Супротив окон на дыбы вздымал!
      Кабы знала я, кабы ведала,
      Для него бы я не рядилася,
      С золотой каймой ленту алую
      В косу длинную не вплетала бы,
      Рано до свету не вставала бы,
      За околицу не спешила бы,
      В росе ноженьки не мочила бы,
      На проселок тот не глядела бы,
      Не проедет ли тем проселком он,
      На руке держа пестра сокола!
      Кабы знала я, кабы ведала,
      Не сидела бы поздно вечером,
      Пригорюнившись, на завалине,
      На завалине, близ колодезя,
      Поджидаючи да гадаючи,
      Не придет ли он, ненаглядный мой,
      Напоить коня студеной водой!
      [1858]
      * * *
      К твоим, царица, я ногам
      Несу и радость и печали,
      Мечты, что сердце волновали,
      Веселье с грустью пополам.
      Припомни день, когда ты, долу
      Склонясь задумчивой главой,
      Внимала русскому глаголу
      Своею русскою душой;
      Я мыслил, песни те слагая:
      Они неведомо замрут
      Но ты дала им, о благая,
      Свою защиту и приют.
      Встречай же в солнце и в лазури,
      Царица, радостные дни,
      И нас, певцов, в годину бури
      В своих молитвах помяни!
      1858 (?)
      * * *
      Нет, уж не ведать мне, братцы, ни сна, ни покою!
      С жизнью бороться приходится, с бабой-ягою.
      Старая крепко меня за бока ухватила,
      Сломится, так и гляжу, молодецкая сила.
      Пусть бы хоть молча, а то ведь накинулась
      с бранью,
      Слух утомляет мне, сплетница, всякою дрянью.
      Ох, насолили мне дрязги и мелочи эти!
      Баба, постой, погоди, не одна ты на свете:
      Сила и воля нужны мне для боя иного
      После, пожалуй, с тобою мы схватимся снова!
      [1859]
      * * *
      Сижу да гляжу я всe, братцы, вон в эту сторонку,
      Где катятся волны, одна за другой вперегонку.
      Волна погоняет волну среди бурного моря,
      Что день, то за горем все новое валится горе.
      Сижу я и думаю: что мне тужить за охота,
      Коль завтра прогонит заботу другая забота?
      Ведь надобно ж место все новым да новым
      кручинам,
      Так что же тужить, коли клин выбивается клином?
      [1859]
      * * *
      Есть много звуков в сердца глубине,
      Неясных дум, непетых песней много;
      Но заглушает вечно их во мне
      Забот немолчных скучная тревога.
      Тяжел ее непрошеный напор,
      Издавна сердце с жизнию боролось
      Но жизнь шумит, как вихорь ломит бор,
      Как ропот струй, так шепчет сердца голос!
      [1859]
      * * *
      К страданиям чужим ты горести полна,
      И скорбь ничья тебя не проходила мимо;
      К себе лишь ты одной всегда неумолима,
      Всегда безжалостна и вечно холодна!
      Но если б видеть ты любящею душою
      Могла со стороны хоть раз свою печаль
      О, как самой себя тебе бы стало жаль
      И как бы плакала ты грустно над собою!
      [1859]
      * * *
      О, если б ты могла хоть на единый миг
      Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!
      О, если бы хоть раз я твой увидел лик,
      Каким я знал его в счастливейшие годы!
      Когда в твоих глазах засветится слеза,
      О, если б эта грусть могла пройти порывом,
      Как в теплую весну пролeтная гроза,
      Как тень от облаков, бегущая по нивам!
      [1859]
      * * *
      Нас не преследовала злоба,
      Не от вражды иль клеветы
      От наших дум ушли мы оба,
      Бежали вместе, я и ты.
      Зачем же прежний глас упрека
      Опять твердит тебе одно?
      Опять пытующее око
      Во глубь души устремлено?
      Смотри: наш день восходит чисто,
      Ночной рассеялся туман,
      Играя далью золотистой,
      Нас манит жизни океан,
      Уже надутое ветрило
      Наш челн уносит в новый край...
      Не сожалей о том, что было,
      И взор обратно не кидай!
      [1859]
      * * *
      Исполать тебе, жизнь - баба старая,
      Привередница крикливая,
      Что ты, лаючись, накликнулась,
      Растолкала в бока добра молодца,
      Растрепала его думы тяжкие!
      Что ты сердца голос горестный
      Заглушила бранью крупною!
      Да не голос один заглушила ты
      Заглушила ты тот гуслярный звон,
      Заглушила песни многие,
      Что в том голосе раздавалися,
      Затоптала все божьи цветики,
      Что сквозь горести пробивалися!
      Пропадай же, жизнь - баба старая!
      Дай разлиться мне по поднебесью,
      Разлететься душой свободною,
      Песней вольною, бесконечною!
      [1859]
      И. С. АКСАКОВУ
      Судя меня довольно строго,
      В моих стихах находишь ты,
      Что в них торжественности много
      И слишком мало простоты.
      Так. В беспредельное влекома,
      Душа незримый чует мир,
      И я не раз под голос грома,
      Быть может, строил мой псалтырь.
      Но я не чужд и здешней жизни;
      Служа таинственной отчизне,
      Я и в пылу душевных сил
      О том, что близко, не забыл.
      Поверь, и мне мила природа,
      И быт родного нам народа
      Его стремленья я делю,
      И всe земное я люблю,
      Все ежедневные картины:
      Поля, и села, и равнины,
      И шум колеблемых лесов,
      И звон косы в лугу росистом,
      И пляску с топаньем и свистом
      Под говор пьяных мужичков;
      В степи чумацкие ночлеги,
      И рек безбережный разлив,
      И скрып кочующей телеги,
      И вид волнующихся нив;
      Люблю я тройку удалую,
      И свист саней на всем бегу,
      На славу кованную сбрую,
      И золоченую дугу;
      Люблю тот край, где зимы долги,
      Но где весна так молода,
      Где вниз по матушке по Волге
      Идут бурлацкие суда;
      И все мне дороги явленья,
      Тобой описанные, друг,
      Твои гражданские стремленья
      И честной речи трезвый звук.
      Но всe, что чисто и достойно,
      Что на земле сложилось стройно,
      Для человека то ужель,
      В тревоге вечной мирозданья,
      Есть грань высокого призванья
      И окончательная цель?
      Нет, в каждом шорохе растенья
      И в каждом трепете листа
      Иное слышится значенье,
      Видна иная красота!
      Я в них иному гласу внемлю
      И, жизнью смертною дыша,
      Гляжу с любовию на землю,
      Но выше просится душа;
      И что ее, всегда чаруя,
      Зовет и манит вдалеке
      О том поведать не могу я
      На ежедневном языке.
      Январь 1859
      * * *
      Пусть тот, чья честь не без укора,
      Страшится мнения людей;
      Пусть ищет шаткой он опоры
      В рукоплесканиях друзей!
      Но кто в самом себе уверен,
      Того хулы не потрясут
      Его глагол нелицемерен,
      Ему чужой не нужен суд.
      Ни пред какой земною властью
      Своей он мысли не таит,
      Не льстит неправому пристрастью,
      Вражде неправой не кадит;
      Ни пред венчанными царями,
      Ни пред судилищем молвы
      Он не торгуется словами,
      Не клонит рабски головы.
      Друзьям в угодность, боязливо
      Он никому не шлет укор;
      Когда ж толпа несправедливо
      Свой постановит приговор,
      Один, не следуя за нею,
      Пред тем, что чисто и светло,
      Дерзает он, благоговея,
      Склонить свободное чело!
      Январь 1859
      * * *
      На нивы желтые нисходит тишина;
      В остывшем воздухе от меркнущих селений,
      Дрожа, несется звон. Душа моя полна
      Разлукою с тобой и горьких сожалений.
      И каждый мой упрек я вспоминаю вновь,
      И каждое твержу приветливое слово,
      Что мог бы я сказать тебе, моя любовь,
      Но что внутри себя я схоронил сурово!
      [1862]
      * * *
      Вздымаются волны как горы
      И к тверди возносятся звездной,
      И с ужасом падают взоры
      В мгновенно разрытые бездны.
      Подобная страсти, не знает
      Средины тревожная сила,
      То к небу, то в пропасть бросает
      Ладью без весла и кормила.
      Не верь же, ко звездам взлетая,
      Высокой избранника доле,
      Не верь, в глубину ниспадая,
      Что звезд не увидишь ты боле.
      Стихии безбрежной, бездонной
      Уймется волненье, и вскоре
      В свой уровень вступит законный
      Души успокоенной море.
      [1866]
      ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ
      1
      Други, вы слышите ль крик оглушительный:
      "Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
      Вымыслы ваши в наш век положительный?
      Много ли вас остается, мечтатели?
      Сдайтеся натиску нового времени,
      Мир отрезвился, прошли увлечения
      Где ж устоять вам, отжившему племени,
      Против течения?"
      2
      Други, не верьте! Все та же единая
      Сила нас манит к себе неизвестная,
      Та же пленяет нас песнь соловьиная,
      Те же нас радуют звезды небесные!
      Правда все та же! Средь мрака ненастного
      Верьте чудесной звезде вдохновения,
      Дружно гребите, во имя прекрасного,
      Против течения!
      3
      Вспомните: в дни Византии расслабленной,
      В приступах ярых на божьи обители,
      Дерзко ругаясь святыне награбленной,
      Так же кричали икон истребители:
      "Кто воспротивится нашему множеству?
      Мир обновили мы силой мышления
      Где ж побежденному спорить художеству
      Против течения?"
      4
      В оные ж дни, после казни спасителя,
      В дни, как апостолы шли вдохновенные,
      Шли проповедовать слово учителя,
      Книжники так говорили надменные:
      "Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,
      Всем ненавистном, безумном учении!
      Им ли убогим идти галилеянам
      Против течения!"
      5
      Други, гребите! Напрасно хулители
      Мнят оскорбить нас своею гордынею
      На берег вскоре мы, волн победители,
      Выйдем торжественно с нашей святынею!
      Верх над конечным возьмет бесконечное,
      Верою в наше святое значение
      Мы же возбудим течение встречное
      Против течения!
      [1867]
      * * *
      Эти бедные селенья,
      Эта скудная природа!
      Ф. Тютчев
      Одарив весьма обильно
      Нашу землю, царь небесный
      Быть богатою и сильной
      Повелел ей повсеместно.
      Но чтоб падали селенья,
      Чтобы нивы пустовали
      Нам на то благословенье
      Царь небесный дал едва ли!
      Мы беспечны, мы ленивы,
      Все у нас из рук валится,
      И к тому ж мы терпеливы
      Этим нечего хвалиться!
      Февраль 1869
      [И. А. ГОНЧАРОВУ]
      Не прислушивайся к шуму
      Толков, сплетен и хлопот,
      Думай собственную думу
      И иди себе вперед!
      До других тебе нет дела,
      Ветер пусть их носит лай!
      Что в душе твоей созрело
      В ясный образ облекай!
      Тучи черные нависли
      Пусть их виснут - черта с два!
      Для своей живи лишь мысли,
      Остальное трын-трава!
      1870
      * * *
      Темнота и туман застилают мне путь,
      Ночь на землю все гуще ложится,
      Но я верю, я знаю: живет где-нибудь,
      Где-нибудь да живет царь-девица!
      Как достичь до нее - не ищи, не гадай,
      Тут расчет никакой не поможет,
      Ни догадка, ни ум, но безумье в тот край,
      Но удача принесть тебя может!
      Я не ждал, не гадал, в темноте поскакал
      В ту страну, куда нету дороги,
      Я коня разнуздал, наудачу погнал
      И в бока ему втиснул остроги!
      Август 1870
      * * *
      В монастыре пустынном близ Кордовы
      Картина есть. Старательной рукой
      Изобразил художник в ней суровый,
      Как пред кумиром мученик святой
      Лежит в цепях и палачи с живого
      Сдирают кожу... Вид картины той,
      Исполненный жестокого искусства,
      Сжимает грудь и возмущает чувство.
      Но в дни тоски, мне все являясь снова,
      Упорно в мысль вторгается она,
      И мука та казнимого святого
      Сегодня мне понятна и родна:
      С моей души совлечены покровы,
      Живая ткань ее обнажена,
      И каждое к ней жизни прикасанье
      Есть злая боль и жгучее терзанье.
      Осень 1870
      * * *
      Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо,
      В полуденных лучах следы недавней стужи
      Дымятся. Теплый ветр повеял нам в лицо
      И морщит на полях синеющие лужи.
      Еще трещит камин, отливами огня
      Минувший тесный мир зимы напоминая,
      Но жаворонок там, над озимью звеня,
      Сегодня возвестил, что жизнь пришла иная.
      И в воздухе звучат слова, не знаю чьи,
      Про счастье, и любовь, и юность, и доверье,
      И громко вторят им бегущие ручьи,
      Колебля тростника желтеющие перья.
      Пускай же, как они по глине и песку
      Растаявших снегов, журча, уносят воды,
      Бесследно унесет души твоей тоску
      Врачующая власть воскреснувшей природы!
      25 декабря 1870
      * * *
      Про подвиг слышал я Кротонского бойца,
      Как, юного взвалив на плечи он тельца,
      Чтоб силу крепких мышц умножить постепенно,
      Вкруг городской стены ходил, под ним
      согбенный,
      И ежедневно труд свой повторял, пока
      Телец тот не дорос до тучного быка.
      В дни юности моей, с судьбой в отважном споре,
      Я, как Милон, взвалил себе на плечи горе,
      Не замечая сам, что бремя тяжело;
      Но с каждым днем оно невидимо росло,
      И голова моя под ним уж поседела,
      Оно же все растет без меры и предела!
      Май 1871
      НА ТЯГЕ
      Сквозит на зареве темнеющих небес
      И мелким предо мной рисуется узором
      В весенние листы едва одетый лес,
      На луг болотистый спускаясь косогором.
      И глушь и тишина. Лишь сонные дрозды
      Как нехотя свое доканчивают пенье;
      От луга всходит пар... мерцающей звезды
      У ног моих в воде явилось отраженье;
      Прохладой дунуло, и прошлогодний лист
      Зашелестел в дубах... Внезапно легкий свист
      Послышался; за ним, отчетисто и внятно,
      Стрелку знакомый хрип раздался троекратно,
      И вальдшнеп протянул - вне выстрела. Другой
      Летит из-за лесу, но длинною дугой
      Опушку обогнул и скрылся. Слух и зренье
      Мои напряжены, и вот через мгновенье,
      Свистя, еще один, в последнем свете дня,
      Чертой трепещущей несется на меня.
      Дыханье притаив, нагнувшись под осиной,
      Я выждал верный миг - вперед на пол-аршина
      Я вскинул - огнь блеснул, по лесу грянул
      гром
      И вальдшнеп падает на землю колесом.
      Удара тяжкого далекие раскаты,
      Слабея, замерли. Спокойствием объятый,
      Вновь дремлет юный лес, и облаком седым
      В недвижном воздухе висит ружейный дым.
      Вот донеслась еще из дальнего болота
      Весенних журавлей ликующая нота
      И стихло все опять - и в глубине ветвей
      Жемчужной дробию защелкал соловей.
      Но отчего же вдруг, мучительно и странно,
      Минувшим на меня повеяло нежданно
      И в этих сумерках, и в этой тишине
      Упреком горестным оно предстало мне?
      Былые радости! Забытые печали!
      Зачем в моей душе вы снова прозвучали
      И снова предо мной, средь явственного сна,
      Мелькнула дней моих погибшая весна?
      Май 1871
      * * *
      То было раннею весной,
      Трава едва всходила,
      Ручьи текли, не парил зной,
      И зелень рощ сквозила;
      Труба пастушья поутру
      Еще не пела звонко,
      И в завитках еще в бору
      Был папоротник тонкий.
      То было раннею весной,
      В тени берез то было,
      Когда с улыбкой предо мной
      Ты очи опустила.
      То на любовь мою в ответ
      Ты опустила вежды
      О жизнь! о лес! о солнца свет!
      О юность! о надежды!
      И плакал я перед тобой,
      На лик твой глядя милый,
      Tо было раннею весной,
      В тени берез то было!
      То было в утро наших лет
      О счастие! о слезы!
      О лес! о жизнь! о солнца свет!
      О свежий дух березы!
      Май 1871
      * * *
      Прозрачных облаков спокойное движенье,
      Как дымкой солнечный перенимая свет,
      То бледным золотом, то мягкой синей тенью
      Окрашивает даль. Нам тихий свой привет
      Шлет осень мирная. Ни резких очертаний,
      Ни ярких красок нет. Землей пережита
      Пора роскошных сил и мощных трепетаний;
      Стремленья улеглись; иная красота
      Сменила прежнюю; ликующего лета
      Лучами сильными уж боле не согрета,
      Природа вся полна последней теплоты;
      Еще вдоль влажных меж красуются цветы,
      А на пустых полях засохшие былины
      Опутывает сеть дрожащей паутины;
      Кружася медленно в безветрии лесном,
      На землю желтый лист спадает за листом;
      Невольно я слежу за ними взором думным,
      И слышится мне в их падении бесшумном:
      - Всему настал покой, прими ж его и ты,
      Певец, державший стяг во имя красоты;
      Проверь, усердно ли ее святое семя
      Ты в борозды бросал, оставленные всеми,
      По совести ль тобой задача свершена
      И жатва дней твоих обильна иль скудна?
      Сентябрь 1874
      * * *
      Земля цвела. В лугу, весной одетом,
      Ручей меж трав катился, молчалив;
      Был тихий час меж сумраком и светом,
      Был легкий сон лесов, полей и нив;
      Не оглашал их соловей приветом;
      Природу всю широко осенив,
      Царил покой; но под безмолвной тенью
      Могучих сил мне чуялось движенье.
      Не шелестя над головой моей,
      В прозрачный мрак деревья улетали;
      Сквозной узор их молодых ветвей,
      Как легкий дым, терялся в горней дали;
      Лесной чебер и полевой шалфей,
      Блестя росой, в траве благоухали,
      И думал я, в померкший глядя свод:
      Куда меня так манит и влечет?
      Проникнут весь блаженством был я новым,
      Исполнен весь неведомых мне сил:
      Чего в житейском натиске суровом
      Не смел я ждать, чего я не просил
      То свершено одним, казалось, словом,
      И мнилось мне, что я лечу без крыл,
      Перехожу, подъят природой всею,
      В один порыв неудержимый с нею!
      Но трезв был ум, и чужд ему восторг,
      Надежды я не знал, ни опасенья...
      Кто ж мощно так от них меня отторг?
      Кто отрешил от тягости хотенья?
      Со злобой дня души постыдный торг
      Стал для меня без смысла и значенья,
      Для всех тревог бесследно умер я
      И ожил вновь в сознанье бытия...
      Тут пронеслось как в листьях дуновенье,
      И как ответ послышалося мне:
      Задачи то старинной разрешенье
      В таинственном ты видишь полусне!
      То творчества с покоем соглашенье,
      То мысли пыл в душевной тишине...
      Лови же миг, пока к нему ты чуток,
      Меж сном и бденьем краток промежуток!
      Май-сентябрь 1875
      * * *
      Во дни минувшие бывало,
      Когда являлася весна,
      Когда природа воскресала
      От продолжительного сна,
      Когда ручьи текли обильно
      И распускалися цветы,
      Младое сердце билось сильно,
      Кипели весело мечты;
      С какою радостию чистой
      Я вновь встречал в бору сыром
      Кувшинчик синий и пушистый
      С его мохнатым стебельком;
      Какими чувствами родными
      Меня манил, как старый друг,
      Звездами полный золотыми
      Еще никем не смятый луг!
      Потом пришла пора иная
      И с каждой новою весной,
      Былое счастье вспоминая,
      Грустней я делался; порой,
      Когда темнели неба своды,
      Едва шептались тростники,
      Звучней ручья катились воды,
      Жужжали поздние жуки,
      Казалось мне, что мне недаром
      Грустить весною суждено,
      Что неожиданным ударом
      Блаженство кончиться должно.
      . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . .
      * * *
      * * *
      Как часто ночью в тишине глубокой
      Меня тревожит тот же дивный сон:
      В туманной мгле стоит дворец высокий
      И длинный ряд дорических колонн,
      Средь диких гор от них ложатся тени,
      К реке ведут широкие ступени.
      И солнце там приветливо не блещет,
      Порой сквозь тучи выглянет луна,
      О влажный брег порой лениво плещет,
      Катяся мимо, сонная волна,
      И истуканов рой на плоской крыше
      Стоит во тьме один другого выше.
      Туда, туда неведомая сила
      Вдоль по реке влечет мою ладью,
      К высоким окнам взор мой пригвоздила,
      Желаньем грудь наполнила мою.
      . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . .
      Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонила
      На темный дол свой животворный взгляд,
      Тогда взойдет огнистое светило,
      В алмазных искрах струи заблестят,
      Проснется замок, позлатятся горы
      И загремят невидимые хоры.
      Я жду, но тщетно грудь моя трепещет,
      Лишь сквозь туман виднеется луна,
      О влажный берег лишь лениво плещет,
      Катяся мимо, сонная волна,
      И истуканов рой на плоской крыше
      Стоит во тьме один другого выше.
      * * *
      ГАРАЛЬД СВЕНГОЛЬМ
      His voice it was deep
      like the wave of the sea.
      Его голос звучал как морская волна,
      Мрачен взор был грозящих очей,
      И была его длань как погибель сильна,
      Сердце зыблемой трости слабей.
      Не в кровавом бою он врагами убит,
      Не грозою повержен он в прах,
      Под могильным холмом он без раны лежит,
      Сам себе разрушитель и враг.
      Струны мощные арфы певец напрягал,
      Струны жизни порвалися в нем,
      И начатую песню Гаральд не скончал,
      И лежит под могильным холмом.
      И сосна там раскинула силу ветвей,
      Словно облик его, хороша,
      И тоскует на ней по ночам соловей,
      Словно песню кончает душа.
      * * *
      В АЛЬБОМ
      Стрелок, на той поляне
      Кто поздно так бежит?
      Что там в ночном тумане
      Клубится и кипит?
      Что значит это пенье,
      И струн в эфире звон,
      И хохот, и смятенье,
      И блеск со всех сторон?
      - Друзья, то вереница
      Волшебниц и сильфид;
      Пред ними их царица
      Воздушная бежит;
      Бежит глухой дорожкой,
      Мелькает вдоль реки,
      Под маленькою ножкой
      Не гнутся стебельки.
      Ей нет красавиц равных,
      Ее чудесен вид,
      И много бардов славных
      Любовью к ней горит;
      Но бойся, путник смелый,
      В ее попасться сеть
      Иль кончик ножки белой
      Нечаянно узреть.
      Когда луна златая
      Глядит в зерцало вод,
      В лучах ее играя,
      Как сон она плывет;
      Наступит ли денница,
      Она спешит уж прочь;
      Пушок - ей колесница,
      Ее отчизна - ночь.
      Лишь в сумерках застанет
      В лесу она стрелка,
      Зовет его и манит
      К себе издалека;
      Скользит над влагой зыбкой
      Среди глухих болот
      И странника с улыбкой
      Над пропастию ждет.
      Сильфид она всех краше,
      Волшебниц всех милей;
      Седые барды наши
      Горят любовью к ней;
      Но бойся, путник смелый,
      В ее попасться сеть
      Иль кончик ножки белой
      Нечаянно узреть.
      * * *
      БАЛЛАДЫ, БЫЛИНЫ, ПРИТЧИ
      ВОЛКИ
      Когда в селах пустеет,
      Смолкнут песни селян
      И седой забелеет
      Над болотом туман,
      Из лесов тихомолком
      По полям волк за волком
      Отправляются все на добычу.
      Семь волков идут смело.
      Впереди их идет
      Волк осьмой, шерсти белой;
      А таинственный ход
      Заключает девятый.
      С окровавленной пятой
      Он за ними идет и хромает.
      Их ничто не пугает.
      На село ли им путь,
      Пес на них и не лает;
      А мужик и дохнуть,
      Видя их, не посмеет:
      Он от страху бледнеет
      И читает тихонько молитву.
      Волки церковь обходят
      Осторожно кругом,
      В двор поповский заходят
      И шевелят хвостом,
      Близ корчмы водят ухом
      И внимают всем слухом,
      Не ведутся ль там грешные речи?
      Их глаза словно свечи,
      Зубы шила острей.
      Ты тринадцать картечей
      Козьей шерстью забей
      И стреляй по ним смело,
      Прежде рухнет волк белый,
      А за ним упадут и другие.
      На селе ж, когда спящих
      Всех разбудит петух,
      Ты увидишь лежащих
      Девять мертвых старух.
      Впереди их седая,
      Позади их хромая,
      Все в крови... с нами сила господня!
      1840-e годы
      * * *
      Где гнутся над омутом лозы,
      Где летнее солнце печет,
      Летают и пляшут стрекозы,
      Веселый ведут хоровод.
      "Дитя, подойди к нам поближе,
      Тебя мы научим летать,
      Дитя, подойди, подойди же,
      Пока не проснулася мать!
      Под нами трепещут былинки,
      Нам так хорошо и тепло,
      У нас бирюзовые спинки,
      А крылышки точно стекло!
      Мы песенок знаем так много,
      Мы так тебя любим давно
      Смотри, какой берег отлогий,
      Какое песчаное дно!"
      1840-е годы
      КУРГАН
      В степи, на равнине открытой,
      Курган одинокий стоит;
      Под ним богатырь знаменитый
      В минувшие веки зарыт.
      В честь витязя тризну свершали,
      Дружина дралася три дня,
      Жрецы ему разом заклали
      Всех жен и любимца коня.
      Когда же его схоронили
      И шум на могиле затих,
      Певцы ему славу сулили,
      На гуслях гремя золотых:
      "О витязь! делами твоими
      Гордится великий народ,
      Твое громоносное имя
      Столетия все перейдет!
      И если курган твой высокий
      Сровнялся бы с полем пустым,
      То слава, разлившись далеко,
      Была бы курганом твоим!"
      И вот миновалися годы,
      Столетия вслед протекли,
      Народы сменили народы,
      Лицо изменилось земли.
      Курган же с высокой главою,
      Где витязь могучий зарыт,
      Еще не сровнялся с землею,
      По-прежнему гордо стоит.
      А витязя славное имя
      До наших времен не дошло...
      Кто был он? венцами какими
      Свое он украсил чело?
      Чью кровь проливал он рекою?
      Какие он жег города?
      И смертью погиб он какою?
      И в землю опущен когда?
      Безмолвен курган одинокий...
      Наездник державный забыт,
      И тризны в пустыне широкой
      Никто уж ему не свершит!
      Лишь мимо кургана мелькает
      Сайгак, через поле скача,
      Иль вдруг на него налетает,
      Крилами треща, саранча.
      Порой журавлиная стая,
      Окончив подоблачный путь,
      К кургану шумит подлетая,
      Садится на нем отдохнуть.
      Тушканчик порою проскачет
      По нем при мерцании дня,
      Иль всадник высоко маячит
      На нем удалого коня;
      А слезы прольют разве тучи,
      Над степью плывя в небесах,
      Да ветер лишь свеет летучий
      С кургана забытого прах...
      1840-е годы
      КНЯЗЬ РОСТИСЛАВ
      Уношу князю Ростиславу
      затвори Днепр темне березе.
      Слово о полку Игореве.
      Князь Ростислав в земле чужой
      Лежит на дне речном,
      Лежит в кольчуге боевой,
      С изломанным мечом.
      Днепра подводные красы
      Лобзаться любят с ним
      И гребнем витязя власы
      Расчесывать златым.
      Его напрасно день и ночь
      Княгиня дома ждет...
      Ладья его умчала прочь
      Назад не принесет!
      В глухом лесу, в земле чужой,
      В реке его приют;
      Ему попы за упокой
      Молитвы не поют;
      Но с ним подводные красы,
      С ним дев веселых рой,
      И чешет витязя власы
      Их гребень золотой.
      Когда же на берег Посвист
      Седые волны мчит,
      В лесу кружится желтый лист,
      Ярясь, Перун гремит,
      Тогда, от сна на дне речном
      Внезапно пробудясь,
      Очами мутными кругом
      Взирает бедный князь.
      Жену младую он зовет
      Увы! его жена,
      Прождав напрасно целый год,
      С другим обручена.
      Зовет к себе и брата он,
      Его обнять бы рад
      Но, сонмом гридней окружен,
      Пирует дома брат.
      Зовет он киевских попов,
      Велит себя отпеть
      Но до отчизны слабый зов
      Не может долететь.
      И он, склонясь на ржавый щит,
      Опять тяжелым сном
      В кругу русалок юных спит
      Один на дне речном...
      1840-е годы
      ВАСИЛИЙ ШИБАНОВ
      Князь Курбский от царского гнева бежал,
      С ним Васька Шибанов, стремянный.
      Дороден был князь. Конь измученный пал.
      Как быть среди ночи туманной?
      Но рабскую верность Шибанов храня,
      Свого отдает воеводе коня:
      "Скачи, князь, до вражьего стану,
      Авось я пешой не отстану".
      И князь доскакал. Под литовским шатром
      Опальный сидит воевода,
      Стоят в изумленье литовцы кругом,
      Без шапок толпятся у входа,
      Всяк русскому витязю честь воздает;
      Недаром дивится литовский народ,
      И ходят их головы кругом:
      "Князь Курбский нам сделался другом".
      Но князя не радует новая честь,
      Исполнен он желчи и злобы;
      Готовится Курбский царю перечесть
      Души оскорбленной зазнобы:
      "Что долго в себе я таю и ношу,
      То все я пространно к царю напишу,
      Скажу напрямик, без изгиба,
      За все его ласки спасибо".