- Землетрясение!
      - Землетрясение!!
      - Землетрясение!!!
      - На улицу!
      - Окна, откройте скорее окна!
      - Да пропустите же!
      За первым толчком последовал еще один. Зазвенело стекло. Откуда-то доносился мощный низкий гул. На меня еще кто-то упал. Зажатый телами, я видел только дверь и размахивающего руками Лумю Копилора, которого не обескуражило даже землетрясение. В руках у Луми появился мегафон. Свет погас, и в тишине раздался многоваттный голос Копилора:
      - Внимание! Толчки сейчас прекратятся, ничего не бойтесь, здание построено давно, еще до реформ.
      Толчки и в самом деле прекратились, а голос Копилора звучал успокаивающе.
      - Будьте патриотами, не жалейте о том, что потеряли то, чего у вас никогда не было. Голосуйте организованно, женщин пропустите вперед. Идите на мой голос.
      Мимо меня, наступая на руки, потянулись к выходу люди. Говорили все почему-то шепотом. Когда зажегся свет, в зале осталось совсем немного народа. Со смущенными смешками проходя мимо невозмутимого вежливого Копилора, каждый опускал свой бюллетень в урну.
      - Судари, за вас я брошу бюллетени сам, - заботливо предложил Лумя, когда мы с Камерзаном проносили мимо него девицу. - Где знахарская, не забыли?
      - Не забыли, - проворчал Камерзан. - Ну жук! Ну ловчила!
      И было непонятно, то ли осуждает он, то ли завидует. Наверное, завидовал.
      В длинном институтском коридоре исчезли висящие под потолком заморские мониторы, остались лишь вбитые в стену ржавые отечественные костыли. Под ногами расползался и таял заморский линолеум.
      Приговор девчушки-знахарки был прост и понятен:
      - Голодный обморок. Сейчас нашатырь, а через полчаса - плотный обед и стакан красного вина. А вам, милейший, - обратилась она к сухонькому старичку в клетчатом костюме, с потерянным видом сидящему в углу на табуретке, - придется еще посидеть.
      Клетчатый старичок обеспокоенно заерзал.
      - Найн сидеть! Никак не можно. Тридцать пять лет тому давно я у вас уже сидеть три год. Мне надо на хаус, а ваш геноссе сказать, что мой хаус и мой страна никогда не существовать. Пфуй!
      Не обращая на него внимания, знахарка занялась нашей девицей, сунула ей под нос ватку с нашатырем, тоже же ваткой протерла виски, заботливо прикрыла грудь простыней. Девица начала оживать, щеки порозовели, она открыла глаза и фыркнула.
      - Может быть, искусственное дыхание? - деловито предложил Камерзан. Я готов сделать, я умею.
      - Доделались! Совсем человека загнали, - грозно рыкнула на него знахарка. - Ну, милая, сосчитай до десяти. Можешь?
      Девица принялась послушно считать. Дверь распахнулась, и в знахарскую стремительно вкатился Лумя Копилор с избирательной урной подмышкой. Клетчатый старикашка обрадованно заблеял.
      - Спиртику мне, спиртику, - скороговоркой проговорил Лумя Копилор, старательно избегая смотреть на суетящегося старикашку. - Такая нагрузка, такая нагрузка... Одну только стопочку, и ладненько будет.
      Не выпуская урну из рук, он открыл стеклянный шкафчик, налил в мензурку спирта, опрокинул в рот, шумно выдохнул, чмокнул знахарку в щеку, от чего та сразу зарделась, и направился к выходу. Старикашка ухватил его за штанину.
      - Айн момент!
      - Не могу, не могу, занят, - бормотал Лумя Копилор, пытаясь высвободить штанину. - Да отпусти ты, я тебя знать не знаю!
      - Как же так! - возмутился старикашка. - Фы меня встречать, мой чемодан носить, я вам валют давать за услуги, а фы меня не знать! Если фы человек честный, фы должен подтвердить, что я существуй, скажите фсем, что это есть нонсенс, и указ ваш басилевс тоже есть нонсенс...
      - Что-о-о?! - страшным голосом спросил Лумя Копилор. - Что ты сказал?
      Старикашка ойкнул и съежился. Пользуясь его замешательством, Лумя вырвал штанину, рявкнул:
      - Сказано - не существуешь, значит, не существуешь! - и хлопнул дверью.
      Старикашка обессиленно вздохнул.
      - Мартышка макакская! Шимпанзанутая! - слабо выругался он. - Я имейт теоретический работ, я предсказывал все, что у фас случиться будет, и я не существуй! Фы только подумайте!
      - Да успокойтесь вы в конце концов! - прикрикнула на него знахарка. Сейчас за вами приедут и объяснят, существуете вы или нет.
      Старикашка в ужасе взвизгнул:
      - Найн приехать! За мной уже один раз приезжать на черный ворона и очень долго все объяснять. Я понял, я все понял! Я не существуй, я не существуй, я не существуй... Я не существуй? - с надеждой спросил он у Камерзана, занятого тем, что заботливо поправлял простыню на девице.
      - Что? А, да, конечно не существуй.
      - Я не существуй?
      - Нет, - сказал я. - Ни капельки.
      - Ну, милая, и как же тебя, бедненькую, зовут? - спросила знахарка у девицы.
      - Да-да, и номер телефона, пожалуйста, - вклинился Камерзан.
      - Вероника, - ответила девица и вдруг, указав пальцем за наши спины, со стоном вновь откинулась на кушетку.
      А потом взвизгнула знахарка и хором выругались мы с Камерзаном.
      Старикашка исчезал на глазах. Он стал вдруг прозрачным, сквозь него видна была обшарпанная стена, заколебался, как марево над раскаленным асфальтом, и пропал. Некоторое время еще была различима оправа очков, повисших в воздухе над табуреткой, чуть ниже - галстучная булавка и запонки, а у самого пола - молнии на башмаках, но скоро исчезли и они. Так что когда в знахарскую вломились двое в белых халатах поверх мундиров и грозно спросили:
      - Где Трах-мать-вашу-бауэр?
      Нам оставалось лишь указать на пустой табурет.
      Строфа 8
      Была тьма, и темной была улица, по которой я бежал.
      Издалека раскатами грома доносился топот подкованных башмаков Дружины. В переулках звучно целовались, кто-то кого-то бил, избиваемый кричал. Били по почкам и по национальному признаку. С треском гнилой мешковины отделялись западные, северные, восточные и южные территории.
      Я бежал по темной улице и одну за другой распахивал и захлопывал двери кинотеатров.
      Я сидел в уютном кресле у камина и одну за другой выкладывал на инкрустированный столик карты, искал потерянную.
      Все было не то, и все было не так. Я этого не хотел.
      Я бежал по темной улице, а "Клюван" был уже высоко и взял курс на дзонг Оплот Нагорный. И я, сидящий в машине, не видел, как бронетранспортеры изродов подъехали к месту недавнего боя и остановились. Из них никто не вышел. А когда тени от холмов достигли разлома, из его глубины выплыло сизое облако, накрыло колышущейся густой пеленой машины и трупы изродов. К утру следы боя исчезли, а с первыми лучами солнца сытое облако медленно сползло обратно в разлом.
      Лишь мой автомат остался ржаветь в бурой, похожей на колючую проволоку, траве.
      Я поворачивал калейдоскоп, а принцесса Вероника, привычно опоив мужа и стражу сонным питьем, надела прозрачный пеньюар, зажгла свечу, поставила ее на край окна в угловой башенке замка Дорвиль и приготовила веревочную лестницу.
      Она не знала, что муж заподозрил неладное, вылил питье собакам, а сам с верными друзьями в ожидании незваного гостя притаился за уступом стены. В самый интересный момент он ворвется в спальню, и мне не останется ничего, как сказать:
      - Ну, здравствуй, дружище.
      Я бежал по темной улице, а бриг "Летящий", потеряв в тайфуне мачты и паруса, выбросился на рифы острова Фео, и никто не добрался до берега.
      Я поворачивал калейдоскоп, и Лумя Копилор принимал поздравления, расправлял на плечах мантию депутата Совета Архонтов и искал в справочнике телефон Сциллы-ламбады, которая, в свою очередь, искала телефон Луми Копилора. Они долго звонили друг другу, но телефоны были заняты.
      ...а на кухне у Вероники сидел несуществующий профессор Трахбауэр и давал интервью. Она поила его кофе, но кофе проливался сквозь несуществующего профессора и лужей собирался на полу. Профессор очень этим смущался и говорил, что тридцать лет назад, когда ему дверью зажимали пальцы, с ним такое уже бывало.
      ...а симпатичная школьница, щедро одарив подружек жевательной резинкой, говорила, что это совсем не больно, только мама предупредила ее, что если она и впредь будет сбивать цену, домой пусть лучше не приходит, потому что ей перед соседями стыдно.
      ...а красавица брюнетка из "Ночных новостей Армагеддона" между сюжетом о сумасшедшем, который отнес всю наличность в банк, и демонстрацией моделей сезона сообщила, что во время землетрясения никто не пострадал, зато остановились все ядерные реакторы, не взлетают ракеты и реактивные самолеты, а из вод Вечного Моря вышел Зверь и прибрежные дзонги уже ведут бои. Управление Неизбежной Победы отправляет на поле брани легионы добровольцев, все члены Союза обнаженной души, тела и мыслей вступили в Когорты Поддержания Боевого Духа и проходят специальное обучение.
      ...а еще шкворчали утюги в квартале закусочных и киосков с бижутерией, и сквозь вопли сладко пахло паленым мясом.
      ...а еще взлетали цены над управляемым базаром с рядами пустых прилавков.
      ...а еще...
      Неужели Варланд прав, и все это мое? Неужели все это - я, и мерзость этого мира лишь оборотная сторона моего бегства в Дремадор? Что же со всем этим делать? Я хотел как лучше, я никого не трогал и не хотел, чтобы трогали меня, вот и все.
      Я бежал из последних сил, а сзади накатывалось, захлестывало, и нигде не было Дома с шелковицей у порога и не шелестели уютно длинные зеленые листья над теплой землей.
      Я распахнул дверь и, споткнувшись, рухнул на колени.
      ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
      Строфа 1
      - Совсем забегался, - сказал дед Порота, помогая мне подняться. - Ну, ничего, там тебя живо приучат к порядку. Не ожидал я от тебя, парень, честно говоря, не ожидал. Я думал, ты так себе шалопут, а ты вон что оказывается. Молодец, хвалю.
      Дед Порота расхаживал по квартире в высоких башмаках, пятнистых штанах военного образца и солдатской нательной рубахе и правил опасную бритву.
      - Вот оно! Началось! - возбужденно говорил он, отрываясь время от времени от своего благородного занятия и размахивая бритвой у меня перед физиономией. - Я всегда знал, всегда верил, что настанет день, когда придется им туго с их новомодными штучками, басилевсами и управляемыми базарами. Вот тогда-то вспомнят они Пороту Тарнада и прибегут на цырлах. Мой час настал, мой!
      В глазах его полыхал огонь сражений, дикая бородища торчала дыбом. Я осторожно вдоль по стеночке пробрался в свою комнату и только там обнаружил, что испачкал рубашку синей краской, которой были закрашены заморские страны на политической карте мира, висящей в коридоре. На Заморье мне, честно говоря, было наплевать, есть оно или нет, мне жарче или холоднее не станет, а вот рубашку жаль.
      В комнате моей что-то неуловимо изменилось, будто побывал там в мое отсутствие кто-то чужой. В воздухе витал легкий запах кожи, гуталина и оружейной смазки, а на письменном столе, точно посередине, лежал серый бумажный прямоугольник с диагональной красной полосой.
      "Басилевс и Управление Неизбежной Победы благодарят за проявленную сознательность и настоящим предписывают добровольцу... явиться с вещами... опоздание и неявка расцениваются как дезертирство... по закону военного времени..."
      Я выпустил бумажку из рук, и она грохнулась на пол как пудовая гиря. Стекла задрожали. В дверь заглянул дед Порота.
      - Фу-у-ух, - облегченно выдохнул он. - Я думал, опять землетрясение. Скверная это штука, терпеть их не могу.
      Он прикрыл было за собой дверь, но снова распахнул и ткнул в мою сторону бритвой:
      - Нет, ты скажи, во времена Крутого Порядка разве были землетрясения? Не было. Потому что - порядок. А сейчас?! А ведь я предупреждал, уж я-то знаю, что говорю. Не впервой это на моей памяти. У атлантов так начиналось, и в Лемурии, сам видел, своими глазами. Раз нет твердой руки, значит разброд и бардак, а где разброд и бардак, там вся грязь наружу прет, голову поднимает, а уж там и до изродов рукой подать. Ну уж тут-то я промаху не дам! Порота Тарнад свое дело знает. Да, все забываю тебе сказать, погорячился я тогда в харчевне старого Клита, ты зла не держи, сам на рожон полез. Такие вот, братец, дела.
      Дед Порота грузно протопал по коридору, зашумела вода в ванной. Я опустился на жалобно скрипнувший диван и, дурак дураком, уставился в стену. Динозавр тихо умирал, девица зазывно улыбалась.
      Такие вот, братец, дела.
      Я ничего не понимал. Ну, хорошо, говорил я себе. Успокойся. Вот ты и узнал, что дед Порота тоже знает дорогу в Дремадор. Ты всегда это подозревал, а теперь узнал точно. Что от этого меняется? Ничего. Твои проблемы остаются только твоими проблемами, и решать их тебе.
      Как же так? - спрашивал я у себя. - Варланд говорил, что все вокруг это я. И я ему поверил. Весь мир вокруг меня - это я. И Порота Тарнад это я. И Камерзан. И Дорофей. И Вероника. И даже Лумя Копилор - это тоже я. Я родился, и родился мир. Я исчезну, и... Я не верил в заморцев, и их больше нет.
      Не так все просто, - возразил я. - Мир вокруг тебя - это ты. Ты выходишь на улицу в хорошем настроении, и все вокруг улыбается. Ты зол - и все готовы ринуться в драку. А потом? Что потом, когда ты сворачиваешь за угол? Они - это ты, но ты уходишь, а они продолжают жить. Но они - это ты!
      - Я всегда знал, что проживу тысячи жизней, но одновременно?! Значит, все знают дорогу в Дремадор, но у каждого Дремадор - свой. И дремадоры эти пересекаются, объединяются, образуют сложнейшее кружево, которое и называется - жизнь.
      Свеча меж двух зеркал. Зажги ее, и вспыхнут миллионы огней, погаси и...
      Я обхватил распухшую голову руками. Так можно сойти с ума, или я уже сошел с ума? Если взглянуть на то, что меня окружает, уже сошел. Сумасшедший бог, который отвечает за все, но не хочет отвечать ни за что? Ничтожный огонек в одном из тысячи зеркал, который хочет лишь одного чтобы не подул ветер и не загасил?
      Кто я? За что отвечаю, а мимо чего могу спокойно пройти, потому что это чужое?
      Я вышел в коридор и позвал деда Пороту, у меня было что спросить. Он не отозвался. В ванной и на кухне его не было, я постучал в его комнату и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Деда Пороты тут тоже не было, зато было много всего другого. Была здесь карта незнакомой местности с воткнутыми в нее черными флажками и огромный ящик с песком для тактических занятий. В углу грудой были свалены какие-то доспехи, мечи, щиты, поножи, топорщились пики и сариосы и что-то еще, названия чему я не знал, а островерхая побитая молью скифская шапка и черная рогатая каска с полуистлевшим ремешком венчали эту груду железного хлама. У стены стоял огромный оружейный шкаф и там жирно поблескивали смазкой пищали, мушкеты, карабины, автоматы и винтовки с лазерными прицелами, а на оцинкованном ящике рядом со шкафом стоял толстенький тупорылый пулемет с заправленной лентой. На другой стене висел большой, в рост, портрет. Дед Порота на портрете был в набедренной повязке из пятнистой шкуры, ликующе орал, запрокинув к небу лицо, и потрясал огромной дубиной. Ногами он попирал изувеченные тела.
      Я вздрогнул и отвернулся.
      За окном слышались командные голоса. Там маршировали по плацу и выполняли упражнения с оружием и без, а за серыми приземистыми бастионами тянулось выжженное солнцем холмистое плато с редкими чахлыми деревцами.
      Я узнал это место: дзонг Оплот Нагорный в ненавистнейшем из миров Дремадора.
      На плечо мне опустилась тяжелая рука.
      - Нравится? - спросил дед Порота.
      Я обернулся и слова застыли у меня на губах. Дед Порота... впрочем, назвать дедом этого гладко выбритого здоровяка никто бы не решился. Десантная камуфла с нашивками легата туго обтягивала могучую грудь. Из-за спины торчали рукоятки клинков в заплечных ножнах. Легат Порога Тарнад.
      Я покосился на портрет, легат довольно ухмыльнулся.
      - Да, - сказал он. - Это тоже я. Где нужна дисциплина и порядок, там появляюсь я.
      Он горделиво выпрямился и выпятил подбородок, а мне расхотелось его спрашивать. Не нравился он мне таким выбритым, подтянутым и холодным. Почудилось мне вдруг, что не в новенькой он десантной форме, а все в той же пятнистой шкуре и с дубиной в руках.
      Легат Тарнад отечески потрепал меня по плечу.
      - Не напрягайся так, - добродушно сказал он. - Отлично тебя понимаю. Молод, горяч, мысли всякие бродят. Это хорошо. А дурь, она в боях быстро обжигается, там рассусоливать некогда. И не заметишь, как мужчиной станешь. Сегодня у тебя последний вечер, напейся, девку какую-нибудь подцепи, чтобы было что вспомнить на марше, а завтра с утра...
      Он метнулся вдруг к ящику с песком, навис над ним, пристально вглядываясь в крохотные домики, пушечки и человечков. Некоторое время он что-то разглядывал, неразборчиво бормоча под нос, скрипел зубами, а когда выпрямился, лицо его было перекошено злобой и вытянулось вперед, став похожим на волчью морду.
      - Так-с, опоздали, - прохрипел он. - Еще раз опоздали... К вечернему землетрясению... Ну-с, господа, пора...
      Он расправил камуфлу, сунув под ремень большие пальцы рук, вскинул голову и, не замечая меня, вышел, чеканя шаг.
      Так идут на параде. Или на эшафот под взглядами врагов, которых презирают.
      Неужели и это тоже я?
      Я заглянул в ящик. Точно такой же был у нас в кабинете по тактике на военной кафедре в университете. Песок и фигурки, сизый дымок с крохотными язычками пламени над искусно сделанными укреплениями, огромный город посередине песчаного острова. Я наклонился ниже, чтобы разглядеть детали. Фигурки двигались! В ближнем ко мне углу ящика из лужицы, окаймляющей песчаный остров, выползали машины, выстраивались клином и двигались, плюясь искорками, на укрепления. Сопротивления они почти не встречали, и к вечернему землетрясению все было кончено.
      Ортострофа 1
      Там, где был штаб, из-под обломков перекрытий и узлов рваной арматуры еще огрызался короткими очередями пулемет; ему вразнобой и негусто вторили развалины казарм и взрывы гранат наносили ущерб разве что наползающим клочьям тумана.
      Группами и поодиночке люди еще пытались как-то организовать оборону, пробиться к ангарам с бронетранспортерами и застывшим на летном пятаке винтокрылам.
      Безумие отчаяния: с начала боя ни одной машине не удалось подняться в воздух, и не перекрестный огонь был помехой. Но люди не верили, что техника, творение их рук и ума, в очередной раз предала их, и бежали, лезли сквозь настильный огонь под защиту мертвой брони.
      Так уж они были устроены, эти люди, надежда покидала их с последним ударом сердца.
      Еще ухала раскатисто под покосившейся аркой складских ворот выкаченная на прямую наводку пушчонка, и заботливо передавались с рук на руки снаряды.
      Еще бросались под гусеницы, обвязавшись гранатами, отчаянные из отчаянных.
      Еще...
      Впрочем, это было уже все равно.
      Тяжелые, матово лоснящиеся черные танки, клином взрезав масло укреплений, расползлись по дзонгу. По-хозяйски неторопливо, уверенные в своей безнаказанности, надвигались на огневые точки, хрипло рявкали, окутывались едким дымом. То, что осталось, основательно перемалывали гусеницы.
      Последней умолкла пушчонка. Расчет накрыло прямым попаданием. Рухнула арка ворот. Хрупнули под траками снарядные ящики, танк развернулся на месте, вминая в землю кровавые ошметки.
      Изроды, не скрываясь, бродили среди дымящихся развалин, делали привычную работу: сноровисто приканчивали раненых ударами клинков в горло, вспарывали животы, за ноги стаскивали трупы в общую кучу, на фоне этой кучи позировали перед объективом. Короткие подкованные сапоги скользили на зыбкой от крови земле.
      Двое в черных мундирах и глубоких касках, нарочито громко топоча, поднялись по ступеням почти не пострадавшего знахарского пункта, скрылись внутри. Третий, с камерой наизготовку, остался внизу. Ждать пришлось недолго. Изнутри послышался шум, крики, что-то с грохотом обрушилось, и на крыльце появились его приятели, волоча девчонку в белом халате. С упрямым лицом, закусив губу, она упиралась обеими ногами и молча отдирала впившуюся ей в запястье когтистую лапу.
      Споткнувшись на высокой ступеньке, изрод ослабил на мгновение хватку, девчонка вырвалась, но кто-то из подоспевших на шум подставил ей ногу, и она ничком рухнула на землю. Заросшие жесткой рыжей шерстью лапы тотчас вцепились в нее.
      Камера тихо жужжала, оператор выполнял свою долю работы - снимал втоптанные в грязь обрывки белого халата, закаченные глаза, разорванный в крике рот, жадно шарящие по телу лапы, оскаленные слюнявые пасти, а когда все закончилось и черные клинки пригвоздили к ступеням растерзанное тело, вынул из камеры кассету и вложил ее в холодеющую испачканную йодом ладошку.
      Как визитную карточку.
      Чтоб не ошиблись те, кто придет сюда позже. Чтоб поняли все так, как надо. И испытали то, что надо. И почувствовали то, что их заставили почувствовать. Это ведь так просто.
      К вечернему землетрясению все было кончено.
      В последний раз рыкнув моторами, замерли танки. Движения изродов, неуловимо стремительные в начале нападения, замедлились, стали угловатыми и неуклюжими и, наконец, словно повинуясь приказу или же просто потеряв интерес к происходящему, с гибелью последнего защитника черные фигуры застыли там, где приказ их застал. Или там, где покинули их силы или иссяк интерес.
      К вечернему землетрясению все было кончено.
      Живых в дзонге не осталось. Неистовая дрожь земли обрушила то, что еще не успело обрушиться, огонь подобрался к складу с горючим, волной пламени захлестнуло летный пятак, но это уже не могло никому повредить. Изроды растворились в клубах тяжелого жирного дыма.
      А земля все билась и билась в ознобе и никак не могла успокоиться, задавшись целью стереть в пыль развалины дзонга. Порывы ветра раздували пламя пожаров, расшвыривали лохмотья огня, и скоро дзонг превратился в огромный погребальный костер.
      Но и этого было мало.
      Прорвало нарывы окрестных гор. Выросли на их вершинах султаны дыма, обрушился град камней на изуродованную землю, и по склонам в облаках пара поползли багровые языки, затопили окопы и противотанковые рвы, играючи слизнули с плаца бронетранспортеры, подмяли выгоревшие остовы бастионов.
      Дзонг исчез. Лава покрыла его.
      Как мазь, которой больной покрывает свои язвы.
      Строфа 2
      Я отшатнулся, едва сдержавшись, чтобы не грохнуть кулаком по этому игрушечному кошмару. На мой зов о помощи никто не откликнулся, квартира была пуста. Я вернулся к ящику. Дымились конусы крохотных гор, багрово светилась между ними, на месте укреплений, распластанная лепешка. Неподалеку, на расстоянии карандаша, были еще укрепления, а дальше были правильной формы разноцветные лоскуты полей, рощ, змейки дорог рассекали поселки, а еще дальше был город, и по улицам сновали машины.
      Бывший Парадизбург, ныне Новый Армагеддон.
      Я узнавал знакомые площади, Институт, помпезную громаду здания Совета Архонтов, нашел проспект Юных Лучников и обшарпанную панельную пятиэтажку. Я нашел даже знакомое окно и склонился ниже, чтобы рассмотреть, что за ним, но в этот момент из среднего подъезда выскочил всклокоченный человечек в испачканной синей краской рубашке, заметался на площадке перед домом, наконец решился, пересею улицу и через сквер с мемориалом Безумству Храбрых направился к центру города.
      Я недоумевал. В этом районе мне решительно нечего было делать и не жил никто из знакомых, но тот, в рубашке, испачканной краской, которой были закрашены заморские страны на политической карте мира, похоже, знал, что делает. На проспекте Благородного Безумия он смешался с толпой пикетчиков и отказников перед зданием Управления Неизбежной Победы, и я потерял его из виду.
      Строфа 3
      Моя знакомая в одном из тех милых суматошных миров, куда теперь мне нет дороги, в таких случаях говорила, нагрузив на себя тюки с мануфактурой: "Ну, и куды бечь?"
      Легат Тарнад прав: напиться в последний вечер, а что будет завтра увидим завтра. Я сунул руку в карман и вынул бумажку с адресом. Почему бы и нет? В конце концов она - тоже мое порождение. Только бы она оказалась дома.
      В городе было неспокойно. Под горящими вполнакала фонарями кучками собирались настороженные взъерошенные люди, вполголоса переговаривались. Повсюду расхаживали деловитые крепкие ребята из Дружины в длинных черных рубахах и с топориками.
      - ...первые десять легионов завтра выходят.
      - Два-три массированных удара по Побережью, и с этой нечистью будет покончено. На плечах врага - в его логово!
      - Семь эскадрилий, и ни один самолет не смог взлететь. Там электроника-то была вся заморская...
      - Ерунда! Не паникуй, у меня зять в летунах, так он рассказывал, что есть у них такие ракеты...
      - Тихо ты! Дружина... Здорово, ребятушки! С дозором обходите?
      - Пошел ты...
      - ...крупу не давали, теща с ночи очередь заняла. Раньше хоть консервы заморские были...
      - Эта война будет другой, не то, что раньше - стенка на стенку и знай сабелькой помахивай...
      - В Старом Порту одного поймали...
      - Не поймали, он в доках укрылся, оттуда не выкуришь...
      - Не один он был, это десант...
      - Все дзонги на побережье уже взяли, а пленки с видеозаписью в город переслали для устрашения. Детей живьем едят, гады!
      - Говорили же старики: видение было. Ходит, значит, баба голая по лугам и лесам и у всех встречных спрашивает...
      - Мальчики рождаются - быть войне...
      - ...мобилизация...
      - ...эвакуация...
      - ...диспозиция...
      - ...дислокация...
      - ...эвакуация... мобилизация... оккупация...
      На темной аллее в сквере у мемориала меня схватили сзади за локти, умело обыскали, сопя и воняя сивухой; спасло выданное накануне орластое с золотом удостоверение. По глазам хлестнул луч фонарика, и знакомый голос из темноты с сожалением произнес:
      - Свой. П-пропустить. П-пусть идет.
      Меня отпустили, больно толкнув напоследок в спину, и я пошел на шум голосов, доносящихся с проспекта Благородного Безумия, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Все происходящее было и неприятно, и страшно, но еще неприятнее и страшнее было осознавать, что причина всего этого, или часть причины - ты сам.
      Перед Управлением Неизбежной Победы, запрудив площадь и проспект, студнем колыхалась толпа, накатывалась на освещенный мертвым светом прожекторов портик, разбивалась о высокие ступени, оставляя на них размахивающих руками лидеров. Меж колоннами метался в депутатской мантии с мегафоном в руках Лумя Копилор. С помощью дюжих ребят в черных рубахах ему удалось отбиться от наседающих, рожденных протоплазмой толпы, лидеров, и он закричал срывающимся фальцетом:
      - Предатели! Вы все предатели! Вы нарушаете указ басилевса и достойны лишь презрения! Я плюю на вас!
      Лумя и в самом деле плюнул в толпу, а потом быстро укрылся за спинами дружинников. Он выкрикивал еще какие-то оскорбления, но и того, что было сказано, хватило. Толпа взвыла, захлестнула ступени. Над головами замелькали топорики. Меня затянуло в самую гущу давки и вертело как щепку в водовороте. Вокруг хрипели, стонали, плакали и орали.
      - Дави черных!
      - Смерть клетчатым!
      - Витус! Сюда, Витус!
      - Ох, батюшки, что же вы...
      - Оружие - народу!
      - Они продались заморцам!
      - Дави-и-и!
      - Витус, Витус!!!
      - Этого хватай, с мегафоном! Дави-и-и...
      В то время как большинство рвалось ко входу в Управление, неподалеку от меня образовался и стал шириться островок оцепенения. Люди там молча и с выражением ужаса на лицах пятились назад, и скоро в центре образовавшегося пустого пространства можно было разглядеть странное заросшее рыжей шерстью существо с собачьей или похожей на собачью мордой. Существо клацало зубами, затравленно озираясь по сторонам и выставив перед собой длинные когтистые лапы. Человеческая одежда болталась на нем, как на вешалке. Люди рядом со мной молчали, но я-то знал, кто это, я видел этих тварей в разрушенных дзонгах и на буром плато. В тишине оглушительно громко прозвучал мой шепот:
      - Изрод.
      Молчание и неподвижность длились еще не больше мгновения, а потом людское море сомкнулось над тварью. Топтали без воплей и молодецкого уханья, молча топтали, на совесть. Задние напирали на передних и не видели, как со стороны улицы Святого Гнева вырулили и остановились несколько грузовиков с пятнистым брезентовым верхом. Из кузовов быстро выскакивали парни в десантных камуфлах, выстроились клином и по команде врезались в толпу, с невероятной быстротой работая дубинками и ножнами со штыками. Мне почудилось, что мелькнули в толпе островерхие шапки, послышался свист сыромятных ремней, а потом плечи и поясницу ожгло огнем, и все лица слились для меня в одно, орущее победный клич над поверженным врагом.
      Потом исчезло и оно. Я обнаружил себя сидящим на тротуаре у стены. Левой рукой я обнимал дымящуюся урну с мусором, а в правой была зажата бумажка с адресом. Мыслей не было никаких. Откуда-то из далекого далека я безучастно наблюдал, как рослые парни в пятнистом гонят по улице рослых парней в черном, какие-то зеленые бьют каких-то клетчатых, а несколько женщин на углу топчут ногами визжавшую собачонку, приговаривая:
      - Собака! Скотина! Из того же племени, на тебе, на, получай...
      Собачонка вырвалась и метнулась в подворотню. Женщины с воплями ринулись следом.
      Господи! Я-то здесь зачем!
      За что меня в этот сумасшедший дом?!
      Я попал сюда случайно и не хочу оставаться. Это не мое, это не может быть моим. Я ошибся, и Варланд ошибся.
      Не мое!!!
      Ешьте вы друг друга поедом, только не трогайте меня, мне нет до вас дела. Жрите, чавкайте, отрыгивайте. Дайте только мне найти мое.
      А мое - это Дом, тихий Дом на окраине поселка и шелест листьев по вечерам, перешептывание звезд и запах ночных фиалок.
      Мое - это глаза Вероники и уютное тепло очага.
      Мое - это когда мне не мешают быть мной.
      Я - единственный здоровый в этом больном мире.
      Я нормален. Разве нет?
      Я встал на ноги, опираясь спиной о стену. Мимо проплыл длинный открытый лимузин. Лумя Копилор, небрежно придерживая баранку, скользнул по мне невидящим взглядом и сказал сидящей рядом Сцилле-ламбаде: