- И никто из дриад не подозревает об этом?
      - Не знаю. Волумна вообще-то не дура. Но даже если она и знает, то никому не говорит. Мой отец спал с ней. И дед тоже. Они рассказывали, что она весьма хороша. Может, теперь она дожидается меня?
      - Ты знаешь дриаду по имени Меллония?
      - А как же. Мы зовем ее Повелительница пчел. Бедняжка до сих пор еще девица и боится идти в Дерево. Но Волумна скоро заставит ее. Я подслушал, как она разговаривала с Сегетой, тетушкой Меллонии. Я тебе все рассказал, что ты хотел узнать?
      - Да.
      - Дай мне кинжал.
      - Твои копыта лучше любого оружия.
      - Тогда набедренную повязку.
      - Зачем она тебе с твоей шерстью? Ты родился в набедренной повязке.
      - Женщины-кентавры смеются над моей наготой и не пускают в свою деревню.
      - Ладно.
      - И флейту. Моя сделана из дерева, а у Эвриала есть черепаховая. Его мне больше нравится.
      - Я поговорю с Эвриалом.
      - И золотые кольца для рогов.
      - У нас их нет. Мы очень бедны. - Повеса пожал плечами:
      - Тогда накорми ужином. Только не корнями, а ягодами или яйцами дятла.
      - Попроси людей. Нис даст тебе лепешек. И еще одно, Повеса.
      - Да, царь Эней.
      - Если ты притронешься к Меллонии, - он сказал это таким тоном, что даже Ахилл задрожал бы, - ты или твои друзья, я убью тебя, а из шкуры сделаю ковер и положу его в своей палатке!
      Улыбка исчезла с лица Повесы. Когда он уходил, то уже не казался таким неловким. На земле остались следы копыт, а в воздухе запах рыбы.
      - Придется сжечь в нашей палатке несколько лавровых веток [... придется сжечь... несколько лавровых веток - лавр - вечнозеленые деревья и кустарники семейства лавровых, листья которых используются как пряность.], - улыбнувшись, сказал Эней, а затем добавил очень серьезно: - Мы должны предупредить Меллонию. Я не доверяю Повесе. И его друзьям тоже.
      - Как нам найти ее?
      - Мы уже знаем, где стоит Дерево. А Повеса, несомненно, выяснит, когда Меллония будет там "дожидаться Бога". Похоже, он осведомлен абсолютно обо всем происходящем. Ты обратил внимание, какие у него большие уши? Я пойду один и буду поджидать ее.
      - Ты никуда не пойдешь один. Дриады, возможно, наблюдают за нами. В этих местах даже пчелы этим занимаются. Я пойду с тобой и встану у начала подземного хода.
      - А если я попрошу тебя остаться в лагере?
      - Нет.
      - А если я прикажу?
      - Нет.
      - Чтобы не быть сбитым с ног и не висеть у тебя на плече, как олень, придется мне согласиться.
      - Это очень разумно с твоей стороны, отец. Но так ли уж страшно, если фавн овладеет Меллонией? Надеюсь, не все они такие, как Повеса. А ей хочется иметь ребенка. Если бы не фавны, их род прекратил бы свое существование.
      - Ни одно живое существо не возьмет ее силой, будь то фавн или кто-нибудь другой!
      - Отец, я тебя не помню таким со времен Дидоны. Ты доставляешь мне столько хлопот со всеми твоими женщинами. Ты видишь в них богинь и забываешь, что даже у обитателей Олимпа есть недостатки. Бабушка ведь не была верной женой, правда? Она вышла замуж за Гефеста, но это вовсе не помешало ей любить еще и Ареса, и Зевса, и дедушку. Не знаю, как мне удастся довести тебя до спокойной старости.
      - Не волнуйся, Феникс. Я берегу ее не для себя и не собираюсь взять ее в жены.
      - Почему бы и нет? Меня, правда, не очень привлекает перспектива иметь мачехой дриаду, тем более что Меллония слишком красива. Но для нее это была бы большая честь.
      - Я в два раза старше, чем она.
      - Тебя всегда принимали за моего брата, не веря, что ты мой отец. А скоро и вообще за отца будут принимать меня. Тебе ведь еще очень далеко до последней переправы через Стикс [... еще далеко до последней переправы через Стикс - Стикс - река, окружающая Подземный мир, через которую души умерших переправляет Харон].
      - Да, но будет ли так считать Меллония, если выйдет за меня замуж?
      Глава V
      Дубы дриад росли неровным полукругом среди буков и вязов. Посторонний, попавший туда, мог принять мелодичный шум ткацких станков за гуденье насекомых, двери - за трещины в коре. Маленькие, похожие на улья домики были спрятаны среди ветвей, и с земли лишь иногда виднелось что-то коричневое, казавшееся частью дерева.
      Случалось, в Круг дриад забредал чужестранец; чаще же - кентавр, Повеса или какой-нибудь другой фавн, который, несмотря на свое бесстыдство, мог быть чем-нибудь полезен, или же дева из страны вольсков. Чужестранец, если он к тому же мужчина и человек, слышал шум - но это был шум уже не ткацких станков - и ощущал уколы крошечных стрел, не больнее, чем укус пчелы, но через несколько секунд он падал замертво, отравленный ядом паука-попрыгунчика. Или же на него нападали настоящие пчелы и жалили до смерти, правда, при этом погибали сами, так что дриады пользовались их помощью только в случае самой серьезной опасности.
      Меллонии показалось, что Волумна, вышедшая из своего дерева, никогда еще не была такой спокойной и величественной. Можно было подумать, что она жила в одном из знаменитых критских дворцов, теперь лежащих в развалинах, где царицы восседали на тронах, украшенных по бокам грифонами, и купались в мраморных ваннах с серебряными кранами. Завитки зачесанных наверх серебристо-седых волос, до сих пор отливающих зеленью, напоминали тронутые инеем листья. Тело, скрытое под зеленой туникой, было стройным, как у юной девушки, и источало аромат мирриса.
      Она правила дриадами почти три сотни лет и заставила других обитателей Вечного Леса бояться и почитать их. Она выполнила все, что сама назначила себе в жизни, и в ее походке чувствовалось спокойствие и уверенная сила.
      Эней и Волумна хоть и были врагами, но имели много общего: и он и она были вождями, оба уже достигли зрелых лет, поседели, но все же сохранили молодость. Но различались они так же сильно, как море и лес. В Энее не было спокойствия. Его все еще терзали сомнения; в этих душевных страданиях, по мнению Меллонии, и заключалось его величие. Ни один вождь не может обрести спокойствие, если те, кто его окружают, испытывают муки. Скакун умер; Эней, а не Волумна оплакал его, и не только потому, что его сын выпустил ту роковую стрелу.
      ("Все умирают, - сказала Волумна. - В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной".)
      - Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
      Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами [... браслеты с изумрудами и хризопразами - изумруд - минерал, драгоценный камень, прозрачная разновидность берилла густого зеленого цвета. Кристаллы выше 5 каратов ценятся дороже равновеликих алмазов; хризопраз - яблочно-зеленая разновидность халцедона] на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска - халцедоновый зимородок.
      "Да, - подумала Меллония, - но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. ("Ты любила Скакуна?" - "Не знаю... я задумывалась о начале начал и о вечности".) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и... да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач)."
      - Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
      Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. ("Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя", - подумала Меллония.)
      Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
      - Моим первенцем был сын, - сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. - Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
      - А что было в Дереве? - спросила Меллония. - Какие сны ты там видела?
      - Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
      - Ни разу ничего не запомнила?
      - Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
      - А ты, Левана?
      - В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог - карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
      - А как он выглядел?
      - У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
      - Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
      - Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
      - Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
      ("И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины - все мужчины - зло и что Эней должен умереть?")
      - Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. ("А моего сына?")
      - Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
      - Может, - сказала Меллония, - его корабли уплывут отсюда.
      - Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
      На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
      - Выпей это, Меллония.
      Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: "Подождите", но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения - теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.
      "Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений.. Я сплю и жду прихода Бога.
      Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары. Бог и Сильван спорят из-за меня".
      ("У Сильвана рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов...")
      Она была в комнате не одна. Кто-то пришел к ней из темного подземелья. Она чувствовала жар его тела, слышала его дыхание, а затем ее видение обрело материальную форму, и она отчетливо увидела его в темноте. Это был Бог, это был Эней. Счастье расцвело в ее груди. "Бог победил. Я рожу сына, я рожу сына..." Она позвала его сквозь сон: "Румин, дай мне сына похожего на тебя, на Энея. Я выращу его, и он станет повелителем леса!" Бог встал на колени и она ощутила его тепло, тело жаждало его рук, но он даже не коснулся ее. Казалось, холод стал разделять их. "Этого недостаточно. Он посетил меня, но не вдохнул в мое чрево новую жизнь. Он счел, что я недостойна его любви. Я не рожу ребенка - ни мальчика, ни девочку. И это самое страшное. Страшно не тогда, когда на тебя покушается Сильван, а когда тебя отвергает Бог".
      - Пожалуйста, пожалуйста, - закричала она, - чем я прогневала тебя?
      От собственного крика Меллония проснулась.
      Она лежала на теплых листьях, продолжая ждать, но от того холода, который возник в ней, мог защитить лишь один огонь.
      Кто-то медленно приближался к ней со стороны двери, обведенной ободком света. Она не могла различить силуэт и даже не слышала его дыхания, пока он не оказался рядом с ней. Румин или Сильван?
      - Кто ты? - И вновь, с неожиданным гневом: - Кто ты? Ты отверг меня?
      Тишина окутала ее, будто засыпав опавшими листьями.
      - Сильван?
      Рука ее нащупала в волосах булавку. Чувствуют ли злые боги боль?
      - Меллония.
      В голосе слышалась сила бьющегося о берег прибоя и нежность морской птицы, кличущей подругу над неподвижной гладью моря.
      - Зимородок, - воскликнула она, - я приняла тебя за Сильвана.
      Она потянулась к нему, взяла за руку, и когда он опустился рядом с ней, положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и объятия его были нежными и ласковыми, как нагретый на солнце мох, но от него пахло морем - морской солью и пеной. Ему не было нужды рассказывать о том, как он плавал по морям и доходил до самых Блаженных островов, и о битвах, в которых люди были героями, а не демонами... Высоко на равнинах Трои, где гуляет ветер... Горе от исчезновения Бога показалось ничтожным по сравнению с радостью от появления Энея.
      Но ребенок... ребенок...
      - Зимородок, Бог, кажется, посетил меня, но не оставил мне ребенка. Я знаю, я уже знаю это. Я чувствую боль пустоты.
      - Меллония, того Бога, который приходит к вам в Дерево, не существует. Боги живут на Олимпе, под землей или в море, иногда они действительно приходят к нам, чтобы благословить или проклясть. Но, я думаю, Румин никогда не приходит к твоему народу, во всяком случае сюда.
      - Если не Бог... Зимородок, что ты говоришь? Кто-то ведь является отцом наших детей. Или Румина одна вдыхает жизнь нам в чрево?
      - Нет, Меллония.
      - Тогда кто?
      - Фавны.
      Правда, как скользкий краб, выползший из воды на берег моря, сдавила клешнями ее душу. Дриады, живущие на севере, любительницы фавнов, падшие и презираемые, - неужели то же самое происходит и с ее народом? Конечно, то же самое. Почему она не догадалась об этом раньше? Ее нежелание идти в Дерево, оказывается, объяснялось тайными сомнениями.
      - Такие, как Повеса?
      - Да.
      - И один из них пытался прийти ко мне, пока я спала. А ты защитил меня. Этот шум я и слышала во сне.
      - Их было трое. Но Асканий помог мне сломать пару рогов. Он сторожит вход, пока мы здесь.
      - Они овладели бы мной во сне, один за другим. Как животные.
      - Да. Как животные. Но животные тоже умеют любить. В детстве я видел, как волчица умерла от горя, когда охотники убили ее волка. Фавны взяли бы тебя похотливо, без любви. А Скакун? Он ведь наполовину животное. И все же любил тебя. Разве это так ужасно, если бы вы с ним были еще и близки?
      - Когда он меня поцеловал, я сначала рассердилась и испугалась. А потом мне захотелось, чтобы ты меня тоже поцеловал.
      - Мне хотелось не только целовать тебя. Прикоснуться губами - это проявление любви, но губы только малая часть любящего тела. Даже в Подземном мире наши души заключены в оболочки и могут соприкасаться друг с другом. Когда я женился на Креусе, мне не было еще и двадцати, а ей только что исполнилось пятнадцать. Мы оба были невинны. Искушенный в военном искусстве, я все еще не знал ни дружбы, ни ласки девушки. Когда мы, неопытные и напуганные, вошли в спальню, родственники стали смеяться над нами и выкрикивать разные шутки. Неловко и неумело, мы стали любить друг друга, стыд исчез, и наши души и тела слились. От этого союза родился Асканий. Разве мог родиться такой хороший парень, если бы то, что мы делали, было грешным?
      - Я знаю, как он любит тебя, - сказала она тихо, - и как вы оба тоскуете по Креусе. Он хороший сын.
      - Ты считаешь, что мы с Креусой были животными, неспособными любить?
      - Нет, Зимородок.
      - А Дидона? Я любил ее жадно и страстно, в этой любви было мало нежности и много боли, но не было ничего дурного.
      - Ты оказал ей честь своей любовью. Ты предложил жизнь, а она избрала смерть. Она была грешницей.
      - Нет, просто несчастной женщиной, ошибочно принявшей лето за весну, пытавшейся остановить падающие капли в водяных часах и удержать на месте тени, движущиеся по солнечному циферблату. Мне надо идти, Меллония. Подожди немного, а затем выходи из Дерева. Ты можешь сказать подругам, что позабыла все свои сны. Ты не единственная, у кого не будет ребенка после встречи с Богом.
      - Но я больше никогда не вернусь сюда, и меня возьмет в темноте какой-нибудь Повеса.
      - Тогда отдайся при свете дня тому, кто сначала покорит твое сердце и лишь потом попросит тело. Ты еще встретишь Другого Скакуна.
      - Он был мне братом. Теперь я это понимаю.
      - Ты встретишь мужчину, а не брата. Может, это будет мой сын?
      - Нет!
      - Меллония, ты несправедлива к нему. Ты ему очень нравишься.
      - Мне он тоже нравится. Но думать я буду всегда о другом.
      Эней смущенно вздохнул. Она не видела его в темноте, но могла представить, как он в нерешительности морщит лоб. Когда дело касалось женщин, он вел себя, как ребенок. Семнадцать лет тяжким грузом лежали у нее на плечах. За то время, пока утренняя заря раскрывает лепестки, чтобы предстать во всем своем великолепии, она узнала правду о Дереве и правду о том, что было в ее сердце, и все же не она, а Эней не мог найти нужных слов. Мудрый Эней, прекрасно знающий своих людей, долгие годы ведущий их за собой сквозь все опасности, разбирался в тайнах девичьих сердец не лучше, чем какой-нибудь фавн.
      - Глупый, глупый Зимородок. Я люблю тебя!
      - Боже! - воскликнул он, и в этом возгласе слышалась бесконечная мука. - Креуса любила меня. Дидона любила меня. Они обе обратились в пепел. Я несу смерть женщинам, которых люблю. Возможно, это проклятие Афродиты, наказывающей за то, что мой отец раскрыл тайну их свидания в лесу.
      - Ты оставил свое проклятие в Карфагене, или же оно упало в море во время бури. Ты потерял его где-то, и я ни капельки не боюсь обратиться в пепел. Да, мою мать действительно убило молнией, но ей было девяносто семь лет, а мне семнадцать.
      - Я должен построить город. А ты должна жить в Дереве.
      - Построй его в устье Тибра и, конечно, окружи высокой стеной, чтобы ни один лев не перелез через нее, а я буду приходить к тебе, когда смогу.
      - И вызывать этим гнев Волумны?
      - Чтоб Сильван взял Волумну! Ей пошло бы это на пользу. Зимородок, ты отвергаешь меня? Я не рассержусь, если это так. Ты ведь никогда не просил моей любви. Всю свою жизнь я прожила в Вечном Лесу. Что могу я предложить герою Трои, легендарному мореплавателю, кроме сотканной моими руками туники или ковра? Могу починить паруса. Покрасить корпус корабля. Я играю на флейте лучше Повесы, а пою так же нежно, как соловей, только не так грустно. Я даже читаю свитки, египетские и греческие, не говоря уже о латинских. Ты знал об этом, Эней? Я быстро освою то, что жена должна уметь в первую очередь.
      (Он выглядел озадаченным; это не трудно было заметить.)
      - Я имею в виду, конечно, постель. Все те маленькие хитрости, которые заставляют мужчин предпочитать ее любой другой мебели. - Она читала об этом в своих свитках, но обычно быстро пробегала эти места; надо будет вернуться к ним и как следует изучить. - Я не могу соперничать с твоими царицами Креусой, матерью твоего сына, и Дидоной, с горящими черными глазами. Но Скакун говорил, что я красивая. Я красивая, Зимородок?
      - Красивые - можно сказать о маргаритках. Ты - роза, чудо, появившееся из земли с помощью нежных рук Персефоны.
      - Я люблю маргаритки. Они гораздо более нежные и чувствительные, чем ты думаешь. Но я понимаю, что ты намеревался сделать мне комплимент. Поцелуй меня, Зимородок. Я хочу сейчас же начать учиться, а то мы можем столкнуться носами.
      - Если я поцелую тебя, я забуду о возрасте и о проклятии. Я буду любить тебя и как животное, и как человек. Ты видела нас с Асканием, когда мы плавали в Тибре. Тогда ты сказала, что наши обнаженные тела не напугали тебя. Это правда?
      - Вы показались мне красивыми, такими, как я и сказала. Мне понравилось, что вы другие, и понравилось то, чем вы, мужчины, так любите хвастаться.
      - В Дардании есть поговорка, которой меня научил отец. Он сказал, что узнал ее от Афродиты. Любовь - это мотылек. Ты знаешь, что это значит, Меллония?
      Почему этот любимый, сводящий ее с ума мужчина, все произносит и произносит свои красивые фразы, когда губы созданы для поцелуев? Ладно, она будет отвечать ему тем же, пока он не устанет от поэзии и не вспомнит, что не поэмы создают любовь, а любовь создает поэмы.
      - Это значит, что она приходит внезапно и неожиданно.
      - И так же быстро может исчезнуть.
      - Все исчезает, - ответила Меллония, - и возвращается вновь. Когда я ложусь, чтобы погрузиться в Белый Сон, я твердо знаю, что проснусь с появлением первых почек. Когда я лягу, чтобы уснуть последним сном, то буду ждать пробуждения в том месте, которое ты назвал Элизиумом. Там меня встретят мать и Скакун. И ты. Сказать тебе, что ты для меня значишь?
      И она запела:
      Альциона, лунная птица,
      Прилетевшая издалека,
      От морей, что слюдой сверкают
      За эбеновой бездной ночи!
      Ты слети ко мне, альциона,
      И осыпь ты меня, пролетая,
      Обитателя темного тверди,
      Серебром твоей лунной пены.
      Это, конечно, не мои стихи. Меня научила им мать, я только заменила "чайку" на "зимородка". Но довольно поэзии, мой любимый Зимородок. Давай притворимся, что мы плывем в Тибре.
      Она сняла через голову тунику и бросила ее на листья. За ней последовали булавки, ножные браслеты, подвеска. Оставался лишь обруч, украшенный порфирами. Она небрежно швырнула его, будто увядший венок.
      - Ты готов плыть, Зимородок?
      - Да, - прошептал он.
      Неожиданно она с такой силой толкнула дверь, что та слетела с кожаных петель, солнце хлынуло в Дерево, и прекрасное нагое бронзовое тело Энея засветилось в его лучах.
      - Меллония, нас увидят!
      - Глядя на нас, мой народ многое поймет. И фавны тоже.
      - Но сын...
      - Ты думаешь, он не знает, как появился на свет? Он вряд ли верит в Священные Деревья.
      Утомленная роза, вырвавшись из темной подземной крепости и раскрыв наконец свои лепестки, спит, когда на нее опускается роса и мечтает, когда ее освещает солнце. Спать и мечтать... спать и мечтать... Что еще нужно?
      Но, тише! Слышен трепет крыльев...
      Глава VI
      Асканий сидел рядом со старым пнем, источенным муравьями, который вместе с лозой дикого винограда скрывал спуск в подземный ход, ведущий в Священное Дерево. Он ждал своего отца, ушедшего туда, и немного ему завидовал. Какая блестящая возможность сыграть роль фавна!
      - Я только удостоверюсь, что с ней все в порядке, - сказал Эней. - В темном дереве довольно страшно, если ты ждешь появления Бога, а у него другие планы.
      - Но, отец, у Меллонии никогда больше не будет такой прекрасной возможности заиметь ребенка. Почему же не родить принца, если можно это сделать?
      - Феникс, это будет насилие!
      Его негодование все же не могло скрыть того, что он испытывает искушение. Асканий читал душу отца, как глиняную табличку. Несмотря на свою сдержанность, Эней был подвержен соблазнам не меньше, чем другие мужчины, а когда влюблялся, то даже и больше.
      - Называй как хочешь, но ты этим сделаешь Меллонии доброе дело. Если же она проснется невинной девушкой, то наверняка очень расстроится.
      - Когда она проснется, я расскажу ей всю правду.
      - Может быть, я ей расскажу? - усмехнулся Асканий.
      - Нет, твоим методам я не доверяю.
      - А жаль, - пробормотал Асканий, держась за свою ушибленную челюсть, и начал устраиваться поудобнее среди смятой и обломанной в неравной стычке виноградной лозы: фавнов было трое, они были мускулистые, но дрались не только рогами, но также дубинками и ножами. Усаживаясь, Асканий настороженно оглядывался, не появились ли муравьи, пчелы-шпионы или хитрые дриады.
      - Грешно не воспользоваться. Бабушка была бы недовольна...
      Но вот, пошатываясь, из подземного хода, будто из Подземного мира, вышел его отец. Нет: если судить по его лицу, он спустился с Олимпа. Наверное, так выглядел Анхис после свидания с Афродитой. Казалось, ему даже не двадцать пять, а всего лишь двадцать. Глаза его были такими же голубыми, как волосы его матери, у которых он позаимствовал цвет искрящейся морской волны.
      - Отец, не нужно ничего объяснять. Ты ей все сказал.
      Эней опустился на землю рядом с сыном. Он смотрел и улыбался; казалось, он видит нечто, доставляющее ему огромное наслаждение.
      - Я ей понравился, - будто выдохнул Эней. - Феникс, я ей понравился.
      - Я сразу понял, что ты хочешь сказать, хоть ты и бормочешь нечто невразумительное. Она тебя любит.
      - Да, наверное. Она так сказала. Она очнулась от своего кошмара и обняла меня. Что мне еще оставалось делать, как не попытаться утешить ее и рассказать все о "Боге"? Мы долго разговаривали и... и она захотела родить от меня ребенка.
      - А ты сделал вид, что удивлен. Я это сразу понял, еще когда мы встретили ее на берегу Тибра. Ей нужен был не мой ребенок и не ребенок Бога. Придется мне привыкать к мысли о маленьком братишке или сестренке с зелеными волосами. Знаешь, вначале я буду ревновать. Я уверен, ты его ужасно избалуешь.
      - Разве я избаловал тебя?
      - Ужасно.
      - Может, у нее не будет ребенка. Я давно этим не занимался. После Дидоны прошло пять лет.
      - Это не забывается. Все равно, что стрельба из лука. Кстати, как она? Невинна и все такое? Она действительно была невинна?
      - Конечно!
      - Да, для девственницы семнадцать лет - весьма немалый возраст. Наверное, ее слишком опекала мать. Кстати, ты получил удовольствие? Иногда они визжат и дергаются в самый неподходящий момент, и единственное, что приходит на ум, - по крайней мере я облегчил жизнь следующему.
      - Да лишит тебя Румин дара речи за такие слова, Феникс!
      Но Асканий не принял это всерьез. Он хорошо знал, когда отец сердится по-настоящему. Случалось это не чаще, чем раз в пять лет. А сейчас отцу безумно хотелось поговорить о Меллонии, но сдержанность и чувство порядочности не позволяли ему вдаваться в интимные подробности.
      - А вот и не лишил. Так же как и не пришел к Меллонии. Пойдем, отец, нам пора к кораблям, а пока идем, ты, может, перестанешь быть таким скрытным. После того как я столько времени прождал, мне хочется услышать хотя бы немного о твоей победе. Надо делиться угощением с голодными, по крайней мере со своим преданным изголодавшимся сыном; у меня, между прочим, не было женщин уже целых три месяца.
      - Это был свадебный пир, - спокойно ответил Эней. - Хотя ты прав в одном. Лучше нам не встречаться с дриадами. Они могут вернуться сюда, чтобы отвести Меллонию в ее дерево.
      - Ей не угрожает опасность? Можно не сомневаться, что фавны, которых мы отколошматили, расскажут обо всем Повесе, а тот этой горгоне Волумне.
      - Я собираюсь известить ее о том, что Меллония - моя невеста и если только с ней что-нибудь случится - дереву Волумны не избежать топора.
      - Ты ее уже известил об этом, Эней, троянский убийца, соблазнитель женщин. Я повторю вопрос твоего сына. Как тебе понравилась девственница?
      Волумна стояла на тропе, преграждая им путь, неподвижная, как дерево, грозная, казавшаяся раза в два выше своего небольшого роста. Асканий никогда раньше не видел эту страшную женщину, но сразу узнал по описанию Меллонии. Она не пыталась вынуть из волос смертоносную булавку-пчелу. В самой позе и взгляде было достаточно угрозы.
      - Как вы, наверное, догадались, я вернулась сюда, чтобы узнать, почему задерживается Меллония. И я получила ответ.