В созвездии трапеции

      - Нет, тут дело серьезное, - убежденно заявляет Елецкий. - Вы сами знаете, что они все время что-нибудь изобретают. Но для того, чтобы изобретать, нужно иметь представление о физике. Вот и увлеклись ею. Ломают сейчас голову над тем, чтобы избавиться от лонжей и предохранительных сеток.
      - Любопытно, как же они собираются это сделать? - спрашивает Илья.
      - С помощью какой-то системы мощных электромагнитов. Пойдемте, однако, пора уже. Это здесь вот, за углом. Осторожнее только - тут сам черт может голову сломать.
      - И чего их занесло в такую дыру? - спрашивает Юрия Михаил Богданович, спотыкаясь обо что-то. - Не было разве какого-нибудь подвала поближе?
      - Не знаю. Может быть, и не было, только они могли и нарочно подобрать именно этот. Вот сюда, пожалуйста. Вниз по ступенькам.
      - В самом деле, значит, подвал, - ворчит Михаил Богданович. - Я думал, он у них условный.
      - Подвал-то как раз безусловный, условное все остальное. Дайте-ка руку, Михаил Богданович, я помогу вам спуститься.
      - Да вы за кого меня принимаете, Юра? Забыли разве, что я старый клоун-акробат. А эти "ультра" могли бы тут хоть какую-нибудь паршивую лампочку повесить. ..
      К удивлению Елецкого, Илья спускается по шатким ступенькам раньше всех и широко распахивает двери перед дедом.
      В помещении, похожем на предбанник, полумрак, но из внутренней, неплотно прикрытой двери лучится яркий свет. Слышатся оживленные голоса.
      - Ну, слава те господи! - облегченно вздыхая, шутливо крестится Михаил Богданович. - Преисподняя, кажись, позади.
      Они входят в просторное, хорошо освещенное помещение; Стены его увешаны какими-то, напоминающими образцы модных обоев, картинами. Но Илье не это бросается в глаза, а единственная девушка в светло-сером платье, видимо специально посаженная в центре подвала. Илья сразу же догадывается, что это Маша, но он не замечает в ней ничего особенного, даже красоты ее, о которой столько наслышался. Поражает его лишь ее взгляд, устремленный на братьев. В нем настороженность и тревога.
      А в том, что стройные молодые люди, сидящие на подоконнике, ее братья, у Ильи не возникает никаких сомнений. Без труда узнает он в невысоком худощавом и очень бледном парне Антона Мушкина. Все остальные расположились на полу полукольцом вокруг Маши. В комнате, кроме ее кресла, вообще нет больше ничего, на чем можно было бы сидеть.
      Почти все абстракционисты бородаты. Многие острижены под машинку. Вихраст только один Митро Холло, здоровенный чернобородый детина. На нем клетчатая байковая рубаха с расстегнутым воротом, узкие брюки, типа "техасских".
      "Мог бы одеться и пооригинальнее", - невольно усмехаясь, думает о нем Илья. Он не ожидал от главаря этих "ультра" такой дешевки.
      - Ну что ж, синьоры, - развязно произносит вожак местных абстракционистов, поднимаясь с пола, - начнем, пожалуй. Кворум у нас полный. Больше даже, чем предполагалось. Сто один процент.
      Никто ни с кем не здоровается, никто никого не знакомит, только Маша легонько кивает Михаилу Богдановичу, бросив украдкой любопытный взгляд на Илью. Вся остальная братия Митро Холло продолжает сидеть на поду.
      - Ну-с, кто хочет слова? Вот вы, например, мсье Букашкин? - обращается Холло к Мушкину. - Почему бы вам не попробовать покритиковать нас с позиции дряхлеющего реализма.
      - А что, собственно, критиковать? - с деланным равнодушием спрашивает Антон. - Что-то я не вижу перед собой произведений искусства.
      И он демонстративно осматривает стены, делая вид, что не замечает развешанных на них картин.
      - Протрите-ка глаза, детка!.. - басит кто-то с пола.
      - Спокойствие, господа, - жестом священнослужителя простирает руки Холло. - Разве вы не понимаете, что это всего лишь примитивный полемический прием? Товарищ Букашкин отлично видит, что перед ним портрет прелестной гимнастки, сработанный в стиле абстрактного восприятия вещества и пространства.
      - Вы, конечно, не случайно назвали эту мазню портретами гимнастки, а не портретами Маши, - усмехается Антон. - Ибо Маша - это нечто конкретное, и настолько конкретное, что вы просто не в состоянии его изобразить из-за отсутствия элементарного мастерства. А гимнастка - это, по-вашему, уже абстракция. Тут вы в своей стихии, ибо любой штрих на любом фоне можете объявить "пространством, непрерывностью и временем", как это сделал художник Паризо, изобразивший на желтом фоне коричневые палочки.
      Опять кто-то из бородачей подает грубую реплику, но Холло грозно шипит на него. Он совершенно уверен в своей победе над Мушкиным и не торопится расправляться с ним.
      - Я умышленно привожу вам примеры "живописи", сработанной в вашей излюбленной манере, в духе пространственно-временного континуума, - с завидным хладнокровием продолжает развивать свою мысль Антон.
      - Ну и что же? - нагло таращит глаза Холло. - Что вы хотите этим сказать? Да ничего, видимо, кроме собственного невежества. Вы ведь все еще мыслите категориями прошлого века и смотрите на мир глазами человека, знакомого лишь с геометрией Эвклида, и понятия, наверно, не имеете о геометрии Лобачевского - Римана.
      Илью так и подмывает вступить в бой, но он сдерживает себя, давая возможность парировать первые удары Холло Антону, которого он уже уопел оценить как достойного своего соратника. По всему чувствуется, что бой будет жарким, нужно, значит, беречь силы.
      - Мы уже знакомы с вашей манерой спекулировать отдельными положениями теории относительности, - спокойно возражает своему оппоненту Антон. - Вам кажется, будто Эйнштейн опрокидывает все прежние представления о времени и пространстве. И этого вам достаточно, чтобы попытаться расправиться с реалистическим искусством, изображающим события в определенный момент времени и в реальном пространстве.
      - А вы не занимайтесь демагогией! - выкрикивает кто-то из "ультра". - Что же, по-вашему, теория относительности ничем не отличается от механики Ньютона? Не отрицает ее разве?
      - Да учились ли вы хоть в средней-то школе? - не выдержав, восклицает старший брат Маши, Сергей Зарницын. - Должны знать тогда, что теория относительности Эйнштейна вовсе не отрицает физики Ньютона. Она лишь исследует более сложные явления.
      - Подкрепи же и ты его чем-нибудь, - толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.
      Но прежде, чем Илья успевает раскрыть рот, в бой вступает второй брат Маши, Алеша:
      - И вообще - читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна?
      - А сами-то вы читали? - хихикает какой-то бородач. - Неужто хватило силенок?
      - Представьте себе-кое-что читал... И потому знаю, что теория относительности не разрушает прежней физики, но позволяет глубже вникнуть в суть...
      - Вот и мы за то же! - прерывает его Холло. - За оценку старых понятий с более современных позиций. Старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.
      - А каковы же, однако, эти изменения? - нарушает наконец молчание Илья.
      - Какие бы ни были, но они есть, - неопределенно отвечает Холло.
      - А надо бы знать, какие именно, - вставляет замечание и Михаил Богданович.
      Все "ультра", как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.
      - Ведь вы, Холопов, на физико-математическом учились когда-то, могли бы и знать, - укоризненно качает головой Михаил Богданович,
      - Да он это знает, конечно, - понимающе усмехается Антон Мушкин. - Ему просто невыгодно называть цифры.
      - А цифры таковы, - спокойно продолжает Илья. - Земля наша, как вам должно быть известно, вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду. А по орбите вокруг Солнца движется она со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми ее планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. Ну, а течение времени, как вам должно быть известно, начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам тысячам километров в секунду.
      Бородачи смущенно ежатся, но Митро Холло все еще не теряет надежды одержать победу.
      - Ну, а то, что по Эйнштейну пространство искривлено, спрашивает он, - вы тоже будете отрицать?
      - И не собираюсь, - спокойно покачивает головой Илья. Установленная Эйнштейном связь между тяготением и геометрией мира подтверждена ведь экспериментально.
      - Из этого не следует, однако, что вы имеете право уродовать человеческие тела и корежить натюрморты! - выкрикивает Антон Мушкин.
      - Почему же, если факт искривления пространства подт&ержден экспериментально? - усмехается заметно воспрянувший духом Митро Холло. - В наше время только метафизики изображают пространство прямыми линиями.
      - А вы знаете, каково реальное искривление этих прямых линий в природе? - спрашивает Илья. - В настоящее время совершенно точно установлено, что световые лучи, испускаемые звездами, проходя мимо Солнца, искривляются лишь на ноль целых восемьдесят семь сотых угловой секунды. К тому же эта кривизна сказывается только при длине луча, равной примерно ста пятидесяти миллионам километрам. А каковы размеры вашей натуры?
      Кое-кто из "ультра" смущенно хихикает. Они заметно обескуражены и уже без прежнего почтения поглядывают на своего вдохновителя.
      - В стане врагов явное смятение, - шепчет Илье Михаил Богданович. - Пора наносить им решающий удар.
      - Давайте поговорим теперь начистоту, товарищ Холопов, как физик с физиком. Разве же вы не понимаете, что для того, чтобы иметь основание применять в живописи эйнштейновскую трактовку пространства-времени, нужно, чтобы натура живописца либо сам живописец двигались со скоростью света?
      - А это явный абсурд, - запальчиво восклицает Сергей Зарницын.
      - Но, допустим, однако, возможность такого движения художника к его натуре или наоборот - натуры к художнику, спокойно продолжает свое рассуждение Илья. - Что же тогда произойдет? А произойдет то, что и объект произведения и его творец, сокращаясь в направлении своего движения, просто перестанут существовать друг для друга как протяженные тела. И будет все это в строгом соответствии с законами той самой теории относительности, на которую вы так опрометчиво ссылаетесь.
      Теперь смеются уже все абстракционисты. Растерянно улыбается и сам Холло.
      Маша плохо спит эту ночь. Ей снятся изуродованные человеческие тела, скомканные пространства, чудовищные галактики, излучающие диковинно искривленные лучи. Лишь изредка мелькают нормальные человеческие лица и среди них строгий профиль Ильи Нестерова. У абстракционистов она видела Илью впервые, и он запомнился ей. И, как ни странно, во сне она разглядела его лучше, чем тогда в подвале. Он очень похож на свою мать, Ирину Михайловну. Такой же энергичный профиль и красивые глаза. А густые брови - это у него, видимо, от деда, Михаила Богдановича.
      Проснувшись, Маша думает, что уже утро, но из-под дверей комнаты братьев сочится электрический свет, - значит, еще ночь и они сидят за своими книгами или шепчутся, обмениваясь впечатлениями от схватки с абстракционистами.
      Надо бы пойти, заставить их лечь спать, но у нее нет сил подняться с дивана. Она чувствует себя такой усталой, будто весь день провела на изнурительной репетиции. Да и просыпается она только на несколько мгновений и тут же снова засыпает. Лишь пробудившись в третий раз и снова увидев свет под дверью братьев, она поднимается наконец и идет к ним, полагая, что они давно уже спят, забыв выключить электричество.
      Она бесшумно открывает дверь, чтобы не разбудить их, и видит братьев сидящими за столом в пижамах и с такими перепуганными лицами, будто она застала их на месте преступления.
      - Ну, куда это годится, мальчишки! - строго говорит Маша. - Уж утро скоро!
      - Что ты, Маша, какое утро - всего час ночи и мы как раз собирались лечь.
      Она недоверчиво смотрит на часы и укоризненно качает головой.
      - Не час, а второй час. И впереди, сами знаете, какой день. Но раз уж вы не спите, давайте поговорим серьезно.
      Маша хмурится и неестественно долго завязывает пояс халата. Братья угрюмо молчат.
      - Я ведь все знаю, - продолжает она наконец, садясь между ними и положив им руки на плечи. - Особенно почувствовала это на дискуссии с абстракционистами. Но и раньше знала, чем вы бредите, что у вас на уме. Надо, значит, решать, как нам быть дальше. А так больше нельзя...
      - О чем ты, Маша? - робко спрашивает Алеша.
      - Вы же сами знаете, о чем. И не будем больше притворяться друг перед другом. Раз вы не можете без вашей физики, надо бросать цирк и поступать в университет.
      - Да что ты, Маша!.. - восклицают оба брата разом.
      Но она закрывает им рты ладонями своих еще теплых после постели рук.
      - Только не оправдывайтесь, ради бога, и не жалейте меня. Ужасно не люблю этого. Я же хорошо знаю, о чем вы сейчас думаете. Вспоминаете, наверное, как мы остались без матери, отца-то вы вообще не помните, - как я заменила вам ее, как... ну, да, в общем, я все понимаю и незачем все это...
      - Ты прости нас, Маша, - виновато произносит старший брат. - Нам действительно давно нужно было поговорить. Мы как раз только что снова все взвешивали, и ты сама должна, понять, как все это нам нелегко.
      - Да что тут нелегкого-то? - деланно смеется Маша, прекрасно понимая, как им в самом деле нелегко.
      - Ты сама же предложила поговорить серьезно. Вот и давай... Зачем, ты думаешь, мы на физико-математический? Помнишь, как всегда увлекались мы изобретательством?
      - Еще бы! - усмехается Маша. - С тех пор еще помню, когда вы мальчишками были. Только я думала, что вы этим уже переболели.
      - А усовершенствование нашей аппаратуры?
      - Ну, это другое дело. Это уже серьезно. Но ничего не получилось ведь пока.
      - А почему? - взволнованно хватает Машу за руку Алеша. Задумали очень серьезно, а знаний для этого... Ну, в общем, ты сама должна понимать.
      - Так зачем же вы тогда на физико-математический? - удивляется Маша. - Вам бы в какой-нибудь технический, на конструкторское отделение.
      - Ну что ты равняешь технический с физико-математическим! - почти с негодованием восклицает Алеша. - Разве в технике возможно такое, как в физике? Техника лишь опирается на науку, а физика двигает ее вперед, совершает в ней революцию. Да и мы не собираемся только усовершенствованием цирковой аппаратуры заниматься.
      - Ну, тогда как знаете... - уныло произносит Маша.
      - Но ты не думай, что мы тебя бросим, - пытается утешить ее Алеша. - Мы пока только на заочный...
      - Нет, мальчики, я с вами все равно уже больше не смогу, раз у вас все мысли за пределами цирка, - печально качает головой Маша.
      - Объясни, почему? - хмурится Сергей.
      - Я же объяснила: потому, что вы уже не со мной. Потому, что работаете без души, как автоматы. И ждете не дождетесь, когда кончится репетиция, чтобы засесть за учебники. А в цирке надо репетировать и репетировать, шлифовать и шлифовать каждое свое движение. Ирина Михайловна мне вчера сказала, что воздушным гимнастам нужно тренироваться до тех пор, пока воздух не станет для них таким же надежным, как и земля. А это значит, что тренироваться надо все время, каждый свободный час, каждую минуту. Но ведь вы так уже не сможете... И не делайте, пожалуйста, протестующих жестов! Привычные прежде слова: "Внимание! Время! Пошел! Швунг! Сальто!", - наверное, звучат теперь для вас, как удары бича...
      - Ну что ты, Маша! - делает протестующий жест Алеша. - Мы по-прежнему любим...
      - Ничего вы больше здесь не любите! - уже не сдерживая досады, вырывает у него руку Маша. - Но я вас не виню, давайте только договоримся, что работать со мной вы будете лишь до осени, а потом уйдете в университет. А я тем временем подготовлю новый номер. Мне обещает помочь в этом Ирина Михайловна. А теперь идемте спать
      И она уходит, притворяясь совершенно спокойной, а потом плачет всю ночь, спрятав голову под подушку.
      А на другой день братья Зарницыны репетируют свой номер с таким рвением, что Ирина Михайловна только диву дается. Улучив подходящий момент, она Спрашивает у Маши:
      - Что это с ними?
      - Состоялся откровенный разговор сегодня ночью...
      - И вы переубедили их? Они не уйдут от нас?
      - Уйти-то уйдут, пожалуй, но до ухода будут стараться заслужить мою и вашу похвалу.
      - Значит, сольный номер нужно все-таки готовить?
      - Да, придется...
      А в обеденный перерыв, воспользовавшись отсутствием Маши, Михаил Богданович уводит братьев из столовой на улицу и долго прогуливается с ними по бульвару.
      - Вот что я вам скажу, ребята, - взяв их под руки, говорит он. - Зря вы задумали это бегство. Не обижайтесь на меня, старого циркача, но я расцениваю это как дезертирство.
      - Да откуда вы взяли, Михаил Богданович, что мы собираемся сбежать? - притворно удивляются братья. - Кто вам это сказал?
      - Стоит только посмотреть, как вы стали работать в последнее время, чтобы и самому обо всем догадаться. И нашли, когда сбегать! Да ведь сейчас только и начнется настоящая-то работа! В новое здание скоро будем перебираться. Но нам нужно не только новое здание. Все должно быть новым!
      - А что же можно придумать нового? - без особого энтузиазма спрашивает Сергей Зарницын, догадавшись, что Михаил Богданович завел этот разговор для того только, чтобы отговорить их от ухода из цирка.
      - Да черт знает что! - возбужденно восклицает старый клоун. - Надо только использовать кибернетику, современную оптику, стереоскопический звук. Я, например, уже готовлю номер с кибернетическим партнером. По части оптики можно тоже придумать что-нибудь вроде "Латерны магики" и панорамного кино. А у вас, воздушных гимнастов, что за хозяйство? Почти во всех новых аттракционах главенствует металл. Механическая аппаратура буквально заслоняет живого человека, превращает его в свой придаток.
      - Но ведь вы же знаете, Михаил Богданович, что мы давно уже думаем над удлинением нашего полета, - пытается оправдываться Алеша. - Пока, правда, придумали только новую систему крепления ловиторок и трапеций.
      - Но пытались и с электромагнитами экспериментировать, торопливо добавляет Сергей. - Пробовали с их помощью избавиться от лишней аппаратуры и даже уменьшить собственный вес. Не легкое это дело, однако. Да и знаний не хватает...
      - А почему же вы не обратились за помощью к сведущим людям? - удивляется Михаил Богданович.
      - Обращались, - вздыхает Алеша. - Говорят, что это нереально. А по-моему, их просто не взволновала наша идея. Подумаешь, проблема - удлинить полет цирковых гимнастов! Но нас это не остановит. Мы добьемся, чтобы не только нашу, но и другую громоздкую цирковую аппаратуру сделать как можно проще. А то ведь иной раз из-за нее зрители просто не в состоянии оценить нашего исполнительского мастерства.
      - Бывает и наоборот, - усмехается Сергей. - Чересчур сложная и внешне очень эффектная аппаратура служит прикрытием профессиональной слабости некоторых исполнителей.
      - Конечно же! - обрадованно восклицает Михаил Богданович, довольный, что ему удалось наконец расшевелить братьев. Вот и надо в новом здании цирка повести борьбу с такой аппаратурой, свести ее к минимуму, чтобы иметь возможность демонстрировать главное - силу, ловкость, смелость и совершенство человеческого тела. Я бы повел борьбу и с предохранительными лонжами, даже в тех случаях, когда воздушные гимнасты работают без сеток.
      - Но ведь не разрешат же, - с сомнением покачивает головой Алеша.
      - Разрешат, если найти другие предохранительные средства. А то ведь эти тросики на поясах гимнастов, как ты их ни маскируй, все равно заметны. И хоть они на крайний случай, а впечатление создается такое, будто мы все время на помочах или на ниточках, как марионетки. Совсем будто бы исключен элемент риска. Недаром ведь большой знаток цирка Анатолий Васильевич Луначарский называл нас "специалистами отваги".
      - А ведь это здорово сказано: "специалисты отваги"! - невольно восклицает, Алеша. - Но как же, однако, сделать так, чтобы избавиться от сеток и лонжей? Как совершать прыжки без подкидных досок, полеты без трапеций?
      - Надо думать, - таинственно улыбается Михаил Богданович. - Посоветоваться с учеными, попросить их помочь нам использовать те законы механики и физики, которые позволили бы сделать пространство над манежем упругим, пружинящим, как трамплин или батут.
      - Легко сказать, - пожимает плечами Сергей. - В природе такого пространства пока не существует.
      - Значит, нужно создать его искусственно. И если не упругое, то такое, в котором отсутствовало бы земное притяжение. И это в общем-то вполне реально. Более того вам скажу - такое пространство уже существует.
      Пораженные услышанным, братья невольно останавливаются. Пристально всматриваются в лицо Михаила Богдановича. Пытаются угадать - шутит он или говорит серьезно?
      - Что, не верится? - хитро щурясь, спрашивает старый клоун. - Даже не представляете себе, на какой основе можно создать такое пространство? А еще мечтаете физиками стать! Ну, да ладно, не буду вас томить, открою секрет - такое пространство создал мой внук Илья, с которым я познакомил вас у абстракционистов. Он сконструировал аппарат, вызывающий явление антигравитации. Представляете, что это такое? Не очень? Я тоже не очень это представляю. Мало того, сам экспериментатор лишь предполагает, что это антигравитация. Но факт или, как любит говорить мой зять, "Его величество Факт" налицо. Аппарат моего внука действительно рождает какую-то энергию, которая существенно уменьшает вес материальных тел. Поняли вы что-нибудь из того, что я вам наговорил?
      Братья смущенно улыбаются.
      - Ужасно все это интересно! - восторженно произносит наконец Алеша. - Однако очень уж невероятно.
      - Невероятно, но факт! - смеется Михаил Богданович. - И вот мелькнула у меня идея, ребята, создать такое антигравитационное пространство у нас над манежем! Пусть оно уменьшило бы вес гимнастов хотя бы вдвое. И тогда...
      - О! - нетерпеливо перебивает Михаила Богдановича Алеша. - Тогда с помощью одной только подкидной доски можно будет взлететь под самый купол безо всяких иных приспособлений!
      - И не только это! - горячо подхватывает идею брата Сергей. - Потеряв часть веса, полет наших тел замедлится ведь, будет более плавным, а мускульная сила останется прежней. Это даст нам возможность при перелете с трапеции на трапецию или с подкидной доски на трапецию делать гораздо больше трюков. И даже какие-нибудь совершенно иные, физически не осуществимые в нормальном поле тяготения.
      - А проблема лонжей? - лукаво подмигивает братьям Зарницыным Михаил Богданович, радуясь их энтузиазму. - Она отпадает сама собой. С потерей веса замедлится и скорость падения, и оно уже не будет грозить увечьем натренированному гимнасту. Во всяком случае, к этому легко будет приспособиться.
      - Да ведь это же даст нам прямо-таки сказочные возможности! Вот когда покажем мы все совершенство человеческого тела, освобожденного от аппаратуры и паутины лонжей! - захлебывается от восторга Алеша.
      Они стоят посреди бульвара, оживленно жестикулируя. На них начинают обращать внимание прохожие. Заметив это, Михаил Богданович берет Зарницыных под руки и увлекает в сторону Самотечной площади.
      - Вы даже представить себе не можете, ребята, как я рад, что это вас захватило, - откровенно признается старый клоун. - И вы поймете, конечно, как нелегко мне вылить теперь на ваши разгоряченные головы ушат холодной воды.
      Братья снова, как по команде, останавливаются и оторопело смотрят на Михаила Богдановича.
      - Да, да, ребята, - грустно подтверждает он. - Мне действительно нужно это сделать, ибо все, что я вам рассказал, в значительной мере моя фантазия... Нет, это не вранье! Мой внук Илья Нестеров на самом деле открыл такое удивительное явление! Но дальше пойдет очень много всяческих "но". Антигравитационное пространство действительно существует, но лишь в условиях лабораторного опыта. Илья допускает, что можно построить и большую установку, но не имеет пока такой возможности. Его отец, директор научно-исследовательского института, мог бы поставить этот эксперимент в необходимом масштабе, но и он вынужден пока по ряду обстоятельств повременить с этим. В общем, таких "но" еще немало.
      - Зачем же вы тогда рассказали нам все это, Михаил Богданович? - укоризненно произносит Алеша Зарницын. - Душу только растравили...
      - А к тому рассказал, друг мой Алеша, что есть и еще одно "но". В академических условиях поставить этот эксперимент пока действительно невозможно, но...
      Тут Михаил Богданович делает паузу и обнадеживающе улыбается.
      - Да не томите вы нас!.. - нетерпеливо дергает его за рукав пальто Сергей Зарницын.
      - Но есть возможность осуществить его у нас в цирке. Да, да, я не шучу! В новом помещении мы будем располагать значительно большими материальными и энергетическими возможностями. К тому же у нас там будет наконец свое конструкторское бюро и даже экспериментальная база. Надо только заинтересовать дирекцию и Илью.
      - Как, и Илью тоже? - удивляется Алеша. - А сам он разве не заинтересован в этом?
      - Да, и Илью тоже. Он ведь не знает еще о моем замысле использовать его антигравитационный эффект у нас в цирке и неизвестно, как еще к этому отнесется. Вот тут-то и нужна мне ваша помощь.
      - Наша помощь?
      - Да, именно ваша помощь. От вас зависит, чтобы он загорелся желанием поставить свой эксперимент у нас. Понял чтобы, что это даст цирку. А для этого вы должны, во-первых, показать ему класс своей работы на манеже. Во-вторых, тщательно продумать, какие трюки смогли бы осуществить в пониженном поле тяготения. Нарисовать ему контуры, так сказать, той сказки, той феерии, которую смогли бы вы осуществить на манеже в условиях невесомости.
      - Может быть, тогда и Юру Елецкого к этому привлечь? спрашивает Алеша.
      - А что-это идея! Непременно нужно его привлечь. Пусть он набросает эскизы ваших замыслов. Пригласите и Антона Мушкина, чтобы он проконсультировал все это с эстетических, так сказать, позиций. Возьмем Илью в обработку и мы с Ириной Михайловной.
      - Приводите же его к нам поскорее! - с чувством хлопает Михаила Богдановича по плечу Сергей Зарницын, забыв о его почтенном возрасте.
      - Я приведу его завтра. Но приведу не просто в цирк, а на ваше представление, и вы должны будете показать ему, на что вы способны.
      Еще в тот вечер, когда Михаил Богданович с Ильей вернулись с дискуссии, затеянной Митро Холло, дед спросил внука:
      - Ну, как тебе понравилась Маша?
      Конечно, он при этом не ожидал от внука восторженного отзыва. В обстановке горячей схватки с абстракционистами вряд ли Маша могла привлечь его внимание.
      Мало того, она вообще была очень смущена всем происходящим невидимо, даже жалела, что. пришла на эту дискуссию. Сидя на единственном кресле посредине огромного подвала в живописном полукольце бородачей-абстракционистов, она невольно сжалась как-то, изо всех сил стараясь ничем не привлекать к себе внимания.
      Да и вообще все тогда было не в ее пользу. И платье на ней было серенькое, и кресло нескладное, неудобное для нее, и свет, рассчитанный на эффектное освещение картин абстракционистов, падал как-то так, что уродовал и лицо ее, и фигуру. К тому же она молчала не только во время дискуссии, но и потом, по дороге домой, подавленная чем-то.
      И все-таки Михаил Богданович был не только удивлен, но и почти ошеломлен ответом внука.
      - А я все голову себе ломаю: чем могло пленить вас это существо, - пожимая плечами, произнес Илья. - Серенькая, невзрачная и, прости меня, дедушка, какая-то пришибленная...
      - Ну, знаешь ли! - не на шутку разозлился Михаил Богданович. - Прежде, чем говорить такое, ты бы ее в цирке посмотрел. Да знаешь ли ты, что даже мы, старые циркачи, повидавшие на своем веку не одну диву... Э, да что с тобой говорить!
      Раздражение Михаила Богдановича было столь велико и так непонятно Илье, что он растерялся.
      - Прости, дедушка, я ведь не хотел никого обидеть и, может быть, действительно не рассмотрел вашу Машу. Но и ты меня удивляешь. Говоришь о ней так, будто тебе двадцать лет, а она твоя возлюбленная...
      - Эх, черт побери, - неожиданно рассмеялся Михаил Богданович, - если бы мне было хотя бы сорок! Но прости и ты меня за пылкость, не соответствующую возрасту. А Машей я не только восхищаюсь, но и жалею ее. У этой девушки трагедия. Я ведь, кажется, говорил тебе, что ее братцы собираются уйти из цирка и поступают в университет?
      - Ну и правильно сделают. Таким толковым ребятам ни к чему болтаться на трапециях.
      - "Болтаться"! - снова возмущенно восклицает Михаил Богданович. - Да ты посмотрел бы на их работу! Они прирожденные воздушные гимнасты, а физика - это для них не известно еще что. Мало разве молодых людей, мечтающих произвести переворот в науке? Но большинству из них приходится, однако, довольствоваться скромной должностью младшего научного сотрудника при каком-нибудь институте или лаборатории. А в цирке Зарницыны - известные артисты.
      Илья и не рад уже, что так растравил деда, а тот все не унимается.
      - Да и не в них дело - Машу жалко. Они уйдут, а с кем она останется? Номер-то их групповой. Они его два года в училище циркового искусства готовили, да и потом еще долго шлифовали. Представляешь, каково ей будет после их ухода? А ведь она их, можно сказать, в люди вывела. После смерти матери всю заботу о них на себя взяла, хотя и сама-то всего лишь на год старше Сергея. Зная их увлечение спортом, она пошла вместе с ними в училище циркового искусства, еще и не подозревая о собственном таланте и считая себя самой заурядной физкультурницей. А без нее не известно еще, как бы сложилась их судьба. Могли бы и босяками стать...
      - Хватит тебе об этом, дед! Успокойся ты, пожалуйста. Если хочешь, я готов не только перед тобой, но и перед Машей извиниться.
      - Извиняться не надо, лучше слово дай, что пойдешь в цирк и посмотришь работу Зарницыных.
      - Даю тебе такое слово!
      - А когда?
      - Да хоть завтра... Нет, завтра занят. Но послезавтра обязательно.
      А когда наступает это "послезавтра", Михаил Богданович еще с утра напоминает внуку о его обещании.