- Я и сам помню, - без особого энтузиазма отзывается Илья. - Если ничем особенным не буду занят, непременно пойду.
      - То есть как это "если"?.. - восклицает Михаил Богданович. - Никаких "если"! Дал слово - сдержи его! Я уже и билеты заказал, чтобы ты видел Зарницыных с самых удобных мест партера, а на с приставных стульев в проходе, на которых не раз сидел по моим контрамаркам. А вернее, давно уже не сидел, ибо и не помнишь, наверно, когда в последний раз был в цирке.
      Вечером Илья действительно должен был пойти к кому-то из своих друзей по очень важному делу, но он решил не огорчать деда.
      Они сидят в цирке в третьем ряду партера, почти против главного выхода на манеж. Вместе с ними и Юра Елецкий с Антоном Мушкиным.
      - А они что, специально тут из-за меня? - шепотом спрашивает Илья деда.
      - Ну что ты! Они тут вообще каждый день.
      До начала представления еще много времени, и Илья с любопытством оглядывается по сторонам, наблюдая, как огромная вогнутая чаша зрительного зала медленно заполняется зрителями. В детстве он очень любил цирк, но в последнее время ходил уже реже, хотя по-прежнему получал удовольствие от посещения его не меньшее, чем в детстве.
      Пока Илья рассматривает публику, Юра Елецкий, немного заикаясь от смущения и "окая" более обычного, говорит ему:
      - Мне очень хотелось бы, Илья Андреевич, чтобы вы зашли как-нибудь ко мне и посмотрели мои альбомы. Я ведь рисую только цирк. Его жанровые сценки. Удивительная жизнь течет тут, на манеже. И не только во время представлений...
      - У него действительно только цирковые сюжеты, - подтверждает слова Елецкого Антон Мушкин. - Вы увидите в его альбомах двух-трех клоунов и нескольких наездников, а все остальное - Зарницыны в невероятнейших позах и в таких фантастических полетах, которых они никогда еще не совершали и, наверно, не совершат.
      - Напрасно ты так думаешь, - резко поворачивается к нему Юрий. - Они все смогут!
      - А я в этом не уверен.
      - Почему же?
      - Да потому, что, во-первых, братья Маши собираются покинуть цирк. А во-вторых, для осуществления твоих замыслов нужно совершить чудо - ослабить силу притяжения земли. А этого, кажется, никому еще не удавалось сделать.
      - Ну, а если бы удалось?..
      - О, если бы! - перебивая Юрия, восторженно восклицает Антон. - Такие феноменальные трюки, как тройное сальто-мортале с пируэтом, были бы тогда для них сущим пустяком. А пока можно по пальцам одной руки сосчитать тех, кто в состоянии его сделать.
      Илья вопросительно смотрит на деда, полагая, что художник шутит.
      - Да, это верно, Илюша, - подтверждает Михаил Богданович. - Те немногие, кто делает сейчас тройное сальто, вынуждены выкручивать его очень высоко. Сильным швунгом они выбрасываются выше аппарата, на котором работают, чтобы иметь такой запас пространства и времени, который позволил бы после третьего сальто прийти к ловитору. А ты представляешь, каким пластичным к красивым мог бы быть этот трюк в пониженном поле тяготения? Э, да что говорить об этом!..
      Цирк заполнен теперь почти полностью. Торопливо спешат к своим местам лишь опоздавшие зрители. А еще через несколько мгновений вспыхивают прожекторы, забивая арену осязаемо плотными потоками света. Гремит оркестр. Под звуки его марша на манеж для участия в прологе выходят участники представления.
      Илья ищет глазами Зарницыных, но никак не может найти их в пестрой толпе. Начинается к тому же мелькание различных цветов в "юпитерах", неузнаваемо меняющее не только лица артистов, но и их фигуры.
      А тут еще дед шепчет недовольно:
      - Эти прологи стали уже штампом. Пора придумать что-нибудь новое.
      К счастью, ничем не примечательный парад участников представления кончается довольно скоро. А Илья, так и не обнаруживший Зарницыных, наклоняется к уху деда:
      - А что, Зарницыных не было разве?
      - Были, но хорошо, что ты их не заметил. Их надо видеть только в воздухе, на трапециях. Я вообще не позволил бы им ходить по земле. Они ведь птицы, и ходить по земле для них почти противоестественно.
      Хотя выступление Зарницыных лишь в конце первого отделения, Илья без особого нетерпения и не без интереса смотрит работу партерных акробатов и упражнения на першах. Забавляют его остроумные антрэ и репризы коверных, смешат клоуны-буфф.
      А Михаил Богданович, Елецкий и Мушкин ждут лишь выхода Зарницыных. Юра даже сидеть не может спокойно и так ерзает на своем месте, что Антон начинает толкать его в спину. Не терпится и Михаилу Богдановичу. Он, правда, сидит спокойно, но все, что видит на манеже, кажется ему ужасно банальным. А тело его ноет так, будто вспомнило все те бесчисленные падения и ушибы, которые получило за несколько десятков лет работына манеже.
      Но вот гаснет свет, и Михаил Богданович вообще перестает ощущать свое тело. Мгновенно замирает и Юрий с Антоном. Глухо рокочет оркестр. Все вокруг напряженно, настороженно. Почти в абсолютной тьме вспыхивает наконец лучик прожектора. Высоко-высоко, почти под самым куполом, выхватывает он из темноты ослепительно белую фигуру девушки. Несколько мгновений она стоит неподвижно, кажется даже, что парит в воздухе. Раскачавшись затем на трапеции, она плавно летит в тем.ноту, сопровождаемая все тем же лучиком, освещающим лишь ее фигуру. И когда полет ее начинает захватывать дух, ибо кажется, будто она миновала уже пределы воздушного пространства над манежем, из темноты неожиданно появляется плавно несущаяся ей навстречу такая же белая фкгура юноши, висящего головой вниз.
      А когда руки их встречаются, вспыхивает яркий свет, и все видят, что юношу держит еще один гимнаст, зацепившийся ногами за качающуюся ловиторку.
      Цирк разражается шумными аплодисментами.
      - Ну, узнаешь ты их теперь? - счастливо улыбаясь, толкает внука в бок Михаил Богданович.
      Освещенная ярким светом, Маша кажется Илье совсем другой, не похожей на ту, которую видел он у абстракционистов. С нескрываемым восхищением рассматривает он теперь ее стройное, сильное тело, гордо поднятую голову. Его поражает удивительная точность всех ее движений. И никакой игры и позы. Все естественно и непринужденно, будто и не требуется для этого ни малейших усилий и ежедневных тренировок.
      Илья хорошо знает от деда и матери, как важно быть артистичным гимнасту. Особенно воздушному, обозреваемому со всех сторон и не имеющему возможности скрыть от публики ни малейшего изъяна своей фигуры или осанки. Известно ему и то, каких усилий стоит режиссерам придать гимнастам артистичность или, как они говорят, пластическую выразительность. Но он почти не сомневается теперь, что у Маши все это врожденное. Такой непосредственности, такому чувству ритма, как у нее, не научишься ни в каком училище, с этим нужно родиться.
      А Михаил Богданович погружен в свои мысли. Хорошо зная всю сложность групповых полетов, требующую необычайно острого чувства взаимодействия с партнером, он с удовольствием отмечает теперь ту, не хватавшую раньше Зарницыным, слаженность в работе, при которой только и возможен переход от гимнастического упражнения к художественному зрелищу.
      "Значит, я пронял их вчера, - радостно думает Михаил Богданович, - расшевелил, задел за живое..."
      - Ты посмотри на старшего, Илюша, - шепчет он внуку. - На Сергея. Он у них ловитор. И если тебе кажется, что он не такой хороший гимнаст, как Маша или Алеша, то ты ошибаешься. Он, правда, почти не летает, но на нем, как и вообще на хорошем ловиторе, держится вся воздушная группа. Это ведь на его обязанности - исправлять все ошибки полетчиков-вольтижеров. Если они рано уходят с трапеции, ему нужно чуть-чуть задержаться. Если опаздывают - надо поторопиться, чтобы оказаться рядом в нужный момент.
      Илья и сам видит, как точен и ловок Сергей. И ему понятно, что это именно он создает в номере Зарницыных атмосферу той уверенности, которая позволяет им чувствовать себя в воздухе так. непринужденно. Брат и сестра, конечно, не только привыкли к нему, но и безгранично ему доверяют. И делает он все легко, изящно, почти интуитивно. Но для того, чтобы чувствовать себя так уверенно и, пожалуй, даже уютно, ему приходится, конечно, не один час ежедневно тренироваться, повиснув на подколенниках в жесткой конструкции ловиторки.
      А Илья все смотрит на Машу и думает: "Видит она нас оттуда, почти из поднебесья, или не видит? .."
      Будто угадав его мысли, Антон шепчет:
      - Уверен, что она не только нас не замечает, но и вообще никого из зрителей. Для нее даже купола цирка, пожалуй, не существует. А видит она, наверно, только поверхность планеты, как птица,которая взлетела особенно высоко.
      - И вы говорите, что Зарницыны стали бы еще совершеннее, - поворачивается Илья к Антону, - если бы работали в ослабленном поле тяготения?
      - Они стали бы настоящими птицами, - убежденно заявляет Антон.
      Хотя Илья уверен, что отец не очень задумывается над его экспериментом, на самом деле Андрей Петрович размышляет теперь об этом постоянно. Мало того: он даже пытается производить кое-какие расчеты. Но все пока безуспешно. Обнаруженный Ильей эффект он все еще не решается считать антигравитационным, ибо ничего бесспорного не известно пока и о самой гравитации. По утверждению теории относительности Эйнштейна, всякое ускоренно движущееся. тело испускает гравитационные волны. И Илья прав, предполагая, что мир вокруг нас заполнен ими. Из этого, однако, вовсе не следует, что современная техника в состоянии их обнаружить.
      Весьма вероятно, что у них просто нет приборов, способных принять или преобразовать гравитационные колебания в механические или электромагнитные. Экспериментируя в этой области, Илья мог, конечно, не только обнаружить, но и воспроизвести гравитационные волны. И, как это ни сложно, в принципе все же вероятно. И не это смущает теперь Андрея Петровича. Тревожит его потенциал полученного эффекта, противоречащий воем математическим расчетам.
      Силы гравитации, воспроизведенные любым искусственным генератором, должны быть ничтожными, так же как и явления антигравитации. Во всяком случае, они не могут заметно сказываться на весе земных тел. Закон притяжения и отталкивания между заряженными частицами подобен ведь закону всемирного тяготения.
      Механизм этих электрических взаимодействий изучен теперь достаточно хорошо. Считается, что осуществляется он в результате обмена фотонами. Скорость этого обмена чрезвычайно велика, ибо каждый протон испускает и принимает один фотон в миллионную долю миллисекунды.
      Андрею Петровичу известно также, что существует гипотеза, по которой допускается существование частиц, которыми обмениваются и массы физических тел. Частицы эти названы гравитонами. Из математических расчетов следует, что каждый протон и каждый нейтрон испускают по одному гравитону через такое количество лет, цифру которого Андрей Петрович затруднился бы произнести. Ее можно лишь написать, ибо "она составляет единицу с пятьюдесятью тремя нулями. Это во много раз превосходит возраст нашего участка Вселенной, равный примерно десяти миллиардам лет, или единице с десятью нолями. Естественно, что взаимодействие между массами тел при таком соотношении совершенно ничтожно.
      Илья еще очень молодой физик, но и он, конечно, хорошо знает все это, однако упрямо верит, что получил именно антигравитационный эффект. Похоже даже, что он просто загипнотизирован самим фактом возникновения этого эффекта и не хочет видеть вопиющего противоречия его гипотезы с существующей теорией гравитации...
      Но чем больше думает об этом Андрей Петрович, тем чаще возникают у него сомнения. А что, если антигравитация, впервые полученная в лабораторном эксперименте, проявляется силынее, чем гравитация? Что, если в эксперименте Ильи происходит аннигиляция гравитонов и антигравитоиов, подобная аннигиляции частиц и античастиц, вызывающей выделение колоссальной энергии?
      Эта мысль не дает ему теперь покоя. Он решается даже посоветоваться со своим шефом, академиком Аркатовым, и едет к нему.
      Внимательно выслушай Андрея Петровича, академик довольно долго не произносит ни слова. Лишь походив некоторое время по своему просторному кабинету, он заключает наконец:
      - Все это, дорогой мой доктор, чертовски любопытно! Может быть, даже это и не аннигиляция гравитонов и антигравитонов, а какое-то другое, совершенно неизвестное нам явление. Во всяком случае, этим следует заняться и непременно повторить эксперимент на более совершенной установке.
      Походив еще немного, он добавляет:
      - А что касается кажущейся случайности такого открытия, то вспомните-ка Дэвиосона и Джермера. Они ведь работали инженерами-исследователями в одной из американских промышленных лабораторий и занимались главным образом разработкой способов технического применения электроники. Однако именно они совepшeннo неожиданно, нисколько не стремясь к этому, обнаружили явление дифракции электронов на кристаллах. И лишь впоследствии, ознакомившись с идеями волновой механики, поняли весь фундаментальный смысл своего открытия.
      Андрей Петрович пытается произнести что-то, но академик Аркатов решительно перебивает его:
      - А с другой стороны, известны ведь и такие факты, когда многие открытия либо не были сделаны, либо запоздали лишь потому, что у тех, кто мог их сделать, существовали закоснелые тенденции. Способствовали этому и предвзятые идеи, мешавшие им представить создавшуюся ситуацию в истинном свете. Так, Ампер, как вам, конечно, известно, упустил возможность открыть электромагнитную индукцию, а несколько лет спустя открытие это прославило Фарадея. И кто знает, уважаемый Андрей Петрович, - лукаво усмехается Аркатов, - может быть, и нам представляется счастливая возможность сделать великое открытие. Я сегодня же посоветуюсь с членами президиума Академии наук и думаю, что нам разрешат заняться экспериментом вашего сьгна тотчас же, прекратив на время испытание аппарата Грибова и Логинова. Полагаю даже, что мне удастся заинтересовать этой проблемой кого-нибудь из вице-президентов Академии.
      И вот Андрей Петрович терпеливо ждет теперь звонка или официального письменного распоряжения академика Аркатова, но, чтобы не обнадеживать Илью раньше времени, ничего не говорит ему об этом. А время идет. Проходит неделя, начинается другая, а академик будто забыл о своем обещании. Что же делать? Напомнить ему об этом или подождать еще немного?
      И Андрей Петрович решает ждать, ибо чем больше он думает об эксперименте сына, тем больше сомнения одолевают его.
      А Михаил Богданович развивает в это время самую энергичную деятельность. Он приглашает к себе Юрия Елецкого и Антона Мушкина и дает им задание:
      - Вот что, ребята, прекращайте-ка все ваши баталии с абстракционистами и беритесь за дело. Нужно возможно быстрее набросать эскизы воздушных трюков в условиях пониженной весомости. И не только группы Зарницыных, но и других воздушных гимнастов.
      - А как с Ильей Андреевичем? - спрашивает Антон. - Решился он уже на установку своей аппаратуры в цирке?
      - Почти, - неопределенно отвечает Михаил Богданович. - Во всяком случае, это теперь не главный объект нашей атаки. В настоящий момент наша цель номер один - главный режиссер.
      Анатолий Георгиевич листает альбом Юрия Елецкого уже в третий раз, но пока не произносит еще ни слова. Михаил Богданович, Юрий Елецкий и Антон Мушкин, затаив дыхание, ждут его приговора. Юрий вообще не очень верит в поддержку главного режиссера. Антон, однако, надеется убедить его своими комментариями к эскизам Юры. А Михаил Богданович, лучше их знающий характер Анатолия Георгиевича и почти не сомневавшийся в его поддержке, не на шутку встревожен теперь столь долгим молчанием главного режиссера.
      "Не пора ли пускать в ход дополнительную аргументацию?" лихорадочно думает он, хорошо понимая, что без поддержки главного режиссера вся их затея обречена на провал.
      - М-да, - неопределенно произносит наконец Анатолий Георгиевич. - Любопытно, любопытно... Ну, а сам автор этого, как вы его называете?..
      - Антигравитационного эффекта, - подсказывает Михаил Богданович.
      - Как он-то смотрит на вашу затею? Согласен ли? Не очень ведь солидно это - проверять столь серьезный эксперимент не в научно-исследовательском институте, а в цирке. Кажется, не было еще такого в истории не только отечественной, но и мировой науки.
      - Я же вам рассказывал уже, Анатолий Георгиевич, как сложилась у него ситуация... - заметно волнуясь, говорит Михаил Богданович.
      - Ну да, я это понимаю. Согласитесь, Однако, что цирк не совсем подходящее место для научного эксперимента.
      - Смотря для какого. Для этого - вполне подходящее.
      - Допустим, - соглашается главный режиссер. - Предположим даже, что нам удастся убедить дирекцию и начать подготовку к осуществлению этого, эксперимента. Будут, следовательно, затрачены средства, и не малые. А Академия наук тоже решит вдруг ускорить проверку эксперимента Ильи Нестерова. Прекратит работы над чьим-нибудь другим исследованием или же изыщет дополнительные, средства. Как тогда отнесется к этому ваш внук? Не махнет ли на нас рукой?
      - Я достаточно хорошо знаю Илью и ручаюсь за него, вставая с дивана, торжественно заверяет Михаил Богданович. Он не позволит себе такого предательства. В крайнем случае, сможем вести свой эксперимент параллельно, и от этого только выиграем и мы, и научно-исследовательский институт.
      - А в настоящий момент он, значит, окончательно решил осуществить это у нас?
      - Да, Анатолий Георгиевич, - твердо заявляет Михаил Богданович, хотя у него и нет еще полной уверенности в этом: Илью тоже ведь можно будет окончательно уговорить лишь в том случае, если сообщить, что дирекция цирка согласна на осуществление его эксперимента.
      - Ну хорошо, - протягивает руку Михаилу Богдаэовичу главный режиссер. - Будем тогда действовать сообща!
      Давно уже за полночь, а директор цирка все еще не спит. Сейчас, когда рядом с ним нет ни главного режиссера, ни Ирины Михайловны с Михаилом Богдановичем, все кажется ему не таким уж радужным. Сказка, которую они так красочно нарисовали, представляется ему теперь почти безрассудством и уж во всяком случае делом невероятно хлопотливым, а может быть, и вовсе неосуществимым. Надо еще посчитать, какими будут затраты на осуществление этого замысла. Может ведь оказаться, что не хватит на него бюджета всего цирка.
      Ну, а вообще-то очень заманчиво, конечно! И приятно, что идеей этой так все загорелись и видят в ней поистине сказочные возможности...
      Директор долго еще ворочается с боку на бок, то улыбаясь зрелищу, которое не только его режиссеры, но и сам он легко себе представляет, то сокрушенно вздыхая при одной только мысли о завтрашнем разговоре об этом в Союзгосцирке.
      Более же всего досадует он на себя за то, что так легкомысленно дал свое согласие Анатолию Георгиевичу и Ирине Михайловне. Он, правда, не сказал этого прямо, но по всему тому, что произнес, а главное, по тому, как блаженно .улыбался (теперь ему кажется почему-то, что улыбался он именно блаженно), они поняли, конечно, что он не только согласился со всеми фаятастическими их проектами, но и поверил в их осущестримость.
      Не спят в эту ночь и Ирина Михайловна, ибо ей вовсе не кажется, что директор цирка дал согласие на осуществление эксперимента Ильи. Напротив, он был, как ей теперь представляется, слишком осторожен и уж конечно никак не проникся тем энтузиазмом, которым были полны все остальные.
      Более же всего радовались замыслу отца братья Маши. Их будто подменили. Потому-то так счастлива и Маша.
      О Маше Ирина Михайловна всегда думает с особенной теплотой, радуясь ее успехам и не завидуя ничему. В Маше ей вообще нравится все, даже то, что почти все мужчины влюблены в нее. И она не кичится этим, не задирает головы, не мнит себя бог знает кем, как некоторые красивые актрисы.
      Ирина Михайловна и сама красивая женщина. По собственному опыту она знает, как нелегко казаться равнодушной к поклонению. Потому-то умение Маши быть со всеми ровной, без малейшей тени какого-либо кокетства, просто поражает ее. Даже к Митрофану Холопову, которого Маша терпеть не может, относится она почти так же, как и к другим.
      И снова тревога за Илью вызывает невольный вздох Ирины Михайловны. Осуществится ли его замысел?..
      Беспокоят ее в связи с этим какие-то не очень понятные ей и, видимо, скрываемые от нее отношения Ильи с отцом. Они, правда, разговаривают, как всегда, даже подшучивают друг над другом, но что-то все-таки существует между ними такое, чего не было раньше. Может быть, это потому, что Андрей не добивается повторения эксперимента Ильи на более мощной установке?
      Ей известно, конечно, что сейчас, в конце года, когда научно-исследовательский институт, возглавляемый Андреем Петровичем, использовал почти весь свой бюджет, начать сложную работу над экспериментом Ильи не такто просто. Да и не только от Андрея Петровича все это зависит. Однако он мог бы все-таки что-нибудь предпринять...
      И тут возникает самый тревожный для нее вопрос: а что, если Андрей не верит в возможность повторения эксперимента сына? Что, если он ставит под сомнение даже тот успех, который достигнут Ильей на его лабораторной установке?
      Андрей Петрович встает сегодня очень рано. У него много дел в институте. К тому же он собирается побывать все-таки у академика Аркатова и напомнить ему о его обещании. Илья еще спит, и он не решается будить его. Да и о чем, собственно, говорить с ним сейчас, не зная, сможет ли Аркатов помочь ему чем-нибудь. Нет, лучше, пожалуй, отложить этот разговор с Ильей до вечера...
      К академику Андрей Петрович попадает только во второй половине дня. Аркатов, как всегда, любезен и без напоминания, сам заводит разговор об эксперименте Ильи.
      - Я все помню, дорогой мой доктор Нестеров. Собирался даже позвонить вам сам. Не сделал этого раньше лишь потому, что нечем было вас порадовать. Да и теперь мало что изменилось к лучшему. Сами знаете, что значит конец года... Но я докладывал об эксперименте вашего сына вице-президенту, и он очень этим заинтересовался. Не сомневаюсь, что с января (а до этого не так уж далеко) мы получим все необходимое, чтобы начать самое серьезное изучение его антигравитационного эффекта.
      В Союзгосцирке, вопреки опасениям директора цирка, не очень удивились предложенному им фантастическому проекту. А не очень удивились потому, что Анатолий Георгиевич уже побывал здесь и в частной беседе изобразил их замысел самыми яркими красками.
      И вот сейчас, когда директор цирка, терзаемый еще большими сомнениями, чем ночью, и уже почти не верящий в успех дела, завершает свой доклад, его не засыпают вопросами и даже, кажется, не смотрят на него, как на сумасшедшего. Ободренный этим, он уже со значительно большим энтузиазмом заключает:
      - Мы ведь очень любим говорить на конференциях и совещаниях, что надо смелее использовать в наших аттракционах все новые и даже новейшие достижения науки и техники. Вот и давайте попробуем осуществить антигравитационный эффект Ильи Нестерова. И если нам удастся создать на его основе цирковой аттракцион, то этим самым мы опередим даже Академию наук по внедрению науки в практику.
      Ответственный товарищ, которому поручено окончательно решить вопрос об эксперименте Нестерова на цирковом манеже, добродушно улыбается:
      - Это, конечно, очень хорошо, что новейшее научное открытие на сей раз попало в цирк раньше, чем в Академию наук, но я лично полагаю, что без консультации с академиками затевать это технически очень замысловатое предприятие неразумно. Нужно, следовательно, связаться с кем-нибудь из Академии и посоветоваться.
      Директор цирка, прекрасно понимающий всю сложность задуманного эксперимента и свою личную ответственность за это, охотно соглашается с таким резонным, на его взгляд, предложением. Однако, прежде чем связаться с Академией наук, он решает посоветоваться об этом со своим главным режиссером.
      - Боюсь, что это может погубить все дело, - выслушав директора, с сомнением качает головой Анатолий Георгиевич. Непонятно, почему? Я ведь говорил уже вам, что Илья Нестеров потому и соглашается повторить свой эксперимент у нас, что...
      - А, да-да! - восклицает директор. - Вы мне рассказывали. Академия наук вроде не торопится пока... Так тогда, может быть, вообще все это не очень серьезно?
      - Ну, что вы! Напротив - настолько серьезно, что я боюсь, как бы Академия наук, узнав о намерении Ильи...
      - Все ясно тогда! Нужно, значит, действовать незамедлительно. Они и в самом деле могут приостановить все другие эксперименты и срочно заняться антигравитационным эффектом Нестерова.
      - Конечно же! И тогда уж Нестерову будет не до нас. А если мы начнем сооружать его установку, то потом не страшно, если даже они *и спохватятся. Илья Нестеров человек слова, он нас не подведет. Да и Михаил Богданович головой за него ручается.
      Ирина Михайловна долго не может понять, что хотят от нее Илья и Михаил Богданович. Они почему-то просят ее ничего не говорить пока Андрею Петровичу о их замысле.
      - Но почему все это втайне от отца? - недоуменно спрашивает она Илью. - Ведь он обращался в Академию наук и там обещали выделить средства...
      - А когда? Лишь в будущем году, а я просто не в силах ждать.
      - А если тебя постигнет в цирке неудача? Кто знает, как тогда отнесутся к этому в Академии наук...
      - Потому-то и не следует ставить их в известность о нашем замысле, - заговорщически шепчет Михаил Богданович.
      - И вовсе не потому! - протестующе машет рукой Илья. Просто не хочется расстраивать папу раньше времени. Я ведь не сомневаюсь, что ему не понравится наше решение осуществить мой эксперимент в цирке.
      - А ты осилишь все это один? - тревожно смотрит в глаза сыну Ирина Михайловна.
      - Я не один. Со мной будет Лева Энглин. С завтрашнего дня мы с ним числимся в отпуске. Вот и займемся модернизацией вашего цирка.
      - Поможет им и Виктор Захарович Миронов, - успокаивает Дочь Михаил Богданович. - Ты должна знать его, Ира. Он всегда конструировал для нас самую сложную аппаратуру. А теперь вообще будет заведовать нашим, конструкторским бюро. Добились мы наконец такого бюро для нового здания цирка!
      - А что вы скажете Андрею Петровичу? Как объяснить ему, где Илья будет проводить свой отпуск?
      - Я скажу ему, что уйду в туристический поход, - небрежно машет рукой Илья.
      - А я должна буду поддерживать эту выдумку?
      - Ты сделаешь это для блага нашего родного цирка, Ирина! - смеется Михаил Богданович.
      На следующий день Илья с Михаилом Богдановичем и Анатолием Георгиевичем едут в новое здание цирка.
      - Я очень доволен Виктором Захаровичем Мироновым - заведующим нашим конструкторским бюро, - оживленно говорит Анатолий Георгиевич. - Он уже и штат себе подобрал. Решил даже кибернетика пригласить. Конечно, крупного ученого к нам не заманишь. Тут нужен энтузиаст, и, знаете, он нашел такого. Молодого кандидата наук, Васю Милешкина, который согласился работать у нас по совместительству. Я еще не очень уверен, что его должность нам утвердят, но совершенно убежден, что он будет работать у нас даже бесплатно. Во всяком случае, он приходит теперь в наше конструкторское бюро почти ежедневно, даже не будучи зачисленным пока ни в какие штаты.
      - И серьезный специалист? - спрашивает Илья, хорошо знающий, что в науке (а чаще около науки) есть немало чудаковатых и не очень серьезных молодых людей, ухитряющихся каким-то образом защитить кандидатские диссертации и совершенно не способных к научной работе.
      - Виктор Захарович уверяет, что очень толковый. Считает даже просто счастьем, что ему попался такой человек. Да вы сами с ним сегодня познакомитесь. Нам вообще очень повезло с составом конструкторского бюро. Во-первых, это не просто профессионалы-конструкторы, которым не важно, что конструировать, лишь бы конструкции были по их инженерной специальности. Это люди, отлично понимающие, что они будут конструировать аппараты для людей, рискующих жизнью.
      Увлекшись, Анатолий Георгиевич не замечает, что они уже прибыли на "Университетскую" и, если бы не Михаил Богданович, проехали бы ее.
      - Не могу я о хороших людях говорить равнодушно, - смущенно оправдывается он. - Без таких людей нельзя создать ничего нового. А для маленького коллектива Миронова характерно еще и то, что они уже переселялись в новое здание, не ожидая окончательной его отделки. Вот уже вторую неделю работают в холодном помещении, обогреваясь лишьэлектрическими каминами и горячим чаем.
      - А когда предстоит официальная сдача всего помещения цирка? - спрашивает Илья.
      - К первому апреля.
      - Ох, это первое апреля, да еще для строителей! - смеется Михаил Богданович.
      - Это крайний срок. А позже никак нельзя - первого мая мы уже должны показывать новую программу.
      Они выходят из метро и идут дальше пешком.
      - Да, вот еще о чем хотел предупредить вас, - неожиданно останавливается Анатолий Георгиевич. - О вашей идее, Илья Андреевич, никто из них ничего еще не знает. И давайте сообщим им ее не сразу...
      - А как бы подведем их самих к мысли о желательности ее осуществления у нас в цирке, - горячо подхватывает Михаил Богданович, сразу же догадавшись о тактическом ходе главного режиссера.
      - Вот именно, - энергично кивает головой в огромной меховой шапке Анатолий Георгиевич. - А то как бы их не ошарашить сразу необычайностью нашего почти фантастического замысла. Дадим лучше им самим пофантазировать и как бы самостоятельно дойти до подобной идеи. Если не возражаете, то давайте договоримся, как нам лучше это осуществить.
      - Вы главный режиссер, Анатолий Георгиевич, - замечает Михаил Богданович, - вы и инсценируйте все это, а мы будем прилежно и по возможности даже талантливо вам подыгрывать.
      - Договорились! - довольно улыбается главный режиссер.
      Инженера Миронова они находят на манеже, загроможденном разнообразными строительными механизмами.
      - А, Виктор Захарович! - радостно восклицает Анатолий Георгиевич, протягивая ему руку. - Очень рад, что застал вас здесь! А мы вот пришли посмотреть, как идут дела у строителей. Это со мной Михаил Богданович, которого вам, наверно, доводилось видеть на цирковой арене.
      - Ну еще бы! - весело отзывается Миронов, пожимая руку Михаила Богдановича. - Кто же не знает знаменитого Балагу?