Зелёный Феникс

      На другой стороне кровати сидела Лавиния. В одной руке она держала чашу, изображавшую баранью голову, другой поддерживала Кукушонка и уговаривала выпить ее содержимое:
      - Это поможет тебе, Кукушонок.
      - Меня будет тошнить.
      - Попробуй. Ты этого не пил. К тебе сразу вернутся силы.
      - Кто ты?
      - Та, которая очень хочет, чтобы ты поправился.
      Кукушонок стал пить.
      Гнев обрушился на Аскания, как сноп искр из раздуваемого ветром костра. Лавинии, как и любой другой женщине, запрещалось приходить на мужскую половину без спроса, а она пришла, и пришла именно теперь, когда Кукушонок болен, - это не просто неприлично, это недопустимо. И что это за пузырящаяся зеленая жидкость в чаше?
      "Она пытается его отравить, - подумал Асканий. - Она хочет, чтобы царем после меня стал ее сын от Энея, которого она родит, а не Кукушонок, не сын Меллонии".
      Он с трудом встал на ноги, все еще одурманенный слишком коротким и резко прерванным сном, и направился к Лавинии с намерением выбить у нее из рук чашу. Она подняла на него свои огромные глаза.
      В них не было ни удивления, ни страха. Отравители так не смотрят. Все равно, она не имела никакого права находиться в этой комнате и давать его брату свои примитивные и, конечно же, бесполезные лекарства. Что это может быть - травы, собранные ночью при свете молодой луны? Кровь овцы, принесенной в жертву инфернальной богине Фуррине?
      Лавиния не отвела взгляда и продолжала держать чашу у губ Кукушонка. Она словно ждала, что ее сейчас ударят или, в лучшем случае, выгонят из комнаты, но готова была, как только удастся, вновь вернуться и продолжить свое дело. Она выглядела глупо, но в ней чувствовалось несгибаемое упорство. Кукушонок осушил чашу.
      - Что это, Лавиния? Что ты дала ему? Его же будет тошнить!
      - Измельченные зеленые желуди, смешанные с ежевичным вином. Ты забыл, что я выросла в лесу? - ответила она.
      Столица, где царствовал ее покойный отец, а теперь ее брат, находилась рядом с Вечным Лесом и, скорее, походила на небольшую деревушку, а вся "страна", состоявшая из города, полей, крестьянских домишек и леса, занимала территорию не больше той, которую окружали стены Трои.
      - В детстве я дружила с девочкой-дриадой. Когда она заболевала, ее мать давала ей такой напиток, и она быстро поправлялась.
      - Его болезнь вызвана отлучением от дерева. Его лихорадит, он не может ни есть, ни пить. Неужели ты думаешь, желуди спасут его?
      - Желуди... и... его отец, - сказала она.
      - Дух моего отца? - воскликнул Асканий.
      Души, попавшие к Гадесу, не могут, даже желая этого, возвращаться, чтобы навещать близких или помогать им, и являются только в мыслях или во сне.
      - Его кровь, - ответила она. - Он все-таки наполовину человек. И еще его мужество. Любой другой мальчик умер бы на третий или четвертый день.
      Она была права. Даже многие взрослые мужчины не вынесли бы такой болезни. А Кукушонок не только не жаловался, но и пытался успокоить своего брата.
      Асканий сел на кровать рядом с Лавинией. Он долго молчал.
      - Я думаю, ничто не поможет. Его сейчас начнет тошнить. Но я благодарен тебе за желание помочь. Ты ведь знаешь, кто он?
      - Конечно, знаю. Ты думаешь, я желаю ему смерти потому, что он сын моего мужа от другой женщины? Я всегда знала о существовании Меллонии. Фавны ведь все рассказывают не только тебе, но и мне. А у того, которого зовут Повеса, всегда масса новостей. Все эти годы я завидовала Меллонии последней женщине, которую любил твой отец. Но я никогда не испытывала к ней ненависти. Он был богом. Каждая избранная им женщина должна была быть достойной его, а я не была такой, даже в молодости. Во мне не было утонченности, которую он искал в женщинах. Но я никогда не причиню зла его сыну. И если смогу - буду помогать.
      Асканий с удивлением смотрел на Лавинию. У нее были огромные, круглые, утратившие блеск глаза - серые или карие? Трудно сказать, но они не были пустыми и, как он теперь понял, не были глупыми. Бледная, веснушчатая кожа, бесформенная фигура, повисшие груди, слишком широкие бедра. Но, может, именно ее простота и несла покой? Будучи царицей, она ничего не требовала ни поклонения, ни послушания. А то, что он принимал за глупость, объяснялось необразованностью. Она даже не умела читать и не знала никаких языков, кроме латыни. Но образование еще не мудрость. Он никогда не испытывал к ней ни любви, ни ненависти. Просто слегка недолюбливал. ("Ты ведь не очень любишь женщин", - сказала Меллония.) Он взял ее грубую, с короткими пальцами, руку и пожал. Лавиния постоянно была занята какой-нибудь женской работой и больше походила на служанку, чем на царицу, хотя Эней умолял ее оставить все это слугам. Она ткала, готовила, пекла пшеничный хлеб, ходила стирать на камнях одежду к реке Нумиции вверх по течению от Вечного Леса, мыла валяльной глиной [... мыла валяльной глиной столы - валяльная (сукновальная) глина - сорт глины, поглощающий жир, использовался для очищения от жира тканей и т.д.] столы - всегда трудилась, всегда была сама собой - простой женщиной, живущей в лесу, получившей мужчину, которого любит, но не его любовь. Некогда хорошенькая, она быстро утратила молодость и красоту, но не теряла даром времени на подкрашивание век и румяна, на украшения или пурпурные одежды, а продолжала быть просто женой и обычной женщиной; когда же ее подданные приходили к ней с просьбой вылечить ребенка, искали помощи в неурожайный год или сочувствия в случае смерти, она становилась царицей. "Высокомерный троянец", - обвинила она тогда Аскания. Сама же Лавиния была хоть и простой, но благородной.
      Кукушонок спал спокойным, глубоким сном. Его не стало тошнить от напитка. Асканий и Лавиния сидели рядом на кровати и смотрели на него. Асканий держал ее руку и думал: "Семь дней назад она лишилась мужа. Я потерял отца, но нашел брата и Меллонию. Пока не заболел Кукушонок, мне было с кем разделить свое горе и было кому меня утешить. А кто утешал Лавинию, кроме нескольких невежественных женщин (а может, подобно ей, они вовсе не были такими невежественными, какими казались мне раньше?)".
      Кукушонок открыл глаза, когда заходящее солнце, будто феникс, опустилось на одно из квадратных окон.
      - Я хочу еще вина, - сказал он. Асканий посмотрел на Лавинию.
      - Есть еще? - спросил он.
      Она указала на сосуд с тонким вытянутым горлышком, стоявший в ногах кровати.
      - Налей в чашу, - попросил он.
      На этот раз Кукушонок сам смог взять ее в руки и опустошил в несколько глотков.
      - Очень хорошо, - сказал он, - а теперь мы должны подумать о маме.
      Асканий обхватил своего младшего брата обеими руками и когда ему показалось, что тот дрожит от холода, сжал его еще крепче, желая согреть своим теплом.
      - Не плачь, - повторял Кукушонок, - я вовсе не собираюсь умирать.
      И тут Асканий понял, что дрожал он, а не Кукушонок, но он не стеснялся этого даже перед Лавинией. Асканий обернулся, чтобы улыбнуться ей и поблагодарить, но Лавинии в комнате не было. Несмотря на грузную фигуру и сандалии из сыромятной кожи, она бесшумно прошла по красно-голубому изразцовому полу.
      - Кто эта женщина, приносившая мне вино?
      - Лавиния.
      - Вдова моего отца? Но она одета, как служанка, а не как царица. Простое коричневое платье без всякой цветочной каймы. Я думал, царицы носят пурпурные одежды, окрашенные багрянкой.
      - Она всегда так одевается.
      - Это не имеет значения. Ей не нужен пурпур. Она очень красивая, правда?
      Глава V
      Асканий и Кукушонок сидели внутри Дуба Румина и с нетерпением ждали. В воздухе сильно пахло листьями, яркое дневное солнце желтым ободком окаймляло дверь. Кукушонок был еще довольно слаб, но все же у него хватало сил, чтобы не сидеть без дела в Лавинии, в то время как его мать заточена в своем дереве. Он понимал, как важно то, что они делают, и какую незаменимую роль сыграл именно он при разработке плана, целью которого являлось спасение матери и посрамление Волумны, и это придавало ему силы.
      Воины Аскания остались у края Вечного Леса. Их никто не должен был увидеть, не должна была услышать трава, выследить Повеса или обнаружить дриады. В случае необходимости их позовут, затрубив в раковину тритона. Кукушонок незаметно провел Аскания к дереву, старательно обходя все поляны, где дриады любили понежиться на солнце, эти покрывала из травы, кричавшей от боли, когда ее мяли сандалиями.
      Теперь они дожидались появления Помоны, которая уже в течение нескольких недель сообщала всем обитавшим в Круге дриадам, а также проходившим мимо фавнам и кентаврам, жившим далеко за пределами Круга, Повесе и даже Кукушонку день и час, когда она отправится в Дерево. ("Ты не боишься Сильвана?" - спросил ее Кукушонок еще до смерти Энея, до того, как он встретил Аскания. "Моя мама - королева, - ответила девушка. - Вряд ли Румин позволит этому морщинистому старому карлику занять место Бога".)
      - Что если она не придет? - спросил Асканий, который от волнения не мог спокойно сидеть на листьях.
      Как большинство мужчин, привыкших действовать, а не рассуждать, он испытывал волнение, если приходилось твердо придерживаться намеченного плана, а не бросаться в бой.
      - Придет, - уверенно сказал Кукушонок. Всего три дня тому назад он лежал при смерти, а сегодня ощущал приток сил от веры в себя и в успех плана, который он сам придумал. Асканий рассказал ему, что в Дерево к дриадам приходили фавны и никто, кроме Волумны и Меллонии, не знает об этом.
      Кукушонок не удивился.
      - Мне никогда не нравился этот Бог. Я рад, что его нет. А если его не существует, мы можем воспользоваться Деревом и похитить Помону.
      - Если она придет.
      - Помона уже готова к чему-то. Если бы не было Дерева, она, наверное, сама поймала бы какого-нибудь фавна, а потом заявила, что он выскочил из зарослей, набросился на нее и стал наслаждаться.
      (Асканий подробно рассказал Кукушонку о сексе, и тот, вовсе не шокированный, с восторгом заявил: "Наша бабушка здорово сделала, что придумала такое. Конечно, мужчины боготворят ее. Сколько я еще должен ждать?")
      Подкупить Повесу, чтобы он не подпускал других фавнов к дереву, было нетрудно: "Доспехи - сразу; если план удастся - еще лиру, флейту и барабан. Ты один будешь как целая армия".
      Помона не обманула их ожиданий. Они услышали, как она прощается с Волумной, провожавшей ее до края поля. Что именно она говорила матери, когда пила маковый настой, не смог разобрать даже Кукушонок, несмотря на свой острый слух, но они заметили появившиеся в ее голосе уверенность и вибрирующие нотки от предвкушения встречи с Богом. Она будто шла на праздник урожая, тот, который завершается оргией. Вот она пересекла поле, тихо напевая, и казалось, это пчелы (а может, осы? ) жужжат вокруг нее, как вокруг смоковницы. Асканий с Кукушонком прижались к стене, укрывшись в темноте между выступами коры, дверь распахнулась, затем Помона аккуратно закрыла ее и стала устраиваться на листьях, предварительно придав им форму постели. Она сняла украшения - ножные браслеты, ожерелье, булавки с головками-пчелами, а затем выскользнула из туники, как змея из кожи, чтобы насладиться своей наготой. Яркое солнце на улице ослепило ее, иначе она заметила бы Кукушонка с Асканием и закричала раньше, чем Волумна успела отойти достаточно далеко. Наконец она увидела их, во всяком случае, Аскания.
      - Ты Бог? - спросила она. - Я вижу только высокий красивый силуэт.
      Он шагнул к ней. Она попыталась подняться с листьев, но бессильно упала ему на руки. Напиток начал действовать. Было приятно касаться ее тела - мягкого, пышного и спелого. Асканию не нравились молоденькие девушки, но тело Помоны, в отличие от ее ума, было уже телом молодой женщины. Задача, стоявшая перед ним, исключала всяческие желания, но все же он подумал: "Как жаль, как дьявольски жаль, что все эти дриады не хотят принадлежать моим мужчинам. Но, может, что-нибудь со временем изменится..."
      - Ты Бог? - повторила она.
      Похоже, дриады-принцессы не боялись богов.
      - Нет, Бога не существует. Я сын Энея, Асканий. И я беру тебя в плен. Не кричи, иначе мне придется задушить тебя.
      - Асканий? - вскрикнула она, скорее с радостным возбуждением, чем со страхом. - Насильник. Ты собираешься взять меня?
      - Да, взять в Лавиний.
      - Что ты будешь там со мной делать?
      - Мы будем с тобой долго беседовать.
      - Это называется именно так? Ты ведь знаешь, я несведуща в таких делах. А что касается Бога, это меня не удивляет. Старшее поколение все принимает на веру. Но нас с подругами очень интересовало, что же на самом деле происходит в дереве. Мы даже завидовали нашим беспутным сестрам, живущим на севере, которые занимаются любовью прямо в полях. В конце концов, кому интересно зачинать ребенка во сне? А кто это с тобой, Асканий? Там, в темноте, кто-то есть.
      - Кукушонок, - ответил мальчик.
      - Ты еще слишком мал для этого. Или нет? Ты сильно вырос за последнее время. Ну, это не важно. Ты всегда мне нравился, Кукушонок, хотя мама наказывала меня, когда я говорила, что ты вовсе не урод, а просто неуклюжий. Она называла тебя Энеевым щенком. - Речь ее становилась все более замедленной и невнятной. - Те мальчишки... с острыми ушами, которых мы бросаем в лесу... Кто еще... кроме фавнов, может быть их отцами? Мне, например, больше нравятся люди... что бы ни говорила мама. Теперь, когда ты мне все рассказал... Асканий... Хорошо бы ты приступил к делу до того, как я засну... Конечно, это здорово - родить ребенка, но как жаль пропустить само зачатие. Мы должны подождать до Лавиния?..
      - Да.
      - Может, это и к лучшему. Я успею проснуться... И мы все сделаем в постели, как и полагается, а не на колючих листьях.
      - Ты не поняла. Я взял тебя в заложницы, а не в любовницы.
      Асканий тщетно пытался натянуть на нее тунику. Она не только не помогала, но пыталась откинуть свою одежду в сторону, несмотря на растущую слабость. (Зевс милостивый, когда же, наконец, подействует настой?)
      - Значит, ни разу, - вздохнула она.
      - Да, ни разу.
      В конце концов, она, все еще обнаженная, потеряв сознание то ли от настоя, то ли от разочарования, упала ему на руки.
      - Я пойду за Волумной, - сказал Кукушонок. Это тоже входило в их план. Асканий хотел дать это опасное поручение Мелеагру.
      - Но ведь я лучше знаю лес, - запротестовал Кукушонок. - И к тому же дриады не посмеют со мной ничего сделать, когда я скажу, что дочь Волумны у тебя.
      Асканий поднял Помону на руки, туника едва прикрывала ее бедра (белья она не носила, бесстыжая девчонка!), и вынес из Дерева. Он остановился, следя за тем, как длинноногий мальчик бежит вприпрыжку через поле, стараясь не наступать на маргаритки, а затем мысленно проделал вместе с ним путь через лес к Кругу дубов, до дерева Волумны и, наконец, оказался у того самого дуба, где Меллония с бесконечной грустью ждала известий о своем сыне.
      Волумна вошла в зал как королева-победительница, а не как мать, лишившаяся ребенка. В зачесанных наверх волосах сверкали малахиты и аметисты (которые же из них украшали отравленные булавки?). Сандалии из кожи антилопы, касаясь голубых изразцовых плиток пола, издавали отчетливо слышимый звук. Изумрудная пчела, подвешенная на чем-то невидимом, поблескивала у нее на груди. Маленького роста, намного ниже всех присутствовавших в зале женщин, всех родственниц Лавинии, провожавших ее негодующими и одновременно завистливыми взглядами, она казалась высокой, и когда шла, от нее исходило сияние, как от драгоценного камня. Только седина в волосах свидетельствовала о ее немыслимом возрасте - триста и сколько там еще лет. Воистину королева.
      Но Асканий не испытывал трепета перед ней. Он помнил Гекубу [... помнил Гекубу - Гекуба (Гекаба) - жена троянского царя Приама, мать Гектора, Париса, Кассандры и др., потерявшая в Троянской войне мужа и почти всех детей. После падения Трои стала пленницей Одиссея, погибла при переправе через Геллеспонт. Олицетворение беспредельной скорби и отчаяния.], Елену. Он сидел на гипсовом троне, украшенном грифонами, пурпурная мантия окутывала его плечи, золото волос сияло ярче, чем хризолитовая корона. Асканий не любил трон, пышность, корону, ему не нравилось сидеть на месте своего отца. Но ему доставляло удовольствие наблюдать, как Волумна проходит по залу мимо воинов, стоящих вдоль стен, направляясь к нему и к Кукушонку с Лавинией, восседающим на низких тронах по обе стороны от него.
      Помона сидела у его ног на скамеечке. Охранял ее Мелеагр. Она перестала болтать с ним, только когда в зал вошла мать, и была гораздо более оживленной, чем можно было ожидать от девушки, чьи щеки утратили свой обычный румянец. Уже второй день она находилась вдали от своего дерева.
      Волумна быстро, ободряюще улыбнулась дочери, но когда перевела взгляд на Аскания, улыбки на ее лице не было.
      - Встань на колени, - сказал Асканий.
      Волумна лишь склонила голову.
      - На колени, сукина дочь, а не то я втащу тебя по этим ступеням наверх и поступлю с тобой, как фавн. Или Медуза обратила тебя в камень?
      Волумна поспешно, но с достоинством опустилась на колени.
      - Приветствуй моего брата и вдову моего отца! - Но Кукушонок не стал дожидаться приветствий.
      - Мама здорова? Ты носила ей пищу?
      - Вино и куропаток, желуди и фазанов, - ответила Волумна, - она питается лучше, чем когда этим занимался ты.
      - Сомневаюсь, - сказал Кукушонок. - Ты еще не преклонила колени перед моей мачехой. - Волумна повторила свое приветствие.
      - Лавиния, я взываю к тебе, женщине и царице, как женщина и королева. Подобает ли мне быть униженной перед сыном твоего мужа из-за падшей дриады? Царица вольсков Камилла была моей подругой. Мы с тобой тоже можем стать друзьями.
      Лавиния, которая чувствовала себя неуютно в бледно-лиловом платье и явно предпочитала кухню тронному залу, вдруг действительно превратилась в ту царицу, к которой обращалась Волумна.
      - Твоя подруга Камилла воевала против моего мужа. А ты посылала ей копья. Скорее я стану другом ядовитого паука, чем твоим.
      - Достаточно любезностей, - сказал Асканий, - перейдем к делу. У тебя, Волумна, есть то, что нужно мне. Это - свобода для Меллонии. Она должна иметь возможность выходить из своего дерева, а если захочет - покидать пределы Вечного Леса и навещать Лавиний вместе с сыном, которого я назвал своим наследником. У меня же есть то, что нужно тебе. Твоя дочь. Мне кажется, это справедливый обмен.
      Речь Волумны была неторопливой, но не столь внушительной, как тогда, в лесу, двенадцать лет назад, когда она заговорила с Асканием и его отцом после того, как они вышли из Дерева. Асканий внимательно смотрел на нее, и она зажмурилась от его взгляда, как от яркого солнца, хотя комнату освещал лишь очаг, где на вертеле жарилась баранина, да свет, падавший из окон, расположенных под самым потолком.
      - Меллония не подвергается опасности. Да, она пленница в своем дереве, но грехи ее неоспоримы. Я давно простила ей связь с твоим отцом, но, встретившись с тобой на берегу Нумиции, она навсегда лишилась моего доверия.
      - Мы только разговаривали.
      - Это не имеет значения. Она знала, что делала. Она нарушила свое слово.
      - Прости ее еще раз.
      - Не могу поверить, что ты причинишь зло моему ребенку. Как бы ты ко мне ни относился. Ты сын Энея, а он всегда похвалялся своей добротой.
      - Да, я сын Энея, - ответил Асканий, - но ты, кажется, звала его убийцей. Любой скажет, что у меня не такое доброе сердце, как у отца. Если он был убийцей, значит я - киклоп. Нет, я ничего не стану делать с твоей дочерью, я просто позволю ей умереть вдали от дерева. После того, как мои люди и я порезвимся с ней.
      Еще тогда, с отцом, он заметил, что Волумна похожа на паука. И сейчас вновь казалось, что она готовится плюнуть в него ядом.
      - Мне здесь нравится, мама, - поспешно сказала Помона, - они ко мне очень добры, особенно этот приятный молодой человек, Мелеагр. Я только немного устала. Мне не хватает дерева.
      Она больше не казалась такой цветущей, а походила на смоковницу, которую одолели пчелы.
      - Хорошо, Меллония получит свободу, - с трудом выговорила Волумна.
      Асканий не пытался скрыть своего недоверия, он скорее выставлял его напоказ, как насаженную на пику голову врага.
      - Но сохранит ли она ее, если мы вернем Помону? Ты никогда не вызывала у меня доверия, и твое постоянство проявлялось лишь в безрассудной ненависти к мужчинам.
      - Даю тебе слово. Клянусь Руминой, Кормящей Матерью, что...
      - Твое слово и твоя богиня значат для меня не больше, чем грязь с берегов Тибра. Сейчас лишь твоя дочь имеет значение. Я намерен держать ее, пока не получу доказательств, что твои обещания выполнены. Да, она бледнеет, но вряд ли умрет раньше, чем на третий или четвертый день. Таковы мои намерения. Я буду держать ее во дворце, кормить, ухаживать за ней, обращаться как с гостьей, а не с пленницей, так, как ты видишь сейчас. Тем временем я приведу своих лучших людей - около пятидесяти закаленных воинов - в ваш Зал советов, где ты соберешь дриад - там ты не сможешь напустить на нас пчел, - и расскажешь своим подругам о Дереве, о своей лжи и о фавнах. Не исключено, что, узнав правду, они сочтут нужным выбрать новую королеву. Ту, которая будет обращаться с Меллонией и ее сыном так, как они того заслужили. Если нет, я сам сделаю за них выбор и избавлю Круг дриад от одного старого дерева. Что касается обещаний, которые ты не намерена выполнять, запомни, в отличие от отца, я не буду раскаиваться в том, что уничтожил твое племя. Эней пожалел дриад потому, что Меллония считала их своими подругами. Но только одна Сегета доказала это. Возможно, они сторонились Меллонии лишь из страха перед тобой. Как бы там ни было, двенадцать лет она провела в одиночестве, а с ней вместе и ее сын, мой брат.
      - Пусть будет по-твоему, - ответила Волумна. - Я соберу совет за час до сумерек.
      Асканий повернулся к Кукушонку и Лавинии:
      - Вы позволите королеве дриад покинуть этот зал?
      - Ты злая женщина, - сказал Кукушонок. - Помнишь крота, который грыз корни твоего дерева, когда я был маленьким? Это я посадил его туда. Если ты что-нибудь сделаешь с мамой, то это будет уже не крот, а что-нибудь похуже.
      Когда Волумна вышла из зала, Лавиния шепнула Асканию:
      - Я ей не доверяю. Она будто не видит тебя, даже когда ее глаза широко раскрыты.
      - Я знаю, - ответил он, - но я не позволю обмануть себя.
      Он ощущал себя не так уверенно, как могло показаться по его прямой осанке и непреклонному выражению лица. Один Кукушонок всегда понимал, что Асканий чувствует на самом деле. Но он не стал подвергать опасности Кукушонка и оставил его в Лавинии, несмотря на настойчивые просьбы взять с собой.
      - Стереги Помону, - велел ему Асканий. - Пусть Лавиния даст ей напиток из желудей. Он, конечно, не спасет ее, у Помоны ведь нет отца-человека, как у тебя, но может продлить ее дни, мы вовсе не хотим, чтобы она умерла.
      Асканий поставил своих воинов у входа в Зал советов, чтобы они проверяли идущих туда дриад и отбирали у них ядовитые булавки и другое оружие.
      В зале его охраняли вооруженные люди - двадцать пять лучших солдат - с мечами и щитами, в наголенниках и кирасах. Но Волумна была хитра, как фавн, и гораздо более коварна. Бесстрастные лица ее подруг тоже не вызывали доверия.
      Все же она не стала увиливать от признания и сделала его сухо и кратко, подобно сообщению армейского разведчика: уничтожение ее племени львами; последовавшая вскоре за этим смерть матери; доверие к фавну, который, воспользовавшись ее дружбой, овладел ею; правда о Дереве.
      - Я не хотела, чтобы вы узнали эту горькую правду, - сказала она в заключение. - Я хотела оградить вас от нее и от сознания собственного унижения. Я не жду от вас одобрения и прошу лишь не осуждать меня.
      Никто не шелохнулся, только тени, отбрасываемые масляными светильниками и тлеющими углями в открытом очаприготовленными для их зажигания, пробегали по комнате. Не слышно было ни единого звука, лишь приглушенное дыхание дриад, на лицах которых невозможно было прочесть, что они думают, и чуть более громкое - смелых, но сейчас оробевших мужчин, не желавших выглядеть трусами в глазах женщин, которые их ненавидели. Асканий не понимал, что выражают лица дриад, эти белые лепестки на фоне непроглядной ночи. Он никогда не умел читать женские лица, даже при ярком солнечном свете. Мужчина может казаться суровым, бесстрашным или грустным. Но ему трудно быть загадочным. Женщина же кажется такой, какой она хочет казаться, и может выбрать для себя загадочность Сивиллы [... загадочность Сивиллы - Сивилла - в греческой мифологии прорицательница, в экстазе предсказывающая будущее. По традиции первой Сивиллой, от которой получали имя остальные, была троянка, дочь Дардана и Несо. Позже возникло представление о двух, четырех и даже десяти Сивиллах. Их называли по месту их обитания. Сивилла покровительствовала бежавшему из Трои Энею; предупредила о грядущих бедствиях, помогла спуститься в Аид и встретиться там с отцом, предсказала великое будущее основанному им городу.].
      Девочек не позвали на совет, присутствовали только молодые девушки и зрелые женщины, те, которые уже побывали в Дереве или собирались это сделать. "Им трудно, - думал Асканий, пытаясь подражать мудрым и взвешенным размышлениям отца. - Им трудно так быстро понять, что их враги были их любовниками, Бога нет, а королева, чем бы это ни объяснялось, - лгунья".
      Он разглядывал их лица, пытаясь вызвать в себе сочувствие к ним, и с удивлением стал замечать, что не все они одинаково бесстрастны: каждая по-своему переживает то, что она сейчас услышала, и прячет это от посторонних глаз. Сегета не похожа на Волумну, она невозмутима, но не холодна; мороз, но не снег. Рузина - кажется, так зовут дриаду с крошечными, как мотыльки-бражники, ушками - смотрит то на него, то на Волумну, и во взгляде ее проскальзывает боль. Может, еще есть надежда, и они сами изберут вместо Волумны другую королеву. Вечный Лес перестанет быть врагом человека, а дриады и воины смогут разговаривать, а возможно, и любить друг друга. (Афродите известно, что большинство женщин в Лавинии некрасивы и вызывают лишь сочувствие: немолодые троянки, утомленные морскими бурями, их дочери, так и не сумевшие расцвести на чужой земле, родственницы Лавинии, как и она, после недолгой юности становящиеся некрасивыми и грузными.)
      Первой заговорила Сегета, и ее слова вселили в Аскания веру:
      - Волумна, позволь нам самим сделать выбор. Фавны использовали нас в своих интересах. Мы отдавали сыновей на съедение львам. Мы поступали жестоко по отношению к Меллонии и ее сыну.
      - Я избавила вас от необходимости делать мучительный выбор, это привилегия и, порой, мука королевы.
      - Но сейчас нет другого выхода. Даже у тебя, когда твоя дочь в Лавинии.
      В мерцающем свете ламп Асканию показалось, что на лице дриады появилась трагическая решимость. Все-таки в ней было величие. До сих пор оно использовалось во зло. Но теперь?..
      Она воздела руки, будто призывая своих людей молиться Кормящей Матери:
      - Всегда есть выход, даже если это смерть!
      Ее лицо стало совсем безжизненным, словно она слишком долго находилась вдали от дерева. Окутанная молчанием, она бессильно опустилась на колени. Асканий почти пожалел ее. Можно было подумать, она вот-вот потеряет сознание.
      Оказалось, что в комнате есть еще одна дверь, скрытая в земляном полу, - деревянный круг на кожаных петлях. Волумна стала поднимать его, как поднимают крышку на бочке с вином. Асканий выхватил меч.
      - Волумна, если ты попытаешься исчезнуть из этой комнаты, мои солдаты убьют тебя!
      - Но это моя комната, - улыбнулась она, - и не я, а вы исчезнете отсюда, чтобы освободить место моим друзьям.
      Зал стал наполняться кошмаром. Сотней кошмаров. Ядовитыми пауками. Подобно коварно надвигающемуся приливу, они появлялись из ямы, из недр земли, из лабиринтов, ведущих к Гадесу. Черный прилив, поднимающийся будто по зову луны, медленно, ритмично, неумолимо. Асканий принял меры против нападения пчел, отобрал у дриад ядовитые булавки. Но пауки - носители яда, обожаемые дриадами, покорные им, их домашние любимцы, вроде котов у троянцев, - такую угрозу был способен предвидеть и предотвратить лишь его отец.
      Несомненно, в их янтарно поблескивающих челюстях, по-хрустывающих, как тонкие сухие ветки, колеблющиеся на ветру, оставалось еще немало яда. Они были даже красивы какой-то смертоносной красотой, в них чувствовалась сила природы, как в лаве, и повиновались они законам, неизвестным Асканию. Они несли смерть всякому, кто пытался их остановить, но делали это неосознанно. Не так, как те, кто повелевал ими.
      Жизнь в комнате будто угасла. Нет, просто в ней становилось все темней и темней: один за другим задувались светильники. Это делали сидевшие рядом с ними дриады, а очаг был быстро накрыт медной крышкой. В меркнущем свете Асканий успел заметить удивление на лицах большинства собравшихся. Впервые у них не хватило времени придать им бесстрастное выражение. Он был уверен, что Волумна тщательно спланировала нападение, привела пауков из их гнезда под ее деревом и спрятала в пещере под Залом советов, но, похоже, не решилась поведать о своем плане всем дриадам. Тайну знали лишь те, в чьей преданности она не сомневалась даже после откровений о фавнах. Вряд ли могло утешить, что для большинства дриад предательство Волумны было неожиданным. Они по-прежнему оставались ее подданными, хозяевами наступавшего прилива, который шелестел по сухим листьям, как предвещавший бурю безобидный шум дождя.
      Теперь видны были лишь светящиеся зеленые глаза. Черный прилив превратился в прекрасную звездную ночь, полную смерти. Вскоре она рассыплется у его ног на множество отдельных смертей. Он - царь, сын Энея. Он должен либо говорить, либо действовать, чтобы спасти своих людей. Сначала говорить, и лишь потом действовать - как это трудно для такого решительного человека, как он.
      - Волумна, ты допустишь, чтобы твоя дочь умерла?
      - Да, Асканий. Солдаты, которых ты оставил в Лавинии, могут прийти и уничтожить наши деревья. Но ты будешь уже мертв. Ты и твои люди, находящиеся в этой комнате, и многие из тех, кто придет мстить за тебя.