Со стороны улицы Святого Якова в направлении Гольдфарба двигалась маленькая красная точка. Свет ее был слабее, чем мерцание светляка. У Гольдфарба дрогнула рука: он очень давно не видел сигарет. Если даже импорт продовольствия сократился - вначале из-за немецких подводных лодок, потом из-за налетов ящеров, - то табак и вовсе пропал.
      Во время экономической депрессии люди подбирали окурки на улицах. Гольдфарб никогда не опускался до подобного. Однако презрение, которое он испытывал, когда впервые увидел такую сцену, позже сменилось жалостью, а затем и пониманием. Но тогда охота за окурками была вызвана нехваткой денег, а не сигарет.
      Гольдфарб окликнул владельца соблазнительно вспыхивавшего огонька:
      - Эй, дружище, не продашь ли мне сигаретку? Курильщик остановился. Огонек на мгновение вспыхнул ярче, затем сдвинулся, поскольку незнакомец переместил сигарету в угол рта.
      - Извини, приятель, у меня осталось всего три, и их я не продам. Сейчас не на что тратить деньги. Но если хочешь, можешь разок затянуться.
      Гольдфарб колебался; почему-то это задевало его сильнее, чем нагибаться за окурками. Но в голосе незнакомца не чувствовалось презрения. Хотя он и не намерен продавать часть своих сокровищ, но готов немного поделиться ими.
      - Спасибо, - сказал Гольдфарб и быстро подошел. Дэвид постарался как можно дольше удержать в легких дым и выпустил его с большим сожалением. Владелец сигареты снова затянулся. В слабом темно-красном свете било видно удовольствие, отражавшееся на его лице.
      - Проклятая война, - выпуская дым, произнес он.
      - Это уж точно, - ответил Гольдфарб. Он закашлялся. Как бы ему ни хотелось курить, его тело отвыкло от этой привычки. - Интересно, что у нас исчезнет следующим? Наверное, чай.
      - Жутко подумать, но скорее всего ты прав. Скажи, разве можно вырастить чайные кусты где-нибудь на полях Кента?
      - Нет, - мрачно ответил Гольдфарб. Что-то он будет делать, когда исчезнет его утренняя чашка чая? Обойдется без нее, вот и все.
      - А что у нас пили, пока не появился чай?
      - Думаю, что пиво.
      Курильщик аккуратно загасил сигарету.
      - Именно это я и намерен сейчас сделать. Не хочу туда входить с зажженной сигаретой, Я слышал, что людям проламывали голову из-за трубки табака, и не стремлюсь, чтобы это случилось со мной.
      - Разумно, - кивая, согласился Гольдфарб. - Хотя там и так полно дыма, никто тебя не унюхает.
      - Ты прочитал мои мысли. - Теперь голос курильщика доносился из темноты. Он продолжал: - А заодно я хотел бы попробовать подгрести к той рыжеволосой официантке. Кстати, как ее зовут?
      - Сильвия, - бесцветным голосом сказал Гольдфарб.
      - Правильно, Сильвия. Ты ее видел? - Не дожидаясь ответа, курильщик добавил: - Я бы не прочь потратить на нее одну сигарету, честное слово.
      Он нашел входную дверь "Белой Лошади" и скрылся за нею.
      Гольдфарб еще немного постоял на морозе, затем двинулся в неблизкий путь до своей казармы. Вряд ли Сильвию можно купить .за сигарету, но какое значение это имеет сейчас? Сейчас Сильвия не принадлежит ему, в действительности, она никогда не принадлежала ему. Удовлетворение своей сексуальной жажды прекрасное занятие, даже более чем прекрасное, когда погружаешься в него. Но нужно не терять при этом головы. Если это все, чем ты занимаешься с женщиной, то прекращение такого занятия не должно становиться концом света.
      Вдали послышался похожий на негромкие вскрикивания шум двигателей самолета ящеров. Охватившая Гольдфарба дрожь не имела никакого отношения к холоду. Кто-то там сейчас в небе, возле громоздкого радара? И вернется ли этот парень обратно?
      Зенитные орудия открыли свой явно бесполезный огонь. Гольдфарб снова задрожал. Потеря Сильвии - еще не конец света. Но там, вдалеке, он слышал звук настоящего конца света.
      ГЛАВА 16
      Вдалеке заговорили зенитки. Генрих Егер с завистью прислушался. Будь подобные орудия у вермахта, показалось бы тогда красноармейским самолетам небо с овчинку. Однако зенитная канонада доказывала, что русские не сдаются. Егер убедился в этом на собственном опыте за те одиннадцать месяцев, что предшествовали вторжению ящеров, отодвинувшему войну между национал-социализмом и коммунизмом на задний план. Теперь советское упрямство постигали ящеры. Егер надеялся, что они получат от обучения не меньше удовольствия, чем он сам.
      Возможно, русские не соврали, сказав ему, что эта лошадь когда-то служила в кавалерии. При звуках артиллерийской стрельбы она всего-навсего шевелила ушами. Конечно, оставалось лишь гадать, как поведет себя лошадка, если ему придется стрелять, сидя на ней верхом. Даст Бог, не доведется проверить это на практике.
      - Эти сукины дети должны были дать мне самолет, - произнес Егер вслух.
      Он говорил больше для того, чтобы услышать звук собственного голоса среди заснеженного пространства, чем по какой-либо другой причине. Лошадь фыркнула. Она не понимала по-немецки, но для управления ею Егера снабдили списком русских выражений. Похоже, животное радовалось, что везет человека. Если действительно существует некая волчья страна, то сейчас Егер ехал по ее просторам.
      Он похлопал рукавицей по мешочкам со свинцовой прокладкой, прикрепленным к седлу. В них находилась честная доля причитающегося рейху металла, похищенного в результате налета партизан на грузовик ящеров неподалеку от Киева. И теперь Егер в одиночку, верхом на лошади, везет эту долю в Германию.
      - Им хочется, чтобы я сгинул, - сказал он. Лошадь снова фыркнула. Егер потрепал ее по шее:
      - Им очень этого хочется. .
      Когда они вместе с Максом - тем самым партизаном-сквернословом - оказались в одном из подразделений Красной Армии, которое по-прежнему держало связь с Москвой и получало оттуда распоряжения, советские военные щедро расточали похвалы и со скрупулезной точностью разделили драгоценный трофей, добытый в результате совместной советско-германской операции. Трудности начались потом.
      Нет, Егеру не сказали, что достать самолет невозможно. Разумеется, советский полковник понимал настоятельную необходимость герра майора вернуться в Германию. Но разве герр майор не осознает, сколь велика вероятность, что его убьют, прежде чем он туда попадет? Нет, полковник не может с чистой совестью позволить ему рисковать жизнью и лететь на самолете.
      Теперь уже фыркнул сам Егер, и громче, чем лошадь.
      - Когда русский полковник говорит, что не хочет рисковать жизнью, так и знай: где-то скрывается подвох.
      И в прошлой войне, и в нынешней русские, действуя против немцев, предпочитали тушить пожар, забрасывая его телами.
      С помощью колен, поводьев и голоса Егер понуждал лошадь двигаться вперед. За минувшие четверть века он мало ездил верхом, но основные правила верховой езды не забыл. Такое путешествие очень сильно отличалось от перемещения в танке. Там, в башне из толстой брони, ты чувствуешь себя отрезанным от всего мира и неуязвимым для всего, что этот мир может тебе сделать... разумеется, если он не решит ударить снарядом. Но, сидя верхом на лошади, ты сталкиваешься с миром лицом к лицу. И в данный момент этот мир заметал лицо Егера снегом. Русские снабдили его меховой ушанкой, тулупом и валенками, поэтому Егер не мерз. Только надев все это на себя, он понял, насколько хорошим было у русских зимнее обмундирование. Не удивительно, что в прошлую зиму иваны доставили вермахту столько горя. Егер прильнул к лошадиному уху и доверительно сказал:
      - Если кто-то спросит Кремль о случившемся, там ответят, что помогли мне всем, чем только могли. Просто мне не удалось добраться до Германии с этим грузом.
      Он вновь хлопнул по мешочкам.
      - Но знаешь что, русская лошадка? Я их одурачу. Я все равно намерен вернуться а Германию, хотят они того или нет. А если им это не понравится, могут намочить штаны с досады. Мне плевать.
      Разумеется, лошадь не понимала, о чем говорит ее седок. Она была не просто бессловесным животным, но еще и русским бессловесным животным. До этой минуты она либо таскала плуг на оккупированной врагом земле, либо носила в бой красноармейского кавалериста. Однако теперь судьба этой лошади на какое-то время слилась с судьбой Генриха Егера.
      Снег заносил следы от копыт. "Т-3" имел хороший обогреватель, но, с другой стороны, исходящий от лошади запах сена нравился Егеру больше, чем стоявший в танке тяжелый запах бензина, масла и пороха.
      - Да, лошадка, именно этого и хотят в Кремле, - продолжал Егер. - Им требовалась немецкая помощь, чтобы добыть этот металл. Но, думаешь, они хотят, чтобы рейх воспользовался им? Ни за что на свете. Они хотят оставаться единственными, кто может делать такие бомбы, это им только и нужно. Одну бомбу они сбросят на ящеров, и если разобьют этих тварей, не захочется ли им сбросить еще одну и на голову Германии? Но я тебе уже сказал, лошадка, я не намерен допустить, чтобы это произошло.
      Егер всматривался сквозь снежную пелену вдаль. К сожалению, его намерения и реальный ход событий могут не совпасть. По его предположениям, он уже покинул то, что до войны называлось советской территорией, и скорее всего находился на западно-украинской земле, некогда принадлежавшей Польше. Большая часть этих территорий, опустошенная вначале русскими, а затем немцами, ныне находилась в лапах ящеров.
      Здесь у ящеров были свои услужливые марионетки. В Москве он слышал на коротких волнах выступления лидера евреев в Варшаве Мойше Русси. Тогда Егер посчитал этого человека истериком, лжецом и предателем человечества.
      Сейчас... сейчас он уже не был столь категоричен. Каждый, раз, когда он пытался посмеяться над рассказом Макса, как над очередным "романом ужасов", Егер вспоминал шрам на шее еврейского партизана и пересыпанный нецензурщиной рассказ о массовых убийствах в Бабьем Яру. И если ужасы, через которые прошел Макс, были настоящими, тогда, возможно, Мойше Русси тоже говорил правду.
      Зимняя поездка верхом, в одиночку, давала время подумать - возможно, даже больше времени, чем хотелось бы. Что происходило и происходит в рейхе, за границами удерживаемой немцами территории? Егер был фронтовым офицером, а не политиком. Но немецкие офицеры отличались тем, что думали самостоятельно, а не подчинялись слепо вышестоящим приказам, как то было у русских или у ящеров. Хоть убей, но Егер так и не мог понять, каким образом массовое истребление евреев способствовало приближению победы в войне.
      Массовая еврейская бойня могла лишь замедлить ход войны. Она привела уцелевших польских евреев под опеку ящеров. И сейчас на пути Егера к рейху могло оказаться множество таких евреев. Если они засекут его и дадут своим новым хозяевам знать, что какой-то немец бродит по их территории... если они это сделают, замысел русских осуществится полностью.
      - Глупо, - пробормотал вслух Егер. В чем выражалась борьба евреев против рейха? В том, что они поспешили приспособиться, как и любые другие гражданские лица?
      Егер проехал мимо пустого крестьянского дома. Сколько разрушений! Сколько времени понадобится людям, чтобы восстановить все это? И что важнее, на каких условиях будет происходить такое восстановление? Останутся ли люди хозяевами собственной судьбы или на долгие века превратятся в рабов ящеров? Ответа Егер не находил. Человечество научилось наносить ящерам ущерб, но не знало, как разбить их. Пока не знало. Егер надеялся, что, может, способ разбить этих тварей едет сейчас вместе с ним в привязанных к седлу мешочках.
      Через несколько сотен метров дорога, по которой он двигался (в действительности она была больше похожа на
      тропку), привела его к роще белоствольных берез. Егер сдернул с плеча винтовку и положил на колени. За деревьями вполне могли скрываться малоприятные веши и прятаться еще менее приятные люди. Егер усмехнулся, приоткрыв рот. По меркам ящеров, несколько недель назад и он был одним из таких малоприятных людей.
      Из-за дерева появился какой-то человек. Как и Егер, он был одет в смесь русского и немецкого зимнего обмундирования. Как и Егер, он держал в руках винтовку. Он не прицеливался в немца, но, судя по его виду, готов был это сделать. Человек что-то сказал по-польски. Егер не знал ни одного польского слова. Подъезжая, он подсчитывал свои шансы. Если быстро и метко выстрелить (верхом это не особенно получится), а затем пришпорить лошадь, у него появится шанс ускользнуть от этого... Бандита, что ли?
      Наверное, незнакомец думал в унисон с Егором.
      - Я бы не стал этого делать, - сказал он, теперь уже на неправильном немецком. - Оглянись.
      Егер не оглянулся. Стоявший на тропе человек засмеялся и прислонил винтовку к ближайшему дереву.
      - Я не шучу. Давай повернись назад.
      На этот раз Егер повернулся. Он увидел еще двоих людей, у обоих было оружие. "А сколько может прятаться за деревьями?" - подумал Егер. Он повернулся обратно.
      - Хорошо, вы меня захватили, - ровным голосом произнес он. - Что теперь?
      Егер не знал, что больше ошеломило этого человека: его спокойный тон или правильная немецкая речь. Тот схватился за винтовку системы Маузера; такая же была и у Егера.
      - Я так и думал, что ты - один из тех нацистских гадин, - зарычал он. - И верхом ты ехал не так, как поляк или русский. Что ж, расстреляем тебя прямо сейчас...
      - Погоди, Йоссель! - крикнул кто-то из находившихся сзади. - Нам ведь нужно доставить его...
      - Если вы собираетесь доставить меня к ящерам, сделайте одолжение, лучше застрелите меня, - перебил его Егер.
      Когда ящеры заставят его говорить (кто знает, какие у них для этого существуют методы?), он может поставить под угрозу усилия русских по использованию похищенного металла, а Германия так и не увидит содержимого свинцовых мешочков.
      - С чего это мы должны делать какие-либо одолжения немцу? - спросил Йоссель.
      Сзади послышались ругательства. Вот она, расцветшая пышным цветом бессмысленная жестокость.
      Но у Егера был подходящий ответ:
      - Потому что я сражался вместе с русскими-партизанами, большинство из которых были евреи, чтобы отбить у ящеров то, что у меня привязано к седлу, и привезти это в Германию.
      Все. Он сказал. Если эти люди - действительно прихвостни ящеров, он выдал себя с головой. Но Егер в любом случае выдал бы себя в то самое мгновение, когда ящеры добрались бы до содержимого мешочков. А если перед ним все-таки люди...
      Йоссель сплюнул.
      - Быстро ты умеешь врать. Так я тебе и поверил. Где это было, на дороге в Треблинку?
      Увидев, что это название ничего не говорит Егеру, он добавил на чистом немецком языке:
      - Концентрационный лагерь.
      - Я ничего не знаю о концентрационных лагерях, - упрямо произнес Егер.
      Люди позади него зарычали. Эдак они пристрелят его, не дав закончить фразу. Поэтому Егер торопливо сказал:
      - Я ничего не слышал об этой Треблинке. Но в том партизанском отряде был один еврей, сумевший выбраться живым из места, которое называлось Бабий Яр. Это на окраине Киева. Мы с ним сражались вместе ради общего блага.
      В лице Йосселя что-то изменилось:
      - Значит, нацист, тебе известно про Бабий Яр? И что ты об этом думаешь?
      - Это отвратительно, - быстро ответил Егер. - Я шел на войну сражаться против Красной Армии, а не... не... - Он покачал головой. - Я солдат, а не убийца.
      - Как будто нацист способен понимать разницу, - презрительно отозвался Йоссель.
      Но за винтовку не схватился. Вместо этого он затеял разговор со своим товарищем. "Кто эти двое? - думал Егер. - Солдаты? Партизаны? Просто бандиты?" Разговор частично шел на идиш, который Егер еще понимал, а частично - на непонятном ему польском. Если бы еврей, находившийся спереди, был бы не столь бдительным, Егер, возможно, сумел бы вырваться. Но в этой ситуации ему ничего не оставалось, кроме как ждать, пока захватчики решат, что с ним делать.
      Спустя несколько минут один из находившихся сзади сказал:
      - Ладно. Слезай с лошади.
      Егер спешился. У него невероятно болела спина. Он был готов повернуться и начать стрелять при самом ничтожном подозрительном звуке. Он не будет пассивной жертвой, если они рассчитывают именно на это. Но затем человек за его спиной сказал:
      - Можешь повесить винтовку на плечо, если не возражаешь.
      Егер колебался. Такое предложение могло оказаться уловкой, чтобы убаюкать его бдительность и сделать более легкой добычей. Но он и так уже находится во власти евреев.
      Ни один боец, который хоть немного соображает, не оставит врагу оружие. Может, они решили, что он им не враг? Егер повесил винтовку на плечо и спросил:
      - Что вы намерены со мной делать?
      - Пока не решили, - ответил Йоссель. - Для начала пойдешь с нами. Отведем тебя к тому, кто сумеет помочь нам разобраться.
      Должно быть, на лице Егера все-таки отразились какие-то опасения, ибо Йоссель добавил:
      - Нет, не к ящеру, к одному из нас.
      - Хорошо, - сказал Егер. - Но возьмите с собой и лошадь. То, что находится у седла в мешочках, важнее, нежели я, и вашему командиру нужно узнать об этом.
      - Золото? - спросил тот, кто велел Егеру слезть с лошади.
      Егеру не хотелось, чтобы евреи подумали, будто он - один из тех, кого можно ограбить.
      - Нет, не золото. Если люди из НКВД не ошиблись, я везу здесь такой же материал, какой ящеры применили при уничтожении Берлина и Вашингтона.
      Это произвело впечатление.
      - Погоди, - медленно проговорил Йоссель. - Русские позволили тебе увезти этот... этот материал в Германию? Как такое случилось?
      "Почему они не забрали себе все?" - вот что подразумевал его вопрос.
      - Если бы могли, уверен, что они обязательно оставили бы себе всю добычу, - улыбнувшись, ответил Егер. - Но я уже говорил, что материал захватывала совместная советско-германская боевая группа. И сколько бы ни было у русских причин ненавидеть нас, немцев, они знают также, что наших ученых нельзя сбрасывать со счетов. И потому...
      Егер похлопал по мешочку.
      Дальнейший разговор евреев происходил исключительно на польском. Наконец Йоссель усмехнулся:
      - Ну, немец, прямо скажем, задал ты нам задачку. Ладно, идем, ты и твоя лошадь, что бы там на ней ни было навьючено.
      - Вы должны держать меня вне поля зрения ящеров, - требовательно сказал Егер.
      - Ошибаешься, - рассмеялся Йоссель. - Мы просто должны делать так, чтобы тебя не заметили. А это - не одно и то же. Давай-ка двигать, а то мы и так уже потратили кучу времени на болтовню.
      Как оказалось, этот еврей знал, о чем говорит. В течение нескольких последующих дней Егер увидел больше ящеров и с более близкого расстояния, чем прежде. Никто из них даже не взглянул на него; эти существа считали, что он просто один из полицейских и потому к нему можно относиться терпимо.
      Более тревожными были неожиданные встречи с вооруженными поляками. Хотя он оброс бородой с седой проседью, Егер не без иронии сознавал, что в его облике появилось нечто зримо еврейское.
      - Не волнуйся, - сказал ему Йоссель, когда Егер посетовал на это. - Они подумают, что ты просто еще один предатель.
      Эти слова больно ударили по самолюбию Егера.
      - Ты хочешь сказать, что именно так остальной мир думает о вас, польских евреях?
      Он уже достаточно долго находился в отряде, чтобы высказывать свои мнения, не опасаясь получить за них пулю.
      - Да, что-то вроде того, - спокойно ответил Йоссель, которого трудно было вывести из себя. - Разумеется, остальной мир до сих пор не верит, что у нас есть серьезные основания любить ящеров больше, чем вас, нацистов. Если ты знаешь о Бабьем Яре, то поймешь нас.
      Поскольку Егер действительно знал о Бабьем Яре и узнанное воспринималось им тяжело, он переменил тему:
      - Кое-кто из поляков выглядел так, будто они не прочь перестрелять нас.
      - Такое вполне может быть. Поляки ведь тоже не любят евреев. - Голос Йосселя звучал совершенно обыденно. - Но они не осмеливаются, поскольку ящеры дали нам достаточно оружия, чтобы хорошенько вздуть их, если они вздумают играть с нами в старые игры.
      Егер умолк и какое-то время обдумывал услышанное. Этот еврей открыто признавался, что его соплеменники зависят от ящеров. У него было бесчисленное количество возможностей выдать Егера пришельцам, однако он не сделал этого. Егер признался себе, что не понимает происходящего вокруг. К счастью, вскоре он все понял.
      В тот вечер они пришли в какой-то город, более крупный, чем те, через которые проходили раньше.
      - Как называется этот город? - спросил Егер. Вначале он подумал, что Йоссель чихнул. Потом еврей повторил название:
      - Грубешув.
      Город с гордостью демонстрировал мощенные булыжником улицы, трехэтажные дома с чугунными навесами и центральный бульвар, середина которого на парижский манер была засажена деревьями. Егер видел настоящий Париж, а потому нашел такое подражание смехотворным, но промолчал.
      Йоссель подошел к одному из трехэтажных зданий и заговорил на идиш с человеком, открывшим на его стук. Потом повернулся к Егеру:
      - Иди в этот дом. Мешочки свои возьмешь с собой. А конягу твою мы уведем из города. Слишком уж диковинный зверь - вопросов не оберешься.
      Егер вошел. Седой еврей отодвинулся в сторону, пропуская его, и сказал:
      - Здравствуйте, друг. Меня зовут Лейб. Как мне называть вас, раз уж вы оказались здесь?
      - Ich heipe HeinrichJager, - ответил Егер. Он давно привык к взглядам, полным ужаса, когда люди слышали его немецкую речь. Это был единственный язык, на котором он свободно говорил. И к лучшему или к худшему, но он был немцем. Он вряд ли стал бы это отрицать. Егер сдержанно добавил: - Надеюсь, господин Лейб, мое присутствие не доставит вам особых хлопот.
      - Нацист - и в моем доме? Они хотят поселить нациста в моем доме?
      Лейб говорил не с Егером. И не с собой, как тому показалось. Кто еще оставался? Наверное, Бог.
      Лейб, словно в нем повернули ключ, быстро подошел к двери и закрыл ее.
      - Даже нацист не должен мерзнуть - особенно если вместе с ним могу замерзнуть я. - Сделав над собой огромное волевое усилие, он повернулся к Егеру: - Чаю выпьете? Если хотите, в кастрюле есть картофельный суп.
      - С удовольствием. Большое вам спасибо. Чай был горячим, картофельный суп - горячим и ароматным. Лейб настойчиво предлагал Егеру вторую порцию; еврей явно - не мог заставить себя быть плохим хозяином. Но сам он вместе с Егером не ел - подождал, пока немец насытится, а потом уже принялся за еду.
      Такая картина наблюдалась и в течение двух следующих дней. Егер заметил, что хозяин каждый раз подает ему все тот же суп и все в той же щербатой миске. Наверное, когда он уедет, Лейб выкинет и остатки супа, и миску вместе с постельным бельем и всем, до чего он дотрагивался. Егер не стал спрашивать, боясь услышать утвердительный ответ.
      Только когда Егер уже начал подумывать, не забыл ли про него Йоссель и другие еврейские бойцы, тот появился, снова придя под покровом темноты.
      - Тебя, нацист, хочет видеть один человек, - сказал Йоссель. В отличие от Лейба, для него слово "нацист" утратило почти весь свой яд. Осталось что-то вроде ярлыка, и не более.
      В гостиную вошел незнакомый еврей. Худощавый, светловолосый. Егеру думалось, что важный человек, которого он дожидался, будет более солидного возраста, а этот оказался моложе его самого. Вошедший не подал руки.
      - Итак, вы и есть тот самый немец с интересным грузом, - сказал он, предпочитая говорить по-немецки, а не на идиш.
      - Да, - ответил Егер. - А вы кто? Пришедший слегка улыбнулся:
      - Зовите меня Мордехай.
      Судя по тому удивлению, какое застыло на лице Йосселя, имя вполне могло быть настоящим. "Бравада", - подумал Егер. Чем больше он приглядывался к Мордехаю, тем большее впечатление тот на него производил. Да, молод, но офицер с ног до головы. Глаза скрытные, подвижные, умеющие быстро оценивать собеседника. Если бы он служил в германской армии, то еще до своих сорока получил бы полковничьи звездочки и собственный полк. Егер знал этот тип людей: сорвиголова.
      - Насколько мне известно, вы - танкист, который похитил у ящеров нечто важное. То, что я услышал здесь от Йосселя, интересно, но второстепенно. Расскажите мне сами, герр Егер..
      - Подождите, - сказал Егер.
      Йоссель ощетинился, но Мордехай лишь усмехнулся, ожидая, когда Егер продолжит.
      - Вы, евреи, сотрудничаете с ящерами. Однако теперь, похоже, вы готовы предать их. Докажите, что я могу вам доверять. Откуда мне знать, что вы не передадите меня прямо в их руки?
      - Если бы мы хотели это сделать, то уже давно выдали бы вас, - заметил Мордехай. - Что же касается того, как и почему мы работаем с ящерами... Три зимы назад Россия оттяпала у финнов их земли. Когда вы, нацисты, вторглись в Россию, финны были счастливы пойти за вами по пятам и забрать свое назад. Но думаете, они постоянно бегали и вопили: "Хайль Гитлер!"?
      - Н-ну... может и нет, - предположил Егер. - А что?
      - А то, что мы помогали ящерам бороться против вас, но по своим соображениям, а не по их. Например, ради выживания. Мы не обязаны их любить. Видите, я рассказал вам свою историю - больше, чем вы заслуживаете. Теперь рассказывайте вашу.
      Егер Начал рассказ. Мордехай то и дело прерывал его резкими, испытующими вопросами. С каждым вопросом у Егера возрастало уважение к нему. Он понял, что этот еврей разбирается в военном деле и особенно в партизанских операциях. Ни дать ни взять - командир высокого ранга. Но Егер даже не представлял, что Мордехай сумеет так много узнать о трофее, который Егер вез на лошади. Вскоре он понял: хотя этот еврей никогда не видел забрызганных грязью кусочков неизвестного металла, их важность он осознавал лучше самого Егера.
      Когда майор договорил (он ощущал себя выжатым до предела), Мордехай сцепил пальцы и уставился в потолок.
      - Знаете, до начала войны меня больше волновали воззрения Маркса, чем мысли о Боге, - вдруг сказал он. Речь Мордехая стала более гортанной; произношение гласных изменилось, и Егеру приходилось прилагать усилия, чтобы понять его. Перескочив с немецкого на идиш, Мордехай продолжал: - С тех самых пор, когда вы, нацисты, затолкнули меня в гетто и попытались уморить голодом, я сомневался в сделанном выборе. Теперь я уверен, что ошибся.
      - А как это связано с нашим разговором? - спросил Егер.
      - Мне нужно сделаться мудрейшим из раввинов, которые когда-либо жили на земле, чтобы решить, стоит ли мне помогать немцам бороться с ящерами их же грязным оружием.
      - Я придерживаюсь такого же мнения, - энергично закивал Йоссель.
      Мордехай махнул рукой, чтобы тот умолк.
      - Жаль, что этот выбор пришлось делать мне, а не кому-то другому. До войны я хотел быть всего лишь инженером. - Его взгляд и взгляд Егера скрестились, как два меча. - А все, кем я являюсь сейчас благодаря вам, немцам, - это бойцом.
      - А я им был всегда, - сказал Егер.
      Когда-то, еще до начала Первой мировой войны, он мечтал изучать библейскую археологию. Но во Франции, в окопах, Егер осознал свое призвание и понял, насколько его отечество нуждается в людях с такими талантами. По сравнению с этим библейская археология казалась пустяковым занятием.
      - Знать бы, чем обернется для нас будущее, - задумчиво произнес Мордехай. - Относительно вас, Егер, я не знаю. - Он впервые назвал немца по фамилии. Но сам бы я хотел иметь хребет покрепче.
      - Да, - кивнул Егер.
      Мордехай вновь вперился в него глазами, но теперь это был оценивающий взгляд военного.
      - Проще всего было бы застрелить вас и швырнуть труп в Вислу. Многие так исчезали, и больше их никто не видел. Выкинуть следом ваши мешочки - и мне не нужно будет просыпаться ночью в поту от страха по поводу того, что вы, проклятые нацисты, собираетесь сделать с этим украденным материалом.
      - Зато вместо этого вы будете просыпаться ночью в поту оттого, что никто не в силах бороться с ящерами. - Егер старался держаться спокойно и говорить ровным голосом. На фронте он часто рисковал жизнью, но таким образом никогда. Это больше напоминало игру в покер, чем войну. И Егер пустил в ход еще одну свою козырную карту: - Что бы вы со мной ни сделали, Сталин уже получил свою долю добычи. Не будет ли вас прошибать пот еще и оттого, что с нею сделают большевики?
      - Честно говоря, будет. - Мордехай вздохнул, и казалось, этот вздох исходит из всего его тела, а не только из груди. - Уж лучше бы принимать решение выпало мудрецу Соломону, чем такому несчастному глупцу, как я. Тогда у нас была бы хоть какая-то надежда на справедливое решение.
      Он начал было снова вздыхать, но где-то на середине прервался и вдруг опять стал резко и глубоко втягивать в себя воздух. Когда Мордехай снова взглянул на Егера, глаза у него пылали. "Да, - подумал Егер, - прирожденный офицер; за таким люди пойдут в огонь и в воду".
      - В конце концов, возможно, Соломон в самом деле укажет нам путь, негромко сказал Мордехай.
      - Что вы имеете в виду? - спросил Егер. Хотя он давным-давно забросил мысль о библейской археологии, саму Библию он знал достаточно хорошо. Взгляд Егера невольно скользнул к мешочкам, висевшим на стене.
      - Хотите разрезать младенца пополам, не так ли?<По библейскому тексту, к царю Соломону пришли на суд две женщины с ребенком, каждая утверждала, что это ее младенец. Царь Соломон приказал стражнику разрубить младенца пополам и отдать каждой по половине. Тогда настоящая мать взмолилась не делать этого пусть ребенок достанется противнице, но остается живым (3 книга Царств, 3, 17-27)>
      - Именно это я и собираюсь сделать, Егер, - ответил Мордехай. - Вы угадали. Ладно, берите себе часть. Отдаю ее вам. Ваши нацистские придурки смыслят в этом и, наверное, сообразят, на что пустить ваш гостинец. Но, помимо вас и русских, свой шанс должен получить кое-кто еще.
      - Кого вы подразумеваете? Вас самих? - спросил Егер. Мысль о польских еврей, обладающих таким ужасным оружием, встревожила его в той же степени, в какой Мордехай страшился попадания этого оружия к немцам. У евреев достаточно веских причин нанести удар по Германии. Однако Мордехай покачал головой: