— Кто это? Чего они? -возбужденно спросил сосед. — Друзья твои, да?

— Да... — мрачно процедил Григорий. — Друзья. По переписке.

Он закрыл дверь, вернулся в комнату и долго стоял у окна, глядя в одну точку.

* * *

После обеда к Ивану Сергеевичу, как обычно, прибыли посетители. Они подъехали на серой «Волге», их было двое. Один — моложавый, стильно одетый, со смуглым, как у иностранца, лицом. Второй — попроще, не очень аккуратно постриженный, морщинистый, одетый в плащовую куртку. Щеки у него были дряблыми, голос — хриплым.

Первого звали Николаем, второй был известен под кличкой Сальный. Оба приехали, чтобы утрясти в присутствии Луки очень важный вопрос: взаимодействие милиции и таможенных постов в период проведения операции «Снегопад». Существовала небольшая вероятность, что кого-то из курьеров остановят по дороге. В таком случае обе службы не должны были стесняться друг друга и отпустить посланника, получив положенный гонорар. Потеря одного курьера могла стоить целого состояния, и лучше продумать все заранее.

Гости поднялись по лестнице и, к великому изумлению, наткнулись на участкового, который опечатывал дверь Луки.

— К кому? — спросил участковый. — К Лукову?

— А что такое? — насторожился Сальный.

— В самом деле, командир, — подключился Николай. — Что случилось-то?

— К Лукову, спрашиваю? — раздраженно переспросил капитан.

— Ну, допустим, — осторожно согласился Николай. — А что с ним?

— Уже ничего, — глухо проговорил капитан, залезая в планшетку за блокнотом. — Умер ваш Луков.

— Что?! — одновременно воскликнули посетители.

— Плохо слышите? Вы ему кто? Фамилии ваши? У него родственники есть?

— Постой, постой, капитан, — пробормотал Николай. — Как это — умер? От чего?

— Я ему вскрытия не делал. Говорят, сердечко схватило. Прямо в пивной свалился.

— Ну дела... — покачал головой Сальный.

— Ну, так что? Кто у него родные? — устало переспросил капитан. — Кому сообщать?

— Сообщать? — словно очнулся Сальный. — Не гони лошадей, капитан. Не озадачивайся, сами все сделаем. Где он есть-то?

— Кто, Луков? В горбольнице, в морге. Ну что, сами родным позвоните?

— Все сделаем, не ерошись, капитан.

— Мне что — мне только лучше...

Он удалился неровной походкой вечно спешащего человека. Сальный присел на корточки, достал «беломорину», задумчиво покрутил ее пальцами, покрытыми синими перстнями-наколками. Николай взглянул на него, потом покосился на грязную скамейку и остался стоять.

— Надо людей собирать, Коля, — произнес Сальный. — Сейчас такой компот начнется, хоть за голову хватайся.

Через час с небольшим начали собираться люди. Съезжались в неприметную пельменную на окраине города. Спереди это заведение имело крошечный торговый зал, куда изредка залетал пролетарий-одиночка пропустить полстакана и закусить рыбным бутербродом. Зато сзади располагалось обширное, добротно отделанное помещение со столом и двумя десятками стульев.

На этот раз хозяин сервировал стол только нарзаном и печеньем.

Сначала сходка напоминала простое собрание акционеров. Следовало выбрать нового кассира, а кроме того, каждый из вкладчиков должен был убедиться, что его деньги в порядке.

Но все оказалось сложнее. Поговорив с полчаса, «акционеры» выяснили, что большая часть денег, инвестированных в операцию «Снегопад», находится неизвестно где. К Луке подозрений не было, он их не украл. У него имелось несколько помощников, знавших о движениях финансов, но огромная сумма выпала из поля их зрения. Больше двух с половиной миллиона долларов Лука пристроил где-то сам, не посвящая в эти планы своих людей.

Большинство этих денег были чужими. Кто-то влез в долги, кто-то продал недвижимость — средства собирались в довольно спешном порядке. Теперь их не было.

— Надо сообщать Сударю, — обреченно произнес один из участников сходки.

Все несмело согласились. Хозяин пельменной принес телефон на длинном шнуре.

На том конце провода ответил густой властный бас:

— Слушаю, Сударев.

— Лука вытянулся, — сообщил звонивший. — Денег нет, никто не знает, где они.

Воцарилось напряженное молчание. Собравшиеся со страхом ждали, что он ответит. Сударь молчал почти минуту. Все сидели в абсолютной тишине, не отрывая глаз от звонившего.

— Заберите тело, — раздался наконец густой бас. — Спрячьте где-нибудь до вечера. Как сделаете — сообщите. Все.

Звонивший ничего не понял, но не посмел переспрашивать. Он положил трубку и оглядел собравшихся.

— Срочно пару толковых ребят — в морг. Нужно забрать покойника и сунуть куда-нибудь. В гараж или на дачу — смотрите сами. Как сделаете, доложите. Все.

Никто ничего не понял, но не посмели переспрашивать.

* * *

Прошло уже два дня, а Григорий так ничего и не придумал, что делать. Он стал хмур и неразговорчив. Новый водитель, поставленный взамен подраненного Семеныча, решил, что доктор в бригаде угрюмый и злой.

Алька тоже заметила перемены, однако в душу не лезла.

Григорий искал для себя нужный вариант действий. Вариантов оказалось совсем мало, и ни один из них не был достаточно хорош.

Пойти в милицию? Но милиция приедет и уедет, а Гриша останется на том же месте. Даже если представить невозможное — что тех двоих посадят, — все равно покоя уже не будет. Вместо двоих придут еще двое. И отыграются...

Можно было бросить клич и собрать ребят из парашютной секции. Половина из них служила в десантуре, разговаривать по душам умеют. Но не хотел Гриша кого-то втягивать в свои проблемы. Ведь друзьям это тоже может откликнуться не лучшим образом.

Грише нужен был совет. Ему не хватало специфического жизненного опыта, которого в «Скорой помощи» не наберешься. Ничего не оставалось, как дождаться свободного дня и отправиться к человеку, которого он считал опытным.

Человека звали Вальком Толстопятовым, и жил он в новой восьмиэтажке вместе с женой Ритой.

Лет пять назад все трое были добрыми приятелями, вместе ездили на пикники, вместе ходили на концерты и вместе же иногда напивались до чертиков по разным поводам и в разных компаниях.

Ритка металась между двумя хорошими парнями и не знала, кого выбрать: загадочного и ироничного студента Гришу или простого, как доска, развеселого Валька. Первый вел книжно-библиотечный образ жизни, много думал о будущем и мало — о настоящем. Второй же был до предела рационален. Закончив торговый техникум, сразу устроился завхозом в какую-то жилконтору, где начал благополучно наращивать жир. Двух лет ему хватило, чтобы взять от должности все, что можно, и уйти в свободное плавание.

По мере того как Гриша отягощал себя абстрактными знаниями, а Валек копил начальный капитал и обрастал нужными знакомствами, совместные пирушки случались все реже. Рите пора было определяться, поскольку взрослая жизнь брала свое.

Она выбрала Валька, который к тому времени научился зарабатывать не только на хлеб, но и на икру. Чем он зарабатывал, Гриша так и не смог постичь. Валек вечно возился с какими-то мешками, коробками, консервами, рулонами рубероида и промасленными пакетами. Непонятно было, как ему удается перерабатывать это в наличные.

Процесс самоопределения Ритки прошел для Гриши безболезненно. Была хорошая свадьба, где все трое, как всегда, много смеялись, танцевали и пили. Никакой ревности, обиды, никаких драматических событий не произошло, да и не могло произойти.

И все-таки дружба пошла на убыль. Каждый выбрал свою дорогу. Валек все больше стал превращаться в осторожного расчетливого купчишку, Рита в этом деле оказалась прекрасной ученицей. Очень быстро она научилась смотреть искоса, переспрашивать недоверчиво и умножать в уме.

Более того, оба не воспринимали всерьез путь, избранный Григорием для себя. Всем приходилось бывать в больницах, дарить врачам коньяк и конфеты. Валек предрек, что и Гриша станет подбирателем скромных презентов, не заработав ни денег, ни положения. Другое дело, если бы он стал, например, дантистом...

...Дверь открыла Ритка. Несразу, сначала дважды переспросила, кто там. Увидев Гришу, удивленно улыбнулась:

— О, привет! А Вальки нет, пошел в гараж за машиной. Мы сейчас уезжаем.

Она грызла семечки, бросая на Григория любопытные взгляды исподлобья. Словно гадала, зачем он мог прийти. Вид у того был не радостный, стало быть, не счастьем делиться пришел.

— Я его подожду, хорошо?

— Давай проходи.

Она первая вошла на кухню, поддела ногой и вытащила из-под стола табуретку. Сама села у окна с клочком газеты, на котором чернела шелуха от семечек.

— Как дела? Семечек хочешь?

— Спасибо, я сыт.

— Ты все там же, в больнице? Деньги платят?

— Когда как, — пожал плечами Гриша. Ему неинтересно было об этом разговаривать. Он смотрел на Риту и отмечал новые перемены. Веселая подвижная девочка в короткий срок превратилась в тяжеловатую торговку с подозрительными быстрыми глазами. Первый вопрос про дела, второй — про деньги. Григорий попробовал представить, о чем пошел бы разговор пять лет назад. Но быстро понял, что все старое необратимо ушло.

— Ты не женился еще? — поинтересовалась Рита.

— Если б женился, позвал бы, — усмехнулся Гриша.

— А чего? У тебя ж была девчонка. Оля, кажется...

— Оксана. Она учится в Москве, ей не до женитьбы. Успеем, короче.

Щелкнул замок, в квартиру влетел наконец Валька.

— О, наше светило явилось! — воскликнул он и тут же переключился на супругу: — Ты еще сидишь? Одевайся быстро, люди ведь ждут!

Ритка поднялась, ушла в комнату.

— Извини, Гриша, уезжаем, — проговорил Валек, перетаскивая в прихожую какие-то тюки из кладовки. — Поможешь донести до лифта? Ты чего пришел, хотел чего-то?

— Да, хотел поговорить, — сказал Гриша, не понимая, чем Валек занят больше — гостем или тюками.

— Чего у тебя?

— Валек, я влетел на деньги. Поцарапал чужой «Опель», теперь требуют оплатить всю машину.

— Так, и что? — Валек даже остановился и посмотрел с опасением — не попросит ли Гриша взаймы.

— Да ничего... Хотел спросить, как поступать мне. Ты с разным народом знаешься и... Ну, в общем, что может быть теперь? Что делать?

— Ну, наверно, надо платить. А дорогая машина?

— Не очень, но просят за нее дорого. А платить мне нечем, ты знаешь.

— Тут надо думать, Гриша. Выкручиваться как-то. Если долгов навешали, лучше не шутить. Ну что, поможешь донести?

Григорий вздохнул с досадой, подхватил пару тюков и вынес в коридор. Валек начал закидывать их в лифт. Потом пришлось внизу переносить их из лифта в машину. Ритка, уже одетая, сидела на переднем сиденье и мусолила свои семечки, независимо поглядывая по сторонам.

— Гриша, извини, надо ехать, — проговорил Валек, плюхаясь за руль. — Опаздываем. Заходи, пивка попьем.

— Да какое, к черту, пивко... — простонал Григорий, но его уже никто не слышал.

Он проводил взглядом машину и направился к остановке. «Нам отказали в помощи, нас не угостили даже чаем, с нами отказались разговаривать, — подвел он итог. — Что ж, пить здесь пивко мне уже не хочется».

Он медленно пошел к остановке; Люди струились по тротуару, глядя исключительно в себя. Ветер бил и рвал их, снежные крупинки отскакивали от кожи, но они шли — неумолимо и однообразно, как заколдованные бронзовые статуи.

Григорий подумал, что с каждым годом люди становятся все тверже. Случайное прикосновение в толпе — как удар камнем о камень. Он и сам превратился в ходячую статую, никому не интересную. И никто, кроме него, не знал, что под бронзовой оболочкой разъедает нутро ядовитая кислота.

* * *

В пятницу вечером Кича и Ганс, как водилось, заехали к Мустафе. Он жил в собственном двухэтажном особнячке, который поставил назло общественному мнению в многоэтажном квартале недалеко от центра. Умные люди не советовали этого делать. Дескать, случись что в стране, и народный гнев обрушится из серых пятиэтажек на этот симпатичный дом из красного кирпича. Но Мустафа никого не послушал. Одни говорили — дурак, другие — смелый мужик.

Мустафа любил принимать гостей в своем роскошном жилище, однако дела предпочитал решать в гараже, пристроенном сзади. Кича и Ганс по своему рангу в число гостей никогда не попадали, поэтому ничего, кроме гаража, почти никогда не видели.

Гансу не нравились эти поездки к Мустафе. Обычно они с Кичей подолгу обговаривали вполголоса какие-то свои дела, шелестели деньгами, пахнущими бензином, шашлыками, кожей, духами и еще чем-то, а он стоял, водя взглядом по голым кирпичным стенам.

Не совсем голым. Давным-давно кто-то прицепил на них два ярких плаката. На одном какой-то забытый рок-певец истязал микрофон с таким перекошенным лицом, будто ему в зад сунули горячий паяльник. Второй был попроще. Хорошенькая девочка посреди огромного поля подбрасывала в небо букет. Цветы разлетались широким веером, внизу было написано: «Спасибо тебе, мир!»

Гансу ничего не оставалось, как смотреть на эти плакаты. Хотя он уже знал их наизусть — каждый цветочек у ног девочки, каждую родинку на лице певца. Больше смотреть было не на что.

Иногда он, правда, поглядывал на пыльный «Мустанг», стоящий здесь без движения уже, наверно, несколько лет. Мустафа почему-то совсем не использовал его, предпочитая черную «девяностодевятку» с треснувшим лобовым стеклом.

С «Мустанга» мысли Ганса перекинулись на его будущую машину. Если удастся окучить доктора по-быстрому, то уже скоро он сядет за руль джипа. Сколько, интересно, денег получится выжать, какой процент возьмет себе Кича? Ганса смущало, что он никогда не доставал деньги сам — ему все время давали их как зарплату.

Формально это и была зарплата. Два раза в месяц Ганс приезжал на небольшую автостоянку, где вечно хмурый хозяин выносил ему деньги, завернутые в газету. Все было как бы по закону. Ганс числился здесь начальником охраны. Кича пожертвовал ему эту скромную долю, поскольку серьезного дохода стоянка не давала ни хозяевам, ни «крыше».

— С грачей деньги пока не собрали, они неделю уже не работают, — слышалось бормотание Кичи. — Мини-рынок новый сегодня смотрели. Там пока никто не объявился, но половина палаток — филиалы. Завтра пустим молодняк по лоткам, поглядим, что получится. «Эльдорадо» ничего не заплатило и, наверно, не будет. Они вроде закрываются...

— Пусть платят — потом закрываются, — отвечал Мустафа. — Иначе мы их так закроем... Что с академиком?

— Ребята договорились полякам его продать.

— А немцы?

— Немцы боятся делать по-черному. Они хотят провести это через кадровое агентство, больше на налогах потеряем.

— Хорошо, действуйте сами. Но, если прогадаете, пожалеешь. А что там с авторынком?

— Просят подождать еще недельку. Предлагали машинами расплатиться, но на кой хрен мне ихние гнилухи?

— Все правильно, выжимай наличку. Седого держи пока в гараже, а то они год не раскачаются.

— Короче, одни должники кругом, — подвел итог Кича. — Вон даже у Ганса должник образовался. Ганс, услышав свое имя, посмотрел на обоих.

— Что такое? — заинтересовался Мустафа.

— Так, хреновня, в общем. «Опель» ему чуть покопали.

—Кто?

— Да никто. Доктор с чумовоза.

— И что с него можно снять?

— Не волнуйся, спросим по полной программе. Мужик живет один в квартире, она ему великовата. Мы уже все за ним проверили, никто за него не подпишется. Будем брать, короче.

— От меня надо чего?

— Ничего не надо, Мустафа, сообразим сами — дело не хитрое.

— Ну, работайте. Так, а что с пивзаводом?..

Ганс снова выключился из разговора. Впрочем, он в нем и не участвовал.

Он смотрел на Мустафу и пытался найти ответ: что в этом мужике особенного, почему он может решать и указывать? Он не умнее Кичи, не намного сильнее его, Ганса. Взять пару таких же ребят — и Мустафа ляжет в три удара. Но до сих пор никто этого не сделал и не сделает — почему?

Знакомых в городе у него побольше, это да. Связи. Ну, возраст. Но это все дело наживное. Так почему один наживает, а второй — нет?

Мустафе было уже за сорок. Он был крупным, на первый взгляд медлительным человеком. Ходил всегда в спортивном костюме или короткой куртке. И обязательно — в любое время года — белые кроссовки. Люди со стороны втихаря называли его Белая Тапочка.

Голова у него была большая и почти лысая. Смуглое азиатское лицо — все в тонких длинных морщинах, словно поделено на дольки. Шрамы — память о боксерском прошлом. Он был в зоне всего один раз, по каким-то экономическим делам, но никогда не считал это за доблесть и без нужды не поминал. Мустафа держал целый район — от речного вокзала до Семеновского оврага. При этом ничем особенным, как считал Ганс, из числа других не выделялся.

Он помнил, как его впервые представили. Это случилось вскоре после разговора в сауне. «Тебя хочет посмотреть Мустафа», — сказал кто-то из бригадиров. Ганс весь затрепетал — известный и авторитетный человек им интересовался. Он, правда, не знал, как именно Мустафа собирается его «смотреть».

Ганс готовился к встрече, обдумывал, что и как говорить, как держаться, чтоб не разочаровать. Ничего из придуманного ему не понадобилось.

Они даже не поговорили толком. Встреча состоялась на даче, Мустафа задал пару вопросов, затем кинул кожаные перчатки для рукопашного боя и вывел во дворик. Ганс выкладывался до предела, уворачиваясь и защищаясь — нападать он не смел. В результате Мустафа все-таки свалил его, хоть и сам тяжело дышал.

Он был когда-то хорошим боксером. Он бил Ганса и при этом говорил ему: «Вот так, малыш, у нас дела делаются. Все жестко и по-серьезному. Привыкай, малыш. Учись держать удар».

Сгоряча Ганс решил было, что отныне его будут бить всегда. Пока не научится. Но Мустафа говорил про другое. Это был его стиль — жесткий, безжалостный. Ганс не испытал его на себе, поскольку работал только под Кичей, но слышал много историй про Мустафу, рассказанных другими ребятами. Разговор подходил к концу.

— А квартирка хорошая у того доктора? — снова вспомнил Мустафа.

— Нормальная, — пожал плечами Кича.

— Может, я ее и прикуплю? — вслух подумал Мустафа. — Не помешает, а?

— А что? Можно. Тем более брать будем задешево, — Кича переглянулся с Гансом и рассмеялся.

— Ну, ладно... Как поедете, прихватите с собой Грузилу. Пусть поглядит, что за берлога.

На обратной дороге Ганс был угрюм. Ему не нравилось, что на его личной проблеме хотят поиметь свое уже двое. Он, правда, подзабыл, что без этих двоих он вообще не смог бы решить проблему в свою пользу.

Но все равно, Ганс уже перестал быть новичком, благодарным за жалкие подачки. Он хотел работать на одного себя, он видел, какие деньги вертятся вокруг. Он замечал, что любую добычу рвут на куски другие люди, едва только она повернется слабой стороной.

Он хотел получить наконец большой кусок, а не огрызок.

* * *

Поздним вечером возле «Золотого родника» остановились две машины. Небо было совершенно черным, лил холодный дождь. По тротуарам бежали ручейки, шевеля озябшие прошлогодние листья.

Из первой машины выбрался массивный человек в черном плаще. Он забежал по ступеням под козырек, нажал кнопку звонка.

— К кому? — спросил охранник через переговорное устройство.

— Нужен Андрей Андреевич, — ответил гость.

— Сейчас будет...

Дверь открылась, на крыльце показался смуглый молодой человек в белом халате.

— Мы звонили, — вежливо напомнил визитер.

— Я помню, — кивнул Донской. — Сейчас откроются ворота, завозите во дворик. Вам покажут, куда нести больного.

Гость тихо хмыкнул. Назвать Лукова «больной» не решился бы ни один оптимист.

— Там, в машине, хозяин, — прибавил он. — Хотел поговорить.

— Милости прошу.

Человек в плаще трусцой вернулся к машине, открыл заднюю дверь, одновременно разворачивая зонт. На мокрый тротуар неторопливо выбрался Сударев, кутаясь в пальто и с неприязнью поглядывая по сторонам.

— Погодка...

Человек в плаще проводил его до крыльца, тщательно следя, чтобы зонт находился точно над головой хозяина. Сударев вошел в вестибюль клиники, после чего провожатый отправился командовать выгрузкой тела.

— Здравствуй, Андрей Андреевич, — покровительственно проговорил гость, протягивая руку. — Опять я к тебе.

— Всегда рад, Борис Васильевич, — сдержанно ответил Донской. — Чем могу помочь?

— А все тем же, — бас звучно отражался от стен пустого холла. — Человечка тебе привез на поправку.

— Никак заболел кто из ваших?

— Да вроде того. Сердечный приступ, еще утром... Кстати, не опоздали мы?

— Нет. Если утром, то нет.

Вошла высокая девушка в голубом халате с алым крестиком на коротком рукаве, поставила поднос с чаем и печеньем. Сударев проводил ее взглядом.

— Хороших цыпок ты набрал себе, Андреич.

— Не ради себя, а ради пациентов, Борис Васильевич.

— Да мне-то что? Если деньги есть, кого угодно можно набрать. Мне-то уже годы не позволяют... — он кисло улыбнулся и украдкой оглядел Донского с ног до головы.

Тот сидел в кресле расслабившись. Поза свободная, но не чрезмерно. Он напоминал спортсмена, отдыхающего между тренировками. Спокойный внимательный взгляд, красивые, в меру крупные руки, осанка, заметная даже в глубоком кресле. Сударев в очередной раз подумал, что Донской совсем не похож на врача в привычном представлении.

— Ну да ладно... — произнес он. — О деньгах я и собирался поговорить.

— Внимательно слушаю.

— Ты помнишь, за сколько ты в прошлый раз человечка мне подлатал?

— Помню. Четыре с половиной миллиона.

— Вот-вот. Но у того весь живот был разворочен, и голова — навылет. А этот — почти как новый. Нельзя ли подешевле?

— Разумеется, можно. Тот был чужим, да к тому же иностранцем, а для них особый тариф.

— Та-ак. А для своих?

— Для своих — обычно два, три.

— Дорого, — покачал головой Сударев, и даже его бас прозвучал приглушенно. — Игра свеч не стоит. А еще дешевле можешь?

— Я ведь уже объяснял, Борис Васильевич. Два миллиона долларов стоит полный ремонт. Это не мой каприз, это цена нашего труда и материала. Можно и дешевле, но результат...

— Мне только один результат нужен, Андреич, — проговорил Сударев, кроша пальцами печенье. — Чтоб человечек заговорил. Вот и все, понимаешь?

— Ну... Думаю, заговорить он сможет. Но разговор будет совсем коротким — если задешево.

— Ничего, он свое уже и пожил, и поговорил. Пускай только шепнет мне пару слов, а там уж — царство ему небесное...

Донской помолчал, барабаня пальцами по столу:

— Пятьсот тысяч вас устроит?

— Дорого, — вздохнул Сударев. — А куда денешься? Ладно, по рукам, Андреич. Слушай, а дешевле уже никак, да?

Донской с улыбкой покачал головой:

— Пятьсот тысяч — столько стоит минимальный набор материалов и препаратов. Нам с этого останется медный грошик да копеечка.

— Да верю, верю... — отмахнулся Сударев — И, конечно, предоплата?

— Обязательно. Пропустите тысяч двадцать-тридцать через банк, остальное — наличными. Без обид, Борис Васильевич?

—Да какие обиды... Я и так у тебя кругом в долгу.

— Не преувеличивайте, — с улыбкой покачал головой Донской. — Вы свои долги оплачиваете очень аккуратно. Никаких претензий.

Сударев поднялся, выпил стоя чашку остывшего чая, вытер пот со лба. Донской тоже встал, готовясь проводить гостя.

— Деньги будут завтра, — сказал Сударев. — Самое позднее — вечером.

— И документы на больного. Все, что соберете, — от паспорта до трудовой книжки. И медкарту, обязательно.

— Да какая у него трудовая книжка! — рассмеялся Сударев, направляясь к выходу, где его ждал адъютант с зонтом наготове.

У двери он остановился, словно в раздумье. Затем приблизился к Донскому и заговорил тихо, чтоб не слышал охранник.

— А все-таки не пойму я, Андреич, твоих раскладов. Как ты это делаешь? Я же тебе натуральный трупешник привез, как ты его расщекочешь?

— Ну-у... — Донской опустил глаза.

— Ладно, молчи, молчи... Знаю, что секрет. Просто не по себе от этого становится.

— Да нет, Борис Васильевич, тут никакой мистики. Метод глубокой реанимации, очень дорогая и сложная технология. Замена омертвевших клеток живыми, искусственное омоложение тканей...

— Красиво поешь, — усмехнулся гость. — Да только врешь, как пить дать. Ничего, я не в обиде. У каждого свои секреты. Я только об одном прошу. Если случится, что помру своей смертью и меня к тебе привезут, — не позволяй им этого делать. Не хочу. Жутко мне от таких фокусов.

— Почему вы думаете, что я вру? — вежливо улыбнулся Донской.

— Тебе еще объяснять? Да если бы такая технология была — пусть дорогая, сложная, — все равно на каждом углу кооператив бы открылся. Я бы сам открыл — «Улыбнись, покойник» называется.

— На каждом углу — вряд ли. У нас очень хорошие врачи и очень дорогая аппаратура. Профессионализм — редкость, Борис Васильевич. На каждый кооператив не напасешься.

— Может, и так, — пожал плечами Сударев, запахнув пальто. — Ну, счастливо оставаться. Присматривай за Лукой... за пациентом. Он мне ох как дорого обходится.

— До свидания, Борис Васильевич.

* * *

Ганс и Кича хоть и обещали вскорости навестить, но в ближайшие четыре дня так и не появились. Григорий немного успокоился. Возможно, надеялся он, ему простили вмятину на машине, место которой и так на свалке.

Поэтому он так и не собрался пойти за советом к более серьезным людям, чем Валька Толстопятов. Такие люди, конечно, были в числе его прежних пациентов. Кого-то он, бывало, вытаскивал из покореженной иномарки, кому-то обрабатывал входные и выходные пулевые отверстия в трясущемся «рафи-ке», бешено мчащемся в больницу.

Очень часто его благодарили и предлагали обращаться за помощью. Григорий говорил «да, конечно», но никакой помощи не просил. Он считал этих людей бесконечно далекими от себя и сомневался, что кого-то могут взволновать его беды. Кроме того, он не был уверен, что его запомнили. В крови и горячке все братаются и предлагают вечную дружбу, однако затем цена этих клятв неумолимо падает.

Отпущенная неделя уже истекала, и тут наконец грянул гром.

Григория подстерегли поздно вечером на выходе из подстанции, когда он собирался домой. Он вышел на крыльцо, расправил зонт и вдруг услышал знакомый голос:

— Эй, Пилюлькин!

«Опель» стоял под фонарем во дворике, заехав под «кирпич». Ганс копался в моторе, Кича сидел на корточках рядом и курил.

— Ну, подходи, что ли, — позвал Кича. Григорий почувствовал, как к нему возвращается то состояние безысходной беды, от которого он, казалось бы, избавился. Это произошло сразу, без перехода. Словно было солнце — и вот его закрыла туча.

Он повернулся, медленно, не теряя достоинства, подошел. Кича легко поднялся, усмехаясь, протянул руку.

— Вот видишь, бричку сломали, пока к тебе ехали. Ну, как дела? Документы начал оформлять? Григорий выдержал паузу в несколько секунд.

— Какие документы? — спросил он. С лица Кичи быстренько сошла ухмылка, он взглянул на Григория, как на клятвопреступника.

— Ты что, дурак?! Документы — на квартиру! Ты начал продавать? Ты покупателя хоть нашел? Нашел, я спрашиваю?!

— Нет, — язык так и просился добавить «еще», но Григорий сдержался.

— Ну ты смешной парень, честное слово! У тебя точно позднее зажигание, — Кича взглянул на Ганса, деля свое возмущение. Тот распрямился, подошел на пару шагов, вытирая черные руки тряпкой. Он смотрел на Григория молча и неподвижно, даже не моргал.

— Ты думаешь, мы тут шутки с тобой шутим? — Кича вдруг резко двумя пальцами поддел Гришу за подбородок, заставив голову дернуться. — Мы уже с людьми договорились, уже все расклады подписали, а ты, оказывается, только телишься.

Ганс пока молчал. Время Ганса не пришло.

У Григория в душе слабо шевелилась надежда, что сейчас на крыльцо выйдут ребята из сменившихся бригад. Хотя бы человека три. Станут ли они ввязываться? С первого взгляда ясно, что за люди ступили на эту землю. Прогонишь двоих — завтра придут десять.

Григорий готовился, что вот-вот его начнут бить. Сопротивляться бесполезно по многим причинам. Ганс лет на пять моложе его и наверняка сильнее, а кроме того, умеет бить профессионально. Но у Кичи были другие планы. Сегодня он только намекал на возможность воздействия болью. Он двигался к главному постепенно, понимая, что нельзя доводить жертву до полного озлобления. Обязательно, пока возможно, нужно оставлять просвет для мысли — а стоит ли идти на крайние меры?

— Ну все, хватит, — сказал он. — Мы и так время потеряли. Сейчас садишься с нами и едешь. Ганс, готова машина?

— Еще десять минут, — ответил Ганс, снова залезая под капот.

— Да брось ее, поехали на такси!

— Не, я быстро... — он вдруг высунулся из-за крышки Капота, посмотрел на Кичу и тихо сказал: — Бирку не забудь.

Тот кивнул.

— Кстати, паспорт с собой носишь? — спросил он Григория.

— А что?

— Ты мне не чтокай! — Кича энергично подвинулся на Гришу грудью. — Носишь?

— Ношу.

— Покажи.

Григорий вытащил паспорт, покрутил в руке.

— А ну... — неуловимым движением Кича выхватил книжечку, раскрыл на первой странице, потом перелистнул. Гриша слишком поздно подумал, что давать ему в руки паспорт не следовало. Эта книжечка в некоторых обстоятельствах способна полностью подменить человека.

— Значит, так, — проговорил Кича, глядя на Гришу исподлобья. — Ксива пока остается у меня. Документы оформлять будем вместе. И смотри...

В этот момент за воротами скрипнули тормоза. К зданию подъехал милицейский ГАЗ-"будка", двое патрульных вывели из фургона полуодетого гражданина с разбитым в кровь лицом. Не торопясь, они повели его к крыльцу.

Это был шанс. Гриша точно знал — если паспорт будет у них, они получат полную власть над хозяином. Вернее — над его имуществом. Вплоть до того, что человека могут посадить на иглу или даже убить, а квартиру благополучно продать.