– Оливер Вендт? А при чем тут он?
      – Ни при чем. – Вот черт! Я зашла слишком далеко. – Мы с ним один раз немного посидели в кафе, и он обещал пригласить меня куда-нибудь, поэтому я и написала эту записку, и с тех пор никакого ответа. Ни слуху ни духу. Он явно избегает меня. Наверное, посмотрел на меня и подумал: «Зачем мне эта замухрышка?»
      Колин осторожно присаживается на край постели.
      – Узи, он в Австралии. Его отправили в Австралию с постановкой «Сила ветра».
      – Вот оно что… – говорю я, как заторможенная. До сих пор мне ни разу не пришло в голову, что Оливера может просто не быть в городе.
      – Ты лучше скажи, что это такое? – Он показывает на желтые листочки и, прежде чем я успеваю остановить его, отдирает один от стены. – «Красота не является гарантией счастья», – читает он вслух. – «Стремитесь не к красоте, а к элегантности, стильности и изяществу». Что все это означает, Луиза?
      Его голос кажется мне каким-то очень далеким. Здесь я уже была. Именно здесь, на этой самой точке.
      – Узи!
      Он ждет от меня ответа, но я только и могу сказать:
      – Это не помогает. Что бы я ни делала, все равно не помогает. Я никогда не стану элегантной. У меня никогда ничего не получится. Я все делаю неправильно!
      – Детка, ну-ка сядь. – Колин дергает меня за руку, и я плюхаюсь на постель. – Ну-ка расскажи, что это такое.
      Я беру с ночного столика свою книгу, свою библию, и протягиваю ему. Но уже через мгновение жалею об этом.
      – «Элегантность», – читает он вслух, перелистывая страницы. – Что это еще за допотопщина? – Колин смотрит на книгу как на диковинку.
      – Оставь. – Я пытаюсь забрать у него «Элегантность», но он поднимает ее высоко над головой, так чтобы я не могла достать.
      – Нет, погоди! Ты что же, совершенно серьезно думаешь, что эта женщина, эта… как там бишь ее… мадам Дарио знает, что такое быть элегантной? Ты считаешь, она обладает чем-то, чего нет у тебя? Кстати, у нее прическа, как у Маргарет Тэтчер.
      – А вот и нет! – Я хлопаю его по плечу немного сильнее, чем хотела.
      Он дает мне сдачи.
      – А вот и да! Послушай, Узи, в этой книге выражено мнение всего лишь одной женщины. И, судя по ее портрету, она вовсе не твоего возраста! Да что она может знать?! Ей когда-нибудь приходилось пройти через то, что прошла ты? Она когда-нибудь уходила от мужа, вынуждена была строить свою жизнь с нуля? Зачем ты мучаешь себя? Ведь иначе как мучением я это назвать не могу. Почему ты не хочешь поверить собственным инстинктам и собственной интуиции? И не беда, что иногда ты делаешь ошибки или что у тебя вскочило несколько прыщиков. Господи, да я бы на твоем месте уже весь покрылся прыщами, как корой!
      – Ты не понимаешь! Вы все не понимаете. Дело не в прыщиках. И не в какой-то там стойкости и борьбе с невзгодами! Дай-ка мне сейчас же книгу сюда! – Я снова тянусь, чтобы отнять «Элегантность», и он снова поднимает ее высоко над головой.
      – Нет. Сначала скажи, почему быть элегантной так важно для тебя?
      – Потому что… потому что… – В голове у меня вдруг все затуманивается. – Черт! Колин, почему бы тебе не отстать от меня?! – взрываюсь я. – Перестань умничать, мать твою, и отвяжись!
      Он смотрит на меня несколько мгновений, потом встает и подбирает с пола покупки.
      – Хорошо. Поступай как знаешь, – говорит он холодным тоном.
      Он выходит из комнаты, хлопнув дверью, а я остаюсь одна с книгой в руках, со своими наклейками-памятками, с прыщами и фальшивой сумочкой от «Хэрродс».
      Никогда в своей жизни я ни с кем не вела себя так грубо. Вцепившись в книгу дрожащими руками, я пытаюсь понять, что произошло. Откуда взялась у меня такая бурная реакция? Почему я не могу ответить на его вопрос спокойно, как нормальный здравомыслящий человек? И в конце концов, почему для меня так важно быть элегантной?
      Потом медленно, откуда-то из глубин моего сознания, приходит мысль. Возможно, если бы я в большей степени была женщиной, то и он в большей степени был бы мужчиной.
      Наконец, отважившись выйти из комнаты, я нахожу Колина на кухне – он готовит картофельную запеканку и слушает футбольный матч по радио. Я стою в дверном проеме и наблюдаю, как он, не реагируя на меня, взбивает пюре. Тогда я встаю посреди кухни, чтобы он уж точно мог на меня наткнуться.
      – Прости меня. Я была не права. Я вела себя грубо. Как настоящая сука.
      Он перестает заниматься картошкой и опускает глаза в пол.
      – Я была не права. Я вела себя грубо. Как настоящая сука, – повторяю я.
      Он поднимает на меня глаза.
      – Нет, это не так. Меня беспокоит твое состояние – ты ведешь себя как сумасшедшая.
      – Я знаю. Я и есть сумасшедшая. Только, пожалуйста, Кол, не надо меня ненавидеть! Я выброшу эти памятки и книгу не буду читать. Только, пожалуйста, прости меня! Скажи, что мы по-прежнему друзья!
      – Иди сюда. – Он шагает навстречу и обнимает меня. – Послушай, Узи, что бы между нами ни приключилось, что бы мы ни сказали или ни сделали, одну вещь я могу тебе обещать – мы всегда помиримся.
      Он держал меня в объятиях очень долго.
      Через неделю мы с мужем приняли решение подать на развод.
      Вскоре после этого мое лицо начало очищаться от прыщей.

Домашняя одежда

      Меня нередко ставит в тупик та небрежность, с какой многие женщины, элегантные во всем остальном, относятся к, своей внешности, находясь дома, то есть там, где пм следовало бы выглядеть наиболее привлекательно.
      Конечно, есть дамы, которые, придя вечером домой, снимают макияж и заменяют его более легкой косметикой, повязывают тщательно причесанные волосы красивой лентой и переодеваются в миленькое домашнее платье и гармонирующие с ним домашние туфли. Но много ли таких? Гораздо больше тех, кто влезает вечером в старый поношенный халат и расхаживает по дому в бигудях, со слоем, крема на лице (если не с зеленой или черной маской), шлепая по полу огромными бесформенными тапочками. Вы спросите, ради кого они заботятся о красоте. Несомненно, ради продавцов и служащих магазинов, куда, они отправятся за покупками с утра. Между тем бедолага-муж потихоньку отвыкает смотреть на свою пугало-супругу и предпочитает уткнуться носом в спортивную страничку газеты или в телевизионный экран.
      Но ведь существуют специальные салоны красоты! Не для того ли они предназначены, чтобы избавить вашего бедного супруга от, чудовищной необходимости видеть все описанное выше?

      В свои тридцать два года я впервые живу не одна, а с соседями. У нас общая кухня, общая ванная и общая гостиная.
      Коммунальное житье дается мне нелегко. Поначалу я даже делаю несколько неверных шагов. Я никак не могу понять, как это можно покупать еду только для себя и как можно смотреть телевизор вместе со всеми в гостиной. Зато я хорошо справляюсь со всякой уборкой и мытьем, а также я охотно выношу мусор. С каждым днем я набираюсь опыта: учусь у Колина компактно размещать продукты трех разных людей в одном холодильнике.
      – Прелесть моя, маленькое ставь на большое. Мысль должна стремиться ввысь!
      Риа учит меня правильно принимать ванну – с зажженными свечами, с пеной и разными фитосолями.
      – Здесь ты общаешься сама с собой, – наставляет она. – Вода должна быть твоей эмоциональной средой, и у тебя никогда не сложатся с нею отношения, если ты просто окунешься и вылезешь.
      Да. Все правильно.
      Единственное, что они делают сообща, так это, не выдержав, покупают мне новый халат под видом сильно запоздавшего подарка к Рождеству.
      – У нас для тебя кое-что есть, – говорит Колин как-то вечером, когда мы дружно готовим каждый себе ужин. И он вручает мне объемистый сверток. Риа улыбается и, потупившись, разглядывает свои ноги.
      – Боже! Ребята, ну зачем же вы?!
      Раздираемая любопытством, я хихикаю и нетерпеливо, как ребенок, срываю со свертка бумагу, под которой оказывается гигантское банное полотенце.
      – Ух ты!.. – восклицаю я, гадая, с чего это они вдруг решили купить мне полотенце. – Оно просто шикарное! Только зачем вы!
      – Я рад, что тебе понравилось, – говорит Колин.
      Риа из последних сил сдерживает смех и даже отворачивается.
      – Между прочим, Луиза, это халат, – сообщает мне Колин.
      – Ой! Действительно, теперь я и сама вижу. Какой шикарный, – говорю я, разглядывая синий халат и заметив, каким он кажется огромным и бесформенным. – Да, просто фантастика! Только знаете, ребята, ведь у меня уже есть халат. Маленький такой, белый. Вы же видели его. Видели?
      Я вопросительно смотрю на них, но они отводят глаза. Их поведение кажется мне странным.
      – Кол, ты видел мой халат?
      Колин откашливается.
      – Да, дорогая, мы все видели его. Даже Мик, когда оставался у нас ночевать, тоже видел его, когда ты вышла из ванной. Мик – парень прямолинейный… Видишь ли, тот халат хорош, если тебе нужно соблазнить кого-нибудь…
      – А вот для коммунальной жизни он не очень-то подходит, – заканчивает за него Риа.
      Я чувствую, как у меня вспыхивает краской лицо и начинают дрожать руки.
      – О чем это вы? Что в нем такого плохого? Он что, прозрачный?
      – А мы вот о чем, – продолжает Риа. – Может быть, мы говорим сейчас ужасно бестактные вещи…
      – Нам видно твои сиськи, – завершает Колин.
      – То есть полностью, – поясняет Риа.
      – Боже мой! – Сгорая от стыда, я сжимаю в руках громадный толстенный халат. – Боже! Как мне стыдно!.. Простите меня!
      – Да успокойся ты, детка. – Колин гладит меня по голове и смеется. – Сиськи у тебя хорошие, правда. Только немного смущают всех по утрам, когда ты пьешь чай.
      Я робко поднимаю глаза.
      – Мне так стыдно, правда! Я понятия не имела. Все эти годы я носила его, и никто ничего мне не говорил… Никогда… То есть я хочу сказать… – Я замолкаю, не зная, как продолжить.
      Оказывается, несколько месяцев я разгуливала в просвечивающем халате, но, подобно богине любви, даже не замечала своей наготы. Прожив годы с мужчиной, абсолютно равнодушным ко мне физически, я, видимо, решила, что и все остальные таковы. Не встречая никакого отклика, я думала, что хожу одетая, но на самом деле я таким образом взывала хоть к какой-нибудь реакции со стороны.
      И все-таки я дождалась.
      Между прочим, это было не в первый раз. Когда я хожу с Колином и его друзьями потанцевать, он, трясясь вокруг меня, все время поправляет мне бретельки на платье. Да и Риа несколько раз подкарауливала меня в дверях, размахивая кардиганом и отказываясь выпустить меня из дома, пока я не прикроюсь. До сих пор я умудрялась не замечать этих разрозненных, не связанных между собой случаев, но внезапно они все оказались в одном фокусе, и неожиданно я увидела картину целиком. Такое впечатление, что у меня сломалась какая-то невидимая антенна. После того как я столько лет прожила, скрываясь и прячась, маятник качнулся совершенно в другом направлении, и я попросту стала ночной эксгибиционисткой, которая будто кричит: «Посмотрите на меня! Заметьте меня! Я же живая! Мои сиськи тому доказательство!» Как это прискорбно и унизительно! И тем не менее я делала это снова и снова.
      И вот теперь я стала объектом такого странного дружеского вмешательства.
      Я прячу лицо в гору махры, которую Колин называет халатом. Мне хочется зарыться в него с головой и остаться там навсегда – пережить там позор и никогда не выходить.
      Но прежде чем сделать это, я должна узнать одну вещь.
      – А они правда хорошие?
      – Прости, не понял, – говорит Колин.
      Я откашливаюсь. Не знаю зачем, но мне нужно знать.
      – Я говорю, а они правда хорошие?
      – Кто они? – хором спрашивают Риа и Кол, недоуменно переглядываясь.
      Я сосредоточенно разглядываю синий узор на красном восточном ковре. Рисунок повторяется снова и снова по всему периметру.
      – Мои груди, – говорю я почти шепотом. – Ты сказал… ты сказал, они у меня хорошие.
      За моими словами следует долгое удивленное молчание. Я обнаруживаю, что плачу – синий узор сливается с красным фоном. Я пытаюсь проморгаться, и синее снова отделяется от красного.
      Мне отвечает Риа:
      – Они у тебя хорошие, Луиза, и ты сама хорошая. Достаточно хорошая, чтобы перестать ходить полуголой.
 
       Торжественные случаи
       В жизни часто бывают случаи, когда даже самом непритязательная, равнодушная к одежде женщина осознает, как важно для нее в социальном плане быть хорошо одетой в этот день. Охваченная внезапной паникой при мысли о том, что окажется в центре внимания, она, в ужасе задает себе вопрос: «Что я надену?» – и мчится покупать новое платье – любое, каков подвернется.
       На какую бы церемонию ни пригласили вас одну или с мужем – будь то крестины, благотворительный бал или всего лишь корпоративная рождественская вечеринка, – вам следует придерживаться простоты как наилучшей политики. Пытаясь радикально изменить свою внешность ради этого особою случая, вы только вызовете у всех изумление, а ведь ваша цель – вовсе не произвести сенсацию, а просто продемонстрировать окружающим приятную, привлекательную наружность.
 
      Как-то субботним утром, проснувшись, я слышу приглушенные голоса. В своем новом надежно-непрозрачном халате плетусь в коридор, возле гостиной останавливаюсь и прислушиваюсь.
      – Так ты думаешь, они собрались разводиться? – спрашивает незнакомый мне женский голос.
      – Да, – отвечает Колин. – Теперь это можно сказать с уверенностью.
      Женщина вздыхает.
      – Или секс, или деньги. Запомни мои слова, дорогой. В таких случаях все обычно сводится к сексу или деньгам.
      Я тихонько стучусь.
      – Привет! Извините, что побеспокоила.
      Колин встает мне навстречу, а женщина, стройная, худенькая, с огненно-рыжими волосами, улыбается. На ней твидовая юбка и изумрудно-зеленый пиджачок. Она сидит, изящно скрестив лодыжки.
      – Доброе утро, Узи! Мы тебя разбудили? Мне кажется, вы еще не встречались. Знакомься – это моя мама.
      Я смущенно улыбаюсь, представив, какой всклокоченной, должно быть, выгляжу.
      – Рада познакомиться с вами, миссис Райли. – Я подхожу и жму ее тонкую руку.
      – Зовите меня просто Ада. – Голос у нее тихий, интеллигентный, с легким ирландским акцентом.
      – Я собираюсь приготовить кофе. Вы выпьете? – предлагаю я.
      – Нет. – Она встает. – Мне действительно нужно идти, Колин, пока твой отец меня не хватился.
      Рада была познакомиться с вами, Луиза.
      Колин подает ей пальто.
      – Я к вам заеду, мам. – И я слышу, как они о чем-то шепчутся, спускаясь по ступенькам.
      Вернувшись, Колин идет ко мне на кухню.
      – А твоя мама жаворонок. Чего это она в такую рань? – спрашиваю я, заливая кипятком плошку овсяных хлопьев.
      Прислонившись виском к дверному косяку, он закрывает глаза.
      – Да это она из-за отца. Он снова расклеился.
      Отец Колина Патрик Райли в свое время был прославленным ирландским тенором, а мать танцевала в Королевском балете. Они познакомились в «Ковент-Гарден» в пятидесятые и вскоре поженились. Один за другим родились пятеро детей, младшим из которых был Колин. Потом, в конце шестидесятых, певческая карьера Патрика трагично прервалась, когда он потерял голос во время спектакля «Кавалерия Рустикана». Не помышляя ни о какой другой карьере, кроме музыкальной, он пробовал содержать семью, работая репетитором по вокалу и давая уроки музыки, но так никогда и не смог оправиться после потери былой сценической славы. Будучи человеком ранимым и чувствительным, он начал впадать в депрессию и, бывало, на целый день запирался у себя в кабинете. Когда с годами дети выросли и покинули отчий дом, эти приступы стали выражаться еще отчетливее и часто заканчивались бурными истериками со слезами, после чего следовали обещания взять себя в руки. Но это были лишь слова, а на самом деле Патрик оказался совершенно не способен хоть в чем-то даже ненадолго изменить свою жизнь. В семье было не принято обсуждать «папино состояние», однако в последнее время дела совсем ухудшились, и Ада буквально сбилась с ног, не зная, что делать. Особенно заметно ее муж сник в преддверии годовщины своего последнего спектакля, положившего конец его певческой карьере. До этого события оставался месяц.
      – Мама считает, что мы могли бы организовать для него маленький праздник, своеобразный день почестей – собраться всей семьей, пригласить его друзей и устроить торжество. Но кто знает, как он к этому отнесется – может, обрадуется, а может, впадет в еще большее уныние, хотя скорее всего ему будет безразлично. – Колин покачал головой. – Не знаю, Узи. Просто не знаю, что делать.
      – Да, тяжелый случай. – Я налила ему чашку кофе. – А я ничем не могу помочь?
      – Вообще-то ты могла бы сделать одну вещь… – Он засмущался.
      – Скажи какую.
      – Если мать все-таки решит устроить этот праздник, может, ты согласишься пойти туда со мной?
      – Ну конечно, Кол! Какие проблемы! Хотя она, наверное, захочет собрать только членов семьи. Как ты думаешь?
      Несколько мгновений он смотрел в пол и вдруг быстро прибавил:
      – Со своими половинками.
      – Половинками?
      Он поднял на меня глаза.
      – Видишь ли, я ведь, в сущности, никогда не говорил им, что я гей.
      Я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться.
      – А ты думаешь, они и так не знают?
      Он тяжело вздохнул.
      – Дело не в том, Луиза, знают они или нет. Просто люди их поколения не считают нужным обсуждать подобные вещи. Понимаешь? Меня не волнует, что они знают. И от того, что я сам скажу им, ничего не изменится. Просто всем нам будет легче, если этот вопрос вообще не будет дискутироваться.
      – А как же ты справлялся до сих пор?
      – Просто я не швыряю им это признание в лицо, а они не спрашивают.
      – Допустим. Только это хорошо, пока ты один. А если бы у тебя был бойфренд?
      – Луиза… – В голосе Колина мне послышались усталость и раздражение. – Уж поверь мне в этом вопросе. Они не хотят этого знать. Они хотят, чтобы я был счастлив, а подробности их не интересуют. Некоторые вещи лучше оставлять недосказанными.
      Через три дня Колин сообщил мне, что его мать окончательно решила осуществить свой план. Предстоящая вечеринка в их огромном семейном доме должна была стать сюрпризом. Следующие несколько недель Колин провел в хлопотах и секретных переговорах с родней. Они задумали устроить шведский стол, пригласить джазовое трио и нескольких бывших учеников Патрика, ставших теперь звездами оперного вокала, чтобы те спели на приеме. Друзья и родственники ожидались даже из самого Дублина, и брат Колина Ивен умудрился раздобыть где-то старую кинопленку, на которой Патрик поет в «Богеме». Пленку эту он восстановил и собирался продемонстрировать ее гостям в конце торжественного вечера. Телефон трезвонил беспрерывно, в доме чувствовалось ощущение предстоящего праздника. Энергичность и энтузиазм, с какими семейство Райли готовилось к надвигавшемуся событию, не знали себе равных.
      Как-то за неделю до приема Колин подошел ко мне, когда я мыла посуду.
      – Думаю, нам нужно обсудить, что мы наденем.
      – Хорошая идея. Давай начнем с тебя, – согласилась я, протягивая ему кухонное полотенце.
      Протирая стаканы и ставя их на полку, он сказал:
      – Я, наверное, остановлюсь на клубном пиджаке, голубой рубашке и красном галстуке. По-моему, хороший вариант – с одной стороны, довольно консервативно, а с другой – не слишком официально… Как ты думаешь?
      Я смерила его удивленным взглядом.
      – У тебя есть клубный пиджак? Вот уж никогда бы не подумала, что ты носишь такие серьезные вещи!
      Он улыбнулся.
      – Да. Правда, мне придется отдать его в чистку, но он действительно существует. Алан купил его, когда уговаривал меня пойти работать в банк. Я вообще предложил маме, чтобы все были при «бабочках», но она говорит, что не у всех есть смокинги, и думаю, тут она права.
      – Работать в банке?! Вот уж чего не могу представить, так это как ты, Кол, контролируешь чьи-то расходы.
      Он рассмеялся.
      – Ну, теперь твоя очередь. Какие будут соображения?
      – Знаешь, я еще пока не уверена, – нерешительно сказала я. – У меня есть одно черное платьице от Карен Миллен…
      Колин задумчиво хмыкнул, и по тому сосредоточенному виду, с каким он продолжал вытирать посуду, я поняла, что это не совсем то, о чем думал он.
      – Оно, правда, короткое и…
      – Облегающее? – спросил он.
      Я повернулась к нему лицом.
      – Колин, это платье выглядит вполне прилично и сидит на мне нормально!
      – Нет, конечно! Оно, наверное, замечательное, Узи! Только я бы подумал о чем-нибудь более сдержанном. Здесь нужно что-то поскромнее, что-то… как бы это сказать?.. Более католическое.
      – Монашеская ряса, например?
      Он вздохнул и отложил в сторону полотенце.
      – Луиза, пойми, речь идет о моей семье. В подобных вопросах они чуточку старомодны и даже не лишены косных взглядов. Несмотря на свою принадлежность к миру шоу-бизнеса. Мы с тобой явимся туда как парочка, так ведь? Если я надену клубный пиджак, то и на тебе должно быть что-то ему в тон… Как ты считаешь?
      Я смотрела на него в недоумении. Передо мной был совсем незнакомый Колин – как будто настоящего похитили и подменили каким-то злым близнецом, который хотел заставить нас разыгрывать в ролях некую причудливую шараду перед его родителями.
      И вдруг меня осенило.
      – Колин, а ты, случайно, не говорил им, что я твоя девушка?
      Он снова взял в руки полотенце и принялся вытирать посуду, словно вся его жизнь зависела сейчас от этого процесса.
      – Нет! Ну что ты! Конечно, нет!
      – Точно? Я спрашиваю, потому что ты как-то странно себя ведешь.
      Пряча глаза, он начал составлять тарелки стопкой.
      – Нет же, Луиза! Ничего подобного не было!
      – Но ты не говорил им и обратного – что я не являюсь твоей девушкой? Не так ли? Ты предпочел не говорить вообще ничего и предоставить им сделать собственные выводы.
      Он отложил в сторону тарелки.
      – Неужели это так уж плохо?
      Я покачала головой.
      – Кол, зачем ты спрашиваешь? Тебе нечего стыдиться.
      Он устало прикрыл рукой глаза.
      – Луиза, как ты не понимаешь?! Этот семейный праздник устраивается не в мою честь. Все, о чем я тебя прошу, это чтобы мы с тобой слились с толпой и оставались незамеченными. Всего на один вечер! Ведь я же не прошу тебя всю оставшуюся жизнь изображать мою девушку. Ты моя подруга и соседка по квартире, вот и все. Просто я хочу, чтобы в этот вечер все прошло гладко. Понимаешь?
      Это я понимаю.
      Обняв его за шею, я прошептала:
      – Послушай, Кол, я надену все, что ты скажешь. Хорошо? Мы с тобой будем отлично смотреться, и вообще вечер пройдет прекрасно. Вот посмотришь.
      Он сжал меня в объятиях.
      – Знаешь, Луиза, я взял на себя смелость кое-что подобрать для тебя. – Кол убежал в гостиную и, вернувшись оттуда с пакетом, протянул его мне. – Вот посмотри. Может, тебе понравится.
      Я достала из пакета темно-красное шелковое длинное платье от Дианы фон Фюрстенберг и ахнула от восторга. Приложив его к себе, я воскликнула:
      – Просто невероятно!
      Колин довольно улыбнулся.
      – Вот теперь ты выглядишь как жена банкира!
      Однако нам так и не суждено было нарядиться в свои столь тщательно подобранные туалеты.
      За два дня до торжественного приема, когда Колин заехал к матери с порцией недостающей столовой посуды, они услышали странный шум из кабинета Патрика и нашли его безвольное тело на ковре – доза транквилизаторов оказалась слишком велика. Никакой записки он не оставил.
      Неделю Колин провел в доме матери, а после похорон Ада уехала в Ирландию к родственникам.
      В день возвращения Колина домой мы с Риа берем выходной. Вернувшись, Колин первым делом падает на кровать и спит четыре часа кряду, а мы тем временем жарим сырники. (Вернее, жарит Риа, а я наблюдаю.) Когда Колин, проснувшись, сидит на диване с красными, опухшими глазами, мы несем ему свежезаваренный чай и пытаемся впихнуть в него сырники, а когда это не удается, просто сидим рядышком в гостиной и, глядя на лондонский закат, слушаем записи Патрика, исполняющего знаменитые итальянские арии. Когда пленка кончается, мы просто молча сидим в темноте. А потом Риа включает свет и идет на кухню, чтобы приготовить нам всем поджаренные хлебцы с сыром. Колин вытягивается на диване, положив голову мне на колени.
      – Отец был такой несносный в последнее время, – говорит он. – Мы никогда не знали, чего от него ждать. А теперь вот я не знаю, как мы будем без него…
      Я осторожно глажу его по волосам.
      Мне хочется сказать, что я все понимаю, но я молчу – ведь мне повезло больше.
      Однажды, когда мне было тринадцать, я, вернувшись как-то домой из школы, застала мать сидящей в ночной рубашке на стуле в гостиной. В это время ей полагалось находиться на работе, но она, бледная и осунувшаяся, сидела посреди комнаты, вперив перед собой пустой стеклянный взгляд. Спереди на ее измятой влажной рубашке я заметила какое-то пятно. Моя мать никогда не бывала дома, когда я возвращалась из школы.
      Я спросила, все ли у нее в порядке, но она, не слыша, продолжала смотреть в пустое пространство, тряся головой, которая, казалось, того и гляди отвалится. Я подошла к ней и задала тот же вопрос, но она лишь посмотрела на меня неузнавающим взглядом и несколько раз моргнула. Медленно-медленно. Потом рот ее открылся, и я вдруг в ужасе поняла, что она сейчас умрет. Весь мир, казалось, медленно закружился вокруг меня, школьный рюкзак сам соскочил с моих плеч на пол, и, хотя я неслась сломя голову по квартире, ноги мои были словно из свинца. Подскочив к телефону и набрав номер, я услышала свой собственный голос, я кричала в трубку адрес и умоляла их приехать как можно скорее. Обернувшись, я увидела, что мать обмякла и склонилась вперед, уронив голову на грудь, слюни тонкой струйкой медленно стекали по подбородку. Швырнув трубку как попало, я бросилась к ней – она уже лежала безвольной грудой на полу.
      Когда через несколько минут приехала бригада «Скорой помощи», я, обхватив мать руками, раскачивала ее из стороны в сторону, надеясь, что она придет в себя. Они оттащили ее от меня, уложили на носилки и надели ей кислородную маску. Через несколько минут ее увезли, а к нам пришла соседка миссис Хавельман и позвонила отцу. Она была немка и по-английски говорила кое-как. Когда вернулись домой мои брат и сестра, она сообщила им, что нашу маму «из-за болезни головы забрали в больницу».
      Мать вернулась домой лишь несколько месяцев спустя совсем в другом состоянии. Ей было гораздо лучше.
      И вот сейчас, держа голову Кола, я думала обо всех этих тайных приготовлениях к празднику и о том, как поздно Кол с матерью нашли Патрика в его кабинете. А еще уже в тысячный, если не в миллионный раз я думала о том, что было бы, не вернись я в тот день из школы вовремя – замешкайся я на автобусной остановке, чтобы похихикать с мальчишками, или задержись на дополнительных занятиях.
      В тот же вечер я позвонила домой. Сидя в темноте у окна, я слушала долгие гудки, раздающиеся на другом конце провода за тысячи миль отсюда. Потом после щелчка до меня донесся голос моей матери:
      – Алло?
      – Привет, мам.
      – Луиза! Сколько времени? По-моему, у вас там уже поздно. Разве нет?
      – Да, мам, поздновато.
      – У тебя все в порядке?
      – Да, мам, у меня все отлично. Я просто позвонила, чтобы узнать, как ты там.
      – Детка, у меня все прекрасно. Лучше и быть не может. Папа твой у меня как колючка в одном месте, но я с ним строга, и у меня особенно не разгуляешься. Замучил меня своими идеями по поводу навеса, который он хочет построить на заднем дворе. Да, ты знаешь, что твоя сестра хочет второго ребенка? Правда, результатов пока никаких, но, если что, я дам знать. Чем занимаюсь? Да вот целый день высаживала луковицы. Подозреваю, что олени опять все потопчут, но я ведь каждый год пытаюсь, так зачем же отказываться от этой идеи сейчас, а?
      – Совершенно незачем.
      – Вот так-то, детка. – Я слышу, как она прикуривает сигарету. – А ты все-таки зачем звонишь-то?
      Я смотрю в безмятежную мглу за окном.
      – Да ни за чем, мам. Просто хотела услышать твой голос.

Лишние килограммы

      Каждый год весной многочисленные журналы мод и всевозможные женские странички печатают рецепты новоизобретенных диет, которые, ват следовать им до буквы, гарантируют стройную фигуру, а следовательно, и элегантность. И хотя для того, чтобы быть элегантной, вовсе не обязательно истощать себя до состояния манекена, все же правдивым можно считать утверждение, что список десяти самых красивых женщин является также списком десяти самых голодных женщин.
      Увлечение похудением превратилось в новую религию. Раньше его добивались осторожно, почти тайком, и первые приверженки диет ограничивались умеренной худобой, все же допускавшей некоторое количество мягких изгибов. Но секта росла и каждый день принимала в свои ряды новообращенных членов, пока в итоге не было окончательно провозглашено, что ни в коем случае не могут рассчитывать на спасение те немногие, кто до сих пор не уверовал в преимущества костлявого силуэта и обтянутых кожей скул.
      Следует ли вам обращаться в эту новую веру? Возможно. Но только какой ценой? У любительниц диет стремление к сухопарой фигуре зачастую становится навязчивой нездоровой идеей. Поэтому я рекомендую женщинам взвешивать не столько себя, сколько свои приоритеты. В конце концов, Бог создал вас такой, каком вы есть, и нет никакого смысла боротым с природой, распугивая всех друзей и членов семьи своими бесконечными правилами и ограничениями в еде.
      Стройная фигура, несомненно, выглядит элегантно. Стройная фигура, но никак не невротическая одержимость вопросами похудения.

      Я стою в очереди в кафетерии «Старбакс» и пытаюсь определить, сколько жира и калорий содержится в черничном кексе. Но на самом деле я с превеликим удовольствием взяла бы себе кусок двухэтажного шоколадного пирожного.