по изнасилованию поработал. Надо, кстати, возобновлять дело по изнасилованию, сегодня мне начальник ОУРа принес документы из нотариальной конторы: пока Иванов, Хрунов и Шигов сидели в изоляторе, матушка Хрунова отвела потерпевшую к нотариусу и оформила договор дарения Нетребиной пяти тысяч долларов и еще на пять тысяч выдала ей долговое обязательство. Как я понимаю, пять тысяч как аванс перед отказом от заявления и еще пять — по результатам. Про Горчакова надо сообщать в прокуратуру города: преступление в отношении работника прокуратуры. Какие будут предложения?

Мы с Лешкой опустили головы. Предложений не было.

— Ну что, за Ивановым и Шиговым поехали, я их всех арестую.

— Владимир Иванович, — осмелилась высказаться я, — все равно им любой суд сразу меру пресечения изменит.

— Ну и что? — задумчиво сказал шеф. — Пусть посидят, сколько получится. Если каждый будет думать, что у следователя прокуратуры можно безнаказанно отобрать удостоверение, да еще и фонарей ему наставить, то лучше нам всем сразу уволиться. Знаете, есть такая байка: у одного особо опасного рецидивиста спросили, что бы он делал, если бы за каждое преступление не судили, а давали денежную премию? Особо опасный рецидивист ответил: «Я бы ушел в тайгу и пересидел там это страшное время…» Вы мне лучше скажите, ребята, по исчезающим трупам у вас хоть что-то вырисовывается?