Эней больше не был мечтательным и слегка опьяневшим от счастья влюбленным. Это был царь, и ни одна деревенская королева не могла запугать его, даже в своем лесу.
      - Она моя невеста, и я взял ее с ее согласия, - ответил он спокойно, хотя его голубые глаза стали от гнева серыми, как Эгейское море при звуке рога тритона. - Я буду встречаться с ней, когда захочу, и она будет приходить ко мне на мой корабль, но если ты что-нибудь с ней сделаешь впрочем, ты уже слышала, что тебя ждет. Это не пустые слова. Чтобы защитить Меллонию, я могу сжечь город. Я сжег уже парочку, хотя причины для этого были не столь серьезны.
      - Свалить несколько деревьев - пустяковое дело для троянцев, - добавил Асканий. Ему не нравилась эта женщина. Такую сильную неприязнь он испытывал только к Дидоне. - Хоть мы и странствуем, но топоры наши остры. Боевые топоры. Некоторые доски в корпусах наших кораблей начали гнить. Как ты смотришь на то, чтобы заменить их новыми, сделанными из твоего дуба? Или сделать из его ветвей весла?
      В ней было что-то паучье, вызывающее недоверие, казалось, она сейчас плюнет ядом. Она смотрела не мигая своими зелеными глазами, щеки ее начали раздуваться, будто она примеривается, накапливая во рту яд.
      - Пусть эти весла приведут ваши корабли в обиталище осьминогов и акул! Ты знаешь, что мы умрем без своих деревьев.
      - Но начнем мы не с этого, - сказал Асканий. - Сначала мы позабавимся с тобой и с твоими дриадами. Пятьдесят троянцев, изголодавшихся без женщин. Подумай об этом, Волумна. Грубые, возбужденные существа, которым подойдет любая, хоть двенадцатилетняя, хоть пятисотлетняя, а потом они поменяются ими со своими приятелями. Наши женщины, скитаясь по морям, утратили свою привлекательность, но вы, дриады, сохраняете красоту до конца жизни. Разве я не прав? Даже ты, Волумна, хотя тебе наверняка лет триста. Впрочем, ты мне, пожалуй, подойдешь. Я всегда любил женщин постарше. Они более опытные.
      - Пойдем, Феникс. Мы рассказали ей о своих намерениях. Я думаю, Меллония теперь в безопасности.
      - Еще одно, отец. - А затем, обратившись к Волумне: - Ты ведь давно все знала о Дереве?
      Оцепенев, она смотрела на него. На какое-то мгновение он почти пожалел ее.
      - О подземном ходе, о фавнах, - настаивал он.
      - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Бог приходит...
      - Да, в образе косматого фавна.
      - Зачем ты святотатствуешь? Бог поймает тебя ветвями и задушит твоими собственными волосами.
      - Не разыгрывай невинность, Волумна. Повеса все рассказал нам о Дереве. Он сам много раз ходил туда, а его отец и дед были там вместе с тобой. Тебе наверняка приятно услышать, что ты хороша даже во сне. Если ты действительно спала.
      Волумна стала похожа на побитое морозом дерево. Три столетия тяжелыми сугробами опустились ей на плечи. Теперь она казалась даже ниже своих четырех футов. Она покачнулась и чуть не упала. Эней попытался поддержать ее, но она вырвалась из его рук. ("Она единственная женщина, - подумал Асканий, - которая не позволила отцу дотронуться до себя; она глупее киклопа, если такое возможно".)
      - Я расскажу тебе одну историю, - сказала Волумна, и голос ее прозвучал, как ветер, зашуршавший в сухих листьях.
      - Правдивую? - спросил Асканий.
      - О да.
      - Отец, я не доверяю ей. Она, наверное, пытается задержать нас, пока не подойдут ее подруги.
      - Клянусь грудью Румины, что я пришла одна, и никто не шел за мной следом.
      - Рассказывай свою историю, - сказал Эней.
      - В давние времена мой народ счастливо и безбоязненно бродил по этим лесам, смешиваясь с племенами фавнов. Золотой век ушел с нашей земли вместе с Сатурном, и серебряный век опустился на нас [Золотой век ушел с нашей земли вместе с Сатурном, и серебряный век опустился на нас... - век правления на Земле бога Кроноса называли золотым. Первое время правления Зевса соответствует серебряному веку, за ним наступил век медный, затем железный (Гесиод вводит между веком медным и железным век героев).], будто вечерний туман. Но серебро тоже прекрасно. Тогда фавны еще не превратились в таких грубых и бесстыжих существ, как сейчас. Да, бездельники, но веселые, а если хотели, то нежные и ласковые. Они были единственными мужчинами в этих краях, кентавры еще не вернулись из своего путешествия на Восток, и мы, хоть и не выходили за них замуж, но брали в любовники. Я была еще совсем маленькой и не знала о таких вещах, как похоть и деторождение. Единственной известной мне опасностью была молния.
      Тогда львы еще не пришли сюда. Волки и медведи всегда водились в нашем лесу, но мы с ними жили в мире и никогда на них не охотились. У нас не было ни дротиков, ни ядов. Мы ловили в сети мелкую дичь, выращивали в садах овощи, а когда пищи становилось мало, засыпали Белым Сном.
      Однажды ночью мы собрались среди наших деревьев на праздник в честь Румины и Румина. Была весна, и в воздухе растекался запах клевера и бергамота. Мы танцевали танец Пробуждающейся Весны, и плач флейты заглушал все остальные звуки. Неожиданно они оказались среди нас - величественные существа с кожей песочного цвета и благородными гривами - львы. Мы никогда не видели их раньше. Спустились ли они с луны, чтобы присоединиться к нашему празднеству? Или поднялись из царства Прозерпины? Мы готовы были разделить с ними наше угощение - вино и сыры.
      Но они пришли за другим угощением. Моя мать и я стояли рядом со своим деревом. Один из них сбил ее с ног, и она упала на землю. Она была очень сильной и к тому же боялась за меня. Используя свою флейту вместо кинжала, она всадила ее льву в горло. Он взревел от боли и убежал, а мы спрятались за дубовой дверью. Другим дриадам меньше, а может быть, больше повезло. Ни одна из них не спаслась. Даже моя мать, разбившая спину во время падения, прожила всего год. Вместе с ней мы ходили к фавнам (они защищались от львов при помощи частоколов и пращи) и выменивали драгоценные камни на пищу. Мать научила меня ткать, читать свитки и чувствовать запах льва за сотню ярдов. А затем она умерла и оставила меня, все еще девочку, в бесконечном одиночестве - единственную дриаду и единственную женщину в Вечном Лесу. Я хотела умереть. Я подумывала о том, чтобы убить свое дерево. Но фавны, казалось, пожалели меня. Они продолжали приносить мне пищу. У меня был друг по имени Космач. Ему было около трех лет. Если перевести это на ваш или на мой возраст, то восемнадцать. Фавны стареют не так, как мы с вами, а как козлы, на которых они похожи. Он научил меня многому, чего не знала моя мать, - как извлекать яд из пауков и вооружаться дротиками или булавками.
      - Космач, ты такой хороший друг, - сказала я однажды, - чем я могу отплатить за твою доброту? Соткать тунику? Но ты никогда их не носишь. Или сделать серебряные наконечники для рогов?
      Он засмеялся:
      - Скоро узнаешь, малышка, подожди. Прошел еще год. Мне исполнилось тринадцать.
      - Теперь ты можешь мне отплатить, - сказал он. - Жди меня в Священном Дубе Бога, которого вы называете Румин, а мы зовем Фавном. Закрой за собой дверь, чтобы туда не забрались львы.
      Я ждала в темноте, сидя на листьях. Он пришел через подземный ход.
      - Космач, - воскликнула я, - мне было так страшно без тебя. Я думала о львах и пауках, и мне хотелось открыть дверь и выбежать на солнце!
      - Не бойся, - сказал он.
      Он рассмеялся и взял меня прямо на листьях. Он был очень сильный, и от его мускусного запаха у меня закружилась голова. Я сопротивлялась. Руки мои были в синяках и ссадинах. Но тщетно. Он взял меня без единого поцелуя.
      - Вот теперь ты отплатила мне, - сказал он. - А скоро увидишь, какой я тебе оставил подарок.
      Через некоторое время у меня появился ребенок - дочь. Я решила убить ее. Но Богиня пришла ко мне во сне и сказала: "Разве ты хочешь уничтожить свой род? Твоя дочь должна родить ребенка. Презирай фавнов, но используй их для своих целей, как они использовали тебя".
      Я сама отвела дочь в Дерево и дала ей маковый настой, чтобы притупились чувства.
      - К тебе придет Бог, - солгала ей я.
      Мне не хотелось, чтобы она знала правду. Ты можешь это понять, Эней, убийца? Никто из нашего племени не знает правды.
      - Было бы лучше, - сказал Эней, - если бы они узнали ее и сами смогли выбирать.
      - Кого можно выбирать среди фавнов? Они все одинаковые. Похотливые животные, которые ходят, как человек.
      Эней ласково коснулся ее плеча:
      - Существует не только похоть, но и любовь. Некоторым из моих людей нужны жены.
      - Я лучше отдамся фавну...
      Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу [... не могли забыть деревянного коня... убитого царя и уведенную в рабство царицу - деревянный конь - чтобы захватить Трою, осаждающие прибегли к хитрости: соорудили деревянного коня, внутри которого были спрятаны воины, оставили его у стен Трои и сделали вид, что уплывают от берегов Троады. Не слушал предостережений Кассандры и Лаокоона, троянцы втащили коня в город. Ночью воины, спрятанные внутри коня, открыли ворота и захватили город; - убитый царь - Приам, последний царь Трои, был убит Неоптолемом (Пирром), сыном Ахилла: уведенная е рабство царица - имеется в виду Андромаха, жена Гектора, которая стала пленницей Неоптолема и последовала за ним в Грецию, а после его смерти стала супругой Елена (Гелена).]. Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов - кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.
      Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:
      - Мой царь!
      - Что, Повеса?
      - Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.
      Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.
      - Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.
      Эней улыбнулся и покачал головой:
      - Это очень личная песня.
      - Она о любви? - спросил Эвриал.
      - Да.
      Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:
      - Спой нам.
      Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца - и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.
      Гранат кровавый, алый альмандин,
      Агаты, сердолик и хризопраз,
      И малахит, и дымчатый топаз,
      И серпентин
      Она носила.
      Красных, как заря,
      Птиц из порфира - волосы скрепить.
      И грелась у нее на шее нить
      Медовоцветных бусин янтаря.
      Нарциссы, маки, ирисы, акант
      И гиацинтов пурпур или синь,
      Медвяный клевер, водосбор, полынь
      И амарант
      Она растила.
      Розы пышный цвет,
      Лаванду, мяту - чтоб свои покои
      Наполнить ароматом. И левкои,
      И хрис - медово-желтый златоцвет.
      Все молчали. Что могли сказать смертные о песне бога? Закаленные в боях воины, не скрывая своих слез, плакали, стоя рядом с кипами корабельных парусов. Тень былой красоты промелькнула по изможденным лицам женщин, когда-то знавших не такие залы и иные цветы.
      Но Эней не грустил. Он спел хвалебную песнь, а не плач. Она была о настоящем, а не об ушедшем. На лице его блуждала спокойная улыбка, он больше не нуждался в воспоминаниях.
      Будто вызванный песней дух, Меллония вышла из леса и ступила в освещенный огнем круг.
      Эней подошел к ней и, взяв за руку, подвел к своим друзьям. Она пошла за ним без стеснения и стала слушать, что он говорит:
      - Пятнадцать лет вы следовали за мной; некоторые из ваших друзей погибли за меня, и впереди нас ждет еще немало испытаний. Но я прошу, чтобы вы, мои друзья, стали друзьями Меллонии, моей любимой и моей невесты.
      Люди поднялись со своих мест и стоя приветствовали Меллонию. Она прошла среди них, оставляя за собой аромат коры и бергамота. Даже на лице Повесы ненадолго появилось благородное выражение. Один из двух неразлучных друзей, Эвриал, сказал:
      - Повелительница пчел, любимая человеком, которого мы любим почти как друг друга, Нис и я вверяем тебе наши жизни.
      Старуха, морщинистая, как высушенный на солнце кирпич - бывшая служанка царицы Гекубы, - проговорила:
      - Троя обрела вторую царицу.
      - Мне кажется, - ответила им Меллония, - самое прекрасное в этом лесу, в мире, по которому вы странствовали, а также за его пределами, это то, что мужчина и женщина или два друга могут соединиться и телами и душой, будто обратившись в пламя на жертвеннике Богини. - А затем, повернувшись к Энею: - Любимый, нам надо поговорить.
      Асканий хотел отойти от них, ведь он в конце концов был отдельным пламенем, но Меллония позвала его:
      - Ты тоже должен пойти с нами, Феникс.
      Они дошли до устья Тибра, где он, расширяясь, впадал в море. Дельф медленно описывал в воде круги, наблюдая, не появятся ли акулы или карфагенские галеры.
      - Здесь нет акул, Дельф, - обратилась к нему Меллония. Услышав ее голос, он перестал кружить и заснул своим прерывистым сном.
      - Мне холодно, - сказал Асканий. Хотя ночь была теплой, костры были разложены лишь для того, чтобы отпугнуть львов и запечь в глиняных очагах рыбу. - Я принесу плащ.
      Но Эней усадил их обоих рядом с собой на траву.
      - Мы с Асканием построим наш город не на самом берегу, а поглубже. Чтобы до твоего дерева было так же близко, как до этих кораблей. Выйдя из него, ты сразу сможешь прийти ко мне. Волумна не посмеет остановить тебя.
      Меллония посмотрела на посеребренную луной поверхность Тибра и на Дельфа, спящего всегда настороженным сном.
      - Правда, Меллония?
      - Да, Зимородок. - Асканий поднялся на ноги.
      - Луна составит вам компанию.
      - Пожалуйста, Феникс, - сказала Меллония, - останься с нами.
      Ее лицо выражало настойчивую просьбу. Если эта гарпия, Волумна, посмела угрожать его отцу...
      - Феникс, ты мне сначала не понравился.
      Он почувствовал облегчение, будто кто-то коснулся его щеки холодной ладонью. Наверное, ее тревожило желание излить душу.
      - Я знаю, Меллония. Мы очень разные - ты и я. Я не такой, как отец. Он бог, а я - пират.
      - Мы похожи больше, чем тебе кажется, - сказала она. - Ты действительно напугал меня сначала, но не поэтому я так к тебе относилась. Я ревновала. Любовь отца к тебе столь велика, что казалось, для меня не останется места. Знаешь, Феникс, я полюбила его сразу же, как только он обернулся ко мне, купаясь в Тибре.
      Она говорила о нем так, будто он был в Карфагене или Трое, а не сидел рядом с ней, все больше удивляясь и получая удовольствие от каждого ее слова.
      - О, он увидел меня не сразу. Я хорошо спряталась среди деревьев. Но я полюбила его молодость. И его старость. Его веселье. И его грусть. И еще я ревновала. Теперь я люблю тебя как его сына и как своего друга. Ничего, что я сначала ревновала, Феникс? Я столько испытала за такое короткое время! Как цветок, который в один день ощутил и дождь, и ветер, и снег, и солнце, а еще бабочку, шмеля и мотылька.
      - Все верно, Меллония. Ты не понравилась мне, вероятно, по той же причине, хоть я и утверждал, что просто не доверяю тебе.
      - Это в прошлом, - воскликнул Эней, - а сейчас ночь!
      Он вскочил на ноги и, потянув за собой, поднял их с земли, обхватил руками и стал кружить под звуки флейты, пока они, смеясь и задыхаясь, не прижались к нему, ища опоры, а он, как мощная колонна, казалось, мог выдержать и топор, и огонь.
      - Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, - смеялся он. - Моего сына и мою невесту. И никто - ни гарпии, ни воины, ни королевы дриад - не сможет нас разлучить.
      - Ты забыл о времени, - сказала Меллония.
      - Я бросаю ему вызов!
      - И все же мне пора идти. - Он посмотрел на нее с тревогой:
      - Идти?
      Она натянуто улыбнулась. Она не умела лгать, и ей не удалось обмануть Аскания. Если она и обманула отца, то только потому, что опьянила его своим приходом.
      - Лишь на ночь, мой любимый.
      - Я думал, ты проведешь эту ночь со мной.
      - Я тоскую по своему дереву. Завтра, когда я отдохну и наберусь у него сил...
      - В лесу львы. Мы с Фениксом проводим тебя.
      - Нет, одна я в большей безопасности. От меня пахнет дубовой корой, а от вас - свежим мясом. Феникс проводит меня до леса. Мне нужно ему кое-что сказать.
      - То, что не должен знать я?
      - Да, потому что я люблю тебя. - Она взяла Аскания за руку и потащила против его воли за собой:
      - Он скоро вернется к тебе.
      Асканий заметил на лице отца некоторое замешательство и в то же время бесконечную радость. Мальчишеское лицо, освещенное оранжевой луной. Его коснулись сомнения и грусть зрелости, но оно по-прежнему осталось мальчишеским и выражало неиссякаемую способность верить: ночь исцеляет, солнце возрождает и несет надежду.
      - Я не вернусь, - сказала она Асканию, когда они отошли настолько, что Эней не мог ничего услышать. Их скрывали от лагеря стройные вязы, похожие на танцующих в лучах света дриад. - Я не могу вернуться. Волумна пригрозила сжечь мое дерево.
      - Убить тебя! - воскликнул Асканит.
      - Да. Она подошла к моему дому со своими подругами и позвала меня: "Принеси свой ткацкий станок, Меллония". А затем заставила смотреть, как они обкладывают мой дуб хворостом. "Стоит мне только высечь огонь, и дерево превратится в огненный столб".
      - Ты можешь найти себе другое дерево?
      - Нет. Дерево, в котором я родилась, умрет вместе со мной, или я умру вместе с ним. Но Волумна дала мне обещание.
      - Какое, Меллония?
      - Не высекать огонь, если я тоже дам ей обещание. Покинуть Энея. И никогда больше с ним не видеться.
      - Ты обязательно будешь встречаться с ним, - уверенно произнес Асканий, нащупывая кинжал и ощущая себя воином и сыном. - Мы захватим рощу и спасем твое дерево. Мы даже можем сделать тебя королевой!
      - Кто-нибудь из ваших людей обязательно погибнет. У нас ведь есть яды. И мы знаем всякие хитрые уловки. А дриады скорее умрут, чем отдадут свои деревья. Да, наверное, вы захватите рощу. Фавны, без сомнения, помогут вам. Они никогда не любили нас, разве только когда мы спим. Но жить мне придется среди мертвых. Неужели ты думаешь, Феникс, что я дам согласие на гибель своего племени? Если бы у меня была такая же, как у вас, красная кровь, я ушла бы отсюда с радостью. Но я никогда не смогу приговорить к смерти других дриад.
      - Они не заслуживают ничего лучшего.
      - Ты их не знаешь. Некоторые - мои подруги. Они мне дороже Скакуна и ни в чем не повинны. Ты и их хочешь убить?
      Да, он хотел их убить! Ему казалось, что существует два типа дриад Меллония и Волумна, а так называемые подруги Меллонии - такие же, как их королева, иначе почему они позволяют ей править? Но он знал, что в этом и заключается его слабость: мгновенный гнев, скорый суд и неспособность отделить янтарь от водорослей.
      - Ты хочешь этого?
      - Нет, - ответил он не очень уверенно.
      - Скажи отцу, скажи, что... О, Феникс, он так любит красивые слова, а мне ничего не приходит на ум. Я счастлива, что он привел свои корабли в нашу страну и пришел ко мне в Священный Дуб. Он говорил о проклятии. Он боялся, что причинит мне боль. Да, так и вышло. Но я не жалею. Ты когда-нибудь видел крупные, шелковистые лилии, которые кентавры выращивают в своих садах? Они заботливо ухаживают за ними, поливают, прикрывают мхом во время бури. Лилии довольно красивы, изящны, как гиацинты, но в них нет настоящего чувства. Срежь один цветок, и что подумает тот, что растет с ним рядом? Хорошо, что не меня. Я тоже причинила боль твоему отцу. Его мучили старые раны. Может, со временем воспоминания обо мне станут для него не раной, а целительной мазью из базилика и шандры [целительной мазью из базилика и шандры - базилик - род кустарников семейства губоцветных. Содержит эфирные масла; шандра (белокудренник) - род растений семейства губоцветных. Многие виды содержат дубильные вещества.], которая сначала обжигает, но затем снимает боль.
      Она обняла Аскания и поцеловала его в щеку. Они стояли, обнявшись, соединенные чистой любовью к одному человеку. Хотя, не будь Энея, они могли бы полюбить друг друга.
      - Насколько приятнее целовать мужчину, чем женщину. Особенно своего пасынка. А теперь иди к отцу. И не давай ему горевать обо мне. Обними его, будто маленького ребенка. Ты знаешь, как это сделать. Скажи, что его горе очень меня расстроит. Я не такая, как эти изнеженные лилии. Больше не такая. И ни за что не позволяй ему идти за мной. Волумна сама отпустила меня отсюда. Она будет его поджидать.
      Сладкими были ростки любви, пробивающиеся в душе Аскания, и горькой, как аконит, мысль о том, как велика утрата Меллонии. У отца оставалась мечта о второй Трое, а у нее?..
      - Где Бонус Эвентус?
      - Наверное, спит в каком-нибудь цветке. Он разбудит меня утром.
      - Ты говорила, он умрет осенью. Тебе не будет одиноко без него, без Скакуна... без моего отца?
      - И без тебя, Феникс. Белый Сон немного смягчит боль утрат. И потом, я умею ждать. А сейчас иди к отцу. И не выпускай его из лагеря.
      - Сегодня я ему ничего не скажу. А завтра добавлю в его вино дурман. А если нужно, сяду на него верхом, возьму дубинку и не слезу, пока он не поймет!
      Она окликнула его:
      - Я рожу ему сына.
      - Ты не можешь этого знать, еще слишком рано.
      - Мне сказала Богиня.
      В первый раз он поверил в ее богиню. Может, Румина - еще одно имя Афродиты?
      - Феникс!
      Он остановился у края рощи:
      - Что, Повелительница пчел?
      - Я буду жить очень долго. Когда ты превратишься в старика, а твой отец уже умрет, я все еще буду такой же, как сейчас. Город, который он собирается построить, не станет тем самым городом - второй Троей, предопределенной богами. Но со временем такой город появится, и, мне кажется, я увижу, как он будет строиться. Кто знает, может быть, мне доведется освятить землю или заложить первый камень! Я буду внимательно следить за твоими прапраправнуками и могу тебе сказать, что им не придется бояться леса - ни львов, ни мстительных королев.
      А затем она произнесла последнюю загадочную фразу:
      - Я знаю, что сказать твоему отцу.
      - Что, Меллония?
      - Любовь - это мотылек.
      ЧАСТЬ II
      Глава I
      - Он не тронет тебя, - рассмеялась его мать. Она смеялась редко, и смех ее казался Кукушонку таким же нежным, как звон раскачивающихся на ветру колокольчиков. Но даже этот смех не придал Кукушонку смелости. Сидя на стуле в своей комнате с огромным количеством окон, она выдавливала из челюстей большого мохнатого паука яд, необходимый для оружия дриад булавок, которые они втыкали в волосы, и дротиков [Дротики - короткие метательные копья с каменным, костяным или металлическим наконечником.], которые они держали в мешочках, прикрепленных к поясу.
      Тетушка Сегета, сидящая рядом с матерью, улыбалась своей отчужденной улыбкой, и голос ее звучал будто бы издалека, как если бы она находилась в соседнем дереве; Кукушонок любил ее, но ему всегда казалось, что на самом деле ее нет в комнате. Говорят, души спящих покидают ночью свои тела и бродят по пустынной земле Ночных Кошмаров или по Элизиуму Сновидений. Кукушонок думал, что лишь малая часть души Сегеты возвращается утром в ее тело, а остальная душа остается в том счастливом месте, где у дриад есть мужья, а у детей - отцы.
      - Кукушонок больше мужчина, чем дриада, - сказала Сегета, - поэтому он не любит пауков.
      Она была одной из тех немногих дриад, которые произносили слово "мужчина" без содрогания.
      - Паук знает это, - сказал Кукушонок, - и с удовольствием укусил бы меня.
      По своей природе пауки были довольно миролюбивые, хоть и ядовитые существа, но еще в давние времена дриады приучили их кусать мужчин и защищать женщин. Ничто не могло сравниться с их умением наскакивать на движущийся предмет - то есть на мужчину. Яд их был смертельным и действовал быстро.
      - Мальчик должен быть похожим на отца, - сказала Меллония, - и вырасти настоящим мужчиной, но я, к сожалению, не могу научить его тому, чему научил бы его отец.
      Она никогда не называла имени отца; Кукушонок знал только, что он троянец, воин, поэт и отличается величием и благородством, делающим его похожим на бога.
      - Даже если отец был троянцем? Из-за таких вот высказываний ты и стала изгнанницей в своем собственном племени. Если бы ты признала свою вину, Волумна простила бы тебя. Ты ведь знаешь, как она любит, когда раскаиваются. Но, похоже, ты даже гордишься своим злосчастным романом. Волумна же сердится, даже когда я тебя просто навещаю, хоть ты и моя племянница.
      - Я хочу уйти, - неожиданно заявил Кукушонок.
      - Я уже кончила, - ответила мать, - яда достаточно, даже лев от него свалится замертво. Сегета отнесет паука обратно к его друзьям в пещеру под деревом Волумны. ("Они шевелятся в основном ночью, - часто говорила Волумна. - Их шуршание помогает мне заснуть. Иногда я оставляю их у себя в комнате")
      Меллония опустила паука на пол, и Сегета несколько раз тихо свистнула. Не спуская глаз с Кукушонка, он боком пополз через комнату. Сегета быстро взяла его в руку.
      - Дело не в пауке, - сказал Кукушонок, - я просто... я хочу уйти.
      Он не мог признаться, что его одиннадцатилетнее сердце буквально разрывается от того, что его мать - изгнанница. Волумна не держала ее взаперти в дереве, но когда Меллония выходила, никто не шел с ней рядом, кроме Сегеты и Кукушонка. Во время советов она всегда сидела одна на самом верхнем ряду, а Кукушонок, такой же одинокий, как и мать, сидел с детьми один мальчик среди тридцати девочек. Нельзя сказать, что племя не любило Меллонию. Произнесенное шепотом приветствие, улыбка, подаренные плоды граната - все это свидетельствовало о том, что подруги детства не забыли и не осудили ее. Но Волумна часто повторяла, что с той, которая будет дружить с Меллонией, произойдет то же, что и с ней, - она потеряет честь и доброе имя. Гнев Волумны да и просто ее неодобрение делали невозможной открытую дружбу с Меллонией. Королева дриад не имела права казнить своих подданных ни за какие грехи, даже за любовь к мужчине, но могла надолго или даже навсегда заточить их в дереве. Иногда она похвалялась своей чрезмерной снисходительностью по отношению к Меллонии, говоря, что делает это ради ее покойной матери, своей "дорогой подруги".
      - Хорошо, Кукушонок. А я займусь твоей новой туникой. Сегета принесла мне пряжу от кентавров.
      Он поцеловал мать в щеку и она, быстро и крепко обняв, подтолкнула его к двери.
      - Принеси мне бузины, - крикнула она ему вслед.
      - Я найду что-нибудь поинтересней.
      - Что?
      - Моего отца.
      - Амазонка! - крикнул фавн, опустив голову и приготовясь бодаться, но когда камень, пущенный Кукушонком из пращи, ударившись о его рога, отлетел в сторону, он передумал и скрылся в зарослях вязов. Кукушонок, четырех футов роста, держал оборону, как кентавр, и расслабился только тогда, когда стук копыт его обидчика полностью слился с песней дрозда и шорохом листвы негромкой непрекращающейся музыкой леса, затихающей лишь ночью или при появлении льва. Когда он был маленьким, фавны звали его девчонкой из-за гладкой кожи и чистоплотности. Теперь, когда он вырос, но, в отличие от фавнов, лицо и тело его по-прежнему были без шерсти, они придумали новое, более обидное, по их мнению, прозвище. Хотя фавны и амазонки иногда занимались любовью, но всегда недолюбливали друг друга. (Настоящее его имя - Зимородок - знала только мать. "Это тайное имя твоего отца. Он был великим воином - самым великим. Но дриады ненавидели его. Лучше не произносить это имя вслух, если мы не одни".) Все остальные звали его Кукушонком. Им казалось, что он так же уродлив, как эта птица, кроме всего прочего откладывающая яйца в чужое гнездо, а этот Кукушонок родился явно не там, где надо.
      Он вздохнул и опустил пращу. Несколько камней выпало из мешочка, прикрепленного к поясу туники. Он не стал поднимать их. Из скрытых вязами дубов доносились звуки работающих ткацких станков и пение дриад. Он услышал голос матери, самый нежный из всех, и с новыми силами отправился выполнять задуманное.
      - Лес - твой друг, - часто повторяла она, но он вовсе не чувствовал дружеского отношения к себе всех этих дубов, вязов и лавров. Не то чтобы он боялся. Когда в течение одиннадцати лет тебя бодают фавны и обходят стороной дриады, уже ничего не боишься. Просто деревья не дружили с ним, как дружили с его матерью. Это были обычные деревья - одни красивые, другие корявые и страшные, но ни они, ни цветы, ни травы никогда не разговаривали с Кукушонком. Он любил животных. Старого седого медведя, иногда подходившего к ульям дриад, чтобы украсть немного меда. (Рассерженные хозяйки обычно закидывали его камнями, и Кукушонок приносил ему мед в берлогу, положив его в чашу, которую сам сделал из листьев лилии.) Дельфина Дельфа, такого же старого, как и медведь, покрытого шрамами от трезубца тритона, порой заплывавшего в Тибр. И даже беззубого льва, жившего в той части леса, которая называлась рощей Сатурна.
      Молодая дриада показалась среди вязов. Она двигалась так медленно и неторопливо, что создавалось впечатление, будто она не вышла из-за стройных деревьев с зелеными в белую крапинку листьями, а выросла прямо из ствола. Ее звали Помона, в честь богини плодов, и она напоминала Кукушонку смоковницу, покрытую зрелыми и сочными плодами. Но это было дерево, в котором гнездятся осы. Помона была младшей дочерью Волумны. Она всегда говорила правду, даже ту, которая причиняет боль, а иногда говорила ее именно поэтому, и замечала в первую очередь пауков, а не мотыльков.