Нет, стоило. Вместе с велосипедом Йенс терял драгоценное время. На сколько затянется его странствие по заснеженным дорогам Индианы? Долго ли он сумеет протопать, прежде чем его задержит другой патруль ящеров и опять начнет задавать вопросы, на которые придется выдумывать ответы?
      Недолго, и это самое страшное. Ларсен хотел было спросить у Гника, в какой части Индианы пролегает граница между людьми и ящерами, но посчитал это неразумным. Насколько ему было известно, пришельцы к настоящему моменту захватили весь штат. А если даже и нет, Гник почти наверняка w станет отвечать и непременно сделается еще подозрительнее.
      И все же Йенсу нужно было хоть как-то выразить свой протест, если он не хотел потерять уважение к себе.
      - Мне кажется, вам не следует отбирать у меня велосипед, ведь я ничего плохого вам не сделал.
      - Это вы говорить, я это не знать, - ответил Гник. - Сейчас вы одевать ваши теплый предметы. Мы вести вас туда, где содержатся остальной Большой Уроды.
      Одевание в духоте универмага и выход на улицу напомнили Йенсу о том, как он выскакивал из парилки в снег, когда мальчишкой ходил с дедом в баню. Не хватало лишь отца, хлеставшего его березовым веником. Ящерам выход на морозный воздух бодрости не прибавлял. Они сразу коченели.
      Пришельцы повели Йенса к церкви. Снаружи стояли часовые. Когда они отперли дверь, он почувствовал, что температура внутри более приемлема для людей. Йенс также понял, что Гник использовал церковь в качестве места предварительного заключения для тех, кого задержали в Фиате или близ него.
      Сидящие на скамьях люди повернулись, желая получше разглядеть Ларсена, и оживленно загалдели:
      - Смотрите, еще один бедолага! За что они его сцапали? Эй, новенький, за что тебя загребли?
      - Осставасса сдессь, - приказал один из охранников. У него был настолько чудовищный акцент, что Йенс с трудом понял эти слова.
      Затем охранник покинул церковь. Пока дверь закрывалась, Ларсен успел увидеть, как он вместе с напарником вприпрыжку бегут к универмагу, в пекло, считавшееся у них нормальной температурой.
      - Так за что же тебя все-таки загребли, а, новичок? - вновь спросила одна из женщин.
      Это была разбитная крашеная блондинка почти одного с Йенсом возраста. Наверное, ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не всклокоченные волосы (у самого основания они сохраняли свой естественный темный цвет) и порядком заношенная одежда.
      Остальные обитатели церкви имели столь же неряшливый вид. Лица, повернутые к Ларсену, были преимущественно чистыми, но тяжелый запах, почти как в хлеву, говорил о том, что никто из них давно не мылся. Йенс не сомневался, что и от него самого пахнет не лучше. Он тоже почти забыл, как выглядит мыло. Зимой мытье без горячей воды скорее грозило воспалением легких.
      - Привет, - поздоровался Йенс. - Ума не приложу, за что меня загребли. Думаю, они и сами не знают. Меня засек один из их патрулей, когда я ехал на велосипеде, и потащил сюда для расспросов. Теперь ящеры почему-то не хотят меня выпускать.
      - Поди пойми этих маленьких придурков, - ответила блондинка.
      Губы она не красила (может, просто помада кончилась), зато, как будто желая компенсировать одно другим, почти докрасна нарумянила щеки.
      Слова блондинки вызвали у "прихожан поневоле" поток брани.
      - Я давил бы им костлявые шеи до тех пор, пока их жуткие глаза не повылезают наружу, - сказал мужчина с кудлатой рыжей бородой.
      - Засадить бы их в клетку и кормить мухами, - предложила другая женщина, худая, смуглая и седовласая.
      - Я бы даже не возражал, если бы наши шарахнули сюда бомбой и оставили от нас мокрое место, но уж зато и от ящеров - тоже, - прибавил коренастый парень с багровым лицом. - Эти чешуйчатые сукины сыны даже не разрешают нам выйти, чтобы раздобыть сигарет.
      Ларсен сам мучился от вынужденного никотинового воздержания. Но этот "краснокожий" говорил так, словно готов был простить ящерам что угодно, вплоть до уничтожения Вашингтона, если бы ему дали закурить. Это заставило Йенса поморщиться.
      Он сообщил, что его зовут Пит Смит, и в ответ услышал целую кучу других имен. Йенс не слишком хорошо умел связывать в памяти лица с именами. Поэтому ему понадобилось какое-то время, чтобы запомнить, кого здесь как зовут. Седую женщину звали Мэри, крашеную блондинку - Сэл; рыжебородый мужчина был Гордоном, а парень с багровым лицом - Родни. Если уж называть всех, здесь были еще и Фрэд, Луэлла, Морт, Рон и Алоизий с Генриеттой.
      - Свободных скамеек пока хватает, - сказал Родни. - Чувствуй себя как дома.
      Оглядевшись, Ларсен увидел, что люди соорудили себе гнезда из той одежды, какая у них была. Спать на жесткой скамье, завернувшись в пальто, - это не очень-то напоминает домашний уют, но что ему остается делать?
      - Где здесь мужской туалет? - спросил Йенс. Все засмеялись.
      - Такой штуки здесь нет, - хихикнула Сэл, - как, впрочем, и комнатки, чтобы попудрить носик. И водопровода тоже, понимаешь? Вместо этого у нас... как ты их называешь?
      - Отхожие ведра, - подсказал Алоизий. На нем была одежда фермера. Судя по обыденному тону, он был хорошо знаком с подобным атрибутом сельской жизни,
      Ведра находились в закутке позади двери, остававшейся прочно запертой. Ларсен сделал все, что ему требовалось, и поспешил как можно быстрее выбраться оттуда.
      - Мой отец вырос с сортиром на два очка, - сказал он. - Никогда не думал, что мне придется снова с этим столкнуться.
      - Уж лучше бы это был сортир на два очка, - возразил Алоизий. - Там хоть сидишь на заднице, а не на корточках, как над этими ведрами.
      - А чем у вас...то есть у нас... занимаются, чтобы убить время? поинтересовался Йенс.
      - Как правило мы промываем кости ящерам, - проворно ответила Сэл, и ее слова потонули в громких и грубых возгласах одобрения. - А можно выдумывать небылицы, - добавила Сэл, стрельнув в него глазами. - Я вот могу так завраться насчет своего успеха в Голливуде, что сама почти верю.
      Йенсу показалось, что в ее словах больше тоски, чем кокетства. Сколько же ее здесь держат?
      - У меня есть карты, - сказал Гордон. - Но играть в покер без настоящих денег - чушь собачья. Я тут три или четыре раза выигрывал миллион долларов, а потом все опять спускал из-за пары паршивых семерок.
      - У нас найдутся четверо для бриджа? - Ларсен был страстный любитель сыграть в бридж. - Чтобы получать удовольствие от этой игры, деньги не нужны.
      - Я умею играть, - признался Гордон. - Хотя, по-моему, покер все же лучше.
      Двое других людей заявили, что тоже не прочь перекинуться в бридж; все сели за стол. Поначалу Йенс испытывал самозабвение, какое только может испытывать узник. Учеба и работа никогда не оставляли ему столько времени для карт, сколько хотелось бы. Сейчас же он мог играть в свое полное удовольствие и не испытывать угрызений совести. Однако другие заключенные, не разбирающиеся в тонкостях бриджа, выглядели такими угрюмыми, что энтузиазм Йенса быстро пропал. Да и по-честному ли это, когда несколько человек развлекаются, а остальные не могут принять в этом участие?
      Церковная дверь отворилась. На пороге появилась высокая худощавая женщина. Ее волосы были стянуты в тугой узел, а лицо неодобрительно сморщено. Женщина поставила коробку с консервами.
      - Вот ваш ужин, - сказала она, словно отстригала ножницами каждое слово.
      Не дожидаясь ответа, женщина вышла и с шумом захлопнула за собой дверь.
      - Что ее так грызет? - спросил. Йенс.
      - Это ты верно подметил, грызет, - презрительно мотнула головой Сэл. - Она говорит, что мы объедаем тех, кто живет в этом жалком городишке и не имеет ни крыши, ни очага. Как будто мы просили загонять нас сюда!
      - Обрати внимание, мы жрем консервы, - добавил Родни, и его лицо еще сильнее побагровело от гнева.
      - Вокруг города сплошные фермы, но всю хорошую и свежую пищу они приберегают для себя. Мы оттуда не получили ни крошки, уж можешь быть уверен.
      Ложек на всех не хватило. Местная женщина либо не заметила, либо не пожелала обращать внимание, что в церкви стало одним человеком больше. Йенс ел чужой ложкой, вымытой в холодной воде и вытертой о брючину. И хотя с гигиеническими церемониями он расстался, еще когда покинул Уайт-Салфер-Спрингс, это было что-то новое.
      Поглощая безвкусную говяжью тушенку, он с беспокойством думал о том, что нынче едят в Чикаго. Вполне естественно, с еще большим беспокойством он вспоминал о Барбаре. Население Фиата насчитывало сотни две человек, и окрестные фермы могли их прокормить. В Чикаго было три миллиона жителей, и город находился на осадном положении.
      "Зря я согласился отправиться в Вашингтон", - подумал Йенс. Ему-то казалось, что это он рискует сильнее, а не оставшаяся дома жена. Как и большинство американцев моложе девяноста лет, Йенс считал войну чем-то таким, что обрушивается на головы несчастных людей где-то в далеких странах. Он никогда всерьез не задумывался, что война может прийти и поселиться у него под боком.
      Пока Йенс опорожнял консервную банку, произошло нечто странное. В церковь поспешно вбежал один из ящеров и вперился глазами в коробку с едой, принесенную угрюмой женщиной. Пришелец с явным недовольством огляделся и прошипел несколько слов, которые с одинаковым успехом могли быть как английскими, так и словами его родного языка. Ларсен все равно ничего не разобрал. Но церковные узники его поняли.
      - Извините, - сказала Мэри. - В этой коробке диких яблок не было.
      Ящер разочарованно зашипел и исчез.
      - Дикие яблоки? - спросил Ларсен. - А уж они-то ящерам зачем?
      - Чтобы лопать, - ответила Сэл. - Ну, знаешь, те, что в банках, маринованные, которые здорово идут с рождественским окороком? Ящеры просто помешались на них. За дикие яблоки готовы снять с себя последнюю рубашку. Правда, они не носят рубашек, но ты понимаешь, о чем я говорю.
      - Думаю, что да, - сказал Ларсен. - Значит, дикие яблоки. Неужели для них это такое лакомство?
      - А еще имбирные крекеры, - добавил Гордон. - Недавно я своими глазами видел, как двое этих тварей подрались из-за пачки имбирных крекеров.
      - Да они и сами похожи на пряничных имбирных человечков, разве не так? заметила Мэри. - Кожа у них почти что цвета пряников, а раскраска вполне сошла бы за глазурь.
      Наверное, впервые под сводами баптистской церкви зазвучали слова озорной песенки: "Беги за мной, гонись за мной - все это будет зря! Я человечек непростой, я - Пряник-из-имбиря!"
      Подхлестнув свою поэтическую музу, Йенс запел:
      - Взорву я ваши города, дороги размолочу, и диких яблок съем тогда сколько захочу!
      Он понимал, что не создал шедевра, но хор в ответ грянул:
      - Беги заемной, гонись за мной - все это будет зря! Я человечек непростой, я - Пряник-из-имбиря! Когда все наконец замолчали, Сэл сказала:
      - Надеюсь, старая карга, что приносит нам еду, прилепилась ухом к двери и слушает. Она-то явно думает, что веселиться, особенно в церкви, грешно.
      - Если бы ее мнение что-нибудь значило для ящеров, они бы расстреляли нас за такие штучки, - кивнул Морт. Сэл ухмыльнулась;
      - Во-первых, ящеры обращают на ее мнение не больше внимания, чем мы. А во-вторых, она ничегошеньки не знает, что на самом деле здесь творится.
      - Развлекаемся сами, как умеем, - согласился Алоизий. - Нам ведь никто не станет устраивать увеселений. Пока я не лишился своего приемника, то даже не думал, насколько он мне дорог.
      - Точно, это уж факт, - одновременно сказали несколько человек, словно повторяли "аминь" вслед за священником.
      Короткий зимний день догорел. В окна проникала темнота и как будто огромной лужей разливалась по церкви. Родни подошел к принесенной суровой женщиной коробке.
      - Черт бы ее побрал! - громко выругался он. - Мы-то ждали, что она принесет нам свечей.
      - Обойдемся, - сказала Мэри. - Жаловаться без толку. Пока есть уголь для печки, жить можно.
      - А если его вдруг не станет, - отозвался Алоизий, - мы промерзнем как следует, чтобы не вонять, когда ящеры явятся сюда хоронить нас.
      Естественно, что после такой "ободряющей" мысли разговор прекратился. Завернувшись поплотнее в свое пальто, Ларсен сидел и думал, каким важным открытием был огонь, поскольку он не только согревал пещеры неандертальцев, но заодно и освещал их. Человек с факелом мог безбоязненно выйти ночью, зная, что пламя высветит любую притаившуюся опасность. А электричество вообще уничтожило ночь. Но, оказывается, древние страхи не умерли, а просто спали, готовые пробудиться, как только не станет драгоценного света.
      Йенс покачал головой. Лучшим способом, какой он мог придумать для сражения с ужасами ночи, было просто проспать их. Именно так и поступали все дневные животные - устраивались поудобнее и затихали, чтобы никакие беды их не нашли. Йенс растянулся на жесткой скамье. Это оказалось нелегко. Вдоволь навертевшись, надергавшись, наизгибавшись и чуть не грохнувшись на пол, он наконец сумел заснуть.
      Когда Йенс проснулся, то не сразу вспомнил, где находится, и едва не упал снова. Он взглянул на часы. Светящийся циферблат показывал половину второго.
      В церкви было совсем темно. Но не совсем тихо. Йенсу понадобилось несколько секунд, чтобы распознать звуки, долетающие с одной из задних скамеек. Поняв, что там происходит, Йенс удивился, почему его уши не вспыхнули ярче циферблата. Как люди могут творить подобное в церкви?
      Ему захотелось встать и увидеть, кто же это занимается любовью, но, приподнявшись на локте, он оставил эту мысль. Во-первых, было слишком темно, чтобы кого-либо разглядеть. А потом, его ли это дело? Первоначальный шок Йенса прорвался из глубин его лютеранского воспитания, когда ребенком он жил на Среднем Западе. Но когда он немного поразмыслил над происходящим, ход его мыслей изменился. Кто знает, сколько времени этих людей держат здесь взаперти? Так куда, спрашивается, им идти, если они захотели заняться любовью? Йенс снова лег.
      Но сон не возвращался. Приглушенные вздохи, стоны и нежные слова, а также легкое поскрипывание скамьи - эти звуки вряд ли помешали бы ему уснуть. Они и не мешали, вернее, не мешали сами по себе. Однако, слушая их, Йенс с болью осознавал, как же давно он не спал с Барбарой.
      Во время своего хаотичного странствия по восточной части Соединенных Штатов он даже не смотрел на других женщин. "Крутить велосипедные педали помногу часов в день - это отключает все физические потребности", - невесело констатировал Йенс. К тому же было холодно. Но шепни ему Сэл или одна из здешних женщин постарше некое приглашение, он бы без колебаний спустил брюки.
      Потом Йенс подумал: "А как решает эти вопросы Барбара?" Он ведь отсутствует давно, намного дольше, чем предполагал, когда садился в кабину своего бедного покойного "плимута". Она может решить, что он погиб. (Возможно, она сама могла погибнуть, но разум Йенса отказывался признавать такую возможность.)
      Йенс никогда не представлял себе, что ему придется беспокоиться насчет того, остается ли его жена верной ему. Но выходит, он никогда не представлял и того, что ему придется беспокоиться насчет собственной верности. Глубокая ночь и холодная, жесткая скамья вряд ли были подходящим временем и местом для подобных размышлений. Но не думать об этом Йенс не мог.
      И еще очень долго эти мысли не давали ему уснуть.
      - Значит, герр Русси, вы больше не желаете выступать для нас по радио? прошипел Золрааг.
      Мойше Русси знал что свойственный ящерам акцент был главной причиной, почему почти каждое слово превращалось в длинное шипение. Но от этого произнесенное губернатором ничуть не становилось менее угрожающим.
      - Такова есть мера вашей... как это будет по-немецки?.. благодарности, правильно?
      - Да, ваше превосходительство, благодарности, - со вздохом ответил Русси. Мойше знал, что этот день наступит. И вот он наступил. - Ваше превосходительство, любой еврей в Варшаве благодарен вам за то, что Раса спасла нас от немцев. Если бы вы тогда не пришли, возможно, здесь уже не было бы ни одного еврея. И за это я благодарил вас, когда выступал по радио. И могу повторить это снова.
      Ящеры показывали Мойше концлагерь в Треблинке. Они показали ему другой лагерь, более внушительный, в Освенциме (немцы называли это место Аушвиц), который начал действовать незадолго до их появления. Оба места были страшнее, чём любой из кошмарных снов Русси. Погромы, злоба, пренебрежение - то были привычные инструменты в антисемитском арсенале. Но фабрики умерщвления... всякий раз, когда Мойше думал об этом, внутри у него все сжималось.
      - Если вы благодарны, мы ждем, что вы покажете это полезными для нас способами, - сказал Золрааг.
      - Я думал, что являюсь вашим другом, а не вашим рабом, - ответил Русси. Если вы хотите, чтобы я лишь повторял ваши слова, лучше найдите себе попугая. Должно быть, в Варшаве еще остались один или два.
      Неповиновение Мойше выглядело бы гораздо внушительнее, если бы ему не пришлось делать отступление и объяснять Золраагу, что такое попугай. Губернатор не сразу понял, в чем тут суть.
      - Это одна из здешних птиц, которая точно передает фразу вашими словами? И такое возможно? - В словах Золраага ощущалось удивление; возможно, на его родине не водилось животных или птиц, которые могут научиться говорить. К тому же сказанное Мойше взбудоражило его. - И вы, тосевиты, слушаете подобных птиц?
      Русси подмывало ответить утвердительно: пусть ящеры выглядят посмешищем. Нехотя он решил; что все же нужно сказать правду. Как-никак он в долгу у этих существ, спасших его народ.
      - Ваше превосходительство, люди слушают попугаев, но лишь для забавы, и никогда не принимают их всерьез.
      - А-а, - мрачно протянул Золрааг.
      Манера поведения губернатора была столь же мрачной. В его кабинете было крайне жарко, однако Золрааг все равно сидел в теплой одежде.
      - Вы знаете, что нашу студию уже восстановили после разрушений, причиненных ей налетом немцев? - спросил он.
      -Да.
      Русси также знал, что нападавшие были евреями, а не нацистами. Он еще раз порадовался, что ящеры так и не пронюхали про это.
      - Вы знаете, что теперь ваше здоровье в порядке? - продолжал Золрааг.
      - Да, - повторил Мойше. Неожиданно губернатор напомнил ему раввина, доказывающего справедливость своего толкования какого-то отрывка из Талмуда: это было так, то было сяк, и следовательно... Русси не нравилось ожидавшее его "следовательно". Он сказал: - Я не стану выступать по радио и благодарить Расу за уничтожение Вашингтона.
      Бесповоротные слова, те самые, которых он так долго старался избегать, наконец-то были произнесены. Несмотря на душный кабинет, Мойше казалось, что внутри у него разрастается ледяная глыба. Сейчас он находился во власти ящеров, как до этого вместе с остальными варшавскими евреями находился во власти немцев. Один короткий жест губернатора - и Ривка станет вдовой.
      Золрааг не сделал никакого жеста. Во всяком случае пока не сделал.
      - Я не понимаю вашей причины, герр Русси. Вы же не возражали совершенно против аналогичной бомбардировки Берлина. Чем одно отличается от другого?
      Это было очевидно, но только не для ящеров. Если смотреть беспристрастно, трудно провести различие. Сколько было среди немцев, заживо сгоревших в Берлине, женщин, детей, стариков, наконец, тех, кто ненавидел все, на чем держался нацистский режим? Несомненно, многие тысячи. Их незаслуженные смерти были столь же ужасны, как страдания жителей Вашингтона.
      Однако сам нацистский режим был таким чудовищным, что никто, и прежде всего - сам Мойше Русси, не мог оставаться беспристрастным.
      - Вам известно, что делали немцы. Они хотели поработить или уничтожить всех своих соседей.
      "Почти как вы, - подумал Русси. - Сказать бы вслух... Нет, это уж будет слишком".
      - Но Соединенные Штаты всегда являлись страной, где люди могли быть более свободными, чем где-либо еще.
      - Что такое свобода? - спросил Золрааг. - Почему вы так ее цените?
      Ответить на вопрос было столь же сложно, как объяснить глухому, что такое музыка. Тем не менее нужно попытаться.
      - Когда мы свободны, то можем думать, как нам нравится, верить, как нам нравится, и делать, что нам нравится, пока наши действия не приносят вреда никому из наших соседей.
      - Всем этим вы бы пользовались под благотворным правлением Расы.
      Нет, музыки Золрааг не услышал.
      - Но нам не давали и не дают самим выбрать переход под правление Расы, благотворное оно или нет, - сказал Русси. - Другой стороной свободы является возможность выбирать собственных вождей, собственных правителей, вместо того чтобы принимать тех, кого нам навязывают.
      - Если вы получаете другую свободу, зачем волноваться из-за этой? искренне недоумевал Золрааг.
      Хотя они с Мойше оба пользовались странной смесью немецких и "ящерных" слов, говорили они на разных языках.
      - Если мы не можем выбирать себе правителей, все остальные свободы являются шаткими, и не потому, что они - не наши свободы, - ответил Русси. Мы - евреи, и нам хорошо известно, что такое свобода, отобранная по капризу правителя.
      - Вы до сих пор не ответили на самый первый мой вопрос, - не унимался губернатор. - Как вы можете оправдывать нашу бомбардировку Берлина и в то же время осуждать уничтожение Вашингтона?
      - Ваше превосходительство, из всех стран нашего мира Германия имела меньше всего какой бы то ни было свободы. В тот момент, когда вы появились, немцы всеми силами старались отобрать всякую свободу, какой обладали их соседи. Вот почему большинство стран - империй, как вы обычно говорите, хотя многие из них не являются империями, - объединились в попытке сокрушить Германию. Соединенные Штаты даруют своим гражданам больше свободы, чем любая другая страна. Разрушая Берлин, вы помогали свободе; разрушив Вашингтон, вы отобрали свободу. - Русси развел руками. - Ваше превосходительство, вы понимаете, о чем я пытаюсь сказать?
      Золрааг булькнул, как закипающий переполненный самовар.
      - Раз уж вы, тосевиты, не можете договориться между собой в политических вопросах, едва ли стоит ждать от меня, что я разберусь в ваших непонятных междуусобицах. Но, думаете, я не слышал, что дойч-тосевиты выбрали себе этого... как его имя?... этого Гитлера тем самым бессмысленным образом, который вы так превозносите? Как вы соотносите это с вашими словами о свободе?
      - Ваше превосходительство, мне нечего ответить. - Русси опустил глаза. Лучше бы ящерам не знать, как нацисты пришли к власти. - Я не утверждаю, что всякая правительственная система всегда хорошо работает. Просто в условиях свободы большее число людей испытывает удовлетворение и меньшему числу наносится вред.
      - Неверно, - возразил Золрааг. - Под властью Империи Раса и подчиненные ей виды процветают многие тысячи лет и никогда не забивают свои головы мыслями об избрании собственных правителей и прочей чепухой, о которой вы болтаете.
      - На это есть два возражения, - ответил Мойше. - Во-первых, вы никогда еще не пытались управлять людьми...
      - Чему, приобретя недолгий опыт, я искренне рад, - перебил его Золрааг.
      - Человечество было бы радо, если бы вы до сих пор его не имели, - сказал Русси. Он не стал делать на этом особый упор, ибо ранее уже признал, что, не появись ящеры, он и его народ были бы истреблены. Мойше попробовал иную тактику: - А как бы отнеслись ваши подчиненные расы к тому, что вы говорите?
      - Уверен, они согласились бы со мной, - ответил Золрааг. - Едва ли они станут отрицать то, что после нашего правления им живется лучше, чем в те варварские времена, которые, как я полагаю, вы назвали бы свободой.
      - Если они вас так любят, почему же вы не взяли никого из них на Землю?
      Русси пытался поймать губернатора на лжи. Немцы без особого труда формировали силы безопасности из представителей завоеванных ими народов. Если ящеры поступают так же, почему же они не использовали своих подчиненных для помощи в войне или по крайней мере для полицейских функций?
      - Солдаты и администрация Империи состоят только из членов Расы. Отчасти это традиция, истоки которой кроются в той эпохе, когда Раса была единственным народом в Империи... впрочем, вы, тосевиты, равнодушны к традициям.
      На это Русси хотел сердито возразить, что возраст его расы уже более трех тысяч лет и его народ свято следует своим традициям. Но до него дошло, что для Золраага три тысячи лет были равнозначны позапрошлому лету.
      - Не стану отрицать, что другой причиной является безопасность Расы. Вы должны были бы гордиться, что вам позволено помогать нам в наших усилиях по умиротворению Тосев-3. Уверяю вас, такая привилегия не была бы дарована ни халессианцу, ни работевлянину, хотя члены подчиненных рас могут свободно развиваться в тех областях, которые не затрагивают сфер управления и безопасности Расы.
      - Мы по-своему понимаем слово "свобода", - сказал Русси. - Уверен, не будь я вам полезен, вы не даровали бы мне эту привилегию.
      В последнее слово он вложил всю иронию, какую только мог. С таким же успехом Золрааг мог сказать, что, когда ящеры включат Землю в свою Империю, людям оставят участь лесорубов и водоносов и навсегда запретят заикаться о собственной судьбе.
      - Вы, несомненно, правы, гepp Русси. Я предлагаю вам как следует это запомнить, полностью воспользоваться предоставленной вам возможностью и прекратить глупые жалобы по поводу нашего правления.
      Использовать против него иронию было так же безрезультатно, как палить из немецкого противотанкового ружья по танкам ящеров. Русси сказал:
      - Я не могу сделать то, о чем вы меня просите, и не только потому, что не хочу терять уважения к себе, но еще и потому, что ни один человек, услышавший, как я восхваляю вас за уничтожение Вашингтона, больше никогда не станет серьезно относиться к моим словам.
      - Вплоть до этого момента вы были для нас полезны, поэтому я давал вам много шансов передумать, даже, наверное, больше, чем следовало бы. Но теперь шансов у вас больше не будет. Вы понимаете, что я говорю?
      - Да. Делайте со мной что хотите. Я не могу исполнить ваши требования.
      Русси облизнул сухие губы. Как и в дни нацистского владычества в гетто, он надеялся/что сможет выдержать пытки ящеров.
      - Мы ничего не будем делать с вами, герр Русси, - сказал Золрааг. Непосредственное устрашение в вашем мире оказалось менее действенным, чем мы того желали.
      Русси во все глаза глядел на него, едва веря своим ушам. Но губернатор еще не закончил:
      - Проведенные исследования предлагают другой способ, который может оказаться более эффективным. Как я говорил, за свой отказ лично вы не пострадаете. Но мы подвергнем строгому наказанию самку, с которой вы спариваетесь, и вашего детеныша. Надеюсь, это сможет произвести определенные изменения в ваших взглядах.
      Мойше глядел на него не столько с недоверием, сколько с ужасным разочарованием.
      - А я-то думал, что помог изгнать нацистов из Варшавы, - наконец произнес он.
      - Верно, дойч-тосевиты были целиком и полностью изгнаны из этого города, в том числе и с вашей помощью, - сказал Золрааг, совершенно не уловив смысла. Мы ждем от вас дальнейшей помощи по убеждению ваших соплеменников в справедливости нашего дела.
      Губернатор говорил без видимой иронии. Но даже нацист не решился бы угрожать женщине и ребенку и тут же заявлять о справедливости своего дела... "Чужак". - подумал Русси. Только сейчас до него полностью дошел смысл этого слова.
      Мойше хотел указать Золраагу на ошибки в его рассуждениях. В первые дни после прихода ящеров он еще мог позволить себе столь опрометчивый поступок. С тех пор ему мало-помалу пришлось научиться различать, что к чему. Теперь же его неосмотрительность угрожала не только ему самому, но и Ривке с Рейвеном. Так что надо полегче.
      - Вы ведь понимаете, что предлагаете мне нелегкий выбор, - сказал Мойше.
      - Отказ от сотрудничества с вашей стороны вынудил меня на такой шаг, ответил Золрааг. - Вы просите меня предать свою веру, - сказал Русси. Это была чистая правда. Он попробовал придать голосу жалостливо-просящую интонацию: Пожалуйста, дайте мне несколько дней на обдумывание того, что я должен сделать.
      На этот раз трюк с болезнью не сработает. Мойше знал об этом заранее.
      - Я только прошу вас продолжать работать с нами и для нашего дела, как вы работали прежде. - Насколько Русси становился все осторожнее в своих высказываниях, настолько и Золрааг делался все подозрительнее относительно того, что слышал от Русси. - Почему вам нужно время на обдумывание? Губернатор что-то сказал в аппарат, стоявший возле него на столе. Это был не телефон, но оттуда все равно раздался ответ. Иногда Мойше казалось, что машина думает за Золраага. Губернатор объявил: - Наши исследования показывают, что угроза против семьи тосевита чаще всего оказывается наиболее эффективным способом добиться его послушания.
      От Русси не ускользнуло то, как Золрааг произнес эту фразу.
      - А для Расы это тоже справедливо? - спросил он, надеясь отвлечь Золраага от умозаключений насчет того, зачем ему понадобилось дополнительное время на обдумывание.
      Уловка сработала - по крайней мере дала несколько лишних минут. Губернатор совсем по-человечески хмыкнул, рот его широко раскрылся. Видно, вопрос Мойше его позабавил.
      - Вряд ли, гepp Русси. Спаривания среди нашего вида происходят только в определенный сезон. Тогда самки выделяют особый запах, способствующий этому. Самки высиживают и воспитывают наш молодняк - это их роль в жизни. Но у нас нет постоянных семей, как у тосевитов. Да и как могли бы мы их иметь, если у нас нет определенности относительно родителей?
      "Тогда все ящеры - ублюдки в самом буквальном смысле этого слова". Мойше про себя улыбнулся.
      - Так это в равной степени относится и к вашему Императору?
      При упоминании титула своего правителя Золрааг опустил глаза.
      - Конечно же нет, глупый тосевит, - сказал он. - У Императора есть самки, предназначенные специально для него, чтобы его линия могла надежно продолжаться. Так было в течение тысячи поколений, а может, и больше, поэтому так будет всегда.