- А это, - кивает Анатолий Георгиевич на Илью, - его внук, Илья Андреевич, цирковой болельщик, так сказать.
      - А мы все болельщики, - смеется Миронов. - Пошли бы к вам разве на такую скудную зарплату. Позвать вам кого-нибудь из строителей или вы и моими объяснениями удовлетворитесь?
      - Нет, нет, зачем нам строители! - протестующе машет руками Анатолий Георгиевич. - Мы с вашей помощью и сами во всем разберемся. Да нас, собственно, больше интересуют не столько строительные дела, сколько непосредственно ваши, конструкторские. Что новенького могли бы вы нам предложить, чтобы наш советский цирк, лучший в мире по своим артистическим силам, был бы лучшим и по техническому оснащению? Стал чтобы на уровень с веком космических полетов, электроники и кибернетики. Чтобы три часа, проведенные в нем, были бы подобны сказке, рассказанной взросльвм детям современным Андерсеном или Павлом Бажовым.
      Илья до этого почти не был знаком с Анатолием Георгиевичем. Слышал только много хвалебных, а иногда и просто восторженных отзывов о нем от матери и деда.
      "Да, этот человек с огоньком, - думает теперь о нем Илья, с любопытством всматриваясь в его рослую, крупноголовую фигуру. - Такой может увлечь своим замыслом, заставить поверить в него. По всему чувствуется, что человек он с размахом. С таким приятно будет поработать..."
      Без особой охоты дав согласие на воспроизведение своего эксперимента на цирковой арене, Илья все эти дни испытывал какое-то чувство недовольства собой. Он, пожалуй, не согласился бы на это, если бы не обида на отца. Ему казалось, что Андрей Петрович ничего не предпринимает, чтобы поставить его эксперимент в своем научно-исследовательском институте.
      Более же всего смущала Илью неясность обстановки. Не совсем понятно было даже, зачем, собственно, цирку его эксперимент? И вот теперь, слушая Анатолия Георгиевича, он уже по-другому смотрит на все это. Постепенно складывается уверенность, что за воспроизведение его идеи берутся серьезные люди. Не сомневается он теперь и в том, что используют они ее не для эффектного циркового аттракциона, а для воплощения какого-то большого поэтического замысла.
      Нравится ему и инженер Миронов, коренастый, крутолобый и с такой копной густых волос, что ему, наверно, ни в какой мороз не нужна шапка.
      - Конечно, мы постараемся конструировать для цирка не только новую, но и принципиально новую аппаратуру, - горячо говорит Виктор Захарович, выразительно жестикулируя. - Но я лично не только в этом вижу свою задачу. Нужно еще помочь артистам разобраться в механике их собственного тела, чтобы полнее использовать его резервы.
      - Да, конечно же, - горячо одобряет его главный режиссер. - Но главное для нас все-таки - введение новой, техники и вообще всего нового, что только может быть использовано для демонстрации ловкости, смелости, изобретательности и многих других качеств гимнастов. Хотелось бы также, чтобы какая-нибудь новая аппаратура помогла им освободиться от некоторых, так сказать, законов природы. Или, если хотите, смягчила бы их.
      - Ну, знаете ли!.. - беспомощно разводит руками Виктор Захарович.
      - А мне думается, вы зря пасуете. Смягчить кое-что, по-моему, можно?
      - Что же, например?
      - Ну хотя бы силу притяжения.
      - Можно и вообще от нее избавиться, - усмехается Миронов. - Для этого нужно только поместить гимнастов либо в гравитрон - аппарат, создающий искусственную невесомость, либо в самолет, снижающийся по параболической кривой.
      - Такой эксперимент в цирке не поставишь, а вот частично освободить гимнастов от их веса было бы очень желательно. Представляете себе, какие прыжки и полеты могли бы они совершать?
      - Да, заманчиво, конечно, - соглашается Виктор Захарович. - При той же затрате мускульной силы они смогли бы тогда буквально парить в воздухе. И не беспомощно, как при полной невесомости, а в строгом ритме, сохраняя структурность, так сказать, своих движений. Но как достичь такого эффекта? Силы гравитации, к сожалению, пока не управляемы и даже не экранируемы. А ведь неплохо было бы прикрыться от поля тяготения Земли каким-нибудь специально подобранным экраном, ослабляющим его действие.
      - Этаким кейворитом? - усмехается Анатолий Георгиевич, вспомнив роман Уэллса "Первые люди на Луне". - А о силах антигравитации вы не думали, Виктор Захарович?
      - Нет, не думал. Мои скромные познания ограничены механикой Ньютона. А тут необходима теория относительности Эйнштейна. Я вообще не слышал пока ни об одном эксперименте, в котором эти волны были бы зарегистрированы. Читал, правда, где-то, будто американский физик Вебер пытался воздействовать на пьезокристаллы переменным электрическим полем, с тем чтобы вызвать в них механические натяжения. По его расчетам, они могли бы стать источником излучения гравитационных волн. Но из этого, насколько мне известно, ничего не получилось.
      - Ну, у него, может быть, и не получилось, - соглашается Анатолий Георгиевич. - А вот у одного нашего молодого ученого получается кое-что.
      - Что-то я не слышал об этом ничего, - сомнительно покачивает головой Виктор Захарович.
      - Об этом нет пока никаких публикаций и вообще официальных сообщений. Однако кое-чего в этой области он действительно добился.
      - И позвольте представить вам этого молодого ученого, торжественно произносит Михаил Богданович, кладя руку на плечо Ильи. - Это мой внук, Илья Андреевич Нестеров! Прошу любить и жаловать. А о том, чего ему удалось достигнуть, он сам вам расскажет.
      Уже вторую неделю в новом здании цирка идут работы по осуществлению эксперимента Ильи. Ирина Михайловна не очень понимает, что именно там делается, но ей известно, что Илья занят теперь только этим. Похоже даже, что дела у него идут успешно.
      Успокаивает ее и то обстоятельство, что Андрей Петрович знает о решении сына продолжить свои опыты в цирке. Попытка Ильи сделать вид, что он ушел с туристами, не удалась. Совершенно исчезнуть из дома оказалось невозможным, ибо ему понадобилось множество вещей, которые находились либо в его комнате, либо в институте отца. Предвидеть все это заранее он, конечно, не мог, так как необходимость в них возникала лишь по мере того, как шла работа над повторением его эксперимента.
      Первых два дня ему приносил кое-что из дома Михаил Богданович (сам Илья обосновался у Левы Энглина). Но почти всегда оказывалось, что дед доставлял ему либо не совсем то, что было нужно, либо вообще не находил необходимого. А когда на третий день Илье понадобилась измерительная аппаратура, имевшаяся лишь в институте Андрея Петровича, ему пришлось выйти из "подполья" и во всем признаться отцу.
      Андрей Петрович и сам, конечно, догадывался кое о чем, и признание сына не было для него неожиданностью. Выслушав Илью, он долго молчал, потом произнес почти равнодушно:
      - Тебе известно мое отношение к этому эксперименту, но ты теперь вполне самостоятельный ученый и сам отвечаешь за свои действия.
      - А что ты имеешь в виду под ответственностью? - спросил Илья, соблюдавший во время этого разговора несвойственное ему спокойствие.
      - Не уголовную, конечно, - хмуро усмехнулся отец. - У серьезного ученого должны быть и иные виды ответственности.
      - Ты, наверно, имеешь в виду необходимость теоретического обоснования моего эксперимента? Этим я действительно не смогу заниматься в цирке, но ведь и в твоем научно-исследовательском институте тоже нет пока такой возможности. А сидеть без дела я больше не могу. Явление антигравитации в моем эксперименте устойчиво, а аппаратура не слишком сложна, вот я и решил повторить его в условиях цирка и не вижу в этом ничего зазорного. Кстати, цирковые артисты и сами пытались предпринять кое-что в этом направлении. У воздушных гимнастов Зарницыных, например, родилась идея уменьшения своего веса с помощью электромагнитов...
      - Я тоже не вижу ничего зазорного в том, что ты хочешь помочь циркачам, - холодно произнес Андрей Петрович. - И не собираюсь тебе это запрещать. Но и помогать тебе без ведома Академии наук не имею права. Да и не в этом только дело. Я вообще считаю несвоевременным практическое применение твоего эффекта где бы то ни было. Впереди ведь десятки проверок и уточнений этого явления, а ты...
      - Но где же все это? - нетерпеливо прервал Андрея Петровича Илья: - Где они, эти проверки и уточнения? Не известно даже, когда еще это будет: через месяц или через год. А к воспроизведению моего эксперимента в цирке я и не собираюсь тебя привлекать. Это моя личная инициатива. И даже, пожалуй, не столько моя, сколько самого цирка. А от тебя я прошу лишь одного: помоги мне измерительной аппаратурой и кое-какими не очень дефицитными материалами.
      Андрей Петрович, не отвечая, долго прохаживался по своему кабияету, потом произнес примирительно:
      - Ладно, кое-чем помогу.
      У Ирины Михайловны свои заботы: подготовка нового номера Зарницыных. Кое-что они уже придумали, но ведь это работа почти вслепую, до тех пор, пока не станут реальными те новые условия, в которых придется им совершать своя полеты. Не известно даже, как приноровятся Зарницыны к состоянию полудевесомости. Быстро освоятся с ними или придется переучиваться, заново овладевая силами инерции, играющими столь важную роль в воздушном полете? К тому же не известно ведь еще, какова будет потеря их веса.
      И все-таки Ирина Михайловна уже готовит новый номер Зарницыных. У нее нет пока точного его рисунка, а лишь эскиз, ориентировочный контур, основой которого служат многочисленные наброски Елецкого и Мушкина. Буйная фантазия Юрия обуздана в них свойственным Антону чувством изящества и пластики. И лишь это придает им некоторую реальность.
      - Ах, Юра, Юра! - вздыхает, глядя на его альбомы, Маша. Вы надеетесь, что мы и вправду станем настоящими птицами.
      - Но ведь это же не чертежи ваших полетов, Машенька, защищает Елецкого Мушкин. - Это темы, идеи ваших полетов, а они не могут быть бескрылыми. Крылышки подрежет им потом то поле тяготения, в котором вам придется работать. А пока можно и помечтать.
      Но Машу радует уже и то, что фантастические рисунки эти по душе ее братьям. Кажется даже, что они всерьез верят в возможность осуществления всех замыслов художника с помощью аятигравитационного эффекта Ильи Нестерова.
      - Тут во всяком случае нам все ясно, - кивает на рисунки Юрия Алеша. - А вот если бы пришлось совершать полеты по абстрактным эскизам Митро Холло? Его фантазия разыгралась бы, конечно, не в жалких границах воздушного пространства под куполом цирка, а в необозримых просторах Галактики.
      - Ну вот что, дорогие мои, - решительно вмешивается в их разговор Ирина Михайловна, - давайте-ка спускаться на землю! Полюбовались рисуночками Юры и хватит. Прикидывайте теперь, что из них осуществимо. А еще лучше было бы, если бы вы и сами что-нибудь придумали...
      - А разве мы ничего не придумали? - обижается Алеша. - Да у Юры почти половина набросков создана по нашей подсказке. Он лишь немного преувеличил тут все. Мы с Сережей смыслим ведь кое-что в физике и механике, вот и подсказали ему траектории будущих наших полетов из расчета частичной невесомости. Вы же не станете упрекать нас, Ирина Михайловна, в том, что мы мечтаем внушить нашим, зрителям чувство несокрушимой веры в могущество человеческого тела, в неограниченные его возможности?
      Ирина Михайловна и сама любит цирк за то, что формирует он совершенство человеческого тела, воспитывает силу воли и мужество. Всякий раз, проходя мимо клеток-вольеров с хищными зверями, такими покорными на манеже, она почти осязаемо ощущает тот невероятный труд, который был затрачен на их дрессировку.
      И всегда при этом возникают перед ее глазами не прославленные укротители львов и тигров, а бывшая балерина театра оперетты, Маргарита Назарова, покоряющая своих хищников главным образом терпением, лаской и доверием. А ведь Ирина Михайловна знает, какая это смелая и даже, пожалуй, отчаянная женщина. Будучи еще совсем юной, она, не умея плавать, решалась прыгать с вышек. Всякий раз потом ее приходилось вылавливать из воды, чтобы она не утонула. А однажды, не умея управлять мотоциклом и зная только, как включить мотор, она промчалась по вертикальной стенке...
      И эта же самая женщина могла много дней подряд по нескольку часов неподвижно сидеть у клеток с дикими тиграми, приучая их к себе. А нужно это было для того, чтобы звери, не опасаясь ее, спали. Если зверь закроет глаза и заснет в присутствии человека, значит, он доверился ему, поверил, что этот человек не причинит ему зла.
      А сколько самообладания потребовалось от Маргариты потом, когда один из тигров вонзил вдруг в нее когти или когда капризный Пурш схватил ее за руку клыками? И всем, чего добилась Назарова в дрессировке хищников, обязана она только своему бесстрашию, терпению и любви к животным.
      А у Михаила Богдановича дело не ладится. То ли он слишком много времени уделял эксперименту внука, то ли не очень глубоко продумал свою пантомиму, только не дается она ему-не получается так, как хотелось бы. Да сейчас личный номер Михаила Богдановича и не имеет уже особенного значения, хотя его можно было бы включить в любую программу, как вообще всякий хороший номер.
      Мелькает даже мысль: "А не показать ли пример другим и отказаться от своей пантомимы? Нужно ведь придумать что-то более отвечающее общему замыслу новой программы..."
      В самом общем виде у главного режиссера есть уже какой-то план. Он замыслил грандиозную пантомиму "Завоевание космоса" - с опытами в лабораториях, атомными взрывами, полетами в космических ракетах и освоением иных планет. Нашелся и писатель, взявшийся сочинить сценарий на эту тему. Первый вариант сценария он успел уже набросать и прочел его Анатолию Георгиевичу. А когда спросил главного режиссера о его мнении, тот только руками развел.
      - Это, дорогой мой, явно не для нас, - добавил он потом, чувствуя, что автор не привык к языку жестов и нуждается в более ясной точке зрения. - Это для хорошо оснащенной и не стесненной в средствах киностудии. И не менее, как на три серии.
      - Я могу и поджать...
      - Нет, все равно не осилим.
      - А жаль, - сокрушенно вздохнул автор. - Такой бы был аттракцион! У меня для его оформления и художник уже имеется.
      - Митро Холло? - насторожился Михаил Богданович.
      - Да, он. Как это вы догадались? ..
      - Космос - это его стихия, - ответил за Михаила Богдановича главный режиссер. - И все-таки это нам не подходит даже с таким художником, как Митро Холло.
      Анатолий Георгиевич хотя и вел эту беседу в ироническом тоне, однако сама идея космического представления казалась ему очень заманчивой, и он долго не хотел с нею расставаться. Но вот сегодня приходит к нему Михаил Богданович и поражает новым предложением:
      - А что, Анатолий Георгиевич, если мы поручим это дело Елецкому и Мушкину?
      - Надеюсь, вы не сценарий имеете в виду? - переспрашивает его главный режиссер, не допуская и мысли о том, что такое серьезное дело можно доверить подобным фантазерам.
      - Как раз именно сценарий.
      - Ну, знаете ли!..
      - Напрасно вы такого мнения о них, - укоризненно качает головой Михаил Богданович. - Они очень толковые ребята.
      - Не спорю с вами по этому поводу - вполне возможно, что они действительно очень толковые. Добавлю даже от себя Елецкий бесспорно талантлив как художник. Но ведь вы рекомендуете их мне как литераторов! Или я не так вас понял?
      - Именно так, Анатолий Георгиевич. Мушкин и есть литератор. Вернее, он искусствовед. Очень интересно мыслящий, широко образованный человек. Автор нескольких статей по эстетике. Вместе с Юрой Елецким они уже набросали что-то... А цирк они не только любят, но и хорошо чувствуют его специфику. Почему бы вам не посмотреть, что там у них получается?
      - Посмотреть можно, пожалуй, - не очень охотно соглашается Анатолий Георгиевич. - Только ведь едва ли...
      - А вы не настраивайте себя так скептически раньше времени, - советует Михаил Богданович. - Поинтересуйтесь сначала их замыслом. Может быть, он вам еще и понравится.
      Познакомиться с замыслом Елецкого и Мушкина решено на квартире у Юрия, чтобы не тащить в цирк всех его альбомов с эскизами. Кроме этих альбомов предполагается также показать только что законченный Елецким большой портрет Маши. Юрий, правда, считает, что он не совсем еще готов, но Антон убедил его, прежде чем завершить работу над портретом, послушать мнение о нем не только Маши и ее братьев, но и Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем. Он считает даже, что необходимо показать его еще и Ирине Михайловне.
      Зарницыны приезжают первыми. Их встречают Юрий с Антоном. Тетка Юрия, у которой он живет, уехала в Куйбышев навестить свою сестру, и ее квартира теперь в полном их распоряжении.
      - Будем ждать Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем, - спрашивает Антон, - или посмотрим портрет без них?
      - Неизвестно, когда они еще приедут. Давайте посмотрим, предлагает Маша, которой не терпится взглянуть на свое изображение.
      - В таком случае позвольте мне сначала прокомментировать манеру, в которой работает Юрий, - лекторским тоном начинает Антон.
      - Но ведь мы уже видели многие его работы, - замечает Сергей Зарницын, - и о манере Юры имеем достаточное представление.
      - Да, вы видели кое-что, но это были главным образом наброски карандашом и тушью. Акварельные эскизы тоже не идут в счет. А сегодня мы вам покажем станковую живопись.
      - А почему Юра сам нам не объяснит все это? - спрашивает Маша. - И потом, нужно ли вообще объяснять? Попробуем и сами как-нибудь разобраться.
      - В самом деле, Юра, - присоединяется к сестре Алеша, зачем все это?
      Огромный Юра Елецкий смущенно переминается с ноги на ногу.
      - Антон, конечно, шутит, как всегда, - молвит он наконец. - Но кое-что все-таки нужно, пожалуй, объяснить... Без этого картина моя может показаться вам слишком уж старомодной...
      - Ему, видите ли, неловко, что Маша на его портрете получилась очень уж похожей на себя, - зло произносит Антон.
      Этот маленький, щуплый человек сразу как-то преображается, глаза его становятся колючими, короткие волосы кажутся ставшими дыбом. Даже такие противники Мушкина, как Митро Холло, боятся его в подобном состоянии. И хотя Холло презрительно произносит: "Ну, опять наш Букашкин ощетинился", однако боя не только не принимает, но и спешит поскорее ретироваться.
      И вот Антон Мушкин в воинственной позе стоит посредине комнаты, расставив ноги и яростно сверкая глазами.
      - Я-то вам о другом хотел... Но теперь все выложу, что думаю об этом типе, - рычит он. - Пусть знают твои друзья, Юрий, особенно Маша, что я ненавижу тебя за твое неуважение к собственному таланту. Ты же подлинный реалист, умеющий видеть окружающее глазами нашего современника. А современник этот утратил лишь несколько наивную потребность воспринимать тщательно проработанную деталь, но не потерял способности ощущать реальную красоту мира.
      Демонстративно отвернувшись от Юрия, Антон говорит теперь, обращаясь только у Зарницыным:
      - А к современникам моим я отношу всех, у кого своя голова на плечах, а не тех, которые слепо преклоняются перед модой.
      Выпалив все это, Антон сразу скисает и снова становится маленьким, щупленьким, невзрачным.
      - Ну что вы, Антоша, рассердились так, - ласково кладет ему руку на плечо Маша. - Мы ведь не из таких...
      - А я и не о вас совсем. Я злюсь лишь на этого вот верзилу, робеющего перед поклонниками Митро Холло, - кивает он на Елецкого.
      - Кстати, где он теперь, этот Холло? Что-то давно его не было в цирке, - спрашивает Маша.
      - За него не беспокойтесь, он не пропадет, - хмурится Мушкин. - Устроился в киностудии. Там снимают сейчас какой-то сатирический фильм об абстракционистах, так он подрядился стряпать образцы абстрактной живописи. Представляете, какие идейные позиции у этого субъекта?..
      - Ну, а портрет Маши покажут нам наконец? - нетерпеливо перебивает его Сергей, начавший уже уставать от говорливости Мушкина. К тому же ему неприятно видеть, как робеет и теряется при Маше Юра Елецкий.
      - Да-да, давно уже пора! - поддерживает брата Алеша, хотя, в отличие от Сергея, ему приятно Юрино благоговение перед их сестрой.
      А Маше все это просто любопытно. Она ведь не особенно верит, что Юра так уж сильно в нее влюблен. Нравится ей и друг его Антон Мушкин своей отчаянной храбростью в спорах с любыми противниками.
      - Ну что ж, - со вздохом произносит Юра и распахивает наконец дверь в свою маленькую комнатку, в которой находится портрет Маши, - тогда прошу!
      Тут все заполнено картинами разных размеров в рамках и без рамок. Одни висят, другие стоят на полу, прислоненные к стенам. Всюду альбомы и папки с набросками, коробки с красками, банки с кистями, карандаши, резинки, лезвия безопасных бритв и множество других предметов, необходимых Юрию для работы.
      - Ну и порядочек тут у вас! - невольно восклицает Маша.
      - Видели бы вы, что тут раньше было, - смеется Антон Мушкин. - А это уже после того, как мы с Юрой специально к вашему приходу генеральную уборку произвели.
      - Да вы бы у тети вашей часть картин разместили, - советует Маша. - Повернуться ведь негде.
      - Не знаете вы моей тети... - сокрушенно вздыхает Юрий.
      А Мушкин поясняет:
      - Она у него воспитана в традициях идиллической живописи первой половины девятнадцатого века и Юру считает чуть ли не ультраабстракционистом. А он-то сокрушается, что слишком реалистичен. Ну, давай, показывай портрет, Юрий.
      Елецкий шагает к мольберту, стоящему у стены против окна, и решительным движением стаскивает с него что-то похожее на скатерть.
      Все видят теперь большую картину, на которой крупным планом изображена Маша. И ничего больше. Лишь по смутным очертаниям какой-то аппаратуры и лонжам чувствуется, что Маша находится на трапеции под куполом цирка, в котором погашен свет. И она стремительно несется через черную пропасть пространства, отделяющего ее от партнера.
      Это ощущение движения передано с такой экспрессией, что некоторое время просто не видишь ничего, кроме напряженного тела гимнастки. Лишь потом, будто совершив вместе с нею стремительный кач на трапеции, переводишь наконец взгляд на ее лицо. Оно обращено кудато в сторону невидимого партнера, а скорее всего, лишь на его руки, несущиеся ей навстречу где-то уже за пределами картины.
      Лицо Маши напряженно и сосредоточенно, так же как и все тело.
      Некоторое время гости Елецкого стоят молча, и Юрий, видимо не очень довольный своей работой, тщетно пытается угадать по выражению их лиц, какое впечатление она на них произвела.
      - Нет, это совсем не такой портрет, каким я его себе представлял, - задумчиво произносит наконец Алеша. - Да, конечно, тут изображена моя сестра, но я вижу не ее, а прежде всего полет. Настоящий воздушный полет в настоящем цирке!
      - Я так и напрягся весь, инстинктивно входя в ритм Машиного кача, чтобы вовремя поймать ее, как только она оторвется от трапеции, - взволнованно добавляет Сергей.
      А Маша, видимо неожиданно даже для самой себя, порывисто оборачивается к Юрию, обнимает его и звонко целует в щеку.
      - О господи! Что вы с ним делаете, Маша! - комически восклицает Антон Мушкин, бросаясь к Елецкому и поддерживая его так, будто тот вот-вот грохнется наземь. - Далеко ли в такой ситуации до инфаркта?
      Неизвестно, что сказал бы и сделал после этого совершенно ошалевший от счастья Юрий, если бы не звонок. Мгновенно сообразив, что это для него лучший выход из положения, Елецкий стремительно бросается к дверям. А спустя несколько секунд из прихожей слышится баритон Михаила Богдановича:
      - Ну конечно же мы опоздали!
      Маша, с любопытством выглянув из Юриной комнаты, видит кроме Анатолия Георгиевича еще и Михаила Богдановича с Ириной Михайловной. И ей очень хочется, чтобы с ними был еще и Илья.
      - А Илью Андреевича что же вы не пригласили? - будто угадав ее мысли, спрашивает Алеша.
      - Где там! - машет рукой Михаил Богданович. - Он теперь дни и ночи торчит на манеже нового здания цирка. Аппаратуру свою устанавливает.
      Потом они тоже проходят в комнату Юры и молча смотрят на его картину. Ирина Михайловна восхищенно восклицает:
      - Просто удивительно, Юра, как вы смогли передать столь зримое ощущение полета! Вы же никогда не были не только на трапеции, но и на отходном мостике.
      - А ему и не надо быть ни на каком мостике, - убежденно говорит Антон Мушкин. - Он всегда там, где Маша, значит, и под куполом цирка тоже.
      - Да, это очень серьезная работа, - задумчиво кивает головой Анатолий Георгиевич. - Очень!..
      Михаил Богданович молча жмет Юрину руку.
      - Теперь он совсем онемеет, - смеется Антон. - А нам нужно о многом поговорить. Готовы ли вы выслушать нашу идею о цирковой премьере, Анатолий Георгиевич?
      - Специально за этим и приехали, - отвечает за Анатолия Георгиевича Михаил Богданович. - Кто же из вас изложит нам ее? Юра, значит, временно выбывает из строя?
      - Нет, Юра не выбывает, - решительно заявляет Мушкин. Он не имеет права выбыть. Это в общем-то его идея, ему ее и докладывать.
      - Тогда прошу к столу, - смущенно улыбаясь, произносит Елецкий. - Я вам чаю сейчас...
      - К черту чай! - перебивает его Антон. - Если идея будет одобрена, организуем что-нибудь посерьезнее. Прошу всех сесть. Тебе слово, Юрий.
      Зарницыны устраиваются на диване, остальные садятся за стол. Юрий, заметно нервничая, прохаживается по комнате.
      - Конечно, я не такой уж большой знаток цирка... - не очень уверенно начинает он.
      Но его снова перебивает, нетерпеливый Антон:
      - О том, какой ты знаток, будет видно из последующего. Не трать зря время на это.
      - А вы не сбивайте его, - хмурится Маша.
      Юрий благодарно ей улыбается и сразу становится спокойнее.
      - Ну, в общем идея такова: создать представление под девизом "В созвездии Трапеции". Такого созвездия, кажется, нет на небе...
      - Ну и что ж, что нет? - перебивает его Мушкин. - Зато оно появилось под куполом цирка с тех пор, как возникло цирковое искусство. Не случайно ведь фигура гимнаста на трапеции стала символом многих цирков мира.
      - Так вот, - продолжает Юрий, - под этим названием и хотели бы мы показать отдельные этапы развития цирка вплоть до наших дней... А так же и его будущее. Пожалуй, даже главным образом его ближайшее будущее.
      Прервав свою речь, он торопливо перебирает альбомы, разложенные на столе. А Анатолий Георгиевич, прослушав это вступление, уже почти не верит в успех замысла молодых художников. Он представляется ему унылым обозрением, лишенным сюжета и стройности.
      - Я набросал тут кое-что, - протягивает ему один из альбомов Елецкий. - На первом эскизе странствующий балаган с убогим осликом, шарманщик и два юных гимнаста. За их выступлением внимательно наблюдает антрепренер. Ему явно нравится их работа. Он берет их в труппу большого цирка.
      - А вот и большой цирк, - перевертывает Юрий следующую страницу альбома. - Тут укротители, наездники, клоуны, акробаты. Все это в быстром темпе должно мелькать на манеже. А по куполу круговая кинопанорама, изображающая публику тех лет... Переверните еще одну страничку, там есть наброски всего этого. А потом типичный для буржуазных цирков смертный номер.
      Юрий торопливо листает свой альбом и снова протягивает его Анатолию Георгиевичу.
      - Этот смертный номер, - продолжает он, - исполняют уже знакомые нам бродячие гимнасты. Они работают под куполом цирка без сетки. В стереофонических динамиках должна звучать при этом музыка, похожая на реквием... Труднейшие номера! Может быть, тройное сальто-мортале или два с половиной с пируэтом, исполнявшееся когда-то мексиканскими гимнастами Кадонас в кинофильме "Варьете". А потом падение, катастрофа... Рев толпы в динамиках... Полицейские свистки...
      Теперь Анатолий Георгиевич уже представляет себе, какое захватывающее повествование могут составить эти разрозненные сценки. Какими звуковыми и световыми эффектами можно их оформить, какими деталями обогатить.
      - А потом пламя революции, - не вытерпев, продолжает за Елецкого Антон Мушкин. - Фрагменты из цирковых пантомим тех лет: "За красный Петроград", "Махновщина", воссоздание образов знаменитых цирковых артистов: Дуровых, Лазаренко, Труцци, Эйжена, Бим-Бомов... И не обязательно все на манеже. Многое можно снять на пленку и демонстрировать на куполе цирка. Осуществление антигравитационного эффекта Ильи Андреевича даст нам возможность освободить его от значительной части подвесной аппаратуры и превратить в огромный экран. А сочетать действие на манеже с демонстрацией кинопленки можно по принципу чехословацкой "Латерны магики".
      Все это время Анатолий Георгиевич, сосредоточенно листавший альбом Елецкого и казавшийся равнодушным ко всему тому, что говорили молодые энтузиасты, встает вдруг с дивана и решительно произносит:
      - Стоп! Вы меня убедили! И даже не столько вашими речами, сколько рисунками Юры. Тут есть за что ухватиться. Особенно в разделе "Цирк будущего". В нем есть, однако, очень уязвимое звено - зависимость всего аттракциона от осуществления эффекта антигравитации. А что, если он почему-либо не осуществится?
      Анатолий Георгиевич вопросительно смотрит на Елецкого и Мушкина, будто от них зависит осуществление этого эффекта.
      Отвечает ему Маша:
      - Он осуществится, Анатолий Георгиевич!
      Маша произносит это с такой убежденностью, что не только главный режиссер, но и братья ее невольно улыбаются.
      - Ну что же, если так, то я буду только рад этому, - заключает Анатолий Георгиевич.
      Накануне Нового года у Ирины Михайловны возникает идея пригласить к себе Анатолия Георгиевича, Зарницыных, Елецкого и Мушкина. Ни Андрей Петрович, ни Илья ничего не имеют против этого. А Михаил Богданович просто в восторге от такого замысла.
      - Прямо-таки гениальная идея! - радостно восклицает он.
      ...И вот Зарницыны с Юрием и Антоном прямо из цирка спешат теперь к дому Нестеровых. Анатолий Георгиевич обещает прийти попозже, ему нужно хоть часок провести вместе с теми актерами, которые встречают Новый год в цирке.
      - А знаете, страшновато как-то идти к этим физикам, - поеживаясь в своем демисезонном пальтишке, признается Мушкин.