13

На следующий день, под впечатлением от имиджа преуспевающей женщины Шнайдер-Лебедевой и от внезапно обрушившегося на меня мужского внимания, я пошла в изолятор в новых сапогах, короткой юбке оливкового цвета и единственном своем приличном пиджаке, который куплен был очень задешево, но смотрелся неплохо и как-то был сгоряча оценен Региной баксов в пятьсот.

В следственном кабинете, ожидая, пока приведут обвиняемого, я обдумывала свою личную жизнь. Сложные чувства боролись в моей душе. С одной стороны — да, все было прекрасно, вплоть до утреннего чая, заваренного им, а не мной, и бутерброды он сделал из того, что нашел в холодильнике, и посуду после завтрака помыл. Про его сексуальные качества и говорить нечего — я сама на себя удивлялась, никогда мне так хорошо не было с мужчиной. И в изолятор он меня отвез на машине. И поцеловал на прощание.

А с другой стороны — я, конечно, не героиня Чернышевского, и поцелуи без любви я в жизни раздавала не единожды, но чтобы так, через несколько часов после знакомства… Но даже и не в этом дело. С таким холодным сердцем я еще мужчине не отдавалась. Делаю успехи. А глубину моего морального падения усугубляло то удовольствие, которое я при этом испытывала. Интересно, что будет дальше?

Привели моего подследственного, Витю Нижегородского, самого знаменитого в определенных кругах профессионального карточного игрока, а по совместительству — непревзойденного взломщика квартирных замков. Все знали, что Витя может даже с закрытыми глазами за пять минут вскрыть замок любой сложности, поэтому широко пользовались его услугами. А поскольку Витя в промежутках между сеансами карточной игры любил закинуться наркотиком, да еще одновременно запойно пил, что вообще-то крайне редко сочетается в одной личности, желающие взять квартирку привозили бесчувственного Витю к адресу готовящейся кражи, под руки поднимали на нужный этаж, давали в руки инструмент, Витя открывал замок, после чего его бережно спускали вниз и увозили обратно.

Банда, дело о которой я расследовала, несколько раз воспользовалась услугами Вити по взлому замков, и Нижегородский (фамилия которого вообще-то была Воробьев, а поскольку уродился он в Горьком, известен был по кличке) уже полгода сидел за мной в следственном изоляторе, спокойно ожидая, пока я закончу следствие по двадцати восьми эпизодам преступной деятельности банды из двенадцати человек.

Вот была картина маслом, когда я собрала всех обвиняемых, и Витю в том числе, чтобы объявить им об окончании следствия. Витя с интересом оглядел всех присутствующих и спросил меня: «Мария Сергеевна, а это кто такие?» — «Это ваши подельники, Воробьев», — ответила я. «Да?!» — поразился Витя и стал тщательно всех рассматривать. Я помирала со смеху, хотя все это было вполне понятно: Витя, проспавшись, и хотел бы, да не мог вспомнить, кто и куда его возил и что он делал во хмелю. Поэтому и соучастников своих не знал.

Судим он был уже пять раз, перерывы между отсидками не превышали шести месяцев, и я только гадала, как он за эти короткие промежутки умудрился снискать себе славу крутейшего игрока. Говорили, что он мог обыграть любого, чем, собственно, и жил. Приглашал на хату денежных лохов, любителей карточной игры, несколько дней играл с ними по-крупному, а когда голый и босый лох, прикрывая срамное место, покидал притон, Нижегородский пересчитывал купюры и отправлялся играть в казино, уже для удовольствия.

«Когда я выходил из казино, я каждой бабке на паперти меньше сотни не давал, мог прохожему горсть купюр подарить, просто так, у меня натура широкая», — рассказывал он мне, и я охотно верила. Как-то я его спросила: «Витя, а вы все-таки шулер или так мастерски играете?», на что Нижегородский мне со вздохом ответил: «Мария Сергеевна, я вам так скажу: или в карты играть, или на Путиловском заводе работать…»

У меня с Витей установились добрые отношения, мы с ним общались с удовольствием. Галантный Нижегородский всегда отмечал мои обновки, не забывал делать комплименты по поводу новой прически или лака для ногтей; сегодня он одобрительно осмотрел мои сапоги и тоном знатока заметил:

— Италия? Баксов шестьсот?

— Нет, Витя, гораздо дешевле; не забывайте, что я в карты не играю, живу на зарплату.

— И то правда, — вздохнул Витя.

Он меня жалел; говорил, что не женская это работа, «вам бы дома сидеть, ребенка воспитывать, музыку слушать, книжки читать»; если приходилось задерживаться, переживал, как же я пойду вечером, в темноте, одна из изолятора. «Полно ведь всяких уродов, которые могут женщину обидеть…»

Наши с ним отношения не испортило даже то, что Нижегородский, вообще-то безразлично относившийся к предъявленному обвинению («Ну и что? Посижу и выйду»), в силу своего положения в тюрьме — неоднократно судимого вора — должен был по определению что-нибудь выкинуть для поддержания своего авторитета и в один прекрасный день начал есть бумаги из уголовного дела.

Но поскольку делал он это явно по обязанности, без души, лениво, да еще в изоляторе переболел гепатитом и после болезни стал слегка заторможенным, двигался и говорил, как в замедленном кино, — я только потешалась, глядя, как охранники без всяких усилий вынимают у него изо рта едва прожеванные бумажки, а Витя послушно открывает рот и ждет, пока бумажку достанут.

Сотрудники изолятора, правда, на него обозлились. У всех свежи еще были воспоминания о пожилом следователе из городской прокуратуры, моем бывшем коллеге, у которого обвиняемый мафиозо вдруг начал остервенело жрать уголовное дело с собственными признаниями, и не для проформы, а всерьез.

Все смертельно перепугались, стали заламывать ему руки, выковыривать изо рта обрывки допросов, он боролся, отшвыривал конвойных, залил все слюнями, покусал сотрудников изолятора; все были в панике, и только мой старенький коллега, храня полное спокойствие, не торопясь, куда-то отлучился и через некоторое время, так же не торопясь, вернулся со стаканом воды в руке. Никто не знал, что у него сделаны ксерокопии всех листов этого тома. А в следственном кабинете борьба в разгаре, уже мебель ломают, обвиняемый хрипит и давится; и тут следователь подходит к нему, протягивает стакан воды и доброжелательно говорит: «На, водичкой запей!..»

Сегодня Витя был еще спокойнее, чем обычно; он отметил, что выгляжу я необыкновенно хорошо, «прекрасна, как миллион долларов», после чего мы с ним обсудили повышение курса валют, достоинства и недостатки свободной прессы, он поинтересовался, какие новые казино открылись за то время, что он сидит, и тут я вспомнила про загадку, рассказанную мне Эдиком Соболевым.

— Витя, можете мне ответить на один вопрос? Вам никто в камере работу не предлагал после освобождения?

— Работу? Мне — нет, меня же вся тюрьма знает, я в авторитете. А вообще я что-то слышал…

На всякий случай Витя оглянулся, но на нас никто не обращал внимания. Он задумался.

— Да, вербовали в моей камере пацана одного, он уже вещички собирал.

— А что конкретно предлагали?

— Что? — Витя снова задумался. — Вроде бы работу за границей, в Южной Америке или в Южной Африке, я и не помню, и какая разница между ними, не знаю. — Он хмыкнул. — Этот мужик его как коня разглядывал, даже зубы смотрел, я бы на месте этого пацана уже давно в лоб дал бы. А тот терпел и хвастался, мол, он какой-то сложной гимнастикой занимается, дышит по особой системе, в общем — аутотренинг, поза лотоса, прочая мутня.

— А не помните, как вербовщика звали?

— Звали его Валера, сидел он за похищение человека, за Приморским районом, на руке наколка «Валера», не блатная, — отчеканил Нижегородский.

Да, это вам не Америка с Африкой, блатную наколку от фраерской Витя влет распознает.

— А пацан этот за кем сидел?

— Щас, — Витя наморщил лоб, потом поднял палец:

— О! Вымогалово, хлипкое, доказухи ноль, говорил, что скоро выйдет, даже до суда не досидит, и точно, увезли на меру пресечения и не вернули, вышел, наверно. Трайкин Сергей Сергеевич, семьдесят восьмого года, на Каляева сидел.

Я кивнула: на Каляева располагались сотрудники Управления но расследованию организованной преступной деятельности.

Закончив с Воробьевым и отметив у дежурной следственных кабинетов пропуск, я на обратном пути зашла в оперчасть, где без труда получила данные Трайкина, а также данные Валеры, сидевшего в одной камере с Трайкиным, и заодно выяснила, что этот самый Валера сидел некоторое время и с Эдиком Соболевым. Еще мне любезно сообщили, что три дня назад Валерий Иванович Синдеев был осужден федеральным судом за похищение человека к двум годам шести месяцам и десяти дням лишения свободы, то есть, по-простому, получил в пределах реально отсиженного срока и под звуки фанфар освободился из-под стражи в зале суда.

Я, конечно, попеняла самой себе на медлительность: если бы я начала выяснять личность «рекрутера» сразу после того, как мне сказал о нем Соболев, я бы застала его в изоляторе. Но поскольку я еще не знала, зачем мне это надо, я не очень расстроилась.

14

Трамвай подошел быстро, мне даже удалось занять сидячее место и доехать до прокуратуры в тепле и комфорте.

В моем кабинете было уютно и вкусно пахло кофе (вообще-то я кофе не особенно люблю, но запах хорошего кофе меня приводит в волнение). За моим столом сидел Коля Курочкин и что-то писал, отпивая горячий кофе из кружки.

— Привет, — сказал он, когда я вошла. — Сейчас я тебе стол освобожу.

— Да сиди, — милостиво разрешила я, — мы же договаривались, что ты посидишь у меня. Я пойду в канцелярию обвинительное на компьютере печатать, а ты можешь кабинет посторожить.

— Кофе будешь?

— Нет, спасибо.

— А я воспользовался чайником и кружкой, ничего?

— И водой прокуратурской.

— Что ж мне, с милицейской водой сюда ходить?

— А ты как думал? Не пей прокурорской воды…

— Что, козлом станешь? Маша, ты эксперта Струмина знала? — без перехода спросил Коля.

— Что значит «знала»?

— Грохнули его вчера в собственной парадной.

— Кошмар! — я закусила губу. — Лешка знает?

— Он мне и сказал…

Я побежала за подробностями в соседний кабинет.

— Лешка, что со Струминым приключилось?

— В девять вечера его труп обнаружили в парадной его дома, голова проломлена тяжелым предметом. Типичный разбой, карманы обчищены, даже часы и ботинки сняты. Говорят, он с дежурства ушел пьяный.

— Могу подтвердить, он в три часа дня уже лыка не вязал. Кстати, Наташа Панова мне сказала, что он набрался из-за похорон Неточкина, Гена у него учился.

Я замолчала, вспоминая пьяного Гену в дежурном отделении; все, что он говорил тогда, все, что казалось мне пьяным бредом, сейчас приобрело совершенно иное, прямо-таки мистическое значение. Получалось, что я действительно принесла ему несчастье.

— Когда похороны?

— В пятницу. Позвони в морг Маринке Коротаевой, она этим занимается.

Не выходя из Лешкиного кабинета, я набрала номер эксперта Коротаевой. Марина предупредила, что вынос — в пятницу в десять, поэтому желательно подъехать в морг к девяти. Оказалось, что вскрывать труп Гены пришлось ей. Я посочувствовала ей, и вдруг, повинуясь какому-то импульсу, свербившему в моем мозгу с того самого момента, когда я осознала, что в пьяных Гениных речах был какой-то еще неизвестный мне смысл, попросила Марину сравнить повреждения на черепе Гены со следами орудия, проломившего голову Аристарху Ивановичу Неточкину.

— Хорошо, — удивленно сказала Марина. — Я зайду к Боре Панову — он Неточкина вскрывал, мы сравним повреждения. Правда, не вижу смысла, но раз ты говоришь, что надо…

— Мариша, а можно прямо сейчас? Сходи к Боре и перезвони мне, очень прошу.

— Ладно, жди, — ответила Марина и положила трубку.

— Лешка, мне страшно, — медленно произнесла я и тут же вспомнила мягкое прикосновение руки моего нового любовника и его нежный шепот: «Не бойся, моя хорошая…» — А где Филонов?

— Был у Лариски в кабинете, — ответил мне Горчаков и пристально на меня посмотрел. — А зачем он тебе?

Я не стала ему говорить, что когда женщине страшно, ей хочется прижаться к близкому мужчине; если бы я прижалась к Лешке, он бы, наверное, очень удивился. Поэтому я пошла искать Филонова.

Подходя к Ларискиному кабинету, я услышала ее громкий смех. Заглянув в кабинет, я увидела, что Лариска, заливаясь смехом, пытается вырвать у Филонова свою знаменитую на всю прокуратуру фотографию, сделанную на вечере по поводу 8 марта, запечатлевшую ее в весьма откровенной позе. Она поднимала руку с фотографией вверх, но Филонову удалось все-таки завладеть снимком, прижав Лариску к себе. Оба они, запыхавшись, сказали мне: «Привет!», и после этого на меня уже не отвлекались.

Я закрыла дверь и вернулась к себе. Коля Курочкин сообщил мне, что сегодня в шесть у него свидание с Региной, а потом сказал:

— Представляешь, Маша, по материалу с девочкой Мальвиной Вальчук: звоню я ее дяде Игорю, спрашиваю перед этим, как дядино отчество, она говорит: «Валерьянович». Я думаю: эк дядю-то угораздило! Звоню этому самому Игорю Валерьяновичу и популярно объясняю, что девочке Мальвине светит срок, в связи с чем прошу его прийти. Дядя Игорь Валерьянович мне отвечает таким своеобразным голосом, до боли знакомым, что прийти он не может, поскольку у него репетиции; и тут только до меня доходит, что Игорь Валерьянович Вальчук — вовсе не случайное совпадение! В общем, я его убедил, он сейчас сюда приедет. Ничего, что я его сюда вызвал, в твой кабинет?

— Хо-хо! Ждем с нетерпением! — воскликнула я. — Я тут посижу в уголочке, ладно? Поприсутствую при вашей беседе, если не возражаешь?

— Конечно, Маша! — великодушно разрешил нахал Курочкин, оккупировавший мое рабочее место и нагло использующий в личных целях авторитет прокуратуры.

И вот свершилось историческое событие: по коридору нашей конторы шел секс-символ и живой кумир Игорь Вальчук. Весь прокуратурский народ, не лыком шитый, тут же выследил, куда он зайдет, и в мой кабинет началось паломничество. Не успел великий певец поудобнее расположиться на свидетельском стуле, как мой кабинет под предлогами поиска ручек, кнопок, скрепок, бланков и «корочек» для уголовных дел в течение десяти минут посетила дюжина прокурорских работников и один милицейский следователь, пришедший к прокурору за санкцией на арест. Прося бланки и скрепки, они не отрывали глаз от Вальчука. Насмотревшись, они покидали кабинет, забыв свои трофеи.

Апофеозом этого потока зевак стало появление в дверях Леши Горчакова, большого поклонника Вальчука.

Леша вошел и, устремив взор на Вальчука, спросил:

— Маша, у тебя лента для машинки есть?

— Нету! — дерзко ответила я.

— Да и бог с ней! — не отрывая глаз от Вальчука, сказал Лешка. Он приблизился и, схватив его за руку, горячо затряс. — Игорь Валерьянович, я так ценю ваше творчество…

Горчаков настолько убедительно дал высокую оценку творчеству нашего гостя, что ушел из моего кабинета с двумя билетами на концерт Вальчука. После этого за Вальчука взялся Курочкин, при этом похоже было, что судьба Мальвины его волнует меньше, чем концертная деятельность Вальчука и его взаимоотношения со студиями звукозаписи. В итоге он разжился последним диском Вальчука и его афишей.

Что оставалось на мою долю?

Я спросила певца, правда ли, что он не так давно попал в автокатастрофу и что его оперировал Не-точкин. По поводу чего?

Певец оживился, видимо, радуясь возможности поговорить на отвлеченные темы. Он рассказал, что у него в машине забарахлила тормозная система и машина на приличной скорости снесла огромный рекламный щит, но при этом и сама в гармошку, а его другу, сидевшему за рулем, при столкновении со щитом разорвало печень, и он умер прямо в машине.

— Я впервые видел, и не дай бог мне еще когда-нибудь увидеть, как человек, еще живой, весь становится нежно-салатового цвета. Это от травмы печени, желчь, что ли, разливается. А потом машина загорелась, и пока я выбрался, у меня обгорела левая сторона лица. В общем, «моторы пламенем объяты, вот-вот рванет боекомплект». Ну, конечно, выступать в таком виде нечего было и думать. Мне уже наши добрые врачи поведали, как я буду выглядеть в ближайшем будущем, так что я пожалел, зачем вообще выбрался из машины, пусть бы там и сгорел до конца. Но потом пришли люди и сказали, что известный хирург Неточкин, волшебник, готов мне сделать пластическую операцию. И вообще, один он во всем мире способен мне лицо сделать новое. И всего-то десять тонн.

— Чего? — машинально переспросила я.

— Чего-чего: североамериканских рублей, вестимо. Ну, мы собрали денежки, передали, и — вот! Разве вы скажете, что еще несколько месяцев назад у меня было не лицо, а сплошная заплатка?

— Вы не возражаете, если мой коллега подойдет, послушает? Нам это очень интересно: он расследует убийство Неточкина, так что мы допрашиваем всех его пациентов.

— Ради бога!

Я стукнула в стенку Горчакову и продолжила уже в его присутствии:

— А деньги вы лично Неточкину передавали?

— Ой, вы знаете, я был в таком состоянии, что уже и не помню. Нет, вроде бы деньги передавала моя жена, и не самому Неточкину, а кому-то из его ассистентов.

— А в чем заключалась операция? Певец задумался.

— Вы знаете, я не особо над этим задумывался, мне было важно не то, что доктор делает, а что потом с моим лицом будет. Мне кажется, если я не ошибаюсь, мне пересадили кожу от донора. Знаете, вам лучше поговорить с моей женой, она вела все эти переговоры и в курсе абсолютно всех действий врачей. От меня тогда, сами понимаете, толку было мало.

Мы сговорились на том, что жена Вальчука придет завтра и все расскажет.

Когда Игорь Валерьянович покинул прокуратуру, Лешка сказал:

— Швецова, хочешь, отдам тебе билеты? Ты их заслужила.

— Учись, студент, пока я жива. А то: «Игорь Валерьянович, как я ценю ваше творчество…» Ты не на программе «Лидер», Горчаков. Билеты можешь оставить себе. А чего Филонов не пришел на Вальчука поглазеть? — небрежно, как мне казалось, поинтересовалась я.

— Так они с Лариской час назад, еще до Вальчука, куда-то уехали. Что это ты так Филоновым интересуешься, а, Маха?

— Чашки некому помыть, — огрызнулась я. — Вы только пачкать горазды. И вообще, что-то Маринка из морга не звонит.

Я набрала номер Бори Панова. Трубку сняла Марина:

— Маш, не думай, что мы про тебя забыли, сидим с Борей, разбираемся. Вроде похоже, а вроде не очень. Идентификационных признаков нет, не знаем, за что зацепиться, а в целом картина сходная: предмет тяжелый, металлический, цилиндрической формы, слегка ржавый, размеры одни и те же. Лом или монтировка. Но я тебе еще тридцать повреждений найду с такими характеристиками травмирующего орудия, мало, что ли, у нас в парадных по головам ломиками лупят? Дай предмет, будем прикладывать.

— Спасибо, Мариша. Как найду предмет, он фазу твой будет.

— И тебе спасибо. Слушай, а что, есть какая-то информация по Генкиному убийству? Просто здесь чистой воды разбой, а Неточкина-то, насколько я понимаю, убили не из корыстных побуждений. Какая связь?

— Да нет, информации нет, я это так, на всякий случай. Они оба врачи, да еще и знали друг друга, мы все возможные версии проверяем.

Положив трубку, я спросила Горчакова:

— Леша, какие убийства стоят на контроле в городской? По каким методсоветы проводятся?

— Ты что, забыла? — удивился Лешка. — Убийства бизнесменов, политических деятелей, журналистов, двойные и более, несовершеннолетних, огнестрелы, взрывы.

— Вот именно.

— Что «вот именно»? Ты что, проверяешь мои знания приказов прокурора города?

— Я пытаюсь сообразить, как бы ты мочил кого-нибудь, зная приказы прокурора города.

— То есть чтобы дело не встало на контроль в городской? И чтобы в Генеральную спецдонесения не писать? — с ходу врубился Лешка. — Не стрелял бы, не взрывал бы. Ты права, самое надежное — резать или ломом по голове. Ну, Неточкин — понятно, мировое светило, на него даже если кирпич уронить, все равно дело на контроль поставят. А вот эксперт Струмин — сошка мелкая, и разбой в парадной — дело обычное, у нас с тобой все сейфы такими мокрухами забиты. И кто же у нас такой умный, интересно? Из кого выбираем?

— Не знаю, Леша, из кого. По крайней мере, сотрудники морга в этих вопросах разбираются.

— Кульбин? Юра?

— Не знаю, Леша. И предпочла бы век не знать этого. Давай уже личность «подкидыша» устанавливать. Теперь ты можешь со спокойной совестью посылать в Мурманск человека из бригады по Неточкину. Гену убрали те же люди, что и Неточкина. И, похоже, из-за этого подкидыша. Под убийство Неточкина командировку дадут. Как-никак светило мирового масштаба.

15

Домой я пришла с одной мыслью: упасть и закрыть глаза, больше мне сейчас ничего не надо.

Гошка был у отца. Телефон не звонил, в квартире было тихо, только мерно тикали часы, отсчитывая мгновения проходящей жизни. Я легла на диван и закрыла глаза. Труп Неточкина с размозженной головой; пьяный Гена Струмин, два тела в поднятом из могилы гробу; горячая кожа мужчины, прижимающего меня к себе; пустота и свистящее одиночество в моей душе.

Телефон зазвонил так неожиданно, что я подскочила на диване и у меня бешено заколотилось сердце. Я взяла трубку со слабой надеждой, что услышу голос Филонова, мне стало трудно дышать. Но это звонил Горчаков.

— Машка, Машка, это она, точно она! Мы нашли ее, нашли! Ты слышишь, Машка? Надо срочно осматривать ее и вскрывать, поехали! Наш дежурный даст машину, я за тобой заеду, собирайся!

Через пятнадцать минут он уже звонил в дверь. По дороге он рассказал, что, оказывается, договорился с дежурной частью ГУВД, чтобы ему сообщали в любое время суток об обнаружении бесхозных женских трупов, несколько дней и ночей исправно получал сведения об умерших женщинах всех возрастов и наконец сегодня решил, что мы у цели. В ста метрах от кладбища, где похоронен муж Регины, железнодорожный мост. Под ним в кустах, заваленный прелыми листьями, обнаружен труп женщины без одежды, не первой свежести, завернутый в полиэтилен. Транспортники клянутся, что труп появился там не раньше пятого ноября, поскольку накануне путевой обходчик сгребал под мостом листья, и куча, под которой обнаружен труп, была собрана лично им четвертого во второй половине дня.

Мы лихо въехали на «уазике» прямо под мост. Там уже стояла машина транспортной милиции. С транспортным следователем мы быстро договорились о том, что поедем осматривать труп в морг, причем транспортный сделал несколько звонков, воспользовавшись мобильным телефоном местного оперативника, и радостно сообщил, что мы можем делать с трупом все, что захотим: он все вопросы с дежурным прокурором решил.

Около полуночи мы были в морге. Лешка поднял дежурного эксперта, вечно недовольного Груздева, и заставил его открыть секционную. К тому моменту, когда прибыл труп, Груздев окончательно проснулся, выпил кофе, пришел в сносное расположение духа и даже пофлиртовал со мной. Правда, несколько расстроился, узнав, что Лешка успел позвонить домой заведующему всей экспертной службой и выцыганил добро на экстренное вскрытие.

— Ну, пошли дамочку смотреть, — пригласил он нас, получив от дежурного санитара сообщение, что все готово к осмотру.

— Летка, ну что? Думаешь, это точно она? — дергала я Лешку за рукав.

— Ну сама смотри, как все сходится: рядом с кладбищем, без одежды, по давности вроде подходит, четвертого ноября ее еще там не было, — шептались мы с Горчаковым в секционной, пока доктор Груздев аккуратно разворачивал полиэтилен.

— Да, друзья, дамочка-то весенняя как минимум, не знаю, что смогу вам сообщить, — вздохнул Груздев, беря в руки инструменты. — Леша, помоги мне перевернуть ее, перчатки вон там возьми. Ну давай, пошевеливайся. Маша, а ты бы пофотографировала, чтобы не скучать.

Поскольку мы все оказались при деле, осмотр пошел бойко. К рассвету мы заканчивали писать протокол. Возбуждение наше не проходило, поскольку все, что сказал нам доктор в связи с наружным осмотром трупа, мы ожидали услышать. Никаких повреждений; конечно, тело было поедено, но кроме червей, на кожные покровы никто не посягал. Внутренние органы никаких повреждений не имели, причина смерти оставалась тайной.

— Груздев, миленький, посмотри получше! — заклинала я. — Ну хоть что-нибудь скажи: от чего она могла умереть?

— Да что я, Господь Бог, что ли? — оправдывался Груздев. — Вы же видели, я ее чуть языком не облизал, уж и осмотр, и вскрытие, как для студентов, на пять баллов, сам горжусь. Ничего нет, ребята.

— Но ведь молодая, и сердце нормальное! От чего же померла?

— И сердце отличное, и с печенкой все в порядке, и желудок нормальный, и матка чистенькая. На асфиксию не похоже. Глазки, конечно, поедены, про склеры ничего сказать не могу, но других признаков удушения и в помине нет. Ну что я тебе, рожу, что ли, причину смерти? Вот тут в конвертике — микрочастицы, я у нее с бедра собрал, может, пригодятся. Насколько я могу судить при этом освещении, темно-синяя шерсть.

Я прижала конвертик к груди. Мне даже не надо было снова эксгумировать труп Арсения; я и так помнила, что хоронили его в темно-синем шерстяном костюме. При желании можно узнать, чьего производства костюм, найти аналог, взять микроволокна и проверить, похожи ли они на шерстинки с бедра обнаженного женского трупа из-под железнодорожного моста. Но я почему-то была уверена, что они такие же.

Поспать удалось часа три. Естественно, меня это не украсило. Поэтому пришлось утром на сборы потратить в два раза больше времени. Холодный душ меня научила в экстремальных ситуациях принимать мамина подруга — удивительная женщина, которой в ее шестьдесят больше сорока никто не давал. Она мне говорила, что холодный душ по утрам бодрит не хуже стакана водки. В точности как и она, я, вставая под холодный душ, поначалу приговаривала от всей души: «За что?! За что?!» Потом ничего, втянулась.

К часу дня мы ждали жену Вальчука. В двенадцать позвонил сам Игорь Валерьянович, с извинениями, что прийти они не смогут, поскольку находятся в Стокгольме, — пришлось срочно вылететь из-за угрозы срыва гастролей. Вернутся через две недели.

Мы переглянулись. Что бы мы ни думали о Вальчуке, он все равно вне пределов досягаемости.

Я придирчиво выясняла у Горчакова, всех ли из окружения Неточкина он допросил о последних днях Аристарха Ивановича. Вдруг он кому обмолвился о некоем «С.» или о событии, занимавшем его мысли второго и третьего ноября. Нет, никакой полезной информации Леша во время допросов не добыл.

Никогда в жизни мне так не хотелось размотать дело. Я жаждала оперативного простора, а вместо этого мы топтались на месте и только подсчитывали потери. Нокаут за нокаутом, а что в активе? Риторический вопрос…

А уж про мои личные дела и говорить нечего. Что должна чувствовать женщина, которую ночью несут на руках в спальню, а на следующий день еле удостаивают взглядом и без всяких объяснений уезжают с другой женщиной? Что, Филонов — приверженец теории «стакана воды»? Или просто сволочь? Или посмотрел на меня при свете дня и понял свои ошибки?

Я тут же рванулась к зеркалу и придирчиво осмотрела себя. Не смертельно. Шока он явно испытать не мог. Ну а что тогда? Что?! Но уж отношения выяснять я не пойду; пусть я умру в неведении о причинах его поступков, но вопросов задавать не стану.

К обеду пришел Коля Курочкин. Утомленный и небритый. На наши претензии вяло огрызнулся, что, не щадя себя, выполняет ответственное задание. От него сильно пахло духами фирмы «Элизабет Арден».

Жадно отпивая кофе из Лешкиной кружки, Курочкин спросил:

— А что у вас за новый следователь, Филонов?

— Пришел из области, третий день у нас работает, — ответил Лешка. — Что тебя интересует?

— Меня интересует, что, в области так принято — с подозреваемыми водку пьянствовать?

— Что ты этим хочешь сказать? — насупился Лешка.

— У нас ребята, которые по изнасилованию работали, сегодня на оперативке возмущались, собирались ему выговор объявить с занесением в лицо. Вы в курсе, что он троих задержал в понедельник?

— Ну да, он говорил, там вроде бы все хорошо с доказательствами.

— А вы в курсе, что он вчера вечером их выпустил?

— Ну и что? Может, потерпевшая отказалась от заявления?

— Может, и отказалась, только, на мой оперативный взгляд, это еще не повод, чтобы во дворе кутузки вместе с освобожденными подозреваемыми устроить пьянку. Дежурный по ИВС, наблюдая этот пикник на обочине, позвонил нашему начальнику и все в красках рассказал. Он готов дать показания.

— Ты, в общем, понимаешь, что такими обвинениями не бросаются? — мрачно спросил Горчаков.

— Я за свои слова отвечу. Наши ребята приехали к ИВС, когда ужин был уже закончен, но они, не будь дураками, забрали оттуда бутылку водки, банки из-под джина с тоником и пальчики с них получили. И объяснения имеются.

— Ну, так я бы на вашем месте не молчал. Если все так обстоит, как ты сказал, идите к шефу.

— Да прокурор уже знает…

В пять часов мы собрались у шефа на еженедельной оперативке и, отчитавшись по своим делам, выслушали, как Филонов доложил о своей работе по делу об изнасиловании.

— В день возбуждения дела у меня были основания задержать троих — Иванова, Хрунова и Шигова — по подозрению в изнасиловании: были показания мужчины, от которого Нетребина вызывала милицию, у нее имелись повреждения, в машине были обнаружены ее вещи. Но вчера потерпевшая обратилась ко мне с заявлением о том, что дала недостоверные показания: она добровольно вступала в машине в половую связь с Ивановым, в присутствии Хрунова и Шигова, которые стали смеяться над нею. Она, разозлившись на молодых людей, выскочила из машины, не совсем одетая, и, плохо владея собой, вбежала в первую попавшуюся парадную, позвонила в квартиру и, желая отомстить Иванову и его друзьям за насмешки, заявила об изнасиловании.

Филонов протянул шефу протокол допроса потерпевшей, где все было написано именно так. Шеф внимательно прочитал протокол и в нерешительности помолчал.