Тварь непобедимая

Григорий попытался вернуть деньги, но собеседник демонстративно спрятал руки за спиной. Разговор непозволительно затягивался.

— Не обольщайтесь, — парень едва заметно улыбнулся. — Он уже безнадежен. А если и случится чудо, то он с вашей медициной и со своей расплющенной головой останется полудурком. Послушайте, доктор, мы везем его в «Золотой родник», слышали про такое?

— Слышал, — Григорий остановился. «Золотым родником» называли частную клинику, открывшуюся в городском районе Золотые Родники. Григорий знал только, что там за сумасшедшие деньги людям делают какие-то немыслимые операции, и вроде бы иногда успешно.

— Так вот, мы забираем его туда. И не надо, пожалуйста, спорить.

— Дай ему еще, — бесцеремонно посоветовали из-за спины.

Парень снова улыбнулся и вложил в ладонь Грише еще одну такую же бумажку.

Носилки все еще стояли на колесиках рядом с «рафиком». Алька, не дожидаясь указаний, снова начала качать пациенту сердце — время стремительно уходило. Девчонка стояла рядом, молчала и гладила руку, свесившуюся с носилок.

— Я слышал про «Золотой родник», — произнес Григорий, в душе которого начало тлеть сомнение. — Но, поймите, реанимация везде одна и та же. Ехать туда — терять время, которого и так уже нет.

— Не беспокойтесь ни о чем. Я ведь тоже призываю не терять времени.

— Да, но... Уже готова аппаратура, там ждут. И вообще, это подсудное дело.

— Там не расстроятся, если останутся без больного. А насчет подсудности... Ну, можете сказать, что я вам угрожал, — парень улыбнулся и изобразил пальцами, что стреляет в Григория из пистолета. — Хотя говорить вам ничего не придется. Обещаю.

Гриша в нерешительности мял в ладони доллары. Он бы отказался, он бы слушать никого не стал... Но из памяти поднялось перекошенное лицо Ганса, требующего оплаты за помятый «Опель». У Григория до сего момента таких денег не было.

— Ну все, договорились, — с облегчением произнес парень, воспользовавшись настроением Григория. — Ребята, тащите в машину...

Григорий вдруг увидел, как из тела пациента бесцеремонно выдергивают иглу капельницы.

— Стоп, перестаньте! — воскликнули они одновременно с Алькой. — Если не знаете — не лезьте. Мы сами его довезем, показывайте дорогу.

Парни в нерешительности переглянулись.

— Ну пусть, — сказал один. — Нам же лучше — салон кровью не пачкать.

— Алька, — проговорил Гриша, несмело посмотрев ей в глаза, — может, они правы?

— Делай как знаешь, Гриша, — ответила она. — Я тебе доверяю.

— Значит, едем. Только сделай ему интубацию, пока не тронулись.

— Один пусть будет с нами, — звонко приказала Алина. — Мне нужен помощник.

Григорий взглянул на безжизненное тело на носилках. Ему уже казалось, что он зря остановился, зря затеял разговор с этими странными незнакомцами. Видимо, надежды уже никакой. Но, может, они знают, что делают?

— Поехали, — сказал он.

Снова «рафик» выехал на ночную улицу. Было слышно, как сзади Алька обучает добровольца-помощника.

— ...Вот это — подушка АМБУ для искусственной вентиляции легких. Нужно вот так нажать два раза, потом ждать, пока я качаю сердце. Потом, по команде, снова нажать...

— И все руками? — удивлялся парень. — Я думал, тут кнопочки-лампочки...

— Здесь вам не Америка...

Григорий вел машину, глядя в корму каплеобразного минивэна, на котором прибыли незнакомцы. Дежурство выдалось замысловатым. Сначала жуткая авария на бульваре, потом стычка с «быкообразными» на перекрестке, а теперь еще эти похитители трупов. И все в один вечер.

Они остановились возле уютного особнячка, окруженного кирпичным забором. Их уже ждали — на крыльце стоял под фонарем охранник в форме. Один из парней побежал к нему.

— Нужен Донской. Андрей Андреевич.

— Сейчас, сейчас...

На крыльце появился худощавый черноволосый мужчина примерно одного с Григорием возраста. Лицо было плохо различимо сквозь метель, Гриша заметил только, что в его чертах есть что-то южное, контрастное, тщательно прорисованное природой. Под халатом виднелась белоснежная рубашка и галстук.

Он подошел. Поглядел на «рафик», чуть нахмурился.

— А это зачем? Говорили же, без посторонних.

— Они сами напросились, — ответил кто-то из парней. — Сказали, будут по дороге откачивать.

— О, это другое дело, — почему-то усмехнулся Донской. — Врач — он всегда врач. Что вы ему делали, уважаемый?

Вопрос относился к Григорию. Тот покосился на Донского и тихо проговорил, посчитав вопрос дурацким:

— Маникюр и тонизирующий массаж.

— Я так и думал. А если серьезно? Анальгетики вводили?

— Нет, конечно.

— Это правильно.

«Сам знаю, что правильно», — подумал Гриша, выкатывая носилки.

— Забирайте, — сказал он.

— Доктора поощрили за старание? — поинтересовался Донской у сопровождающих.

— А как же!

— Надо бы еще. А ну-ка, возьмите, уважаемый...

— Перестаньте! — Григорий попытался отойти, но ему успели сунуть в карман еще одну бумажку.

— Не стесняйтесь, доктор, — с укором проговорил Донской. — Вы хорошо выполнили свою работу, вы привезли нам пациента без гипоксии. За это и платим. А еще за то, чтоб вы поменьше об этом рассказывали, хорошо?

Григорий промолчал. Он не знал, как смотреть в глаза Альке. Все походило на дурной сон, в котором тонешь, вязнешь и не можешь остановиться.

— Так, все, уважаемые! — Донской расставил руки, будто хотел огородить свое хозяйство от посторонних. — Вам пора домой. Благодарим за понимание и сговорчивость, а теперь — до свидания.

Григорий влез в кабину, рядом устроилась Алька.

— На базу, — сказал Гриша. — Голова кругом идет от этих приключений.

Несколько минут они молчали. Алька безучастно смотрела в окно. Григорий сунул руку в карман и вытащил комок купюр. Всего было двести пятьдесят долларов. Куда больше, чем зарплата врача, однако радости эти деньги не доставляли.

— Будем делиться? — предложил он Альке. Та покачала головой.

— Не хочешь связываться?

— Оставь себе, Гриша. Меня родители без куска хлеба не оставят, а тебе еще за аварию расплачиваться. Забыл?

— Рад бы забыть...

Он сунул деньги обратно в карман. Они даже в собственном кармане оставались чужими.

— Что ты обо всем этом думаешь, Алина?

— Не знаю, — вздохнула она. — Сначала думала, влипли в неприятности. Но эти ребята... Они такие спокойные, самоуверенные. Такое чувство, будто знают что-то... Ну, чего мы не знаем.

— У меня — та же история. Но знаешь, все-таки, боюсь, придется отвечать за эту авантюру. Завтра проснусь — и буду удивляться, как меня в это втянули. Да еще деньги дали...

— Узнать бы, что у них вышло, — с надеждой проговорила Алька.

— Попробуй тут, узнай... Слушай, ты ни во что не вмешивайся. Если всплывет — молчи. Скажи, меня слушалась. Отвезли человека в другую больницу, а в какую, не знаешь. Ты сегодня свое отработала, к тебе претензий не будет.

— Я думаю, ничего не будет. Ни претензий, ни разборов. Мне так кажется.

— Мне почему-то тоже, — признался Гриша. — Сам не знаю почему.

* * *

К шестидесяти годам Иван Сергеевич Луков стал вести спокойный и размеренный образ жизни. Обычно он просыпался не раньше девяти, немного лежал в постели, затем вставал и шел в ванную. Heсколько минут он откашливался — давал о себе знать давний туберкулез, — затем принимал душ. Без водных процедур он не мыслил начать день.

После завтрака Иван Сергеевич обязательно, в любую погоду, выходил на прогулку. По пути покупал газеты и, если небо было ясным, просматривал их на скамейке в сквере. Если же шел дождь, он возвращался с газетами домой.

Иван Сергеевич жил довольно скромно. На любую холодную погоду имел только серое пальто. Питался он, впрочем, хорошо, но тоже без лишних изысков.

После обеда он сидел дома. В это время почти всегда к нему приходили люди. Рассказывали новости, спрашивали совета, просили разрешить споры.

А в субботу Иван Сергеевич обязательно посещал баню. Привычка к чистоплотности осталась у него с прежних времен, когда без этого ему никак было нельзя. Он считал, что никакая ванна не сможет дать той чистоты и бодрости, что дает баня.

Два-три раза в неделю он посещал пивную на своей улице, где выпивал обычно две кружки. Он пил, слушая людей, сочувствуя их бедам, возмущаясь вместе с ними тем неприятным вещам, что происходили вокруг. Здесь он узнавал о жизни порой больше, чем из газет.

В этих простых радостях он проводил дни. Ему вполне хватало этого, чтобы чувствовать себя хорошо. Соседи относились к нему приветливо, считая его тихим и порядочным стариком. Он иногда останавливался, чтобы перекинуться парой слов с одним или другим, и всегда оставлял после себя хорошее впечатление. Простота и ум Лукова заставляли всякого собеседника уважать его.

Соседи не задумывались о том, что совершенно ничего не знают о прошлом Ивана Сергеевича. Лишь встречая на лестнице его посетителей, они хмурились и пытались понять, что за странные люди вьются около добропорядочного старика,

В пивной его тоже, конечно, знали. Он первым здоровался, кивал, видя знакомые лица, но старался уклоняться от всяких бесед. Иван Сергеевич был очень разборчив в знакомствах.

Продавец, пузатый черный парень, похожий на цыгана, тоже знал Лукова в лицо. Он был жаден, но никогда не обманывал Ивана Сергеевича, непременно наливал ему полную кружку и отдавал сдачу до копеечки. Продавец понимал, что нельзя обманывать постоянных клиентов.

Он глядел на тихого скромного старика равнодушно и не догадывался, что этот старик может в любую минуту купить всю его пивную, в прямом смысле этого слова.

Он мог бы купить также маленькую армянскую мастерскую по ремонту обуви, примыкавшую к пивной, и стоящий напротив киоск с водкой и сигаретами, и еще многое. Но он никогда бы этого не сделал по одной лишь своей прихоти. Дело в том, что Луков был вором в законе и одним из хранителей воровского общака. Товарищи называли его Лука.

В определенном смысле он был очень порядочным человеком, если не считать, что в тринадцать лет стал вором. Луков люто ненавидел власть. С тех пор как трое громил энкавэдэшников ночью вошли в его дом и увели отца. Именно в тот момент, когда близкий и любимый человек, добрый, веселый, щедрый, в последний раз обернулся на пороге и грустно подмигнул ему, именно тогда маленький Ваня понял, что нечего искать в этом мире справедливости, а надеяться нужно только на себя.

А так он ничего не имел против людей, не был ни подлым, ни мстительным. Это, конечно, заметили и оценили. Со временем стали доверять ему не только деньги, но и тайны. Иван Сергеевич никогда не пренебрегал молодежью, и это тоже пошло ему в зачет.

К нему тянулись не только старые воры, но и молодняк из тех, что строил мир по-своему.

Он был хранителем несметного богатства. Морщинистые, покрытые синими татуировками урки, лощеные мальчики с мобильными телефонами, бритоголовые «быки» — все одинаково нуждались в надежной воровской заныке, которая подсластит горечь трудных времен.

Так что деньги в воровскую казну шли. Луков знал лучше всех, как нужно их хранить, как разумно распоряжаться, как по возможности приумножать. И всякий был уверен, что к его-то рукам ничего не прилипнет.

В тот апрельский день Иван Сергеевич проснулся как обычно, после девяти. Спал он не очень хорошо, поскольку ночью пришел тревожный сон — будто провожает он в дорогу людей, передает им в вагон чемоданы, тепло прощается и вдруг остается один в совершенно пустом городе. Проснулся, несколько минут глядел в потолок, пока не понял с облегчением, что это был только сон.

Он встал, съел сосиски с черным хлебом, запил слабым чаем. На улице мела косая метель, асфальт был мокрым. Иван Сергеевич решил, что сегодня наденет меховую шапку.

Он купил на проспекте несколько газет, чтение которых решил перенести в пивную. Время было раннее, народу собралось мало, но все равно у краника стояла небольшая, медленная очередь. Пиво не спеша струилось через узкую медную трубочку в кружки, народ терпеливо ждал, пока осядет пена. Все понимали, что спешащим людям здесь делать нечего.

Рядом шептались двое работяг из малярной бригады, что преображала фасад близстоящего гастронома. Иван Сергеевич выслушал новость, что в магазинах под видом куриных окорочков продают ляжки каких-то жаб-мутантов, которые в несметном количестве развелись в канализации Чикаго.

Разговор быстро перестал интересовать его, поскольку голова была занята другими вещами. В городе готовились крупные перемены, к которым Луков имел прямое отношение.

Несколько месяцев назад наконец созрело решение — переводить опийных наркоманов на героин. Не всех, конечно, а по возможности. По всем расчетам это выходило и выгоднее, и безопаснее. Все предстоящие мероприятия были закодированы под общим названием «Снегопад». При всей нелюбви воров к шпионским штучкам, использование кодового слова оказалось удобным.

Героин и раньше появлялся в городе, но привозили его обычно какие-то шальные парни, срывали быстрые деньги и исчезали. Теперь следовало упорядочить и этот сектор тайной экономики.

Однако дело требовало серьезных вложений. Немалые суммы уйдут на то, чтобы оплатить серию милицейских операций по закрытию цыганских опийных точек. Цыгане уже много лет пропускали через себя подавляющую часть маковой соломки и марихуаны, перерабатывали и продавали, а милиция, отчаявшись с этим бороться, в конце концов просто вошла в долю. Так что дело предстояло нешуточное и недешевое. Как-никак старый уклад ломать.

Требовались деньги на закупку начальных партий порошка, на устройство бесплатных «презентаций» для наркоманов. Отдельно стоял вопрос о подкупе городских властей и аэропортовского контроля. Неплохо бы заплатить неустойки украинским и молдавским поставщикам за срыв прежних договоренностей по конопле и маку. Одним словом, забот невпроворот...

Многое было не его, не Лукова, дело, но он обязан был дать товарищам несколько советов, помочь авторитетом, опытом, связями. Тем более что деньги на реформы стекались к нему в казну, и немалые деньги. К задумке подключились несколько районных городков, интерес проявили и ребята из пограничной области.

Иван Сергеевич глубоко погрузился в размышления, но от его внимания не ускользнуло, что к началу очереди подошли двое неизвестных парней в черных куртках. Посмотрели на ценники, посоветовались меж собой, затем один протянул продавцу пару мятых купюр.

— Налей пару кружечек. И водки — две по сто. Очередь негромко загудела. Совсем тихо — чтоб не видно было, кто именно гудит. А продавец — что с него взять? — колыхнул брюхом и принялся наливать, поскребывая черную щетину на щеке.

Ивану Сергеевичу эта картина очень не понравилась. Он с радостью бы пропустил мимо себя любого, кому очень нужно без очереди, однако тут случай был другой. Молодняк проявил неуважение к людям, можно сказать, плюнул на всех. Следовало поставить его на место.

— Эй, парнишка, — Луков коснулся газетой плеча одного из пацанов. Тот повернул физиономию — плохо выбритую, усеянную красными прыщами. — Тут люди в очереди стоят. Все ждут, а ты чем лучше?

Надо сказать, Иван Сергеевич умел общаться с любым. За его бесхитростными, всем понятными словами крылась сила. Бывало, скажет слово, усмехнется чуть-чуть — уголками глаз, или дернет щекой. И всякому ясно — не спорь, не лезь урка на рожон, не по твоим силам спор будет.

И если отступишься от своего, осадишь свой норов, то справедливый Лука вновь ласково улыбнется тебе и похлопает по плечу. Будто и не было ничего. Иван Сергеевич всегда стремился любой вопрос решать сначала по-дружески.

Но тут что-то не сработало. Не проняло парня, не внял он словам.

— Отвали ты, дед, — с досадой сказал он, дыша скверным перегаром.

У Лукова чуть екнуло сердце. Очень давно уже с ним так не разговаривали. Даже милицейские сыскари проявляли к нему какое-никакое уважение, хотя бы из-за возраста. Тут бы Лукову выйти на улицу, набрать номер в таксофоне — и уже через пять минут подъехала бы машина с темными стеклами, вышли бы люди и разобрались с недоносками на полную катушку.

Жаль, отказался Луков от того, чтобы за ним охрана по пятам ходила. Не любил этого. И потом, на этот раз его честь задели, и он сам должен ее отстоять, а не бегать к телефону.

— Я сказал, отойди и встань в очередь, — произнес Иван Сергеевич.

На этот раз сказал по-настоящему. Так, что каждый остерегся бы спорить. Но вновь парни по своей толстокожести не вняли предупреждению.

— Тебе надо, ты и стой, — ответил прыщавый, отворачиваясь. — А мы и так возьмем...

Что-то помутилось в голове Ивана Сергеевича. Никогда прежде не позволял он чувствам работать вперед разума, а тут — как отрезало. Видать, давно не было острых ситуаций, размяк, забыл сам себя. Вцепился он прыщавому в загривок, дернул, отрывая от прилавка...

А тот, удивленно матернувшись, развернулся и врезал старику. Попал туда, где на серой бечевке всегда висела железная пуговка — память о хорошем дружке, сгинувшем в лагерях. Иван Сергеевич покачнулся — и упал, растянулся на грязном кафельном полу. Попытался вскочить — не смог почему-то. Только шипел сквозь зубы: «Сук-ка!.. Сук-ка!..»

Потом за сердце схватился, побледнел, затем серым стал. «Врача надо», — неуверенно сказал кто-то. Луков не слышал. Только хрипел и рвал на себе воротник. Кто-то подбежал, помог. Расстегнули пальто, пиджак, рубашку. И тут народ тихо вздохнул — у-у-у.... Под рубашкой — словно синим пламенем горит наколка. Во всю грудь храм с семью куполами.

Молодых и след простыл. Остальные что-то не захотели бывшему зэку дыхание «рот в рот» делать. Так и лежал он, пока не приехал доктор. Воткнул в уши трубки, послушал, махнул рукой. Поздно...

* * *

Григорий сидел на кухне, разложив на столе три бумажки. Две по сто долларов, одна — пятьдесят.

Час назад он проснулся в своей квартире, за окном светило солнце. Вчерашнего снега, ветра и серого неба как не бывало. Гриша с усмешкой подумал: уж не эти ли деньги расцветили мир солнечными лучами? Впрочем, солнце было не яркое. Григорий пытался понять, за что ему заплатили такую сумму. Что он такого сделал, почему его услуга стоит целых двести пятьдесят долларов?

Они могли бы ничего не давать, если бы дело было чистым. Однако заплатили, пообещали уладить все проблемы. Если «Золотой родник» действует честно и легально, то для чего такие меры? Если нет — почему его до сих пор не прикрыли?

Сплошные загадки. Эти врачи из «Золотого родника», на что они надеялись, принимая посиневший, уже безнадежный труп. Если они что-то понимают в медицине, то почему не сочли нужным откачивать человека на месте, пока не ушло время?

Перед Алькой неудобно. Продался на ее глазах, как плюшевый мишка в универмаге. Доктор, называется... Умом Григорий понимал, что ничего такого не совершил и долг свой выполнил до конца. А все же неприятно.

Что ж, насколько легко эти деньги пришли, настолько легко и уйдут. Обидно отдавать их нахальному бычью, расплачиваясь не за свою вину, но ничего не попишешь. От знакомых и пациентов Гриша наслушался достаточно историй, чтобы понять, за кем будет последнее слово. Осталось только надеяться, что этих денег хватит, чтоб поправить поцарапанный «Опель».

А если еще и останется... Хорошо бы. Зайти бы вот так к родителям, бросить на стол сотню долларов — это вам.

Сейчас, когда три зеленые бумажки лежали на столе, в голову приходили десятки способов, как их можно было бы потратить. Множество покупок плыло перед глазами, и каждая из них была неотложной и необходимой. От зимних ботинок взамен старых, драных и холодных, до продуктов в вечно пустой холодильник.

Но Гриша не посмел бы сейчас разменять ни одну из купюр. Он знал: только начни тратить деньги-и они моментально уйдут. Испарятся без остатка. И тогда не останется ни одного шанса уладить проблемы миром.

Григорий осторожно сложил деньги и поместил их в потайной карманчик бумажника. Сегодня у него был свободный день, вечером он выходил на дежурство. Он собирался постирать, а потом починить двери в шкафу, где поломалась половина петель. Если будет настроение — поработать с рукописью.

Едва он запустил горячую воду в ванну, раздался звонок. В такое время к нему обычно приходила мать, и он не задумываясь повернул ручку замка.

На лестничной площадке стояли оба вчерашних парня. Массивный водитель «Опеля» по кличке Ганс и его приятель, небольшой чернявый Кича.

— Так и будешь на лестнице держать? — поинтересовался Кича, когда пауза слишком уж затянулась.

— Проходите, — сказал Гриша.

Он внимательно следил за каждым движением гостей, не понимая, чего от них ожидать. Пока они держались прилично, даже, если можно так сказать, дружелюбно. Единственное, что смутило, — оба, не дожидаясь приглашения и не разуваясь, сразу вошли в комнату. Ганс прислонился у двери, а чернявый прошелся вдоль стен, поглядел книжные полки, постоял с минуту перед школьными и семейными фотографиями.

— Невеста? — спросил он, ткнув пальцев в снимок Оксаны. — Или любимый пациент?

Не дожидаясь ответа, он почему-то рассмеялся, переглянувшись с Гансом.

— Ну что, доктор Айболит, — сказал Кича, сев в кресло и заложив ногу за ногу, — расплачиваться-то, думаешь за машину?

— Думаю, — ответил Гриша.

— Думать мало, платить надо, — снова рассмеялся Кича. Смех его был не обидным. Так добрые товарищи, сидя за общим столом, подшучивают друг над другом и вместе же веселятся. Но Гриша был этим людям не товарищ, и четко это понимал. Ни на секунду усмешка не должна появиться на лице.

— Деньги есть? — спросил Кича.

— Сколько нужно? — спокойно произнес Гриша.

— Сколько тебе надо, Ганс? — Кича повернулся к своему приятелю. Тот почему-то не ответил, только вяло двинул бровями.

— Видишь ли, Склифосовский, ты разбил ему хорошую машину, — продолжал Кича. — Он на ней больше ездить не сможет. Ты сам-то думаешь, сколько она стоит?

— Думаю, немного, — ответил Григорий и облокотился на стену, сложив на груди руки.

— Вот тут, доктор, ты заблудился. Можешь сходить на авторынок, посмотреть, поспрашивать...

— Ты думаешь, я на дешевке стал бы дизелить? — угрожающе проговорил Ганс, но Кича остановил его отмашкой.

— Это хорошая и дорогая машина, — вздохнул он.

— И что?

Гриша заметил, что с ним разговаривают как-то подчеркнуто терпеливо и вежливо. Как с маленьким ребенком. Слушай, малыш, больших дядей да мотай на ус. А то дяди рассердятся...

— Ты должен полностью оплатить ему стоимость машины. Срочно. А потом забирай ее себе, если хочешь.

— Полностью?! — не поверил ушам Григорий.

— А ты как думал? — поднял брови Кича. — Машина с мятым боком — это уже не машина.

— Я на битых не катаюсь, — хрипло прибавил Ганс.

— И он прав. У нас это не принято — заимеют, уважать перестанут. Понимаешь, доктор?

Гриша оцепенело молчал. Оказывается, это не просто мелкий дорожный конфликт, а самый натуральный бандитский наезд. Он никогда не думал, что может попасть в такую историю — что с него брать?

Гриша чувствовал, что именно сейчас настает ключевой момент разговора. Либо он сломается, начнет улыбаться их шуткам, на все соглашаться, либо будет бороться. Только бы не дать слабину, не позволить им уцепиться и начать тянуть. Иначе потом не слезут...

— Что молчишь? — сухо спросил Кича.

— Я... я ничего вам не должен, — тихо ответил Григорий.

— Да-а? — удивленно раскрыл пгаза Кича. — Это, интересно, как?

— Я не виноват в аварии. Вы должны были дать мне дорогу. Я вез пациента, у меня горел маячок.

«Только удержаться, — думал он в этот момент. — Не испугаться, что начнут орать, топать ногами, бить. А то потом хуже будет».

— У-у-у... — огорченно покачал головой Кича. — Нет, ты не прав, доктор. Не надо быковать. Дохлый номер, так и знай.

— Я прав, — упрямо сказал Гриша. — Если хотите, решайте через суд.

Кича с Гансом насмешливо переглянулись.

— Решим, не сомневайся, — вкрадчиво проговорил Кича. — Только тебе от этого лучше не будет. Хуже будет, ты сам постарайся понять. Во-первых, кто в кого воткнулся? — он изобразил руками, как случилось столкновение. — Ты в меня, верно? Верно, я спрашиваю?

— Вы должны были...

— Обожди. Во-вторых, кто скрылся с места происшествия? Разве я? Нет, ты ответь разве я первым уехал с перекрестка?

Григория раздражало, что Кича требует подтверждать все его слова. Это создавало впечатление, что он кругом прав.

— Ну, а теперь подумай, нужно ли с таким раскладом тебе все это — милиция, суд? Нет, если хочешь, пожалуйста! Я могу хоть сейчас сюда гаишника вызвать, у меня там полно своих ребят. Ну, что? А?

Григорий увидел, что Ганс пришел в движение. Он принялся не спеша бродить вдоль стены, сцепляя ладони и потягиваясь. Будто разминался. Он вроде бы ничего не хотел этим показать, но вместе с тем получалось, что он к чему-то готовится.

— Пойми, Айболит, мы тебе зла не хотим, — сказал Кича, не отрывая от Гриши внимательного взгляда. — Ну, виноват, ну не уследил за дорогой, испортил чужую машину... Заплати — и расходимся друзьями. Может, еще придешь к нам за советом, а может, и мы к тебе. Прессовать тебя не станем. Ни в лес вывозить, ни кислотой в морду плескать, ни утюгом жечь. Зачем, если сам все поймешь? Мы же просто поговорить зашли, спокойно обсудить вопрос. Ты же нормальный парень, голова на плечах есть. Разбил Гансу «Опель» — что теперь, он за свои деньги его должен чинить?

— Чинить одно, а полностью оплачивать... — начал было Гриша, но Кича с досадой махнул рукой и отвернулся, не желая ничего слушать.

— Я на битых не езжу, ты понял? — снова подал голос Ганс. Он продолжал шататься перед глазами, поводя руками и плечами, демонстрируя силу. Чуть шевельнет локтями — и уже подмывает отшатнуться от него, закрыться. Григорий вдруг понял, что все эти разговоры и хождения не просто так. Все продумано.

Вот сидит Кича — спокойный, улыбается, все понимает и входит в положение. А вот — Ганс. Ходит, поигрывает мышцами. Мощь бежит через край, а деть ее некуда.

Союз грубой силы с дипломатичной мягкостью. Если согласишься с этими парнями, они так и останутся спокойными, рассудительными и дружелюбными. Приятелями твоими останутся. Если нет — наступит время Ганса с его мышцами и короткими жесткими фразами, слетающими с языка.

Нет сомнений — они прессуют, но не грубо, а тонко, с умом. Выдавить из лоха деньги — суперзадача текущего момента. Ради этого можно и добрыми побыть, и в приятелей поиграть. Как кошка с мышкой.

Григорий был прав. Этот метод Кича использовал всегда. Он любил наводить страх, но умом, а не силой. Этим он отличался от Ганса, готового по малейшему поводу бить вдребезги и рвать в клочья.

— Пустой разговор, — произнес Гриша. — У меня все равно нет таких денег.

— И снова ты не прав, доктор, — усмехнулся Кича. — У каждого человека есть столько денег сколько ему надо. Каждый человек может достать любые деньги, если прижмет. Тебя пока не прижало, но уже пора шевелиться, думать.

— О чем думать? Сколько ни думай, денег не прибавится.

— Верно, верно... А вот это — разве не деньги? — он обвел вокруг себя руками.

— Что?! — изумился Гриша. — Моя квартира?

— Только не пыли. И не вздумай говорить, что она не твоя, а тетушкина. Тетка давно уже отписала ее на тебя, и налог на дарение уплачен. Не удивляйся, мы все знаем, — Кича, достав из сумки-визитки свернутый листок, начал читать: — «Пшеницын Григорий Михайлович, двадцать семь лет, врач-кардиолог станции „Скорой помощи“, закончил Новосибирский мединститут, служил в войсках связи...». — Он прервался и исподлобья посмотрел на Григория. — Все правильно написано?

— Ну, допустим, — согласился тот.

— Не допустим! Отвечай — правильно?!

— Правильно.

— Ну вот! А тут еще много всякого про тебя есть. Слушай, а ты правда кандидат наук? Ганс, ты понял, с каким человеком общаемся? Наверно, умный, нашпигованный, сам все должен понимать. Ну, так что?

Григорий напряженно думал, не глядя на Кичу. Сказать им «нет» — попасть в историю, конец которой может быть совсем печальным. Согласиться — остаться обманутым, обобранным и униженным. Что лучше? А если помолчать для начала?

— Ты не делай лошадиные глаза, — от души посоветовал Кича. — Все не так плохо. Продашь квартиру — расплатишься с нами. На остаток купишь комнату. Будет где жить и куда водить любимых пациенток. И бричка наша у тебя останется. А что — нормальный вариант. Многие так и делают. Хочешь — подлатаешь «Опель», хорошо продашь и снова квартиру купишь...

«Что за бред он несет? — мельком подумал Григорий. — И ведь не возразишь. Никто здесь твои слова слушать не будет. Потому как не спорить сюда пришли эти ребята, а брать».

— Если не знаешь, как недвижимостью торговать, поможем. И покупателя найдем, и к нотариусу свозим, и БТИ без очереди устроим, и комнатку тебе подберем. Никаких проблем, доктор, — продолжал источать дружелюбие Кича. — Мы к тебе со всей душой, потому что знаем — не со зла ты нам подлянку сделал, торопился, работу свою выполнял...

Григорий продолжал молчать, глядя в пол, пытаясь угадать, когда его молчание заставит их перейти к следующей фазе разговора. Но этого не случилось.

— Ну, все, — Кича встал и вдруг сделался холодным и бесстрастным. Словно покрылся коркой. — Решай свои дела, оформляй бумаги. Срок тебе — неделя. На днях заедем, поглядим, как ты шевелишься.

Он первым вышел из комнаты, миновал прихожую. Ганс задержался, чтобы многозначительно взглянуть на Григория.

Тот уже закрыл дверь и собирался вернуться в комнату, но вдруг раздался пронзительный звонок. Это снова был Кича.

— Слышь, доктор, дверка у тебя хлипкая, — произнес он, проведя рукой по косяку. — Ты бы сменил замок, что ли... А то знаешь, какие времена-то...

Кича загадочно улыбнулся и пошел вниз по лестнице. Гриша несколько секунд смотрел ему вслед. И вдруг услышал, как скрипнула дверь напротив. На площадку высунулся Витька — сосед Гриши, тридцатилетний электронщик, который последнее время промышлял ремонтом телевизоров на дому. У Витьки были всклокоченные волосы и мокрая майка. По его лицу было ясно, что заключительный аккорд он видел через глазок.