Гарри ТЕРТЛДАВ
      ФЛОТ ВТОРЖЕНИЯ
      КНИГА 2
      Вторая мировая война в самом разгаре. Россия, казалось бы, обречена пасть под натиском нацистской Германии. Но тут в войну вмешивается третья сила. Непредвиденный противник, прилетевший из глубин космоса. Прилетевший покорять Землю...
      ГЛАВА 11
      Главнокомандующий звездной флотилии адмирал Атвар внимательно разглядывал на континентальной карте северной части планеты Тосев-3 район боевых действий.
      - Существующее положение не радует, - сказал он командиру флагманского звездолета Кирелу. - Я нахожу невыносимым то, что Большие Уроды продолжают расстраивать наши планы. Мы должны предпринять более эффективные меры по уничтожению их промышленности. Я не впервые высказываю свою озабоченность по этому поводу, но, как видно, ничего не делается. Почему?
      - Господин адмирал, положение не настолько мрачное, как вы считаете. Конечно, не все вражеские промышленные объекты уничтожены, как нам хотелось бы, но мы повредили их дорожную сеть и железные дороги настолько, что перевозки сырья и готовой продукции стали очень затруднительными,
      Одна половина существа Атвара искренне жалела, что его кандидатуру на пост главнокомандующего не отвергли; сейчас он жил бы на Родине в мирной и роскошной обстановке. Но у него был долг перед Расой, и он гордился тем, что оказался наиболее подходящим для выполнения задания по расширению Империи.
      - Но мы и сами продвигаемся с большими затруднениями, если вообще продвигаемся. - Атвар с глубоким сарказмом ткнул пальцем в значок, отмечающий на карте местоположение тосевитского города, что находился на берегу озера. Это место уже должно быть завоевано.
      Кирел наклонился, чтобы прочитать название города.
      - Чикаго? Возможно, так, господин адмирал, однако мы в значительной степени вывели из строя этот транспортный центр Больших Уродов. Нужно учитывать и существенное ухудшение погоды, мешающей нам. Но несмотря на все препятствия, мы продолжаем наступать в этом направлении.
      - Со скоростью детеныша, только что вылупившегося из яйца, - язвительно докончил фразу Атвар. - Говорю вам:
      с городом нужно было покончить еще до того, как погодные условия сделались препятствующим фактором.
      - Возможно, так, господин адмирал, - повторил Кирел. - Однако Большие Уроды защищают город с необычайным упорством, а теперь и погода является существенным фактором. Если позволите...
      Кирел нажал кнопку под видеоэкраном, находящимся перед Атваром. Главнокомандующий увидел сплошную стену дождя, превращающего почву в густое месиво бурого цвета. Несомненно, Большие Уроды привыкли к таким потопам, и здесь у них полное преимущество. Они сами разрушили немало дорог, ведущих к Чикаго, заставляя танки Расы вязнуть в трясине. Боевым машинам тосевитская трясина не особенно приходилось по вкусу. Механикам, следящим за исправностью подвижного состава, она нравилась еще меньше.
      - Аналогичная картина наблюдается в СССР и ниппонской провинции - как она называется - ах да, Манчукуо, - сказал Атвар. - Там дела обстоят даже хуже, чем в Соединенных Штатах: тамошним тосевитам даже не нужно портить свои дороги, чтобы заставить нас вязнуть в грязи. В тех местах достаточно дождям лить в течение двух дней, как дороги сами превращаются в болото. Хотелось бы знать, почему они не сделали какого-нибудь твердого покрытия.
      Главнокомандующий знал, что Кирел едва ли сможет ответить на подобный вопрос. Танки Расы и машины для транспортировки войск, естественно, имели гусеничный ход. Им удавалось каким-то образом пробиваться даже сквозь липкую тосевитскую грязь. Но транспортные средства снабжения имели только колеса. Перед отправкой сюда это казалось достаточным, даже сверхдостаточным. Против вооруженных пиками дикарей, восседающих на ездовых животных, так бы оно и было.
      - Если бы на этой проклятой планете все действительно соответствовало данным разведывательных полетов, мы покорили бы ее давным-давно! - прорычал Атвар.
      - Несомненно, господин адмирал, - кивнул Кирел. - Если бы вы дали свое согласие, мы бы воспользовались нашим главным преимуществом перед Большими Уродами. Ядерный взрыв над Чикаго раз и навсегда положил бы конец их сопротивлению.
      - Я рассматривал такую возможность, - признался Атвар. - Однако я обязан учитывать не только нашу оккупацию Тосев-3, но и последующую колонизацию планеты. Чикаго является естественным коммерческим центром для этого региона и останется таковым, когда перейдет под наше управление. Создание нового центра подобного уровня взамен разрушенного оказалось бы хлопотным и дорогим делом для тех. кто придет после нас.
      - Да будет так, как вы говорите, господин адмирал, - ответил Кирел.
      Он умел вовремя отложить вопрос. В любом случае в запасе у Кирела находилось множество других, столь же малоприятных для Атвара новостей.
      - У меня есть сообщение, что дойч-тосевиты прошлой ночью выпустили по нашим войскам во Франции два управляемых снаряда среднего радиуса действия. Один был перехвачен в полете. Другой упал и взорвался, по счастью не причинив иных разрушений, кроме большой дыры в почве. Их система наведения оставляет желать лучшего.
      - Я бы желал, чтобы они вообще не имели системы наведения, - угрюмо ответил главнокомандующий. - Могу я по крайней мере надеяться, что мы уничтожили пусковые площадки, с которых взлетели эти снаряды?
      Замешательство Кирела говорило лучше любых слов.
      - Господин адмирал, мы сразу же направили истребители в предполагаемый район запуска. Но там густой лес, и обнаружить пусковые установки не удалось. По предположениям наших офицеров, дойч-тосевиты либо прячут свои пусковые установки в пещерах, либо делают их портативными и мобильными. Вполне допустимо, что используются оба варианта. Вскоре поступит дополнительная информация.
      - И дополнительные сообщения о наших потерях тоже, если мы не будем внимательнее, чем были до сих пор! - прошипел Атвар. - У нас же есть возможность сбивать эти снаряды прямо в небе. Усильте службы наблюдения. Ни одна ракета больше не должна упасть на наши позиции.
      - Будет исполнено, - сказал Кирел. Атвар немного успокоился; когда Кирел говорил, что что-то будет исполнено, он это выполнял.
      - Есть еще какие-либо сообщения для меня?
      - Есть удивительные данные по результатам исследований, которые мы начали, когда узнали, что тосевиты сексуально активны во все времена года, - сообщил Кирел.
      - Рассказывайте, - потребовал Атвар. - Все, что поможет мне понять поведение Больших Уродов, представляет несомненную ценность.
      - Как скажете, господин адмирал. Возможно, вы помните, что мы отобрали достаточное количество тосевитов обоих полов и заставили их спариваться друг с другом, дабы убедиться, что у них действительно отсутствует сезон для размножения. И как вам известно, они успешно спаривались. Но вот что более интересно: из произвольно выбранных особей сложилось несколько пар, где самцы и самки спариваются между собой более или менее постоянно. Не все объекты экспериментов образовали подобные пары. Мы постоянно ищем факторы, которые заставляют одних идти на такую связь, а других - воздерживаться.
      - Интересно, - признался главнокомандующий. - Я только не совсем понимаю, какое это может иметь отношение к нашей миссии в целом.
      - В определенном смысле - может, - сказал Кирел. - На всей территории этой планеты мы сталкиваемся с тем, что не только войска тосевитов, но и их гражданские особи нападают на наши части и технику, совершенно не думая о своей жизни или безопасности. В тех случаях, когда эти нападавшие оставались в живых и мы их допрашивали, они часто называли в качестве причины, побудившей их на подобные действия, смерть их сексуального партнера от наших рук. Судя по всему, отношения между самцами и самками являются связующей основой для тосевитского общества.
      - Интересно, - вновь произнес Атвар.
      Рассказ вызвал у него легкое чувство брезгливости. Когда он вдыхал феромоны самок, находящихся в эструсе<Эструс (течка) - период половой активности у самок млекопитающих, во время которого в половых органах созревают яйцеклетки и организм подготавливается к оплодотворению>. он думал только о спаривании. Во все остальные сезоны года или в те моменты, когда рядом не было самок, его это не только не волновало - он даже испытывал гордость, что его это не интересует. В языке Расы слова "вожделение" и "глупость" происходили от общего корня. "Неужели Большие Уроды строят свои общества на основе глупости?" - подумал главнокомандующий.
      - Можно ли заставить это тосевитское извращение работать на нас, а не против нас? - спросил Атвар.
      - Наши специалисты думают над этим вопросом, - сказал Кирел. - Они проверят созданные стратегии на экспериментальных особях, содержащихся на борту наших кораблей. Мы не рискнули проводить опыты и наблюдения непосредственно на Тосев-3.
      - К чему такие церемонии? - изумился Атвар. Затем сам же и ответил на свой вопрос: - Конечно, я понимаю. Если эксперименты там, на Тосев-3, дадут нежелательные результаты, это может привести к ситуациям, когда Большие Уроды попытаются причинить вред Расе, действуя так, как вы только что говорили.
      - Вы совершенно правы, господин адмирал, - кивнул Кирел. - Мы на печальном опыте усвоили, что против подобных самоубийственных нападений труднее всего защищаться. Нам легче защититься от опасностей, исходящих от разумных существ, чем от фанатиков, которые не просто хотят, а страстно желают погибнуть вместе с нами. Даже угроза крупномасштабного возмездия среди захваченного нами населения не оказывает на таких особей устрашающего воздействия.
      - Надеюсь, командир корабля, что вскоре наши специалисты смогут найти способы использовать это постоянное сексуальное влечение Больших Уродов. Если уж мы заговорили о войне против тосевитов их же руками - как продвигаются дела с тем, чтобы заставить промышленность на захваченных территориях работать для наших целей?
      - Не столь успешно, как нам хотелось бы, господин адмирал. - Перемена темы не застала Кирела врасплох. Честность командира корабля вызывала у главнокомандующего уважение. - Часть проблемы составляют тосевитские рабочие, которых нужно нанимать в большом количестве. Многие из них просто плохо работают, тогда как другие, активно враждебные, где только возможно исподтишка портят готовую продукцию. Еще одна причина неудач - общая примитивность оборудования заводов.
      - Клянусь Императором, не такое уж оно примитивное, чтобы этим заводам нельзя было помешать производить оружие, танки и самолеты, которые направляются против нас, - воскликнул Атвар. - Почему бы нам не извлечь из этого хоть какую-то пользу?
      - Единственный способ сделать это, господин адмирал, - приспособиться." лучшим словом было бы "опуститься"... до оружия и снаряжения Больших Уродов. Однако если мы это сделаем, то утратим наше главное преимущество, и война будет продолжаться с перевесом в их пользу.
      - Я уверен, что некоторые из их технологий можно поднять до наших стандартов, - сказал Атвар.
      Кирел сделал энергичный отрицательный жест:
      - Не за считанные годы, господин адмирал. Слишком уж велика пропасть между их технологией и нашей. Разумеется, есть исключения. Их пули практически не отличаются от наших. Мы могли бы приспособить фабрики для производства малокалиберного оружия и снабжать наши части, хотя даже это будет непростым делом: их личное стрелковое оружие не снабжено автоматикой. Нам удалось в некоторых случаях переоборудовать стволы захваченной нами тосевитской артиллерии и стрелять из них нашими снарядами. Возможно, мы сможем на тосевитских предприятиях производить стволы по нашим стандартам.
      - Да, я видел эти отчеты, - согласился Атвар. - И по ним заключил, что в этом направлении можно добиться дальнейших успехов.
      - Я бы тоже этого желал, господин адмирал, - сказал Кирел. - Как вы могли заметить, приведенные мною примеры относились к простым видам оружия. Что касается любого вида электроники, надежда на использование производственных мощностей тосевитов разбивается вдребезги.
      - Но ведь у них тоже есть электроника, хотя бы в зачатке, - сказал Атвар. - Например, радар, радио. Наша задача была бы гораздо легче, если бы у них всего этого не существовало.
      - Вполне справедливо, господин адмирал, у тосевитов есть электроника. Но у них полностью отсутствуют компьютеры, они ничего не знают об интегральных схемах и даже транзисторах. Стеклянные вакуумные трубки, которые они используют вместо настоящих интегральных компонентов, слишком большие, тяжелые и хрупкие. К тому же они так нагреваются, что это делает их непригодными для наших целей.
      - Можно ли установить на тосевитских заводах необходимое нам оборудование?
      - Судя по оценкам технических экспертов, проще построить наши собственные, - ответил Кирел. - Кроме того, существует опасность, что тосевитские рабочие овладеют нашей технологией и передадут ее своим собратьям из тех мест, которые остаются вне нашего контроля. Мы рискуем во всем, что так или иначе связано с Большими Уродами.
      Атвар испустил горестный вздох. Ни в одной из привезенных с Родины инструкций не было рекомендаций насчет подобного риска. Ни работевляне, ни халессианцы не обладали достаточным уровнем развития, чтобы завладеть технологией Расы и обратить против ее же творцов. Поэтому те, кто разрабатывал планы нынешнего вторжения, основывались, как обычно, на опыте прошлого и не могли предвидеть, что какая-то раса способна на столь стремительный технический прогресс.
      Главнокомандующему самому нужно было бы задуматься над этой опасностью. Но Тосев-3 таил так много неожиданных трудностей, что не все они проявлялись сразу. Опыт прошлого, организация и долгосрочное планирование замечательно действовали в пределах Империи, где перемены, если и происходили, совершались в течение столетий. Но такая практика не подготовила Расу к реалиям Тосев-3.
      - Если сравнить нас и Больших Уродов с металлами, то мы напоминаем сталь, а они - ртуть, - проворчал Атвар.
      - Великолепное сравнение, господин адмирал, особенно если вспомнить о ядовитых испарениях ртути, - ответил его подчиненный. - Могу я высказать предложение?
      - Говорите.
      - Вы крайне великодушны, господин адмирал. Я могу понять причины вашего упорного нежелания подвергать ядерной бомбардировке Чикаго. Но обитатели Соединенных Штатов продолжают сопротивляться. Пусть не с таким мастерством, как тосевиты Дойчланда, но с равным или даже большим упрямством. Пусть их оружие не столь совершенно, они обладают значительными техническими возможностями. И нужно показать им потенциальную стоимость упрямства. Их столица Вашингтон - просто административный центр. Коммерческое или промышленное значение этого города ограниченное. Более того, он расположен вблизи восточного побережья континента, и преобладающие в тех местах ветры беспрепятственно унесут большую часть радиоактивных частиц в океан.
      Глаз Атвара, следивший за картой, передвинулся от Чикаго к Вашингтону. Все так, как описывал Кирел. И все же...
      - В случае с Берлином результаты оказались совсем не такими, как мы рассчитывали, - заметил он,
      - Бомбардировка Берлина, господин адмирал, имела как недостатки, так и выигрышные стороны. Вскоре после этого мы овладели Варшавой и ее пригородами. Уничтожение Вашингтона может также вызвать чувство неопределенности и страха у той части Больших Уродов, которая продолжает сопротивляться. Уничтожение одной имперской столицы могло рассматриваться как отдельный поступок с нашей стороны. Но если мы уничтожим вторую столицу, это покажет, что мы в состоянии повторить подобную акцию в любом месте планеты и в любое выбранное нами время.
      - Возможно, командир корабля, в вашем предложении есть смысл, - произнес Атвар.
      Как любой нормальный самец Расы, он отрицательно относился к неопределенности; идея использования этого состояния в качестве оружия не укладывалась у него в мозгу. Но когда он подумал о неопределенности, обрушенной на врага, равно как его войска могли обрушить на тосевитов голод или смерть, идея стала яснее и привлекательнее. Более того, обычно Кирел вел себя как осмотрительный командир. Если он считает такой шаг необходимым, вероятно, он прав.
      - Каким будет ваше распоряжение, господин адмирал? - спросил Кирел.
      - Пишите приказ. Как только он будет готов, я обращу на него оба глаза. При отсутствии непредвиденных обстоятельств я его одобрю.
      - Будет исполнено, господин адмирал.
      Когда Кирел покидал кабинет, обрубок его хвоста дрожал от возбуждения.
      Снаряд просвистел и упал посреди рощи лиственниц на южной окраине городка Шаббона, штат Иллинойс. Остолоп Дэниелс распластался на земле. Над головой летели щепки и осколки металла, которые были куда опаснее.
      - Стар я для таких приключений, - пробормотал себе под нос Дэниелс.
      Стая черноголовых цапель - местные жители называли их "квоки" из-за характерного звука, издаваемого этими птицами, - в панике взмыла в воздух. Цапли были красивые: высотой два фута, а то и больше, с длинными желтыми ногами, черными или иногда темно-зелеными головами и спинками и с жемчужно-серыми крыльями. "Квокая" во все горло, они что было мочи понеслись на юг.
      Остолоп слышал удаляющиеся крики, но едва успел бросить секундный взгляд на улетавших цапель. Он был слишком занят, окапываясь в глинистой земле под лиственницами. За те четверть века, что прошли с момента его возвращения из Франции, он забыл, насколько быстро можно окопаться, лежа на животе.
      Разорвался еще один снаряд, уже к востоку от рощи. Те цапли, которых не испугал первый взрыв, взлетели сейчас. Сержант Шнейдер, вырывший себе окоп в нескольких футах от Дэниелса, сказал:
      - Вряд ли они вернутся сюда в этом году.
      -Кто?
      - Цапли, - пояснил Шнейдер. - Обычно они улетают на юг гораздо раньше. В апреле прилетают сюда, а когда приходит осень, летят обратно.
      - Прямо как игроки в бейсбол, - заметил Дэниелс. Орудуя саперной лопаткой, он зарылся в землю еще глубже. - У меня дурное чувство, что, вернувшись с весенних тренировок, они эту рощу не узнают. Можно сказать, что мы с ящерами преобразуем ландшафт.
      Он не знал, ответил ли ему сержант Шнейдер или нет. С небес обрушился целый град снарядов. Оба человека впечатались в землю, почувствовав ее вкус на губах. Затем к востоку от лиственниц ударила американская артиллерия, обстреливая позиции ящеров вдоль линии Шоссе-51. Как когда-то во Франции, Остолопу вдруг захотелось, чтобы большие пушки с обеих .сторон стреляли друг по другу, оставив несчастную пехоту в покое.
      Под прикрытием огня американцев мимо рощи с грохотом проехали танки, пытаясь преградить дорогу передовым частям ящеров, продолжавшим двигаться на Чикаго. Дэниелс на мгновение высунул голову. Несколько танков были с маленькой башней и тяжелым орудием, установленным на консоли передней части корпуса, однако большую часть составляли новые "шерманы" - с мощным главным орудием, находящимся в башне, они больше напоминали танки пришельцев, от которых Дэниелс безостановочно отступал с тех самых пор, как ящеры свалились с неба.
      - Чем ближе они подходят к Чикаго, тем больше техники мы бросаем против них, - сказал он Шнейдеру.
      - Если бы эти твари не расползлись по всему миру, пытаясь разом завоевать Землю целиком, мы бы сейчас были куском падали. А может, их не очень-то волнует, войдут они в Чикаго или нет, и потому они двигаются медленнее, чем могли бы.
      - Как понимать твои слова "их не очень волнует"? А с какой стати тогда им вообще туда двигаться? - спросил Остолоп.
      Когда он думал о стратегии, она рисовалась ему в духе бейсбольной игры: вовремя ударить и вовремя отбить удар. Демобилизовавшись, он всеми силами постарался забыть военное значение слова "стратегия".
      Шнейдер, наоборот, был профессиональным солдатом. Хотя он и не был офицером, но тем не менее понимал, как функционируют армии.
      - Чем нам важен Чикаго? - спросил сержант. - Важный транспортный узел, верно? Место, где сходятся все железные, автомобильные дороги плюс водные пути по рекам и озерам. Находясь на таком расстоянии от города и при их-то авиации ящеры разбили транспортную сеть в пух и прах.
      - Тогда откуда катят наши танки?
      - Возможно, их доставили по воде, - пожал плечами сержант Шнейдер. - Я слышал, что ящеры не вполне понимают в наших кораблях и в том, сколько можно на них перевезти. Кстати, это может кое-что сказать нам о том мире, откуда появились пришельцы, как ты думаешь?
      - Будь я проклят, если знаю.
      Остолоп поглядел на сержанта Шнейдера с некоторым удивлением. Скорее, такое предположение можно было услышать от Сэма Иджера, увлекавшегося чтением обо всяких пучеглазых чудищах еще до того, как люди узнали об их существовании. Но сержант, похоже, обладал прямолинейным умом военного. Интересно, каким образом он размышляет о других планетах - или как они еще там называются?
      Словно отвечая на не заданный Остолопом вопрос, Шнейдер объяснил:
      - Чем больше мы знаем о ящерах, тем лучше можем с ними воевать. Так ведь?
      - Наверное, так, - неуверенно кивнул Дэниелс.
      - Кстати об ответных ударах. Нам нужно выбираться отсюда, чтобы как-то поддержать танки.
      Шнейдер вылез из окопа и махнул рукой остальным солдатам, находящимся в роще, затем двинулся вперед.
      Дэниелс вместе с остальными последовал за сержантом. Вне своего наспех вырытого окопчика он чувствовал себя буквально голым и беззащитным. Остолоп повидал достаточно артиллерийских обстрелов: и тогда, в восемнадцатом году, и за последние несколько недель. Он знал, что такие окопчики дают лишь иллюзию безопасности, но иллюзия тоже необходима в этом мире. Без нее люди скорее всего вообще никогда не пошли бы воевать.
      Над головой свистели американские снаряды, летящие в западном направлении. По мере их удаления от Остолопа звук становился тоньше и тише. Когда же он услышал нарастающий визгливый звук, то нырнул в канаву за несколько секунд до того, как сообразил, что звук исходит, должно быть, от летящего снаряда ящеров. Тело у Дэниелса было сообразительнее головы. Он довольно часто наблюдал это в бейсболе. Если решил остановиться и подумать, что ты делаешь, добра не жди.
      Снаряд разорвался в нескольких сотнях ярдов впереди, в гуще наступающих танков. И вновь Дэниелс не стал останавливаться для размышлений, поскольку за первым снарядом последовали другие. Проклиная Шнейдера и себя самого за то, что они покинули укрытие, он пытался окопаться, лежа на животе. Остолопу вдруг захотелось стать кротом или сусликом - любым существом, которое может зарыться в землю и преспокойно не вылезать на поверхность.
      Собственное дыхание отдавалось у него в ушах. Сердце прыгало так, что готово было разорваться.
      - Я действительно стар для всего этого, - произнес он сквозь зубы. - Будь все проклято!
      Залпы ящеров проклятья Дэниелса нисколечко не волновали. Остолоп вспомнил, что артиллерия бошей тоже плевать хотела на все его ругательства.
      Через какое-то время град снарядов иссяк. Единственное облегчение заградительный огонь ящеров не продолжался днями напролет, как было в войне с немцами в 1918 году. Возможно, у пришельцев не хватало стволов или полевых складов, чтобы устроить здесь подобный ад. А может, им это и не нужно. Их огонь был точным и смертоносным, чего бошам и не снилось.
      Когда Дэниелс рискнул высунуть голову, то увидел, что поле, по которому он двигался, теперь походит на поверхность пекущегося блина. Впереди горели два или три танка. Пока он смотрел, вспыхнул и задымился еще один. Из-за слетевшей гусеницы танк зарылся в грязь.
      - Как они это делают? - задал вопрос в пространство Остолоп.
      Он был уверен: в этот танк не попало ни одного нового снаряда. Ящеры как будто умели начинять свои снаряды противотанковыми минами. До появления этих марсиан, или как их там еще, он бы посмеялся над такой идеей.
      Впереди, примерно в двух футах от его нового окопчика, в пожухлой траве лежал какой-то блестящий предмет шарообразной формы, чуть поменьше бейсбольного мяча. Дэниелс не сомневался: до начала обстрела эта штучка здесь не лежала. Он потянулся было к предмету, чтобы взять и рассмотреть, потом резко отдернул руку, словно шар умел кусаться.
      - Не трогай из дурацкого любопытства то, о чем тебе ничего не известно, сказал сам себе Остолоп, словно отдавая приказ.
      Хотя эта маленькая голубая игрушка не похожа на мину, это еще не значит, что она не умеет взрываться. И уж явно ящеры не бросили этот шарик ему под нос по причине сердечной щедрости.
      - Пусть саперы возятся с этими мячиками. Это их работа, - заключил Дэниелс.
      Двинувшись дальше, он благоразумно обогнул непонятный предмет стороной. Шел Дэниелс не так быстро, как хотелось бы, приходилось все время смотреть под ноги, нет ли новых сюрпризов. Глухой удар взрыва и чей-то крик, раздавшийся справа, доказали Остолопу, что его осторожность не напрасна.
      Слева от него и чуть впереди двигался сержант Шнейдер. Он шел ровно, как машина. Дэниелс хотел крикнуть и предупредить своего командира, но потом заметил, что хотя сержант и идет быстрее (не удивительно, ведь Шнейдер был выше и находился в лучшей форме, чем он), но успевает тщательно смотреть под ноги. На войне далеко не каждый солдат может рассчитывать дожить до старости, но Шнейдер не собирался погибать из-за дурацкой оплошности.
      Впереди еще один танк наскочил на мину и загорелся. Экипажу из пяти человек удалось выбраться за считанные секунды до того, как стали взрываться боеприпасы. Остальные танки, опасаясь схожей участи резко сбросили скорость и почти ползли.
      - Вперед! - закричал сержант Шнейдер. Может, он обращался к танкам, может, к пехоте, чье продвижение также замедлилось. - Нужно двигаться дальше. Если мы застрянем в поле, нас перебьют!
      Здравый смысл, звучавший в словах сержанта, заставил Остолопа прибавить ходу. Но вскоре опять пришлось выбирать место поудобнее, чтобы окопаться. Несмотря на несгибаемую волю Шнейдера, наступление захлебывалось. Продвинувшись еще на несколько сот ярдов, это понял даже сам сержант. Когда он остановился и достал саперную лопатку, солдаты последовали его примеру. По полю, словно паутина, потянулись траншеи.
      Дэниелс беспрерывно работал около получаса, подводя свой окоп к ближайшему окопу справа. И вдруг он понял: ящеры остановили контрнаступление американцев, даже не появившись перед ними.
      Такое открытие не вдохновляло.
      - Говорит "Радио Германии".
      "Теперь уже не "Радио Берлина", - подумал Мойше Русси, придвигаясь поближе к коротковолновому приемнику. - Берлина больше нет".
      Станция работала на той же частоте, на которой всегда вещал Берлин, и мощность у нее была почти такая же. Но сейчас немцы словно шептали, надеясь, что их не подслушают.
      - Передаем важное сообщение. Правительство рейха с прискорбием сообщает, что город Вашингтон, столица Соединенных Штатов, судя по всему, явился жертвой бомбы, аналогичной той, которая недавно вызвала мученическую гибель Берлина. Все радиопередачи из Вашингтона внезапно прекратились примерно двадцать пять минут назад. Противоречивые сообщения из Балтимора, Филадельфии и Ричмонда говорят об огненном столбе, взметнувшемся в ночное небо. Наш фюрер Адольф Гитлер выразил свое соболезнование американским гражданам, ставшим, как и немцы, жертвами безумной агрессии со стороны диких инопланетных захватчиков. В послании фюрера...
      Русси выключил приемник. Ему было наплевать, что там изрек Адольф Гитлер. Жаль, что Гитлера не было в Берлине, когда ящеры бросили туда бомбу. Тамошний режим заслуживал огненного столба.
      Но Вашингтон! Если Берлин олицетворял все мрачное и зверское, что только было свойственно человеческому духу, то Вашингтон был символом противоположного: свободы, справедливости, равенства...
      Однако ящеры уничтожили и его.
      Русси прошептал поминальную молитву по усопшим. Сколько человек погибло там, по другую сторону океана?
      Он вспомнил плакаты, которые немцы развешивали по всей Варшаве, пока город не оказался в руках ящеров... пока евреи я польская Армия Крайова не поднялись и не помогли ящерам выбить немцев из Варшавы. Несомненно, тогда это было оправданно. Русси знал: без ящеров он сам и большинство евреев в Варшаве, если вообще не все, погибли бы. Эта причина позволила ему поддержать ящеров, когда они вошли в город. Благодарность была здравым чувством, и ящеры здесь ее заслужили. Мойше глубоко задевало, что остальной мир считал его предателем, но остальной мир не знал (и отказывался знать), что творили здесь нацисты. "Лучше ящеры, чем СС!" - Мойше по-прежнему так считал.
      Его мысли прервал тяжелый стук кованых сапог, шаги приближались к его кабинету. Дверь распахнулась. В тот момент, когда Мойше увидел лицо Мордехая Анелевича, он понял: боевой командир уже в курсе последних событий.
      - Вашингтон... - произнесли они в один голос. Русси первым обрел дар речи:
      - После такого нельзя преспокойно сотрудничать с ящерами, если мы не хотим заслужить ненависть всего остального человечества, которая, несомненно, обрушится на нас.
      - Вы правы, - произнес Анелевич. Впервые за долгое время он полностью согласился с Русси. Но там, где Русси думал о справедливом и несправедливом, еврейский боец гонта автоматически стал анализировать ситуацию. - Однако мы также не можем идти против ящеров, если не хотим снова оказаться первыми кандидатами на уничтожение.
      - Упаси Боже! - отозвался Русси. И тут же вспомнил о том, о чем с удовольствием забыл бы. - Мне же сегодня днем выступать по радио. Что я скажу? Боже, помоги мне! Что я скажу?
      - Ничего, - быстро ответил Анелевич. - Выступив по радио, вы лишь еще раз докажете, что с потрохами продались ящерам. - Боевой командир задумался, после чего дал простой, практический совет, произнеся всего два слова: Притворитесь больным.
      - Золраагу это не понравится. Он решит, что я симулирую, и будет прав.
      Однако Русси не зря учился на медицинском факультете. Даже сейчас, когда он произносил эти слова, ум его искал способы сделать ложную болезнь настоящей. Он быстро нашел средство; придется помучиться, но мучения эти будут ему наказанием за то, что он позволил ящерам сделать из него послушную игрушку.
      - Слабительное... Какое-нибудь сильное слабительное, - сказал он. Слабительное и здоровую дозу рвотного.
      - А рвотное зачем? - удивился Анелевич. Русси издал отвратительные звуки позывов на рвоту.
      Глаза командира увеличились и округлились. Он кивнул и усмехнулся:
      - Это обязательно сработает. Рад, что мне не приходится торчать перед их микрофоном.
      - Ха! - Это был не смех, а выраженное в одном слоге примирение с судьбой.
      Русси рассчитывал, что столь зримые симптомы убедят Золраага в его "недомогании". Эпидемии в гетто, жуткие болезни, от которых страдало все человечество, похоже, немало тревожили ящеров. Русси хотелось бы поучиться в одном из их медицинских колледжей: несомненно, он узнал бы там больше, чем его мог научить любой земной врач.
      - Если мы хотим, чтобы это сработало, нам придется предпринять еще кое-что, - сказал Аиелевич. - Нужно договориться с генералом Бор-Коморовским. Здесь поляки должны быть с нами заодно. В противном случае ящеры натравят их на нас, а сами будут стоять и с улыбкой смотреть, пока мы не забьем друг друга насмерть.
      - Да, - кивнул Русси, хотя он одновременно не доверял командиру Армии Крайовы и боялся его. Но у Мойше были и другие, более серьезные опасения. - Но даже если я не стану выступать по радио сегодня, мне все равно придется идти в студию. Самое позднее - через две недели, если я улягусь в постель и несколько дней подряд буду принимать рвотное.
      От такой перспективы желудок Мойше грустно заурчал.
      - О том, что будет после сегодняшнего дня, не беспокойтесь. - Глаза Анелевича были холодными и расчетливыми. - Я могу найти достаточное количество военной формы и достаточно бойцов-блондинов или русоволосых парней.
      - Вы хотите совершить нападение на передатчик и обвинить в этом нацистов?
      - Два раза в точку, - ответил Анелевич. - Жаль, что в моем отряде нет необрезанных мужчин. Люди знают разницу. Ящеры - вряд ли, но я терпеть не могу глупого риска. Есть поляки, которые считают, что немцы допустили всего лишь одну ошибку: оставили нас в живых. И если появится случай, они набросятся на нас.
      - К сожалению, вы правы, - вздохнул Русси. - Пошлите одного из ваших бойцов за рвотным, а другого - за слабительным. Я не хочу, чтобы кто-нибудь запомнил, что я покупал лекарства, если ящеры потом станут задавать вопросы. Он снова вздохнул. - Чувствую, мне вообще не захочется вспоминать о нескольких предстоящих мне часах.
      - Охотно верю. - Глаза Анелевича смотрели на него иронично, но с немалым уважением. - Знаете, мне кажется, я бы предпочел быть раненным в сражении. Там это происходит хотя бы неожиданно. Но сознательно делать нечто подобное с собой...
      Русси быстро взглянул на ручные часы (бывшая собственность одного немца, которому они больше не понадобятся).
      - Постарайтесь поскорее достать лекарства. Ящеры появятся часа через три, к этому времени я уже должен быть в соответствующем больном виде. - Он осмотрел бумага, лежащие на столе. - Хочу убрать те, которые действительно нужны...
      - ... чтобы можно было заблевать все остальное, - досказал за Мойше Анелевич. - Это хорошо. Если при выполнении плана вы обращаете внимание на мелочи, это практически гарантирует успех. - Он поднес палец к своей серой кепке. - Об остальном я позабочусь.
      Анелевич сдержал слово. К тому времени, когда охранники ящеров явились для сопровождения Русси а студию, он уже не раз пожалел об оперативности Анелевича. Ящеры зашипели и брезгливо отпрянули от его двери. Их вряд ли можно было упрекнуть. Чтобы вновь вернуть кабинет в пригодное для работы состояние, помещение нуждалось в солидном проветривании. Да и добротные брюки Мойше больше не обретут былого вида.
      Один из ящеров очень осторожно сунул голову в кабинет. Поглядел на Русси, распластавшегося на стуле, потом на запачканный стол.
      - Что случаться? - спросил охранник на ломаном немецком.
      - Должно быть, съел что-то плохое, - слабо простонал Русси.
      Малая часть его, которая не так активно хотела умереть, отметила, что он даже говорит правду, - наиболее эффективный из изобретенных способов лжи. Однако все остальное существо Русси чувствовало себя так, словно его растянули, точно веревку, завязали узлами, а потом пропустили между пальцев великана.
      Еще несколько ящеров заглянули к нему в кабинет из коридора. Там стояли и люди, выглядевшие более испуганными, нежели ящеры, которым не грозило заразиться некоей ужасной болезнью, обрушившейся на него. Просто ящеры находили его вид совершенно неэстетичным.
      Один из ящеров включил портативную рацию и что-то сказал туда. Из динамика послышался ответный, хрустящий и шипящий, голос. С неудовольствием охранник вошел внутрь кабинета. Он вновь что-то сказал в рацию, затем поднес ее к Русси. Мойше услышал голос Золраага.
      - Вы больны, герр Мойше? - спросил губернатор. Теперь он вполне сносно говорил по-немецки. - Вы настолько больны, что не сможете сегодня выступать на нашем радио?
      - Боюсь, что так, - закряхтел Русси. - Мне очень жаль, - добавил он, впервые за день солгав.
      - Мне тоже жаль, герр Мойше, - ответил Золрааг. - Мне нужно было ваше выступление по поводу бомбардировки Вашингтона, о чем мы предоставили бы вам всю информацию. Я знаю, вы сказали бы: это показывает, что вашим соплеменникам нужно прекратить их глупую войну против нашего превосходящего оружия.
      Русси снова застонал, частично от слабости, частично оттого, что ждал подобных слов от Золраага.
      - Ваше превосходительство, сегодня я не в состоянии говорить. Но когда поправлюсь, честно скажу о том, что сделали ваши силы.
      - Уверен, мы договоримся о том, что вы скажете, - ответил Золрааг. Губернатор пытался быть дипломатичным, но еще не овладел этим искусством. Он продолжал: - А сейчас вы должны справиться с болезнью. Надеюсь, ваши врачи смогут вылечить вас.
      - Благодарю вас, ваше превосходительство. Эта болезнь обычно не имеет смертельного исхода.
      - Если хотите, мои охранники доставят вас из вашего кабинета домой.
      - Благодарю вас, ваше превосходительство, не надо, - отказался Русси. - Я хотел бы как можно дольше сохранять иллюзию свободы действий.
      Едва произнеся эти слова, он тут же пожалел об этом. Лучше бы ящеры думали о нем как о послушной марионетке. Мойше надеялся, что Золрааг не поймет его слов.
      Но губернатор понял. Хуже того, он согласился:
      - Да, эту иллюзию стоит сохранять, герр Мойше.
      Что ж, он лишь подтвердил, что свобода Русси является иллюзией. Даже в своем истерзанном, тошнотворном состоянии Мойше почувствовал, как его охватывает гнев.
      Губернатор что-то сказал на своем шипящем языке. Охранник с рацией ответил ему, затем с явным облегчением выскользнул из кабинета Русси. Все ящеры покинули еврейскую штаб-квартиру. Русси слышал, как их когтистые лапы стучат до линолеуму.
      Спустя несколько минут в кабинете появился Анелевич.
      - Да, воняет у вас так, словно канализационную трубу прорвало, поморщился он. - Давайте-ка почистим вас немного и отправим домой.
      Русси отдался во власть практических забот боевого командира. Он позволил Анелевичу вести себя за руку вниз по лестнице. На улице их ждал велосипед с коляской. Анелевич усадил туда Мойше, сам забрался на маленькое седло и крутанул педали.
      Со свинцово-серых небес посыпал дождь. Мордехай Анелевич протянул руку и надвинул козырек кепки, чтобы дожди не попадал в глаза.
      - Завтрашней ночью мы нападем на передатчик, - сообщил он. -До этого момента оставайтесь бальным.
      - А что будет, если вам не удастся повредить его? Раздавшийся смех Анелевича имел мрачный привкус:
      - Если мы не уничтожим его, то произойдут два события. Первое: кое-кто из моих бойцов погибнет. И второе: вам придется продолжать принимать лекарства, так что через неделю вы, быть может, будете очень завидовать погибшим.
      Ревя моторами, "Ланкастер" с грохотом промчался по взлетной полосе. Самолет трясло и мотало, пока он набирал скорость. Неделю назад бомбы ящеров повредили полосу, и починить ее успели кое-как.
      Джордж Бэгнолл испытывал истинное облегчение, что сейчас не нужно взлетать с полным боезапасом. Бомбы - штучки тонкие: от тряски, того и гляди, какая-нибудь может взорваться, а там... наземной службе придется латать еще одну дыру, и преогромную.
      Бомбардировщик взмыл в небо.
      - Удивительно, каким легким стал "ланк" без груза, - усмехнулся пилот Кен Эмбри. - Ощущение такое, словно я лечу на "спитфайре".
      - Думаю, все это игра нашего ума, - отозвался Бэгнолл. - Радарная установка не может быть легче, чем штатный боезапас, который мы обычно таскаем. - Бортинженер включил внутреннюю связь. - Как дела, оператор Гольдфарб?
      - Похоже, нормально, - прозвучало в наушниках. - Далеко видно.
      - На это и рассчитывали, - ответил Бэгнолл.
      Радарная установка, поднятая на несколько миль над землей, охватывала намного больший участок пространства, значительно раньше засекала приближение самолетов ящеров и давала английской службе ПВО несколько дополнительных ценных минут на подготовку. Когда "ланк" набрал высоту, Бэгнолл задрожал, невзирая на теплый летный костюм и мех. Он включил кислородный прибор и вдохнул обогащенный воздух, ощущая резиновый привкус шланга.
      Голос Гольдфарба был полон энтузиазма:
      - Если бы мы могли держать в воздухе всего несколько самолетов, они бы заменили собой всю наземную радарную сеть. Конечно, - добавил он, - по таким самолетам ящеры тоже будут лупить.
      Бэгнолл старался об этом не думать. В самые первые дни вторжения ящеры нанесли тяжелые удары по сети британских радарных станций, и с тех пор как самолетам, так и силам противовоздушной обороны приходилось вести бой вслепую. Теперь люди пытались вновь обрести зрение. Вряд ли ящеры беспрепятственно это допустят.
      - Подходим к заданной высоте, - объявил Кен Эмбри. - Радист, как связь со звеном истребителей?
      - Слышу их отлично, - ответил Тэд Лэйн. - Они также прекрасно нас слышат. Им не терпится вступить в сражение, сэр.
      - Чертовы маньяки, - отреагировал Эмбри. - По-моему, идеальный вылет - это вылет без каких-либо столкновений с врагом.
      Бэгнолл был более чем согласен с пилотом. Несмотря на пулеметные башенки, "ланкастеры" всегда здорово уступали вражеским истребителям; уклонение от стычек помогало выжить. Знание этого заставляло экипаж бомбардировщика осторожничать. Естественно, что бравирующие, агрессивные пилоты истребителей выглядели в их глазах людьми не совсем нормальными.
      Куском замши Бэгнолл протер с внутренней стороны вогнутую поверхность стекла обзора. За ним по-прежнему ничего не было видно. Нигде: ни выше, ни ниже, ни по сторонам - не светились огоньки других бомбардировщиков ободряющее напоминание, что ты не один летишь навстречу опасности. Сейчас за окном были только ночь, тьма и нескончаемый гул четырех "мерлинов". Вспомнив о моторах, бортинженер скользнул глазами по приборной доске. Вся техника работала нормально.
      - Вижу вражеский самолет! - воскликнул Гольдфарб. Там, в бомбовом отсеке, он не мог видеть даже ночную тьму - только следы электронов на покрытом фосфором экране. Однако радар "видел" дальше, чем глаза Бэгнолла.
      - Повторяю, вижу вражеский самолет. Направление один-семъ-семь, расстояние тридцать пять миль, скорость пятьсот пять.
      Тэд Лэйн передал данные "москитам" - истребителям, рыскающим в небе гораздо выше, чем их "ланкастер" с радарной установкой. Эти двухмоторные самолеты имели не только самый высокий среди британских истребителей потолок действия; с их деревянными корпусами и деталями обшивки вражескому радару было труднее засечь "москитов".
      - Самолет ящеров выпустил ракеты! - во все горло закричал Гольдфарб. Направление - прямо на нас. Скорость... Проклятье, слишком большая для моей машины.
      - Выключи радар, - приказал Эмбри.
      Он бросил "ланк" в немилосердный штопор, и Бэгнолл искренне порадовался, что существуют пристежные ремни. Желудок выворачивало. Бэгнолл хватанул ртом воздух, в который раз пожалев, что наелся жирной рыбы с чипсами менее чем за час до вылета.
      Вето шлемофоне раздался взволнованный крик Джо Симпкина, хвостового стрелка, находившегося в своей башенке:
      - Одна из ракет пролетела там, где мы недавно находились!
      - Ну и слава Богу, - тихо ответил Кен Эмбри. Пилот отличался тем, что никогда не терял присутствия духа. - Кто бы мог подумать, что эти ученые бонзы действительно кое в чем смыслят?
      - Довольно приятно, что это все же так, - сказал Бэгнолл, всем тоном своим подчеркивая, что принимает подобные чудеса как само собой разумеющееся.
      Там, на земле, специалисты предположили, что ящеры будут атаковать самолет с радаром на борту такими же ракетами, какими вывели из строя сеть английских наземных станций. Эти ракеты имели самонаведение на радар. Но если радар выключить, на что они будут наводиться? Цель перестанет существовать. На земле это выглядело безупречно логичным, словно доказательство геометрической теоремы. Однако ученым мужам не приходилось лично проверять свои теории. Для этого существовали экипажи самолетов.
      - Можно включать установку? - спросил по внутренней связи Гольдфарб.
      - Лучше не стоит. Да, пока не надо, - ответил Эмбри после короткого размышления.
      - Но какой от нее толк, если она не работает? - обиженно протянул оператор радара.
      "Толку будет еще меньше, если нас подобьют", - подумал Бэгнолл. Но так было нечестно, и он это знал. Для человека, у которого весь смысл нахождения в воздухе был направлен на принесение практической пользы вылету, Гольдфарб действовал замечательно. Естественно, ему не только хотелось поиграть со своей игрушкой, у него был свой резон.
      Радар, который приходится выключать вскоре после начала полета, дабы его не разнесло вместе с самолетом, - это все же лучше, чем полет без всякого радара. Но ненамного. Разрешив Гольдфарбу непосредственно общаться с истребителями, которых он наводил по своему радару, ученым не мешало бы придумать какой-нибудь способ, позволяющий, не выключая радар, одновременно не подвергать самолет опасности уничтожения.
      Тэд Лэйн испустил пронзительный боевой клич краснокожих.
      - Один из наших истребителей только что сшиб вражеский самолет. Атаковал его сверху, почти лобовое столкновение. Подкрасться сзади было никак, у ящеров скорость выше. Говорит, видел, как самолет развалился в воздухе, а потом все потроха полетели вниз.
      В кабине "Ланкастера" раздались радостные возгласы. Затем Кен Эмбри спросил:
      - А что с остальными "москитами"? Через некоторое время радист ответил:
      - Там... несколько самолетов не отвечают на мой запрос, сэр.
      Ликование оказалось преждевременным. ВВС медленно и болезненно учились тому, как наносить ущерб ящерам. Ящеры же прекрасно справлялись с ВВС. Бэгнолл надеялся, что пилотам истребителей удалось выброситься. Заменить опытного летчика труднее, чем самолет.
      Гольдфарб, сидевший позади, перед погасшим теперь радарным экраном, сказал:
      - А ведь парни на земле все время нас слушают. Если им удастся, они тоже смогут врезать по ящерам. Во всяком случае, они несколько раньше сумеют узнать, откуда эти твари появятся.
      - Жди от них пользы, как же, - хмыкнул Эмбри.
      Как любой пилот, он придерживался мнения, что зенитчики едва ли в состоянии сбить вражеский самолет своими пушками. Если такое отношение придавало ему уверенности, Бэгнолл не собирался переубеждать друга. Спокойный пилот - это уравновешенный пилот, а у такого пилота куда больше шансов благополучно вернуться на землю вместе с экипажем.
      - Могу ли я снова включить установку, сэр? - повторил свой вопрос Гольдфарб.
      Эмбри оторвал правую руку от руля и постучал сжатым кулаком себе по ляжке. Бэгнолл подумал, что Кен даже не заметил этого своего жеста. Наконец пилот сказал:
      - Да, валяйте, теперь можно. Как вы изволили заметить, именно в этом заключается причина нашего пребывания здесь в сей прекрасный осенний вечер.
      - Неужели? - усмехнулся Бэгнолл. - А я-то все время думал, что мы решили проверить, как скоро ящеры смогут нас сбить. Насколько я понимаю, наземные службы побились об заклад. Не желаешь ли поставить свой шиллинг, Кен?
      - Боюсь, что нет, - невозмутимо ответил Эмбри. - Когда мне сказали, что кто-то назвал двадцать секунд после взлета, я решил, что мои шансы почти равны нулю и нужно приберечь денежки для наследников. А как насчет тебя, дружище?
      - Жаль, что я испортил тебе пари, но должен признаться: я и был Тем самым парнем, который назвал двадцать секунд после взлета.
      Радарная установка, как и любое электронное устройство, сделанное людьми, после включения требовала некоторого времени на разогрев. До Бэгнолла доходили слухи, что электронная техника, снятая со сбитых самолетов, включается мгновенно. Бортинженер сомневался в этом. Насколько он знал, лампы (американцы называли их трубками) по природе своей должны разогреться. Возможно, ящеры не применяют лампы, но ему трудно было представить себе, чем их можно заменить.
      - Еще один приближающийся самолет ящеров, направление то же, - доложил Гольдфарб. - Расстояние... двадцать три мили. Проклятье, он движется очень быстро. Выключать радар?
      - Нет, подожди, пока они не выпустят по нам ракеты, - сказал Эмбри.
      Бэгноллу показалось, что пилот спятил. Но безумие пилота было логичным.
      - Мы уже убедились, что можем уклоняться от ракет, самонаводящихся на наш радар. Если выключить его прежде, чем ящеры пустят ракеты, они могут подлететь ближе и обстрелять нас ракетами другого типа, от которых не увернешься.
      - Да, их тактика строится на стереотипах, - немного подумав, согласился Бэгнолл. - Сделав выбор, они будут повторять свои действия снова и снова, не задумываясь о результатах. И если они такие умники, зачем им давать в этом усомниться?
      - Поэтому я и... - начал Эмбри. Гольдфарб перебил его:
      - Ракеты пущены! Летят на нас!
      - Выключай радар!
      "Ланкастер" вновь завертело в воздухе; и вновь Бэгнолл обеспокоенно подумал, не покинут ли рыба и чипсы его желудок. Ракетам ящеров и на этот раз не удалось сбить английский самолет.
      "Может, в конце концов, мы все-таки выживем", - подумал Бэгнолл. Когда "ланк" покидал взлетную полосу, бортинженер сильно в этом сомневался.
      Тэд Лэйн прислушивался к уцелевшим "москитам", которые атаковали самолет ящеров.
      - Наши завалили еще одного ящера! - воскликнул па-диет.
      На этот раз никто из экипажа не закричал от радости. Все понимали, какую цену приходится платить пилотам истребителей за каждый сбитый вражеский самолет.
      Спустя некоторое время радист сообщил Эмбри:
      - Нам приказывают сворачивать действия и возвращаться на базу. Вице-маршал авиации считает, что, поскольку нам повезло дважды, нельзя искушать судьбу и рассчитывать, что она улыбнется нам и в третий раз.
      - Старый придурок этот вице-маршал, - буркнул пилот. И поспешил добавить: - Разумеется, нет необходимости передавать ему мое мнение. Мы конечно же подчинимся его распоряжениям, как послушные детишки. Штурман, не будете ли вы любезны предположить, какой нам выбрать курс?
      - Именно предположить, верно сказано, - отозвался Элф Уайт из своей занавешенной кабинки, находящейся позади кресел пилота и борт-инженера. После твоих выкрутасов с самолетом стрелка компаса продолжает выплясывать, как под хороший джаз. Если мы действительно там, где мне кажется, курс ноль-семь-восемь минут через десять-двадцать приведет нас в район Дувра.
      - Ноль-семь-восемь, понял, - сказал Эмбри. - Выхожу на этот курс.
      Он развернул бомбардировщик в небе так лихо, словно самолет был продолжением его самого.
      Джордж Бэгнолл следил за аккуратными рядами приборов с таким вниманием, будто они показывали частоту ударов его сердца и состояние дыхания. Это не было преувеличением: если бы двигатели "ланкастера" или гидравлическая система отказали, биться его собственному сердцу оставалось бы недолго.
      - Я нахожусь на связи с базой, - доложил радист. - Они сообщают, что за сегодняшний вечер нападений ящеров не было.
      - Приятно слышать, - сказал Эмбри.
      Бэгнолл кивнул. Приземление будет не из плавных - как всегда. Наспех починенные повреждения самого самолета, наспех починенная полоса. В этот раз их самолет не пострадал, как бывало после возвращения из полетов над Германией или Францией. В бомбовом отсеке нет бомб, которые не сумели сбросить. Но в баках горючего больше, чем обычно оставалось на обратный путь. А горючее, на котором летал их самолет, в случае неполадок превосходно умеет взрываться.
      - Черт побери! - воскликнул пилот. - Смотри! Эмбри ткнул пальцем в темноту, лежащую под ними. Глаза Бэгнолла последовали за пальцем пилота. Теперь и он заметил красные мигающие огоньки. В ответ он мигнул огнями на крыльях бомбардировщика, подтверждая, что заметил сигнал.
      Внизу зажглись новые цепи огней: белые вдоль одного края посадочной полосы и зеленые вдоль другого. Эмбри заметил:
      - Выглядит как какая-нибудь паршивая полоса для транспортных самолетов. Я-то думал, мы садимся на свою полосу.
      - Могло быть и хуже, - заметил Бэгнолл. - По крайней мере полоса не обрывается в море.
      - Да, успокаивающая мысль.
      Эмбри направил "ланкастер" между двух рядов огней и пошел на посадку. Спешное приземление было далеко не мягким, но и отнюдь не аварийным, если сравнить с их посадкой во Франции. Вместе с остальными членами экипажа Бэгнолл быстро вылез из бомбардировщика и побежал через полосу, вновь потемневшую, к ангару. Гофрированные стены ангара были обложены мешками с песком, защищающими от попадания снарядов.
      Двойной полог из темной ткани, натянутый у входа, позволял входить и выходить, не пропуская во внешний мир ни полоски света, которую могли бы увидеть сверху. Свет лампочек, свисающих с потолка без всяких абажуров, резанул по глазам Бэгнолла, привыкшим к темноте, словно фотовспышка.
      Экипаж бомбардировщика расположился на стульях и кушетках. Кто-то, утомленный полетом, мгновенно уснул, не обращая внимания на свет. Другие, и в их числе Бэгнолл, достали трубки и сигареты.
      - Можно, я возьму? - спросил Дэвид Гольдфарб, указав на пачку борт-инженера. - А то мои кончились.
      Бэгнолл передал ему сигарету и наклонился, чтобы Гольдфарб мог прикурить. Пока оператор радара затягивался, Бэгнолл сказал:
      - Полагаю, после того как умные шишки распотрошат тебя насчет сегодняшнего полета, ты отправишься в Белую Лошадь" поздороваться с девчонками?
      - С какой стати? - ответил Гольдфарб, и в его голосе было больше покорности, чем горечи. - В общем-то, думаю, я пропущу там несколько кружек. А что касается девчонок, то я уже сказал: с какой стати?
      Бэгноллу тоже было известно, кому отдают предпочтение официантки.
      - Мне кажется, сидение перед радарным экраном отрицательно сказывается на твоих мозгах. Тебе не приходило в голову, что ты только что вернулся из боевого полета?
      Огонек сигареты Гольдфарба неожиданно сделался ярко-красным. Глаза его тоже вспыхнули.
      - Черт возьми! Я ведь о том же думал, когда ракеты ящеров летели на наш самолет. Клянусь, я думал об этом, но не совсем в той плоскости. Благодарю вас, сэр.
      Бэгнолл махнул рукой, пародируя элегантный аристократический жест:
      - Рад был услужить.
      Это действительно была услуга: в одну секунду он заставил оператора радарной установки забыть обо всех страхах, которые тот недавно испытал. "Жаль, - подумал Бэгнолл, - что я не могу оказать ту же услугу самому себе".
      ГЛАВА 12
      Уссмак проклинал день, когда Раса впервые открыла Тосев-3. Он проклинал день, когда благополучно вернулся автоматический разведывательный корабль, посланный Расой в этой жалкий мир. Уссмак проклинал день, когда вылупился на свет, день, когда отправился в холодный сон, и день своего последующего пробуждения. Он проклинал Крентела. Уссмак не переставал осыпать его мысленными проклятиями с того самого дня, как этот непревзойденный идиот заменил Встала. Уссмак проклинал Больших Уродов за то, что они убили Вотала, а потом и Телерепа, но оставили в живых Крентела.
      Но больше всего он проклинал грязь. Танк, которым управлял Уссмак, был построен в расчете на трудные условия. В целом машина с ними справлялась. Но поверхность Тосев-3, планеты более влажной, чем любой из миров Империи, была обильно покрыта смесью воды и грязи. Эта смесь занимала куда более обширную площадь и была куда более липкой и вязкой, чем могли себе представить инженеры Расы.
      Уссмак надавил ногой на акселератор. Танк пополз вперед. Пока он хоть чуть-чуть двигался, все было в порядке. Но стоило подольше задержаться на одном месте, как машина начинала тонуть. Гусеницы были достаточно широкими, чтобы удержать танк на любой нормальной поверхности. Но тосевитское липкое и вязкое месиво слишком отличалось от нормы.
      Уссмак снова надавил на акселератор. Танк плыл по болоту. Гусеницы разбрасывали жижу во все стороны. Она попала (каким образом - одним только покойным Императорам известно) в смотровой перископ Уссмака. Он нажал кнопку. Струя моющего средства очистила бронированное стекло. Хоть здесь повезло - не придется открывать люк и высовывать голову в этот холодильник.
      Крентел тоже сидел с закрытым куполом башни. Обычно командир стоял, высунувшись, насколько возможно. Хотя Уссмак и считал нового командира виновным во многих ошибках, здесь он не упрекал Крентела. Кому захочется обмораживать дыхательные пути?
      Уссмак в очередной раз не позволил утонуть танку, дернув машину вперед. "А ведь дела могли бы обернуться и хуже", - подумал он. Его вполне могли сделать водителем грузовика. Этим колесным машинам, которые его танк должен был прикрывать, на болоте приходилось несравненно тяжелее. Уссмаку уже довелось вытаскивать тросом два или три грузовика, когда они погружались в зловонную жижу едва ли не по брюхо. Дополнительное защитное покрытие делало эти машины тяжелее и прибавляло хлопот С выполняемым ими заданием.
      Уссмак вполне мог оказаться одним из тех бедняг в противорадиационных костюмах, которые хлюпали по твердеющей тосевитской грязи и вылавливали кусочки радиоактивного материала, обнаруженного искателями. Костюмы поисковых отрядов не обогревались - никто не предвидел такой необходимости (как не предвидел и того, что Большие Уроды окажутся способными уничтожить корабль "Шестьдесят седьмой Император Сохреб"). Поисковикам приходилось работать посменно: пока одна группа работала, другая приходила в себя на обогревательном пункте.
      Из пуговки внутренней связи, прикрепленной к слуховой диафрагме Уссмака, зазвенел голос Крентела:
      - Водитель, соблюдать повышенную бдительность. Я только что получил сообщение о возможности появления бандитской группы тосевитов. На наше славное звено танков ложится непосредственная ответственность по охране операции.
      - Как скажете, командир, - ответил Уссмак. - Будет исполнено.
      Уссмак силился и не мог понять: как можно соблюдать повышенную бдительность, когда он сидит в наглухо задраенном танке и способен видеть только прямо перед собой. Может, Крентелу все же стоит открыть люк, высунуться и осмотреться по сторонам?
      Уссмака подмывало высказать эти мысли командиру, но он решил не усугублять положение. Раса не поощряла критику подчиненными своих начальников - такой путь вел к анархии. Вдобавок Уссмак сомневался, что Крентел стал бы слушать. Похоже, его командир думал, что сам Император дал ему ответы на все вопросы, И наконец, Уссмак испытывал все нарастающее чувство оторванности от происходящего с тех пор, как погибли два его товарища по экипажу. Новый командир, будь он достойной заменой Вотала, приложил бы все силы, чтобы создать сплоченный экипаж. Крентел же обращался с ним просто как с одним из механизмов. Машинам от такого отношения больно не бывает.
      Действуя подобно машине, Уссмак всеми силами старался вести танк наилучшим образом. Он нашел участок, где еще оставалось достаточно много травы. Не той, зеленой и живой, а желтоватой, засыхающей. Но ее покров был достаточно плотным, и гусеницы вязли здесь с меньшей быстротой.
      Вдали показалась стена низких, чахлых деревьев. Их голые ветки тянулись к небу, словно тощие умоляющие руки. Когда начались дожди, деревья сбросили листву. Уссмак недоумевал по этому поводу; такое казалось ему нелепым. На его Родине ни одно дерево не допускало подобного расточительства.
      Он скучал по Родине. Когда Уссмак укладывался в капсулу для холодного сна, идея превращения Тосев-3 в подобие их собственного мира выглядела прекрасной и благородной. Но все, что он увидел после выхода из капсулы, кричало совсем об ином. Завоевание оказалось совсем не таким легким, как всем им думалось прежде. Столкнувшись с неподатливостью Больших Уродов, Уссмак только удивлялся, как Раса смогла завоевать Работев-2 и Халесс-1.
      Позади Уссмака послышалось слабое жужжание точных механизмов: это развернулась башня. Застрекотали спаренные пулеметы.
      - Мы должны уничтожить каждого Большого Урода, прячущегося в деревьях, со своим обычным пафосом провозгласил Крентел.
      Однако на этот раз тон командира не подействовал на Уссмака раздражающе. Крентел действительно поступал разумно - делай он так почаще, Уссмак был бы доволен даже здесь, в этом холодном и влажном мире, похожем на громадный ком грязи.
      Менее метра отделяло голову Генриха Егера от проносившихся с визгом пуль. Если на березах еще и оставались листья, пулеметные очереди срезали последние из них. В нынешней ситуации опавшие листья помогли ему укрыться от танка ящеров, который вел огонь.
      От мокрой земли и мокрых листьев одежда на Егере набухла. Дождь хлестал по спине и струйками стекал за шиворот. Одна из пуль, отскочив рикошетом от ствола березы, обрызгала его лицо грязью.
      Позади раздался негромкий смешок Георга Шульца:
      - Ну что, майор, небось горюете по тем временам, когда мы не плавали, как пехота, в таком дерьме?
      - Раз уж ты заговорил об этом, то да.
      Ощущения Егера касались не просто многочисленных неудобств, которые приходилось испытывать здесь, на этом пространстве, открытом всем стихиям природы. Без танковой брони он чувствовал себя голым и беззащитным. Внутри своего "Т-3" он лишь посмеивался над пулеметными очередями. Сейчас же они могли прошить его драгоценное, нежное тело с той же легкостью, как и все остальное, что встречалось на их пути.
      Егер чуть приподнял голову - ровно настолько, чтобы рассмотреть танк ящеров. Похоже, танк с величайшим безразличием относился ко всему, что рассчитывал совершить против него обычный солдат-пехотинец. И Егер вдруг понял, в какое отчаяние должен был повергать его собственный танк русскую или французскую пехоту, которая безуспешно пыталась остановить бронированную громадину. Да, теперь та же участь выпала ему самому.
      Должно быть, партизан, примостившийся рядом с Егером, прочел его мысли.
      - Такие вот делишки, товарищ майор. Что будем делать с этой дерьмовиной?
      - Пока что подождем, - ответил Егер. - Если, конечно, вы не горите желанием умереть немедленно.
      - После всего того, что за эти полтора года я получил от ваших нацистских придурков, смерть меня волнует меньше всего, - ответил партизан.
      Егер повернул голову, бросив сердитый взгляд на союзника, с которым всего несколько месяцев назад у них мог бы состояться совсем иной разговор. Партизан, худощавый человек с большим носом и бородой с проседью, ответил не менее сердитым взглядом.
      - Поверьте, для меня это столь же иронично, как и для вас, - сказал Егер.
      - Иронично?
      Партизан вскинул кустистые брови. Егеру было трудно понимать его речь. Этот человек говорил не по-немецки, а на идиш, и примерно каждое четвертое слово было майору незнакомым.
      - Срал я на вашу иронию. Я спрашивал у Бога, могут ли дела стать еще хуже, чем при вас, немцах, и Ему пришлось сойти и показать мне. Пусть это будет вам уроком, товарищ нацистский майор: никогда не молите о том, что вам совсем не нужно, не то обязательно это получите.
      - Верно, Макс, - ответил Егер, вопреки себе слегка улыбнувшись.
      В одном ряду с евреями он не воевал со времен Первой мировой войны. Егер относился к ним с достаточным презрением. Однако сейчас от слаженности действий с этим евреем, возможно, зависит его жизнь.
      Пулемет на танке ящеров прекратил поливать лес огнем. Башня развернулась в другую сторону. Егер только позавидовал скорости, с какой совершался разворот. Если бы у него была такая машина, он сумел бы ею воспользоваться по-настоящему. Но сейчас она находилась в бездарных лапах ящеров, которые едва ли соображали, как ею пользоваться.
      Танк медленно полз по раскисшему чернозему вперед. За прошлогоднюю осень и эту весну Егер достаточно познакомился с русскими хлябями. Грязь моментально облепляла танк целиком. Теперь Егеру было приятно смотреть, как в той же грязи барахтается танк ящеров.
      Его внимание переместилось с танка на грузовики и охраняющих их солдат. Этим грузовикам, как и любым колесным машинам, путешествие по бездорожью давалось тяжело. Московский подполковник НКВД оказался прав: машины были необычно тяжелыми. Почти беспрерывно то один солдат ящеров, то другой (в блестящих серых костюмах, скрывавших их с головы до когтей на ногах, они выглядели еще более чужеродными) подходили с разных сторон к грузовикам и укладывали что-то внутрь. Что именно - издалека Егеру было не разобрать.
      "Надеюсь, нам не понадобится захватывать грузовик", - подумал он. Принимая во внимание состояние того, что русские из-за отсутствия какого-нибудь более отвратного слова называли дорогами, майор не был уверен, что отряд сможет захватить грузовик ящеров.
      Тщательно замаскированный среди высокой пожухлой травы немецкий пулемет открыл огонь. Несколько ящеров упали. Некоторые бросились бежать, но другие, более сообразительные или опытные, распластались на земле, как это сделали бы люди. Веером разлетелись осколки, когда одна-две пули угодили в лобовое стекло грузовика. Что случилось с водителем, Егер не видел.
      Командиру танка ящеров понадобилось больше времени, чем солдатам, чтобы заметить очередь пулемета. Этот идиот вдобавок наглухо задраил башенный люк. Случись это в его экипаже, Егер бы понизил такого растяпу в звании (не говоря уже о соответствующей процедуре для его ушей и, возможно, задницы) за подобную глупость. А может, то была трусость?
      Когда танк ящеров наконец соизволил обратить внимание на пулеметное гнездо, он поступил именно так, как и рассчитывал Егер. Вместо того чтобы остаться на месте и уничтожить пулемет несколькими залпами из пушки, танк двинулся вперед, открыв ответный огонь из своего пулемета.
      Немецкий пулемет смолк. Это встревожило Егера. Если пулеметные очереди ящеров и дальше будут полосовать по лесу, партизанскому отряду придется отступить и составить новый план. Но тут невидимый пулемет застрекотал вновь, теперь ведя огонь прямо по приближающемуся танку.
      Пулемет исполнял отвлекающую роль; в остальном он был бесполезен. Егер следил, как пули отскакивают от непробиваемой брони передней части танка и летят прочь. Однако вся эта напрасная трата боеприпасов и была задумана как внешний эффект: требовалось убедиться, что командир вражеского танка слишком уж серьезно отреагирует на пулеметное гнездо, чтобы побеспокоиться о чем-либо еще.
      - Черт меня дери, если он не заглотает наживку, герр майор! - торжествующе прошептал Георг Шульц.
      - Да, похоже, он клюнул, - рассеянно отозвался Егер.
      Он смотрел, как танк полз по грязи, пока не оказался почти у самой кромки леса. Тогда заговорило главное танковое орудие, отчего у Егера зазвенело в ушах. За немецким пулеметным гнездом взметнулся фонтан грязи, но пулемет продолжал вести ответный огонь.
      Егер повернулся, чтобы взглянуть на Макса.
      - А храбрые там ребята... - заметил он.
      Ствол пушки вражеского танка опустился примерно на сантиметр, раздался новый залп. На этот раз пулемет был выведен из строя. "Какой удивительно бескровный термин, - подумал Егер, - для описания того, как два человека внезапно превращаются в изуродованные куски сырого мяса".
      Но Отто Скорцени, выскочив из-за берез, уже со всех ног несся к вражескому танку. Должно быть, командир машины ящеров смотрел в свой передний башенный перископ, ибо он так и не увидел, как рослый эсэсовец приближается к его танку сзади. Из-под ног бегущего Скорцени разлетались брызги жижи. Расстояние в несколько сотен метров он покрыл с такой скоростью, что ему позавидовал бы олимпийский спринтер.
      Едва он приблизился, громадная машина тронулась с места. Скорцени вскарабкался на броню танка, швырнул взрывпакет в башню и кубарем скатился вниз. Раздался взрыв. Башня дернулась, словно ее лягнул мул. Из моторного отсека взметнулись голубые языки пламени. В передней части танка открылся аварийный люк. Оттуда выскочила фигурка ящера.
      Егер не обращал внимания на вражеского солдата. Он следил за тем, как Скорцени возвращается назад, под прикрытие леса. Затем его взгляд снова скользнул к Максу.
      - Этот эсэсовский придурок не просто храбрый, он сумасшедший, - не удержался от восхищения Макс.
      Поскольку с момента в встречи в Москве Егер думал о Скорцени то же самое, он уклонился от спора. Как и все бойцы отряда, он схватил винтовку, вскочил на ноги и побежал к ящерам из поискового отряда, крича во всю мощь легких.
      Громоздкие защитные костюмы делали ящеров медлительными и неуклюжими. Они падали, словно кегли. Егер задумался, насколько безопасно для него самого хлюпать в грязи с единственной защитой в виде шлема, но его размышления длились не более секунды. Куда важнее было не заработать пулю.
      - Давай, давай, вперед! - кричал Егер, указывая на грузовик, подбитый немецким пулеметом.
      Добравшись до него, Егер увидел: одна из пуль, пробивших лобовое стекло, заодно разнесла и голову водителя. Месиво из крови и мозгов, разбрызганное по кабине, по виду не отличалось от крови и мозгов человека, убитого аналогичным образом.
      Убедившись, что водитель мертв, Егер поспешил к задней части грузовика. Засов на двери фургона почти не отличался от засова любого земного грузовика. Партизаны уже открыли его. Егер заглянул внутрь грузового отсека, освещенного флюоресцентными трубками, тянущимися по всему потолку.
      Маленькие бесформенные кусочки металла, облепленные грязью, которые лежали на полу фургона, едва ли стоили затраченных ящерами усилий по их извлечению. Но именно за этими кусочками охотились люди из отряда. Если ящеры так дорожат своими обломками, значит, неспроста.
      Помимо винтовки, Макс захватил с собой саперную лопатку. Ею он зачерпнул несколько безобидных на вид комочков грязи и бросил в обитый свинцом деревянный ящик, который приволокли сюда двое партизан. Едва ящик был наполнен, партизаны захлопнули крышку.
      - Давайте-ка убираться отсюда, - разом произнесли все .трое.
      Такое решение, надо сказать, было своевременным. Где-то километрах в полутора находился еще один танк ящеров. Теперь он начал двигаться в сторону отряда. И сразу же застрочил его башенный пулемет. Вдогонку убегавшим людям захлопали пули. Один из бегущих со стоном упал.
      Пулеметный огонь, который велся с большого расстояния, был не слишком эффективен против отдельных людей, но зато он мог "прореживать" войска, оказавшиеся на открытой местности. В 1916 году Егер воевал на Сомме. Тогда немецкие пулеметы не то что "прореживали", а просто косили ряды наступавших англичан. В отличие от тех смелых, но глупых англичан, воевавших четверть века назад, партизаны не наступали на опутанные колючей проволокой заграждения, а бежали под прикрытие леса. Они были почти у цели, когда один из несущих "свинцовый ларец" выбросил вперед руки и ничком повалился на землю. Егер находился всего в нескольких метрах. Он подхватил рукоять, выпущенную погибшим. Для своих размеров ящик был неимоверно тяжелым, но не настолько, чтобы его не поднять. Егер вместе с русским партизаном, держащим вторую рукоять, побежали дальше.
      Звук опавших листьев, хлюпающих под ногами, был одним из прекраснейших звуков, когда-либо слышанных Егером. Этот звук означал, что они достигли леса. Егер вместе с напарником запетляли меж стволов, пытаясь как можно лучше скрыться.
      Позади них танк ящеров продолжал стрелять, но по звуку не ощущалось, чтобы он приближался. Егер повернулся к напарнику.
      - Думаю, их танк засосало по пузо, - сказал он.
      Егер чувствовал, как в нем нарастает удивительная уверенность. С тех самых пор, как он услышал об этой миссии от подполковника НКВД в Москве, Егер рассматривал ее как самоубийственную. Это не остановило его от участия в ней. Война сплошь состояла из самоубийственных миссий, и если они служат делу, то чаще всего игра стоит свеч. Но сейчас Егер начинал думать, что он действительно может выбраться отсюда живым. И тогда... Ладно, насчет "тогда" он побеспокоится потом. Если у него будет "потом", в котором можно побеспокоиться о "тогда".
      Жужжание над головой мгновенно вернуло все его страхи. Зная, что это глупо и опасно, Егер оглянулся через плечо. За те считанные доли секунды, что он смотрел, вертолет значительно приблизился. Сверху застрекотали пулеметы. Да, этой машине грязь нипочем. Она могла парить над оголенными деревьями и поливать нападавших огнем.
      Бум, бум, бум! Из-за деревьев по вертолету ударила двухсантиметровая противовоздушная пушка. Имея легкий лафет, созданный для войны в торных условиях, пушка состояла из двадцати семи узлов, переносимых, людьми. Егер сам нес сюда один из таких узлов. Орудие было немецким, и его расчет состоял из немцев. То было одной из причин, почему советские власти решили вместе со своими партизанами включить в этот отряд людей из вермахта.
      На какое-то время вертолет ящеров просто повис в воздухе, словно не веря, что партизаны способны на серьезную атаку. Он был защищен от винтовочных пуль, но не от зенитных снарядов.
      Вертолет попытался атаковать зенитку, однако было слишком поздно. Пушка продолжала стрелять. Словно тонущий корабль, вертолет накренился на один бок и рухнул вниз.
      Лес наполнился ликующими криками бойцов отряда. Макс помахал в воздухе кулаком и заорал:
      - Нате-ка вам, суки!..
      Следующую тираду, произнесенную на идиш, Егер не понял, но слова Макса звучали словно взрывы. Майор и сам закричал, потом моргнул. Одно дело сражаться бок о бок с евреем - это диктовалось тактическими интересами. Но то, что ты, оказывается, соглашаешься с ним и он, возможно, даже нравится тебе как человек, - это уже совсем другое. Егер решил, что, если останется в живых, потом поразмыслит над этим.
      Пробираясь между деревьями, к ним подошел Отто Скорцени. Даже заляпанный грязью, даже в пятнистой маскировочной форме, он ухитрялся выглядеть щеголеватым.
      - Дурачье набитое, пошевеливайтесь! - закричал Скорцени. - Если мы сейчас же не уберемся отсюда, потом будет поздно. Думаете, ящеры будут сидеть с поднятыми обрубками хвостов и ждать? Если вы так думаете, вы покойники!
      Как обычно, Скорцени будоражил вокруг себя всех. Несомненно, красные партизаны по-прежнему ненавидели его, но кто станет спорить с человеком, который собственными руками уничтожил танк ящеров? Бойцы поспешили в глубь леса.
      Тем не менее достаточно скоро Егер вновь услышал в небе рокот приближающихся вертолетов. Он оглянулся и увидел две машины. На этот раз немцы, обслуживавшие зенитку, повели дальний огонь, надеясь побыстрее сбить один из вертолетов, чтобы затем более обстоятельно заняться другом. Зенитчики также надеялись оттянуть стрельбу с вертолетов на себя и уберечь своих спешно уходящих товарищей.
      Вертолеты разделились и пошли на заход поодиночке, чтобы атаковать зенитку с противоположных сторон. Егер пожалел, что это не большая восьмидесятивосьмимиллиметровая пушка. Та сшибла бы вертолеты, словно мух. Но такую пушку на себе не унесешь. Она имела ствол длиной почти в семь метров и весила более восьми тонн. Так что придется отдуваться горной зенитке-коротышке.
      Один из вертолетов взорвался в воздухе, разбрасывая горящие обломки над деревьями. Другой устремился в атаку. Егер наблюдал, как трассирующие снаряды пушки выгнулись в яростную дугу и затем ударили по второму вертолету.
      Неожиданно двухсантиметровая зенитка смолкла. Но вертолета тоже не было слышно. Внушительный грохот, раздавшийся через несколько секунд, объяснил причину. Орудийный расчет честно выполнил свой долг - лучше, чем кто-либо отваживался надеяться, когда разрабатывался план этой операции.
      Партизан, который вместе с Егером нес покрытый свинцом ящик, был изможден до предела. Он шатался, спотыкался и ловил ртом воздух, словно готов был свалиться замертво. Егер сердито крикнул ему:
      - Пусть вас заменит кого-нибудь, кто в состоянии нести груз, прежде чем вы завалите операцию и нас обоих убьют.
      Партизан кивнул в знак благодарности и поставил ящик на землю, оглядываясь в поисках помощи. К ящику поспешил Георг Шульц.
      - Герр майор, я разделю с вами ношу, - сказал он, кивком указывая на ящик.
      - Нет, дай мне.
      Это был Макс, еврейский партизан-сквернослов. Он не был рослым и вряд ли обладал такой же силой, как Шульц, но отличался жилистостью и выносливостью. При всех прочих равных обстоятельствах Егер предпочел бы нести ящик в паре со своим стрелком, однако все прочие обстоятельства не были равными. Успех операции зависел от сотрудничества между уцелевшими немцами и русскими. Если неведомый драгоценный груз понесут два немца, это может заставить красных всерьез задуматься, не пустить ли их в расход.
      Все это пронеслось в голове Егера за несколько секунд. Он не мог позволить себе долго раздумывать.
      - Пусть понесет еврей, Георг, - сказал он. Шульц бросил разочарованный взгляд, но отступил на несколько шагов назад. Макс взял ящик за рукоять. Вдвоем они двинулись дальше.
      Оказавшись рядом с Егером, Макс сердито поглядел на него.
      - Как бы вам понравилось, если бы я сказал: "Пусть сраный нацист несет"? А, господин сраный нацист?
      - Этот сраный нацист имеет чин майора, господин еврей, - резко ответил Егер. - И когда в следующий раз вам захочется обругать меня, вспомните тех солдат из расчета зенитки, которые остались возле своего орудия и погибли, чтобы помочь вам выбраться отсюда.
      - Они делали свою работу, - огрызнулся Макс. Однако, сплюнув на бурые листья, добавил: - Да, вы правы. Я помяну их в молитве за усопших. - Он снова бросил взгляд на Егера. Теперь вместо враждебного это был оценивающий взгляд, но почему-то выдержать его было не легче. - А ведь вы, будь я проклят, ни черта не знаете, господин нацист, правда? Например, вам известно про Бабий Яр?
      - Нет, - признался Егер. - Что это такое?
      - Место на окраине Киева, дрит твою налево. Собственно, не так и далеко отсюда. Вы, сукины дети, роете большую сраную яму, затем на краю ее выстраиваете евреев. Мужчин, женщин, детей - значения не имеет, засранцы гребаные. Вы строите их в ряд и стреляете им в затылок, ублюжье отродье. И они, будь я проклят, падают прямо в подготовленную для них могилу. Очень предусмотрительно! Вы, немцы, чертовски находчивы в таких делах, вам это известно? А дальше вы строите новую партию приговоренных и тоже стреляете им в затылки. Вы продолжаете это делать, болт вам в задницу, пока ваша большая яма не заполнится. Тогда вы, сучьи потроха, роете другую яму.
      - Пропаганда, - сплюнул Егер.
      Не говоря ни слова. Макс свободной рукой расстегнул ворот своей косоворотки и обнажил шею. Егер без труда узнал шрам от выстрела.
      - Когда раздался выстрел, дерьмо собачье, я дернулся в сторону, - не замедляя хода, процедил еврей. - Я упал. На дне ямы нацисты тоже держали своих придурков с пистолетами, чтобы никто не остался в живых, суки придорожные. Должно быть, срань господня, они меня пропустили. Потом на меня падали другие убитые, но их, черт побери, было не особо много - близился вечер. Когда стемнело, будь все проклято, мне удалось выползти наружу и убежать. И с тех пор я убиваю сраных нацистских сволочей.
      Егер не ответил. Он старался не замечать того, что происходило с евреями на русской территории, захваченной немцами. И все в вермахте старались этого не замечать. Подобное было небезопасно для карьеры и могло оказаться небезопасным для самого человека. До Егера доходили слухи. Они доходили до всех. Егер мало тревожился об этом. В конце концов, фюрер объявил евреев врагами рейха.
      Однако существовали способы обращения с врагами. Выстраивание врагов на краю ямы и расстрел их в затылок вряд ли был одним из таких способов. Егер попробовал вообразить, как бы он сам делал это. Представить такое было нелегко, если вообще возможно. Но если бы рейх продолжал оставаться в состоянии войны и вышестоящее командование отдало бы ему приказ... Егер замотал головой. Он попросту не знал.
      По другую сторону ящика, менее чем в метре, его еврейский напарник видел, как Егер спотыкается. И то, что Макс это видит, заставляло Егера спотыкаться еще чаще. Если евреи могут одним махом превратиться из врагов рейха в соратников по оружию, переварить факт их массового истребления еще труднее.
      - Неужели, черт возьми, у вас есть совесть? - В голосе Макса звучало лукавство.
      - Разумеется, у меня есть совесть, - возмущенно ответил Егер.
      А потом вновь умолк. Если у него есть совесть, о чем он только что машинально заявил, как тогда ему удавалось игнорировать все те, вполне возможные действия Германии? Даже мысленно он не хотел называть это более определенным словом.
      К облегчению Егера, лес впереди начал расступаться. Это означало, что их ожидает самая опасная часть миссии - пересечение открытой местности вместе с грузом, который они похитили у ящеров. По сравнению с идеологической пропастью, по краям которой они с Максом находились, физическая опасность неожиданно показалась приятным разнообразием. Пока Егер был поглощен собственной жизнью, ему было некогда заглядывать в эту пропасть и видеть там штабеля мертвых людей с аккуратными дырочками в затылке.
      Уцелевшие бойцы отряда собрались на краю леса. Скорцени принял командование на себя. Из-под груды опавших листьев он выволок несколько ящиков, похожих на тот, что тащили Егер и Макс, но без свинцовых оболочек.
      - По двое на каждый, - приказал Скорцени. Он сделал паузу, чтобы партизаны, понимающие по-немецки, перевели его слова остальным. - Теперь мы разобьемся на двойки, чтобы ящерам было как можно труднее определить, который из ящиков настоящий.
      - А как мы узнаем, что настоящий груз попадет куда надо? - спросил один из партизан.
      Все оборванные, перепачканные люди, русские и немцы, закивали, услышав вопрос. Они по-прежнему не особенно доверяли друг другу - слишком уж яростно они до этого воевали, чтобы такое доверие было возможно.
      - Настоящий груз понесут по одному человеку с каждой стороны, - решил Скорцени. - И в поджидающей их повозке тоже находятся по одному человеку с каждой стороны. Если они не попытаются убить друг друга, все окончится благополучно. Понятно?
      Эсэсовец рассмеялся, показывая, что пошутил. Егер взглянул на Макса. Еврей не смеялся. На его лице было выражение, которое Егер часто замечал у младших офицеров, столкнувшихся с серьезной тактической проблемой. Макс взвешивал свое мнение. Это значило, что и Егеру придется взвешивать свое.
      Скорцени продолжал:
      - Каждая из пар двинется поочередно. Та, что понесет настоящий груз, будет третьей.
      - Кто вам сказал, что вы Бог? - спросил один из партизан.
      Изуродованная шрамом щека эсэсовца скривилась от наглой усмешки.
      - А кто вам сказал, что нет?
      Скорцени немного обождал, не будет ли еще возражений. Их не последовало. Тогда он подтолкнул в плечо человека из ближайшей пары и крикнул:
      - Пошел! Пошел! Пошел! - словно то были парашютисты, выпрыгивающие из транспортного "юнкерса-52".
      Спустя некоторое время в путь двинулась вторая пара. Затем Скорцени вновь крикнул:
      - Пошел! Пошел! Пошел!
      Егер с Максом выскочили из леса и устремились к обещанной повозке. Она ждала их в нескольких километрах к северо-востоку, за пределами наиболее охраняемой ящерами зоны. Егеру хотелось с максимальной скоростью одолеть это расстояние. Но при хлюпаний по осенней распутице с тяжелым ящиком такое едва ли было возможно.
      - Терпеть не могу этот мерзкий дождь, - признался Макс, хотя он, как и Егер, знал, что по снегу, который не за горами, преодолеть этот путь было бы еще труднее.
      - Сейчас я совершенно не возражаю против дождя, - заметил Егер. - По этим хлябям ящерам будет труднее гнаться за нами, чем по твердой земле. К тому же из-за низкой облачности нас не засечь с воздуха. Честно говоря, я не возражал бы и против тумана.
      - А я бы возражал, - сказал Макс. - Мы бы заблудились.
      - У меня есть компас.
      - Очень предусмотрительно, - сухо проговорил Макс. Егер посчитал эти слова комплиментом, пока не вспомнил, как их использовал Макс, описывая поставленное на конвейер убийство в... как называлось то место ?"Ах да, Бабий Яр.
      Внутри у майора закипела злоба. Самое скверное, он не знал, на кого направить ее: то ли на своих соотечественников, замаравших честь мундира, то ли на этого еврея, рассказавшего ему про те события и заставившего его обратить на них внимание. Егер бросил взгляд на Макса. Как всегда, Макс внимательно следил за ним. У него не было проблем с отысканием объекта для своей ярости.
      Егер повернул голову и оглянулся назад. Пелена дождя почти скрыла лес от глаз. Он увидел одну из отвлекающих пар, но только одну.
      Ящеры подняли в воздух новые вертолеты, и на сей раз их не могла остановить никакая зенитка. Из лесу послышались винтовочные выстрелы, но воевать с винтовкой против любой из винтокрылых машин было столь же напрасной затеей, как атака польской кавалерии против немецких танков, когда война человеческая война - только начиналась.
      И все же пули винтовок возымели какое-то действие. Свистящий звук вертолетных винтов не становился громче. Эти опасные машины кружили над деревьями. Послышался стрекот их пулеметов. Когда он стих, новые залпы из винтовок сообщили, что кто-то из отряда еще жив. Пулеметные очереди возобновились.
      Звук вертолетов изменился. Егер оглянулся, но за завесой дождя ничего не увидел. Тем не менее он попытался быть оптимистичным:
      - Возможно, они садятся, чтобы прочесать лес. Если так, все их поиски будут напрасны. Макс не разделял его оптимизма.
      - Не считайте их кретинами, черт бы все побрал, до такой степени.
      - Их нельзя назвать хорошими солдатами, особенно в тактике, - серьезно ответил Егер. - Они достаточно смелые и, естественно, имеют замечательную технику. Но попросите их сделать что-либо не запланированное заранее, и они начнут топтаться на месте.
      "В этом смысле они даже хуже русских", - подумал Егер, но предпочел не высказывать свои мысли вслух.
      Огонь с вертолетов не уничтожил всех людей в лесу. Винтовочные выстрелы захлопали вновь, и к их канонаде добавился стрекот пулемета. Затем с более резким и хлопающим звуком им ответили автоматы ящеров.
      - Они высадили войска! - воскликнул Егер. - Чем дольше они там задержатся, тем больше у нас шансов на успех.
      - И тем больше вероятность, что они поубивают моих друзей, - сказал Макс. - Думаю, ваших тоже. У сраного нациста есть друзья? Наверное, после тяжелого дня, вдоволь постреляв евреям в затылок, вы шли пить пиво с вашими сраными приятелями?
      - Я солдат, а не палач, - ответил Егер.
      Интересно, был ли Георг Шульц среди тех, кто нес пустые ящики? Если да, то сейчас он тоже хлюпает по грязи. Если нет... Егер подумал и об Отто Скорцени. Похоже, этот эсэсовский капитан обладал даром создавать безвыходные ситуации и потом выскальзывать из них. Но, подумав об эсэсовце Скорцени, Егер вспомнил про Бабий Яр. Скорее всего, это их рук дело.
      - У вас, русских, тоже есть палачи, - прибавил Егер.
      - Ну и что? Это вас оправдывает? - спросил Макс. Егер не нашел подходящего ответа. Еврейский партизан продолжал:
      - Жаль, что меня не отправили в сибирский гулаг за несколько лет до того, как ваши сраные немцы заняли Киев. Тогда бы, срань господня, мне не пришлось видеть то, что я видел.
      Дальнейший спор разом оборвался, так как Егер с размаху шлепнулся в грязь. Макс помог ему подняться на ноги. Они продолжили путь. Егер чувствовал себя столетним старцем. Один километр по этой хлюпающей, чавкающей, липкой грязи был хуже дневного марша по сухой и твердой земле. Егер со злостью подумал: "Есть ли сейчас в Советском Союзе хоть один квадратный сантиметр сухой и твердой земли?"
      Его также занимало, подо что используется мягкая и сырая земля, по которой он уходил от ящеров. В Германии земля была всегда занята подо что-то вполне определенное: луг, сельскохозяйственные посевы, лес, парк, город. Этот участок земли не подходил ни под одну из подобных категорий. То была просто земля дикая местность. И все это бесконечное изобилие использовалось в Советском Союзе кое-как.
      Егеру пришлось внезапно прекратить свои презрительные размышления о советской бесхозяйственности. Голова его взметнулась вверх, точно у зверя, на которого охотились. Вертолеты ящеров снова поднялись в воздух.
      - Придется нам прибавить ходу, - сказал Егер Максу. Майору хотелось бросить тяжелый ящик и бежать. Он оглянулся. Пелена дождя скрывала вертолет. Егеру оставалось лишь надеяться, что она поможет им спрятаться от ящеров.
      Откуда-то с юга, с середины большого открытого поля, донеслись выстрелы. Егер узнал сочный голос немецкой пехотной винтовки. Конечно, сейчас невозможно было сказать, кому она принадлежит: то ли рядовому немецкому солдату, то ли совершенно непохожему на него русскому партизану. Ближайший к Егеру вертолет изменил курс, чтобы ответить на этот ничтожный выпад.
      - Думаю, кто-то из тех двух пар отвлек врага на себя, - сказал Егер.
      - Может, это один из евреев, спасающий вашу нацистскую шкуру. Что вы при этом чувствуете? - Однако Макс тут же добавил неуверенно: - А может, это какой-нибудь сраный нацист, спасающий мою. И как при этом чувствовать себя мне?
      Впереди сквозь завесу дождя проступили очертания какой-то деревни, а может, небольшого городишки. Не сговариваясь, Егер и Макс решили обойти его далеко стороной.
      - Как называется это место? - спросил Егер.
      - Чернобыль, - ответил Макс. - Ящеры выгнали отсюда людей, после того как взорвался их корабль, но, возможно, оставили здесь небольшой гарнизон.
      - Будем надеяться, что не оставили, - сказал Егер.
      Партизан кивнул.
      Если в городишке и был гарнизон, его не бросили на поиски бойцов отряда... А может, и бросили, но они попросту упустили Егера и Макса на таком-то ливне. Миновав скопление невзрачных деревянных строений и еще более уродливых бетонных, Егер взглянул на компас, чтобы вернуться на нужный курс.
      Макс следил, как немец убирает компас в карман.
      - Ну и как мы разыщем эту чертову повозку?
      - Будем двигаться в этом направлении, пока...
      - ...пока из-за дождя не проскочим мимо, - перебил его еврей.
      - Если у вас есть идея получше, я с удовольствием выслушаю ее, - ледяным тоном ответил Егер.
      - У меня нет, черт возьми! Я думал, что у вас есть. Они продолжили путь, пройдя по краю небольшого леса и затем вернувшись на указанный компасом курс. У Егера в вещмешке был кусок черного хлеба и немного колбасы. Доставать их одной рукой было крайне неудобно, но он умел это делать. Егер разломил хлеб, раскусил пополам колбасу и подал Максу его долю. Еврей помедлил, но съел. Через некоторое время Макс достал из бокового кармана небольшую жестяную фляжку. Вытащил пробку и передал фляжку Егеру для первого глотка. Водка обожгла майорское горло, словно огонь.
      - Спасибо, - сказал Егер. - В самый раз. Он прикрыл большим пальцем горлышко фляжки от дождя и возвратил ее Максу.
      Откуда-то сбоку послышалась русская речь. Егер вздрогнул, потом бросил ящик и схватился за винтовку, висящую на спине. Затем кто-то добавил по-немецки:
      - Да, нам бы сейчас не помешал глоток чего-нибудь бодрящего.
      - Мы их нашли, - сказал Егеру Макс, когда, шлепая колесами по грязи, к ним подъехала повозка. - Удивительно, сучьи потроха, но, похоже, это так, черт меня подери...
      Вместо ненависти он поглядел на Егера с чем-то вроде уважения. Егер, который был удивлен не менее партизана, изо всех сил постарался не показать этого.
      Лошадь, запряженная в повозку, знавала лучшие дни. Легкая деревянная повозка двигалась на широких колесах. Она был низкой, широкой и имела плоское днище, поэтому могла плыть почти как лодка даже по более топкой грязи. Казалось, конструкция этой повозки не менялась в течение веков. Вероятно, так оно и было. Никакой другой транспорт не был лучше приспособлен к условиям русской распутицы, наступавшей дважды в год.
      Возница и сидевший рядом его спутник были в красноармейских шинелях, и если на голове возницы был надет шлем, то второй человек нахлобучил широкополую шляпу от тропического варианта немецкой формы. Погода стояла далеко не тропическая, но шляпа уберегала глаза от дождя.
      - Капуста с вами? - спросил человек в шляпе.
      - С нами, ей-богу, - ответил Егер.
      Макс кивнул. Вместе они подняли тяжеленный ящик внутрь повозки. Егер настолько свыкся со своей ношей, что, когда он с ней расстался, у него заломило плечо. Макс передал фляжку с водкой вознице, затем сбоку влез в повозку. Егер последовал за ним. Вдвоем они почти заполнили днище повозки.
      Возница что-то сказал по-русски. Макс перевел, чтобы Егер смог понять.
      - Он говорит, не будем связываться с дорогами. Поедем напрямик: Тогда ящеры вряд ли выследят нас.
      - А если выследят? - спросил Егер.
      - Ничего, - ответил русский, когда Макс перевел ему вопрос майора. - Здесь уж ничем не поможешь.
      Поскольку это было совершенно очевидно, Егер просто кивнул. Возница натянул поводья и щелкнул языком. Повозка покатилась.
      - Говорю вам, это правда, - заявил Юи Минь. - Я летел в самолете чешуйчатых дьяволов с легкостью семечка одуванчика. И мы поднялись так высоко, что я глядел оттуда на целый мир.
      Лекарь по некоторой "забывчивости" не упомянул (фактически он почти заставил себя забыть это), как ужасно чувствовал себя все то время, пока летел "с легкостью семечка одуванчика":.
      - И как выглядел мир, когда ты смотрел на него с высоты? - спросил кто-то из слушателей.
      - Верьте мне или нет, но иностранные дьяволы правы: мир круглый, точно шар, - ответил Юи Минь. - Я видел это своими глазами, потому знаю, что говорю.
      - А-а, - вырвалось у нескольких мужчин, сидящих со скрещенными ногами перед лекарем.
      Их либо поразил рассказ очевидца, либо удивило то, что европейцы могут в чем-то оказаться правы. Остальные качали головами, не веря ни единому слову Юи Миня. "Глупые черепахи!" - подумал он. В свое время он немало врал и его слова принимали за истину, теперь же он говорил чистую правду и половина обитателей лагеря, пленников чешуйчатых дьяволов, считали его лжецом.
      В любом случае слушатели собрались не за тем, чтобы послушать его рассказы о форме планеты. Какой-то человек в голубом хлопчатобумажном кителе попросил:
      - Расскажи нам поподробнее про тех женщин, которых маленькие чешуйчатые дьяволы приводили к тебе.
      Все - и верящие лекарю, и скептики - согласились с этой просьбой. Даже если Юи Минь и соврет насчет своих приключений с женщинами, послушать будет все равно приятно.
      Самое удивительное, врать ему не было нужды.
      - Я поимел женщину, чья кожа была черной, как древесный уголь, - все тело, кроме ладоней и подошв ступней. Была у меня и другая, белая, словно молоко. У нее даже соски были розовыми, глаза - как прекрасные нефриты, а волосы на голове и на лобке по цвету напоминали лисий мех.
      - А-а, - выдохнули слушатели, рисуя в своем воображении картины услышанного. Один из них спросил:
      - Может, необычность этих женщин делала их лучше, когда они оказывались в постели?
      - Ни одна из тех двух не была особо искусной, - признался Юи Минь, и слушатели разочарованно вздохнули. Лекарь поспешил добавить: - Но их необычная внешность была пикантной, как соленый огурчик после сладкого. Я считаю, что вначале боги создали чернокожих, но слишком долго продержали их в печи. Потом боги предприняли еще одну попытку, но тогда получились белые - иностранные дьяволы, которых большинство из нас видело. Слишком поспешно боги вытащили их из печи. Наконец, они создали нас, китайцев, доведя нас до совершенства.
      Слушавшие засмеялись, некоторые ударили в ладоши. Потом человек в голубом кителе спросил:
      - А из какой печки боги вытащили маленьких чешуйчатых дьяволов?
      Воцарилась нервозная тишина. Юи Минь сказал:
      - Чтобы знать об этом наверняка, тебе бы стоило спросить у самих маленьких чешуйчатых дьяволов. Если тебе интересно, что я думаю по этому поводу, мне сдается, что их делали совсем другие боги. Кстати, вы знаете, что у них есть брачный период, как у скота или певчих птичек, а в остальное время года они ни на что не способны?
      - Бедные дьяволы, - хором воскликнули несколько человек.
      То было первое выражение сочувствия в адрес ящеров, которое слышал Юи Минь.
      - Это действительно так, - утверждал лекарь. - Именно по этой причине они и привезли меня на свой самолет, который никогда не садится. Они хотели увидеть сами, что люди способны к любви друг с другом в любое время года. - У Юи Минь улыбнулся едва ли не с явным вожделением. - И я доказал это, к их удовольствию и к моему.
      Он снова улыбнулся, на этот раз счастливо, видя, сколько гримас и смеха вызвали его слова. Находиться вновь среди людей, с кем он может разговаривать, вернуться к тем, кто ценит его несомненный ум, было величайшей радостью, которую принесло возвращение после столь длительного пребывания на корабле ящеров.
      В разговор вступил лысый старик, торговец яйцами:
      - Разве маленькие дьяволы не забрали вместе с тобой и хорошенькую девчонку, что жила в твоей палатке? Почему она не вернулась назад?
      - Они захотели оставить ее там, - пожав плечами, ответил Юи Минь. - Почему - не знаю. Мне бы они все равно не сказали. Какое это имеет значение? Она всего-навсего женщина.
      Он был даже рад, что Лю Хань осталась у чешуйчатых дьяволов. Конечно, она была для него приятной забавой, но не более того. К тому же она видела его больным и жалким, когда он плавал в невесомости. Юи Минь всеми силами старался заставить себя поверить, что в его жизни подобного эпизода никогда не было. Теперь благодаря престижу его путешествия и отношениям с маленькими чешуйчатыми дьяволами, которые ему удалось сохранить, более красивые и страстные женщины, нежели Лю Хань, были рады разделить с ним циновку. Порой лекарь размышлял о том, что сделали с нею маленькие дьяволы, но его любопытство оставалось абстрактным.
      - Очень надеюсь, друзья мои, - поклонился собравшимся Юи Минь, - что я не обманул ваших ожиданий и потому вы вознаградите меня за то, что я помог вам скоротать тягучее время.
      Подношения слушателей были почти такими, на какие он рассчитывал: немного денег, пара старых сандалий, которые были ему не по ноге, но которые он сможет обменять на то, что захочет. Также ему принесли несколько редисок, копченую утиную грудку, завернутую в бумагу и перевязанную веревочкой, и два маленьких горшочка с пряностями. Юи Минь поднял крышечки, понюхал и одобрительно улыбнулся. Да, ему хорошо заплатили за развлечение.
      Лекарь собрал подношения и пошел в свою хижину. От палатки, которую он делил с Лю Хань, ничего не осталось.
      Честно говоря, он не особенно об этом и жалел. В преддверии зимы Юи Минь был рад оказаться среди деревянных стен. Разумеется, обитатели лагеря растащили все, что он накопил до того, как чешуйчатые дьяволы забрали его на небо. Но стоит ли об этом горевать? Он уже на пути к тому, чтобы добыть себе побольше того, что было. Насколько Юи Миню было известно, весь мир строится на том, чтобы добыть побольше и получше.
      Из перемен, которые произошли в лагере, пока он летал, Юи Минь был вынужден сделать вывод, что почти все разделяют его точку зрения. Вместо жалких палаток из хлипкой парусины теперь появились дома, сделанные из дерева, камня и листового железа, некоторые - весьма основательные. Когда чешуйчатые дьяволы согнали людей за колючую проволоку, никаких строительных материалов в лагере не было и в помине. Но откуда-то они появились. Так или иначе, узники ухитрились их достать. И острая проволока не явилась преградой для человеческих ухищрений.
      Подойдя к своему жилищу, Юи Минь полез за ключом, который носил на шее. Замок с ключом обошелся всего лишь в свиную ногу; кузнец, что изготовил их из металлолома, слишком много голодал, чтобы долго торговаться. Изделие получилось не слишком высокого качества, но разве дело в этом? Замок на двери жилища Юи Миня был для всех символом его преуспевания. Именно так он и задумывал. Лекарь не собирался вешать замок от воров. Его близкие отношения с маленькими дьяволами служили лучшей охраной.
      Где-то на четвертой попытке ключ щелкнул, замок открылся, и Юи Минь вошел. Он разжег огонь в маленькой жаровне, наполненной древесным углем, что стояла возле его спальной циновки. Слабое тепло жаровни заставило его со вздохом вспомнить свой старый дом, где он спал на лежанке, устроенной поверх невысокого глиняного очага. Там ему было уютно даже в более ненастную погоду. Юи Минь пожал плечами. В игре жизни боги разбрасывают черепицу, а дело человека - собрать кусочки наилучшим образом.
      Неожиданно лагерь придавила тишина. Оборвалась болтовня друзей, смолкли крики мужей, вопли жен и даже пронзительный визг ребятишек. Юи Минь инстинктивно понял, в чем дело: маленькие чешуйчатые дьяволы совсем близко. Он уже поворачивался к двери, Когда в нее постучали.
      Юи Минь поднял внутренний засов и открыл дверь. Лекарь низко поклонился:
      - Ах, досточтимый Ссофег, вы оказываете мне великую честь, почтив своим присутствием мое скромное жилище, - сказал он по-китайски, добавив затем на языке дьяволов: - Каково ваше желание, мой господин? Скажите, и будет исполнено.
      - Вы исполнительны, - промолвил Ссофег на своем языке.
      Это одновременно являлось вежливой фразой и похвалой. Чешуйчатые дьяволы были даже более щепетильны в отношениях к начальникам и старшим, нежели китайцы. Потом Ссофег перешел на китайский язык. Общаясь между собой, они с Юи Минем пользовались то одним, то другим языком.
      - У вас есть еще что-нибудь из того, что я ищу?
      - Есть, мой господин, - ответил Юи Минь на языке ящеров.
      Один из горшочков, которые он получил за свои рассказы про женщин и прочие чудеса, был полон имбирного порошка. Юи Минь достал маленькую щепотку, высыпал себе на ладонь и поднес ее Ссофегу.
      Маленький дьявол высунул свой язык - точь-в-точь как котенок, приготовившийся лакать из миски. Однако сам язык напомнил Юи Миню язык змеи, и он с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть. Двумя быстрыми движениями Ссофег слизал имбирь.
      В течение нескольких секунд Ссофег просто стоял на месте. Затем вздрогнул всем телом и испустил негромкое протяжное шипение. Лекарю впервые доводилось слышать от маленького чешуйчатого дьявола звук, ближе всего напоминавший стон мужчины в момент "слияния облаков и дождя". Словно забыв китайский, Ссофег заговорил на своем языке:
      - Вы не представляете, какое наслаждение я испытываю.
      - Вы, несомненно, правы, мой господин, - ответил Юи Минь.
      Лекарю нравилось напиваться. Не прочь был он и выкурить трубку опиума, однако здесь Юи Минь соблюдал изрядную умеренность, боясь приобрести постоянную зависимость от этого зелья и влечение к нему. Будучи лекарем, он натолкнулся на массу других веществ, которые якобы доставляли удовольствие, и попробовал их на себе. Сюда входило все - от листьев конопли до толченого носорожьего бивня. Большинство этих веществ, насколько он мог судить, вообще не оказывало никакого воздействия. Это не мешало Юи Миню продолжать торговать подобными снадобьями, но удерживало от вторичного испытания их на себе.
      Но имбирь? Имбирь был всего-навсего пряностью. Некоторые утверждали, что он увеличивает любовные силы, поскольку иногда корни имбиря по виду напоминали маленьких сморщенных человечков. Между тем, когда Ссофег попробовал имбирь, он чуть не умер и не отправился на небеса, о которых христианские миссионеры всегда говорили восторженными словами.
      - Дайте мне еще, - попросил Ссофег. - Каждый раз, когда я испытываю удовольствие, мне нестерпимо хочется испытать его снова.
      - Я дам вам еще, мой господин, но что взамен вы дадите мне? Имбирь редок и дорог. Мне пришлось немало заплатить, чтобы достать для вас даже эту щепотку.
      Юи Минь безбожно врал, но Ссофег не знал об этом. И люди, принесшие ему имбирь, не знали, что лекарь продает его чешуйчатым дьяволам. Конечно, рано или поздно это станет им известно, тогда конкуренция уменьшит его доходы. Но пока...
      А пока Ссофег вновь зашипел, и на этот раз шипение было полно сильного отчаяния.
      - Я уже дал много, очень много.
      Обрубок его хвоста возбужденно молотил воздух.
      - Но я должен испытать это... это наслаждение еще раз. Вот.
      Он снял висевший на шее предмет, более всего похожий на полевой бинокль. Юи Минь однажды видел, как подобной штукой пользовался японский офицер.
      - Это видит в темноте, как при свете. Я сообщу начальству, что потерял. Скорее дайте мне еще одну порцию.
      - Надеюсь, я хоть что-то получу за ваши "ночные глаза", - капризно протянул Юи Минь.
      На самом деле его интересовало, кто заплатит больше всех за новую игрушку: националисты, коммунисты или японцы? У Юи Миня были налажены контакты со всеми. Маленькие чешуйчатые дьяволы наивны, если считают, что какая-то проволока может отрезать лагерь от окружающего мира.
      Ладно, такие дела могут обождать. А вот Ссофег, судя по тому, как он стоял, слегка раскачиваясь, ждать не мог.
      Юи Минь дал ему вторую порцию. Ссофег слизал имбирь с ладони китайца. Когда полная наслаждения дрожь кончилась, он прошипел:
      - Если я сообщу о потере большого количества снаряжения, меня обязательно вызовут для разбирательств. И вместе с тем мне очень нужен имбирь. Что же мне делать?
      Юи Минь давно надеялся услышать этот вопрос. Как можно более обыденным тоном, постаравшись убрать из голоса любой намек на волнение, лекарь сказал:
      - Я бы мог сейчас продать вам большое количество имбиря.
      Он показал Ссофегу наполненный порошком горшочек.
      У чешуйчатого дьявола вновь задергался обрубок хвоста.
      - Я должен получить имбирь! Но как?
      - Вы покупаете его у меня сейчас, - повторил Юи Минь. - Затем оставите какое-то количество... достаточное количество для себя, а остальное продадите другим самцам Расы. Они с лихвой покроют ваши расходы.
      Ссофег повернул к лекарю оба глаза, глядя на него так, словно перед ним возникло воплощение Будды.
      - Я ведь действительно могу это сделать, определенно могу! Тогда я мог бы передать вам то, что мои товарищи принесут мне, и мои личные трудности, связанные с проверкой снаряжения, исчезнут. А вы сможете употребить полученное имущество, чтобы достать еще больше этой чудесной травы, которую с каждым днем мне хочется все сильнее. Поистине среди Больших Уродов вы, Юи Минь, гений!
      - Мой господин щедр к своему скромному слуге, - сказал Юи Минь.
      Он не улыбался. Ссофег был умным маленьким дьяволом; он мог.бы начать задавать вопросы, которые лучше не поднимать.
      Подумав, лекарь понял, что вряд ли Ссофег что-либо заметил. Тот пребывал в мрачном состоянии, которое, кажется, всегда овладевало им, когда проходило вызванное имбирем возбуждение. Теперь Ссофега трясло уже не от удовольствия, а словно в приступе лихорадки.
      - Но как я смогу вопреки совести разбудить и у других самцов Расы то постоянное страстное желание, какое испытываю сам? Это было бы нечестно.
      Ссофег голодным взглядом глядел, не отрываясь, на горшочек, наполненный имбирным порошком. Внутри Юи Миня зашевелился страх. Некоторые из тех, кто привык к опиуму, идут на убийство, только бы получить очередную порцию наркотика. А имбирь, похоже, действовал на Ссофега намного сильнее, чем опиум на людей.
      - Если вы, мой господин, заберете сейчас у меня этот горшочек, где вы достанете еще, когда он опустеет?
      Маленький дьявол издал булькающий звук, какой издает кипящая кастрюля.
      - План на завтра, план на следующий год, план для грядущих поколений, сказал китаец, словно повторяя урок, эаученный давным-давно в школе.
      Ссофег смирился:
      - Конечно, вы правы. В конечном счете воровство ничего не даст. Но какова ваша цена за весь горшочек с драгоценной травой?
      .Ответ у Юи Миня был готов:
      - Я хочу одну из машин, какие есть у Расы. Такую, которая делает картинки. Я говорю о картинках, на которые можно смотреть, обходя вокруг них. Мне также нужен запас того, на чем эта машина делает картинки.
      Он припомнил, насколько... интересными были картинки, которые дьяволы сделали с него и Лю Хань. Немало мужчин в лагере хорошо бы заплатили, чтобы поглядеть на такие изображения... тогда как молодым парням и девчонкам, участвующим в съемках, он мог бы платить сущие гроши.
      Однако Ссофег отрицательно покачал головой:
      - Сам я не могу достать такую машину. Отдайте мне имбирь сейчас, и я использую его, чтобы найти того, кто имеет доступ к таким машинам и может похитить одну из них, не вызвав подозрений".
      Юи Минь невесело рассмеялся:
      - Вы только что называли меня мудрым. Неужели я разом превратился в дурака?
      Последовал нелегкий торг. В конце концов лекарь уступил Ссофегу четвертую часть имбиря, а остальное оставил у себя до получения платы. Маленький чешуйчатый дьявол осторожно пересыпал порошок в прозрачный конверт, положил конверт в одну из сумок, висящих на поясе, и поспешно покинул жилище Юи Миня. Походка дьяволов всегда удивляла Юи Миня своей суетливостью, но движения Ссофега казались крадущимися.
      -Еще бы им не быть такими", - подумал лекарь. У японцев существовали строгие законы, карающие за продажу снаряжения китайцам. Поскольку снаряжение ящеров было намного лучше японского, вполне разумно было предположить, что их законы еще суровее. Если Ссофега поймают его инспектора - или как это у них там называется, - он окажется в большей беде, чем думал.
      Ладно, это его забота. Почти с того самого дня, когда появились маленькие чешуйчатые дьяволы, Юи Минь был уверен, что они сделают его богатым. Поначалу он думал, что станет у них переводчиком. Но, похоже, имбирь и - если повезет занимательные фильмы окажутся даже более выгодными. Он не будет распространяться о том, каким способом сколачивает свое богатство, пока хорошенько не разбогатеет.
      "Я на правильном пути", - думал Юи Минь.
      Пот сочился сквозь бороду Бобби Фьоре и капал на яркую поверхность мягкой подстилки, на которой он сидел. Бобби нехотя поднялся, чтобы дойти до крана. Вода, полившаяся от нажатия кнопки, была более чем теплой и имела слабый химический привкус. Но все равно Бобби заставил себя выпить этой воды. В таком пекле, как здесь, приходится пить.
      Бобби жалел, что здесь нет соляных пастилок. Он провел два сезона, играя в западном Техасе и Нью-Мексико. Погода в тех местах была куда прохладнее парилки, температуру которой поддерживали на своем корабле ящеры. В той части страны у каждой команды возле стойки с битами стояла миска с соляными пастилками. По мнению Бобби, эти пастилки в какой-то мере помогали. Без них очень трудно восполнить те запасы соли, которые вытекают с потом.
      Дверь в его камеру беззвучно открылась. Охранник принес еду и какой-то журнал.
      - Благодарю вас, мой господин, - вежливо прошипел Фьоре.
      Ящер не удостоил его ответом. Он поспешно выскользнул из камеры. Дверь закрылась.
      Пища, как обычно, состояла из консервированных продуктов земного происхождения. На сей раз это оказались банка свинины с бобами и томаты в собственном соку. Фьоре вздохнул. Похоже, ящеры брали банки с полки наугад. В прошлый раз ему принесли фруктовый салат и С1ущенку.
      До этого были куриный суп с лапшой и шоколадный сироп. Через несколько недель такого питания он согласится пойти на убийство ради зеленого салата, свежего мяса или яичницы.
      Зато журнал оказался для Бобби настоящим десертом, хотя и был датирован 1941 годом. Когда они не были вместе с Лю Хань, Бобби сидел один в этой камере и ему приходилось как-то себя развлекать. В этом проклятом узилище не было даже тараканов, чтобы заняться их дрессировкой. Теперь у него появилось хоть какое-то занятие. Название журнала - "Сигнал" - даже заронило в него надежду, что журнал окажется на английском языке.
      Едва раскрыв журнал, Бобби понял, что язык другой. Какой именно, сказать он не мог. Наверное, то был один из скандинавских языков. Бобби доводилось видеть букву "о", перечеркнутую косой чертой, на магазинных вывесках в тех городках штата Миннесота, где все население было светловолосым и голубоглазым.
      Впрочем, необязательно было уметь читать на этом языке, чтобы понять, что собой представляет "Сигнал" - нацистский пропагандистский журнал. На его страницах Бобби увидел Геббельса, восседающего за письменным столом и скалящегося в улыбке. Дальше шел снимок русских, сдающихся в плен солдатам в касках, похожих на ведерки для угля. Следующее фото изображало довольно пухленькую танцовщицу из кабаре и ее дружка-солдата. Журнал хранил облик мира, каким он был до появления ящеров... Бобби стиснул зубы. Картинки прежнего мира напомнили о том, насколько все изменилось.
      Один из уроков, который усвоил Бобби за пятнадцать лет игры в провинциальных бейсбольных лигах, гласил: никогда не усложняй себе жизнь. Это означало, что нужно съесть принесенные охранником свинину с бобами и томаты хотя бы из опасения, что следующий обед может оказаться еще хуже или его вообще не будет. Это означало разглядывание картинок в "Сигнале", хотя он не мог прочитать ни слова. И это означало надеяться, что он вскоре снова увидит Лю Хань, но не позволять себе поддаваться унынию, когда приходится сидеть в камере одному.
      Бобби смывал с пальцев томатный сок и мякоть и пытался промыть как следует бороду, когда дверь раскрылась снова. Охранник, приносивший еду, теперь унес пустые банки. Фьоре еще немного полистал "Сигнал" и улегся спать.
      Свет в его камере горел постоянно, но это не беспокоило Бобби. Жара докучала намного сильнее. И все же он ухитрялся спать. Тот, кому удавалось спать в автобусе, трясущемся по июльской жаре между Кловисом и Люббоком, может спать едва ли не где угодно. Бобби никогда не осознавал, насколько сурова жизнь в провинциальных лигах, пока не столкнулся с теми превратностями судьбы, к которым такая жизнь успешно подготовила его.
      Как обычно, он проснулся липким от пота. Бобби побрызгался водой, чтобы хоть немного смыть с кожи жирную грязь. Пока вода испарялась, на какое-то время ему стало даже прохладно. Потом он вновь стал потеть. По крайней мере это сухое тепло, объяснял он сам себе. Будь оно влажным, он бы давным-давно сварился.
      Бобби вновь стал листать "Сигнал", пытаясь разобраться в значении некоторых норвежских (или датских?) слов. В это время дверь распахнулась. Интересно, что понадобилось ящерам? Он пока не голоден; свинина с бобами до сих пор колом стояли у него в желудке. Но вместо охранника в камеру вошла Лю Хань.
      - Твоя партнер, - сказал один из сопровождавших ее ящеров.
      Рот говорившего широко раскрылся. Фьоре подумал, что это означает смех. Так оно и было. Он тоже смеялся над ящерами, над их скудной половой жизнью.
      Бобби обнял Лю Хань. На них обоих ничего не было, и они касались друг друга голыми телами.
      - Как ты? - спросил он, выпуская ее из рук. - Рад тебя видеть.
      Бобби был бы рад видеть любого человека, но не стал говорить этого слух.
      - Я тоже рада тебя видеть, - сказала Лю Хань, добавив в конце предложения энергичное покашливание ящеров.
      Они разговаривали на изобретенном ими жаргоне, который расширялся при каждой их встрече. Никто другой не разобрал бы этой причудливой смеси английского с китайским и языком ящеров, благодаря которой они все лучше понимали друг друга.
      - Я рада, - сказала Лю Хань, - что чешуйчатые дьяволы не заставляют нас спариваться, - она воспользовалась словом из языка ящеров, - каждый раз, когда мы бываем вместе.
      - Ты рада? - засмеялся он. - Я могу делать только так.
      Бобби прижал язык к внутренней части верхней губы. Выдыхаемый ртом воздух издал звук, напоминающий звук подымающихся занавесок. Он проделал свою пантомиму достаточное количество раз, чтобы Лю Хань поняла. Она улыбнулась его глупости.
      - Я не о том, что мне не нравится, когда мы спариваемся, - она снова употребила бесцветное слово из языка ящеров, позволившее ей избежать более смачного слова на человеческом языке, - но мне не нравится, когда приходится делать это по их приказу.
      - Да, понимаю, - ответил Бобби.
      Его тоже не вдохновляло быть подопытным экземпляром. Потом он задумался о том, чем бы им стоило заняться вместо этого. Кроме тел, общим у них было лишь их пленение в тесных клетушках на корабле ящеров.
      Поскольку Лю Хань явно не была настроена заниматься сексом, дабы скоротать время, Бобби показал ей "Сигнал". Он уже успел понять, что эта женщина далеко не глупа, но обнаружил, до чего же мало она знает о мире, лежащем за пределами ее родной деревни. Бобби не мог прочитать текст статей, но он узнал на снимках лица, города и страны:
      Геббельс, Париж, Северная Африка. Для Лю Хань все это было незнакомым. Интересно, слышала ли она вообще о Германии?
      - Германия и Япония - друзья, - сказал ей Бобби и убедился, что по-китайски Япония имеет другое название. Он сделал еще одну попытку; призвав на помощь пантомиму: - Япония воюет с Америкой и с Китаем - тоже.
      - А-а, восточные дьяволы, - воскликнула Лю Хань. - Восточные дьяволы убили моего мужа и моего ребенка, это было перед самым приходом маленьких чешуйчатых дьяволов. Эта Германия дружит с восточными дьяволами. Должно быть, она плохая.
      - Возможно, - ответил Бобби.
      Когда немцы объявили войну Соединенным Штатам, он был уверен, что это плохие люди. Однако с тех пор он слышал, что немцы воюют с ящерами успешнее, чем большинство других народов. Неужели они разом превратились из плохих в хороших? Бобби с трудом понимал, где же кончается верность его родной стране и начинается верность... родной планете, так наверное? Жаль, что рядом нет Сэма Иджера. Сэм умел лучше разбираться в таких вещах.
      Бобби также заметил (не впервые, но на этот раз более явно), что Лю Хань именует дьяволами всех, кто не является китайцами. Ящеры у нее были чешуйчатыми дьяволами; сам он, когда не был Боббифьоре (как и ящеры, Лю Хань сливала его имя и фамилию в одно слово), относился к иностранным дьяволам; и вот теперь он узнал, что японцы называются восточными дьяволами. Учитывая, что японцы сделали с ее семьей, Бобби не винил Лю за такой образ мыслей. Однако он почти не сомневался, что в любом случае Лю Хань навесила бы на них такой же ярлык.
      Бобби спросил у нее об этом, используя многоязычные иносказания. Когда Лю наконец поняла, то кивнула, удивившись, что ему понадобилось задавать ей такой вопрос.
      - Конечно, если ты не китаец, ты - дьявол, - сказала она так, словно это было законом природы.
      - Все совсем не так, как ты думаешь, - сказал ей Фьоре, но по лицу Лю было видно, что она не верит.
      Потом Бобби вспомнил: пока он не начал играть в бейсбол и встречаться с самыми разными людьми, а не только с теми, кто жил по соседству, он не сомневался, что каждый человек, не являющийся католиком, будет вечно гореть в аду. Возможно, представление Лю о дьяволах было сродни этому.
      Они продолжали листать "Сигнал". Полуголая танцовщица из ночного клуба с лихо задранной ногой рассмешила ЛюХань.
      - Как она может показывать себя, надев так мало? - спросила она, на мгновение позабыв, что на ней самой вообще ничего нет.
      Теперь рассмеялся Фьоре. Только в очередной раз прилипая к подстилке, он вспоминал, что совершенно наг. Удивительно, что к этому привыкаешь.
      Лю Хань показала на рекламу пишущей машинки "Олимпия".
      - Что? - спросила она по-английски, добавив вопросительное покашливание ящеров.
      Объяснить ей принцип действия пишущей машинки оказалось труднее, чем Бобби ожидал. Вскоре он сообразил, что Лю не умеет ни читать, ни писать. Он встречал игроков, преимущественно с Юга, которые тоже были неграмотны, но сейчас это не сразу дошло до него.
      Вдруг ему сильно захотелось, чтобы "Сигнал" был на английском языке; тогда он мог бы немедленно начать учить Лю читать. Он подумал о том, чтобы показать ей алфавит: невзирая на перечеркнутые "о" и "а" с кружочками наверху, в остальном этот алфавит мало отличался от английского. Но если он не понимает того, что читает, как тогда понять текст неграмотной китаянке? Бобби оставил это безнадежное занятие и перевернул страницу.
      Снимок показывал налет немецких бомбардировщиков на какой-то русский город. Несмотря на изрядную жару, Лю задрожала и прижалась к нему. Пусть она не понимала, для чего служит пишущая машинка, но, увидев бомбардировщики, узнала их сразу.
      Они дошли до статьи о маршале Петэне. Фьоре думал, что ему придется попотеть, объясняя про ту часть Франции, которую называли Виши, тем более он сам не понимал здесь всех деталей. Но как только ему удалось растолковать Лю, что это немецкое марионеточное государство, она кивнула и воскликнула:
      - Манчукуо!
      - У японцев тоже есть марионетки, не так ли?
      - Марионетки? - повторила Лю Хань. Она понимала идею, но слово ускользало от ее понимания. Бобби вновь применил пантомиму, пока Лю не ухватила смысл. Он растопыривал пальцы и двигал ими, как только мог, - такое представление всегда доставляло Лю Хань удовольствие. Сейчас она тоже улыбнулась, но лишь на миг. Потом сказала:
      - Чешуйчатые дьяволы всех нас сделали марионетками.
      Бобби заморгал; более серьезных рассуждений от Лю Хань он еще не слышал. Китаянка была совершенно права. Если бы не ящеры, он бы... А, собственно говоря, что бы он делал? Найденный им ответ быстро прекратил дальнейшие размышления. Если бы не ящеры, он всего лишь пытался бы сохранить свою шаткую карьеру игрока провинциальной бейсбольной лиги, перебивался каким-нибудь заработком в межсезонье и ждал, когда Дядя Сэм пришлет ему повестку в армию. Когда оглядываешься назад и смотришь на все это, хвастаться особо нечем.
      - Возможно, мы были марионетками еще до того, как пришли ящеры, - резко произнес Бобби. Голос его смягчился, когда он добавил: - Если бы они не пришли, я никогда бы не узнал тебя. Поэтому я отчасти рад, что они пришли.
      Лю Хань ответила не сразу. Когда она изучающе глядела на Фьоре, ее лицо оставалось непроницаемым. Он вздрогнул от такого спокойного, но пристального разглядывания, подумав, не сказал ли он того, чего говорить вовсе не стоило. Бобби знал: Лю пережила немало горестей, и для женщины намного унизительнее ложиться по принуждению с чужим мужчиной, чем наоборот. И вдруг он в точности понял, что Лю о нем думает. Хорош ли он сам по себе или просто лучше других мужчин, которые попадались ей в этом плену до него?
      Бобби самого удивило, насколько для него важен этот ответ. До настоящего момента он тоже не задумывался о том, что для него значит Лю Хань. Несомненно, секс с ней был замечательным, и от нее он узнал о тонкостях общения между мужчиной и женщиной много больше, чем знал до того, как ящеры привезли его сюда. Но здесь было нечто большее.
      Вопреки всем ужасам, что приключились с ней, Лю Хань не потеряла человеческий облик. Бобби хотелось заботиться о ней. Но нужен ли он ей для чего-то еще, кроме как в качестве "страхового полиса"?
      Лю Хань так и не ответила. Точнее, ее ответ выразился не в словах. Она положила свою голову ему на грудь, пригладив рукой волоски, чтобы они не щекотали ее нос. Ее руки сомкнулись у него за спиной. Он мог бы оказаться на ней, но это не пришло ему в голову. Сейчас не время. Так они и лежали, держа друг друга в объятиях.
      "Забавно, - думал Бобби, - какие слова сказала бы моя мать, узнав, что я влюбился в китаянку?" Он надеялся, что ему удастся узнать об этом.
      Потом Бобби стал думать, как он скажет Лю Хань:
      "Я тебя люблю". Он не знал этой фразы по-китайски, а она могла сказать это - по-английски, и то была единственная ситуация, когда язык ящеров вообще не помогал. Бобби потрепал Лю по голому плечу. Так или иначе, он сумеет дать понять ей о своих чувствах.
      ГЛАВА 13
      Ураган, недавно бушевавший над Чикаго, наконец сошел на нет, оставив тонкий слой снежной пыли. Пока Сэм Иджер вел ящеров в Металлургическую лабораторию, они изумленно взирали на него, выставив глаза. Он чувствовал себя вполне уютно в шерстяном свитере, зато ящеры постоянно дрожали в своих слишком просторных бушлатах, которые выпросили для них на военно-морской базе Великих Озер. Дыхание пришельцев, более жаркое, чем у Сэма, выбрасывало в морозный воздух клубы пара. Несмотря на частые воздушные налеты ящеров, двое студентов играли в мяч на пожухлой траве возле тротуара. "Как могут, делают вид, будто все идет нормально", - подумал Иджер. Он позавидовал их решительности. Спортсменами эти парни были не ахти. Один из них глупейшим образом пропустил летевший мяч. Мяч завертелся на слякотной земле и остановился почти у самых ног Иджера. Сэм отложил винтовку, которую его по-прежнему обязывали носить, подхватил овальный бейсбольный мяч и с силой швырнул студенту. Не сумей парень поймать мяч, тот заехал бы ему прямо по ребрам. Студент уставился на Сэма, словно вопрошая: "Кто ты, старина?" Иджер лишь усмехнулся, взял винтовку и снова повел ящеров по тротуару.
      - Вы... - дальше последовало незнакомое Иджеру слово, - очень хорошо, сказал Ристин.
      Сэм с максимальной точностью постарался повторить это гортанное слово.
      - Не понимаю, - добавил он на языке ящеров. Повторяя слово, Ристин делал энергичные жесты. До Иджера дошло. Он сказал по-английски:
      - А, ты хочешь сказать "бросать".
      Сэм еще раз показал это движение, теперь уже без мяча.
      - Бросать.
      - Брссать, - согласился Ристин. Он попытался сказать по-английски: - Вы... брссать... хорошо.
      - Спасибо, - ответил Сэм.
      Он решил не вдаваться в подробности. Ну как прикажете объяснять пришельцам из другого мира, что он зарабатывал себе на жизнь (шиковать не доводилось, но он никогда не голодал) тем, что умел бросать бейсбольный мяч и отражать чужие удары?
      Внутри Экхарт-холла было ненамного теплее, чем снаружи. Тепло теперь было столь же редким, как и электричество. Армейские инженеры творили настоящие чудеса, исправляя последствия бомбардировок, но ящеры умели разрушать быстрее, чем люди - чинить. Поскольку лифт не работал, Сэм повел Ульхасса и Ристина к кабинету Энрико Ферми по лестнице. Он не знал, согрело ли это упражнение ящеров, но ему самому стало теплее.
      Когда Сэм ввел пришельцев в открытую дверь кабинета, Ферми выскочил из-за стола.
      - Как здорово видеть здесь вас и ваших друзей, - с воодушевлением произнес он.
      Иджер кивнул, спрятав улыбку по поводу сильного акцента физика. Он был готов биться об заклад, что отец Бобби Фьоре говорил точно так же.
      У Ферми была стеклянная кофеварка, подогреваемая химической грелкой. Рядом стояли массивные фарфоровые чашки, какие обычно бывали в кафетериях. Физик жестом предложил Сэму взять одну из чашек.
      - Благодарю вас, сэр, - сказал Сэм.
      Он не замечал таких мелочей, как сигареты и кофе, пока мог получать их, когда захочет. В нынешней жизни они сделались роскошью. К тому же кофе был горячим.
      Иджер поглядел на Ульхасса и Ристина. Они тоже попробовали кофе, но для них он оказался слишком горьким. "Что ж, - подумал Сэм, - им же хуже. Значит, им будет нечем согреться изнутри". Он сделал еще глоток из своей чашки. Когда не пьешь кофе каждый день, он действует сильнее. То же с сигаретами. Сэм вспомнил, какая реакция на табак была у Барбары Ларсен после того, как она не курила несколько дней.
      По знаку Ферми ящеры взгромоздились на стулья, стоящие перед столом. Их ноги едва доставали до пола - человеческая мебель была слишком большой для пришельцев. Иджер тоже сел, примостившись сбоку и положив винтовку на колени. Он по-прежнему нес охранную службу, но не это было главной причиной его появления здесь. У Энрико Ферми были более важные дела, чем изучение языка ящеров, поэтому Иджер переводил в тех случаях, когда Ристин и Ульхасс не находили английских слов.
      Вплоть до последних нескольких недель все, что Сэм Иджер знал о ядерной физике, было почерпнуто им со страниц журнала "Эстаундинг". Если бы в таких рассказах, как
      "Начинаются взрывы" и "Нервы", не было ни серьезной науки, ни хорошей фантастики, для Ферми Сэм оказался бы бесполезным. И не потому, что он не смог бы понимать ящеров, - ему было бы не понять самого физика.
      - Как давно вашему народу известно, каким образом можно высвобождать энергию, заключенную в атомном ядре? - спросил ящеров Ферми.
      Иджер перевел. Он не знал, как будет на языке ящеров "ядро" и выбрал другое слово, означающее нечто близкое к центру. Однако ящеры достаточно хорошо поняли его вопрос. Они переговорили между собой, затем Ульхасс сказал:
      - Мы думаем, что семьдесят или восемьдесят тысяч лет.
      - Наших лет, конечно, - добавил Ристин. - Ваши годы примерно вдвое длиннее.
      Иджер проделал в уме подсчеты. Даже если разделить на два, получается неимоверно долгий срок. Если Ристин с Ульхассом говорят правду, ящеры знали об атомной энергии еще в те времена, когда новейшим оружием людей в борьбе против пещерных медведей был огонь. Если... Сэм повернулся к Ферми:
      - Вы им верите, профессор?
      - Скажем, я не вижу у них причин для лжи, - ответил Ферми. Видом он походил на малого, какого встретишь за прилавком колбасного магазина, расположенного в каждом втором среднем американском городе. Он и говорил, как продавец, пока не прислушаешься к содержанию его слов. - Я думаю, если бы мы владели этой энергией столь же давно, мы бы достигли много большего, чем они.
      Иджеру то, чего уже достигли ящеры, представлялось просто невероятным. Чтобы высадиться на Земле, они пересекли космическое пространство. Они наносили сокрушительные удары по всем армиям землян, сражавшимся против них. Наконец, они оставили от Берлина и Вашингтона лишь кружочки на карте. Что еще нужно этому яйцеголовому Ферми?
      Физик вернул его внимание к пришельцам:
      - Каким образом вы отделяете полезный ураи - двести тридцать пять - от более часто встречающегося урана - двести тридцать восемь?
      Меняя внешнюю форму вопроса, Ферми не переставал задавать его с тех самых пор, как впервые увидел ящеров.
      Как и раньше, ответ разочаровал итальянского физика. Ульхасс поднял свое когтистые руки в почти человеческом жесте отчаяния:
      - Вы все время расспрашиваете нас об этом. Мы вам уже говорили: мы солдаты. Мы не знаем всех тонкостей нашей технологии.
      Теперь Ферми повернулся к Иджеру:
      - А вы верите их словам?
      Иджера не впервые удивляло, какого черта специалисты задают ему вопросы. И неожиданно он понял: он ведь тоже является в некотором роде специалистом. Специалистом по ящерам. Это заставило Сэма усмехнуться. В прошлом он считал себя специалистом лишь. в том, как отбивать удары отчаянных нападающих. Он явно не был спецом по части отбивания крученых мячей, иначе играл бы намного искуснее, чем остальные парни в лиге. Сэм по-прежнему не очень-то верил в свои знания, однако о ящерах знал больше многих других людей. Объединив эти знания со своим здравым смыслом (который во всем, кроме его бейсбольной карьеры, всегда действовал недурно), Сэм ответил:
      - Я склонен им верить, профессор. Притащите сюда рядовых американской армии, и они вряд ли сумеют рассказать все, что вам захочется узнать о принципах работы обыкновенного движка..
      - Что ж; может, это и так, - театрально вздохнул Ферми. - Тем не менее я узнал от них много того, что им действительно известно. Они считают обыденными такие вещи, которые для нас являются передним краем физики или запредельностью. Просто изучая то, что они знают как очевидность, мы значительно откорректировали наши собственные направления исследований. Это нам здорово поможет/когда мы переместим нашу программу.
      - Рад, что вы... - начал было Иджер. - Простите, как вы сказали?
      - Когда мы уедем отсюда, - пояснил Ферми. - Я знаю, это будет очень трудно. Но как прикажете заниматься физикой в городе, где почти нет электроэнергии? Как нам продолжать вести исследования, когда ящеры способны бомбить нас в любое время? Ведь они вскоре могут захватить Чикаго. Я слышал, что линия фронта сегодня проходит близ Авроры. Разве при таких обстоятельствах нам остается что-либо иное, кроме переезда?
      - И куда вы отправитесь? - спросил Иджер.
      - Это еще не решено. Одно ясно: мы покинем город на корабле. Это наиболее безопасный способ передвижения, поскольку ваши маленькие друзья, - Ферми кивнул в сторону Угохасса и Ристина, - судя по всему, не понимают важности водного транспорта на нашей планете. Ну а где мы будем пытаться пустить новые корни - это пока остается предметом дебатов.
      Иджер тоже посмотрел на ящеров. - Вы собираетесь взять их с собой? спросил он. Если ответ будет утвердительным, придется пораскинуть мозгами, не следует ли и ему самому попытаться изыскать какой-нибудь хитрый способ, чтобы поехать. Сэм считал, что это следует сделать: едва ли можно придумать другое место, где он был бы более полезен для нужд войны.
      Похоже, его вопрос застал Ферми врасплох. Физик почесал подбородок. Как и большинство мужчин в Чикаго, он был плохо выбрит, а на щеках виднелись несколько порезов. Новых бритвенных лезвий в город не привозили давным-давно. Иджер был рад, что пользуется опасной бритвой, требующей лишь правки. Своей опрятностью он потрафлял своему сержанту, человеку старого военного закала, считавшему, что "опрятность стоит на шаг впереди благочестия".
      - Скорее всего нам следует их взять, - ответил Ферми после недолгого размышления. Физик бросил быстрый взгляд на Иджера. Во многих научно-фантастических произведениях ученые изображались настолько погруженными в исследования, что не обращали внимания на окружающий мир. Недолгое пребывание Иджера в Чикагском университете показало, ему, что в реальной жизни это не всегда так. И Ферми лишний раз подтвердил его наблюдения, спросив у него: - Вас ведь это волнует, правда?
      - Да, меня это волнует, - сказал Иджер.
      - Мы уезжаем не завтра и даже не послезавтра, - продолжал Ферми. - У вас будет достаточно времени, чтобы сделать все необходимые приготовления. Чуть не забыл! Может, вы хотите, чтобы я послал запрос на вас вашему непосредственному начальнику? Это поможет вам уладить служебные формальности, так оно?
      - Профессор, если вы это сделаете, то избавите меня от большой волокиты, сказал Сэм.
      - Я позабочусь об этом.
      В подтверждение своих слов Ферми сделал пометку в блокноте. Возможно, его мысли и витали большую часть времени в облаках, но ноги физика Крепко стояли на земле. И тему разговора он менял столь же плавно, как опытный шофер переключает скорость.
      - На нашей прошлой встрече Ульхасс рассказывал о том, что ему известно о системах охлаждения, применяемых у ящеров на атомных электростанциях. Возможно, сегодня он продолжит эту тему?
      Ферми занес карандаш над чистым листом бумаги. Вопросы посыпались один за другим.
      В конце концов Иджеру пришлось его прервать:
      - Извините, профессор, но я вынужден забрать наших друзей отсюда и отвести на следующую встречу.
      - Да, да, - сказал Ферми. - Понимаю. Вы делаете то, что должны делать, мистер Иджер. Вы очень помогли нам. Я хочу, чтобы вы знали об этом, а еще о том, что мы с радостью возьмем вас с собой, когда поедем... Впрочем, кто знает, куда нам придется отправиться?
      - Благодарю вас, сэр. Это очень много значит для меня. Лицо Иджера растянулось в гордой улыбке. Он с благодарностью посмотрел на Ульхасса и Ристина. Если бы не пришельцы, он так и читал бы об ученых до конца жизни, не встретившись ни с одним, не говоря уже о том, чтобы оказаться кому-то из них полезным. Он поднял лежавшую на коленях винтовку, о которой почти забыл, и встал:
      - Давай, ребята, пошли. Нам пора двигаться.
      В отличие от большинства людей, которых Сэм знал, у ящеров была одна приятная черта характера: они не препирались.
      - Будет исполнено, - сказал Ульхасс - и никаких вам лишних слов.
      Ящеры вышли первыми. Сэм давно убедился, что данные ему распоряжения не позволять пришельцам ходить позади него были глупыми, но он все равно выполнял приказ. Армейские приказы похожи на основные правила в бейсболе: с ними невозможно ошибиться, а без них сразу воцарится Неразбериха.
      Выйдя в коридор, Иджер чуть не налетел на сторожа Энди Рейли. Не успел он со своими подопечными пройти и нескольких шагов, как его окликнули:
      - Привет, Сэм!
      Сэм не мог просто обернуться; это означало оставить ящеров у себя за спиной. Поэтому прежде, чем ответить, он встал позади них.
      - Привет, Барбара. Что вы здесь делаете? Подойдя, она улыбнулась. Барбара уже не боялась Ульхасса и Ристина.
      - Я здесь часто бываю. Мой муж работает в Метлабе, помните?
      - Да, вы же мне говорили, Я забыл.
      "Интересно, - подумал Иджер, - знает ли Барбара Ларсен, что на самом деле скрывается за непритязательным названием "Металлургическая лаборатория"? Может, знает, а может - нет". Обстановка секретности вокруг атомной энергии уже не была такой строгой, как до появления ящеров, продемонстрировавших работоспособность этой энергии. Тем не менее Сэма недвусмысленно предупредили, что с ним случится, если он будет слишком много болтать. Он не хотел, чтобы после какой-нибудь "случайной" сигареты у него отшибло память или случилось что-либо похуже.
      - Что-нибудь слышно о вашем муже? - спросил он.
      - О Йенсе? Нет, ничего. - Барбара держалась, но ее лицо начало дрожать. Когда она заговорила вновь, в ее голосе звучало... нет, не беспокойство, а страх. - Он должен был вернуться давным-давно. Вы знаете, все сроки истекли уже тогда, когда вы привели этих уродцев в кабинет доктора Баркетта. И если в ближайшее время Йенс не появится...
      - Профессор Ферми сообщил мне, что проект собираются перевести из Чикаго.
      - Я не была уверена, что вы знаете, и не хотела говорить лишнее, если бы вам об этом было неизвестно, - ответила Барбара. - Ведь это было бы ужасно, если бы Йенс вернулся только лишь затем, чтобы обнаружить, что больше нет никакого Метлаба, правда?
      - Может случиться, не будет и Чикаго, - сказал Иджер. - Со слов Ферми я узнал, что линия фронта уже близ Авроры.
      - Я об этом не слышала. - Барбара поджала губы. На переносице появилась выступившая от тревоги морщинка. - Они... наступают.
      - Что вы будете делать? - спросил Сэм. - Поедете со штатом Метлаба, когда они снимутся?
      - Просто не знаю, - призналась Барбара. - Фактически я шла сюда поговорить об этом. Для меня держат место, но я не знаю, воспользуюсь ли этой возможностью. Будь я уверена, что Йенс вернется, я бы осталась, невзирая ни на что. Но он уже так давно отсутствует, что мне все тяжелее верить в это. Я стараюсь, но...
      Она опять замолчала и полезла в сумочку за платком. Иджеру хотелось обнять эту женщину. Но из-за двух ящеров, стоящих между ними, объятия были неосуществимы. Впрочем, даже без ящеров это все равно выглядело бы глупо. Барбара решила бы, что он просто ухлестывает за ней, и по крайней мере наполовину была бы права. Сэм даже не сказал ей, что Ферми предложил ему эвакуироваться вместе с персоналом Металлургической лаборатории. Чувствуя себя неуклюжим и бесполезным в данной ситуации, Иджер промямлил:
      - Барбара, я надеюсь, он все-таки вскоре вернется.
      - Боже мой, я тоже надеюсь. - Ее пальцы скрючились, красный лак на ногтях делал их похожими на кровавые когти. Лицо Барбары исказилось. - Пусть обрушится Божье
      проклятье на ящеров за то, что они появились здесь и уничтожают все, что люди пытались сделать, пока оставались людьми. Даже трудные времена - они были нашими трудными временами, а не чьими-то.
      Ульхасс и Ристин научились английскому почти в той же степени, в какой Иджер усвоил их язык. Вспышка гнева у Барбары заставила их вздрогнуть.
      - Не волнуйтесь, - успокоил их Сэм. - С вами ничего не случится.
      Он понимал чувства Барбары: подобный гнев был знаком и ему самому. Но постоянное общение с пленными ящерами заставило его начать думать о них как о людях. Иногда - почти как о друзьях. Он ненавидел ящеров в целом, но не испытывал индивидуальной ненависти. И от этого ощущал определенную неловкость.
      Кажется, Барбаре тоже стало неловко. Она уже научилась отличать одного пленника расы пришельцев от другого.
      - Не беспокойтесь, - сказала она двум подопечным Иджера. - Я знаю, тут нет вашей личной вины.
      - Да, вы это знаете, - произнес Ульхасс своим шипящим голосом. - Но что бы мы делали, если бы вы не знали? Ничего. Мы... как это у вас говорят?.. в вашей схватке?
      - Хватке, наверное, - подсказал Иджер. - Или ты подразумевал, "B вашей власти"?
      - Я не знаю, что я подразумевал, - заявил Ульхасс. - Это ваша речь. Вы учите, мы учимся.
      - Они такие, - объяснил Барбаре Иджер, пытаясь найти менее эмоциональную тему для разговора. - В настоящий момент они наши узники. Это значит, что мы как бы стали их высшим командованием и все наши слова принимаются как приказ.
      - Доктор Баркетт говорил о том же, - кивнув, сказала Барбара. Она повернулась к ящерам: - Ваш народ пытается взять всю нашу планету под свою власть. Вы удивляетесь, что мы не любим вас?
      - Но мы - Раса, - сказал Ристин. - Это наше право. Иджер научился распознавать интонацию в голосах ящеров. В голосе Ристина он ощутил удивление: как это Барбара может сомневаться в подобном "праве"?
      Иджер щелкнул языком. Оба пленника повернули к нему свои глаза. Сэм пользовался этим звуком, когда хотел привлечь их внимание.
      - Вы вскоре убедитесь, что на нашей планете далеко не все согласны с этим вашим "правом".
      Теэрц очень жалел, что при катапультировании его кресло не заклинило. Лучше погибнуть вместе с самолетом, чем упасть прямо в руки ниппонцев. У них, в отличие от народа Расы, не было когтей, но от этого их "объятия" не становились более радушными.
      Теэрц очень быстро узнал, каковы ниппонцы. Еще до того, как его привезли в Харбин, иллюзии насчет достойного обращения с пленными развеялись, словно дым. Но поскольку Теэрц видел, как ниппонцы обходятся с соплеменниками, его это не слишком удивило.
      Конечно, остальные тосевитские империи тоже были варварскими. Но у их вождей хватало здравого смысла понимать, что война - дело рискованное, где ситуация в любой момент может измениться к худшему, и что обе стороны подвержены риску потерять своих пленных. Однако от ниппонских солдат ожидалось, что прежде, чем попасть в плен, они покончат жизнь самоубийством. Это было довольно скверно. Но что еще хуже, ниппонцы считали, что их враги руководствуются теми же правилами, и презрительно называли пленных трусами, заслуживающими самого худшего обращения.
      Теэрц оглядел себя. Начиная с шеи и до самого паха, у него под кожей проступали все ребра. Пища, которой его кормили, была грубой, и давали ее не слишком много. Пилот подозревал, что, если бы он не был нужен ниппонцам для допросов, его предпочли бы вообще не кормить.
      Дверь маленькой комнаты, где его держали, со скрипом повернулась на ржавых петлях. Вошли двое вооруженных охранников. Теэрц вскочил на ноги и поклонился им. Однажды, когда он забыл это сделать, охранники избили его. С тех пор он не забывал.
      Вслед за охранниками в тесной вонючей камере появился офицер, который привез его в Харбин. Теэрц снова поклонился, на этот раз ниже. Ниппонцы чрезвычайно щепетильны относительно подобных церемоний.
      - Добрый день, майор Окамото. Надеюсь, вы хорошо поживаете? - спросил Теэрц.
      - Хорошо.
      Окамото не стал спрашивать, как поживает Теэрц, здоровье пленника его не интересовало. Он перешел с ниппонского на язык Расы. Несмотря на сильный акцент, говорил он все более бегло.
      - Ты немедленно отправишься со мной.
      - Будет исполнено.
      Окамото повернулся и вышел из камеры. Будучи, по тосевитским меркам, низкорослым, он все равно возвышался над Теэрцом. Ниппонские солдаты тоже были выше любого представителя Расы. Штыки, примкнутые к дулам их винтовок, выглядели очень длинными, холодными и острыми. Шевельнув винтовками, охранники показали, чтобы он шел впереди.
      Когда Теэрц оказался на улице, его резануло холодом. Ему всегда было холодно, даже внутри зданий. За стенами же тюрьмы царил настоящий полярный холод. С неба падали кусочки замерзшей воды в виде пушистых хлопьев. Эти хлопья оседали на почве, на деревьях, на домах. Они покрывали все вокруг белым слоем, помогающим скрывать присущее этому миру уродство.
      Теэрц сильно дрожал. Окамото остановился и отрывистым голосом что-то приказал охранникам. Один из них ненадолго опустил винтовку, вытащил из мешка одеяло и обернул вокруг Теэрца. Пленный пилот завернулся в него как можно плотнее. Постепенно дрожь прекратилась.
      - Тебе повезло, что ты важный пленник. Иначе ты бы у нас померз.
      Теэрц с удовольствием отказался бы от такого везения. Более значительным показателем его важности было транспортное средство, ожидающее возле тюрьмы, чтобы отвезти его на очередной допрос. Машина была шумной и дурно пахнущей. Ее движение напоминало потерявший управление истребитель, который вот-вот разобьется. Но это устройство передвигалось хотя бы силой мотора, а не ногами одного из Больших Уродов, крутившего педали настолько усердно, что даже на таком морозе ему становилось жарко. Еще лучше, что у этой машины была закрытая кабина.
      Один из охранников уселся за руль. Другой сел на переднее сиденье рядом с ним. Майор Окамото расположился позади водителя, а Теэрц - позади второго охранника. У Окамото не было винтовки с длинным штыком, зато он был вооружен одновременно мечом и пистолетом. Но даже если бы Теэрцу и удалось каким-то образом справиться с ним, - что дальше? Как бы он сумел выскользнуть из этой переполненной Большими Уродами клетки, не оказавшись пойманным и не столкнувшись с худшей участью, нежели та, от которой он страдал сейчас?
      "Клетка - подходящее слово для Харбина", - думал Теэрц, пока военная машина медленно ехала по узким и кривым улочкам города. По размерам это был юрод, но не по плану, считал Теэрц. Скорее всего плана его постройки вообще не существовало. Улицы хаотично расходились во все стороны. Большие, внушительные здания соседствовали с жалкими лачугами. То здесь то там груды развалин свидетельствовали об успешных бомбардировках, проведенных Расой. На расчистке завалов работали полуодетые Большие Уроды, разбирая их по кирпичику.
      Теэрц с тоской подумал о Росспане - городе на далекой Родине, в котором он вырос. Сияние солнца; тепло, чисто, на дорогах достаточно места для машин, а на тротуарах - для пешеходов. Теэрц считал все это само собой разумеющимся, пока не оказался на Тосев-3. Теперь, видя совсем иной, жуткий пример, он понимал, насколько счастлив был тогда.
      Грузовик, который с грохотом катился впереди их машины, наехал на одно из бродячих животных, каких было немало на улицах Харбина. Отчаянный предсмертный крик животного прорвался сквозь громкий шум мотора. Этот шум был основным звуком уличного движения в Харбине. Грузовик и не подумал остановиться, когда животное оказалось под колесами. Теэрцу пришло в голову, что он не остановился бы и в том случае, если бы наехал на одного из Больших Уродов.
      Здесь такое вполне могло случиться. Если в Харбине и существовали какие-то правила движения, Теэрц их пока не заметил. Моторные транспортные средства проталкивались, как могли, сквозь скопления запряженных ездовыми животными больших и малых повозок и сквозь еще более плотные толпы тосевитов, идущих пешком с грузом, привязанным к концам палок, и едущих на двухколесных средствах передвижения, которые с виду грозили вот-вот опрокинуться, но не падали. На улицах попадались тосевиты, везущие других тосевитов в педальных повозках и в тележках, куда впрягались, словно ездовые животные. Иногда, на особо безумных перекрестках, встречался ниппонец в белых перчатках и со специальной палочкой в руке, пытающийся внести немного порядка в этот хаос. Только вот подчиняться ему никто не спешил.
      Теэрц понял, что Харбин - своеобразное место даже по тосевитским меркам, а уж это что-то значило. Среди толпы резче всего бросались в глаза ниппонские военные. В городе, расположенном невдалеке от линии фронта, это было неудивительно. Удивительным было то, как они обращаются с Большими Уродами, не имеющими военной формы. Для неискушенных глаз Теэрца эти туземцы ничем не отличались от них, за исключением одежды.
      Чем дальше на восток двигалась машина, везшая Теэрца, тем чаще он замечал на улицах иную разновидность Больших Уродов. У этих кожа была розового цвета, а на головах - светло-коричневые и даже желтые клочья то ли пуха, то ли меха, то ли чего-то еще. Они были менее шумными, чем смуглые туземцы, составлявшие большинство местного населения, и занимались своей работой с какой-то безучастностью. Это удивило Теэрца.
      Он повернулся к майору Окамото.
      - Эти бледные тосевиты, - тяжкий опыт научил его использовать в разговоре с Большими Уродами такую форму обращения, - можно мне спросить, откуда они происходят?
      - Нет, - рявкнул Окамото. - Пленным запрещены расспросы. Никаких вопросов с твоей стороны, слышишь? Выполняй!
      - Будет исполнено, - сказал Теэрц, изо всех сил стараясь не сердить майора.
      Какая-то малая часть Теэрца, не испытывающая голода и страха, утверждала, что этот Большой Урод глуп. Ведь Теэрц не сможет убежать, чтобы выдать подобные сведения. Однако Окамото не выносил споров, и Теэрц больше не раскрыл рта. Машина подъехала к зданию, с которого свисали ниппонские флаги; на каждом - красный круг на белом фоне. Несколько противовоздушных орудий устремили свои стволы к небу. Вокруг них громоздились мешки с песком. Когда Теэрц летал на истребителе, то обычно смеялся над таким жалким оружием. Когда же Большие Уроды сбили его самолет, Теэрца перестали смешить подобные вещи.
      Охранники вышли из машины. Один из них открыл дверцу со стороны Теэрца и отскочил в сторону, чтобы другой охранник имел возможность направить на пилота винтовку.
      - Выходи! - закричали они по-ниппонски.
      И Теэрц вышел, как всегда удивляясь, что Большие Уроды считают его, безоружного и жалкого, настолько опасным. О, как бы он хотел, чтобы их опасения оправдались....
      Но Большие Уроды, к сожалению, ошибались. Теэрц позволил им ввести его в здание. Лестница не соответствовала ни его росту, ни шагам. Но он кое-как вскарабкался наверх; следственный кабинет находился на третьем этаже. Теэрц вошел туда с внутренней дрожью. Ему уже пришлось переживать здесь тяжкие минуты.
      Между тем Большие Уроды, что сидели за столом сегодня, судя по знакам различия, были пилотами. Это немного успокоило Теэрца. Если допрашивающие летчики, можно предположить, что они станут расспрашивать его об истребителе. По крайней мере он знает, как отвечать им. Прежние следователи терзали его вопросами о боевых машинах Расы, тактике боя на местности, автоматическом оружии и даже о дипломатических контактах с другими тосевитскими империями. Теэрц уверял их, что ничего не знает обо всем этом, а они наказывали его, хотя он говорил правду.
      Наученный прежними посещениями, он поклонился группе следователей и затем майору Окамото, являющемуся у них переводчиком. Следователи не ответили поклоном, для них он был пленным, лишенным право на какое-либо проявление уважения. Большой Урод, сидящий посередине, выпустил поток отрывистых ниппонских слов. Окамото перевел:
      - Полковник Дои интересуется тактикой, которую применяют ваши истребители против наших самолетов.
      -Теэрц поклонился тосевиту, задавшему вопрос:
      - Тактика проста. Вы приближаетесь к противнику как можно ближе, предпочтительно сверху и сзади, чтобы вас не обнаружили. Затем уничтожаете его с помощью ракет или пушечных снарядов.
      - Правильно, это тактика любой успешной атаки истребителя, - кивнул Дои. Но как вы этого добиваетесь? Где именно размещаете своего командира? Какова его роль в атаке?
      - Обычно мы летаем по трое: впереди самолет командира и два самолета сзади. Но во время боя каждый выполняет самостоятельные действия.
      - Что? Это какая-то чепуха, - воскликнул Дои. Теэрц повернулся и нервозно поклонился Окамото, надеясь задобрить его:
      - Пожалуйста, скажите полковнику, что это было бы чепухой для его самолета, однако наши самолеты превосходят тосевитские, а потому я говорю правду.
      Теэрцу не понравилось ворчание, с которым полковник встретил его слова. Один из глазных бугорков пленника непроизвольно повернулся к набору отвратительных инструментов, висящих на стене позади него. Когда Расе требовалось допросить кого-то из своих членов, либо работевлянина, либо халессианца, подозреваемого накачивали лекарствами, а затем вытаскивали из него все сведения. Сейчас врачи упорно трудились над созданием лекарств, которые позволили бы делать то же самое и с Большими Уродами. Ниппонцы были более примитивными и более жестокими, Методы получения сведений через причинение боли остались в далекой пыли веков древней истории Расы. Однако ниппонцы оказались хорошо знакомыми с подобными методами. Теэрц подозревал, что с ним могли бы обойтись намного суровее, будь он одним из их племени. Но поскольку он был пришельцем из другого мира и представлял для ниппонцев ценность, они действовали не так круто, боясь умертвить его раньше, чем сумеют выжать все интересующие сведения. Однако даже такие их действия были достаточно гадкими.
      Теэрц почти возликовал, когда Большой Урод по имени Дои переменил тему:
      - Каким образом ваши ракеты продолжают преследовать самолет, несмотря на его самые непредсказуемые маневры?
      - Двумя способами, - ответил Теэрц. - Некоторые из ракет наводятся на тепло двигателя преследуемого самолета, тогда как другие используют радар.
      Перевод на ниппонский звучал намного длиннее, чем слова Теэрца. Ответ полковника Доя также оказался длинным, и майор Окамото не раз спотыкался, переводя его на язык Расы. В сжатом виде это звучало так:
      - Полковник велит тебе более подробно рассказать об этом радаре.
      - Вы хотите сказать, ему неизвестно, что это такое? - спросил Теэрц.
      - Не дерзи, иначе знаешь, что тебя ждет! - огрызнулся майор. - Он велит тебе более подробно рассказать нам об этом радаре. Выполняй.
      - Тосевиты Дойчланда, а также американские и британские тосевиты пользуются радаром, - сообщил Теэрц, стараясь, чтобы это прозвучало самым невинным образом.
      Когда его слова перевели, у всех троих следователей вырвались возгласы изумления. Теэрц спокойно стоял, ожидая, пока стихнет шум. "Значит, - думал он (и с готовностью допускал это), - даже по тосевитским стандартам, ниппонцы являются дикарями".
      - Продолжай, пленный, - потребовал Дои. - Расскажи, как ты пользуешься этим устройством.
      - Будет исполнено. - Теэрц поклонился, с неохотой отдавая Большому Уроду дань уважения за то, что тот не стал скрывать невежество ниппонцев. - Мы выпускаем пучок лучей, подобных лучам света, только с большей длиной волны, затем засекаем лучи, отразившиеся от предметов, в которые они ударили. Так мы определяем расстояние, скорость, высоту и азимут целей.
      Ниппонцы снова оживленно заговорили между собой, прежде чем к Теэрцу обратился тот, что сидел слева. Окамо-то перевел:
      - Подполковник Кобаяши говорит, ты должен помочь нашим специалистам построить одну из таких радарных установок.
      - Я не могу этого сделать! - быстро произнес Теэрц, испуганно глядя на Кобаяши.
      Представляет ли себе этот Большой Урод, чего он требует? Даже имея в своем распоряжении инструменты, запасные части и иные приспособления уровня Расы, Теэрц не смог бы не то что построить, но даже обслуживать радарную установку. Ожидать, чтобы он сделал это с тем хламом, который у тосевитов зовется электроникой, было безумием.
      Кобаяши произнес несколько слов, смахивающих на угрозу. Они зазвучали еще более угрожающе, когда Окамото перевел их на язык Расы:
      - Ты отказываешься?
      И вновь глаза Теэрца невольно скользнули к орудиям пыток, висящим у него за спиной.
      - Нет, я не отказываюсь. Я этого не умею. - Он произнес эти слова так быстро, что Окамото заставил его повторить их. - Я не обладаю знаниями ни по радару, ни по вашим видам устройств. Я пилот, а не радарный оператор.
      - Хонто? - спросил Кобаяши у Окамото. Это было одним из ниппонских слов, известных Теэрцу. Оно означало: "Это правда?" Пилот с опаской дожидался ответа переводчика. Если Окамото решит, что Теэрц лжет, ему опять придется испытать на себе действие какого-нибудь из тех инструментов.
      - Хонто, хай, - сказал Окамото. - Да, это правда. Теэрц изо всех сил старался не показать своего облегчения, как до этого пытался не выказывать страх.
      - Какая польза от этого ящера, - сказал Кобаяши, - если он может лишь болтать о своих чудесах, не будучи в состоянии поделиться знаниями о них?
      Облегчение Теэрца моментально сменилось страхом. Ниппонцы сохраняли ему жизнь главным образом потому, что были заинтересованы в том, чему он может их научить. Если они решат, что ничему от него не научатся, то без колебаний убьют его.
      Полковник Дои говорил достаточно долго. Теэрц совершенно не представлял, о чем идет речь, поскольку вместо перевода Окамото включился в дискуссию, разгоревшуюся после того, как старший офицер закончил свою речь. Голоса ниппонцев звучали все громче. Несколько раз мясистые пальцы тосевитов указывали на Теэрца. Он всеми силами старался не дрожать. Любое проявление слабости может грозить ему смертью.
      Неожиданно за стенами башни, где его допрашивали, раздался грохот противовоздушных орудий. Резкий звук истребителя над крышей был невероятно громким и пугающим. Глухие удары падающих бомб заставляли вздрагивать пол, словно при землетрясении. Если Раса наметила это здание к уничтожению, Теэрц может оказаться убитым вместе с ниппонцами. Какая жуткая участь - погибнуть от оружия соплеменников!
      Теэрц был вынужден признать, что ниппонские офицеры держатся мужественно. В то время как здание ходило ходуном, они сидели неподвижно. Полковник Дои посмотрел на Теэрца и что-то сказал. Майор Окамото перевел:
      - Полковник говорит, что если в следующее мгновение он присоединится к своим предкам, то будет счастлив... нет, получит удовольствие, что ты отправишься вместе с ним.
      Возможно, слова Доя имели целью напугать Теэрца. Вместо этого они доставили ему один из редких моментов удовлетворения, которые он испытал с тех пор, как его самолет проглотил несъедобные ниппонские пули. Он поклонился вначале Дою, затем Окамото:
      - Скажите полковнику, что я чувствую то же самое, только мы поменялись ролями.
      Было слишком поздно сожалеть об этих дерзких словах; он уже произнес их.
      Окамото перевел. Вместо того чтобы рассердиться, полковник Дои привстал со стула. То было выражением интереса. Не обращая внимания на грохот разрывов, он спросил:
      - Это действительно так? И что же, по-твоему, произойдет с тобой, когда ты умрешь?
      Будь лицо Теэрца столь же гибким, как у тосевитов, он бы широко улыбнулся. Наконец-то ему задали вопрос, на который он сможет ответить, не навлекая на себя дополнительных неприятностей!
      - Когда мы заканчиваем наш здешний путь, наши души присоединяются к тем Императорам, которые управляли Расой в прошлом, чтобы мы могли продолжать служить им.
      Теэрц не просто верил этому, он был убежден в этом так же, как в том, что нынешним вечером данная часть Тосев-3 отвернется от лучей своей звезды. Миллиарды разумных существ трех видов, населяющих три мира, разделяли его убеждения.
      Когда ответ Теэрца перевели, полковник Дои высказался достаточно дружелюбно" - такое Теэрц слышал от следователя впервые.
      - Мы имеем примерно те же верования. После смерти я буду удостоен чести служить моему императору так же, как служу при жизни. Интересно, воюют ли души наших умерших против ваших душ?
      Последняя фраза обеспокоила Теэрца. Тосевиты в их материальном облике и так доставляли немало беспокойств, и он старался не думать о том, что Императоры прошлого вынуждены воевать против вражеских душ. Потом он просиял. Вплоть до самого последнего времени Большие Уроды не были промышленно развиты. Если варварские души осмелятся напасть на души Расы, последние их непременно уничтожат.
      Он не стал говорить этого полковнику Дою.
      - Может быть и так, - сказал Теэрц, что звучало намного безопаснее. Затем перевел взгляд на Окамото. - Пожалуйста, спросите у полковника, могу ли я задать ему вопрос, никак не связанный с запрещенными расспросами?
      - Хай, - разрешил Дои.
      - Все ли тосевиты имеют одинаковые представления о том, что происходит после смерти?
      Несмотря на дарящий вокруг хаос, эти слова вызвали у ниппонских офицеров приступы отчаянного смеха.
      - У нас столько же верований, сколько империй, а может, и больше, ответил через майора Окамото Дои. - Однако только наши, ниппонские верования являются правильными.
      Теэрц вежливо поклонился. Он не собирался противоречить, но ответ Доя его не удивил. Естественно, Большие Уроды имеют различные мнения относительно загробной жизни. Насколько Теэрц мог судить, Большие Уроды имеют различные мнения обо всем. Когда пришла Раса, все их маленькие, наспех созданные империи воевали между собой. Неудивительно, что их жалкие, наспех скроенные верования тоже воюют друг с другом. Потом его презрение пошло на убыль. Все это немыслимое разнообразие верований, языков и империй Больших Уродов, как ни странно, могло оказаться источником их силы. Они столь яростно соперничали друг с другом, что менее эффективные способы такого соперничества попросту отбрасывались прочь. Возможно, поэтому дикари, размахивающие мечами, которых Раса ожидала встретить, более не населяют Тосев-3...
      Как любой здравомыслящий член Расы, Теэрц автоматически полагал, что единство и стабильность являются желаемыми уже сами по себе. Пока он не попал на Тосев-3, у него не было причин предполагать обратное. Теперь словно холодный ветер пронесся сквозь его мысли. Он задумался о том, какую же цену заплатили члены Расы, а вместе с ними халессианцы и работевляне, за безопасную и комфортабельную жизнь. До высадки на Тосев-3 это не имело значения. Теперь это стало значимым. Даже если завтра высокочтимый главнокомандующий Атвар распорядится поднять все до единого корабли с этой холодной и залитой грязью планеты (чего, разумеется, высокочтимый главнокомандующий не сделает), Раса не отделается от тосевитов. В один прекрасный день - и явно раньше, чем этого могут ожидать на Родине, - звездолеты, полные свирепых и диких Больших Уродов, отправятся туда, куда улетел Атвар.
      Что остается предпринять? Единственным решением, пришедшим Теэрцу на ум, было завоевать тосевитов и вобрать их в Империю, чтобы их склонность к соперничеству утихла навсегда. В случае неудачи... ему не хотелось думать о том, что может произойти в случае неудачи. Еще одним превосходным решением, к которому он пришел, была стерилизация планеты. Это обезопасило бы Империю. Все остальные решения выглядели много хуже.
      Бомбардировка прекратилась; звук реактивного истребителя Расы растаял вдали. На улицах Харбина несколько ниппонцев продолжали стрелять из винтовок по воображаемым целям.
      - Отбой, - сказал подполковник Кобаяши. - Пока не явятся снова.
      - Тогда давайте возобновим допрос, - предложил полковник Дои.
      Он снова повернул лицо к Теэрцу. Слабые и неподвижные глаза полковника не могли нормально видеть без дополнительных стекол. Какое бы дружелюбие и признание Теэрца разумным существом, равным себе, он ни проявлял, обсуждая природу потустороннего мира, все это теперь исчезло столь же внезапно, как и проявилось.
      - Мы говорили о радарных установках. Я нахожу твой ответ уклончивым и неудовлетворительным. Если ты не перестанешь морочить нам голову, будешь наказан. Майор Окамото...
      Теэрц внутренне сжался, зная, что его ждет. Окамото поклонился Дою, затем вышел вперед и ударил Теэрца по лицу, попав ему прямо в бугорок левого глаза. Теэрц зашатался. Однако, восстановив равновесие, он лишь поклонился Окамото, хотя охотнее убил бы этого ниппонца.
      - Прошу вас, скажите полковнику, я постараюсь наилучшим образом ответить на его вопросы, но я не обладаю интересующими его знаниями.
      Окамото перевел эти слова.
      - Скорее всего, ты лжешь, - произнес Дои. - Майор... Окамото вновь ударил Теэрца. Пока пленник лихорадочно пытался придумать какой-нибудь ответ, который удовлетворил бы Доя, Окамото занес свою руку для следующего удара. Теэрцу подумалось, что, в конце концов, смерть от бомб Расы была бы не такой уж и страшной.
      - Сейчас уже можно считать достоверным фактом, что Большие Уроды имеют достаточно знаний, чтобы создать собственное ядерное оружие, - сказал Атвар. В его голосе улавливалась та пугающая неотвратимость, с какой врач сообщает пациенту, что жить тому осталось крайне мало.
      Собравшиеся командиры кораблей беспокойно заерзали. Атвар попытался представить, какие худшие новости он мог бы им сообщить. Может, то, что Большие Уроды взорвали ядерное устройство под одним из кораблей Расы, находящимся на поверхности? Впрочем, это сразу стало бы известно и без его помощи.
      - Господин адмирал, - спросил Страха, - почему наши меры безопасности оказались настолько неэффективными, что позволили тосевитам совершить нападение на группу поиска ядерных материалов?
      Однако Атвара больше интересовало, почему его собственные меры безопасности оказались настолько неэффективными, что Страха узнал про налет Больших Уродов.
      - Расследования продолжаются, командир корабля, - сухо ответил Атвар.
      Заодно он расследовал, каким образом Страха узнал о случившемся, но упомянуть об этом воздержался.
      - Простите меня, господин адмирал, но я был бы благодарен, если бы узнал об этом больше подробностей, чем вы сообщили, - не унимался Страха.
      - Простите меня, командир корабля, но у меня имеются трудности в получении этих подробностей. - Прежде чем Страха сумел бросить новую саркастическую фразу, Атвар продолжил: - Есть одна неприятная особенность, которую мы определили у Больших Уродов. Хотя мы обладаем более совершенной технологией, в плане тактики они являются лучшими солдатами, нежели мы. Мы изучали войну в теории и на учениях, они - рискуя собственными жизнями. Теперь мы на горьком опыте узнаем, в чем состоит различие.
      - Господин адмирал, разрешите мне привести пример этого, - сказал Кирел, поддерживая главнокомандующего. - Внутри и вокруг нескольких наших позиций мы установили датчики, обнаруживающие тосевитов по запаху мочевой кислоты, являющейся одним из отходов их обмена веществ. Ее концентрация в воздухе позволяет нам вычислить количество находящихся в данном месте Больших Уродов.
      - Подобные вычисления основываются на стандартных методах, применяемых на Родине, - вызывающим тоном произнес Страха. - Почему вы заговорили об этом сейчас? Какое отношение это имеет к нашим неудачам?
      - Такое, что тосевиты не мыслят в привычных нам понятиях, - ответил Кирел. - Должно быть, они каким-то образом узнали о наших датчиках. Возможно, натолкнулись на один из них. И узнали, как те действуют.
      - Неужели? - удивился Страха. - Полагаю, в этой истории есть суть.
      - Конечно есть, - заверил его Кирел. - Тосевиты начали опорожнять свои жидкие отходы прямо на датчики.
      - Отвратительно, - сказал Страха. По крайней мере в этом Атвар был с ним согласен. Развиваясь в условиях более жаркой и сухой планеты, чем Тосев-3, Раса не тратила воду понапрасну. Экскременты выделялись в твердом, аккуратном виде. Неудивительно, что Большие Уроды, содержащиеся в плену на кораблях, перегружали канализационные системы.
      - Да, отвратительно, но наводит на размышления, - ответил Кирел. - Кое-кто из наших дежурных операторов начал метаться в панике: мол, прямо на их позиции надвигается четыре миллиарда тосевитов. По нашим подсчетам, это примерно вдвое больше всего населения Тосев-3, но именно такую цифру сообщили промокшие, испачканные и перегруженные датчики. И пока мы не знали, как реагировать на эти пугающие данные. Большие Уроды уже подготовили нам сюрприз в другом месте. Разве кому-либо из нас мог прийти в голову такой замысел?
      Страха не ответил. Никто из остальных командиров кораблей также не произнес ни слова, хотя у нескольких широко раскрылись рты в брезгливых усмешках. Атвару эта история тоже показалась смешной, в "экскрементальном", так сказать, смысле, но у нее был и другой смысл. И главнокомандующий заострил на нем внимание:
      - Большие Уроды невежественны, но далеко не глупы. Они научились большему, чем просто идти против нас в крупномасштабных сражениях. Надо признать, что в мелких, незначительных операциях они нас превосходят.
      - Этот налет был далеко не таким уж незначительным, господин адмирал, упорствовал Страха.
      - Стратегически да, но не тактически, - ответил Атвар. - Большие Уроды также используют с выгодой для себя и отвратительные перемены в погодных условиях планеты. Они привыкли к сырости и холоду, а также к различным видам замороженной воды, встречающейся на Тосев-3. От одного случая к другому нам придется учиться иметь дело с этими факторами, а обучение обходится дорого.
      - По моему мнению, господин адмирал, этот мир, возможно, не годится для нашего поселения, - сказал Страха. - Погода здесь является не единственным отвратительным фактором. Сами Большие Уроды явно заслуживают своего названия.
      - Возможно, и так, - кивнул Атвар. - Но Император приказал, чтобы мы присоединили Тосев-3 к Империи, и потому это будет исполнено, - Упоминание о безусловном подчинении воле Императора осадило тех командиров, которые прежде недвусмысленно поддерживали Страху. Атвар продолжал: - Многие части этой планеты прекрасно подойдут для нас, а ее ресурсы, которые Большие Уроды разрабатывают столь варварски, окажутся для нас более значимыми.
      - Если это так, господин адмирал, то давайте использовать ресурсы таким образом, словно они находятся на безжизненной планете одной из наших солнечных систем, - сказал Страха. - Уничтожим Больших Уродов ядерной бомбардировкой и тем самым решим большинство наших проблем с Тосев-3.
      Атвару не понравилось, что, судя по выражениям лиц командиров кораблей, немалое число его подчиненных как будто соглашается со Страхой.
      - Вы забываете одну вещь, командир корабля. Эскадра поселенцев уже направилась сюда вслед за нами. Они окажутся здесь менее чем через сорок лет или через двадцать полных оборотов этой планеты, - и их главнокомандующий не скажет нам спасибо за мертвый мир.
      - Господин адмирал, имея выбор: оставить поселенцам мертвую планету или проиграть войну, в ходе которой Большие Уроды научатся создавать ядерное оружие, - что вы предпочтете? - требовательно спросил Страха.
      При этих словах даже командиры его агрессивной фракции беспокойно задвигались: такой жгучий сарказм редко встречался среди членов Расы. Атвар решил, что лучший способ погасить страсти - это сделать вид, будто он не заметил подвоха.
      - Командир корабля, я не верю, что у нас существуют только такие возможности выбора. Я намереваюсь передать главнокомандующему эскадрой поселенцев планету, готовую для жизни на ней.
      Если война пойдет успешно, такой исход весьма и весьма вероятен. Однако даже Атвар начинал сомневаться, окажется ли Тосев-3 подготовленным к заселению в той степени, в какой требуют разработанные на Родине планы. Условия на планете значительно отличаются от того, что ожидала встретить Раса: здесь оказалось слишком много Больших Уродов и слишком много их промышленных предприятий.
      А тут еще Страха (чтоб настигло его проклятье) не желал прикусить язык:
      - Господин адмирал, как можем мы заявлять о победе в войне и завоевании этой планеты, когда даже жалкие маленькие империи тосевитов, которые якобы капитулировали перед нами, продолжают оказывать вооруженное сопротивление нашим оккупационным силам?
      - Если у умудренного командира корабля есть решение этой трудной проблемы, изложение его обрадует мою душу, - ответил Атвар. - Разумеется, мы продолжаем защищаться и, как можем, отбивать нападение диверсионных групп. Что еще вы могли бы предложить?
      У Страхи на все находилось свое мнение:
      - Нужно проводить массовые акты возмездия за каждый случай бандитизма и саботажа. Убивать десять Больших Уродов за каждый поврежденный грузовик и сто - за каждого покалеченного солдата Расы. Заставьте их уважать нас, и постепенно они подчинятся.
      - Господин адмирал, можно мне высказаться по этому вопросу? - спросил Кирел.
      - Говорите, - разрешил Атвар.
      - Благодарю вас, господин адмирал. Досточтимый Страха, хочу сказать вам, что до недавнего - времени у меня были взгляды, схожие с вашими. Возможно, вы слышали, а может, и нет, что Я в значительной степени поддерживал уничтожение города Больших Уродов, называвшегося Вашингтон, чтобы устрашить тосевитов Соединенных Штатов и заставить прекратить сопротивление. Вероятно, такая стратегия оказалась бы успешной против халессианцев, либо работевлян, или даже против Расы. Но против тосевитов она оказалась неудачной. - Страха попробовал вмешаться, однако Кирел высунул язык, чтобы остановить его: - Позвольте мне закончить. Я не утверждаю, что нам не удалось запугать Больших Уродов, проведя массированные демонстрации силы. Но среди тосевитов существует также некое сильное меньшинство, которое подобные наши действия побуждают к еще большему сопротивлению. Ваша политика играет на руку этим фанатикам.
      - А почему Большие Уроды должны отличаться от прочих цивилизованных видов? - спросил Страха.
      - Когда наши ученые получат материалы проводимой нами кампании, они еще тысячи лет будут спорить об этом, - ответил Кирел. У собравшихся командиров кораблей широко раскрылись рты. Все знали, что ученые Расы отличаются правильностью выводов, но тратят бесконечное количество времени, чтобы их сделать. Кирел продолжал: - Однако у меня дефицит свободного времени, как и у всех, прибывших на Тосев-3. Если бы мне пришлось размышлять, я бы сказал, что отличия в поведении Больших Уродов проистекают из их, можно сказать, уникальных особенностей спаривания.
      - Вечно мы возвращаемся к спариванию, - презрительно фыркнул Страха. Неужели эти жалкие Большие Уроды больше ни о чем не думают?
      - Скорее всего нет, - сказал Атвар. - Сильные эмоциональные связи, которые образуются у них с сексуальными партнерами и потомством, заставляют их добровольно идти на такой риск, который любой член Расы посчитал бы безумным, а также побуждают прибегать к мести, если их партнерам или потомству причинен вред.
      - И это еще не все, - добавил Кирел. - Некоторые наши ученые считают, что Большие Уроды вследствие семейных привязанностей, которые привыкли создавать, также склонны к созданию столь же сильной привязанности к интересам своих маленьких империй и к своим нелепым религиозным системам. Фактически мы имеем дело с видом, в котором полно фанатиков, причем таких фанатиков, которых не сдержишь угрозой силы, что остановило бы более разумные расы.
      - Если я правильно понимаю вас, досточтимый командир корабля; - сказал Страха, - вы выдвигаете гипотезу о том, что Тосев-3, возможно, никогда не удастся покорить до конца, как Халесс-1 и Работев-2, и что Большие Уроды могут продолжить самоубийственное сопротивление нам даже после того, как будет достигнута окончательная победа в войне.
      - Вы заходите дальше, чем хотелось бы зайти мне самому, но по сути - да, невесело признался Кирел.
      - Уважаемые командиры кораблей, - вмешался Атвар, - давайте все же съедим червей перед супом. Прежде чем мы начнем искать способы того, как уменьшить угрозу нашим силам после завоевания, вначале нам следует закончить это завоевание. Необычайно суровая зимняя погода, которая господствует на большей части северного полушария Тосев-3, еще больше осложняет наше положение.
      - Нам следовало бы лучше подготовить наших воинов к перенесению подобных условий, господин адмирал, - сказал Страха.
      Главнокомандующему очень хотелось, чтобы один из тех страшных тосевитских снайперов влепил кусочек металла прямо между глаз Страхи. Этот самец лишь жаловался и плел интриги; его не заботило решение поднимаемых им же проблем.
      - Я мог бы напомнить командиру корабля, что в пределах Империи нигде нет территории, климат которой даже близко походил бы на климат упомянутых областей Тосев-3, где, к несчастью, обитает большинство наших главных противников.
      Даже несколько командиров из фракции Страхи согласились с ним. Это немного успокоило Атвара. Он начинал побаиваться этих собраний. Слишком часто ему приходилось сообщать новости, и такие скверные, которых он и представить себе не мог, пока не покинул Родину. Атвар считал, что его основной заботой в этой кампании будет то, сколько солдат по небрежности пострадало в дорожных происшествиях, а не разговоры о том, когда именно ожидать нападения Больших Уродов с ядерным оружием собственного производства.
      Он также рассчитывал на более точные данные предварительной разведки, предпринятой Расой. Атвар уже смирился, что эти данные совершенно упустили из виду странный скачок тосевитов в развитии технологии, произошедший после того, как разведывательные корабли покинули Тосев-3. Хотя в этом уже надо винить Больших Уродов, а не Расу. Но разведчикам следовало более подробно сообщить о социальных и сексуальных особенностях тосевитов, чтобы исследовательским группам Кирела не пришлось начинать изучение с самого начала.
      Однако по-настоящему Атвара беспокоило другое. "Возможно, - думал он, разведывательные корабли посылали на Родину точные данные. Только вот ученые, анализировавшие их с позиций мышления Расы, не обратили на них внимания, неверно истолковали, а то и попросту с недоверием отбросили. Если бы подобные ошибки были допущены перед завоеванием работевлян или халессианцев, Раса не только бы прошла мимо них, но даже не заметила бы этих ошибок. Фактически подчиненные народы не особо отличались от своих хозяев. Но Большие Уроды... они-то отличаются значительно, и познание на практике их отличий от Расы оказывается куда более дорогостоящим, чем можно было предполагать".
      - Господин адмирал, как нам свести к минимуму тот вред, который тосевиты могут причинить, захватив ядерные материалы? - спросил Кирел.
      - Я должен вкратце довести до сведения командиров кораблей новые приказы, которые они вскоре получат в письменной форме, - ответил Атвар. - Суть их такова. Мы усилим бомбардировки крупных городов, где, вероятнее всего, располагаются главные исследовательские центры. Посмотрим, насколько далеко они продвинутся в своих исследованиях, если, к примеру, их установки останутся без электроэнергии.
      Хорреп, один из командиров фракции Страхи, завилял обрубком хвоста, чтобы его заметили и позволили говорить.
      Когда Атвар повернул оба своих глаза в его направлении, Хорреп сказал: - Я прошу разрешения напомнить господину адмиралy, что количество наших боеприпасов не столь велико, как могло бы быть. Мы израсходовали гораздо больше, чем предполагали, отправляясь сюда. Собственное производство боеприпасов, сообразно намеченному плану, не было развернуто по двум причинам. Во-первых, мы были вынуждены сосредоточить наши силы на ведении боевых действий, а во-вторых, ущерб, причиненный нам тосевитским сопротивлением, оказался значительнее, чем мы ожидали.
      Несколько командиров высказались в поддержку Хоррeпa. И вновь перед мысленным взором Атвара пронеслась картина: вот он выпускает последний свой снаряд, а в это время из укрытия выползает еще один танк Больших Уродов.
      - Вы хотите сказать, что не в состоянии выполнить новый приказ? раздраженно, спросил он.
      - Нет, господин адмирал, это будет исполнено, - ответил Хорреп. - Но я должен предупредить вас, что такие бомбардировки не могут продолжаться до бесконечности. Я очень сильно надеюсь, что достигнутые результаты будут пропорциональны израсходованным боеприпасам.
      "И я тоже надеюсь", - подумал Атвар. Он поблагодарил предусмотрительные души Императоров прошлого, что Раса Привезла на Тосев-3 больше оружия, чем могло бы потребоваться для завоевания полудикарей, которых они рассчитывали здесь встретить. Если бы его подчиненные действовали поспешно, они двигались бы прямиком к бесславному поражению.
      С другой стороны, если бы Раса действовала быстрее и высадилась на Тосев-3 несколькими-сотнями лет раньше, Большие Уроды оказались бы куда более легкой добычей, ибо в таком случае у них не было бы времени для развития собственной технологии. Не означало ли это, что здесь поспешность была бы желательной? Чем глубже стараешься вникнуть в какой-нибудь сложный вопрос, тем, как правило, сложнее он становится.
      Главнокомандующий с большой неохотой решил пока изъять из будущего приказа пункт об усилении мер против водных судов, в которые Большие Уроды вкладывают столько сил и изобретательности. Поскольку Тосев-3 отличался громадными водными пространствами, местные жители научились намного изощреннее пользоваться имя, чем любые обитатели Империи. Атвар чувствовал, что они достаточно широко применяют водный транспорт, и потому его уничтожение оправдало бы затраченные Расой усилия... Но когда боеприпасов не столько, сколько хотелось бы, их приходится беречь для самых важных целей.
      Атвар вздохнул. Когда-то на Родине результаты тестов, определявших его профессиональные склонности, показали, что он мог стать не только способным солдатом, но и не менее способным архитектором. Выбор был за ним. Атвар всегда был идеалистом, всемерно готовым служить Императору и Расе. И только угодив в бездонную трясину, называющуюся завоеванием Тосев-3, он стал всерьез подумывать о том, не был бы, в конце концов, он более счастлив, занимаясь возведением зданий.
      Атвар снова вздохнул. Выбор уж давно сделан. И теперь он наилучшим образом должен делать то, что диктуется его выбором. Он сказал:
      - Командиры кораблей, я знаю, что эта встреча не до конца удовлетворила вас. Большие Уроды имеют жуткое обыкновение заставлять все, что мы делаем, выглядеть неудовлетворительным. Перед тем как вы вернетесь к своим подчиненным, хочет ли кто-нибудь из вас сказать что-либо еще?
      Чаще всего этот формальный вопрос оставался без ответа. Однако на сей раз позволения говорить попросил самец по имени Релек. Когда Атвар позволил, тот промолвил:
      - Господин адмирал, мой корабль, "Шестнадцатый Император Осджесс", базируется в восточной части основного континентального массива Тосев-3, на территории империи Больших Уродов, называемой Китай. Недавно значительное число воинов оказались непригодными к несению службы из-за чрезмерного потребления одной местной травы, которая оказала на них зримое возбуждающее действие и привела к появлению пагубной привычки.
      - Мой корабль базируется в центре этого континентального массива, и с несколькими моими подчиненными произошло то же самое, - сказал другой командир, которого звали Теттер. - Я думал, я единственный, кто столкнулся с такой проблемой.
      - Нет, не единственный, - отозвался Моззтен. Его корабль находился в Соединенных Штатах. - У Больших Уродов эта трава называется... точнее, одно из ее названий - "имбирь". Она оказала вредное действие и на солдат моей команды тоже. .
      - Я издам общий приказ, однозначно ставящий эту траву под запрет, объявил Атвар. - Для усиления действия приказа я бы просил каждого командира особенно тех троих из вас, кто сообщил об этих прецедентах, - издать собственные приказы, силой своих полномочий запретив подчиненным какое бы то ни было употребление этого... имбиря - так вы его назвали?
      - Будет исполнено, - хором ответили командиры кораблей.
      - Прекрасно, - сказал Атвар. - Хотя бы одна проблема разрешилась.
      Механик развел измазанными руками и беспомощно покачал головой:
      - Я очень извиняюсь, товарищ летчик, но причину неисправности обнаружить не могу. Сдается мне, что не иначе как чертова бабушка запустила свою лапу в ваш мотор.
      - Тогда отойди прочь, я сама посмотрю, - сердито бросила Людмила Горбунова.
      Ей хотелось вбить хоть немного понимания в этого тупого мужика, но, видно, у него что голова, что задница были одинаково дубовые - сапогом не прошибешь. Жаль, вместо этого олуха рядом с нею нет ее прежнего механика Кати Кузнецовой. Та действительно разбиралась в моторах и бралась устранять неполадки, а не несла всякую ерунду насчет черта и его дурацкой бабушки.
      Да и пятицилиндровый мотор Швецова тоже не назовешь самым сложным в мире устройством. Наоборот, он настолько прост, насколько вообще может быть прост мотор, но при этом работает. И отличается надежностью, как все, что не передвигается на четырех ногах.
      Внимательно осмотрев мотор, Людмила ясно поняла, что этот идиот механик точно передвигается на четырех ногах. Взявшись за провод, она спросила:
      - Не кажется ли тебе, что этот болтающийся провод от свечи зажигания может иметь какое-то отношение к плохой работе двигателя во время последнего полета? Говоря это, она надежно присоединила провод. Механик мотнул головой, словно ее дернули за веревочку:
      - Да, товарищ пилот, очень может быть.
      Людмила двинулась на него.
      - Тогда почему же ты этого не увидел? - пронзительно закричала она.
      Жаль, она не мужчина. Людмиле хотелось не кричать, а реветь по-бычьи.
      - Простите, товарищ летчик. - Голос механика был смиренным, словно сам он стоял перед попом, поймавшем его на каком-нибудь противном грешке. - Я пытаюсь. Стараюсь изо всех сил.
      Гнев Людмилы разом испарился. Она знала, что парень говорит правду. Беда заключалась в том, что этих его сил недостаточно. В Советском Союзе всегда ощущалась острая нехватка квалифицированных кадров для нужд страны. Чистки тридцатых годов лишь усугубили положение - иногда достаточно было просто что-то уметь, чтобы оказаться под подозрением, Потом пришли немцы, а после них ящеры... Людмиле казалось чудом, если кто-то из технически грамотных специалистов остался в живых. Такие люди Людмиле давно не встречались.
      - У нас есть описания самого "кукурузника" и его мотора. Изучи их как следует, чтобы больше у нас с тобой проколов не было.
      - Да, товарищ летчик.
      Голова механика вновь дернулась вверх-вниз. Однако Людмила очень сомневалась, что у них уменьшится число подобных проколов. Да сможет ли этот парень прочесть описания? До войны он скорее всего был жестянщиком или кузнецом в каком-нибудь колхозе и неплохо умел запаять кастрюлю или изготовить новую лопату. Кем бы он там ни был, когда дело касалось моторов, парень явно пасовал.
      - Давай старайся, - сказала она механику и вышла из укрытия, где стоял ее "У-2".
      Холода уже наступили. Снаружи, там, где не было земляных стен, защищающих от порывов ветра, где сверху не свисала маскировочная сетка с высохшей травой, ветер дул со всей силой, швыряя Людмиле в лицо снежную крупу. Хорошо, что ее летный костюм сшит из меха и кожи и посажен на толстый ватин, а на ногах красуются валенки, пусть и на несколько размеров больше, зато предохраняющие ноги от обморожения. Сейчас, когда пришла зима, Людмила редко снимала с себя одежду.
      Валенки почти заменяли снегоступы, распределяя вес ее тела, когда она шлепала вдоль слякотной кромки такой же слякотной взлетной полосы. Только борозды от ее самолета и самолетов других летчиков, наполненные снежно-грязевым месивом, выделяли полосу среди остальной стели. В отличие от большинства советских самолетов, "кукурузник" был приспособлен для летных полей, являющихся полями в полном смысле слова.
      Вдруг Людмила вскинула голову, а ее правая рука потянулась к пистолету, висящему на поясе. По полосе топал какой-то человек, явно не относящийся к личному составу здешнего изрядно потрепанного войной подразделения советских ВВС. Скорее всего он даже не подозревает, что идет по полосе. Может, красноармеец, судя по винтовке у него за спиной.
      Нет, не красноармеец; одет недостаточно тепло, да и покрой одежды не тот. Людмиле понадобились считанные секунды, чтобы понять, чем отличается одеяние незнакомца; такой одежды она повидала достаточно.
      - Эй, немец! - громко крикнула Людмила. Этот крик был обращен не только к незнакомцу - одновременно она предупреждала своих товарищей на маленькой авиабазе.
      Немец быстро обернулся, схватил винтовку и распластался на брюхе в грязи. "Тертый калач", - без удивления подумала Людмила. Большинство немецких солдат, уцелевших на советской территории, составляли те, у кого боевые реакции вошли в плоть и кровь. Этот был еще и достаточно сообразителен, чтобы не начать палить без разбору раньше, чем узнает, куда забрел, пусть даже густые рыжие усы и делали его похожим на бандита.
      Людмила нахмурилась. Где-то она уже видела такие усы. "Ну конечно, в том колхозе, - вспомнила она. - Постой, как звали того парня? Шульц..." Она выкрикнула, добавив по-немецки:
      - Шульц, это вы?
      - Да. А вы кто? - крикнул в ответ рыжебородый человек. Как и Людмиле, ему понадобилось лишь несколько секунд, чтобы сообразить, что к чему. - Вы ведь та летчица, правда?
      Как и тогда, в колхозе, немецкое слово с прилепленным к нему окончанием женского рода звучало довольно экзотично.
      Людмила махнула, чтобы он подошел ближе. Шульц поднялся на ноги. И хотя не выпустил из рук винтовку, он не стал направлять оружие на нее. Он был чумазым, оборванным и глядел исподлобья. Если Шульц и не являл собой точную копию "зимнего фрица" с советских пропагандистских плакатов, он уж тем более не напоминал того смертельно опасного врага, каким казался летом. Людмила забыла, насколько он рослый. К тому же сейчас он еще похудел, что лишь увеличило его рост.
      - Что вы делаете здесь, среди снегов? - спросил он.
      - Это не снега, а летное поле, - ответила Людмила. Шульц огляделся, но ничего вокруг не заметил. Он усмехнулся:
      - А ваши Иваны действительно знают толк в маскировке.
      Людмила пропустила его слова мимо ушей. Она не знала: то ли это комплимент, то ли он хотел сказать, что здесь и прятать-то нечего.
      - Не ожидала снова вас увидеть. Я думала, вы с вашим майором находитесь на пути в Москву.
      Пока говорила, краешком глаза Людмила заметила, что несколько летчиков и механиков вышли из землянок и следят за ее разговором с немцем. Все они были вооружены. Из тех, кто воевал с нацистами, никто не был склонен им доверять даже сейчас, когда Советский Союз и Германия оказались перед лицом общего врага.
      - Мы там побывали, - сообщил Шульц. Он тоже увидел русских. Его глаза постоянно двигались, не останавливаясь ни на секунду. Он все время внимательно следил за окружающим пространством. Незаметно Шульц передвинулся так, чтобы Людмила оказалась между ним и большинством ее соратников. Криво улыбнувшись, он продолжал: - Ваше начальство решило, что лучше послать нас подальше зарабатывать на хлеб, чем позволить сидеть без дела и есть борщ и кашу. Мы и отправились. И вот я здесь.
      - Вы-то здесь, - кивнув, повторила Людмила. - А где же ваш майор?
      - Когда я видел его в последний раз, он был жив, - ответил Шульц. - Мы действовали по отдельности, таков был замысел операции. Надеюсь, с ним все в порядке.
      - Да, - сказала Людмила. - Я тоже надеюсь. Она до сих пор хранила письмо, которое прислал ей Егер. Она подумывала ответить, но так и не написала. И не только потому, что не имела представления, куда адресовать ответ. Переписка с немцем возбудит новые подозрения и добавит еще одну пометку в ее личное дело. Она никогда не видела этого дела - скорее всего никогда и не увидит, если только против нее не будут выдвинуты обвинения. Но она ощущала папку с документами столь же реально, как бараний воротник летной куртки.
      - У вас найдется что-нибудь поесть? - спросил Шульц. - После той еды, что мне приходилось красть, даже каша с борщом покажутся деликатесом.
      - Нам самим не очень хватает, - ответила Людмила. Она не возражала, чтобы один-два раза накормить Шульца, но, с другой стороны, не хотела превращать его в паразита. Потом ей в голову пришла новая мысль: - А вы хороший механик?
      - Очень хороший, - сказал Шульц без напыщенности, но достаточно убежденно. - В конце концов, мне приходилось следить за ходовой частью моего танка.
      - А с авиационным мотором сумеете разобраться?
      - Не знаю, - пожал плечами Шульц. - С этим я не сталкивался. У вас есть его описание?
      - Да. Только оно на русском. - Людмила продолжала по-русски: - Тогда, в колхозе, вы почти не понимали русского языка. А как сейчас, лучше понимаете?
      - Да, немного лучше, - ответил также по-русски Шульц. Теперь его акцент уже не резал слух. Однако Шульц с явным облегчением вновь вернулся к немецкому. - Правда, я до сих пор ничего толком не могу прочитать. Но цифры везде одинаковы, и я могу разобраться по картинкам. Давайте-ка посмотрим, что у вас есть.
      - Хорошо.
      Людмила повела Шульца туда, где стоял недавно оставленный ею "У-2". Экипаж наземной службы тяжелыми, недоверчивыми взглядами встречал ее приближение. Какая-то часть этого недоверия адресовалась Людмиле за ее затею с немцем. Она вновь подумала о папке со своим личным делом, но вслух сказала:
      - Думаю, он сможет нам помочь. Разбирается в моторах.
      - А-а, - почти хором выдохнули собравшиеся. Эти возгласы занимали Людмилу ничуть не больше, чем недоверчивые взгляды. Наряду с ненавистью и страхом к немцам, многие русские привыкли приписывать им чуть ли не волшебные способности просто потому, что немцы происходили с Запада. Людмиле казалось, что она лучше понимает истинную суть вещей. Да, немцы были хорошими солдатами, но сверхсуществами не являлись.
      Когда Георг Шульц увидел "кукурузник", то качнулся на каблуках и усмехнулся:
      - Неужели вы продолжаете летать на этих недомерках?
      - Если и продолжаем, что с того? - с жаром выпалила Людмила.
      Уж лучше бы он оскорбил кого-нибудь из ее семьи, чем ее любимый "У-2".
      Но танкист не собирался издеваться над самолетом.
      - Помню, мы жутко ненавидели эти дурацкие штучки. Всякий раз, когда мне требовалось выйти по большой нужде, я озирался по сторонам, как бы один из ваших самолетиков не появился и не стрельнул по моей голой заднице. Могу держать пари, что ящерам они нравятся ничуть не больше нашего.
      Людмила перевела его слова на русский. Словно по волшебству, враждебность наземного экипажа растаяла. Руки соскользнули с оружия. Кто-то достал кисет с махоркой и протянул Шульцу. У того во внутреннем кармане находился кусок старой газеты, не успевший промокнуть. Когда он свернул цигарку, один из русских поднес ему огня.
      Прикрыв цигарку рукой, чтобы на нее не капало с маскировочной сетки, Шульц обошел вокруг самолета, внимательно разглядывая двигатель и двухлопастный деревянный пропеллер. Когда он вернулся, на лице его играла недоверчивая улыбка.
      - Он что, действительно летает?
      - Да, он действительно летает, - серьезным тоном ответила Людмила. И повторила эти слова по-русски. Несколько механиков громко расхохотались. - Ну и как вам кажется, можете вы помочь, чтобы он продолжал летать? - спросила она по-немецки.
      - А почему бы нет? - вопросом ответил Шульц. - Похоже, здесь не нужно столько усилий, как для поддержания танка на ходу. Будь этот мотор еще проще, вам пришлось бы запускать его с помощью резинового жгута, как детскую игрушку.
      - Гм, - произнесла Людмила, сомневаясь, что ее задело это сравнение.
      Маленький мотор системы Швецова был выносливым, как лошадь, этим стоило гордиться, а не высмеивать. Людмила махнула Шульцу:
      - Повернитесь кругом.
      Шульц щелкнул каблуками, словно Людмила была фельдмаршалом с красными лампасами на брюках, и молодцевато повернулся кругом.
      Жестом, Людмила показала двоим своим товарищам встать позади Шульца, чтобы он не видел ее действий. Потом отсоединила тот самый провод свечи зажигания, который сама заметила, а ее механик-недотепа - нет.
      - Теперь можете повернуться. Найдите неполадку в моторе.
      Шульц подошел к "У-2", изучающе вглядывался в мотор не более пятнадцати секунд и поставил на место открученный Людмилой провод. Казалось, его улыбка спрашивала: "Почему бы в следующий раз вам не задать задачку посложнее?" Механик, которому не удалось отыскать эту неисправность, сердито глядел на немца, словно подозревал, что чертова бабушка каким-то образом переселилась из самолетного мотора в Шульца.
      - Этот человек будет полезен у нас на базе, - сказала Людмила.
      Ее глаза подзадоривали наземную службу поспорить с нею. Никто из мужчин не произнес ни слова, хотя по глазам некоторых было видно, что они вот-вот выплеснут едва сдерживаемые чувства.
      Немецкий фельдфебель бронетанковых войск выглядел столь же ошеломленным, как и стоящие рядом советские военные.
      - Сначала я сражался плечом к плечу с группой русских партизан, а теперь вступаю в Военно-Воздушные Силы Красной Армии, - сказал он, обращаясь больше к самому себе, чем к Людмиле. - Надеюсь, Бог мне поможет, и эти факты не попадут в мое досье.
      Значит, нацисты тоже беспокоятся о своих досье. Людмила подумала, что у них с Шульцем есть что-то общее, хотя сказать ему об этом не могла. Впрочем, этого и не требовалось. Они оба знали, о чем можно говорить, а о чем нет.
      Шульц также знал, что означают адресованные ему враждебные взгляды. Он достал фляжку и бросил ее тому механику, который глядел свирепее всех.
      - Водка, русский водка, - сказал Шульц, причмокнув губами. - Очень карашо.
      Изумленный механик вытащил пробку, понюхал содержимое, затем со всей силой стиснул Шульца в объятиях.
      - Разумный поступок, - сказала Людмила, когда наземный экипаж пустил фляжку по кругу. - Майор Егер это бы одобрил, - добавила она.
      - Вы так думаете?
      Людмила нашла волшебную фразу, открывавшую доступ к душе Шульца, Его узкое, худощавое лицо просияло, как у мальчишки, которому сообщили, что ему присудили премию за лучшее сочинение года.
      - Я думаю, фрейлин, что майор Егер - настоящий мужчина.
      - Да, - ответила Людмила и поняла, что, наверное, у нее с Шульцем могут найтись еще кое-какие общие взгляды.
      ГЛАВА 14
      Когда Йенс Ларсен заполучил велосипед, пересечь на нем Огайо, Индиану и Иллинойс и добраться до Чикаго представлялось хорошей идеей. Летом в местах, не затронутых вторжением, это действительно было бы приятным путешествием. Но крутить педали зимой, пробираясь через территорию, почти целиком оккупированную ящерами, - такое предприятие с каждой минутой выглядело все глупее и глупее.
      Однажды он смотрел кинохронику, показывавшую колонну полузамерзших немецких солдат, взятых русскими в плен под Москвой. Русские в своих белых маскхалатах и на лыжах казались способными пройти куда угодно и когда угодно. Йен-су представлялось, что и он сможет действовать в том же духе... если он вообще тогда задумывался об этом всерьез. Страшно признаться, но сейчас он здорово напоминал одну из тех ходячих нацистских сосулек.
      Когда температура упала ниже нуля и замерла на минусовой отметке. Йенс спохватился, что у него нет теплых вещей, необходимых для длительного пребывания под открытым небом. Он как мог исправил положение, нацепив на себя всю имеющуюся одежду, но такой "луковичный" вариант не спасал его от дрожания на ветру.
      Вторым серьезным обстоятельством, упущенным из виду, было то, что этой зимой никто не чистил дороги и даже не посыпал солью. Автомобиль - он все-таки тяжелый и движется быстро, и, что приятнее всего, в его "плимуте" имелся обогреватель. Но велосипед ехать по снежным заносам не мог. Что же касается льда... Йенс падал чаще, чем мог сосчитать. Только везение идиота уберегало его от переломов рук и ног. А может, у Бога действительно существует в Его сердце уголок для детей, пьяниц и таких отъявленных дураков?
      Йенс взглянул на карту, которую прихватил на заброшенной бензоколонке. Если он действительно находится там, где ему кажется, значит, вскоре он доберется до городка Фиат в штате Индиана. Увидев название города, Йенс выдавал из себя улыбку и произнес:
      - И сказал Господь: Фиат, Индиана, и стала Индиана<Здесь игра слов. Слово "fiat", перешедшее в английский язык из латыни, может переводиться и как "повеление", "приказ", и как словосочетание "да будет". - Прим. перев.>.
      Шедший от дыхания пар обволакивал Ларсена облаком морозного тумана. Раза два, в особенно холодные дни, у него леденели усы и успевшая отрасти борода. Он давно уже не видел себя в зеркале и потому не знал, как выглядит. Честно говоря, это Йенса не особенно и заботило. Рыскать в поисках бритвенных лезвий он считал пустой тратой времени. К тому же без зеркала и горячей воды бритье превращалось в слишком уж болезненную процедуру, чтобы отважиться на такую жертву. Вдобавок новая растительность согревала щеки и подбородок. Жаль, нельзя целиком обрасти шерстью...
      Сейчас, как и почти во все дни путешествия, на дороге он был один. Легковые машины и грузовики просто перестали ездить, и уж тем более здесь, на оккупированной ящерами территории. Поезда тоже почти не ходили, а в тех немногих, что встречались Йенсу, в окнах вагонах он видел ящеров. В такие моменты ему очень хотелось иметь белый маскхалат, чтобы не привлекать внимания пришельцев. Но те, проносясь мимо, не обращали на него никакого внимания.
      Йенсу думалось, что во вторжении существ из иного мира есть одно преимущество по сравнению, допустим, с вторжением нацистов или японцев. Ящеры не разбирались в особенностях жизни людей. Какой-нибудь гестаповец, заметив на дороге одинокого велосипедиста, наверняка заинтересовался бы, что тот за птица, и передал по радио приказ задержать такого путешественника для допроса. Тогда как для ящеров он был просто частью окружающего ландшафта.
      Ларсен проехал мимо сгоревшей дотла фермы и искореженных останков двух автомобилей. Выпавший снег припорошил поля, но не сгладил шрамы от бомбовых воронок. Здесь шли бои, причем не так давно. "Знать бы, - думал Йенс, - как далеко на запад простирается контроль ящеров над Индианой и насколько трудно будет вновь попасть на удерживаемую американцами территорию".
      Но больше всего его волновало, остается ли Чикаго свободным, жива ли Барбара и не является ли это его зимнее странствие бесполезной затеей? Йенс редко позволял таким мыслям прорываться наружу Всякий раз, когда это случалось, он начинал сомневаться в необходимости продолжать путь.
      Ларсен вглядывался вдаль, прикрыв глаза ладонью от слепящего снега. Впереди действительно виднелись домики. Либо это Фиат, либо, если он сбился с пути, еще какой-нибудь столь же заурядный городишко.
      В стороне от дороги он заметил темные фигурки, продвигающиеся по заснеженной равнине. "Охотники", - подумал Йенс. В тяжелые времена любые припасы во благо. Добытый олень может превратить зимовку впроголодь в относительно сытое существование.
      Йенс был не ахти каким следопытом (хотя за последнее время он многому научился), но, приглядевшись к тому, как двигаются эти темные фигурки, он насторожился. Его недавний поспешно сделанный вывод оказался неверным. Охотники, по крайней мере те, что относятся к человеческой породе, так не ходят. То был один из патрулей ящеров.
      Хуже всего, что они тоже заметили Йенса. Ящеры немедленно отклонились от своего маршрута, повернув в сторону дороги. Он подумал было кинуть велосипед и броситься куда глаза глядят... Да, вернее способа получить вдогонку пулю не придумаешь. Уж лучше всем видом изображать из себя безобидного путешественника.
      Один из ящеров махнул ему рукой. Ларсен тоже махнул в ответ, затем слез с велосипеда и стал ждать, когда они подойдут. Чем ближе подходили ящеры, тем все более нелепыми и жалкими выглядели. Такое несоответствие удивило Йенса; вообще-то пучеглазые чудовища не должны страдать от превратностей погоды. Во всяком случае, в сериалах про Бака Роджерса и Флэша Гордона так оно и было.
      Из всего патруля лишь двое были одеты в форменную утепленную одежду. Остальные нарядились так, словно побывали на барахолке, где торгуют краденым. На них были напялены человеческие пальто, шарфы, шляпы, зимние шаровары и ботинки. Ящеры походили на грустных маленьких бродяг. И несмотря на обилие одежды, они все равно мерзли. Тоже "зимние фрицы", только с чешуйчатой шкурой.
      Пришелец, что махнул Йенсу рукой, вывел отряд на проезжую часть, где снега было немногим меньше, чем в окрестных полях.
      - Кто вы? - спросил он по-английски у Ларсена. Жаркий выдыхаемый воздух клубами плавал вокруг него.
      - Меня зовут Пит Смит, - ответил Йенс. Его уже останавливали патрули ящеров, но он никогда не называл своего настоящего имени, опасаясь: вдруг пришельцы каким-то образом сумели составить список физиков-ядерщиков. И даже вымышленные имена он никогда не называл дважды.
      - Что вы делать, Пит Ссмифф? Почему быть здесь? В устах пришельца первый звук придуманной Ларсеном фамилии превратился в длинный шипящий, а двойное "ф" на конце напоминало акцент лондонских кокни
      - Собираюсь навестить моих родственников. Они живут сразу же за Монтпельером, - ответил Йенс, назвав небольшой город, расположенный, судя по карте, к западу от Фиата.
      - Вам не холодно? - спросил ящер. - Не холодно на этот... этой вещи?
      Он явно забыл слово "велосипед".
      - Конечно холодно, - ответил Ларсен. Он чувствовал, что, если осмелится сказать обратное, ящеры наверняка его застрелят. Надеясь, что голос звучит достаточно недовольно, Йенс продолжал: - Когда надо, приходится ехать на велосипеде. Бензина для машины нет.
      Сейчас эти слова с полным основанием мог бы сказать каждый. Йенс умолчал о том, что его лишенная жизни машина осталась в восточном Огайо.
      Пока ящеры говорили между собой, их голоса походили на свист и шипение паровых двигателей. Потом тот, кто расспрашивал Ларсена, обратился к нему:
      - Вы идти с нами. Мы спрашивать вас об другие вещи. - Он махнул стволом оружия, желая убедиться, что Йенс его понял.
      - Но я не хочу! - воскликнул Ларсен.
      Сказанное было одинаково справедливым и для воображаемого Пита Смита, и для него самого. Если ящеры затеют серьезный допрос, то быстро обнаружат, насколько мало он знает о своих вымышленных родственниках, живущих к западу от Монтпельера. Возможно, им даже удастся установить, что у него вообще нет родственников в тех краях. А если ящеры это установят, они, вероятнее всего, начнут копать намного глубже и постараются узнать, кто он такой на самом деле и почему катит на велосипеде по восточной части Индианы.
      - Не иметь значение, что вы хотеть, - сказал ящер. - Вы идти с нами. Или оставаться.
      Он вскинул оружие, прицелившись Ларсену прямо в грудь. Смысл был ясен: если он останется здесь, то навсегда. Пришелец Заговорил на своем языке наверное, переводил спутникам то, что сказал Йенсу. У них широко раскрылись рты. Ларсену уже доводилось видеть такой жест, причем довольно часто, и он догадался, что это значит: ящеры смеялись над ним.
      - Я пойду, - сказал он, ибо другого выбора не оставалось.
      Ящеры выстроились по обе стороны от его велосипеда и повели Йенса в Фиат.
      Городишко растянулся вдоль Шоссе-18: несколько десятков домов, универмаг, бензозаправочная станция компании "Эссо" (сейчас ее колонки были похожи на снежные холмы) и церковь. Все это помещалось по одну сторону дороги. Вероятно, универмаг был главным источником существования города. Двое ребятишек с криками носились по пустому шоссе, бросаясь снежками. Они даже не взглянули на проходящих ящеров. Успели привыкнуть. "Дети быстро приспосабливаются", подумал Ларсен. Жаль, ему это не дано.
      В универмаге ящеры устроили свой штаб. Забор из острой, словно бритва, проволоки опоясывал здание, не позволяя никому подойти слишком близко. Перед универмагом стояла небольшая сторожевая будка. Ларсен не позавидовал бы человеку, несущему там дежурство. А торчащему в будке пришельцу, должно быть, было намного холоднее.
      Когда ящеры открыли входную дверь универмага, в лицо Йенсу пахнуло жаром. В считанные секунды он попал с мороза в пекло. Потовые железы, которые, как он думал, погрузились в спячку до следующего лета, неожиданно заработали. В шерстяной шапке, пальто и свитере Йенс чувствовал себя словно мясное блюдо в закрытой кастрюле, только что перенесенной из ледника в духовку. - Ax! - разом произнесли ящеры. Все как один они стащили с себя одежду и погрузились в столь любимую ими жару. Они не возражали, когда Ларсен сбросил пальто, шапку, а немного погодя и свитер. Но даже в рубашке и брюках ему все равно было жарко. И хотя ящеры моментально разделись догола, Йенс в последний раз раздевался при всех лет в тринадцать, в плавательном бассейне. Дальше снимать с себя одежду он не стал.
      Пришелец, говоривший по-английски, подвел Ларсена к стулу, а сам уселся с другой стороны стола. Потом протянул руку и нажал кнопку на небольшом аппарате, стоящем на столе. За прозрачным окошечком внутри машины что-то завертелось. Йенс пытался понять, для чего это устройство.
      - Кто вы? - спросил ящер, словно видел его впервые. Йенс повторил имя выдуманного Пита Смита.
      - Что вы делать? - задал новый вопрос пришелец, и Йенс вновь рассказал свою историю про мифических родственников, живущих к западу от Монтпельера.
      Ящер взял другое устройство и что-то туда сказал. Когда оно прошипело ответ, Ларсен даже подпрыгнул. Ящер произнес еще что-то. Так они разговаривали с машиной в течение нескольких минут. Вначале Ларсен подумал, что это какой-то странного вида телефон или радиостанция. Однако чем дольше ящер пользовался этой машиной, тем сильнее Йенсу казалось, что машина говорит сама. Понять бы, что она говорит... Вдруг из ее недр прозвучало его выдуманное имя.
      Ящер повернул к Ларсену один из своих глазных бугорков.
      - Мы не иметь сведения о вас. Пит Смит. - Эти слова могли означать вынесение приговора. - Как вы объяснить это?
      - Видите ли, сэр... простите, как вас зовут?
      - Я есть Гник, - представился ящер. - Вы называть меня верховный начальник.
      - Хорошо, верховный начальник Гник, я полагаю, что причина, почему у вас нет никаких сведений обо мне, вполне объяснима. До последнего времени я просто жил на своей маленькой ферме и никого не беспокоил. Если бы я знал, что встречусь с вами, я бы предпочел и дальше никуда не вылезать.
      Это было самое лучшее объяснение, которое в спешке смог придумать Ларсен. Он вытер рукавом вспотевший лоб.
      - Возможно, - неопределенно заключил Гник. - Эти ваши родственники - кто, что они есть?
      - Это сын брата моего отца и его жена. Его зовут Улаф Смит, а ее Барбара. У них двое детей: Мартин и Джозефина.
      Называя своих воображаемых родственников ("Какова величина квадратного корня из минус одного родственника?" - пронеслось у него в мозгу) именами отца, жены, брата и сестры, Йенс надеялся, что таким образом сумеет запомнить, кто есть кто.
      Гник вновь обратился к машине и выслушал ее ответ.
      - Нет сведения о таких Большой Уроды, - сказал он, и Ларсен подумал, что все кончено. Затем ящер добавил: - Пока не иметь все сведения, - сказал он и сделал новый вдох. - Но скоро заложить их в этот машина. - Гник постучал когтистым указательным пальцем по говорящему ящику.
      - Интересно, а что это такое? - спросил Ларсен, надеясь увести пришельца от расспросов о несуществующих родственниках.
      И хотя Гник ростом не дотягивал ни до баскетболиста, ни до футболиста, он был слишком умен, чтобы не распознать "обманный бросок".
      - Вы не задавать вопросы к я. Я задавать вопросы к вы. - Лица ящеров обычно мало что выражали, но выражение на лице Гника Ларсену не понравилось. Вы задавать вопросы к я, чтобы узнавать секреты Раса, да?
      "Да", - подумал Йенс, хотя признание такого рода вряд ли оказалось бы умнейшим из его поступков. Но и дурачка из себя корчить тоже не стоило. Поэтому он ответил:
      - Я ничего не знаю и знать не хочу о ваших секретах. Просто никогда не видел ящик, умеющий отвечать, вот и все.
      - Да. Вы, Большой Уроды, есть при-ми-тив. Гник произнес это трехсложное английское слово с видимым наслаждением. "Наверное, - подумал Ларсен, специально выучил его, чтобы сбивать спесь с чванливых людей". Но подозрительности у ящера не поубавилось.
      - Может, вы узнать про этот вещи потом рассказать другой подлый Большой Уроды?
      - Я ничего не знаю ни о каких подлых Больших Уродах, то есть людях. Ларсен отметил, что и у ящеров, и у людей существуют одинаково презрительные прозвища друг для друга. - Я просто хочу повидать моих родственников, вот и все, - добавил он.
      - Мы узнавать об это больше. Пит Смит, - ответил Гник. - Сейчас вы не покидать город название Фиат. Мы оставлять ваш транспортный предмет здесь. Он до сих пор не мог запомнить, как произносится слово "велосипед". - Потом задавать вы еще вопросы.
      Ларсену захотелось крикнуть: "Вы не можете этого сделать!" Он уже открыл рот, но, спохватившись, тут же закрыл. Гник обладал здесь всей властью. И если пока он с безразличием отнесся к легенде Йенса, это еще не значит, что он не сможет проверить и легенду, и самого Йенса, чтобы получить картину, более соответствующую его пониманию. Поэтому меньше всего сейчас стоило волноваться из-за потери велосипеда.
      Нет, стоило. Вместе с велосипедом Йенс терял драгоценное время. На сколько затянется его странствие по заснеженным дорогам Индианы? Долго ли он сумеет протопать, прежде чем его задержит другой патруль ящеров и опять начнет задавать вопросы, на которые придется выдумывать ответы?
      Недолго, и это самое страшное. Ларсен хотел было спросить у Гника, в какой части Индианы пролегает граница между людьми и ящерами, но посчитал это неразумным. Насколько ему было известно, пришельцы к настоящему моменту захватили весь штат. А если даже и нет, Гник почти наверняка w станет отвечать и непременно сделается еще подозрительнее.
      И все же Йенсу нужно было хоть как-то выразить свой протест, если он не хотел потерять уважение к себе.
      - Мне кажется, вам не следует отбирать у меня велосипед, ведь я ничего плохого вам не сделал.
      - Это вы говорить, я это не знать, - ответил Гник. - Сейчас вы одевать ваши теплый предметы. Мы вести вас туда, где содержатся остальной Большой Уроды.
      Одевание в духоте универмага и выход на улицу напомнили Йенсу о том, как он выскакивал из парилки в снег, когда мальчишкой ходил с дедом в баню. Не хватало лишь отца, хлеставшего его березовым веником. Ящерам выход на морозный воздух бодрости не прибавлял. Они сразу коченели.
      Пришельцы повели Йенса к церкви. Снаружи стояли часовые. Когда они отперли дверь, он почувствовал, что температура внутри более приемлема для людей. Йенс также понял, что Гник использовал церковь в качестве места предварительного заключения для тех, кого задержали в Фиате или близ него.
      Сидящие на скамьях люди повернулись, желая получше разглядеть Ларсена, и оживленно загалдели:
      - Смотрите, еще один бедолага! За что они его сцапали? Эй, новенький, за что тебя загребли?
      - Осставасса сдессь, - приказал один из охранников. У него был настолько чудовищный акцент, что Йенс с трудом понял эти слова.
      Затем охранник покинул церковь. Пока дверь закрывалась, Ларсен успел увидеть, как он вместе с напарником вприпрыжку бегут к универмагу, в пекло, считавшееся у них нормальной температурой.
      - Так за что же тебя все-таки загребли, а, новичок? - вновь спросила одна из женщин.
      Это была разбитная крашеная блондинка почти одного с Йенсом возраста. Наверное, ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не всклокоченные волосы (у самого основания они сохраняли свой естественный темный цвет) и порядком заношенная одежда.
      Остальные обитатели церкви имели столь же неряшливый вид. Лица, повернутые к Ларсену, были преимущественно чистыми, но тяжелый запах, почти как в хлеву, говорил о том, что никто из них давно не мылся. Йенс не сомневался, что и от него самого пахнет не лучше. Он тоже почти забыл, как выглядит мыло. Зимой мытье без горячей воды скорее грозило воспалением легких.
      - Привет, - поздоровался Йенс. - Ума не приложу, за что меня загребли. Думаю, они и сами не знают. Меня засек один из их патрулей, когда я ехал на велосипеде, и потащил сюда для расспросов. Теперь ящеры почему-то не хотят меня выпускать.
      - Поди пойми этих маленьких придурков, - ответила блондинка.
      Губы она не красила (может, просто помада кончилась), зато, как будто желая компенсировать одно другим, почти докрасна нарумянила щеки.
      Слова блондинки вызвали у "прихожан поневоле" поток брани.
      - Я давил бы им костлявые шеи до тех пор, пока их жуткие глаза не повылезают наружу, - сказал мужчина с кудлатой рыжей бородой.
      - Засадить бы их в клетку и кормить мухами, - предложила другая женщина, худая, смуглая и седовласая.
      - Я бы даже не возражал, если бы наши шарахнули сюда бомбой и оставили от нас мокрое место, но уж зато и от ящеров - тоже, - прибавил коренастый парень с багровым лицом. - Эти чешуйчатые сукины сыны даже не разрешают нам выйти, чтобы раздобыть сигарет.
      Ларсен сам мучился от вынужденного никотинового воздержания. Но этот "краснокожий" говорил так, словно готов был простить ящерам что угодно, вплоть до уничтожения Вашингтона, если бы ему дали закурить. Это заставило Йенса поморщиться.
      Он сообщил, что его зовут Пит Смит, и в ответ услышал целую кучу других имен. Йенс не слишком хорошо умел связывать в памяти лица с именами. Поэтому ему понадобилось какое-то время, чтобы запомнить, кого здесь как зовут. Седую женщину звали Мэри, крашеную блондинку - Сэл; рыжебородый мужчина был Гордоном, а парень с багровым лицом - Родни. Если уж называть всех, здесь были еще и Фрэд, Луэлла, Морт, Рон и Алоизий с Генриеттой.
      - Свободных скамеек пока хватает, - сказал Родни. - Чувствуй себя как дома.
      Оглядевшись, Ларсен увидел, что люди соорудили себе гнезда из той одежды, какая у них была. Спать на жесткой скамье, завернувшись в пальто, - это не очень-то напоминает домашний уют, но что ему остается делать?
      - Где здесь мужской туалет? - спросил Йенс. Все засмеялись.
      - Такой штуки здесь нет, - хихикнула Сэл, - как, впрочем, и комнатки, чтобы попудрить носик. И водопровода тоже, понимаешь? Вместо этого у нас... как ты их называешь?
      - Отхожие ведра, - подсказал Алоизий. На нем была одежда фермера. Судя по обыденному тону, он был хорошо знаком с подобным атрибутом сельской жизни,
      Ведра находились в закутке позади двери, остававшейся прочно запертой. Ларсен сделал все, что ему требовалось, и поспешил как можно быстрее выбраться оттуда.
      - Мой отец вырос с сортиром на два очка, - сказал он. - Никогда не думал, что мне придется снова с этим столкнуться.
      - Уж лучше бы это был сортир на два очка, - возразил Алоизий. - Там хоть сидишь на заднице, а не на корточках, как над этими ведрами.
      - А чем у вас...то есть у нас... занимаются, чтобы убить время? поинтересовался Йенс.
      - Как правило мы промываем кости ящерам, - проворно ответила Сэл, и ее слова потонули в громких и грубых возгласах одобрения. - А можно выдумывать небылицы, - добавила Сэл, стрельнув в него глазами. - Я вот могу так завраться насчет своего успеха в Голливуде, что сама почти верю.
      Йенсу показалось, что в ее словах больше тоски, чем кокетства. Сколько же ее здесь держат?
      - У меня есть карты, - сказал Гордон. - Но играть в покер без настоящих денег - чушь собачья. Я тут три или четыре раза выигрывал миллион долларов, а потом все опять спускал из-за пары паршивых семерок.
      - У нас найдутся четверо для бриджа? - Ларсен был страстный любитель сыграть в бридж. - Чтобы получать удовольствие от этой игры, деньги не нужны.
      - Я умею играть, - признался Гордон. - Хотя, по-моему, покер все же лучше.
      Двое других людей заявили, что тоже не прочь перекинуться в бридж; все сели за стол. Поначалу Йенс испытывал самозабвение, какое только может испытывать узник. Учеба и работа никогда не оставляли ему столько времени для карт, сколько хотелось бы. Сейчас же он мог играть в свое полное удовольствие и не испытывать угрызений совести. Однако другие заключенные, не разбирающиеся в тонкостях бриджа, выглядели такими угрюмыми, что энтузиазм Йенса быстро пропал. Да и по-честному ли это, когда несколько человек развлекаются, а остальные не могут принять в этом участие?
      Церковная дверь отворилась. На пороге появилась высокая худощавая женщина. Ее волосы были стянуты в тугой узел, а лицо неодобрительно сморщено. Женщина поставила коробку с консервами.
      - Вот ваш ужин, - сказала она, словно отстригала ножницами каждое слово.
      Не дожидаясь ответа, женщина вышла и с шумом захлопнула за собой дверь.
      - Что ее так грызет? - спросил. Йенс.
      - Это ты верно подметил, грызет, - презрительно мотнула головой Сэл. - Она говорит, что мы объедаем тех, кто живет в этом жалком городишке и не имеет ни крыши, ни очага. Как будто мы просили загонять нас сюда!
      - Обрати внимание, мы жрем консервы, - добавил Родни, и его лицо еще сильнее побагровело от гнева.
      - Вокруг города сплошные фермы, но всю хорошую и свежую пищу они приберегают для себя. Мы оттуда не получили ни крошки, уж можешь быть уверен.
      Ложек на всех не хватило. Местная женщина либо не заметила, либо не пожелала обращать внимание, что в церкви стало одним человеком больше. Йенс ел чужой ложкой, вымытой в холодной воде и вытертой о брючину. И хотя с гигиеническими церемониями он расстался, еще когда покинул Уайт-Салфер-Спрингс, это было что-то новое.
      Поглощая безвкусную говяжью тушенку, он с беспокойством думал о том, что нынче едят в Чикаго. Вполне естественно, с еще большим беспокойством он вспоминал о Барбаре. Население Фиата насчитывало сотни две человек, и окрестные фермы могли их прокормить. В Чикаго было три миллиона жителей, и город находился на осадном положении.
      "Зря я согласился отправиться в Вашингтон", - подумал Йенс. Ему-то казалось, что это он рискует сильнее, а не оставшаяся дома жена. Как и большинство американцев моложе девяноста лет, Йенс считал войну чем-то таким, что обрушивается на головы несчастных людей где-то в далеких странах. Он никогда всерьез не задумывался, что война может прийти и поселиться у него под боком.
      Пока Йенс опорожнял консервную банку, произошло нечто странное. В церковь поспешно вбежал один из ящеров и вперился глазами в коробку с едой, принесенную угрюмой женщиной. Пришелец с явным недовольством огляделся и прошипел несколько слов, которые с одинаковым успехом могли быть как английскими, так и словами его родного языка. Ларсен все равно ничего не разобрал. Но церковные узники его поняли.
      - Извините, - сказала Мэри. - В этой коробке диких яблок не было.
      Ящер разочарованно зашипел и исчез.
      - Дикие яблоки? - спросил Ларсен. - А уж они-то ящерам зачем?
      - Чтобы лопать, - ответила Сэл. - Ну, знаешь, те, что в банках, маринованные, которые здорово идут с рождественским окороком? Ящеры просто помешались на них. За дикие яблоки готовы снять с себя последнюю рубашку. Правда, они не носят рубашек, но ты понимаешь, о чем я говорю.
      - Думаю, что да, - сказал Ларсен. - Значит, дикие яблоки. Неужели для них это такое лакомство?
      - А еще имбирные крекеры, - добавил Гордон. - Недавно я своими глазами видел, как двое этих тварей подрались из-за пачки имбирных крекеров.
      - Да они и сами похожи на пряничных имбирных человечков, разве не так? заметила Мэри. - Кожа у них почти что цвета пряников, а раскраска вполне сошла бы за глазурь.
      Наверное, впервые под сводами баптистской церкви зазвучали слова озорной песенки: "Беги за мной, гонись за мной - все это будет зря! Я человечек непростой, я - Пряник-из-имбиря!"
      Подхлестнув свою поэтическую музу, Йенс запел:
      - Взорву я ваши города, дороги размолочу, и диких яблок съем тогда сколько захочу!
      Он понимал, что не создал шедевра, но хор в ответ грянул:
      - Беги заемной, гонись за мной - все это будет зря! Я человечек непростой, я - Пряник-из-имбиря! Когда все наконец замолчали, Сэл сказала:
      - Надеюсь, старая карга, что приносит нам еду, прилепилась ухом к двери и слушает. Она-то явно думает, что веселиться, особенно в церкви, грешно.
      - Если бы ее мнение что-нибудь значило для ящеров, они бы расстреляли нас за такие штучки, - кивнул Морт. Сэл ухмыльнулась;
      - Во-первых, ящеры обращают на ее мнение не больше внимания, чем мы. А во-вторых, она ничегошеньки не знает, что на самом деле здесь творится.
      - Развлекаемся сами, как умеем, - согласился Алоизий. - Нам ведь никто не станет устраивать увеселений. Пока я не лишился своего приемника, то даже не думал, насколько он мне дорог.
      - Точно, это уж факт, - одновременно сказали несколько человек, словно повторяли "аминь" вслед за священником.
      Короткий зимний день догорел. В окна проникала темнота и как будто огромной лужей разливалась по церкви. Родни подошел к принесенной суровой женщиной коробке.
      - Черт бы ее побрал! - громко выругался он. - Мы-то ждали, что она принесет нам свечей.
      - Обойдемся, - сказала Мэри. - Жаловаться без толку. Пока есть уголь для печки, жить можно.
      - А если его вдруг не станет, - отозвался Алоизий, - мы промерзнем как следует, чтобы не вонять, когда ящеры явятся сюда хоронить нас.
      Естественно, что после такой "ободряющей" мысли разговор прекратился. Завернувшись поплотнее в свое пальто, Ларсен сидел и думал, каким важным открытием был огонь, поскольку он не только согревал пещеры неандертальцев, но заодно и освещал их. Человек с факелом мог безбоязненно выйти ночью, зная, что пламя высветит любую притаившуюся опасность. А электричество вообще уничтожило ночь. Но, оказывается, древние страхи не умерли, а просто спали, готовые пробудиться, как только не станет драгоценного света.
      Йенс покачал головой. Лучшим способом, какой он мог придумать для сражения с ужасами ночи, было просто проспать их. Именно так и поступали все дневные животные - устраивались поудобнее и затихали, чтобы никакие беды их не нашли. Йенс растянулся на жесткой скамье. Это оказалось нелегко. Вдоволь навертевшись, надергавшись, наизгибавшись и чуть не грохнувшись на пол, он наконец сумел заснуть.
      Когда Йенс проснулся, то не сразу вспомнил, где находится, и едва не упал снова. Он взглянул на часы. Светящийся циферблат показывал половину второго.
      В церкви было совсем темно. Но не совсем тихо. Йенсу понадобилось несколько секунд, чтобы распознать звуки, долетающие с одной из задних скамеек. Поняв, что там происходит, Йенс удивился, почему его уши не вспыхнули ярче циферблата. Как люди могут творить подобное в церкви?
      Ему захотелось встать и увидеть, кто же это занимается любовью, но, приподнявшись на локте, он оставил эту мысль. Во-первых, было слишком темно, чтобы кого-либо разглядеть. А потом, его ли это дело? Первоначальный шок Йенса прорвался из глубин его лютеранского воспитания, когда ребенком он жил на Среднем Западе. Но когда он немного поразмыслил над происходящим, ход его мыслей изменился. Кто знает, сколько времени этих людей держат здесь взаперти? Так куда, спрашивается, им идти, если они захотели заняться любовью? Йенс снова лег.
      Но сон не возвращался. Приглушенные вздохи, стоны и нежные слова, а также легкое поскрипывание скамьи - эти звуки вряд ли помешали бы ему уснуть. Они и не мешали, вернее, не мешали сами по себе. Однако, слушая их, Йенс с болью осознавал, как же давно он не спал с Барбарой.
      Во время своего хаотичного странствия по восточной части Соединенных Штатов он даже не смотрел на других женщин. "Крутить велосипедные педали помногу часов в день - это отключает все физические потребности", - невесело констатировал Йенс. К тому же было холодно. Но шепни ему Сэл или одна из здешних женщин постарше некое приглашение, он бы без колебаний спустил брюки.
      Потом Йенс подумал: "А как решает эти вопросы Барбара?" Он ведь отсутствует давно, намного дольше, чем предполагал, когда садился в кабину своего бедного покойного "плимута". Она может решить, что он погиб. (Возможно, она сама могла погибнуть, но разум Йенса отказывался признавать такую возможность.)
      Йенс никогда не представлял себе, что ему придется беспокоиться насчет того, остается ли его жена верной ему. Но выходит, он никогда не представлял и того, что ему придется беспокоиться насчет собственной верности. Глубокая ночь и холодная, жесткая скамья вряд ли были подходящим временем и местом для подобных размышлений. Но не думать об этом Йенс не мог.
      И еще очень долго эти мысли не давали ему уснуть.
      - Значит, герр Русси, вы больше не желаете выступать для нас по радио? прошипел Золрааг.
      Мойше Русси знал что свойственный ящерам акцент был главной причиной, почему почти каждое слово превращалось в длинное шипение. Но от этого произнесенное губернатором ничуть не становилось менее угрожающим.
      - Такова есть мера вашей... как это будет по-немецки?.. благодарности, правильно?
      - Да, ваше превосходительство, благодарности, - со вздохом ответил Русси. Мойше знал, что этот день наступит. И вот он наступил. - Ваше превосходительство, любой еврей в Варшаве благодарен вам за то, что Раса спасла нас от немцев. Если бы вы тогда не пришли, возможно, здесь уже не было бы ни одного еврея. И за это я благодарил вас, когда выступал по радио. И могу повторить это снова.
      Ящеры показывали Мойше концлагерь в Треблинке. Они показали ему другой лагерь, более внушительный, в Освенциме (немцы называли это место Аушвиц), который начал действовать незадолго до их появления. Оба места были страшнее, чём любой из кошмарных снов Русси. Погромы, злоба, пренебрежение - то были привычные инструменты в антисемитском арсенале. Но фабрики умерщвления... всякий раз, когда Мойше думал об этом, внутри у него все сжималось.
      - Если вы благодарны, мы ждем, что вы покажете это полезными для нас способами, - сказал Золрааг.
      - Я думал, что являюсь вашим другом, а не вашим рабом, - ответил Русси. Если вы хотите, чтобы я лишь повторял ваши слова, лучше найдите себе попугая. Должно быть, в Варшаве еще остались один или два.
      Неповиновение Мойше выглядело бы гораздо внушительнее, если бы ему не пришлось делать отступление и объяснять Золраагу, что такое попугай. Губернатор не сразу понял, в чем тут суть.
      - Это одна из здешних птиц, которая точно передает фразу вашими словами? И такое возможно? - В словах Золраага ощущалось удивление; возможно, на его родине не водилось животных или птиц, которые могут научиться говорить. К тому же сказанное Мойше взбудоражило его. - И вы, тосевиты, слушаете подобных птиц?
      Русси подмывало ответить утвердительно: пусть ящеры выглядят посмешищем. Нехотя он решил; что все же нужно сказать правду. Как-никак он в долгу у этих существ, спасших его народ.
      - Ваше превосходительство, люди слушают попугаев, но лишь для забавы, и никогда не принимают их всерьез.
      - А-а, - мрачно протянул Золрааг.
      Манера поведения губернатора была столь же мрачной. В его кабинете было крайне жарко, однако Золрааг все равно сидел в теплой одежде.
      - Вы знаете, что нашу студию уже восстановили после разрушений, причиненных ей налетом немцев? - спросил он.
      -Да.
      Русси также знал, что нападавшие были евреями, а не нацистами. Он еще раз порадовался, что ящеры так и не пронюхали про это.
      - Вы знаете, что теперь ваше здоровье в порядке? - продолжал Золрааг.
      - Да, - повторил Мойше. Неожиданно губернатор напомнил ему раввина, доказывающего справедливость своего толкования какого-то отрывка из Талмуда: это было так, то было сяк, и следовательно... Русси не нравилось ожидавшее его "следовательно". Он сказал: - Я не стану выступать по радио и благодарить Расу за уничтожение Вашингтона.
      Бесповоротные слова, те самые, которых он так долго старался избегать, наконец-то были произнесены. Несмотря на душный кабинет, Мойше казалось, что внутри у него разрастается ледяная глыба. Сейчас он находился во власти ящеров, как до этого вместе с остальными варшавскими евреями находился во власти немцев. Один короткий жест губернатора - и Ривка станет вдовой.
      Золрааг не сделал никакого жеста. Во всяком случае пока не сделал.
      - Я не понимаю вашей причины, герр Русси. Вы же не возражали совершенно против аналогичной бомбардировки Берлина. Чем одно отличается от другого?
      Это было очевидно, но только не для ящеров. Если смотреть беспристрастно, трудно провести различие. Сколько было среди немцев, заживо сгоревших в Берлине, женщин, детей, стариков, наконец, тех, кто ненавидел все, на чем держался нацистский режим? Несомненно, многие тысячи. Их незаслуженные смерти были столь же ужасны, как страдания жителей Вашингтона.
      Однако сам нацистский режим был таким чудовищным, что никто, и прежде всего - сам Мойше Русси, не мог оставаться беспристрастным.
      - Вам известно, что делали немцы. Они хотели поработить или уничтожить всех своих соседей.
      "Почти как вы, - подумал Русси. - Сказать бы вслух... Нет, это уж будет слишком".
      - Но Соединенные Штаты всегда являлись страной, где люди могли быть более свободными, чем где-либо еще.
      - Что такое свобода? - спросил Золрааг. - Почему вы так ее цените?
      Ответить на вопрос было столь же сложно, как объяснить глухому, что такое музыка. Тем не менее нужно попытаться.
      - Когда мы свободны, то можем думать, как нам нравится, верить, как нам нравится, и делать, что нам нравится, пока наши действия не приносят вреда никому из наших соседей.
      - Всем этим вы бы пользовались под благотворным правлением Расы.
      Нет, музыки Золрааг не услышал.
      - Но нам не давали и не дают самим выбрать переход под правление Расы, благотворное оно или нет, - сказал Русси. - Другой стороной свободы является возможность выбирать собственных вождей, собственных правителей, вместо того чтобы принимать тех, кого нам навязывают.
      - Если вы получаете другую свободу, зачем волноваться из-за этой? искренне недоумевал Золрааг.
      Хотя они с Мойше оба пользовались странной смесью немецких и "ящерных" слов, говорили они на разных языках.
      - Если мы не можем выбирать себе правителей, все остальные свободы являются шаткими, и не потому, что они - не наши свободы, - ответил Русси. Мы - евреи, и нам хорошо известно, что такое свобода, отобранная по капризу правителя.
      - Вы до сих пор не ответили на самый первый мой вопрос, - не унимался губернатор. - Как вы можете оправдывать нашу бомбардировку Берлина и в то же время осуждать уничтожение Вашингтона?
      - Ваше превосходительство, из всех стран нашего мира Германия имела меньше всего какой бы то ни было свободы. В тот момент, когда вы появились, немцы всеми силами старались отобрать всякую свободу, какой обладали их соседи. Вот почему большинство стран - империй, как вы обычно говорите, хотя многие из них не являются империями, - объединились в попытке сокрушить Германию. Соединенные Штаты даруют своим гражданам больше свободы, чем любая другая страна. Разрушая Берлин, вы помогали свободе; разрушив Вашингтон, вы отобрали свободу. - Русси развел руками. - Ваше превосходительство, вы понимаете, о чем я пытаюсь сказать?
      Золрааг булькнул, как закипающий переполненный самовар.
      - Раз уж вы, тосевиты, не можете договориться между собой в политических вопросах, едва ли стоит ждать от меня, что я разберусь в ваших непонятных междуусобицах. Но, думаете, я не слышал, что дойч-тосевиты выбрали себе этого... как его имя?... этого Гитлера тем самым бессмысленным образом, который вы так превозносите? Как вы соотносите это с вашими словами о свободе?
      - Ваше превосходительство, мне нечего ответить. - Русси опустил глаза. Лучше бы ящерам не знать, как нацисты пришли к власти. - Я не утверждаю, что всякая правительственная система всегда хорошо работает. Просто в условиях свободы большее число людей испытывает удовлетворение и меньшему числу наносится вред.
      - Неверно, - возразил Золрааг. - Под властью Империи Раса и подчиненные ей виды процветают многие тысячи лет и никогда не забивают свои головы мыслями об избрании собственных правителей и прочей чепухой, о которой вы болтаете.
      - На это есть два возражения, - ответил Мойше. - Во-первых, вы никогда еще не пытались управлять людьми...
      - Чему, приобретя недолгий опыт, я искренне рад, - перебил его Золрааг.
      - Человечество было бы радо, если бы вы до сих пор его не имели, - сказал Русси. Он не стал делать на этом особый упор, ибо ранее уже признал, что, не появись ящеры, он и его народ были бы истреблены. Мойше попробовал иную тактику: - А как бы отнеслись ваши подчиненные расы к тому, что вы говорите?
      - Уверен, они согласились бы со мной, - ответил Золрааг. - Едва ли они станут отрицать то, что после нашего правления им живется лучше, чем в те варварские времена, которые, как я полагаю, вы назвали бы свободой.
      - Если они вас так любят, почему же вы не взяли никого из них на Землю?
      Русси пытался поймать губернатора на лжи. Немцы без особого труда формировали силы безопасности из представителей завоеванных ими народов. Если ящеры поступают так же, почему же они не использовали своих подчиненных для помощи в войне или по крайней мере для полицейских функций?
      - Солдаты и администрация Империи состоят только из членов Расы. Отчасти это традиция, истоки которой кроются в той эпохе, когда Раса была единственным народом в Империи... впрочем, вы, тосевиты, равнодушны к традициям.
      На это Русси хотел сердито возразить, что возраст его расы уже более трех тысяч лет и его народ свято следует своим традициям. Но до него дошло, что для Золраага три тысячи лет были равнозначны позапрошлому лету.
      - Не стану отрицать, что другой причиной является безопасность Расы. Вы должны были бы гордиться, что вам позволено помогать нам в наших усилиях по умиротворению Тосев-3. Уверяю вас, такая привилегия не была бы дарована ни халессианцу, ни работевлянину, хотя члены подчиненных рас могут свободно развиваться в тех областях, которые не затрагивают сфер управления и безопасности Расы.
      - Мы по-своему понимаем слово "свобода", - сказал Русси. - Уверен, не будь я вам полезен, вы не даровали бы мне эту привилегию.
      В последнее слово он вложил всю иронию, какую только мог. С таким же успехом Золрааг мог сказать, что, когда ящеры включат Землю в свою Империю, людям оставят участь лесорубов и водоносов и навсегда запретят заикаться о собственной судьбе.
      - Вы, несомненно, правы, гepp Русси. Я предлагаю вам как следует это запомнить, полностью воспользоваться предоставленной вам возможностью и прекратить глупые жалобы по поводу нашего правления.
      Использовать против него иронию было так же безрезультатно, как палить из немецкого противотанкового ружья по танкам ящеров. Русси сказал:
      - Я не могу сделать то, о чем вы меня просите, и не только потому, что не хочу терять уважения к себе, но еще и потому, что ни один человек, услышавший, как я восхваляю вас за уничтожение Вашингтона, больше никогда не станет серьезно относиться к моим словам.
      - Вплоть до этого момента вы были для нас полезны, поэтому я давал вам много шансов передумать, даже, наверное, больше, чем следовало бы. Но теперь шансов у вас больше не будет. Вы понимаете, что я говорю?
      - Да. Делайте со мной что хотите. Я не могу исполнить ваши требования.
      Русси облизнул сухие губы. Как и в дни нацистского владычества в гетто, он надеялся/что сможет выдержать пытки ящеров.
      - Мы ничего не будем делать с вами, герр Русси, - сказал Золрааг. Непосредственное устрашение в вашем мире оказалось менее действенным, чем мы того желали.
      Русси во все глаза глядел на него, едва веря своим ушам. Но губернатор еще не закончил:
      - Проведенные исследования предлагают другой способ, который может оказаться более эффективным. Как я говорил, за свой отказ лично вы не пострадаете. Но мы подвергнем строгому наказанию самку, с которой вы спариваетесь, и вашего детеныша. Надеюсь, это сможет произвести определенные изменения в ваших взглядах.
      Мойше глядел на него не столько с недоверием, сколько с ужасным разочарованием.
      - А я-то думал, что помог изгнать нацистов из Варшавы, - наконец произнес он.
      - Верно, дойч-тосевиты были целиком и полностью изгнаны из этого города, в том числе и с вашей помощью, - сказал Золрааг, совершенно не уловив смысла. Мы ждем от вас дальнейшей помощи по убеждению ваших соплеменников в справедливости нашего дела.
      Губернатор говорил без видимой иронии. Но даже нацист не решился бы угрожать женщине и ребенку и тут же заявлять о справедливости своего дела... "Чужак". - подумал Русси. Только сейчас до него полностью дошел смысл этого слова.
      Мойше хотел указать Золраагу на ошибки в его рассуждениях. В первые дни после прихода ящеров он еще мог позволить себе столь опрометчивый поступок. С тех пор ему мало-помалу пришлось научиться различать, что к чему. Теперь же его неосмотрительность угрожала не только ему самому, но и Ривке с Рейвеном. Так что надо полегче.
      - Вы ведь понимаете, что предлагаете мне нелегкий выбор, - сказал Мойше.
      - Отказ от сотрудничества с вашей стороны вынудил меня на такой шаг, ответил Золрааг. - Вы просите меня предать свою веру, - сказал Русси. Это была чистая правда. Он попробовал придать голосу жалостливо-просящую интонацию: Пожалуйста, дайте мне несколько дней на обдумывание того, что я должен сделать.
      На этот раз трюк с болезнью не сработает. Мойше знал об этом заранее.
      - Я только прошу вас продолжать работать с нами и для нашего дела, как вы работали прежде. - Насколько Русси становился все осторожнее в своих высказываниях, настолько и Золрааг делался все подозрительнее относительно того, что слышал от Русси. - Почему вам нужно время на обдумывание? Губернатор что-то сказал в аппарат, стоявший возле него на столе. Это был не телефон, но оттуда все равно раздался ответ. Иногда Мойше казалось, что машина думает за Золраага. Губернатор объявил: - Наши исследования показывают, что угроза против семьи тосевита чаще всего оказывается наиболее эффективным способом добиться его послушания.
      От Русси не ускользнуло то, как Золрааг произнес эту фразу.
      - А для Расы это тоже справедливо? - спросил он, надеясь отвлечь Золраага от умозаключений насчет того, зачем ему понадобилось дополнительное время на обдумывание.
      Уловка сработала - по крайней мере дала несколько лишних минут. Губернатор совсем по-человечески хмыкнул, рот его широко раскрылся. Видно, вопрос Мойше его позабавил.
      - Вряд ли, гepp Русси. Спаривания среди нашего вида происходят только в определенный сезон. Тогда самки выделяют особый запах, способствующий этому. Самки высиживают и воспитывают наш молодняк - это их роль в жизни. Но у нас нет постоянных семей, как у тосевитов. Да и как могли бы мы их иметь, если у нас нет определенности относительно родителей?
      "Тогда все ящеры - ублюдки в самом буквальном смысле этого слова". Мойше про себя улыбнулся.
      - Так это в равной степени относится и к вашему Императору?
      При упоминании титула своего правителя Золрааг опустил глаза.
      - Конечно же нет, глупый тосевит, - сказал он. - У Императора есть самки, предназначенные специально для него, чтобы его линия могла надежно продолжаться. Так было в течение тысячи поколений, а может, и больше, поэтому так будет всегда.
      "Гарем", - понял Русси. Казалось" после этого он должен был бы с еще большим презрением думать о ящерах, но такого не случилось. Золрааг говорил о своем Императоре с почтением, с каким еврей говорил бы о своем Боге. Тысяча поколений - неудивительно, что Золрааг видел будущее как простое продолжение того, что уже было.
      Губернатор вернулся к вопросу, который задавал прежде:
      - Зная, что ваша семья является гарантией вашего послушания, почему вы до сих пор колеблетесь? Это явно противоречит результатам наших исследований вашего вида.
      "Каких еще исследований?" - подумал Русси. Говоря по правде, он не хотел этого знать. Скорее всего, под этим бесцветным словом скрывается больше страданий, чем способен выдержать его рассудок. Ящеры в конечном счете недалеко ушли от нацистов - они тоже творили с людьми все, что пожелают, и не задумывались о последствиях. Только масштаб покрупнее: для них все человечество значит столько же, сколько для нацистов - евреи. "Я должен был понять это раньше", - думал Русси. Тем не менее он не мог винить себя за прошлые действия. Его соплеменники тогда вымирали, и он помог их спасти. И как нередко случается, краткосрочное решение оказалось частью долгосрочной проблемы.
      - Прошу вас отвечать, герр Русси, - резко сказал Золрааг.
      - Ну как я могу ответить сейчас? - взмолился Русси. - Вы ставите меня перед невозможным выбором. Мне нужно время на обдумывание.
      - Я дам вам один день, - сказал губернатор так, словно сделал великую уступку. - После этого срока я более не потерплю вашу тактику проволочек.
      - Да, ваше превосходительство. Благодарю вас, ваше превосходительство.
      Русси выскользнул из кабинета Золраага, прежде чем тому придет здравая мысль приставить к нему двоих охранников. Несмотря ни на что, Мойше был вынужден признать, что пришельцы смыслят в тонкостях оккупации намного меньше, чем нацисты.
      "Что же теперь делать? - раздумывал он, выходя на уличный холод. - Если я воздам ящерам хвалу за уничтожение Вашингтона, то заслужу себе пулю в спину. Если откажусь..." Он подумал о самоубийстве, которое положило бы конец требованиям Золраага. Это спасло бы его жену и сына. Но он не хотел умирать, он вынес слишком много, чтобы расстаться жизнью. Если существует хоть какой-то иной выход, нужно воспользоваться им."
      Русси не удивило, что ноги его сами собой направились к штаб-квартире Мордехая Анелевича. Если кто-то и мог ему помочь, то таким человеком был этот еврейский боевой командир. Беда лишь в том, что Мойше не знал, можно ли вообще ему чем-то помочь.
      Когда он подошел, вооруженные часовые у входа в штаб-квартиру если не встали по стойке "смирно", то во всяком случае уважительно вытянулись. Русси сумел без труда пройти к Анелевичу. Тот лишь взглянул ему в глаза и сразу спросил:
      - Чем ящер пригрозил вам?
      - Не мне, моей семье...
      Русси в нескольких словах пересказал ему разговор с Золраагом. Анелевич выругался.
      - Пойдемте-ка прогуляемся, реббе Мойше. У меня такое чувство, что ящеры способны слышать все, что мы здесь говорим.
      - Пошли.
      Русси снова оказался на улице. В эту зиму даже за пределами бывшего гетто Варшава имела давяще унылый вид. Дым от печей, топившихся дровами и низкосортным углем, висел над городом, окрашивая облака и выпавший снег в грязно-бурый цвет. Деревья, зеленые и пышные летом, сейчас устремляли к небу голые ветви, напоминая Русси руки и пальцы скелетов. Повсюду валялись груды хлама, облепленные поляками и евреями, тащившими оттуда что только можно.
      - Ну, - резко проговорил Анелевич. - Что вы решили?
      - Не знаю, просто не знаю. Мы ждали, что это случится... Вот и случилось. Но я думал, они будут целить только в меня, а не в Ривку и Рейвена.
      Русси раскачивался взад-вперед, словно оплакивая упущенные возможности.
      Глаза Анелевича прищурились.
      - Они учатся. По всем меркам, ящеры - не дураки, просто наивны. Ладно, теперь надо выбрать одно из трех. Что вы хотите: исчезнуть самому, чтобы исчезла ваша семья или же чтобы вы все одновременно исчезли? У меня разработаны планы на все три случая, но я должен знать, какой вы изберете.
      - Я бы избрал тот, где исчезают ящеры.
      - Ха, - коротко рассмеялся Анелевич. - Волк нас кушал, потому мы позвали тигра. Тигр пока нас не ест, но мы по-прежнему состоим из мяса, так что и он нежелательный сосед.
      - Сосед? Лучше скажите, владелец, - возразил Русси. - И он съест мою семью, если я не брошусь к нему в пасть.
      - Я только что спросил вас о том, каким образом вы намерены избежать подобного исхода.
      - Я не могу просто взять и исчезнуть, - через силу проговорил Русси, хотя ничего лучшего он бы и не желал. - Золрааг просто найдет среди нас еще кого-то и заставит повторять свои слова. Такое может прийти ему в голову Но если я останусь, то послужу в качестве упрека всякому, кто вдруг захочет на это польстится, а также - самому Золраагу. Дело не в том, что его особенно волнуют какие-то там упреки. Но если вы сумеете вывести из-под удара Ривку и Рейвена...
      - Думаю, что смогу. Во всяком случае, я кое-что придумал. - Анелевич нахмурился, мысленно просматривая свой план. Потом ни с того ни с сего поинтересовался: - Кажется, ваша жена умеет читать?
      - Конечно умеет.
      - Хорошо. Напишите ей записку и сообщите все, что нужно, об исчезновении. Могу поклясться, ящеры прослушивают и вашу квартиру тоже. С их техникой я бы сумел это устроить.
      Русси посмотрел на боевого еврейского командира в немом удивлении. Иногда Анелевич с поразительной обыденностью говорил о хитросплетениях своих планов. Возможно, только обстоятельства рождения не позволили ему стать гестаповцем. Мькль эта была тягостной. Но еще более тягостным было то, что во времена, подобные нынешним, евреи отчаянно нуждаются в таких людях.
      Анелевич не дал Мойше долго раздумывать. Он продолжал:
      - Ну а вслух вы скажете жене, что все втроем отправитесь за покупками на рынок на Гесьей улице. Затем идите туда, но не сразу, выждите часа два. И пусть ваша жена наденет какую-нибудь заметную шапку.
      - А что произойдет потом?
      - Реббе Мойше, - устало усмехнулся боевой командир, - чем больше вы знаете, тем больше смогут из вас выжать. Ваша жена и ваш сын исчезнут прямо у вас ва глазах - но и тогда всего вы знать не будете. И это к лучшему, уж поверьте мне.
      - Ладно, Мордехай. - Русси бросил быстрый взгляд на своего спутника. Надеюсь, из-за меня вы не подвергаете себя слишком большой опасности?
      - Жизнь - это игра, - пожал плечами Анелевич. - За минувшие два года мы в этом убедились, не так ли? Рано или поздно вы проигрываете, но бывают моменты, когда все равно нужно делать ставку. Идите и действуйте так, как я вам сказал. Рад, что вы сами не хотите прятаться. Мы нуждаемся в вас, вы - наша совесть.
      Всю дорогу до своего дома Мойше ощущал себя виноватым. По пути он остановился, чтобы настрочить жене записку о предложениях Анелевича. Однако, засовывая записку в карман, он все же сомневался, нужна ли она на самом деле. Когда Русси завернул за последний угол, то увидел часовых - ящеров, стоявших у подъезда дома. Вчера их тут не было. Чувство вины испарилось. Чтобы спасти семью, он сделает все, что нужно.
      Ящеры внимательно оглядели его.
      - Вы - Русси? - спросил один из них на ломаном немецком языке.
      - Да, - отрывисто бросил он и быстро пошел дальше.
      Отойдя на несколько шагов, он подумал: "Может, следовало им соврать?" Похоже, ящеры с таким же трудом различают людей, как те - ящеров. Мойше сердито топал по ступенькам, поднимаясь к себе в квартиру. Возможно, он упустил прекрасный шанс...
      - Что случилось? - недоуменно моргая, спросила Ривка, когда он с шумом захлопнул за собой дверь.
      - Ничего. - Русси ответил как можно беззаботнее: сообразительные приспешники Золраага могли подслушивать. - Слушай, почему бы нам всем не сходить днем за покупками? Поглядим, чем сегодня торгуют на Гесьей улице.
      Жена посмотрела на него так, словно он внезапно тронулся умом. Он не только никогда не любил болтаться по магазинам, но и его оживленный тон не вязался с тем, как Мойше ворвался в квартиру. Прежде чем Ривка сумела раскрыть рот, он достал записку к подал ей.
      - Что это... - начала было она, но поспешно умолкла, увидев, как муж энергично трясет пальцем около рта. Глаза Ривки расширились, когда она прочла записку. Женщина отреагировала по-военному. - Конечно, обязательно пойдем, весело сказала она.
      Но взгляд ее при этом стремительно зашарил по сторонам, в поисках микрофонов, о которых предупреждали строчки записки.
      <Если бы мы могли их легко отыскать, они не представляли бы собой такой угрозы", - подумал о микрофонах Русси. Жене он сказал:
      - И почему бы тебе не надеть новую серую меховую шапку, которую ты недавно купила? Она так идет твоим глазам.
      Одновременно Мойше лихорадочно кивал, показывая, чтобы она непременно так и поступила.
      - Обязательно надену. Я достану ее прямо сейчас, чтобы не забыть, сказала Ривка и, обернувшись, добавила: - Тебе нужно бы почаще говорить мне такие слова.
      В голосе ее было больше озорства, чем упрека, но Мойше все равно ощутил привкус вины.
      Эта шапка, теплая, с опускающимися ушами, когда-то принадлежала красноармейцу. Конечно, то была далеко не женская меховая шапочка, зато она была теплой - ценное качество в городе, где всего не хватает и где запасы топлива вот-вот подойдут к концу. И шапка действительно здорово подчеркивала глаза Ривки.
      Чтобы убить время, поговорили о повседневных делах. Анелевич просил не торопиться. Потом Ривка застегнула пальто, потеплее одела Рейвена, завизжавшего от восторга при упоминании о прогулке, и все трое покинули квартиру. Едва они вышли за порог, Ривка спросила:
      - Так из-за чего весь этот балаган?
      Пока они шли к лестнице и спускались вниз, Мойше объяснил жене то, о чем не смог написать в записке. И добавил:
      - Поэтому вас с Рейвеном где-нибудь спрячут, чтобы помешать ящерам управлять мною.
      - Но где спрячут? - не унималась Ривка. - Куда мы отправимся?
      - Не знаю, - ответил Русси. - Мордехай не захотел мне говорить. Возможно, он и сам не знает и оставляет свободу выбора для тех, кто меньше всего рискует угодить к ящерам на допрос. Любой раввин пришел бы в ярость от моих слов, но иногда невежество является лучшей защитой.
      - Я не хочу тебя оставлять, - сказала Ривка. - Отсиживаться где-то, когда ты в опасности... Это нечестно. Я...
      Раньше чем она успела произнести "не хочу", Мойше ее перебил:
      - Это самое лучшее, что ты можешь сделать для моей безопасности.
      Он хотел сказать еще кое-что, но к тому времени они подошли к двери парадной, а никто из них не знал наверняка, насколько хорошо дежурившие ящеры знают польский язык.
      Мойше почему-то не удивило, когда эти охранники, вместо того чтобы остаться на посту, двинулись вслед за ними. Ящеры не шли впритык, словно тюремщики, но и не позволяли троим людям удаляться более чем на десять-двенадцать метров. Если бы он или Ривка попытались оторваться а бросились бежать, ящеры без труда догнали бы их или застрелили. Кроме того, такой побег повредил бы разработанному Анелевичем плану.
      И потому они шли, стараясь выглядеть как можно спокойнее, словно ничего не происходило. Когда семейство Русси подошло к рынку, за ними тащились уже четверо ящеров и еще двое двигались впереди, вращая глазами. Чтобы следить за обстановкой, пришельцам не требовалось постоянно крутить головой и оглядываться.
      Гесья улица, как обычно, кипела жизнью. Лотошники громко предлагали чай, кофе и кипяток, подслащенный сахарином, наливая все это из самоваров. С тележек торговали турнепсом. Какой-то мужчина с револьвером сторожил ящик с углем. Другой сидел за столом, на котором были разложены велосипедные запчасти. Женщина вынесла пойманных в Внсле лещей. В таком холоде рыба могла сохраняться до весны. На нескольких прилавках торговали трофейным русским и немецким обмундированием. Немецких вещей было больше, но красноармейские стоили дороже - русские умели воевать с холодом. Мойше увидел, что даже ящеры столпились там. Это заставило его прибавить шагу.
      - Куда мы идем? - спросила Ривка, когда он резко изменил направление.
      - Точно не знаю, - ответил Мойше. - Давай просто потолкаемся вокруг :и поглазеем, где чем торгуют.
      "Потолкаемся вокруг и дадим людям Анелевича нас заметить", - подумал он.
      Словно в далеком сне, Мойше вспомнил довоенные времена, когда он мог зайти в любой варшавский магазин: бакалейный, мясной или торгующий одеждой, - маг выбрать, что хочется, и не сомневаться, что у него хватит злотых за это заплатить. По сравнению с теми днями рынок на Гесьей улице был олицетворением нищеты. Но если сравнить его с рынком внутри гетто, когда в Варшаве хозяйничали нацисты, он казался воплощением изобилия, доступного лишь пыхтящим сигарами капиталистам с Уолл-стрит.
      Люди толкались между лотками и прилавками, покупали и меняли одно на другое: хлеб на книги, - продовольственные карточки на мясо, водку на овощи. Ящерам, следящим за Русси я его семьей, пришлось подойти ближе, дабы не потерять свои жертвы и нe позволить всем троим незаметно раствориться в толпе. Но и здесь им приходилось нелегко: за спинами - более рослых, чем они, людей ничего не было видно. Вдобавок их постоянно оттирали от семейства Русси.
      Неожиданно Мойше обнаружил, что окружен плотным кольцом крепких мужчин. Собрав всю свою волю. он заставил себя оставаться спокойным. Большинство окруживших его были бойцами Мордехая Анелевича. Что бы ни произошло, это произойдет сейчас. Один из людей Анелевича наклонился и что-то прошептал Ривке на ухо. Она кивнула, крепко-стиснула руку Мойше, затем отпустила. Он слышал, как она сказала: "Идем, Рейвен". Двое дюжих бойцов отгородили Мойше от жены и сына.
      Он отвел взгляд, кусая губы и сдерживая подступившие слезы.
      Вскоре Мойше опять ощутил в своей ладони чью-то руку. Он быстро обернулся, отчасти страшась, что ошибся, отчасти радуясь, что все-таки не придется расставаться с Ривкой и Рейвеном. Но рядом стояла незнакомая молодая женщина, чьи пальцы переплелись с его, - светлокожая, сероглазая брюнетка. Возле нее стоял мальчик.
      - Мы еще немного походим по рынку, затем вернемся к вам домой.
      Русси кивнул. Пальто на женщине было похоже на пальто его жены, а шапка принадлежала Ривке. ."Такой трюк, - подумал Мойше, - вряд ли одурачил бы эсэсовцев, но для ящеров люди выглядят почти одинаково..." Скорее всего они узнавали Ривку по ее шапке, а не по чертам лица. Во всяком случае именно на этом и строился план Анелевича.
      Первым порывом Мойше было вытянуть шею и посмотреть, куда бойцы уводят его семью. Он подавил этот порыв. Потом до него наконец дошло, что он держит за руку не свою жену, а чужую женщину. Мойше отпрянул, словно рука женщины вдруг раскалилась докрасна. Ему пришлось бы куда хуже, если бы незнакомка вздумала смеяться. К счастью для Русси, она просто понимающе кивнула.
      Но его спокойствие было недолгим.
      - Нельзя ли нам уйти прямо сейчас? - спросил он. - Дело не в ящерах и не в моей неблагодарности. Люди могут увидеть нас вместе и начать строить домыслы. Или подумают, что все и так понятно.
      - Да, такая помеха вполне может возникнуть, - хладнокровно согласилась женщина, словно сама была одним из бойцов Анелевича с винтовкой за спиной. Но это был лучший способ, какой мы смогли придумать для мгновенной подмены.
      "Мы? - подумал Русси. - Значит, она действительно боец, хотя и без винтовки. И мальчик тоже".
      - Как вас зовут? - спросил он. - Как я смогу должным образом поблагодарить вас, если не знаю даже ваших имен?
      - Меня зовут Леа, - улыбнулась женщина. - А это - Давид.
      - Здравствуй, Давид, - сказал мальчику Мойше. Тот спокойно, по-взрослому, кивнул. Мойше почувствовал жгучую вину за то, что ребенку приходится участвовать в его защите.
      Сквозь окружение бойцов к Мойше протолкнулась какая-то невысокая женщина с седыми кудряшками.
      - Реббе Мойше, мне нужно у вас спросить... - начала она. Дальнейшие слова застряли у нее в горле, когда она увидела, что рядом с ним стоит вовсе не Ривка. Женщина попятилась назад, поедая Мойше широко раскрытыми глазами, словно у того вдруг выросла вторая голова.
      - Такое внимание нам ни к чему, - прошептала Леа. - Вы правы, реббе Мойше, будет лучше уйти. Извините за ущерб, который я наношу вашей репутации.
      - Если придется выбирать между репутацией и семьей, я выберу второе, твердо сказал Русси. - К тому же, - добавил он, - по тому, как мы здесь разговариваем, вскоре все поймут, почему я играю в эту игру.
      Он говорил это для Леа, но также и для облегчения собственной совести, ибо понимал, что скорее всего прав.
      Казалось, вот-вот разразится скандал. Не дожидаясь, пока народ начнет собираться вокруг них и тыкать пальцами, Мойше, Леа и Давид покинули барахолку и пошли не слишком быстро, но и не слишком медленно к дому Русси. Ящеры, двигающиеся впереди и позади них, были в каком-то смысле благом, ибо не давали людям подойти слишком быстро и разоблачить маскарад.
      Когда дверь квартиры наконец закрылась за их спинами, Русси вновь испытал угрызения совести. Привести женщину - молодую, привлекательную женщину сюда... "стыдно" было еще самым мягким словом, какое он мог придумать. Но Леа вела себя совершенно прозаично. Она сняла ушанку и с улыбкой вернула Мойше; должно быть, ее предупредили, что ящеры могут подслушивать. Она показала на шапку, потом на себя и пожала плечами, словно спрашивая: ну как ящеры смогут сообразить, что она - Ривка, если у нее на голове нет этой шапки? Затем вышла за дверь и скрылась.
      От простоты ее исчезновения у Мойше перехватило дыхание. Ящеры не поставили часовых возле квартиры, только у входа в дом. Возможно, они не хотели, чтобы внешне все выглядело так, словно они его устрашают, хотя так оно и было. А может, как говорил Анелевич, они просто наивные не догадываются, сколь изобретательными могут быть люди. Как бы там ни было, Леа, которая больше не походила на Ривку, намеревалась спокойно проскользнуть мимо часовых и выйти на свободу.
      Давид еще какое-то время посидел" на полу и поиграл с игрушками Рейвена. Затем поднялся и встал у порога. Мойше открыл мальчику дверь. Давид снова кивнул все с той же удивительной серьезностью, потом вышел в коридор. Мойше запер дверь.
      Теперь, когда он остался один, квартира показалась ужасающе громадной и пустой. Мойше заглянул в спальню, покачал головой и поспешно вышел оттуда. Потом направился на кухню и снова покачал головой, но уже по другой причине. Готовить он не умел, а сейчас ему предстояло в течение какого-то времени самому себя кормить. На кухонном столе Мойте обнаружил черный хлеб и кусок сыра. Достал из молочной кружки нож и соорудил себе бутерброд. Если ему захочется более изысканной пищи, придется искать кого-то, кто об этом позаботится.
      Разумеется, ящеры могут сделать так, что ему вообще больше не придется беспокоиться о пище... Об этой Мойше старался не думать. Он вернулся в общую комнату, вытащил какую-то старую книжку о заболеваниях толстой кишки. Глаза его бегали по строчкам, он перелистывал страницы, но не понимал ничего из прочитанного.
      В эту ночь он спал плохо. Пустая кровать Ривки и кроватка Рейвена болезненно напоминали ему об отсутствии тех, кого он любил. Мойше привык слышать в спальне нежное дыхание и случавшееся временами похрапывание. Тишина, установившаяся здесь после исчезновения жены и сына, била по нервам сильнее, чем оглушительный грохот. Мойше словно завернули в толстый слой ваты.
      Утром он опять перекусил хлебом с сыром. Потом продолжил слоняться из угла в угол, пытаясь сообразить, что делать дальше. В это время послышалось царапанье с внешней стороны входной двери. Когти ящеров быстро шкрябали по дереву; это заменяло у пришельцев стук.
      У Русси пересохло во рту. Он надеялся, что ему дадут целый день, в течение которого он якобы будет принимать решение. Но нет. Он открыл дверь. К удивлению Мойше, в коридоре стоял Золрааг в окружении изрядного количества солдат.
      - Ваше превосходительство, - заикаясь произнес Русси. - Я польщен. Не ж-желаете ли войти?
      - Нет необходимости, - ответил Золрааг. - У меня к вам один вопрос, герр Русси: вы будете выступать по радио кис, как нам надо и как мы от вас требуем?
      - Нет, ваше превосходительство, не буду. Мойше ждал, что сейчас упадет небо.
      - Тогда нам придется вас убедить. - Бугорчатые глаза повернулись к одному из подчиненных. - Ваши самцы должны схватить тосевитскую самку и детеныша.
      Разумеется, он говорил на своем языке, но Русси достаточно хорошо вонял его слова.
      - Будет исполнено.
      Подчиненный, наверное, офицер прошипел распоряжения остальным ящерам. Один из них направил свое оружие на Русси.
      - Вы не будете вмешиваться, герр Русси? - сказал Золрааг.
      - Я не буду вмешиваться, - пообещал Мойше. Кто-то из солдат двинулся на кухню, другие в спальню. Вскоре все они вернулись.
      - Досточтимый губернатор, других Больших Уродов здесь нет, - доложил один из них.
      Будь это человек, Русси сказал бы, что голос его звучит встревоженно.
      - Что? - одновременно вырвалось у командира отряда и у Золраага.
      Губернатор впился глазами в Русси:
      - Где они?
      - Ваше превосходительство, я не знаю. - Русси хотелось бы быть столь же смелым, как бойцы Анелевича, которые, казалось, шли в битву без тени тревоги. Если прежде Золрааг лишь сердился на Мойше, теперь он придет в ярость, но по крайней мере ему не излить эту ярость на ни в чем не повинных людей. - Как сказал ваш солдат, их здесь нет.
      - Куда они ушли? - требовательно спросил Золрааг.
      - Этого я тоже не знаю.
      - Вам не удастся легко обмануть меня, на что вы могли надеяться, - речь Золраага стала более ломаной, чем обычно. - Вчера видели, как самка и детеныш вернулись вместе с вами. На выходе они замечены не были. Значит, должны находиться где-то в этом здании. - Губернатор обратился к командиру отряда: Вызовите дополнительные силы. Мы распотрошим это грязное стойло, как мякоть плодов дерева клегг.
      - Будет исполнено, досточтимый губернатор. Командир стал что-то говорить в удивительно маленький и легкий радиотелефон, какие ящеры носили с собой.
      Наблюдая за ним, Русси старался не выказывать своего ликования. Что бы с ним ни случилось, Ривка с Рейве-ном находятся вне досягаемости когтистых чешуйчатых лап Золраага. Пусть себе ящеры обыскивают дом до самого пришествия Мессии. Им не найти тех, кого здесь нет.
      Однако ящеры основательно принялись за дело. Мойше не услышал шума подъехавших грузовиков, что слышал много раз, когда нацисты врывались в гетто с облавой. Но остальные звуки, долетающие сквозь открытую дверь квартиры из коридора, наводненного ящерами, были слишком хорошо знакомыми. Удары прикладов в дверь, испуганные евреи, которых с воплями выгоняли в коридор, грохот опрокидываемой мебели...
      - Ваше превосходительство, среди всех народов нашей планеты мы одни приветствовали вас как спасителей, когда вы пришли в Варшаву и сражались на нашей стороне против других людей, - сказал Русси. - А теперь вы всеми силами стараетесь превратить нас во врагов.
      - Вы сами превращаете себя во врагов, отказываясь подчиняться, - ответил Золрааг.
      - Мы были бы счастливы быть вашими союзниками. Но я уже говорил вам, что быть вашими рабами, подчиняться потому, что нас принуждают, а не потому, что вы правы, - это уже совсем другое.
      Золрааг недовольно, "пo-самоварному", булькнул:
      - Ваша наглость непереносима.
      Время для Русси словно остановилось. Поминутно кто-то из ящеров входил и докладывал губернатору Неудивительно, что поиски не давали результатов. Золрааг продолжал пыхтеть, как чайник, у которого что-то разладилось внутри. "Интересно, - думал Русси, - а мог бы я спрятать жену и сына прямо на глазах пришельцев?" Наверное, смог бы. Ящеры уже продемонстрировали, что совершенно не умеют отличать одного человека от другого. Сейчас, вероятнее всего, они занимались тем, что искали именно спрятавшихся.
      И действительно, к Золраагу вскоре привели какого-то низенького седобородого старика, однако губернатор достаточно разбирался в людях, чтобы не принять его за возможную супругу Мойше.
      - Думаете, что победили? Так, Большой Урод? - Прежде он никогда не называл Русси обидным для людей прозвищем. Сейчас оно отражало меру губернаторского гнева. - Позвольте сказать, что радоваться вам не придется..
      - Делайте со мной что хотите, ваше превосходительство, - ответил Русси. С вашей точки зрения, вы, как мне думается, имеете такое право. Но я считаю, что никто не имеет права брать заложников и посредством страха навязывать свою волю.
      - Когда мне понадобятся ваши суждения, будьте уверены, я обращусь к вам за ними, - ответил губернатор. Судя по всему, его самообладание вернулось, так как речь Золраага опять стала почти правильной - А пока держите их при себе.
      Русси попытался представить себе, что бы сделал он на месте Золраага. Наверное, приставил бы дуло револьвера к голове упрямца, подал бы ему заготовленный текст и заставил читать. А что бы сделал он сам перед липом подобной угрозы? Мойше надеялся на свое открытое неповиновение, но был далеко не уверен, что сможет его проявить. Стойкостью мучеников обладают немногие.
      Но Золрааг оказался не столь безапелляционным, как боялся Русси. 1убернатор сказал:
      - Я должен буду проконсультироваться с моими начальниками, герр Русси, относительна того, какие шаги надлежит предпринять в ответ на этот беспрецедентный акт неповиновения с вашей стороны.
      Выпалив это, Золрааг удалился. За ним потянулась его свита.
      Обмякший, словно лист мокрой промокашки, Русси повалился на диван. "Беспрецедентный" - это слово спасло его. Ящеры плохо умели думать на ходу и не знали, как поступить, когда что-либо стопорило их план. Конечно, это не означало, что он избежал опасности, просто она на какое-то время отодвинулась. Где-то на верхних ступенях иерархии ящеров существовал тот, кто укажет Золраагу, как поступить дальше. И Русси знал: каков бы ни был приказ, Золрааг его беспрекословно выполнит.
      Мойше прошел на кухню и съел еще кусок хлеба с сыром. Потом открыл дверь квартиры - ванна и туалет находились в конце коридора.. С внешней стороны у его двери стояли двое ящеров-часовых. Они вели себя настолько тихо, что ничем не выдавали своего присутствия.
      Ящеры последовали за Мойше в туалет. Невзирая на его отчаянный протест, вошли внутрь и следили за ним, пока он мочился. Потом его повели назад в квартиру. По дороге Мойше прикидывал: войдут они в квартиру или нет, но ящеры остались снаружи.
      Итак, они убедились, что Мойше никуда не подевался.
      Как говорил Мордехай, они не дураки. Мойше оглядел квартиру. Взаперти, в ожидании приговора...
      ГЛАВА 15
      Линия фронта находилась в каком-то часе езды от Чикаго. Примостившись за опрокинутым сверлильным станком в полуразрушенном фабричном здании города Аврора, штат Иллинойс, Остолоп Дэниелс - подумал: "С тех пор как тридцать лет назад я вылетел из высшей лиги, никогда еще не оказывался так близко от Города Ветров"       Остолоп рассмеялся, но смех вышел вперемешку с кашлем. Изо рта валил пар, густой, как сигаретный дым. Даже в бараньем тулупе его пробирала дрожь. Сквозь дыры в крыше падал снег. Руки он поплотнее засунул в карманы. Если ненароком схватиться за заиндевелый металл станка, тот сдерет кожу с пальцев не хуже рыбочистки, снимающей чешую с какой-нибудь рыбешки перед отправкой ее на сковородку.
      Со стороны улицы, заваленной обломками камней, послышался лязг металла. В нескольких футах от Остолопа, забившись под станину другого станка, лежал сержант Шнейдер.
      - Это танк ящеров, - шепнул Дэниелс. Может, Шнейдер скажет, что он ошибся? Но бывалый сержант лишь кивнул. Дэниелс выругался.
      - В Первую мировую не нужно было дергаться из-за этих чертовых штук.
      - Ясное дело, такой гадости там не было, - согласился Шнейдер. - Но и тогда я все время думал, что может стать хуже. - Он сплюнул на пол. - Выходит, я знал заранее, так?
      - Ага, - ответил Дэниелс.
      Холод пробирал его до самых костей, но не это сейчас было основной причиной дрожи Остолопа. С самого начала Второй мировой войны он читал о танках, видел их в кино. Но пока ящеры не перевернули весь мир вверх тормашками, он толком не понимал, какова же роль танков в бою. Дело не в том, что они двигаются на гусеницах и имеют длинноствольные пушки. Хуже всего было то, что сидящие внутри за толстым слоем брони и стреляющие из этих пушек остаются почти недосягаемыми для пехоты.
      Остолоп стремительно пополз на четвереньках. Стоит первому танку ящеров пробраться на восточный берег Фокс-Ривер, как оборона Чикаго рухнет.
      Танк, открыл пулеметный огонь, хаотично выпуская очереди по защитникам Авроры, чтобы заставить людей замереть. Здесь боевые действия велись между домами, на ограниченной территории. Это напоминало Дэниелсу окопную войну, с которой он познакомился во Франции. Аврора находилась на западной границе пояса промышленных городов, тянущегося по прериям от Чикаго.
      И там, в громадном городе, боевые действия будут во многом похожи на эти, если кто-нибудь уцелеет, чтобы, отступая, добраться до Чикаго. Остолоп в этом сомневался. Он сомневался и в восемнадцатом году, но тогда у них было больше людей и оружия. Теперь он на собственной шкуре испытывал то, что, должно быть, испытывали под их огнем эти чертовы боши.
      Но немцы тогда дрались, как оголтелые, до самого перемирия. Остолоп чувствовал, что и он обязан сражаться, пока - достанет сил. Незадолго до того, как он укрылся в развалинах фабрики, в ее фасад попала бомба. Обломки кирпичей составляли часть уличного завала, через который пробирался танк ящеров. Остолоп пополз туда, где некогда находилось окно, а теперь просто зияла дыра. Неимоверно острые осколки стекла рвали брюки и царапали колени.
      Соблюдая все меры предосторожности, Дэниелс выглянул наружу. Танк находился где-то ярдах в тридцати к востоку - сбавил ход, проталкиваясь сквозь обгоревшие грузовики, поставленные американцами в качестве заграждений. Командир танка был не из трусливых. Несмотря на винтовочную стрельбу, он стоял, высунувшись из башни, чтобы видеть происходящее вокруг.
      К Дэниелсу командир был повернут спиной. Мальчишкой Остолоп много охотился на белок и опоссумов, поставляя мясо к семейному столу. Сейчас он приложил к плечу винтовку, выстрелил и увидел, как из головы ящера брызнул красный туман. Остолоп тут же покинул свою огневую позицию.
      - Пришпилил этого сукина сына! - закричал он сквозь ружейную канонаду и грохот взрывов.
      Остальные американцы, скрывающиеся в развалинах фабрики, ответили ликующими возгласами. Такая зримая боевая удача выпадала им слишком редко. Будь солдаты ящеров под стать их потрясающим машинам, люди давным-давно проиграли бы эту войну.
      Но долго наслаждаться своим снайперским выстрелом Остолопу не удалось. Пулемет танка начал хлестать по фабрике. Дэниелс схоронился за глыбой еще одного разрушенного станка, благодарный толстым кускам чугуна и стали, спасающим его от летающей смерти.
      - Хорошая работа. Остолоп! - прокричал сержант Шнейдер. - Ты вывел танк из наступления. В конце концов, с точки зрения стратегии то, что нас отсюда выбьют, особого значения не имеет.
      "Интересно, - подумал Остолоп, - я что, буду менее мертв, если меня убьют в результате какой-нибудь стратегически незначительной операции?" Его всегда удивляло, что, скрючившись под пулеметным огнем, Шнейдер был по-прежнему способен думать и говорить как профессиональный солдат.
      Снаружи полыхнуло горячее желтое зарево, словно посреди улицы взошло солнце. Оно сопровождалось грохотом, за которым последовал еще более сильный грохот разорвавшегося снаряда, выпущенного из танкового орудия. На Дэниелса посыпались куски кирпича. Деревянная балка, которая раздавила бы его, как букашку, вместо этого сама разлетелась в щепки, ударившись о станок, служивший ему прикрытием.
      Танк выпустил по фабрике еще два снаряда. Остолоп орал во все горло, но не слышал ни себя, ни других. Может, он вообще оглох? В настоящий момент это заботило его меньше всего. Остолоп обнаружил, что намочил штаны, но и на это ему тоже было наплевать. Когда он попытался выбраться, руки и ноги настолько дрожали, что он едва мог шевельнуться.
      - Контузия, - произнес Дэниелс, ощущая слова на губах, но совершенно не слыша их.
      В окопах Первой мировой после шквального огня немцев у солдат случались контузии. Товарищи подтрунивали над ними, но не особенно зло. Да и контузия вскоре проходит...
      Дэниелс считал чудом то, что вообще остался жив.
      - Эй, Шнейдер! - крикнул он. - Ты думаешь, мы достаточно отвлекли внимание этих долбаных ящеров?
      Ответа Шнейдера Дэниелс не услышал, чему не удивился - он не слышал даже собственного вопроса. Дэниелс бросил взгляд туда, где прятался сержант. Все прочие шутки застряли у него в горле. От ветерана остались лишь брызги крови и беспорядочно валяющиеся куски мяса.
      Дэниелс хватанул ртом воздух.
      - Боже, - прошептал он.
      По меркам этой идиотской войны, Шнейдер был самым лучшим из всех солдат, каких он только знал. И лучшим из всех старших сержантов, с которыми Дэниелс служил во Франции. Хорошего солдата всегда можно отличить от плохого. Хорошие солдаты, пока живут, учатся новому, а плохие лишь суетятся и повторяют все те же ошибки. Когда видишь хорошего солдата мертвым, это напоминает тебе, что и тебя может ждать такой же конец. Подобных напоминаний Остолопу не хотелось.
      Он почувствовал резкий запах дыма, которого прежде не было. Вот тебе еще одно напоминание, - о том, что существуют более отвратительные способы умереть, чем смерть от осколков, разносящих тебя на куски. По крайней мере Шнейдер так и не узнал, что лишило его жизни. А если будешь поджариваться живьем, у тебя с избытком хватит времени на сожаления. Трясущиеся конечности Дэниелса мгновенно заработали - если и не на все сто, то достаточно сносно.
      Он обвел глазами сумрачное помещение фабричного цеха (теперь, правда, куда менее сумрачное, поскольку ящеры добавили свежих пробоин в фасадной стене), разыскивая товарищей, скрывавшихся здесь вместе с ним. Двоим было некуда спешить; они погибли такой же ужасной смертью, как и Шнейдер. Троим или четверым повезло, как самому Дэниелсу, и теперь они стремились как можно быстрее спастись от пожара. Еще двое были ранены и бились на полу, словно пойманная рыба на дне лодки.
      У Остолопа оба деда воевали в войне между штатами и оба, как то любят старики, рассказывали о ней внуку, слушавшему их с широко раскрытыми глазами. Он помнил, как дед с отцовской стороны (у того была длинная седая борода с желтыми полосами от табака возле рта) говорил о битве в прериях и о том, как раненые добивали себя сами, прежде чем это сделает огонь вражеских ружей.
      Эти воспоминания - они многие годы не всплывали в его памяти - подсказали Дэниелсу, что он должен делать. Он бросился вперед, схватил одного из раненых и потащил прочь от надвигающегося огня, к полуразрушенной стене, которая могла прикрыть беднягу на время.
      - Спасибо, - еле слышно сказал раненый.
      - Все нормально.
      Дэниелс быстро перевязал самые серьезные из его ран, затем отправился вытаскивать другого товарища. Винтовку пришлось повесить на плечо: второй раненый потерял сознание, и его надо было тащить на себе. Не успел Остолоп взвалить его на плечи, как среди развалин появился и засновал один из солдат ящеров.
      Дэниелс был уверен: все кончено. Через какое-то время, которое показалось ему вечностью, хотя на самом деле прошли считанные секунды, ящер опустил дуло оружия вниз и свободной рукой сделал жест: мол, вытаскивай своего раненого друга отсюда.
      Иногда, но далеко не всегда немцы во Франции проявляли такое великодушие; иногда, но также далеко не всегда американцы отвечали тем же. Дэниелс никогда не ожидал столкнуться с проявлением великодушия со стороны существа, похожего на чудовищ из сериалов, которые любили смотреть его игроки.
      - Благодарю, - сказал он ящеру, хотя знал, что тот не поймет. Затем крикнул своим товарищам, прячущимся среди развалин: - Ребята, не стреляйте в этого! Он хороший!
      Шатаясь под тяжестью второго раненого. Остолоп отнес его к стене, где лежал первый. Тем временем ящер медленно вышел за пределы фабрики. Никто не выстрелил в него.
      Это крошечное перемирие длилось где-то полминуты. Остолоп опустил раненого солдата на землю и тут обнаружил, что тот не дышит. Он схватил парня за руку, палец нащупал точку на сухожилии. Пульса не было. Когда он выпустил руку солдата, та безжизненно упада.
      - М-да, вот дерьмо, - упавшим голосом сказал он. Момент необычного товарищества пропал впустую, затерявшись среди отбросов, называющихся войной.
      В здании снова появились ящеры. Они с бедра палили из автоматического оружия, никуда конкретно не целясь, но заставляя американцев не поднимать головы. В ответ раздались лишь несколько винтовочных выстрелов. "Тот, кто стреляет первым, имеет преимущество", - подумал Дэниелс. Он усвоил эту истину в окопах, и она по-прежнему казалась верной.
      Неожиданно Дэниелс осознал: "теперь, когда Шнейдер мертв, среди солдат он - старший по званию. Будучи тренером, он отвечал и за большее число людей, но ставки там не были столь высоки. Там никто не убивал тебя за крученый мяч, как бы на трибунах ни орали об этом.
      Первый раненый подавал явные признаки жизни.
      - Ложись! - крикнул Остолоп.
      Он начал выбираться ползком, таща раненого за собой. Сейчас только попробуй встать, и шальная пуля тебе гарантирована.
      Позади него рухнула балка. Пламя затрещало, затем загудело у самой спины Дэниелса. Он попробовал ползти быстрее.
      - Сюда! - крикнул кто-то.
      Он изменил направление. Навстречу потянулись руки, чтобы помочь затащить раненого за большой сейф. Металлические стенки и кипы высыпавшихся бумаг, наверное, могли бы выдержать даже попадание снаряда из танковой пушки ящеров. Остолоп тоже забрался за сейф и лег, шумно дыша, словно пес в летний день где-нибудь на Миссисипи.
      - Смитти там еще жив? - спросил солдат, помогавший ему забраться сюда.
      - Сдается мне, что он был мертв уже тогда, когда я взвалил его на плечи, покачал головой Дэниелс. - Жалко парня.
      Он ничего не сказал про ящера, опустившего свое оружие. У Остолопа было странное чувство, что заговори он об этом - и пропадет все волшебство, будто бы оберегавшее развалины фабрики и их самих от гибели.
      Солдат - его звали Бак Рисберг - махнул рукой в сторону огня:
      - Пожар сдерживает ящеров.
      - Хорошо, хоть что-то может их сдержать. - Дэниелс поморщился. В этом бою он быстро становился циником. "Старею, - подумал он. - Старею?! Черт побери, я уже стар". Но как бы там ни было, теперь командовать ему. Он заставил мысли вернуться к непосредственным заботам. - Давай-ка, вытаскивай Хэнка из этой дерьмовщины, - приказал он Рисбергу. - Где-то в двух кварталах к северу отсюда должен быть фельдшер, если только ящеры не укокошили его. Но ты все равно попытайся.
      - Хорошо, Остолоп.
      То неся на себе, то волоча потерявшего сознание Хэнка, Рисберг начал выбираться с передовой. Горящая балка освещала путь и заодно служила преградой, которую ящеры не решались преодолеть.
      На фабрику и прилегающую улицу с визгом сыпались снаряды, но уже не из танковых пушек, а с западной стороны. Это продолжали стрелять остающиеся в строю американские батареи, что находились на острове Столпс-Айленд, посреди Фокс-Ривер. Артиллеристы обрушивали огонь на головы своих же солдат, надеясь, что одновременно бьют и по врагу. Дэниелс восхищался их решимостью, но ему не хотелось оказаться "принимающим" в этой игре.
      Артобстрел заставил ящеров, сунувшихся было на фабрику, прекратить огонь и затаиться. "Фактически, - рассуждал Остолоп, - они сейчас делают то же самое, что и я".
      Приставив к плечу винтовку Спрингфилда, Остолоп чувствовал свою неполноценность. Должно быть, такое же ощущение было и у деда Дэниелса, если тому когда-нибудь приходилось сражаться против янки, вооруженных магазинными винтовками Генри, паля по ним из своей древней однострелки, заряжавшейся с дула.
      Неожиданно сзади раздалась длинная очередь. Неужели за какую-то чертову секунду ящеры успели обойти его с тыла? Но дело здесь было не только в том, что стрельба ящеров отличалась большей упорядоченностью. То, из чего стреляли, по звуку не походило на оружие пришельцев. Когда же Дэниелс сообразил, в чем тут дело, то крикнул:
      - Эй, парень с пулеметом! Двигай свою задницу сюда! Через минуту рядом с ним плюхнулся незнакомый солдат.
      - Откуда они лупят, капрал? - спросил он.
      - Вот оттуда. Во всяком случае последний раз стреляли с того места, ответил, махнув рукой. Остолоп.
      Ручной пулемет начал строчить. Этот солдат был не из подразделения Дэниелса. Он выпустил длинную очередь, не менее полусотни пуль, словно боялся, что ему придется платить за весь неизрасходованный боекомплект. Где-то сзади, слева от Дэниелса, ударил другой пулемет. Усмехнувшись недоуменному выражению на лице Остолопа, солдат сказал:
      - У нас, капрал, весь взвод имеет такие штучки. Лупят достаточно хорошо, чтобы заставить этих чешуйчатых сукиных сынов дважды подумать, прежде чем переть на нас.
      Ручной пулемет, стрелявший револьверными патронами сорок пятого калибра, имел точность попадания лишь в радиусе около двухсот ярдов. Однако в уличном бою или при стрельбе среди зданий, как сейчас, кучность огня значила намного больше, чем точность. Поскольку американское стрелковое оружие не могло сравниться с автоматами ящеров, ручные пулеметы, вероятно, были лучшим из того, что есть.
      - Да, во Франции штурмовые отряды немцев иногда тоже таскали такие штучки. Но я без особых раздумий бил и по ним.
      Пулеметчик повернулся к нему: .
      - Так, значит, ты бывал там? Мне кажется, здесь похуже.
      - Пожалуй, да, - после короткого размышления ответил Дэниелс., - Не думай, что там было весело, но всегда легче хвататься за длинный конец палки. А все эти пиф-паф среди фабричных развалин - прежде мне казалось, что они ничем не отличаются от окопов. Но сейчас я все больше убеждаюсь, что ошибался.
      Где-то почти над самой крышей послышался рокот самолета.
      - Наши, - с радостным изумлением произнес пулеметчик.
      Дэниелс разделял его чувства: американских самолетов сейчас было крайне мало. В течение нескольких секунд самолет обрушивал на наступающих ящеров шквал пулеметного огня. В ответ с земли раздался почти столь же оглушительный грохот вражеских пулеметов. Двигатель самолета осекся, его пулеметы смолкли. Самолет рухнул, и от такого удара наверняка повылетали бы стекла, если бы в Авроре они еще сохранились.
      - Проклятье, - в один голос вырвалось у пулеметчика с Остолопом.
      - Надеюсь, что он упал в самое скопище этих придурков.
      - Я тоже, - сказал пулеметчик. - Вообще-то я хотел, чтобы он невредимым убрался отсюда, чтобы завтра прилететь снова и опять вдарить по ним.
      Дэниелс кивнул. Иногда ему казалось, что никому из американских летчиков не удается сделать против ящеров больше одного вылета. Если терять с такой скоростью пилотов и самолеты - долго не провоюешь.
      Солдат дал очередь по ящерам.
      - Капрал, если хочешь слинять отсюда, я тебя прикрою. От тебя с твоим стариной "спрингфилдом" не ахти сколько проку в этом бою, - сказал он.
      Если бы не вторая фраза, Дэниелс, может, и принял бы это предложение. Но сейчас он понимал: гордость не позволит ему оставить это место. Можно сколько угодно думать, что ты стар, а твоя винтовка годится лишь для антикварной лавки. Но он не намерен допускать, чтобы этот желторотый мальчишка говорил, будто он, Дэниелс, не способен выдержать бой.
      - Я останусь, - коротко бросил Остолоп.
      - Ну раз тебе так хочется, - пожав плечами, ответил пулеметчик.
      Остолопу подумалось, что лишь его сержантские нашивки не позволили этому юнцу добавить "папаша".
      Ящеры устремились вперед, стреляя на ходу. Языки пламени, полыхающие над горевшей балкой, помогали следить за их движениями. Дэниелс выстрелил. Один из наступавших кувырнулся. Остолоп испустил клич времен Гражданской войны, который наверняка понравился бы его деду.
      - Кто сказал, что я плох в бою? Пулеметчик недоуменно уставился на него:
      - Разве я что-то говорил?
      Мальчишка привстал на одно колено, чтобы выстрелить, затем упал на спину почти что с изяществом циркового акробата. На Дэниелса брызнуло что-то горячее и мокрое. В колеблющемся свете пламени он различил у себя на руке серую с красными прожилками массу. Он лихорадочно обтер руку о брюки.
      Бросив взгляд в сторону пулеметчика, Дэниелс увидел, что у того верхняя часть черепа снесена, словно топором. Оттуда текла густая лужа крови.
      У Дэниелса не было времени позволить своему желудку вывернуться наизнанку, хотя тот был бы не прочь это сделать. Насколько Дэниелс понимал, он сейчас сражался на самой передовой позиции американских войск. Сержант выстрелил в одного из ящеров - думал, промахнулся, но маленькое чудовище рухнуло вниз. Затем он развернулся на четверть оборота и выстрелил 8 другого.
      Остолоп совершенно не представлял, куда попала вторая пуля и попала ли вообще. Он отлично понимал, что, если и дальше стрелять из винтовки с затворам по тем, кто палит из автоматов, ему очень скоро прострелят задницу и все остальные части тела. Дэниелс схватил ручной пулемет. У мертвого пулеметчика остались еще две ленты. На какое-то время хватит.
      Когда он нажал на курок, отдача ударила в плечо, словно сердитая лошадь. Пули брызнули, как струя воды из шланга. Долгая вспышка на конце ствола почти ослепила его, прежде чем он прекратил стрелять и снова забрался в укрытие. "Повоюй тут с такой чертовой игрушкой, - подумал он. - Плюешься из нее свинцом и надеешься, что эти чешуйчатые сволочи угодят под твои пули".
      "И поле боя - тоже картинка из ада", - пришло Остолопу в голову. Кругом мрак, только сполохи пожара и вспышки от выстрелов, шум стрельбы и крики, эхом отдающиеся от полуразрушенных стен. А в воздухе - запах гари, сливающийся с запахами пота, крови и страха. Если это не ад, то что вообще тогда называется адом?
      Корабль-госпиталь "Милосердный тринадцатый Император Поропсс" должен был бы показаться Уссмаку островком Родины. В какой-то степени так оно и было; нормальная температура, привычный свет, а не та чрезмерная голубизна, что простиралась над Тосев-3. И самое главное - никаких Больших Уродов, постоянно пытающихся тебя убить. Даже пища была лучше, чем та пастообразная дрянь, которую он ел на фронте. Уссмак должен был бы испытывать счастье.
      Наверное, так бы оно и было, если бы он чувствовал себя хоть чуточку лучше.
      Но когда Большие Уроды снесли башню его танка, он выбросился через водительский люк... прямо на участок с повышенной радиоактивностью. Позже Уссмака обнаружили солдаты в защитных костюмах; их дозиметры бешено стучали на этом месте. И теперь он находился на борту космического госпиталя - его чинили, чтобы вернуть на поле боя и позволить тосевитам изобрести новые способы превратить Уссмака в куски пережаренного рубленого мяса.
      Поначалу лучевая болезнь вызывала у него сильную рвоту, не позволяющую получать у довольствие от хорошей госпитальной пищи. Но когда рвота поутихла, его стало тошнить уже от лечения. Уссмаку сделали полное переливание крови и ввели клеточный трансплантат для замены поврежденных кроветворных желез. Лекарства, угнетающе действующие на иммунную систему, и другие препараты, вызывающие подавление злокачественных генов, терзали не меньше, чем полученная доза радиации. Уссмак провалялся на койке немало дней, ощущая себя по-настоящему несчастным.
      Теперь дело шло на поправку. Однако его душа продолжала сражаться против самого коварного заболевания, встречающегося в любом госпитале, - скуки. Уссмак прочел все, что смог, наигрался во все компьютерные игры, какие способен был выдержать. Ему хотелось снова вернуться в настоящий мир, даже если этим миром был Тосев-3, полный больших уродливых врагов с их большими уродливыми пушками, минами и прочими гадостями.
      И в то же время Уссмак страшился возвращаться. Командование снова сделает его частью какого-нибудь наспех собранного экипажа (снова полная неизвестность характеров) и пошлет в те места, где он не слишком-то уютно себя чувствовал. На цго глазах погибли уже два экипажа. Сможет ли он выдержать такое же в третий раз и не сойти с ума? Или и его теперь ждет гибель? Это решило бы его проблемы, но не так, как хотелось бы Уссмаку.
      В Палате послышалось шуршание: появился санитар, толкающий уборочную машину. Как и множество других самцов, выполняющих подобную грязную работу, у него на руках были нарисованы зеленые кольца, означающие, что он наказан за нарушение дисциплины. Скуки ради Уссмак стал раздумывать, в чек этот санитар провинился. Сейчас подобные праздные мысли были для него едва ля не единственным занятием.
      Санитар сделал перерыв в своих бесконечных кружениях по палате и повернул одни глаз в сторону Уссмака.
      - Знаешь, приятель, я видел тех, кто выглядит более счастливым, - заметил он.
      - В самом деле? - отозвался Уссмак. - Я что-то не слышал, чтобы главнокомандующий издал приказ, обязывающий всех постоянно быть счастливыми.
      - Чудак ты, приятель. - Рот санитара широко раскрылся. Они были вдвоем в палате, но санитар все равно обшарил глазами все помещение, прежде чем спросил: - Скажи-ка, хочешь на какое-то время стать счастливым?
      - Как это ты можешь сделать меня счастливым? - иронично усмехнулся Усемак.
      "Разве что уберешься отсюда", - мысленно добавил он. Если этот мелкий нарушитель дисциплины не перестанет ему докучать, он выскажет это вслух.
      Глаза санитара вновь забегали по комнате. Голос его понизился до таинственного полушепота:
      - То, что тебе нужно, приятель, у меня с собой. Можешь мне верить.
      - Что? - насмешливо спросил Уссмак. - Холодный сон и корабль, летящий на Родину? И все это - в твоей сумке, да? Расскажи мне что-нибудь поинтереснее.
      Но его сарказм не обидел санитара.
      - То, что у меня есть, приятель, лучше полета на Родичу, и, если хочешь, я с тобой поделюсь.
      - Ничего не может быть лучше полета на Родину, - убежденно проговорил Уссмак. Между тем болтливый санитар подогрел в нем любопытство. Больших усилий это не составляло: среди отупляюще нудной госпитальной жизни чего-либо отличавшегося от монотонного течения времени уже было достаточно. Поэтому Уссмак спросил: - Ну и что же у тебя там?
      Санитар снова оглянулся по сторонам, словно ждал, что откуда-нибудь из стены выпрыгнет начальник дисциплинарной комиссии и предъявит ему новые обвинения. После этой последней меры предосторожности санитар раскрыл одну из сумок, висящих на поясе, вытащил маленький пластиковый пузырек и подал Уссмаку. Пузырек был наполнен мелким, как пыль, желтовато-коричневым порошком.
      - Вот то, что тебе нужно.
      -Что это?
      Уссмак подумал, что санитар каким-то образом исподтишка ворует лекарства, но ему еще не доводилось видеть лекарства, напоминающего по запаху этот порошок.
      - Узнаешь, приятель. Этот порошок заставит тебя забыть про Больших Уродов, можешь мне поверить.
      Уссмак подумал, что ничто не способно заставить его забыть Больших Уродов; тому способствовали и жалкий мир, который они населяли, и убийство ими его друзей и соратников. Но он внимательно следил, как санитар открыл пузырек, высыпал немного порошка себе на руку и поднес ладонь к лицу Уссмака.
      - Давай, приятель. Пробуй, и побыстрее, пока никто не видит.
      В голове Уссмака снова всплыл вопрос: за что санитар носит зеленые кольца на руках - уж не отравил ли он кого-то этим зельем? И вдруг ему стало все равно. В конце концов, врачи постоянно пытаются отравить его. Он принюхался. Запах поразил Уссмака: сладкий, пряный... "Соблазнительный", - пронеслось у него в голове. Его язык сам собой слизывал и слизывал мельчайшие крупинки с чешуек руки санитара.
      Вкус... нет, такого вкуса Уссмак никогда не знал. Порошок впился ему в язык словно мельчайшими острыми зубками. Потом аромат заполнил весь рот. Спустя мгновение он как будто заполнил и весь мозг. Уссмак ощутил тепло, громадную ясность ума и такую силу, как будто был главнокомандующим. Одновременно он словно покоился на груди всех почивших Императоров Расы. Уссмаку захотелось выйти отсюда, вскочить в танк и давить проклятых тосевитов. Он чувствовал, что одновременно способен управлять танком, командовать и вести огонь. Он был способен смести Больших Уродов с их планеты, чтобы Раса могла ее заселить, как и надлежало. Уничтожить тосевитов казалось не сложнее, чем произнести слова "Будет исполнено".
      - Нравится, приятель? - лукаво спросил санитар. Он убрал пузырек с порошком обратно в сумку.
      Глаза Уссмака безотрывно следили за его действиями.
      - Нравится! - сказал Уссмак.
      Санитар вновь рассмеялся. "Он действительно забавный парень", - подумал танкист.
      - Я так и знал, что тебе понравится, - промолвил санитар. - Рад, что ты понял: здесь совсем не обязательно хандрить.
      Санитар еще несколько раз ткнул по сторонам шлангом уборочной машины, затем вышел в коридор и отправился убирать следующую палату.
      Уссмак испытывал бурный восторг от силы и могущества, которые дало ему тосевитское зелье. Наверное, это какая-то их трава. Ему безумно хотелось выбраться отсюда и действовать, а не сидеть взаперти и жиреть, словно готовясь быть сваренным и съеденным. Уссмак жаждал опасностей, трудностей, но все это оставалось, до тех пор пока...
      Пока чувство непобедимости не начало пропадать. Чем отчаяннее Уссмак хватался за это чувство, тем быстрее оно ускользало. Вскоре оно исчезло совсем, оставив грустное ощущение, что Уссмак снова стал прежним (оно делалось еще грустнее оттого, что он так живо помнил, каким только что себя ощущал), и страстное желание снова испытать такую же силу и уверенность.
      От этого короткого яркого воспоминания монотонная госпитальная жизнь показалась еще противнее. День еле тянулся. Даже часы приема пищи, занимавшие вплоть до сегодняшнего утра особое место в распорядке Уссмака. показались едва достойными внимания. Санитар, убирающий его поднос (это был другой самец, а не тот, кто подарил ему моменты наслаждения), неодобрительно зашипел, когда обнаружил половину еды нетронутой.
      В ту ночь Уссмак плохо спал. Он проснулся еще до того. как на потолке зажглись яркие дневные лампы. Он ворочался, лежа в темноте и воображая, как время капает с часов... до того момента, пока снова не появится санитар.
      Но когда этот момент наступил, Уссмака в палате не было. Врачи повезли его в лабораторию для новой серии анализов по обмену веществ и кровообращению. Пока Уссмак не попробовал тосевитской травы, он не возражал, что в него засовывают медицинские зонды, колют, обследуют с помощью ультразвука и рентгена. Ни одна из процедур не причиняла особой боли, и сдавать анализы было все интереснее, чем весь день валяться, словно давным-давно забытый документ в компьютерной памяти.
      Однако сегодня Уссмак яростно ненавидел эти процедуры. Он пытался подгонять операторов, огрызался и в конце концов добился их ответного раздражения.
      - Простите, водитель танка Уссмак, - сказал один из них. - Я просто не понял, что у вас сегодня днем назначена встреча с главнокомандующим.
      - Нет, скорее, аудиенция у Императора, - добавил в том же духе второй.
      Пыхтя от злости, Уссмак наконец покорился. Он был настолько расстроен, что забыл при упоминании повелителя опустить глаза вниз. Словно желая наказать его, самцы из лаборатории специально работали не быстрее, а медленнее. К тому времени, когда Уссмаку позволили вернуться в палату, санитар с зелеными кольцами на руках уже ушел.
      Миновал еще один бессмысленный день. Уссмак без конца пытался вызвать в памяти ощущения, которые подарил ему порошок. Он помнил их, и довольно ясно, но по силе и живости воспоминания сильно уступали ощущениям, вызванным самим порошком.
      Когда санитар наконец появился, Уссмак буквально вцепился в него.
      - Дай мне еще того удивительного зелья, которое давал тогда! - закричал он.
      Санитар поднял вверх обе руки, сделав недвусмысленный жест, означающий у Расы отказ:
      - Не могу.
      Голос его звучал сочувственно и в то же время хитро. Подобное сочетание должно было бы предостеречь Уссмака. Но нет, сейчас Уссмаку было не до тайных сигналов.
      - Как это не можешь? - Он с явным недовольством смотрел на санитара. - Ты что, весь его израсходовал? Только не говори мне, что у тебя больше нет!
      - Скажем, немного есть. - Санитар нервозно завертел глазами по сторонам. Для начала, приятель, успокойся, слышишь? А теперь я расскажу тебе об этом порошке кое-что, чего не сказал тогда. Но знать об этом не помешает.
      - Что именно?
      Уссмаку хотелось схватить этого ворюгу, притворщика или как его там и вытрясти из него правду... или хотя бы еще немного порошка.
      - Давай-ка полегче, поостынь, приятель. - Санитар видел возбуждение Уссмака, тут разве что слепой не увидел бы. - А знать тебе нужно вот что. Это зелье Большие Уроды называют имбирь. Теперь ты хотя бы знаешь его название... Так вот, приказом главнокомандующего употребление его категорически запрещено.
      - Что? - с удивлением поглядел на санитара Уссмак. - Почему?
      Санитар развел когтистыми руками:
      - Я что, главнокомандующий?
      - Но ведь ты-то сам уже принимал этот... имбирь, говоришь? Неожиданно нарушение правил показалось Уссмаку менее чудовищным, чем прежде.
      - Запрет и тогда был в силе.
      Голос санитара звучал дерзко. Разумеется, зеленые кольца на его руках недвусмысленно показывают, какого он мнения о правилах.
      Пока язык Уссмака не коснулся имбиря, он, как и большинство самцов Расы, был законопослушным. Оглядываясь назад, он недоумевал: почему? Что принесло ему соблюдение законов и выполнение приказов? Только дозу радиоактивного облучения и зрелище того, как вокруг гибнут друзья. Но ломка жизненного порядка, укоренившегося глубоко внутри, давалась нелегко. По-прежнему испытывая некоторые колебания, Уссмак спросил:
      - Ты мог бы достать мне еще имбиря, даже если... даже если он и запрещен?
      Санитар внимательно поглядел на него:
      - Я мог бы... пойми меня правильно, мог бы... попытаться это сделать, приятель.
      - Надеюсь, ты его достанешь, - перебил его Уссмак.
      - ...Однако это будет тебе дорого стоить, - закончил санитар.
      Уссмак был ошеломлен:
      - Что значит... будет мне дорого стоить?
      - То, что слышал. - Санитар говорил так, словно перед ним детеныш, все еще мокрый после выхода из яйца. - Ты хочешь еще имбиря, приятель. Значит, тебе придется за это платить. Я принимаю интендантские квитанции, добровольный электронный перевод денег с твоего счета на тот, который укажу. Пойдут и сувениры Больших Уродов, которые я смогу перепродать, да и вообще все что угодно. Я - гибкий самец, ты в этом убедишься.
      - Но ты же дал мне первую порцию бесплатно, - сказал Уссмак. Сейчас он был еще более ошеломлен и вдобавок обижен. - Я-то думал, ты делаешь это по доброте, помогая мне скрасить один из нескончаемых дней.
      Рот санитара широко раскрылся:
      - А почему бы и не дать первый раз попробовать задаром? Показать, что у меня есть? Тебе ведь хочется того, что у меня есть, правда, приятель?
      Уссмак ненавидел, когда над ним смеялись. К тому же его разозлило чувство надменного превосходства, которое распирало этого санитара.
      - А что, если я сообщу о тебе дисциплинарному командованию? Клянусь Императором, вот тогда посмотрим, как ты будешь смеяться.
      - Допустим, сообщишь, - невозмутимо ответил санитар. - Что ж, я заработаю дополнительное наказание и, наверное, посуровее этого. Но ты, приятель, ты больше никогда не попробуешь имбиря. Не получишь его ни от меня, ни от кого-либо еще. Если ты именно этого хочешь, давай действуй, строчи рапорт.
      Никогда больше не попробовать имбиря? Эта мысль настолько испугала Уссмака, что он даже не задумался, правду говорит санитар или нет. Что он знает об этике или о ее отсутствии среди торговцев имбирем? Уссмак поспешно спросил:
      - Сколько ты хочешь?
      - Я так и думал, что ты не станешь глупить. - Санитар снова брал ситуацию в свои когти. - Если хочешь просто еще одну порцию, это будет стоить тебе половины дневного жалованья. Но если хочешь целый пузырек, как тот, который тогда видел... там имбиря хватит порций на тридцать... это равно сумме десятидневной зарплаты. Не так уж и дорого, правда?
      - Да, - согласился Уссмак. Он тратил мало денег и основную их часть хранил на банковском счете эскадры. - Мне нужен пузырек. Какой код твоего счета, чтобы я мог перевести деньги?
      - Переведи их на этот вот счет. - Санитар подал ему клочок бумажки с номером. - Я смогу ими воспользоваться, а компьютер не пронюхает, что это мои денежки.
      - Как ты такое провернул? - спросил Уссмак с нескрываемым любопытством. Персонал еще можно подкупить, но как ты сумел дать взятку компьютеру?
      Санитар снова открыл рот, но чуть-чуть; он хотел, чтобы и Уссмак посмеялся его шутке.
      - Допустим, есть кто-то, кто работает с банковскими счетами и столь же сильно любит имбирь, как и ты. Я не собираюсь рассказывать тебе больше этого, да тебе и не нужно знать больше, правда? Ты - умный самец, приятель, и мне нет необходимости чертить тебе схему сети.
      "Ну и ну, - думал Уссмак. - Интересно, сколько уже существует эта подпольная торговля имбирем, как широко распространилось ее порочное действие среди Расы и имеет ли высшее командование хоть малейшее представление об этом?"
      Все это были интересные вопросы. Однако ничто не интересовало Уссмака сильнее, чем желание ощутить на языке новую порцию порошка из драгоценной травы. Как и любое помещение на корабле, его палата имела компьютерный терминал. Уссмак набрал код своего счета, чтобы получить доступ к хранящимся там деньгам, затем перевел десятидневный заработок на счет, данный ему санитаром.
      - Готово, - сказал он. - Ну и когда я получу мой имбирь?
      - Не терпится, правда? - усмехнулся санитар. - Посмотрим, что у меня получится.
      Отличаясь наивностью, Уссмак не сразу сообразил, что санитар может забрать его деньги и ничего не дать взамен. Впрочем, если такое случится, Уссмак сообщит командованию о торговле имбирем и примет наказание вместе с этим обманщиком. Однако санитар с видом циркового фокусника, достающего браслет из зрительского рта; подал Уссмаку пузырек, полный столь желанного порошка.
      Уссмаку захотелось тут же открыть пузырек и попробовать имбирь. Но ему почему-то было неловко заниматься этим на глазах у санитара. Ведь этот болтливый самец еще раз убедится в том, какой властью обладает над ним. Возможно, это было глупо. Разве не сам Уссмак продемонстрировал санитару, до какой степени ему хочется имбиря? Уссмака больше интересовало другое.
      - Допустим, у меня перестанет хватать денег, но мне по-прежнему будет хотеться имбиря. Что мне тогда делать?
      - Можно обойтись и без имбиря. - От холодного, бессердечного тона санитара все тело Уссмака прошиб холод. Но санитар добавил: - Или ты можешь продавать его кому-нибудь из своих друзей и на полученные деньги покупать имбирь для себя.
      - Да... понимаю.
      Уссмак подумал об этом. В течение какого-то времени это может работать, но вскоре половина солдат эскадры вторжения будет продавать имбирь другой половине. Уссмак хотел было расспросить об этом санитара - похоже, тот знал ответы на все вопросы. Однако хитрый самец, получив деньги, исчез из палаты, даже не простившись.
      Уссмак открыл пластиковый пузырек и высыпал немного имбиря себе на ладонь, как то делал санитар. Язык слизывал драгоценный порошок, отправляя его в рот И снова на какое-то время Уссмак ощутил себя сильным, умным, способным к великим свершениям. Когда удивительное ощущение растаяло, Уссмак понял: он будет делать что угодно, только бы пробовать имбирь как можно чаще. Тщательное планирование, являющееся отличительной чертой Расы в течение долгих тысячелетий, неожиданно оказалось малоэффективным относительно этой жгучей потребности.
      Если для добывания имбиря ему придется продавать порошок своим друзьям... Уссмак помедлил. После всех бед, случившихся с экипажами обоих танков, у него почти не осталось друзей. Но если понадобится, он заведет себе новых и будет продавать им имбирь.
      Уссмак довольно кивнул. Все-таки он не утратил способности планировать. Вольно или невольно, но Уссмак старался не думать над тем, что лежало в основе его плана.
      Лю Хань оглядела свой живот. Пока никаких признаков. но вскоре он вздуется. Ее мольбы к луне не возымели действия. Груди у нее никогда не станут большими, но они уже сделались упругими и налитыми. Под кожей проступил новый узор вен. Аппетит пропал. Лю знала эти признаки: она забеременела.
      Вряд ли Бобби Фьоре заметил у нее отсутствие месячных. И стоит ли ему говорить, что она беременна? Лю не сомневалась, что это его ребенок. Учитывая, что она содержится здесь взаперти, как могло быть иначе? Но она помнила, как даже ее законный муж утратил к ней интерес, пока она вынашивала их ребенка. Уж если китаец обращался с нею так, как поведет себя этот круглоглазый иностранный дьявол?
      Лю Хань недолго оставалась наедине со своими тревожными мыслями. Вскоре дверь в ее пустую камеру с шипением отодвинулась. Маленькие чешуйчатые дьяволы, держа в руках оружие, ввели Бобби Фьоре. Лю подумала, что после стольких появлений здесь, когда ничего опасного не случалось, человеческие охранники перестали бы проявлять такую настороженность. Но чешуйчатые дьяволы продолжали действовать так, словно ожидали, что она или Бобби вдруг выхватят откуда-то из воздуха оружие и начнут стрелять. Покидая камеру, охранники все время держали оружие наготове.
      Пока дверь медленно закрывалась, Лю встала со своей иодстилки и подошла, чтобы обнять Бобби Фьоре. Она уже давно смирилась с тем, что маленькие дьяволы следят за нею и знают все, что бы она ни делала. К тому же она изголодалась по самому простому общению с другим человеком.
      Бобби обнял ее. Поцеловал. Одна рука скользнула вниз, чтобы погладить ее ягодицу. Лю слегка улыбнулась. Ее всегда радовало, что Бобби по-прежнему испытывает к ней желание. Его рот и даже рука могли солгать, но только не мужское естество.
      Их поцелуй продолжался. Бобби крепко прижал Лю к себе. Когда наконец ему все же пришлось сделать вдох, он спросил:
      - Начнем сейчас?
      - А почему бы и нет? - ответила она.
      Если она решила ему сказать, разве найдется более удачное время, чем когда он лежит рядом, утомленный и счастливый после любви? И вдобавок чем еще здесь заниматься?
      Они легли. Руки и рот Бобби путешествовали по ее телу. Лю закрыла глаза и наслаждалась тем, что он делает. Она думала, что Бобби стал намного более искусным любовником, чем вначале, когда чешуйчатые дьяволы впервые свели их в одной камере. Лю нашла способы показать ему, что она хочет, не задев его гордости. Что-то он и сам понял. Сейчас она хватала ртом воздух и вздрагивала. Да, он научился так нежно... и щетинки его бороды и усов добавляли немного к тому, что делал язык Бобби. Нечто такое, чего Лю и предположить не могла, поскольку прежде встречала лишь гладко-лицых мужчин.
      Бобби сел на согнутые в коленях ноги.
      - Еще? - спросил он.
      - Нет, не сразу, - ответила Лю, немного подумав.
      - Ладно, подождем, - улыбнулся он. - Твоя очередь. Неожиданно женщина ощутила позывы на рвоту.
      - С тобой все в порядке? - удивленно спросил Бобби. - Что случилось?
      Лю Хань знала, что случилось. "Вот еще одно подтверждение беременности", подумала она.
      - Что случилось? - снова спросил Бобби. Лю не знала, как ответить. Если она скажет, а он к ней охладеет... вряд ли она такое вынесет. Но в любом случае он и так все узнает, причем достаточно скоро. Лю помнила, как было здорово, когда она сама решила, как ей вести себя с Юи Минем, пусть это длилось совсем недолго. На несколько секунд она задумалась о лекаре: "Наверное, этот мерзавец что-нибудь выдумал, и уж несомненно, для собственной выгоды". Эти воспоминания помогли Лю Хань решиться.
      Она не звала, как будет "ребенок" по-английски или на языке маленьких дьяволов. Китайского слова Бобби Фьоре не поймет. Лю выпрямилась и нарисовала в воздухе очертания своего живота, каким он станет через несколько месяцев. Бобби нахмурился, он ничего не понял. Тогда Лю начала изображать, как она качает новорожденного у себя на руках. Если Бобби и этого не поймет, -что делать дальше, Лю не знала.
      Его глаза округлились.
      - Ребенок? - сказал он по-английски, подсказав Лю нужное слово.
      Он указал на нее, потом на себя и тоже изобразил баюкающие движения.
      - Да, ре-бе-нок, - повторила Лю Хань, чтобы запомнить это слово. Ребенок. - Ей часто придется произносить это слово в последующие месяцы, возможно - годы. - Ты, я, ребенок.
      Теперь она ждала, как Бобби это воспримет. Поначалу он, похоже, никак не мог сообразить, что делать или говорить. Он пробормотал по-английски:
      - Черт побери, кто бы мог подумать, что мой первый малыш будет наполовину китайчонком?
      Лю мало что поняла, но подумала, что он говорит больше с самим собой, чем с нею. Потом он протянул руку и положил ладонь на пока еще плоский живот Лю.
      - На самом деле? - спросил он.
      - На самом деле, - ответила она.
      Он осторожно погладил ее рукой.
      Маленькие чешуйчатые дьяволы поддерживали в камере слишком высокую температуру, чтобы люди могли лежать, тесно прижавшись друг к другу, когда между ними не происходило сексуального контакта. Бобби Фьоре внимательно смотрел на пупок Лю, словно пытаясь заглянуть внутрь.
      - Ребенок, - сказал он. - Как это могло получиться?
      - Да, ребенок. Ничего удивительного, когда мы так много... - она выпятила губы, - этим занимаемся.
      - Я имею в виду совсем не это, не в том смысле, как ты об этом думаешь. Но меня это действительно удивляет.
      Лицо Бобби, наполовину скрытое волосами и бородой, было задумчивым. Лю пыталась понять, о чем он сейчас размышляет и что заставило его брови опуститься и сомкнуться, сделав более глубокими небольшие морщинки на лбу. Наконец Бобби сказал:
      - Жаль, что я не могу позаботиться о тебе и малыше... Черт побери, жаль, что я вообще ничего не могу.
      Когда Бобби, применив свою обычную пантомиму, сумел объяснить Лю, смысл сказанного, она перевела глаза вниз, на мягкую серую подстилку, где они сидели. Она не хотела, чтобы Бобби видел, как из ее глаз струятся слезы. Муж Лю был довольно хорошим человеком, но едва ли он сказал бы такие слова. Чтобы иностранный дьявол так думал... Лю почти ничего не знала об иностранных дьяволах, пока ее не перенесли на самолет, который никогда не садится. И теперь слова Бобби Фьоре показывали ей, что большинство ее представлений об иностранных дьяволах были неверными.
      - Ты чего? - спросил он. - Теперь-то в чем дело? Лю не знала, что ему ответить.
      - Мы оба должны найти способ позаботиться о...
      - Да, - сказал Бобби. - Только это будет нелегко. Как нам позаботиться о малыше, когда мы заперты в этих клетушках?
      Будто в подтверждение его слов дверь в камеру отворилась. Маленький чешуйчатый дьявол поставил открытые банки с едой и задом попятился от Бобби и Лю. Еда, как обычно, была не очень-то во вкусе Лю. Какая-то соленая свинина в квадратной синей банке, пресные зеленые бобы, маленькие желтые кусочки, которые Бобби Фьоре называл "кукуруза", и консервированные фрукты в приторно-сладком сиропе. Лю Хань скучала по рису, овощам, быстро сваренным на пару или обжаренным. Ей недоставало пряностей, к которым она привыкла с детства: соевого соуса, имбиря, разных сортов перца. Но еще больше она скучала без чая.
      Бобби ел сосредоточенно и без жалоб. Этот обед, как и большинство приносимой пищи, состоял из продуктов, законсервированных его народом. Интересно, едят ли вообще иностранные дьяволы что-нибудь в свежем виде?
      Неожиданно место пустого любопытства в мозгу Лю заняла более насущная забота: как ее желудок воспримет свинину и все остальное? Во время первой беременности ее не тошнило, но в деревне говорили, каждый раз это проходит по-разному. Рот Лю наполнился слюной. Она сделала несколько глотательных движений. Дрожь утихла.
      - Как ты себя чувствуешь? - спросил Бобби. - А то ты даже малость позеленела. - Лю Хань не поняла употребленной им английской идиомы, но Бобби пояснил: - У тебя знаешь что? Это называется... сейчас вспомню... - рвота беременных.
      - Не знаю, - вялым голосом ответила Лю Хань. - Прошу тебя, не надо говорить об этом.
      Хотя ей было весьма интересно узнать, что женщины иностранных дьяволов страдают от тех же недугов, что и китаянки, Лю не хотелось думать о рвоте. Мысли об этом могли бы вызвать у нее...
      Лю удалось вовремя поспеть к раковине.
      Бобби вымыл жестянку из-под консервированных фруктов, налил туда воды и подал Лю, чтобы она смогла прополоскать рот. Он обнял ее за плечи:
      - У меня две замужние сестры. И такое было у каждой во время беременности. Не знаю, хочешь ли ты слушать об этом или нет, но говорят, беда не приходит одна.
      Лю Хань не поняла всех его слов, что, наверное, было даже к лучшему. Она взяла жестянку. После того как Лю несколько раз прополоскала рот и избавилась от жуткого привкуса внутри, ей стало намного лучше. Это совсем не напоминало рвоту при болезни. Теперь, когда ее тело сделало все, что требовалось, оно, похоже, намеревалось на какое-то время оставить ее в покое.
      - Жаль, что к ящерам не попал священник, - сказал Бобби Фьоре. - Я хочу, чтобы малыш рос католиком. Сам-то я бьи не самым лучшим католиком, но теперь постараюсь исправиться.
      Лю Хань была не слишком высокого мнения о христианских миссионерах, которых видела в Китае. Однако сейчас ее меньше всего волновало, как будет воспитываться ребенок.
      - Меня беспокоит, что маленькие чешуйчатые дьяволы сделают со мной, когда узнают о моей беременности?
      Страх Лю не казался ей пустым. Ведь это они, маленькие дьяволы, вырвали ее из родной деревни, потом из концлагеря. Пока она находилась здесь, именно они заставляли ее отдаваться разным мужчинам. (Какое счастье, что она не забеременела ни от одного из них!) Дьяволы способны делать с нею все что угодно, то, что их интересует... и им совершенно наплевать, как она относится к их интересам.
      - Что бы они ни замышляли, им придется иметь дело с нами двоими, - твердо сказал Бобби.
      Лю положила свою руку на руку Бобби, благодаря его за решимость. Ей подумалось, что она была бы еще более благодарна, если бы его смелые слова хоть в какой-то степени оказались реальными. Если маленькие дьяволы решили содержать каждого из них в отдельной камере, что он сможет с этим поделать?
      - Тебе нужно пересилить себя и поесть еще, - сказал Бобби. - Ты же теперь не одна.
      - Думаю, что так.
      Послушно, но с опаской, Лю съела немного кукурузы, несколько бобов и даже последний кусочек свинины, остававшийся в банке. Она ждала, что желудок выбросит все это обратно, но он вел себя тихо. Очистившись один раз, желудок словно хотел наполниться - Лю надеялась, что он и впредь будет вести себя терпеливо и тихо.
      Только сейчас до нее дошло: маленьким чешуйчатым дьяволам совсем не надо дожидаться увеличения ее живота, чтобы узнать о ее беременности. Ведь маленькие дьяволы постоянно делают свои движущиеся картинки, и не только когда они с Бобби занимались любовью, но чуть ли не в любое время. Лю настолько примирилась с этим, что почти перестала думать на подобные темы. Однако если чешуйчатые дьяволы смогли разобраться в той смеси китайского, английского и их собственного языка, на котором разговаривали между собой Лю и Бобби, они все тут же узнают. И что они тогда сделают?
      "Будь они людьми, они сразу бы догадались об этом по исчезновению у меня менструаций", - подумала она. Но дьяволы этого не заметили. Бобби Фьоре считал, что они совсем не дьяволы, а существа из другого мира. Раньше Лю это казалось чепухой, но сейчас ее начали одолевать сомнения. Разве могут настоящие дьяволы быть такими несведущими в земных делах, какими иногда оказывались ее похитители?
      В конце концов, не столь уж важно, кто они такие. В любом случае она и Бобби находятся в их власти. "Забеременел ли кто-нибудь еще из тех женщин, которых дьяволы привезли на этот самолет, летящий без посадки?" - думала Лю Хань. Возможно, кто-то из них и забеременел, если дьяволы использовали их так же, как ее. Лю не хотелось, чтобы все тяготы выпали лишь на ее долю.
      Она посмотрела на Бобби. Он внимательно следил за нею. Когда их глаза встретились, Бобби отвел взгляд. "Думает, не вырвет ли меня снова", предположила Лю Хань. Она кисло улыбнулась. Что может знать мужчина о женщине, ожидающей ребенка?
      Лю всем телом прильнула к Бобби Фьоре так, как не прижималась с того самого первого дня, когда он поразил ее своей добротой. Пусть он мужчина, иностранный дьявол. Может, он совсем мало знает о беременных женщинах, но в сравнении с самым мудрым из маленьких чешуйчатых дьяволов он истинный Конфуций.
      Когда Дэвид Гольдфарб вошел в зал "Белой Лошади", на него пахнуло душным теплом и дымом.
      - Дверь закрой; черт тебя дери! - крикнули трое человек из разных концов бара.
      Гольдфарб быстро закрыл дверь, затем принялся проталкиваться сквозь толпу, чтобы пробраться как можно ближе к камину.
      Треск дров, колеблющееся пламя свечей вместо темных из-за отсутствия электричества лампочек - все это в значительной мере возвращало зал к его средневековым истокам. Тени прыгали и вздрагивали, как живые. Они прятались по углам, готовые в любой момент выползти оттуда и напасть. Прежде Гольдфарб никогда не боялся темноты, но теперь он лучше понимал, почему темнота могла страшить его предков.
      Тяжелый залах немытых тел говорил об отступлении еще на один Шаг от норм цивилизованной жизни. Гольдфарб сознавал, что и сам пахнет не лучше, но что тут поделаешь? Горячей воды не было, а мытье в холодной грозило пневмонией.
      К тому же когда амбре исходит от всех, то в отдельности вроде бы никто и не пахнет. Через несколько вдохов нос начал воспринимать этот запах как часть здешней атмосферы и позабыл о нем, равно как и сам оператор радарной установки научился игнорировать звуки взрывов вокруг того места, где стояла его станция.
      Лавируя между столиками, к Гольдфарбу подошла Сильвия.
      - Чего желаешь, дорогуша? - улыбнувшись, спросила она.
      При свете камина ее волосы светились, как расплавленная медь.
      - Пинту того, что у вас есть, - ответил он. Пиво в Белой Лошади" никогда не иссякало, но всякий раз здесь наливали какой-то другой сорт.
      Отвечая, Гольдфарб ненадолго обнял официантку за талию. Она не вывернулась и не хлопнула его по руке, как делала это до той ночи, когда он впервые отправился в холодную высь. Вместо этого девушка потеснее прижалась к нему, задрала голову, чтобы провести губами по губам Гольдфарба, и потом выскользнула, поспешив выполнить заказы других посетителей.
      Гольдфарб подумал, что хотеть ее всегда было более возбуждающим, чем спать с нею. А может, он просто слишком многого ожидал. Он знал, что она дарит свою благосклонность многим мужчинам, и это не тревожило Гольдфарба, пока он оставался сторонним наблюдателем. Сейчас, когда он сам оказался одним из таких парней, это выглядело иначе. Он не считал себя ревнивцем; если говорить начистоту, то он совсем не ревновал. Но Дэвиду хотелось, чтобы Сильвия принадлежала ему больше, чем она допускала.
      "И все же, - признался он самому себе, - мысленные видения обнаженной Сильвии не согревали, когда я вдыхал отдающий резиной холодный кислород там, на громадной высоте".
      Среди темного леса голубых мундиров летчиков и гражданских пиджаков из твида и саржи вновь появилась белая блузка Сильвии. Девушка подала Гольдфарбу кружку:
      - Давай, милый, пробуй. Скажешь, как тебе оно. Она отошла и замерла, ожидая его реакции. Гольдфарб с осторожностью отхлебнул. Некоторые сорта так называемого пива, которые ему приходилось пить с момента появления ящеров... да, в сравнении с ними пиво времен войны с немцами могло показаться нектаром. Но сейчас от густого, пряного аромата, наполнившего рот, у него удивленно поднялись брови.
      - А ведь чертовски недурно! - с изумлением сказал он. Гольдфарб сделал новый глоток, задумчиво чмокнул губами. - Такого я еще не пил, но все равно здорово. Где наш правоверный владыка раскопал такое?
      Сильвия отбросила с глаз рыжую прядь волос.
      - Сам сварил.
      - Рассказывай, - заявил с привычным недоверием Гольдфарб.
      - Говорю тебе, сам, - с упрямством и обидой повторила Сильвия. - Мы с Дафной помогали. Когда знаешь, что и как, это совсем просто. Может, после войны... если вообще что-то останется после войны... но если останется, я открою собственную пивоварню и паб рядом с нею. Я бы и тебя пригласила, но ты как начнешь опрокидывать кружку за кружкой, разориться можно.
      Гольдфарб привычным движением опорожнил свою кружку.
      - Если твое пиво будет не хуже этого, я обязательно приду. А сейчас принеси-ка мне еще одну.
      Гольдфарб провожал Сильвию взглядом, пока она не скрылась среди массы посетителей. Со времени появления ящеров она была первой, от кого Гольдфарб услышал о том, что может быть после войны. Одно дело - думать о том, что будет, когда разобьют джерри; но война против ящеров, как ему казалось, может продолжаться до бесконечности... если только люди ее не проиграют.
      - Привет, старина, - произнес рядом чей-то заплетающийся язык.
      Гольдфарб обернулся. Судя по облику Джерома Джоунза, тот уже нагрузился значительно ниже ватерлинии и мог затонуть в любой момент.
      - Хочешь знать, чем я сегодня ужинал, помимо картошки? - поинтересовался второй оператор радара. - Печеными бобами, вот чем.
      Глаза Джоунза светились от плотоядного триумфа.
      - Что-то кроме картошки - это, разумеется, событие, - согласился Гольдфарб.
      В Англии было голодай, и не только потому, что остров не мог обеспечивать себя растительной пищей в достаточном количестве, но еще и потому, что ящеры, бомбившие железные дороги, мешали доставке имевшегося продовольствия.
      - Так что можешь не особо задаваться своим болтанием в воздухе с этими проклятыми летчиками... Печеные бобы!
      Джоунз причмокнул губами и дохнул на Гольдфарба. Печеными бобами там не пахло - из недр Джерома валил густой запах пива.
      - Я не задаюсь, Джером, - вздохнув, ответил Гольдфарб. - Мне приказали это делать, и я выполнил приказ.
      Дэвид знал: его бывший напарник по станции обижается, что не его выбрали для полетов на борту "Ланкастера". Джоунз страстно хотел оказаться в воздухе на боевом дежурстве (впрочем, никто его не мог за это осуждать). И не только из-за патриотизма. Была тут и другая причина. Болтаясь на земле, он по-прежнему не имел успеха у официанток из "Белой Лошади".
      Но в данный момент Джоунз, вероятно, был уже слишком пьян, чтобы осчастливить любую из двух девушек, даже если бы та устроила перед ним стриптиз, а потом потащила в постель. Джоунз моргал, уставившись на Гольдфарба, будто совершенно не соображал, кем является его друг (или бывший друг? Гольдфарб надеялся, что это не так и что ревнивая зависть Джерома не зайдет далеко). Потом в мутных глазах Джоунза вновь появилась некоторая осмысленность.
      - Знаешь, вчера у нас в казарме был свет, - сказал он.
      - Неужели? - удивился Гольдфарб, пытаясь понять, что последует за этой вроде бы никак не связанной с их разговором фразой, если вообще что-то последует.
      Ему хотелось, чтобы Сильвия принесла еще кружку пива, - тогда не придется ломать над этим голову. В его казарме электричества не было уже несколько дней.
      - Да, был, - повторил Джоунз. - Электричество в нашей казарме. Вчера давали... Подожди, а почему я хотел тебе об этом сказать?
      "Мне откуда знать?" - хотелось крикнуть Гольдфарбу. И хотя транспортная сеть, по которой двигались мысли Джоунза, тоже подверглась определенной бомбардировке, он таки сумел довести начатую мысль до пункта назначения.
      - Вспомнил. Я слушал короткие волны. Поймали Варшаву. Слышно было великолепно.
      - Неужели? - снова спросил Гольдфарб. Теперь его вопрос нес в себе совершенно другой смысл. - Русси выступал?
      - От него - ни слова. Ни одного, - с какой-то мрачной торжественностью произнес Джоунз. - Об этом я и хотел тебе сказать. Он вроде дальний родственник тебе?
      - Получается, что троюродный брат. Его бабушка была сестрой моего деда.
      Когда его родственник объявился в качестве диктора у ящеров, никто не поразился этому сильнее, чем Гольдфарб.
      В отличие от своих нееврейских друзей, он верил большинству из того, что Русси рассказывал об ужасных деяниях нацистов в Варшаве, однако сильно сомневался, что нынешняя жизнь под игом ящеров была такой радостной, как ее описывал Мойше. Потом, через несколько недель, его троюродный брат исчез из эфира так же внезапно, как и появился. Вначале ящеры называли в качестве причины болезнь. Теперь они вообще не считали нужным что-либо говорить, и это показалось Гольдфарбу зловещим предзнаменованием.
      - Паршивый предатель. Может, этот козел наколол и ящеров тоже, и они рассчитались с ним, - пробормотал Джоунз.
      Гольдфарб замахнулся, готовый въехать Джоунзу кулаком по роже. "Никто, бывший друг, настоящий или кто-то еще, - сказав такое про моих родственников, не может оставаться безнаказанным", - твердил он про себя. Но тут вовремя подоспела Сильвия.
      - Остынь, Дэвид, и не вздумай распускать руки, - резко сказала она. - Кто затевает драку, тому доступ в бар навсегда закрыт - таковы правила. И я тебя больше не увижу.
      Первая угроза была пустяковой. Но вторая... Гольдфарб задумался, потом разжал пальцы и опустил руку Сильвия поставила перед ним новую кружку. Джоунз стоял, слегка покачиваясь и даже не подозревая, что едва уберегся от насильственного изменения своей физиономии.
      - Так-то лучше, - одобрительно сказала Сильвия. Гольдфарб не был уверен, что это действительно лучше, но в конце концов решил, что, ударив беспомощного пьянчугу, не спасет честь семьи. Он залпом выпил третью кружку. Сильвия смерила его неодобрительным взглядом:
      - С тебя явно хватит, если не хочешь надраться, как он.
      - А что мне еще остается?
      Смех показался грубым даже для ушей самого Гольдфарба, ибо крепкое пиво делало свое дело. Однако вопрос при всей его иронии был задан всерьез. Без электричества кино не посмотришь и радио не послушаешь, да и чтение длинными зимними вечерами становилось почти невозможным. Оставалось лишь коротать время, вращаясь среди себе подобных. А когда снова и снова поднимаешься в воздух, где тебя могут сбить, возникает потребность в разрядке, которую способны дать лишь выпивка или секс. Поскольку Сильвия этим вечером работает...
      Гольдфарб подумал, что вряд ли он - единственный ее любовник, которому понадобилось напиться. И даже не первый за этот вечер. В нем вспыхнуло негодование, потом улеглось. Если он искал то, что можно получить, какое право он имеет упрекать Сильвию в таком же поведении?
      Джером Джоунз толкнул его в бок.
      - А она хороша? - спросил он, словно Сильвия не стояла рядом. - Понимаешь, о чем я спрашиваю?
      Он подмигивал с видом неотразимого любовника, но пьяная слабость в теле делала его ни на что не годным.
      - Вы только посмотрите! - обиженно завозмущалась Сильвия. Она двинулась прямо на Гольдфарба: - Ты что же, намерен позволить ему так говорить обо мне?
      - Возможно, - ответил Гольдфарб, отчего Сильвия завозмущалась снова, уже громче.
      Он махнул рукой, сделав, как ему казалось, успокоительный жест. ,
      - Несколько минут назад ты предотвратила одну драку, а теперь хочешь, чтобы началась другая?
      Вместо ответа Сильвия наступила ему на ногу, а потом удалилась. Вряд ли он получит еще одну пинту пива, разве только у нее в спальне, как-нибудь вскорости. "Поди пойми женщин", - подумал Гольдфарб. Он не был рыцарем в сияющих доспехах, да и Сильвия не являлась девой, чья добродетель нуждается в защите. Но если бы Дэвид сказал это вслух, она бы ему не то что наступила на ногу своим высоким каблуком, а въехала бы коленом по его "фамильным драгоценностям" между ног. Джоунз снова толкнул его. - Драка? Какая драка? спросил он. Судя по тону, это интересовало его больше, чем любовные качества Сильвии.
      Неожиданно вся бессмыслица возникшей ситуации сделалась для Гольдфарба невыносимой. Он протиснулся сквозь густую толпу посетителей ^Белой Лошади", толкнул дверь и вышел, остановившись на тротуаре и думая, куда идти дальше. Первый же глоток морозного воздуха, оказавшийся в легких, и ночь, обступившая со всех сторон, твердили, что его уход был ошибкой. Но Гольдфарб не мог заставить себя вернуться в бар.
      Ночь была ясная. На темном небе ярко горели звезды, их было больше, чем ему доводилось видеть раньше, когда еще не существовало затемнения. Млечный Путь сиял, как искрящиеся крупинки сахара, просыпавшиеся на черные плитки пола. До появления ящеров звезды казались дружественными, в худшем случае далекими. Теперь от них исходила опасность, как от вражеской страны.
      С юга часть звездного неба закрывала серая громада Дуврского замка. Давным-давно саксонцы поставили здесь крепость. В 1216году Людовику VIII не удалось взять эту твердыню, - и с ее помощью, вероятно, было остановлено вторжение французов в Англию. При Генрихе VIII крепость расширили, а позже возвели дополнительные укрепления, когда опасались еще одного французского захватчика - Наполеона. Наконец, в прошлом веке соорудили башенку, где поставили шестнадцатидюймовую пушку, чтобы охранять порт от нападения с моря. Но строители башенки не представляли себе, что может существовать нападение с воздуха. Мачты радарной станции, на которой дежурил Гольдфарб, делали для защиты Дувра и всей Англии от притязаний Гитлера больше, чем все каменные и кирпичные стены вместе взятые. Но против ящеров даже волшебство радара оказалось если не бесполезным, то явно неэффективным.
      Со стороны улицы Святого Якова в направлении Гольдфарба двигалась маленькая красная точка. Свет ее был слабее, чем мерцание светляка. У Гольдфарба дрогнула рука: он очень давно не видел сигарет. Если даже импорт продовольствия сократился - вначале из-за немецких подводных лодок, потом из-за налетов ящеров, - то табак и вовсе пропал.
      Во время экономической депрессии люди подбирали окурки на улицах. Гольдфарб никогда не опускался до подобного. Однако презрение, которое он испытывал, когда впервые увидел такую сцену, позже сменилось жалостью, а затем и пониманием. Но тогда охота за окурками была вызвана нехваткой денег, а не сигарет.
      Гольдфарб окликнул владельца соблазнительно вспыхивавшего огонька:
      - Эй, дружище, не продашь ли мне сигаретку? Курильщик остановился. Огонек на мгновение вспыхнул ярче, затем сдвинулся, поскольку незнакомец переместил сигарету в угол рта.
      - Извини, приятель, у меня осталось всего три, и их я не продам. Сейчас не на что тратить деньги. Но если хочешь, можешь разок затянуться.
      Гольдфарб колебался; почему-то это задевало его сильнее, чем нагибаться за окурками. Но в голосе незнакомца не чувствовалось презрения. Хотя он и не намерен продавать часть своих сокровищ, но готов немного поделиться ими.
      - Спасибо, - сказал Гольдфарб и быстро подошел. Дэвид постарался как можно дольше удержать в легких дым и выпустил его с большим сожалением. Владелец сигареты снова затянулся. В слабом темно-красном свете било видно удовольствие, отражавшееся на его лице.
      - Проклятая война, - выпуская дым, произнес он.
      - Это уж точно, - ответил Гольдфарб. Он закашлялся. Как бы ему ни хотелось курить, его тело отвыкло от этой привычки. - Интересно, что у нас исчезнет следующим? Наверное, чай.
      - Жутко подумать, но скорее всего ты прав. Скажи, разве можно вырастить чайные кусты где-нибудь на полях Кента?
      - Нет, - мрачно ответил Гольдфарб. Что-то он будет делать, когда исчезнет его утренняя чашка чая? Обойдется без нее, вот и все.
      - А что у нас пили, пока не появился чай?
      - Думаю, что пиво.
      Курильщик аккуратно загасил сигарету.
      - Именно это я и намерен сейчас сделать. Не хочу туда входить с зажженной сигаретой, Я слышал, что людям проламывали голову из-за трубки табака, и не стремлюсь, чтобы это случилось со мной.
      - Разумно, - кивая, согласился Гольдфарб. - Хотя там и так полно дыма, никто тебя не унюхает.
      - Ты прочитал мои мысли. - Теперь голос курильщика доносился из темноты. Он продолжал: - А заодно я хотел бы попробовать подгрести к той рыжеволосой официантке. Кстати, как ее зовут?
      - Сильвия, - бесцветным голосом сказал Гольдфарб.
      - Правильно, Сильвия. Ты ее видел? - Не дожидаясь ответа, курильщик добавил: - Я бы не прочь потратить на нее одну сигарету, честное слово.
      Он нашел входную дверь "Белой Лошади" и скрылся за нею.
      Гольдфарб еще немного постоял на морозе, затем двинулся в неблизкий путь до своей казармы. Вряд ли Сильвию можно купить .за сигарету, но какое значение это имеет сейчас? Сейчас Сильвия не принадлежит ему, в действительности, она никогда не принадлежала ему. Удовлетворение своей сексуальной жажды прекрасное занятие, даже более чем прекрасное, когда погружаешься в него. Но нужно не терять при этом головы. Если это все, чем ты занимаешься с женщиной, то прекращение такого занятия не должно становиться концом света.
      Вдали послышался похожий на негромкие вскрикивания шум двигателей самолета ящеров. Охватившая Гольдфарба дрожь не имела никакого отношения к холоду. Кто-то там сейчас в небе, возле громоздкого радара? И вернется ли этот парень обратно?
      Зенитные орудия открыли свой явно бесполезный огонь. Гольдфарб снова задрожал. Потеря Сильвии - еще не конец света. Но там, вдалеке, он слышал звук настоящего конца света.
      ГЛАВА 16
      Вдалеке заговорили зенитки. Генрих Егер с завистью прислушался. Будь подобные орудия у вермахта, показалось бы тогда красноармейским самолетам небо с овчинку. Однако зенитная канонада доказывала, что русские не сдаются. Егер убедился в этом на собственном опыте за те одиннадцать месяцев, что предшествовали вторжению ящеров, отодвинувшему войну между национал-социализмом и коммунизмом на задний план. Теперь советское упрямство постигали ящеры. Егер надеялся, что они получат от обучения не меньше удовольствия, чем он сам.
      Возможно, русские не соврали, сказав ему, что эта лошадь когда-то служила в кавалерии. При звуках артиллерийской стрельбы она всего-навсего шевелила ушами. Конечно, оставалось лишь гадать, как поведет себя лошадка, если ему придется стрелять, сидя на ней верхом. Даст Бог, не доведется проверить это на практике.
      - Эти сукины дети должны были дать мне самолет, - произнес Егер вслух.
      Он говорил больше для того, чтобы услышать звук собственного голоса среди заснеженного пространства, чем по какой-либо другой причине. Лошадь фыркнула. Она не понимала по-немецки, но для управления ею Егера снабдили списком русских выражений. Похоже, животное радовалось, что везет человека. Если действительно существует некая волчья страна, то сейчас Егер ехал по ее просторам.
      Он похлопал рукавицей по мешочкам со свинцовой прокладкой, прикрепленным к седлу. В них находилась честная доля причитающегося рейху металла, похищенного в результате налета партизан на грузовик ящеров неподалеку от Киева. И теперь Егер в одиночку, верхом на лошади, везет эту долю в Германию.
      - Им хочется, чтобы я сгинул, - сказал он. Лошадь снова фыркнула. Егер потрепал ее по шее:
      - Им очень этого хочется. .
      Когда они вместе с Максом - тем самым партизаном-сквернословом - оказались в одном из подразделений Красной Армии, которое по-прежнему держало связь с Москвой и получало оттуда распоряжения, советские военные щедро расточали похвалы и со скрупулезной точностью разделили драгоценный трофей, добытый в результате совместной советско-германской операции. Трудности начались потом.
      Нет, Егеру не сказали, что достать самолет невозможно. Разумеется, советский полковник понимал настоятельную необходимость герра майора вернуться в Германию. Но разве герр майор не осознает, сколь велика вероятность, что его убьют, прежде чем он туда попадет? Нет, полковник не может с чистой совестью позволить ему рисковать жизнью и лететь на самолете.
      Теперь уже фыркнул сам Егер, и громче, чем лошадь.
      - Когда русский полковник говорит, что не хочет рисковать жизнью, так и знай: где-то скрывается подвох.
      И в прошлой войне, и в нынешней русские, действуя против немцев, предпочитали тушить пожар, забрасывая его телами.
      С помощью колен, поводьев и голоса Егер понуждал лошадь двигаться вперед. За минувшие четверть века он мало ездил верхом, но основные правила верховой езды не забыл. Такое путешествие очень сильно отличалось от перемещения в танке. Там, в башне из толстой брони, ты чувствуешь себя отрезанным от всего мира и неуязвимым для всего, что этот мир может тебе сделать... разумеется, если он не решит ударить снарядом. Но, сидя верхом на лошади, ты сталкиваешься с миром лицом к лицу. И в данный момент этот мир заметал лицо Егера снегом. Русские снабдили его меховой ушанкой, тулупом и валенками, поэтому Егер не мерз. Только надев все это на себя, он понял, насколько хорошим было у русских зимнее обмундирование. Не удивительно, что в прошлую зиму иваны доставили вермахту столько горя. Егер прильнул к лошадиному уху и доверительно сказал:
      - Если кто-то спросит Кремль о случившемся, там ответят, что помогли мне всем, чем только могли. Просто мне не удалось добраться до Германии с этим грузом.
      Он вновь хлопнул по мешочкам.
      - Но знаешь что, русская лошадка? Я их одурачу. Я все равно намерен вернуться а Германию, хотят они того или нет. А если им это не понравится, могут намочить штаны с досады. Мне плевать.
      Разумеется, лошадь не понимала, о чем говорит ее седок. Она была не просто бессловесным животным, но еще и русским бессловесным животным. До этой минуты она либо таскала плуг на оккупированной врагом земле, либо носила в бой красноармейского кавалериста. Однако теперь судьба этой лошади на какое-то время слилась с судьбой Генриха Егера.
      Снег заносил следы от копыт. "Т-3" имел хороший обогреватель, но, с другой стороны, исходящий от лошади запах сена нравился Егеру больше, чем стоявший в танке тяжелый запах бензина, масла и пороха.
      - Да, лошадка, именно этого и хотят в Кремле, - продолжал Егер. - Им требовалась немецкая помощь, чтобы добыть этот металл. Но, думаешь, они хотят, чтобы рейх воспользовался им? Ни за что на свете. Они хотят оставаться единственными, кто может делать такие бомбы, это им только и нужно. Одну бомбу они сбросят на ящеров, и если разобьют этих тварей, не захочется ли им сбросить еще одну и на голову Германии? Но я тебе уже сказал, лошадка, я не намерен допустить, чтобы это произошло.
      Егер всматривался сквозь снежную пелену вдаль. К сожалению, его намерения и реальный ход событий могут не совпасть. По его предположениям, он уже покинул то, что до войны называлось советской территорией, и скорее всего находился на западно-украинской земле, некогда принадлежавшей Польше. Большая часть этих территорий, опустошенная вначале русскими, а затем немцами, ныне находилась в лапах ящеров.
      Здесь у ящеров были свои услужливые марионетки. В Москве он слышал на коротких волнах выступления лидера евреев в Варшаве Мойше Русси. Тогда Егер посчитал этого человека истериком, лжецом и предателем человечества.
      Сейчас... сейчас он уже не был столь категоричен. Каждый, раз, когда он пытался посмеяться над рассказом Макса, как над очередным "романом ужасов", Егер вспоминал шрам на шее еврейского партизана и пересыпанный нецензурщиной рассказ о массовых убийствах в Бабьем Яру. И если ужасы, через которые прошел Макс, были настоящими, тогда, возможно, Мойше Русси тоже говорил правду.
      Зимняя поездка верхом, в одиночку, давала время подумать - возможно, даже больше времени, чем хотелось бы. Что происходило и происходит в рейхе, за границами удерживаемой немцами территории? Егер был фронтовым офицером, а не политиком. Но немецкие офицеры отличались тем, что думали самостоятельно, а не подчинялись слепо вышестоящим приказам, как то было у русских или у ящеров. Хоть убей, но Егер так и не мог понять, каким образом массовое истребление евреев способствовало приближению победы в войне.
      Массовая еврейская бойня могла лишь замедлить ход войны. Она привела уцелевших польских евреев под опеку ящеров. И сейчас на пути Егера к рейху могло оказаться множество таких евреев. Если они засекут его и дадут своим новым хозяевам знать, что какой-то немец бродит по их территории... если они это сделают, замысел русских осуществится полностью.
      - Глупо, - пробормотал вслух Егер. В чем выражалась борьба евреев против рейха? В том, что они поспешили приспособиться, как и любые другие гражданские лица?
      Егер проехал мимо пустого крестьянского дома. Сколько разрушений! Сколько времени понадобится людям, чтобы восстановить все это? И что важнее, на каких условиях будет происходить такое восстановление? Останутся ли люди хозяевами собственной судьбы или на долгие века превратятся в рабов ящеров? Ответа Егер не находил. Человечество научилось наносить ящерам ущерб, но не знало, как разбить их. Пока не знало. Егер надеялся, что, может, способ разбить этих тварей едет сейчас вместе с ним в привязанных к седлу мешочках.
      Через несколько сотен метров дорога, по которой он двигался (в действительности она была больше похожа на
      тропку), привела его к роще белоствольных берез. Егер сдернул с плеча винтовку и положил на колени. За деревьями вполне могли скрываться малоприятные веши и прятаться еще менее приятные люди. Егер усмехнулся, приоткрыв рот. По меркам ящеров, несколько недель назад и он был одним из таких малоприятных людей.
      Из-за дерева появился какой-то человек. Как и Егер, он был одет в смесь русского и немецкого зимнего обмундирования. Как и Егер, он держал в руках винтовку. Он не прицеливался в немца, но, судя по его виду, готов был это сделать. Человек что-то сказал по-польски. Егер не знал ни одного польского слова. Подъезжая, он подсчитывал свои шансы. Если быстро и метко выстрелить (верхом это не особенно получится), а затем пришпорить лошадь, у него появится шанс ускользнуть от этого... Бандита, что ли?
      Наверное, незнакомец думал в унисон с Егором.
      - Я бы не стал этого делать, - сказал он, теперь уже на неправильном немецком. - Оглянись.
      Егер не оглянулся. Стоявший на тропе человек засмеялся и прислонил винтовку к ближайшему дереву.
      - Я не шучу. Давай повернись назад.
      На этот раз Егер повернулся. Он увидел еще двоих людей, у обоих было оружие. "А сколько может прятаться за деревьями?" - подумал Егер. Он повернулся обратно.
      - Хорошо, вы меня захватили, - ровным голосом произнес он. - Что теперь?
      Егер не знал, что больше ошеломило этого человека: его спокойный тон или правильная немецкая речь. Тот схватился за винтовку системы Маузера; такая же была и у Егера.
      - Я так и думал, что ты - один из тех нацистских гадин, - зарычал он. - И верхом ты ехал не так, как поляк или русский. Что ж, расстреляем тебя прямо сейчас...
      - Погоди, Йоссель! - крикнул кто-то из находившихся сзади. - Нам ведь нужно доставить его...
      - Если вы собираетесь доставить меня к ящерам, сделайте одолжение, лучше застрелите меня, - перебил его Егер.
      Когда ящеры заставят его говорить (кто знает, какие у них для этого существуют методы?), он может поставить под угрозу усилия русских по использованию похищенного металла, а Германия так и не увидит содержимого свинцовых мешочков.
      - С чего это мы должны делать какие-либо одолжения немцу? - спросил Йоссель.
      Сзади послышались ругательства. Вот она, расцветшая пышным цветом бессмысленная жестокость.
      Но у Егера был подходящий ответ:
      - Потому что я сражался вместе с русскими-партизанами, большинство из которых были евреи, чтобы отбить у ящеров то, что у меня привязано к седлу, и привезти это в Германию.
      Все. Он сказал. Если эти люди - действительно прихвостни ящеров, он выдал себя с головой. Но Егер в любом случае выдал бы себя в то самое мгновение, когда ящеры добрались бы до содержимого мешочков. А если перед ним все-таки люди...
      Йоссель сплюнул.
      - Быстро ты умеешь врать. Так я тебе и поверил. Где это было, на дороге в Треблинку?
      Увидев, что это название ничего не говорит Егеру, он добавил на чистом немецком языке:
      - Концентрационный лагерь.
      - Я ничего не знаю о концентрационных лагерях, - упрямо произнес Егер.
      Люди позади него зарычали. Эдак они пристрелят его, не дав закончить фразу. Поэтому Егер торопливо сказал:
      - Я ничего не слышал об этой Треблинке. Но в том партизанском отряде был один еврей, сумевший выбраться живым из места, которое называлось Бабий Яр. Это на окраине Киева. Мы с ним сражались вместе ради общего блага.
      В лице Йосселя что-то изменилось:
      - Значит, нацист, тебе известно про Бабий Яр? И что ты об этом думаешь?
      - Это отвратительно, - быстро ответил Егер. - Я шел на войну сражаться против Красной Армии, а не... не... - Он покачал головой. - Я солдат, а не убийца.
      - Как будто нацист способен понимать разницу, - презрительно отозвался Йоссель.
      Но за винтовку не схватился. Вместо этого он затеял разговор со своим товарищем. "Кто эти двое? - думал Егер. - Солдаты? Партизаны? Просто бандиты?" Разговор частично шел на идиш, который Егер еще понимал, а частично - на непонятном ему польском. Если бы еврей, находившийся спереди, был бы не столь бдительным, Егер, возможно, сумел бы вырваться. Но в этой ситуации ему ничего не оставалось, кроме как ждать, пока захватчики решат, что с ним делать.
      Спустя несколько минут один из находившихся сзади сказал:
      - Ладно. Слезай с лошади.
      Егер спешился. У него невероятно болела спина. Он был готов повернуться и начать стрелять при самом ничтожном подозрительном звуке. Он не будет пассивной жертвой, если они рассчитывают именно на это. Но затем человек за его спиной сказал:
      - Можешь повесить винтовку на плечо, если не возражаешь.
      Егер колебался. Такое предложение могло оказаться уловкой, чтобы убаюкать его бдительность и сделать более легкой добычей. Но он и так уже находится во власти евреев.
      Ни один боец, который хоть немного соображает, не оставит врагу оружие. Может, они решили, что он им не враг? Егер повесил винтовку на плечо и спросил:
      - Что вы намерены со мной делать?
      - Пока не решили, - ответил Йоссель. - Для начала пойдешь с нами. Отведем тебя к тому, кто сумеет помочь нам разобраться.
      Должно быть, на лице Егера все-таки отразились какие-то опасения, ибо Йоссель добавил:
      - Нет, не к ящеру, к одному из нас.
      - Хорошо, - сказал Егер. - Но возьмите с собой и лошадь. То, что находится у седла в мешочках, важнее, нежели я, и вашему командиру нужно узнать об этом.
      - Золото? - спросил тот, кто велел Егеру слезть с лошади.
      Егеру не хотелось, чтобы евреи подумали, будто он - один из тех, кого можно ограбить.
      - Нет, не золото. Если люди из НКВД не ошиблись, я везу здесь такой же материал, какой ящеры применили при уничтожении Берлина и Вашингтона.
      Это произвело впечатление.
      - Погоди, - медленно проговорил Йоссель. - Русские позволили тебе увезти этот... этот материал в Германию? Как такое случилось?
      "Почему они не забрали себе все?" - вот что подразумевал его вопрос.
      - Если бы могли, уверен, что они обязательно оставили бы себе всю добычу, - улыбнувшись, ответил Егер. - Но я уже говорил, что материал захватывала совместная советско-германская боевая группа. И сколько бы ни было у русских причин ненавидеть нас, немцев, они знают также, что наших ученых нельзя сбрасывать со счетов. И потому...
      Егер похлопал по мешочку.
      Дальнейший разговор евреев происходил исключительно на польском. Наконец Йоссель усмехнулся:
      - Ну, немец, прямо скажем, задал ты нам задачку. Ладно, идем, ты и твоя лошадь, что бы там на ней ни было навьючено.
      - Вы должны держать меня вне поля зрения ящеров, - требовательно сказал Егер.
      - Ошибаешься, - рассмеялся Йоссель. - Мы просто должны делать так, чтобы тебя не заметили. А это - не одно и то же. Давай-ка двигать, а то мы и так уже потратили кучу времени на болтовню.
      Как оказалось, этот еврей знал, о чем говорит. В течение нескольких последующих дней Егер увидел больше ящеров и с более близкого расстояния, чем прежде. Никто из них даже не взглянул на него; эти существа считали, что он просто один из полицейских и потому к нему можно относиться терпимо.
      Более тревожными были неожиданные встречи с вооруженными поляками. Хотя он оброс бородой с седой проседью, Егер не без иронии сознавал, что в его облике появилось нечто зримо еврейское.
      - Не волнуйся, - сказал ему Йоссель, когда Егер посетовал на это. - Они подумают, что ты просто еще один предатель.
      Эти слова больно ударили по самолюбию Егера.
      - Ты хочешь сказать, что именно так остальной мир думает о вас, польских евреях?
      Он уже достаточно долго находился в отряде, чтобы высказывать свои мнения, не опасаясь получить за них пулю.
      - Да, что-то вроде того, - спокойно ответил Йоссель, которого трудно было вывести из себя. - Разумеется, остальной мир до сих пор не верит, что у нас есть серьезные основания любить ящеров больше, чем вас, нацистов. Если ты знаешь о Бабьем Яре, то поймешь нас.
      Поскольку Егер действительно знал о Бабьем Яре и узнанное воспринималось им тяжело, он переменил тему:
      - Кое-кто из поляков выглядел так, будто они не прочь перестрелять нас.
      - Такое вполне может быть. Поляки ведь тоже не любят евреев. - Голос Йосселя звучал совершенно обыденно. - Но они не осмеливаются, поскольку ящеры дали нам достаточно оружия, чтобы хорошенько вздуть их, если они вздумают играть с нами в старые игры.
      Егер умолк и какое-то время обдумывал услышанное. Этот еврей открыто признавался, что его соплеменники зависят от ящеров. У него было бесчисленное количество возможностей выдать Егера пришельцам, однако он не сделал этого. Егер признался себе, что не понимает происходящего вокруг. К счастью, вскоре он все понял.
      В тот вечер они пришли в какой-то город, более крупный, чем те, через которые проходили раньше.
      - Как называется этот город? - спросил Егер. Вначале он подумал, что Йоссель чихнул. Потом еврей повторил название:
      - Грубешув.
      Город с гордостью демонстрировал мощенные булыжником улицы, трехэтажные дома с чугунными навесами и центральный бульвар, середина которого на парижский манер была засажена деревьями. Егер видел настоящий Париж, а потому нашел такое подражание смехотворным, но промолчал.
      Йоссель подошел к одному из трехэтажных зданий и заговорил на идиш с человеком, открывшим на его стук. Потом повернулся к Егеру:
      - Иди в этот дом. Мешочки свои возьмешь с собой. А конягу твою мы уведем из города. Слишком уж диковинный зверь - вопросов не оберешься.
      Егер вошел. Седой еврей отодвинулся в сторону, пропуская его, и сказал:
      - Здравствуйте, друг. Меня зовут Лейб. Как мне называть вас, раз уж вы оказались здесь?
      - Ich heipe HeinrichJager, - ответил Егер. Он давно привык к взглядам, полным ужаса, когда люди слышали его немецкую речь. Это был единственный язык, на котором он свободно говорил. И к лучшему или к худшему, но он был немцем. Он вряд ли стал бы это отрицать. Егер сдержанно добавил: - Надеюсь, господин Лейб, мое присутствие не доставит вам особых хлопот.
      - Нацист - и в моем доме? Они хотят поселить нациста в моем доме?
      Лейб говорил не с Егером. И не с собой, как тому показалось. Кто еще оставался? Наверное, Бог.
      Лейб, словно в нем повернули ключ, быстро подошел к двери и закрыл ее.
      - Даже нацист не должен мерзнуть - особенно если вместе с ним могу замерзнуть я. - Сделав над собой огромное волевое усилие, он повернулся к Егеру: - Чаю выпьете? Если хотите, в кастрюле есть картофельный суп.
      - С удовольствием. Большое вам спасибо. Чай был горячим, картофельный суп - горячим и ароматным. Лейб настойчиво предлагал Егеру вторую порцию; еврей явно - не мог заставить себя быть плохим хозяином. Но сам он вместе с Егером не ел - подождал, пока немец насытится, а потом уже принялся за еду.
      Такая картина наблюдалась и в течение двух следующих дней. Егер заметил, что хозяин каждый раз подает ему все тот же суп и все в той же щербатой миске. Наверное, когда он уедет, Лейб выкинет и остатки супа, и миску вместе с постельным бельем и всем, до чего он дотрагивался. Егер не стал спрашивать, боясь услышать утвердительный ответ.
      Только когда Егер уже начал подумывать, не забыл ли про него Йоссель и другие еврейские бойцы, тот появился, снова придя под покровом темноты.
      - Тебя, нацист, хочет видеть один человек, - сказал Йоссель. В отличие от Лейба, для него слово "нацист" утратило почти весь свой яд. Осталось что-то вроде ярлыка, и не более.
      В гостиную вошел незнакомый еврей. Худощавый, светловолосый. Егеру думалось, что важный человек, которого он дожидался, будет более солидного возраста, а этот оказался моложе его самого. Вошедший не подал руки.
      - Итак, вы и есть тот самый немец с интересным грузом, - сказал он, предпочитая говорить по-немецки, а не на идиш.
      - Да, - ответил Егер. - А вы кто? Пришедший слегка улыбнулся:
      - Зовите меня Мордехай.
      Судя по тому удивлению, какое застыло на лице Йосселя, имя вполне могло быть настоящим. "Бравада", - подумал Егер. Чем больше он приглядывался к Мордехаю, тем большее впечатление тот на него производил. Да, молод, но офицер с ног до головы. Глаза скрытные, подвижные, умеющие быстро оценивать собеседника. Если бы он служил в германской армии, то еще до своих сорока получил бы полковничьи звездочки и собственный полк. Егер знал этот тип людей: сорвиголова.
      - Насколько мне известно, вы - танкист, который похитил у ящеров нечто важное. То, что я услышал здесь от Йосселя, интересно, но второстепенно. Расскажите мне сами, герр Егер..
      - Подождите, - сказал Егер.
      Йоссель ощетинился, но Мордехай лишь усмехнулся, ожидая, когда Егер продолжит.
      - Вы, евреи, сотрудничаете с ящерами. Однако теперь, похоже, вы готовы предать их. Докажите, что я могу вам доверять. Откуда мне знать, что вы не передадите меня прямо в их руки?
      - Если бы мы хотели это сделать, то уже давно выдали бы вас, - заметил Мордехай. - Что же касается того, как и почему мы работаем с ящерами... Три зимы назад Россия оттяпала у финнов их земли. Когда вы, нацисты, вторглись в Россию, финны были счастливы пойти за вами по пятам и забрать свое назад. Но думаете, они постоянно бегали и вопили: "Хайль Гитлер!"?
      - Н-ну... может и нет, - предположил Егер. - А что?
      - А то, что мы помогали ящерам бороться против вас, но по своим соображениям, а не по их. Например, ради выживания. Мы не обязаны их любить. Видите, я рассказал вам свою историю - больше, чем вы заслуживаете. Теперь рассказывайте вашу.
      Егер Начал рассказ. Мордехай то и дело прерывал его резкими, испытующими вопросами. С каждым вопросом у Егера возрастало уважение к нему. Он понял, что этот еврей разбирается в военном деле и особенно в партизанских операциях. Ни дать ни взять - командир высокого ранга. Но Егер даже не представлял, что Мордехай сумеет так много узнать о трофее, который Егер вез на лошади. Вскоре он понял: хотя этот еврей никогда не видел забрызганных грязью кусочков неизвестного металла, их важность он осознавал лучше самого Егера.
      Когда майор договорил (он ощущал себя выжатым до предела), Мордехай сцепил пальцы и уставился в потолок.
      - Знаете, до начала войны меня больше волновали воззрения Маркса, чем мысли о Боге, - вдруг сказал он. Речь Мордехая стала более гортанной; произношение гласных изменилось, и Егеру приходилось прилагать усилия, чтобы понять его. Перескочив с немецкого на идиш, Мордехай продолжал: - С тех самых пор, когда вы, нацисты, затолкнули меня в гетто и попытались уморить голодом, я сомневался в сделанном выборе. Теперь я уверен, что ошибся.
      - А как это связано с нашим разговором? - спросил Егер.
      - Мне нужно сделаться мудрейшим из раввинов, которые когда-либо жили на земле, чтобы решить, стоит ли мне помогать немцам бороться с ящерами их же грязным оружием.
      - Я придерживаюсь такого же мнения, - энергично закивал Йоссель.
      Мордехай махнул рукой, чтобы тот умолк.
      - Жаль, что этот выбор пришлось делать мне, а не кому-то другому. До войны я хотел быть всего лишь инженером. - Его взгляд и взгляд Егера скрестились, как два меча. - А все, кем я являюсь сейчас благодаря вам, немцам, - это бойцом.
      - А я им был всегда, - сказал Егер.
      Когда-то, еще до начала Первой мировой войны, он мечтал изучать библейскую археологию. Но во Франции, в окопах, Егер осознал свое призвание и понял, насколько его отечество нуждается в людях с такими талантами. По сравнению с этим библейская археология казалась пустяковым занятием.
      - Знать бы, чем обернется для нас будущее, - задумчиво произнес Мордехай. - Относительно вас, Егер, я не знаю. - Он впервые назвал немца по фамилии. Но сам бы я хотел иметь хребет покрепче.
      - Да, - кивнул Егер.
      Мордехай вновь вперился в него глазами, но теперь это был оценивающий взгляд военного.
      - Проще всего было бы застрелить вас и швырнуть труп в Вислу. Многие так исчезали, и больше их никто не видел. Выкинуть следом ваши мешочки - и мне не нужно будет просыпаться ночью в поту от страха по поводу того, что вы, проклятые нацисты, собираетесь сделать с этим украденным материалом.
      - Зато вместо этого вы будете просыпаться ночью в поту оттого, что никто не в силах бороться с ящерами. - Егер старался держаться спокойно и говорить ровным голосом. На фронте он часто рисковал жизнью, но таким образом никогда. Это больше напоминало игру в покер, чем войну. И Егер пустил в ход еще одну свою козырную карту: - Что бы вы со мной ни сделали, Сталин уже получил свою долю добычи. Не будет ли вас прошибать пот еще и оттого, что с нею сделают большевики?
      - Честно говоря, будет. - Мордехай вздохнул, и казалось, этот вздох исходит из всего его тела, а не только из груди. - Уж лучше бы принимать решение выпало мудрецу Соломону, чем такому несчастному глупцу, как я. Тогда у нас была бы хоть какая-то надежда на справедливое решение.
      Он начал было снова вздыхать, но где-то на середине прервался и вдруг опять стал резко и глубоко втягивать в себя воздух. Когда Мордехай снова взглянул на Егера, глаза у него пылали. "Да, - подумал Егер, - прирожденный офицер; за таким люди пойдут в огонь и в воду".
      - В конце концов, возможно, Соломон в самом деле укажет нам путь, негромко сказал Мордехай.
      - Что вы имеете в виду? - спросил Егер. Хотя он давным-давно забросил мысль о библейской археологии, саму Библию он знал достаточно хорошо. Взгляд Егера невольно скользнул к мешочкам, висевшим на стене.
      - Хотите разрезать младенца пополам, не так ли?<По библейскому тексту, к царю Соломону пришли на суд две женщины с ребенком, каждая утверждала, что это ее младенец. Царь Соломон приказал стражнику разрубить младенца пополам и отдать каждой по половине. Тогда настоящая мать взмолилась не делать этого пусть ребенок достанется противнице, но остается живым (3 книга Царств, 3, 17-27)>
      - Именно это я и собираюсь сделать, Егер, - ответил Мордехай. - Вы угадали. Ладно, берите себе часть. Отдаю ее вам. Ваши нацистские придурки смыслят в этом и, наверное, сообразят, на что пустить ваш гостинец. Но, помимо вас и русских, свой шанс должен получить кое-кто еще.
      - Кого вы подразумеваете? Вас самих? - спросил Егер. Мысль о польских еврей, обладающих таким ужасным оружием, встревожила его в той же степени, в какой Мордехай страшился попадания этого оружия к немцам. У евреев достаточно веских причин нанести удар по Германии. Однако Мордехай покачал головой:
      - Нет, не нас. У нас нет ученых, нет лабораторий и оборудования, чтобы заниматься всем этим. К тому же вокруг слишком много ящеров, чтобы сохранить проводимые работы в тайне.
      - Тогда кто же? - спросил Егер.
      - Я подумал об американцах, - ответил Мордехай. - Они потеряли Вашингтон, поэтому на своей шкуре убедились, что эта штука - не просто теория. Насколько нам известно, они уже занимались такими исследованиями. Там полно ученых, сбежавших в Америку от вас, фашистов. Эта страна большая, как и Россия. В Штатах хватает мест, где можно спрятаться от ящеров, пока те разнюхают, что к чему.
      Егер задумался о словах Мордехая. У него было инстинктивное нежелание передавать стратегический материал врагам, но в сравнении с ящерами американцы все-таки союзники... И с точки зрения чисто человеческой политики чем больше противовес Москве, тем лучше. Но оставался еще один серьезный вопрос.
      - Как вы предполагаете переправить этот материал через Атлантику?
      Егер ждал, что Мордехай растеряется, но тот остался невозмутимым.
      - Это устроить легче, чем вы думаете. Ящеры уже не так доверяют нам, как вначале, но вне городов мы по-прежнему имеем достаточную свободу передвижения. Поэтому сможем доставить материал к морю.
      - А потом? - спросил Егер. - Погрузите на пароход и поплывете в Нью-Йорк?
      - Вам это кажется шуткой, а я считаю такое возможным, - сказал Мордехай. Морское сообщение до сих пор остается на удивление оживленным. Ящеры не атакуют все суда подряд, как они делают это с поездами или грузовиками. Но я не собирался отправлять сей груз обычным пароходом. У нас есть возможность подогнать к берегу подводную лодку так, что ящеры не заметят. Мы уже проделывали это два раза, сумеем и в третий.
      - Подводная лодка? - удивился Егер.
      "Американская? - подумал он. - Нет, скорее всего, английская". Прежде Балтийское море в течение нескольких месяцев являлось немецким. Любой командир британской подводной лодки знал: выставить там перископ равнозначно самоубийству. Однако сейчас у Германии были более серьезные заботы, чем субмарины англичан.
      - Значит, подводная лодка, - теперь уже утвердительно сказал Егер. - Но это может оказаться довольно безумной затеей.
      - Правильно, мы безумцы, - ответил Мордехай. - Если до войны мы и не были безумцами, то вы, нацисты, сделали нас такими. - Смех его был полон самоиронии. - А сейчас я, должно быть, совсем сошел с ума, раз вступаю с нацистами в сделку и помогаю им в том, что может привести к концу света. Просто один вариант конца света хуже, чем другие, правда?
      -Да.
      Егеру казалось не менее странным вступить в сделку сначала с коммунистами, теперь с евреями. Находясь достаточно близко от Германии, он вдруг задумался о том, как посмотрит его начальство (и гестапо) на все, что он совершил с той самой минуты, когда ящеры подбили его "Т-3". Но если мир не спятил окончательно, содержимое мешочков со свинцовой прокладкой сможет искупить любое количество идеологических грехов. Почти любое.
      - Мы договорились?" - спросил Мордехай.
      - Мы договорились, - ответил Егер. Впоследствии он так и не мог толком сказать, кто же первый протянул руку. Но рукопожатие было крепким.
      Атвар был полностью поглощен проверкой последних донесений о том, как Раса справляется с чудовищной зимней погодой на Тосев-3, когда мелодичный сигнал компьютера напомнил ему о назначенной встрече.
      - Дрефсаб, это вы? - осведомился он в переговорное устройство.
      - Да, господин адмирал, - раздался ответ из приемной. Разумеется, никто не мог допустить и мысли, чтобы заставлять командующего эскадрой Расы ждать, тем не менее эта формальность соблюдалась.
      - Входите, Дрефсаб, - произнес Атвар и нажал на своем столе кнопку, открывающую вход в кабинет.
      Когда появился Дрефсаб, главнокомандующий зашипел, не на шутку перепугавшись. Офицер разведки был одним из умнейших самцов, внедренных в подчинение Страхи, чтобы попытаться выяснить, каким образом тот шпионит за главнокомандующим. К тому же он вел поединок с агентами разведок Больших Уродов, которые не обладали имевшимися у Дрефсаба техническими возможностями, зато компенсировали это обманными интригами, которым бы позавидовал даже императорский двор. Дрефсаб всегда был опрятен и щеголеват. Сейчас же он предстал перед главнокомандующим с размазанной раскраской тела, тусклыми чешуйками и расширенными зрачками.
      - Ради Императора, что с вами? - воскликнул Атвар.
      - Господин адмирал, клянусь Императором, я считаю, что обязан сообщить о своем несоответствии занимаемой должности, - ответил Дрефсаб, опуская глаза.
      Даже голос его звучал так, словно связки проржавели.
      - Это я вижу, - сказал Атвар. - Но что произошло? Как вы дошли до такого состояния?
      - Господин адмирал, я решил расследовать, как незаконная торговля тосевитской травой, называемой имбирь, воздействует на наши войска. Сознаю, я сделал это без приказа, но я посчитал, что проблема достаточно серьезна и потому оправдывает нарушение дисциплины.
      - Продолжайте, - велел Атвар.
      Самцы, решившиеся сделать что-либо без приказа, были редки среди Расы, и таких становилось все меньше. Однако инициатива подобного рода, похоже, была обычным делом у Больших Уродов. "Если именно это явилось результатом попыток Расы сравниться с тосевитами по части их неистощимой энергии, - подумал главнокомандующий, - то лучше бы корабли нашей эскадры вообще не покидали Родины".
      - Господин адмирал, чтобы оценить как пути распространения имбиря, так и причины растущего его потребления, я посчитал необходимым проверить действие этой травы на себе. С сожалением вынужден доложить, что и сам я сделался жертвой ее наркотических свойств.
      У первобытных предков Расы самцы были охотниками и отличались плотоядностью. Атвар согнул пальцы так, словно готов был рвать и терзать своими когтями. Хватит с него плохих новостей, по крайней мере сейчас. Тосев-3, и в особенности зима в северном полушарии планеты, и так доставляли ему множество беспокойств.
      - Как вы могли сделать подобную глупость, зная свою ценность для Расы?
      От стыда Дрефсаб совсем опустил голову:
      - Господин адмирал, я самонадеянно предположил, что смогу исследовать и даже пробовать запрещенную траву без печальных последствий. К сожалению, я ошибался. Даже сейчас во мне бушует жгучая потребность в имбире.
      - А на что похоже нахождение под действием имбиря? Главнокомандующему приходилось читать отчеты, но он уже не верил им так, как верил отчетам на Родине. В свое время отчет о Тосев-3 характеризовал эту планету как легкую добычу.
      - Я ощущаю себя большим, чем есть, лучшим, чем есть, словно я могу все, ответил Дрефсаб. - Когда же у меня нет этого ощущения, я жажду его каждой чешуйкой своей кожи.
      - Имеет ли это ощущение, порожденное наркотиком, какую-либо реальную основу? - спросил Атвар. - То есть, если смотреть объективно, действительно ли то, что после дозы имбира ваша эффективность повышается?
      У него мелькнула надежда. Если пагубный порошок окажется ценным фармацевтическим веществом, тогда самовольство Дрефсаба может принести какую-то пользу...
      Но агент лишь испустил долгий, похожий на свист, вздох.
      - Боюсь, что нет, господин адмирал. Я проверял работу, которую делал вскоре после приема имбиря. Она содержит больше ошибок, чем обычно я счел бы допустимым. Я сделал эти ошибки и просто не сумел заметить их вследствие эйфории, вызванной наркотиком. А когда в течение определенного времени я не принимал имбирь... Господин адмирал, тогда мне бывало очень плохо.
      - Очень плохо, - вслед за ним упавшим голосом повторил Атвар. - И как вы реагируете на это страстное желание, Дрефсаб? Потворствуете ему при всякой возможности или всеми силами сопротивляетесь?
      - Всеми силами сопротивляюсь, - ответил Дрефсаб с некоторой меланхолической гордостью. - Я стремлюсь как можно дольше продлить время между приемами, но с каждым разом этот период все сокращается. И в черном промежутке между приемами я также не достигаю максимальной эффективности.
      - Понимаю. - Хотя Атвар и испытывал сожаление, сейчас его мысли приняли чисто прагматический ход: как извлечь максимальную пользу из этого безнадежно больного самца? Решение пришло быстро: - Если вы считаете, что, принимая имбирь, более полноценно служите Расе, чем без него, принимайте его в тех количествах, которые сочтете необходимыми для продолжения выполнения своих обязанностей. На все остальное не обращайте внимания. Я приказываю вам это ради блага Расы.
      - Будет исполнено, господин адмирал, - прошептал Дрефсаб.
      - Далее я приказываю вам записывать в форме дневника все реакции на этот имбирь. Взгляды врачей на эту проблему, естественно, являются внешними. Ваш анализ, сделанный с точки зрения потребителя имбиря, дополнит их важными данными.
      - Будет исполнено, - с большей радостью повторил Дрефсаб.
      - И еще: продолжайте ваше расследование о незаконной торговле наркотиком. Выявите как можно больше виновных в подпольном распространении имбиря.
      - Будет исполнено, господин адмирал, - в третий раз повторил Дрефсаб. Какое-то время его голос звучал как у энергичного молодого самца, охотящегося сольмека, каким он всегда был для Атвара. Но потом он как-то сник под взглядом главнокомандующего и виновато спросил: - Господин адмирал, но если я разобью всю цепочку поставок, как мне тогда удовлетворять собственную потребность в имбире? Атвар скрыл свое отвращение.
      - Захватите себе столько, чтобы обеспечить запас на то время, пока вы хотите сохранять эту привычку, - сказал он.
      Атвар рассуждал так: свободно принимая наркотик, Дрефсаб, вероятно, может стать более искусным агентом, чем если бы он изнывал без этой травы. Столь же вероятно, что он сумеет остаться более искусным агентом, чем любой другой назначенный на его место самец, пусть даже не поддающийся наркотическому искушению. Для успокоения совести Атвар добавил: - Наши врачи продолжат поиски лекарства против этой тосевитской травы. Да помогут им духи покойных Императоров найти его поскорее.
      - Ах, господин адмирал. Даже сейчас мне так хочется... - Вздрогнув, Дрефсаб умолк на середине фразы. - Могу ли я просить у вас, господин адмирал, великодушного разрешения удалиться?
      - Да, Дрефсаб, идите, и пусть покойные Императоры отнесутся к вам благосклонно.
      Дрефсаб неуклюже отдал честь, но, когда покидал кабинет, все же сумел собраться. Если Атвар ничем ему не помог, то хотя бы воодушевил новым заданием. Сам же главнокомандующий, возвращаясь к донесениям, испытывал подавленность. "Ненавижу этот проклятый мир", - думал он. Судя по всему, Тосев-3 создан лишь затем, чтобы сводить Расу с ума.
      Собственное отношение к Дрефсабу оставило у Атвара грустное чувство. Подчиненные обязаны повиноваться своим начальникам; начальники, в свою очередь, обязаны оказывать подчиненным поддержку и проявлять о них заботу. Вместо этого он отнесся к Дрефсабу точно так же, как обошелся бы с полезным, но дешевым инструментом. Да, трещины он видел, но будет продолжать пользоваться этим инструментом, пока тот не сломается. А затем побеспокоится о приобретении нового.
      На Родине он так не обращался с подчиненными. На Родине у него были наслаждения, о которых он давным-давно позабыл на Тосев-3, и не последнее из них - время для раздумий. Жизненным принципом Расы было: никогда ничего не предпринимать без тщательного обдумывания. Когда планируешь в масштабах тысячелетий, какое значение имеет плюс-минус один день или год? Однако Большие Уроды действовали иначе и навязывали Атвару свою гонку, ибо сами были до отвращения переменчивыми.
      - Вместе с Дрефсабом они испортили и меня, - мрачно произнес Атвар и вернулся к работе.
      - А это что за штука? - спросил Сэм Иджер, снимая со стола одно из лабораторных устройств и запихивая в картонную коробку.
      - Центрифуга, - ответил Энрико Ферми. Нобелевский лауреат комкал старые газеты (новых газет нынче попросту не было) и устилал ими дно коробки.
      - Неужели там, куда мы едем, нет этих... центрифуг? - спросил Иджер.
      Ферми всплеснул руками, и этот жест напомнил Сэму Бобби Фьоре.
      - Кто знает, что у них там есть? Чем больше мы сумеем захватить, тем меньше придется зависеть от разных случайностей. .
      - Это верно, профессор. Но чем больше мы возьмем с собой, тем медленнее сможем двигаться и тем более уязвимую мишень будем представлять для ящеров.
      - В ваших словах есть смысл, но с другой стороны, надо воспользоваться случаем. Если после переезда мы не сумеем наладить работу, которую от нас требуют, то с таким же успехом могли бы оставаться в Чикаго. Мы покидаем город не как частные лица, а как работающая лаборатория, - сказал Ферми.
      - Вы здесь главный. - Иджер закрыл коробку, обвернул ее маскировочной лентой и достал из кармана рубашки карандаш. - Как правильно написать "центрифуга"?
      Когда Ферми назвал слово по слогам, Сэм большими черными буквами написал его сверху и по бокам.
      Пока он оборачивал коробку с другой центрифугой, у него кончилась лента, и Сэм вышел в коридор, намереваясь раздобыть еще один рулон. В кладовой ленты хватало; в эти дни Металлургическая лаборатория получала все лучшее из того, что осталось в Чикаго. Сэм уже собирался вернуться и дальше помогать Ферми, когда из соседней комнаты вышла Барбара Ларсен. Матовое стекло двери, из которой она появилась, было заклеено бумажными полосками, - если поблизости разорвется бомба, осколки стекла не разлетятся, как кинжалы, во все стороны..
      - Привет, Сэм, - сказала она. - Как дела?
      - Неплохо, - ответил он, и помолчав, добавил: - Устал только. А как у вас?
      - Примерно так же.
      У Барбары еще оставалась пудра, но ее слой не мог скрыть темных кругов под глазами. Причиной низко опущенных плеч была вовсе не кипа папок, которую тащила Барбара. В большей степени это вызывалось недостатком сна, чрезмерной работой и сильным страхом.
      Иджер помешкал, потом спросил:
      - Хоть что-нибудь хорошее слышно?
      - Вы имеете в виду - о Йенсе? - Барбара покачала головой. - Я уже готова сдаться. Внешне я еще продолжаю что-то предпринимать. Только что оставила у Энди Рейли записку на случай, если Йенс все-таки вернется. Написала ему, куда мы едем. Вы ведь знаете Энди?
      - Это сторож? Конечно, я его знаю. Хорошая мысль, он надежный парень. А куда мы едем? Никто не удосужился мне сказать.
      - В Денвер, - ответила Барбара. - Если сможем туда добраться.
      - В Денвер, - повторил Сэм. - Знаете, я там играл. По-моему, тогда я играл в составе "Омахи". Но почему Денвер? Нам же черт знает сколько придется туда добираться.
      - Думаю, в этом частично и заключается план, - сказала Барбара. - Ящеры не суются в те места, особенно с началом зимы. Там мы будем в большей безопасности, и возможности для работы лучше... если, как я говорила, мы сможем туда добраться. Понесу-ка я это вниз, - сказала Барбара и подхватила папки.
      - И мне тоже пора, - сказал Иджер. - Берегите себя, слышите? Я разыщу вас при отправке конвоя.
      - Хорошо, Сэм. Спасибо.
      Она зашагала по коридору к лестнице. Сэм провожал ее глазами. "Скверно получается с ее мужем", - подумал он. Сейчас даже она сама стала свыкаться с мыслью, что Йенс не вернется. Но как бы плохо ни было Барбаре, она оставалась слишком привлекательной и слишком симпатичной, чтобы обречь себя на вечное вдовство. Иджер сказал себе:
      "Ладно, что-нибудь придумаю, когда представится случай. И если представится".
      Но не сейчас. Сейчас надо возвращаться к работе. Сэм обвязал лентой коробку со второй центрифугой, затем, кряхтя, поставил обе коробки на тележку. Подошвой армейского ботинка он нажал на перекладину и наклонил тележку в удобное для перевозки положение. Этому фокусу Сэм научился, подрабатывая грузчиком в одно из межсезоний. Научился он и тому, как спускать нагруженную тележку вниз: - перемещать ее задом было медленнее, зато куда безопаснее. А судя по словам Ферми, с каждым из отправляемых приборов нужно обращаться как с незаменимым.
      Когда Иджер спустил тележку на первый этаж, он даже вспотел от натуги и сосредоточенности. Большая часть лужайки перед Экхарт-Холлом была покрыта маскировочной сеткой. Под нею, уповая на удачу в защите от бомбардировщиков ящеров, собралась разношерстная коллекция армейских грузовиков, автофургонов, пикапов с брезентовым верхом, автобусов и легковых машин. Их окружали часовые в форме. У них были заряженные винтовки с примкнутыми штыками. Охрана требовалась не столько оборудованию, сколько бензобакам, откуда моментально могли высосать все горючее. Баки были залиты полностью, а в истерзанном войной Чикаго бензин ценился дороже рубинов.
      Сэм понимал назначение далеко не всех вещей, которые грузили люди. Один выкрашенный в оливковый цвет "студебекер" был доверху забит не чем иным, как брусками черного, пачкающегося материала. На каждом красовался аккуратно выведенный через трафарет номер. Как будто кто-то разобрал на части объемную головоломку и намеревался, очутившись в Колорадо, собрать ее снова. Но для чего эти штуки?
      Сэм обернулся и спросил об этом человека, застрявшего позади него в погрузочной "пробке".
      - Это графитовые стержни для управления реактором. Они замедляют движение нейтронов, и потому атомы урана имеют больше шансов захватить их.
      - А-а, - ответил Иджер.
      Ответ ничуть не прояснил ситуацию. Сэм щелкнул языком. Он не впервые убеждался, что без научно-фантастических романов был бы еще тупее, но от их чтения он не сделался физиком. Очень жаль.
      Из здания вышла Барбара с новой порцией папок. Иджер пошел еще раз взглянуть на графитовые стержни, чтобы выждать время и потом подняться вместе с нею.
      Они успели дойти до дверей, когда с запада послышался грохот зениток. Вскоре их выстрелы начали раздаваться по всему городу. Перекрывая этот шум, над головой завизжали реактивные двигатели самолетов ящеров, затем донеслись тяжелые удары упавших бомб. Барбара закусила губу.
      - Совсем близко, - сказала она.
      - Миля, может две, к северу, - сказал Иджер. Как любой житель Чикаго, он стал знатоком взрывов. Сэм положил руку на плечо Барбары, радуясь возможности коснуться ее. - Идите под крышу. В любую минуту полетят осколки, а у вас нет каски. - Костяшками пальцев Сэм постучал по своей.
      И действительно, куски гильз от зенитных снарядов посыпались, точно град. Барбара юркнула внутрь Экхарт-Холла - кому хочется подставлять свою голову!
      - Эти бомбы упали между университетом и военным пирсом. Надеюсь, что они не слишком раздолбали дорогу туда.
      - Я тоже надеюсь. - Сэм остановился, внимательно посмотрел на Барбару и строго сказал: - Ну и набрались же вы солдатских словечек.
      - Что? Неужели? - Глаза Барбары округлились в наигранном простодушии. Это называется "речь, загрязненная сверх всякой меры, ", да?
      - Вот-вот, загрязненная. Правильно сказано, между прочим.
      Иджер не то кашлянул, не то рассмеялся. Барбара показала ему язык. Смеясь, они вместе поднялись по лестнице.
      Днем ящеры снова бомбили Чикаго, продолжив свои налеты и после наступления темноты. Хотя до этого в их бомбардировках был некоторый перерыв. Вот бы погода резко ухудшилась, - иногда это удерживает врага... Где-то вдали послышался вой пожарной сирены. У этой машины еще оставалось топливо. Но найдут ли пожарники действующий водопровод, когда доберутся к месту пожара?
      К следующему утру погрузка была закончена. Иджер вместе с Ульхассом и Ристииом втиснулись в автобус, забитый коробками, в которых могло находиться все что угодно. Вместе с ними погрузились еще несколько солдат. Двое пленных ящеров отправлялись в Денвер для оказания возможной помощи Метлабу в работе над проектом. Хотя пришельцы были одеты в морские бушлаты, болтавшиеся на их хрупких плечах, они не переставали дрожать. В автобусе были выбиты несколько стекол, и внутри парил такой же холод, как и снаружи.
      По всей лужайке люди ворчали из-за порезанных пальцев рук и отдавленных пальцев ног - побочных эффектов погрузки. Потом, один за другим, заработали моторы. Шум и вибрация пронизали Иджера до самых костей. Вскоре он снова окажется в пути. Одному Богу известно, в скольких поездках он побывал, мотаясь между городами. И теперь ощущение движения было приятным и нормальным. Возможно, Сэм по природе своей был кочевником.
      Автобус наполнился бензиновыми и дизельными выхлопами. Иджер закашлялся. Кажется, раньше машины так не воняли. Правда, в последнее время ему редко приходилось вдыхать выхлопные газы. Автомобили по чикагским улицам почти не ездили, так что загрязнять воздух было некому. Наблюдая, как водитель переключает скорости, Иджер не сомневался, что от него самого за рулем было бы больше толку, чем от этого олуха. <Нет, крутить баранку может любой дурак", не без оттенка гордости подумал он. Охрана ящеров куда более важное для войны дело.
      От университета конвой двинулся на север, добрался до Пятьдесят первой улицы и там растянулся в цепочку. Дороги были в основном освобождены от завалов и не слишком ухабисты. Воронки от взрывов и размывы, вызванные повреждением водопроводных сетей, были засыпаны землей вперемешку со щебнем и утрамбованы. Тротуары превратились в нечто невообразимое: бульдозеры и аварийные бригады свалили туда весь хлам, валявшийся на проезжей части. Поэтому конвой ехал без особых осложнений.
      Для большей безопасности движения среди груд мусора разместились солдаты; они же грозно стояли на перекрестках. То здесь то там из окон домов и домишек на странную процессию смотрели темнокожие лица, блестя белками широко раскрытых глаз. Броунзвилль, черный пояс Чикаго, начинался сразу же за университетом и, по сути, почти окружал его. Правительство боялось своих негритянских граждан лишь немногим меньше ящеров.
      До вторжения пришельцев на шести квадратных милях Броунзвилля было втиснуто четверть миллиона человек. Сейчас их осталось намного меньше, но до сих пор на этом районе лежала печать перенаселенности и нищеты. Церкви, передние помещения которых занимали лавки; магазинчики, предлагающие неведомые зелья и снадобья; маленькие закусочные, на чьих окнах (тех, что еще оставались целы) были намалеваны рекламы вареной свиной требухи,
      пирогов из сладкого картофеля, горячей рыбы и овощей с горчицей. Лакомства бедняка, причем чернокожего бедняка, однако мысли о горячей рыбе и свежих овощах было более чем достаточно, чтобы у Иджера засосало под ложечкой. Как же давно он живет на консервах? Это было даже хуже ложек со следами жира, которые преследовали его в странствиях из одного города провинциальной лиги в другой.
      - Почему мы покидаем место, где так долго находились? - спросил Ристин. Мне нравится это место настолько, насколько может нравиться любое место в этом очень холодном мире. Там, куда мы едем, теплее?
      Вместе с Ульхассом они устремили оба своих глаза на Иджера, с надеждой ожидая его ответа. Пленные ящеры разочарованно заверещали, когда он сказал:
      - Нет, не думаю, чтобы там было намного теплее. - У Сэма не хватило духу сказать им, что какое-то время будет еще холоднее. Погрузившись на судно, они наверняка поплывут на север, а затем на запад, поскольку ящеры захватили территории штатов Индиана и Огайо и держали под своим контролем большую часть долины Миссисипи. Но для эвакуации Метлаба чем холоднее, тем лучше. - А уезжаем мы потому, что устали от бомб, которые сбрасывают на нас ваши самолеты.
      - Мы тоже от них устали, - сказал Ульхасс. Они с Ристином научились чисто по-человечески кивать в подтверждение своих слов. Их головы кивнули одновременно.
      - Я и сам не в восторге от всего этого, - признался Ид-жер, сопроводив свои слова усиливающим покашливанием ящеров.
      Ему нравился этот своеобразный восклицательный знак. У подопечных Сэма широко раскрылись рты. Оба находили его акцент забавным. Возможно, так оно и было. Сэм тоже немного посмеялся. Он, Ульхасс и Ристин притерлись друг к
      другу сильнее, чем он мог предполагать, когда только начал служить связующим звеном между ящерами и людьми.
      Конвой, пыхтя выхлопными трубами, проехал мимо увенчанной куполом громады храма Пророка Исайи, построенного в византийском стиле, затем двинулся вдоль Вашингтон-парка с частоколом голых ветвей и бурой, припорошенной снегом землей. Потом машины свернули направо, на Мичиган-авеню, где поехали быстрее. Езда по свободной от других машин улице имела определенные преимущества и не требовала оглядки на светофоры.
      Хотя была зима и ящеры практически лишили Чикаго железнодорожного и автомобильного сообщения, зловоние скотобоен по-прежнему сохранялось. Сморщив нос, Иджер попытался вообразить каково здесь было душным летним днем. Неудивительно, что цветные обосновались в Броунз-вилле - обычно они селились в местах, где другие жить отказывались.
      "Странно, - думал Сэм, - и чего Йенса с Барбарой угораздило снять квартиру поблизости от этой клоаки?" Возможно, когда они приехали в Чикаго, то плохо знали город. Или из-за работы Йенса решили поселиться поближе к университету. Однако Иджер по-прежнему считал, что Барбаре везло, если она ежедневно совершала путь туда и обратно без приключений.
      На углу Мичиган-авеню и Сорок седьмой улицы рекламный щит гордо возвещал:
      МИЧИГАНСКИЙ БУЛЬВАР - КВАРТИРЫ В ЗЕЛЕНОМ РАЙОНЕ
      Похоже, в здешних кирпичных зданиях жило больше народу, чем в некоторых городках, за которые играл Иджер. В один из домов попала бомба, и он обрушился внутрь. Воронки от взрывов виднелись на газонах и во дворах, окружающих дома. Между воронками носились взад-вперед тощие цветные ребятишки, оголтело вопя, словно духи смерти.
      - Что они делают? - спросил Ристин.
      - Наверное, играют в ящеров и американцев, - ответил Сэм. - А может, в ковбоев и индейцев.
      Несколько минут он пытался объяснить пришельцам, кто такие ковбои и индейцы, не говоря уже о том, почему они являются действующими лицами игры. Вряд ли это ему особе удалось.
      Конвой продолжал двигаться по Мичиган-авеню на север. Но вскоре автобус, в котором ехал Иджер, сбавил скорость, а затем остановился.
      - Что за чертовщина? - проворчал водитель. - Нам же говорили, что поедем без остановок.
      - Это армия, - объяснил один из пассажиров. - Когда в следующий раз что-либо произойдет в строгом соответствии с планом, это будет впервые.
      У говорившего были золотые дубовые листья на погонах и чия майора, поэтому остальные предпочли не спорить с ним. К тому же он явно был прав.
      Примерно через минуту автобус вновь тронулся, но теперь он ехал медленнее. Иджер высунулся в проход, чтобы посмотреть сквозь лобовое стекло. На перекрестке Мичиган-авеню с Одиннадцатой улицей солдаты махали машинам, заставляя их поворачивать^
      Зашипел сжатый воздух - водитель открыл переднюю дверь.
      - Что у вас здесь за раздолбай? - крикнул он одному из регулировщиков. Почему вы заворачиваете нас в объезд Мичиган-авеню?
      Солдат энергично махнул рукой через плечо:
      - Дальше по ней не проедете. Проклятые ящеры сегодня утром разнесли отель "Стивенс". Аварийные команды до сих пор разбирают там завалы.
      - И куда же мне теперь ехать?
      - Сворачивайте сюда. Проедете квартал, повернете на Уобеш-стрит и по ней двигайтесь до Лзйк-стрит. Там свернете на нее и можете снова выезжать на Мичиган-авеню.
      - 0'кей, - сказал водитель и повернул в указанном направлении.
      Не успел автобус проехать мимо здания Женского клуба, как другие регулировщики махнули водителю, чтобы он сворачивал на Уобеш-стрит, находящуюся в одном квартале к западу отсюда. У стоящей там церкви Святой Марии был снесен шпиль. Половина венчавшего его креста валялась на тротуаре, другая - в канаве.
      Поскольку Уобеш-стрит не расчищали для проезда конвоя, дорога изобиловала ухабами и машины двигались медленно. В одном месте автобусу пришлось выскочить на тротуар, чтобы объехать воронку. На перекрестке этой улицы и Бэлбоу-стрит, друг против друга, стояли две пустые автозаправочные станции. Одна принадлежала компании "Шелл", другая - "Синклер". Пыльный плакат рекламировал постоянное наличие бензина стоимостью девяносто восемь центов за шесть галлонов, включая налог. Рядом со станцией пятнадцатифутовый фанерный великан в комбинезоне махал рукой, настойчиво зазывая на автостоянку. Двадцать пять центов за чае или менее (по субботам, после шести вечера - пятьдесят центов). Кроме пустых машин и обломков камня и кирпича, на стоянке никого не было.
      Иджер покачал головой. До появления ящеров жизнь в Соединенных Штатах, невзирая на войну, катилась в нормальном русле. Теперь же... Сэм видел выпуски кинохроники, где говорилось о разрушениях в Европе и Китае, видел черно-белые снимки оцепеневших людей, пытающихся понять, как им жить дальше, когда они потеряли все, что им было дорого (а зачастую и всех, кто им был дорог). Сэму казалось, что они пропадут. Но разница между разглядыванием снимков о войне и войною у твоего порога такая же, как разница между фотографией хорошенькой девушки и ночью, проведенной с этой девушкой в постели.
      Автобус вновь вывернул на Мичиган-авеню. Неподалеку отсюда, к северу, высилось сорокаэтажное здание компании "Карбайд энд Карбон". Когда-то оно было чикагской достопримечательностью: цокольный этаж из черного мрамора, темно-зеленые терракотовые стены, позолоченное окаймление окон. Ныне стены носили следы пожарищ. Черт бы подрал этих ящеров: их бомбы повырывали из стен целые куски, словно какой-то пес величиной с гигантскую обезьяну Кинг-Конг пробовал стены на вкус. По Мичиган-авеню были рассыпаны осколки стекла сотен окон, отчего автобусу пришлось заезжать на тротуар.
      Водитель явно был уроженцем Чикаго. Сразу за истерзанным небоскребом он указал на противоположную сторону улицы и сказал:
      - Раньше здесь под номером триста тридцать три стояло здание "Норт Мичиган". Теперь его нет.
      "Теперь его нет". Скорбные слова, но достаточно точные. Гора обломков: куски мраморной облицовки и деревянных полов, бесконечные кубические ярды железобетона, погнутые стальные балки, начинающие покрываться от дождя и снега пятнами ржавчины... когда-то все это называлась зданием. Больше его не существовало. Не существовало больше и двухэтажного моста Мичиган-авеню-бридж через реку Чикаго. Инженерные войска навели временный понтонный мост, чтобы конвой сумел переправиться на другой берег. Как только по нему проедет последний грузовик, мост снова разберут. Если этого не сделать, ящеры не замедлят вывести его - из строя.
      Кабинетные стратеги уверяли, что ящеры совершенно не понимают, для чего люди используют водный транспорт. Иджер надеялся, что они правы. Однажды он уже пострадал от нападения пришельцев на поезд. Это было в ту ночь, когда они вторглись на Землю. Подвергнуться нападению, будучи на корабле, было бы в десять раз хуже - никуда не убежишь и нигде не спрячешься.
      Но если ящеры и не понимают значения водного транспорта, зато они прекрасно понимают значение мостов. Проезжая по стальным пластинам понтонного моста, Иджер видел, что прежде мосты через реку Чикаго находились друг от друга на расстоянии квартала. Сейчас все они, как и двухэтажный мост, были разрушены до основания.
      - Ну не сучье ли отродье? - воскликнул водитель, словно прочитав мысли Сэма. - Этому мосту было всего каких-то двадцать пять лет. Мой старик как раз вернулся из Франции и видел, как его открывали. И все полетело к чертям собачьим...
      На северном берегу белоснежный небоскреб компании "Ригли" выглядел целехоньким, если не считать разбитых окон. Однако другой небоскреб, стоявший напротив и принадлежавший редакции "Чикаго Трибьюн", был разворочен до неузнаваемости. Иджер усмотрел в этом определенную долю нравственной справедливости. Даже превратившись из-за нехватки бумаги в тощий еженедельник, эта газета продолжала наносить удары по президенту Рузвельту за то, что он "ничего не предпринимает против ящеров". Что именно нужно было предпринять оставалось неясным, но этого президент действительно не предпринимал. И газета продолжала его упрекать.
      Вместе с остальными машинами конвоя автобус свернул с Гранд-авеню направо, к Военному пирсу. Утреннее солнце отражалось от поверхности озера Мичиган, которое казалось бескрайним, словно море. Пирс вдавался в озеро более чем на полмили. В восточном конце располагались игровые площадки, танцевальный зал, летний театр и аллея для прогулок - свидетели более счастливых времен. У причала, где когда-то швартовались прогулочные теплоходы, стояло старое ржавое судно - водный эквивалент расхлябанных автобусов, на которых Иджер ездил всю свою взрослую жизнь.
      Прибытия конвоя ожидали также две роты солдат. В небо были устремлены стволы зенитных орудий. Если самолеты ящеров вздумают напасть на конвой, их здесь тепло встретят. И все равно Иджер предпочел бы, чтобы пушки находились в другом месте. Насколько ему доводилось видеть, они в большей степени привлекали ящеров, чем сбивали самолеты пришельцев.
      Но приказы Сэма распространялись только на его подопечных.
      - Выходите, ребята, - скомандовал он, пропуская ящеров вперед.
      По его приказу Ульхасс и Ристин направились к судну, на борту которого было выведено "Каледония".
      Солдаты сгрудились возле подъехавших машин, словно муравьи. Иджер улыбнулся пришедшему на ум сравнению. . Одна за другой машины разгружались и спешно отъезжали в сторону Чикаго. В эти дни любой работоспособный транспорт был на вес золота. Наблюдая, как они удаляются в западном направлении, Иджер одновременно смотрел на величественную панораму Чикаго и на следы увечий, нанесенных городу ящерами.
      Подошла Барбара Ларсен и встала рядом с Сэмом.
      - Меня отнесли к мелким сошкам, - печально сказала она. - Вначале размещают физиков, затем - их драгоценное оборудование. Ну а потом, если останется место и хватит времени, разрешат подняться на борт таким, как я.
      С военной точки зрения такая расстановка приоритетов казалась Иджеру логичной. Но Барбаре требовалось сочувствие. а не логика.
      - Вы же знаете, что существуют три вида мышления: правильное, неправильное и армейское, - усмехнулся Сэм.
      Она засмеялась, возможно несколько громче, чем заслуживала эта затертая шутка. В это время порыв холодного ветра с озера попытался задрать вверх ее плиссированную юбку. Барбара инстинктивно вцепилась в нее обеими руками: наверное, этому жесту женщины научились еще в пещерные времена. Но юбка все равно не согревала, и Барбару пробрала дрожь.
      - Брр! Жаль, что на мне нет брюк.
      - Чего ж вы не надели? - спросил Иджер. - Когда системы отопления полетели к чертям, уверяю вас, в брюках вам было бы намного удобнее. Я бы не хотел отморозить... в общем, я бы не хотел замерзнуть в юбочке из-за какой-то моды.
      Если бы Барбара прислушалась к тому, что Сэм начал было говорить, она не решилась бы продолжить. Но этих слов она не слышала, а потому сказала:
      - Если я разыщу подходящие брюки, то, думаю, непременно их надену. Пусть даже армейские.
      Иджер немного потешил себя, вообразив, как он стаскивает с Барбары армейские брюки, пока кто-то не прорычал:
      - Пошевеливайтесь, затаскивайте этих чертовых ящеров на борт. Мы не собираемся торчать здесь целый день!
      Сэм велел Ульхассу и Ристину идти вперед, и тут ему пришла в голову счастливая мысль. Схватив Барбару за руку, он сказал:
      - Ведите себя так, будто вы тоже состоите при ящерах, понятно?
      Барбара быстро сообразила, что к чему, и двинулась вслед за ним. Руку она не выдернула.
      Оба пленных тревожно зашипели, когда под ними закачался трап.
      - Не волнуйтесь, - успокоила их Барбара, разыгрывая свою роль. - Если трап не сломался, когда люди заносили тяжелое оборудование, он не сломается и под вами.
      Иджер уже достаточно знал характеры Ульхасса и Рис-тина, чтобы понять, насколько им приходится плохо, но ящеры продолжали взбираться на борт. Оказавшись на палубе "Каледонии" и обнаружив, что судно слегка покачивает, они вновь зашипели.
      - Он перевернется и поместит всех нас на дно воды, - сердито сказал Ристин. Он не знал соответствующих английских слов и выражал свое опасение, как умел.
      Иджер посмотрел на потускневшую краску, на ржавчину, проступающую из-под заклепок, на истертое дерево палубы, на замасленные брюки и старые шерстяные свитера команды.
      - Я так не думаю, - пожал он плечами. - Этот корабль достаточно поплавал на своем веку. Думаю, он еще послужит.
      - Я считаю, что вы правы, Сэм, - сказала Барбара, желая одновременно успокоить Ристина и подбодрить себя.
      - Эй, с дороги! - крикнул Иджеру морской офицер. - И отведите проклятых тварей в каюту, которую мы для них выделили.
      - Слушаюсь, сэр, - отдав честь, сказал Иджер. - Простите, сэр, а где эта каюта? На берегу мне ничего не сообщили.
      Офицер закатил глаза:
      - Почему это меня не удивляет? - Он схватил за руку проходившего матроса. - Верджил, отведи этого парня и его диковинных зверюшек в девятую каюту Она запирается снаружи. Вот ключ. - Офицер повернулся к Барбаре: - А вы кто, мэм? - Когда она назвала свое имя, он сверился со списком, потом сказал: - Если хотите, можете идти вместе. Похоже, вас не тяготит общество этих существ, от которых у меня мурашки по коже. А каюта ваша - четырнадцатая, прямо по коридору. Надеюсь, все будет в порядке. - Разумеется, как может быть иначе? сказала Барбара.
      Морской офицер поглядел на нее, потом на ящеров и снова закатил глаза. Он явно не хотел уделять пришельцам больше внимания, чем того требовала служба.
      - Пошли, - сказал Верджил. У матроса был гнусавый южный выговор. Кажется, ящеры вызывали в нем больше любопытства, чем отвращения. Кивнув Ристину, он спросил: - По-английски говоришь?
      - Да, - ответил Ристин, остановив на нем тревожный взгляд. - Вы уверены, что это... сооружение не опрокинется в воду?
      - Разумеется, - засмеялся матрос. - Во всяком случае Лока такого не было.
      Как раз в этот момент на корме и носу матросы отдали швартовы. Ожил судовой двигатель, заставив дрожать палубу. Ристин и Ульхасс - оба с яростью поглядели на Верджила, словно обвиняя его в лжесвидетельстве. Из двух труб "Каледонии" повалил черный дым. Судно медленно отошло от Военного пирса.
      Кое-кто из солдат, занимавшихся погрузкой, помахал кораблю рукой. Остальные, и таких было большинство, слишком устали и могли лишь сидеть на краю пирса. "Интересно, - подумал Иджер, - многие ли из них представляют, в чем заключается особая важность груза, который они поднимали на борт? Скорее всего, единицы, а может, и вовсе никто..."
      Иджер смотрел на удалявшийся силуэт Чикаго, когда вдруг заметил вспышки пламени, взметнувшиеся столбы пыли и дым, поднявшийся над местом взрыва. За ним последовали еще два. Звуки взрывов, распространяющиеся по воде, полоса которой становилась все шире, звучали непривычно глухо. Они достигли ушей Сэма одновременно с визгом моторов истребителей-бомбардировщиков ящеров.
      Зенитки на Военном пирсе заговорили что есть мочи. Стрельба велась, чтобы отвлечь внимание ящеров. Один из самолетов сделал "горку" над пирсом, сбросив десяток бомб. Огонь зениток оборвался столь же резко, как умолкает курица под широким ножом мясника.
      Вражеский самолет пролетел над "Каледонией" так низко, что Иджер смог разглядеть швы в местах соединений обшивки корпуса. Он облегченно вздохнул, когда визг истребителя начал затихать и тот исчез над озером.
      Верджил остановился вместе с пассажирами, чтобы вновь посмотреть на самолет ящеров.
      - Пронесло, пошли дальше. - Однако матрос, как и Иджер, не сводил глаз с неба, прислушиваясь к звуку реактивного двигателя. На его лице отразилась тревога. - Не очень-то мне по нутру, что он...
      Прежде чем матрос успел произнести "возвращается", резкий отрывистый звук заглушил визг мотора. Иджер достаточно часто бывал под огнем, чтобы его реакции сделались почти инстинктивными.
      - Обстреливает палубу! - заорал он.
      Сохраняя присутствие духа, он повалился вниз и потянул за собой Барбару.
      Обстрел велся продольным огнем от правого до левого борта "Каледонии". Вдребезги разлеталось стекло. Стонал металл. Вскоре к его стону прибавились крики и стоны людей. Вражеский пилот, довольный налетом, быстро удалялся на запад, к своей базе.
      На Иджера брызнуло чем-то мокрым и горячим. Когда он коснулся этого, рука отдернулась, запачканная красным. Он поднял голову. На палубе, совсем рядом, все еще дергались ноги Верджила. Поодаль, в нескольких футах, валялись голова, руки и плечи матроса. От нижней части туловища осталось лишь кровавое месиво.
      Ульхасс и Ристин взирали на останки того, что недавно называлось человеком, с таким громадным ужасом, словно сами были людьми. Как и Иджер, Барбара подняла голову. оглядывая место бойни. Она не меньше Сэма была перепачкана кровью, начиная от вьющихся волос до своей плиссированной юбки и даже ниже. Четкая линия между розовым шелком чулка и темно-красным пятном на икре показывала, насколько сильно при падении ее юбка сползла вниз.
      Барбара увидела то, что осталось от Верджила, неверящим взглядом обвела сцену кровавой бойни, в которой уцелела сама.
      - Боже мой, - только и смогла выдохнуть она. - Боже мой!
      Тут ее шумно вырвало, прямо в кровь на палубе. Барбара и Сэм уцепились друг задруга. Его руки шарили, словно когти, по упругой, чудом оставшейся невредимой коже ее спины. Ее груди притиснулись к нему, словно росли из его тела. Барбара спрятала голову у Сэма под мышкой. Он не знал, удается ли ей там дышать, но это его не волновало. Несмотря на тошнотворный запах крови и зловоние блевотины, он хотел Барбару сильнее, чем вообще когда-либо в своей жизни хотел женщину. Его набрякший член упирался ей в ногу, и по тому, что она не убирала ногу, но лишь стонала и прижималась к нему еще сильнее, он чувствовал: Барбара тоже его хочет. Разумеется, то было безумием, разумеется, оба они находились в состоянии шока, но это ничуть не заботило Сэма.
      - Вперед, - прорычал он ящерам, не узнав своего голоса.
      Они поспешно обогнули останки несчастного Верджила. Сэм двинулся следом, по-прежнему крепко прижимая к себе Барбару.
      Цифры на дверях первого коридора, куда нырнул Сэм, показывали, что ему повезло. Он открыл девятую каюту, втолкнул туда Ульхасса и Ристина, захлопнул дверь и повернул ключ. Затем почти бегом они с Барбарой направились к четырнадцатой, стуча ногами по гулкому металлическому полу.
      Каюта была маленькая, койка и того меньше. Но их это не волновало. Они повалились на постель. Барбара оказалась наверху. С таким же успехом наверху мог оказаться и Сэм.
      Его рука скользнула ей, под юбку. Сэм погладил ее упругую кожу чуть выше того места, где оканчивался чулок, затем дернул резинку ее трусиков. В то же время Барбара спустила его брюки. Она была совсем мокрой.
      Ему никогда не было так жарко. Он достиг вершины блаженства почти мгновенно и сразу после того, как вернулось самосознание, испугался, что все прошло слишком быстро и он не сумел удовлетворить Барбару. Но ее спина была выгнута, голова запрокинута. Она дрожала всем те
      лом, издавая негромкие грудные мурлыкающие звуки. Затем ее глаза открылись.
      Как и Сэм, Барбара, кажется, приходила в себя после тяжелого приступа страсти.
      Она слезла с него. Сэм поспешно натянул брюки. Они оба запачкали кровью одеяло. Барбара неистовым взглядом обвела каюту, словно впервые по-настоящему увидела ее. Возможно, так оно и было.
      - О Боже, - простонала она. - До чего я дошла... Что я наделала...
      Сэм шагнул к ней и попытался ее обнять. Он произнес слова, которые бесчисленное количество мужчин говорят женщинам после того, как их внезапно охватило необузданное желание:
      - Дорогая, все будет хорошо.
      - Не называй меня так, - зашипела Барбара. - Не прикасайся ко мне и близко не подходи! - Она отодвинулась как можно дальше, что при размерах каюты не особо удалось. - Сейчас же убирайся отсюда. "Видеть тебя не хочу! Отправляйся к своим проклятым ящерам. Я буду кричать. Я...
      Иджер не стал ждать, чтобы проверить, какие действия последуют за этими словами. Он поспешно вышел из каюты, закрыв дверь. По чистому везению, коридор был пуст. Сквозь стальную дверь он услышал, как Барбара начала плакать. Он хотел вернуться и успокоить ее, но она вряд ли могла бы более выразительно сказать, что не нуждается в его утешениях. Поскольку их разместили в одном коридоре, поблизости друг от друга, ей придется снова увидеть его, причем скоро. Что-то тогда будет?
      - Все будет хорошо, - без особой уверенности произнес Сэм.
      Затем, опустив плечи, он поплелся по коридору посмотреть, как там поживают Ульхасс и Ристин. Они не особенно волновались по поводу отношений человеческих самца и самки; то, чего они не видели, не занимало их разум. Сэм никогда не думал, что будет завидовать этому, но сейчас он завидовал.
      ГЛАВА 17
      Дверь баптистской церкви в городке Фиат, штат Индиана, резко распахнулась, и на пороге появился охранник ящеров. Пленные люди тревожно и удивленно повернули к нему головы - обычно в такое время пришельцы к ним не наведывались. Эти люди усвоили основной урок войны и плена: все, выпадающее из привычной череды событий, заранее неприятно.
      Йенс Ларсен тоже поднял голову. Ему не пришлось оборачиваться, ибо он стоял лицом к массивным двойным церковным дверям. До появления охранника Йенс смотрел, как играют в карты. Официантка Сэл всеми силами старалась прибрать даму пик и все червонные карты, чтобы оставить каждого из своих противников с двадцатью шестью очками. Йенс считал, что ей для этого не хватит карт, но кто знает, как повернется игра. К тому же Сэл была напориста, как танк.
      Он так и не узнал, как повернулась бы игра. Ящер ступил внутрь церкви, держа автоматическое оружие наготове. Еще двое солдат прикрывали его со стороны двери.
      - Пи-ит Ссмифф, - прошипел он. Ларсен не сразу распознал свое вымышленное имя. Когда ящер начал повторять, он отозвался:
      - Это я. Что вам нужно?
      - Идти, - сказал охранник, по-видимому истощив свой запас английских слов.
      Характерный жест, сделанный стволом автомата, устранил всякое недопонимание.
      - Что вам нужно? - снова спросил Ларсен, но все же пошел к дверям.
      В обращении с пленными ящеры не отличались терпеливостью.
      - Счастливо, Пит, - негромко сказала Сэл, когда он отошел от стола.
      - Спасибо. И тебе тоже, - ответил он.
      Он не пытался сблизиться с нею, точнее, пока не пытался, поскольку все еще надеялся вернуться домой, к Барбаре. Но с каждым днем это "пока" в его мыслях отходило все дальше. И когда он все же предпримет попытку ("Если я это сделаю", - не слишком искренне говорил себе Йенс), он был в достаточной степени уверен (нет, он просто был уверен), что женщина откликнется. Один или два раза она вела себя так, что это смахивало на ее желание сблизиться с Йенсом.
      Несколько пленных тоже пожелали ему удачи. Ящеры дождались, пока он выйдет, и сразу захлопнули дверь. Йенса обдало холодом. Глаза заслезились. Он столько времени провел в сумраке церкви, что искрящийся на солнце снег был почти невыносим для глаз.
      Охранники привели Йенса в здание бывшего универмага, приспособленного ящерами под свою штаб-квартиру. Едва он туда вошел, как сразу же вспотел. Внутри было жарко, будто в духовке, что у ящеров считалось нормальной температурой, Трое конвоировавших его охранников блаженно зашипели. Он не мог понять, как эти твари не подцепят воспаление легких от таких громадных перепадов температуры, которые им приходилось-выдерживать. Возможно, бациллы пневмонии не поражают ящеров. Йенс надеялся, что его они тоже не тронут.
      Охранники подвели Йенса к столу, за которым в прошлый раз его допрашивал Гник. Тот уже находился на месте. Наверное, у него был чин лейтенанта - или как это у них там называлось. В левой руке Гник держал какой-то предмет.
      - Пит Смит, открывать ваш рот, - без всяких прелюдий потребовал Гник.
      - Что? - удивленно спросил Йенс.
      - Я говорить, открывать ваш рот. Вы не понимать ваш родной речь?^.
      - Нет, верховный начальник... то есть да, верховный начальник.
      Йенс решил не препираться и открыл свой рот. Когда со всех сторон тебя окружают вооруженные ящеры, иного выхода нет.
      Гник начал приближаться к нему, продолжая держать в левой руке непонятное устройство. Затем он остановился.
      - Вы, "Большой Уроды, слишком высокий, - недовольно произнес он.
      Шустрый, как и земные рептилии, давшие название этим пришельцам из иного мира, Гник вскарабкался на стул, вставил трубку прибора Ларсену в рот и нажал кнопку
      Устройство ящеров зашипело, как змея. Йенсу обожгло язык струёй какой-то жидкости.
      - Ой! - вскрикнул он и непроизвольно отскочил назад. - Черт побери, что вы со мной сделали?
      - Делать вам инъекция, - ответил Гник. Хорошо, что он хоть не рассердился на реакцию Йенса. - Теперь мы установить правда.
      - Сделали мне инъекцию? Но...
      По представлениям Йенса, уколы всегда были связаны с иглами. Потом он внимательнее пригляделся к чешуйчатой коже Гника. Проткнет ли ее шприц? Этого Йенс не знал. Единственные досягаемые мягкие ткани у ящеров находились во рту. Должно быть, с помощью сжатого газа Гник ввел ему в организм какой-то препарат. Но какой?
      - Установить правду? - спросил он.
      - Новый средство с наша база, - хвастливо сообщил Гник. - Теперь вы не солгать мне. Инъекция это не допустить.
      "Ну и ну", - подумал Йенс. Пот, струящийся у него со лба, теперь был вызван отнюдь не жарой в помещении. В голове шумело, как от выпитого виски. Йенсу требовалось прилагать определенные усилия, чтобы окружающий мир не раздваивался.
      - Можно мне сесть? - спросил он.
      Гник спрыгнул со стула. Ларсен плюхнулся на сиденье. Кажется, ноги отказывались его держать. "Чего это они?" - вяло подумал он.
      В течение нескольких минут Гник стоял и ждал - вероятно, хотел, чтобы препарат оказал максимальное воздействие. Ларсена занимало, не вывернет ли из него все консервы, которые он недавно съел. Разум существовал отдельно от тела. Ощущение было такое, словно он наблюдает за собой с потолка.
      - Как ваш имя? - спросил Гник.
      "Как мое имя?" - задумался Йенс. Какой замечательный вопрос. Он хотел захихикать, но на это не хватило сил. И все же, как это он называл себя только что? Наконец он вспомнил и ощутил себя победителем.
      - Пит Смит, - с гордостью произнес Йенс.
      Гник зашипел. Минуты две он о чем-то переговаривался с остальными ящерами. Затем вновь повернул свои бугорчатые глаза к Ларсену.
      - Куда вы направляться, когда мы поймать вас на этот... предмет?
      Он по-прежнему не мог вспомнить, как будет по-английски "велосипед".
      - Я... я ехал навестить моих родственников, живущих к западу от Монтпельера.
      Йенсу было нелегко придерживаться своей легенды, но он все же справился с этим. Возможно, он уже так часто рассказывал ее, что сам начал считать правдой. А может, средство ящеров было не настолько эффективным, как они думали. В бульварных фантастических романах дела обстояли довольно просто: сегодня что-то придумываешь, завтра это создаешь, а послезавтра - пользуешься созданным. В реальном мире все обстояло иначе, в чем Йенс постоянно убеждался, работая в Метлабе. Обычно природа оказывалась менее податливой, чем ее рисовали сочинители дешевого чтива.
      Гник снова зашипел. Возможно, убедился, что его препарат далеко не так всемогущ, как он думал. Может, уверен, что Йенс нагло ему врет, и этому чешуйчатому дознавателю стало очень неприятно, что и с помощью укола он не вытащил из землянина ничего нового. Однако этот ящер был не только упрям, но вдобавок и хитер.
      - Рассказывать мне еще про самец из ваша племенной группа, этот ваш родственник Оскар.
      - Его зовут.. его зовут Улаф, - сказал Йенс, вовремя почуяв ловушку. - Это сын брата моего отца.
      Он быстро перечислил имена вымышленных членов семьи придуманного им Улафа. Йенс надеялся, что это удержит Гиика от попыток подловить его на них. Заодно он сам прочнее их запомнит.
      Ящеры снова начали переговариваться. Через какое-то время Гник сказал по-английски:
      - Мы до сих пор ничего не узнавать об этот... эти ваш родственники.
      - Я здесь ни при чем, - ответил Ларсен. - Могу лишь предположить, что, вероятно, вы их убили. Но я надеюсь, что нет.
      - Больше вероятно, что их соседи не рассказывать нам, кто они есть. Неужели Гник произнес эти слова примирительным тоном? Йенс не знал, что у ящеров считается примирительным тоном, а потому не мог быть уверен. Некоторый из ваш Большой Уроды не испытывать любовь к Раса.
      - Почему вы так считаете? - спросил Йенс.
      - Причина этот явление есть непонятный, - ответил Гник с тихой серьезностью, что Йенс испытал даже некоторую жалость к ящеру.
      "Неужели они такие глупые?" - подумал он. Но ящеры не были глупыми, о нет. Иначе они бы не прилетели на Землю, не научились бы делать и сбрасывать атомные бомбы. Правда, они здорово наивны. Неужели они ожидали, что здесь их будут приветствовать как освободителей?
      Находясь в состоянии легкой эйфории, вызванной ^разоблачающим" зельем ящеров, Ларсен все же немного тревожился. Что, если ящеры отпустят его, а сами начнут следить, на какую ферму и к каким родственникам он отправится? Это было бы наилучшим способом изобличить его как лжеца. Впрочем, лучшим ли? Он всегда мог ткнуть пальцем в развалины какого-нибудь дома и заявить, что Улаф и его мифическая семья жили здесь.
      Ящеры еще пошипели между собой. Энергичным движением руки Гник прервал дебаты. Он перевел свои глаза на Ларсена:
      - То, что вы говорить под действием препарат, должен быть правда. Так мне сказать мой начальство, значит, так оно должен быть. А если это есть правда, вы не быть... не представлять опасность для Раса. Вам разрешать идти. Забирать вещи, который ваши, и продолжать путь, Пит Смит.
      - Что, прямо сейчас? - вырвалось у Ларсена. Опомнившись, он тут же прикусил язык и чуть не завопил от боли - язык саднило после "инъекции". Неужели он хочет, чтобы ящеры передумали? Черта с два! Следующий вопрос Йенса был куда более практическим:
      - Где мой велосипед?
      Гник понял это слово, хотя сам постоянно его забывал.
      - Он будет доставляться туда, где вы находиться под стража.
      К эйфории, вызванной препаратом, добавилось собственное, неподдельное ликование Йенса. Он быстро накинул пальто и как на крыльях полетел к церкви. Когда он оказался внутри, на него градом посыпались вопросы:
      - Что случилось? Что им было от тебя нужно?
      - Меня отпускают, - ответил он просто. Йенс до сих пор не верил своему везению. Еще в Уайт-Салфер-Спрингс полковник Гроувз (или генерал Маршалл?) говорил ему, что по своей зависимости от указаний вышестоящего начальства ящеры еще хуже русских. Боссы Гника сказали ему, что показания, данные под действием препарата, являются подлинной правдой и для него их слова стали Священным Писанием. Пока вышестоящие начальники оказывались правы, такая система была довольно хороша. Но когда они ошибались...
      Половина пленных бросилась к Йенсу, чтобы похлопать его по спине и пожать руку. Поцелуй Сэл был настолько выразительным, что Йенс невольно обнял ее.
      - Повезло же тебе, дурень, - наконец прошептала она и отошла.
      - Да, - очумело пробормотал он.
      Йенсу вдруг расхотелось покидать это место... потянуло остаться хотя бы на одну ночь. Но нет. Если он не уберется, пока его отпускают, ящеров непременно заинтересует причина, почему он задержался и они могут изменить свое решение. Так что нечего к думать об этом.
      Йенс протиснулся сквозь дружелюбно настроенное тесное кольцо его недавних сотоварищей, чтобы забрать веши со скамейки, которую он привык называть своей. Надевая рюкзак, он только сейчас обратил внимание на тех мужчин и женщин, которые не торопились желать ему удачи. Честно говоря, они смотрели на Йенса с оттенком ненависти. Некоторые из них (не только женщины, но даже мужчины) отвернулись, чтобы он не видел, как они плачут. Ларсен со всех ног бросился к двери. Если бы ящеры и разрешили, он ни за что не остался бы здесь еще на одну ночь, даже ради Сал и всех ее жарких ласк. Всего несколько секунд, полных зависти и злости, - это больше, чем Йенс мог выдержать.
      Ящеры оказались достаточно оперативными. Когда он вышел, один из них уже стоял с его велосипедом. Забираясь в седло, Йенс бросил последний взгляд на бледные, изможденные лица, жадно смотрящие из церковных окон на свободу, которую эти люди не могли разделить с ним. Йенс ожидал пережить в момент своего освобождения любые другие чувства, но только не стыд. Он нажал на педали. Из-под колес полетел снег.
      Вскоре Фиат остался позади.
      Не прошло и часа, как Йенс сделал привал. Он выбился из формы, в которой находился до своего ареста и плена.
      - А ну-ка давай двигать, не то закоченеешь, - сказал он вслух.
      В отличие от физической сноровки, привычка разговаривать с собой вернулась почти сразу.
      Когда Йенс увидел на указателе слово "Монтпельер", то благоразумно объехал этот город, выбирая окольные тропинки, затем вернулся на шоссе-18. Несколько следующих дней миновали без всяких неожиданностей. Йенс обогнул также и Мэрион, зато проехал прямо через Суитсер, Конверс, Во-пеконг и Галвстон. Когда ему хотелось есть, он находил что-то из еды. Когда уставал, его как будто специально ожидал сеновал или заброшенный фермерский дом.
      Однажды Йенс нашел в ящике комода пачку сигарет "Филип Моррис". Он уже и не помнил, когда в последний раз держал в руках сигарету. Словно желая наверстать упущенное, Йенс впал в неистовство и накурился почти - до головокружения и тошноты.
      - Так тебе и надо, - сказал он себе, когда в течение следующего дня его мучил кашель.
      На дорогах центральной Индианы люди встречались ему редко, и это очень устраивало Йенса. Ящеры попадались еще реже, что радовало его намного больше. Как бы он смог объяснить свое пребывание здесь, за много миль к западу от того места, которое назвал Гнику? Удача не оставляла его, и объяснений тому он искать не хотел.
      Среди этих пустынных зимних просторов война между людьми и ящерами казалась чем-то далеким (хотя не что иное, как война, опустошило эти места). Правда, раза два, где-то вдалеке. Йенс слышал перестрелку: достаточно редкие залпы из боевых (а может, и спортивных) винтовок и ответные очереди автоматического оружия ящеров. И один или два раза у него над головой с визгом пролетали самолеты пришельцев, прочерчивая белые борозды в небе.
      Где-то между городками Дельфы и Янг-Америка ухо Ларсена уловило новый звук - звук периодических разрывов. Чем дальше на запад он двигался, тем громче становились эти разрывы. Примерно через полчаса с того момента, как он впервые услышал этот звук, Йенс вскинул голову, словно преследуемый охотниками зверь, который почуял запах.
      - Да это же артиллерия! - воскликнул он.
      Йенса охватило волнение. Артиллерия означала, что люди продолжают воевать с ящерами, и на более серьезном уровне, нежели партизанские вылазки. Но она также означала и опасность, ибо снаряды летели оттуда, куда он ехал.
      Проехав дальше, Йенс понял, что артиллерийская дуэль ведется не слишком интенсивно. Несколько снарядов с одной стороны, несколько ответных выстрелов. Он миновал батарею ящеров. Их орудия не прицеплялись к машинам, а были установлены на гусеничных шасси наподобие танковых. Расчет ящеров, обслуживающий батарею, не обратил на него никакого внимания.
      Вскоре после этого Йенсу стали попадаться искореженные остовы боевых машин, большинство из которых сейчас были похожи на диковинные снежные сугробы. Дорога, до сих пор такая ровная, запестрела не то что выбоинами, но воронками от снарядов. Чувствовалось, что бои шли здесь совсем недавно.
      Йенс успел слезть с велосипеда прежде, чем въехал в запорошенную снегом воронку. На него навалилось уныние. Неужели после того, как он с такой лёгкостью миновал занятую ящерами территорию, его задержат люди? Он уже начинал верить, что вскоре доберется до Чикаго. Дать надежде чуть-чуть окрепнуть и вдруг разом лишиться ее - такое казалось Йенсу жестоким и нечестным.
      Потом на его пути возник первый пояс заграждений из ржавой колючей проволоки. Ее вид напоминал фильмы о Первой мировой войне.
      - И как прикажете продираться через все это? - требовательно спросил Ларсен у равнодушного мира. - Мне что, перелетать по воздуху вместе с велосипедом?
      Шипение, свист, завывание... удар! Слева от Йенса вверх взметнулись комья мерзлой земли вместе с осколками снаряда. Один из них срезал несколько спиц на переднем колесе. С такой же легкостью он мог бы срезать ногу Йенса. Неожиданно артиллерийская перестрелка сделалась для него предельно реальной. Теперь это уже не были абстрактные снаряды, летающие взад-вперед согласно законам ньютоновской механики с поправкой на сопротивление воздушной среды. Упади один снаряд поближе (пусть не поближе, а просто разлетись осколки по-иному), ему бы больше не пришлось тревожиться насчет дороги в Чикаго.
      Сверху опять послышался звук, чем-то похожий на пыхтение товарного поезда. На этот раз Ларсен нырнул в снег прежде, чем упал снаряд. Тот разорвался где-то в гуще колючей проволоки, и ее клочки, вероятно, тоже взмыли в воздух. "Неважно, что шмякнет по тебе, в любом случае приятного мало", - заключил Йенс.
      Он осторожно поднял голову, надеясь, что снаряд расчистил путь через проволоку. Молодые англичане, воевавшие на Сомме, точнее, уцелевшая их часть сказала бы Йенсу, что он понапрасну расточает свой оптимизм. Танки еще могут крушить проволочные заграждения, но только не снаряды.
      Как же тогда пробраться? Поблизости то и дело падали снаряды, и Йенсу очень не хотелось вставать и искать какой-либо проход сквозь проволочные джунгли. Он повернул голову, чтобы посмотреть, как далеко на север и запад тянутся заграждения. Во всяком случае дальше, чем позволяло видеть его отличное зрение. Может, отсюда до самого Чикаго проходит ничейная земля? Чем черт не шутит, может, и так.
      - А ну-ка, дружище, прекрати вертеть башкой, если не хочешь, чтобы я проделал в ней вентиляционное отверстие тридцатого калибра.
      Голос исходил оттуда, куда Ларсен не смотрел. Йенс послушно застыл.
      - Годится, - сказал голос. - Теперь поворачивайся ко мне, медленно и без рывков. И чтобы лапы твои я тоже постоянно видел.
      Йенс повернулся медленно и без рывков. В пяти футах, появившись, словно гриб после дождя, лежал распластавшись человек в хаки и металлической каске. Его винтовка была направлена прямо в грудь Йенса.
      - Боже, как хорошо снова увидеть человека с винтовкой, - сказал Йенс.
      - Заткнись, - велел солдат. Его "спрингфилд" не шелохнулся. - Ну что, снюхался с ящерами и шпионишь для них?
      - Как? Ты что, спятил?
      - На прошлой неделе мы шлепнули двоих, - красноречиво заметил солдат.
      Жуткий холод пронзил нутро. Этот парень не шутил. Йенс сделал новую попытку:
      - Я не шпион и могу доказать. Ей-богу. .
      - Расскажи это птичкам, приятель. Меня на такое не купишь.
      - Да ты хоть выслушаешь меня, черт тебя подери? - закричал Йенс, охваченный злостью и страхом одновременно. - Я возвращаюсь из Уайт-Салфер-Спрингс, это в Западной Вирджинии. Там я встречался с генералом Маршаллом. Если он жив, то сможет за меня поручиться.
      - Отлично, дружище. А я вот на прошлой неделе был в Риме и отобедал с самим Папой. - Тем не менее этот немытый и небритый солдат перестал целиться Йенсу в грудь.
      - Делаем так. Пойдешь со мной. Свои бумажки попробуешь продать нашему лейтенанту. Если он купит твой товар, это уже будет его заботой. Двигай... Слушай, олух, велик оставь здесь.
      И Ларсен двинулся вперед без велосипеда. Поначалу ои ие представлял себе, как сумеет пробраться сквозь казавшуюся непроходимой колючую проволоку. Но проход существовал. С виду в этом месте проволока, как и везде, была прикреплена к столбам, однако она лишь свисала с них. Йенсу не составляло труда ползти за солдатом, но сам он ни за что бы не выбрался. Он старался передвигаться как можно аккуратнее и все-таки несколько раз напоролся на проволоку. После этого Йенс стал прикидывать в уме вероятность заработать заражение крови.
      Из змеящихся траншей, что находились за проволокой, на него смотрели такие же грязные лица других солдат. У лейтенанта вместо каски старого образца на голове красовался закругленный стальной шлем, выглядящий очень современно и воинственно. Выслушав рассказ Ларсена, лейтенант полез в карман гимнастерки, потом усмехнулся сам себе.
      - Вот, ищу окурок, чтобы легче думалось, уж и забыл, когда курил в последний раз... Гори все адским пламенем, но я не знаю, что с тобой делать, приятель. Направлю-ка тебя к вышестоящему начальству - может, кто-то из них сообразит.
      Сопровождаемый все тем же солдатом (парня звали Эдди Вагнер), Ларсен познакомился с капитаном, майором и подполковником по очереди. Он ждал, что теперь его перекинут к какому-нибудь полковнику, но подполковник прервал его странствия, сказав:
      - Я отправлю вас, мистер, в штаб генерала Паттона. Если вы утверждаете, что встречались с Маршаллом, пусть генерал решает, что с вами делать.
      Штаб генерала Паттона располагался в Оксфорде, примерно в двадцати милях к западу. Путь туда, начавшийся на рассвете следующего дня, продолжался почти до темноты. Ларсен сильно устал, натер нога и потому изрядно скорбел по своему исчезнувшему велосипеду. Но, тяжело ступая по снегу, он постепенно начал замечать, как много здесь сосредоточено полевой артиллерии. Стволы пушек были обвязаны ветвями и подняты вверх, замаскированные под стволы деревьев. Йенс видел, как много танков стоит в сараях и под копнами сена, сколько самолетов притаилось под маскировочными сетками, прикрывающими их от атаки с воздуха.
      - Вижу, ваши ребята тут серьезно запаслись, - заметил он, когда они прошли больше половины пути. - Как вам удалось собрать все это под самыми мордами у ящеров?
      - Не скажу, что было просто, - ответил Вагнер, который после вчерашнего дня почти убедился, что Йенс не шпион. - Собирали понемногу, чаще всего по ночам. А ящеры - они не вмешивались. Слава Богу, это значит, они совсем не поняли, что мы здесь громоздим. Но поймут, и еще как поймут!
      Ларсен хотел было спросить, что именно поймут ящеры, но, подумав, решил промолчать. Ему не хотелось снова будить подозрение в своем провожатом. Ясно, что армия стягивает силы для серьезного удара. Пока неизвестно только, в каком направлений он будет нанесен.
      Штаб генерала Паттона располагался в белом здании с деревянной кровлей, на окраине Оксфорда (хотя городишко с населением менее тысячи человек едва ли мог иметь окраины). Часовые у входа были чисто выбриты и более опрятно одеты, чем кто-либо из военных, которых приходилось встречать Йенсу.
      Один часовой вежливо кивнул ему:
      - Мы ожидаем вас, сэр. Подполковник Тобин сообщил по телефону, что вы находитесь в пути. Генерал примет вас сразу же.
      - Благодарю, - ответил Ларсен.
      Видя такой давным-давно забытый порядок, он еще сильнее ощутил, насколько замызган сам.
      Это чувство усилилось, когда Йенс вошел в дом. Генерал-майор Паттон - на погонах его кожаной куртки с бараньим воротником было по две больших звезды был не только чисто выбрит и аккуратно одет. Его брюки имели стрелки. Желтый свет керосиновой лампы проложил тени в уголках его рта, прочертил морщины на лбу и под бледными, выразительными глазами. Должно быть, генералу было под шестьдесят, но Йенс не решился бы дать ему столько лет.
      Паттон провел рукой по ежику рыжеватых с проседью волос, затем ткнул пальцем в сторону Йенса.
      - Я рискнул отправить по радио запрос насчет вас, мистер, - прогремел он хриплым голосом, в котором слегка улавливался говор южанина. - Генерал Маршалл велел мне спросить у вас о том, что он вам рассказывал о ящерах в Сиэттле.
      Охватившая Йенса паника быстро подавила чувство облегчения, что Маршалл жив.
      - Сэр, я не помню, чтобы он говорил что-либо о ящерах в Сиэттле.
      Суровое выражение на лице Паттона сменилось улыбкой.
      - И хорошо, что не помните. Если бы помнили, я бы сразу понял, что передо мной - еще один завравшийся мерзавец. Присаживайтесь, сынок. - Когда Ларсен плюхнулся на стул, генерал продолжил: - Маршалл также говорит, что вы - важный человек. Я давно знаю генерала, он не бросается попусту словами. Так кто же вы такой, черт побери?
      - Сэр, я - физик, работавший над одним проектом в Металлургической лаборатории Чикагского университета. - Йенс видел, что эти слова ничего не значат для Паттона. Он пояснил: - До появления ящеров мы работали над созданием для Соединенных Штатов уранового оружия - атомной бомбы.
      - Боже, - тихо проговорил Паттон. - Выходит, генерал Маршалл не шутил, да? - Он засмеялся совсем как молодой. - Ну, мистер Ларсен... нет, вы должны именоваться доктором Ларсеном, правда? Так вот, если вы хотите вернуться в Чикаго, ей-богу, вы попали куда надо.
      - Как вы сказали?
      - Мы намереваемся схватить ящеров за нос и дать им пинок под зад, - с явным удовольствием сказал Паттон. - Подойдите к столу и взгляните на карту.
      Ларсен подошел и взглянул. Карта, приколотая кнопками, была вырвана из старого номера журнала "Нейшнл Джиогрэфик".
      - Мы находимся здесь, - сообщил Паттон, ткнув пальцем. Ларсен кивнул. Генерал продолжал: - В моем распоряжении находятся Вторая бронетанковая армия, еще ряд частей, пехота и поддержка авиации. А вот здесь, - его палец передвинулся в район к западу от Мэдисона, столицы штата Висконсин, находится генерал Омар Брэдли с еще большими силами. Теперь мы лишь дожидаемся отчаянного снежного урагана.
      - Как вы сказали? - снова переспросил Йенс.
      - Мы обнаружили, что ящеры не любят воевать в зимних условиях, даже при слабом морозе. - Паттон усмехнулся. - Как всякие ползучие твари, они от холода делаются вялыми. Скверная погода поможет удержать их самолеты на земле. Когда повалит снег, мои силы двинутся на северо-запад, а Брэдли ударит с юго-востока. Даст Бог, мы соединимся где-то неподалеку от Блумингтона, это в Иллинойсе. Таким образом, мы возьмем передовые части ящеров, наступающих на Чикаго, в кольцо. В клещи, как говорили нацисты в России.
      Движением рук Паттон зримо показал соединение двух потоков американских сил, заставив и Ларсена увидеть это. Реальный шанс ударить в спину космическим захватчикам... конечно, он воодушевил и Йенса. Немало людей по всему жиру пытались наносить удары по ящерам. Но мало кому это удавалось.
      - Сэр, я не солдат и не пытаюсь им быть, но... потянем ли мы это?
      - Это рискованная игра, - согласился Паттон. - Но если мы ее не выиграем, Соединенных Штатов не будет, ибо мы не получим новой возможности сконцентрировать такое количество сил. И я отказываюсь верить, что моя страна перестанет существовать. Я ни на секунду не сомневаюсь, что мы будем испытывать состояние замешательства и страха, но враг будет находиться в еще большем замешательстве и страхе, поскольку мы поведем с ним бой, а не наоборот.
      Рискованная игра... Шанс... Ларсен медленно кивал. Настоящая победа над ящерами подняла бы моральный дух во всем мире. Поражение... что ж, человечество прошло через множество поражений. Стоит ли обращать внимание еще на одно?
      - Вам придется остаться здесь, пока не начнется наступление. Мы не можем позволить вам отправиться дальше через захваченную ящерами территорию. Вдруг вы попадете им в лапы? - сказал Паттон.
      - Но что с того? Ведь их "зелье правды" не действует, - возразил Ларсен.
      - Доктор Ларсен, вы - тихая душа, и я боюсь, что вы жили как бы под колпаком, - ответил Паттон. - Для вытягивания правды из человека существуют более грубые методы, чем какие-то там зелья. Простите меня, сэр, но я не могу пойти на такой риск. В любом случае скоро начнутся тяжелые бои. С нами вам будет Куда безопаснее, чем в вашем одиноком странствии.
      Йенс отнюдь не был в этом уверен. Танки и грузовики скорее вызовут на себя огонь, причем в большем объеме, чем одинокий человек на велосипеде. Впрочем, теперь ему пришлось бы двигаться пешком. Но он находился не в той ситуации, чтобы спорить с генералом. И как раз сейчас адъютант принес поднос с жареной кури-цей, несколькими печеными картофелинами и бутылкой вина.
      - Я приглашаю вас поужинать со мной, - сказал Пат-тон.
      - Благодарю вас, с удовольствием.
      Ларсен изо всех сил сдерживался, чтобы не схватить сочную, золотисто-коричневую курицу и не разорвать ее, словно голодный волк. После консервов в церкви и быстрого, но голодного путешествия по дорогам Индианы в такое чудо просто не верилось.
      Немного позже, доедая последний кусочек мяса с куриной ножки, Йенс сказал:
      - Я всего лишь хочу вернуться к своей работе и к своей жене. Боже мой, она, наверное, думает, что меня уже нет в живых.
      Самому ему оставалось лишь надеяться, что Барбара до сих пор жива.
      - Понимаю. Я тоже скучаю по своей Беатрисе, - тяжело вздохнув, проговорил Паттон. Он наполнил свой бокал.
      - За снег, доктор Ларсен.
      - За снег, - повторил Йенс. Они звонко чокнулись.
      Мойше Русси много раз приходил на радиостанцию ящеров, но никогда - под дулом. У стола с микрофоном стоял Золрааг.
      - Может, это выступление вы проведете по принуждению, герр Русси, но вы будете говорить, - сказал губернатор ящеров и в подтверждение своих слов кашлянул.
      - Разумеется, ваше превосходительство, раз уж вы меня сюда привели.
      Русси удивило, насколько мало он боится. Почти три года, проведенные в гетто при немцах, были в некотором роде генеральной репетицией смерти. Теперь пришло ее время.
      Мойше не хотел умирать, не произнеся молитвы.
      - Если бы вы не доказали, что действительно ничего не знаете об исчезновении вашей самки и детеныша, у вас не осталось бы даже этого последнего шанса проявить себя полезным в наших глазах, - сказал Золрааг.
      - Я выполняю ваши приказы, ваше превосходительство. Русси произнес эти слова покорным тоном. Пусть губернатор думает, что он струсил. Но внутренне Мойше ликовал. Хотя он не знал, каким образом исчезли Ривка и Рейвен, Мойше все же знал достаточно, чтобы поставить под удар немало людей. Его язык дернулся при воспоминании о струе газа, который ящеры ввели ему в рот. Но несмотря на их препарат, он остался в состоянии лгать.
      Фармакологические средства подобного рода, существующие у людей, действовали куда слабее, чем им приписывалось. Будучи в прошлом студентом-медиком, Русси чувствовал, насколько сложен человеческий организм. Сначала он испугался, что препараты ящеров действуют намного изощреннее, особенно когда после введения дозы он впал в сонное состояние. Однако каким-то образом ему удалось не выболтать правду. Интересно, что входило в состав этого препарата? Даже если его действие и отличалось от обещанного, Мойше все же ощутил его на себе.
      - Вначале, герр Русси, прочитайте текст про себя, затем вслух, перед микрофоном. Вы знаете, каково будет наказание за отказ подчиниться.
      Русси сел на стул. Этот стул, да еще стол, были единственной в студии мебелью, имеющей нормальные человеческие размеры. Один из охранников встал у Русси за спиной и направил дуло ему в затылок. Угрозы Золраага не были пустыми - игры кончились
      Интересно, кто печатал и писал этот текст? Какой-нибудь несчастный, всеми силами стремившийся приспособиться к новым хозяевам. Сколько поляков, сколько евреев отчаянно пытались приспособиться к нацистам? Так почему бы теперь им не лебезить перед ящерами?
      Мойше ожидал увидеть именно такие слова: помпезное восхваление пришельцев за все, что они сделали, включая уничтожение Вашингтона. Студийный инженер взглянул на хронограф и сказал на своем языке, затем по-немецки:
      - Полная тишина - мы начинаем. Герр Русси, говорите. Русси в последний раз прошептал про себя молитву и низко склонился перед микрофоном. Он глубоко вздохнул, желая убедиться, что голос будет звучать четко.
      - У микрофона - Мойше Русси. Вследствие болезни и иных личных обстоятельств в течение некоторого времени я не выступал на радио... - До сих пор он читал то, что лежало перед ним. Следующей фразы в тексте не было: Сомневаюсь, буду ли я вообще выступать снова.
      Золрааг достаточно хорошо говорил по-немецки, чтобы сообразить, что Мойше отклонился от текста. Русси ждал: вот сейчас пуля размозжит ему череп. Он надеялся, что не услышит выстрела и не успеет ничего почувствовать. Но слава Богу, это прервало бы программу! Однако губернатор ящеров не обнаруживал никаких признаков беспокойства.
      Русси продолжал:
      - Мне велели петь Расе хвалебные песни за уничтожение Вашингтона, дабы всему человечеству стало ясно, что эта трагедия постигла американцев за их упрямство и глупое сопротивление и что им давным-давно следовало бы капитулировать. Однако все это ложь.
      И вновь Мойше ждал какой-то реакции со стороны Золраага, ждал пуля, от которой его мозги полетят по всей студии. Но Золрааг просто стоял и слушал. Тогда Русси ринулся дальше, выжимая как можно больше из непонятного терпения ящеров.
      - Когда я рассказывал о том, что немцы творили в Варшаве, я говорил правду. И мне совсем не жаль, что их не стало. Мы, варшавские евреи, встретили Расу как освободителей. Но они стремятся поработить всех людей. Для тех, кому еще нужны доказательства, таким доказательством может служить уничтожение Вашингтона. Сражайтесь насмерть, чтобы мы все смогли обрести свободу. Лучше так, чем вечное подчинение. Прощайте и удачи вам.
      Когда он кончил, тишина в студии продолжалась более минуты. Потом Золрааг сказал:
      - Благодарю вас, герр Русси. Это все.
      - Но... - Приготовившись к мученической смерти, Мойше чувствовал себя почти обманутым, когда она не наступила. - То, что я говорил, что сказал миру...
      - Я все записал, герр Русси, - ответил инженер. - Передадим завтра, в ваше обычное время.
      - Ox, - поникшим голосом произнес Мойше.
      Разумеется, передача не пойдет завтра в эфир. Как только ящеры внимательно прослушают ее и поймут, что там говорилось на самом деле, им станет ясно, что Мойше пытался саботировать выступление. Тень смерти над ним не исчезла. Просто ему суждено еще немного походить под нею.
      В каком-то смысле было бы даже лучше, если бы ящеры застрелили его сейчас. Все кончилось бы разом. Когда у них появится время поразмыслить, они смогут додуматься до какой-нибудь более изощренной казни. Мойше вздрогнул. Однажды он уже преодолел страх, чтобы сказать то, что сказал перед микрофоном. Он надеялся, что у него хватит присутствия духа сделать это снова. Только во второй раз будет труднее, и Мойше это пугало.
      - Отвезите его домой, - велел Золрааг на своем языке.
      Охранники повели Мойше туда, где перед студией стояли машины. Как всегда, ящеры шипели и жаловались на необходимость пройти несколько метров по невыносимому холоду и из одной духовки попасть в другую, на колесах.
      Оказавшись дома, Русси побродил из угла в угол, почитал Библию и апокрифическое сказание о Маккавеях. Потом соорудил по-холостяцки неумелый ужин. Мойше изо всех сил постарался уснуть, и это ему удалось. Утром он разогрел недоеденную накануне картошку. Для последней трапезы обреченного человека было не слишком густо, но на более изысканное блюдо у него не хватило сил.
      За несколько минут до начала передачи Русси включил коротковолновый приемник. Раньше он никогда не слушал себя - все его предыдущие выступления передавались непосредственно в эфир. Оставалось лишь гадать, почему на этот раз ящеры изменили привычный порядок.
      Послышалась музыка - звуки военных фанфар. Потом зазвучала заставка:
      - Вы слушаете радио свободной Варшавы!
      Когда город только что освободился из-под нацистского ига, Мойше нравились эти слова. Теперь же в них сквозила грустная ирония.
      - У микрофона - Мойше Русси. Вследствие болезни и иных личных обстоятельств в течение некоторого времени я не выступал по радио...
      Неужели это его голос? Наверное, его, но голос звучал совсем не так, ибо Мойше привык слышать свой голос изнутри.
      Однако эта мысль тут же забылась, когда он стал слушать дальше.
      - Я пою хвалебные песни Расе за уничтожение Вашингтона, дабы всему человечеству стало ясно, что эта трагедия постигла американцев за их упрямство и глупое сопротивление. Им давным-давно следовало бы капитулировать. Для тех, кому еще нужны доказательства, лучше подчинение, чем битва насмерть, - так мы будем свободны. То, что Раса сделала с Вашингтоном, доказывает это. До свидания и удачи вам.
      Русси с неподдельным страхом глядел на динамик коротковолнового приемника. Мысленно он видел пасть Золраага, широко раскрытую от хохота. Золрааг его обманул. Мойше был готов лишиться жизни, только бы не влачить ее, подчиняясь чужим прихотям. Неожиданно он понял, почему насилие считалось хуже смерти. Разве его слова не изнасиловали, не использовали так, что лучше бы ему погибнуть, чем слышать это?
      Где-то в глубине, чисто абстрактно, Мойше задавался вопросом, как же ящерам удалось извратить сказанное им. Какой бы техникой записи и компоновки они ни пользовались, она далеко опережала все человеческие достижения в этой области. Значит, они грозили ему явной и неминуемой смертью, позволили испустить бунтарский крик в защиту свободы, а затем не только заглушили этот крик, но и с помощью своей варварской хирургии выдали остальному миру труп за живого человека. И он, Русси, сделался в глазах человечества еще худшим коллаборационистом, чем был.
      Мойше дрожал от ярости. Он не привык к такому бурному излиянию своих чувств и потому ощущал головокружение, находился в каком-то полубредовом состоянии, словно перебрал сливовицы на празднике Пурим. Приемник продолжал изрыгать пропагандистскую брехню, теперь уже на польском языке. Неужели говоривший действительно произносил слова в таком порядке? Поди узнай!
      Мойше поднял приемник над головой. Он умещался на ладони и был почтя невесом. Игрушка ящеров, подарок Золраага. Но даже если бы это был громоздкий ламповый аппарат, сделанный людьми, злость, наполняющая Мойше, придала бы силы и позволила обойтись с ним точно так же. Мойше с размаху ударил приемником об пол.
      Лживые речи поляка оборвались на полуслове. Во все стороны полетели кусочки металла, стекла и еще какого-то материала, похожего на бакелит, но явно иного происхождения. Русси наступил на корпус приемника, вдавил его в ковер и превратил в бесформенное месиво. Трудно было поверить, что еще минуту назад это могло говорить.
      - И этого слишком мало по сравнению с тем, что этот подонок сделал со мной, - пробормотал он.
      Мойше рывкам накинул длинное черное пальто, выскочил из квартиры и с шумом захлопнул дверь. Трое человек выглянули в коридор, чтобы посмотреть, кто это затеял перепалку со своей женой.
      - Реббе Мойше! - воскликнула какая-то женщина. Он пронесся мимо, даже не взглянув в ее сторону. . У входа в дом по-прежнему стояли часовые ящеров. Мойше стремительно прошел и мимо них, хотя ему хотелось вырвать у одной из этих тварей винтовку и оставить ящеров корчиться в крови на тротуаре. Он знал, каково ощущать у себя на затылке дуло прижатого к курчавым волосам оружия ящеров. А какие ощущения появятся у него, когда он возьмет автоматическую винтовку в руки? Отдаст ли ему в плечо, когда он нажмет курок? Этого он не знал, но хотел проверить.
      Пройдя половину квартала, Мойше внезапно остановился.
      - Проклятье! - воскликнул он, потрясенный до глубины души. - Неужели я превращаюсь в солдата?
      Такая перспектива совсем не привлекала его. Изучая медицину, Мойше слишком хорошо знал, как легко повредить человеческий организм и как тяжело его исправить. И в годы немецкой оккупации Варшавы, и потом он получал многочисленные и разнообразные по степени ужаса подтверждения этому. А теперь он сам хотел уничтожать?
      Хотел.
      Нога Мойше приняли решение раньше, чем его разум. Он обнаружил, что идет в направлении штаб-квартиры Анелевича еще до того, как осознал, куда направляется.
      В воздухе кружился легкий снег. На улицах было не слишком людно. Прохожие то и дело кивали ему. Русси был готов услышать возгласы ненависти, но люди молчали. Ах, если бы весь остальной мир обратил столь же мало внимание на его передачу, как варшавские евреи!
      Кто-то размашисто шел ему навстречу. Кто? Очки не позволяли этого увидеть. В последнее время глаза Мойше стали слабее: очки, которые три года назад весьма и весьма помогали, теперь уже не годились. Мойше был близорук, причем во многом.
      Шедший навстречу отчаянно махал рукой. Не видя лица, Русси узнал этот жест. Его обдало страхом. Пока он разыскивал Мордехая Анелевича, тот разыскивал его самого. Значит, в отличие от многих Других, Анелевич слышал его выступление. И значит, боевой командир был не на шутку разъярен.
      Так оно и оказалось.
      - Реббе Мойше, неужели вы лишились последних извилин? - закричал Анелевич. - Никак не думал, что вы сделаетесь жополиэом у ящеров!
      "Жополиэ у ящеров". Этого и следовало ожидать. Горечь обиды почти лишила Мойше речи.
      - Я этого не делал. Бог тому свидетель, не делал, - задыхаясь, произнес он.
      - Как прикажете вас понимать? - не понижая голоса, спросил Анелевич. - Я слышал вас собственными ушами. - Он оглянулся по сторонам и продолжил уже тише: - Неужели ради этого мы помогали скрыться вашей жене и сыну? Чтобы теперь вы могли говорить то, чего от вас потребуют ящеры?
      - Но я этого не говорил! - застонал Русси. Лицо Анелевича выражало полное недоверие. Запинаясь и чуть не плача, Мойше рассказал, как его привели на радиостанцию ящеров, как он был готов умереть, как перед этим хотел и постарался выплеснуть в мир свой последний крик души и как Золрааг и инженеры ящеров жестоко обманули его.
      - Вы думаете, мне теперь хочется жить? Слышать, как мои друзья грязно обзывают меня на улице?
      Он неуклюже и неумело замахнулся на Анелевича. Еврейский боевой командир легко предупредил удар. Он поймал руку Мойше и слегка заломил ее. Плечо Мойше чуть хрустнуло, словно сухая ветка, готовая оторваться от дерева. Сустав обдало огнем. Изо рта вырвался стон.
      - Простите. - Анелевич быстро выпустил его руку. - Не собирался ее так сильно дергать. Сила привычки. Все в порядке?
      Русси осторожно ощупал руку.
      - С нею - все. А в остальном...
      - И за это тоже меня простите, - поспешна добавил Анелевич. - Но я же собственными ушами слышал передачу - как я мог не поверить? Я конечно же верю вам, реббе Мойше, вам даже не надо об этом спрашивать. Откуда вам было знать, что ящеры проделают такой трюк с записью? Просто они перехитрили вас. Другой вопрос - в чем будет заключаться наша месть?
      - Месть?! - Мойше ощутил вкус этого слова. Да, Анелевич прав. Сам он не мог найти подходящего слова, чтобы выразить свое состояние. - Именно мести я и хочу.
      - Вот что я вам скажу. - Анелевич потер пальцем нос. - Хоть вы и не играли непосредственную роль, все евреи в немалом долгу перед вами за ту свободу, которую мы имеем. Если бы мы не могли свободно перемещаться по всей Польше, не было бы ничего, о чем я говорю.
      - А о чем вы говорите? - настоятельно спросил Мойше. - Вы же на самом деле ничего не сказали.
      - Не сказал и не собирался, - ответил Анелевич. - О чем вы не знаете, о том не сможете рассказать. Ящеры сумеют найти более действенный - более болезненный - способ вытягивания сведений, чем их хваленый препарат. Но в один прекрасный день, причем довольно скоро, ящерам представится возможность заметить одно событие, к которому окажетесь причастны и вы. И если они его заметят, обещаю вам, вы будете отомщены.
      Все это звучало очень здорово, а у Анелевича не было привычки говорить о том, чего он не может сделать. Тем не менее...
      - Мне этого мало, - возразил Русси. - Я хочу сам бороться с ящерами.
      - Реббе Мойше, солдат из вас - никудышный, - без тени презрения, но очень твердо отчеканил Анелевич.
      - Я мог бы научиться.
      - Нет. - Теперь в голосе еврейского боевого командира зазвучали жесткие нотки. - Если вы хотите бороться с ними, существуют более действенные способы, чем брать винтовку в руки. Проку от вас как от бойца не было бы никакого.
      - Тогда что же?
      - У вас есть серьезное намерение. - К радости Мойши, Анелевич произнес это не как вопрос. Командир изучающе глядел на него, словно пытался наскоро придумать некий вид оружия, подходящий для Мойше. - Итак, что бы вы могли сделать... - Анелевич почесал подбородок. - Как насчет такого варианта? Вы бы согласились рассказать миру о том, какого отъявленного лжеца сделали из вас ящеры?
      - А вы можете организовать мне радиопередачу? - с воодушевлением спросил Русси.
      - Передачу - нет, - покачал головой Анелевич. - Слишком опасно. А вот запись - вполне возможно. Затем мы смогли бы переправить ее людям, кто передал бы ваше выступление в эфир. Вот это заставило бы ящеров покраснеть разумеется, если эти твари умеют краснеть. Одна лишь сложность... Впрочем, она не одна, но об одной вы должны подумать особенно серьезно. Как только вы сделаете запись... если вы ее сделаете... вам придется исчезнуть.
      - Да, я понимаю. Разве такое понравится Золраагу? Но я бы предпочел видеть его злым, чем злорадно смеющимся. - Мойше широко раскрыл рот, передразнивая смех ящеров. Затем сделал чисто человеческий жест, ткнув пальцем в сторону Анелевича. - Вы сумеете отправить меня туда же, где находятся Ривка и Рейвен?
      - Я даже не знаю, где они, - напомнил ему Анелевич.
      - За вашим незнанием скрывается что-то еще, потому вы и не можете отвечать, когда вас спрашивают. Только не говорите, что вы не способны устроить все так, чтобы меня доставили туда же, даже если вы и не знаете, где они точно находятся. Я вам не поверю.
      - Наверное, вам следует исчезнуть. Для настоящего реббе вы становитесь чересчур циничным и подозрительным. - Однако в бледных глазах Анелевича мелькнуло удовлетворение. - Я не скажу вам ни "да", ни "нет". В данный момент я даже не могу сказать наверняка, сумею ли организовать для вас эту запись. Но если вы хотите, чтобы я это сделал, я постараюсь.
      - Постарайтесь, - без промедления ответил Мойше. Он вскинул голову и искоса глянул на Анелевича. - Кстати, я заметил, что вас не беспокоит то, каким образом запись будет переправлена за пределы Варшавы.
      - Верно, не беспокоит. - Сейчас боевой командир был похож на кота, очищающего нос от перьев канарейки. - Если мы сделаем запись, мы ее переправим. Это мы сможем устроить. Здесь у нас есть опыт.
      - Но, товарищ полковник, почему я? - воскликнула Людмила Горбунова. Конец ее вопроса получился каким-то удивленно-визгливым.
      - Потому что ваш самолет подходит для выполнения задания, а вы, как летчик, подходите для управления им, - ответил полковник Феофан Карпов. Ящеры сбивают все типы самолетов, но "кукурузникам" достается меньше, чем остальным. Вы, старший лейтенант Горбунова, участвуете в боевых вылетах с самого появления ящеров. До них вы воевали против немцев. Вы что же, сомневаетесь в своих способностях?
      - Нет, товарищ полковник, ни в коем случае, - ответила Людмила. - Но задание, которое вы мне обрисовали, не является...точнее, не должно стать боевой операцией.
      - Разумеется, не должно, - согласился Карпов. - В этом смысле выполнить его будет легче, но с другой стороны - труднее. А когда за штурвалом будет испытанный в боях летчик, шансы на успех повысятся. Вот почему - вы. Есть еще вопросы?
      - Нет, товарищ полковник.
      "Знать бы, каких слов от меня ждали", - подумала Людмила.
      - Хорошо, - сказал Карпов. - Его прибытие ожидается сегодня вечером. Приведите ваш самолет в наилучшее состояние. Кстати, вам крупно повезло с этим немцем-механиком.
      - Да, он очень толковый. - Людмила козырнула. - Пойду вместе с ним проверять самолет. Жаль, что нельзя взять этого парня с собой.
      Вернувшись под навес, она увидела, что Георг Шульц уже копается в "кукурузнике".
      - Смотри, трос у этой педали ослаб, - сказал он. - Сейчас подтяну.
      - Спасибо, это пригодится, - ответила она по-немецки. От ежедневных разговоров с Шульцем ее немецкий становился все лучше. Правда, у Людмилы было такое чувство, что некоторые фразы, которые она привычно употребляла, общаясь с Георгом, не годятся для бесед с людьми, чьи руки не запачканы тавотом или маслом. Интуитивно выбирая слова, она продолжала:
      - Мне нужно, чтобы машина была подготовлена как можно лучше. Завтра у меня важный полет.
      - А какой полет не является важным? Ладно, это твоя забота.
      Шульц нажал педаль, проверяя натяжение троса. Он всегда все проверял и всегда все делал основательно. Как некоторые Люди чувствуют лошадей, так он чувствовал машины и обладал даром добиваться от них того, чего хотел.
      - Еще здесь. Тоже надо подтянуть.
      - Хорошо. Знаешь, этот полет - не только моя забота, - потому-то он и важный. Мне поручено курьерское задание. - Людмила знала, что здесь ей следует прикусить язык, но важность миссии переполняла девушку до краев и в конце концов переполнила. - Мне приказано доставить народного комиссара иностранных дел товарища Молотова в Германию для переговоров с вашим правительством. Я так горжусь.
      Глаза Шульца округлились.
      - Еще бы тебе не гордиться. - Помолчав, он добавил: - Тогда дай-ка я облазаю твой самолет сверху донизу. Скоро тебе снова придется доверить его русских механикам.
      Презрение, сквозившее в его словах, должно было бы сильно задевать. Фактически оно задевало, но намного меньше, чем раньше, пока Людмила не увидела, с какой чрезмерной заботливостью немец ухаживает за машиной.
      - Вместе проверим, - только и сказала она. Они проверили все - от пропеллера до винтов, крепящих хвостовой костыль к фюзеляжу Короткий зимний день окончился прежде, чем они успели сделать половину работы: Дальнейшая проверка велась при свете фонаря, в который была вставлена парафиновая свечка. Людмила не волновалась: маскировочное покрытие делало свет незаметным для ящеров.
      Когда работа подходила к концу, послышался звон колокольчика, и к взлетной полосе подкатила тройка. Колокольчик висел, позвякивая, над эашоренной мордой коренной лошади. Людмила вслушалась в голоса прибывших. В большинстве случаев ящеры оставляли без внимания конские повозки, зато бомбили по легковым и грузовым машинам, когда только могли. Людмилу охватила злость. Ящеры намного активнее, нежели нацисты, стремились выбить человечество из двадцатого столетия.
      - Здравия желаю, товарищ наркоминдел! - отрапортовала Людмила, когда Молотов подошел взглянуть на самолет, которому предстояло доставить его в Германию.
      - Здравствуйте, товарищ летчик, - ответил он, слегка кивнув.
      Молотов оказался ниже ростом и бледнее, чем ожидала Людмила, но вид имел решительный. Нарком и глазом не моргнул при виде старенького потрепанного "У-2". Таким же четко отмеренным кивком он поздоровался с Георгом Шульцем:
      - Здравствуйте, товарищ механик.
      - Добрый вечер, товарищ наркоминдел, - ответил на своем ломаном русском Шульц.
      Внешне Молотов никак не отреагировал, лишь немного помедлил, прежде чем снова повернуться к Людмиле.
      - Немец?
      - Да, товарищ наркоминдел, - нервозно ответила она. Русские и немцы могли сотрудничать, но больше от безвыходности, чем по дружбе.
      - Он очень хорошо справляется со своей работой. Стекла фирменных очков скрывали выражение глаз Молотова. Наконец он сказал:
      - Если я могу вести с ними переговоры после того, как они вторглись на нашу родину, нет причины, чтобы не использовать должным образом умение тех из них, кто находится здесь.
      Людмила облегченно вздохнула. Похоже, Шульц не слишком понял сказанное наркомом, чтобы оценить нависшую было над ним опасность. Впрочем, он подвергался опасности с того самого момента, как пересек советскую границу. Возможно он привык к этому, а вот Людмила так и не смогла.
      - Товарищ летчик, у вас есть план полета? - спросил Молотов.
      - Да, - ответила Людмила, дотронувшись до кармана своей летной кожаной куртки. Это заставило ее подумать о другом. - Товарищ наркоминдел, возможно, на земле ваша одежда является достаточно теплой. Однако "кукурузник", как вы видите, - это самолет с открытой кабиной. Во время нашего полета будет дуть сильнейший ветер... а нам лететь на север.
      Чтобы добраться до Германии, маленькому "У-2" предстояло пролететь вдоль трех сторон воображаемого четырехугольника. Короткий путь через Польшу находился в руках ящеров. Поэтому вначале нужно было лететь на север, в сторону Ленинграда, затем на запад, через Финляндию и Швецию - в Данию, а оттуда, наконец, на юг, в Германию. Дальность полета "кукурузника" составляла немногим более пятисот километров, но если летная экипировка народного комиссара иностранных дел Советского Союза вдруг в чем-то подведет, судьба советского народа будет поставлена на карту.
      - Могу я получить у командования этой базы такой же летный костюм, как ваш? - спросил Молотов.
      - Уверена, полковник Карпов сочтет за честь снабдить вас всем необходимым, товарищ наркоминдел, - ответила Людмила.
      Она не сомневалась, что полковник не посмеет отказать - даже ценой того, что кто-то из летчиков будет вынужден стучать зубами во время очередного вылета.
      Молотов ушел. Шульц начал смеяться. Людмила удивленно посмотрела на него. Георг объяснил:
      - Если бы год назад я застрелил этого маленького очкастого борова, фюрер наградил бы меня Рыцарским Крестом с мечами и бриллиантами и скорее всего еще и расцеловал бы в обе щеки. А теперь я помогаю наркому СССР. Странный до чертиков мир.
      На это Людмила могла лишь кивнуть.
      "У-2" вырулил к краю взлетной полосы, проскакал, набирая скорость, около двухсот метров по скверно утрамбованной земле и в конце последнего прыжка взмыл в небо. Людмила всегда радовалась ощущению отрыва от земли. Ветер, хлеставший ей в лицо и в небольшое ветровое стекло, свидетельствовал о том, что она действительно летит.
      Сегодняшний вечерний вылет радовал ее еще и по другой причине. Пока "кукурузник" находится в воздухе, командует она, а не Молотов. Это было головокружительное чувство, близкое к состоянию опьянения. Если она сделает плотную "бочку" и в течение нескольких секунд будет лететь вниз головой... то сможет убедиться, насколько прочно нарком пристегнулся своим ремнем.
      Людмила покачала головой. Господи, какие глупости. Если люди исчезали во время чисток тридцатых годов (а они действительно исчезали, целыми эшелонами), вторжение немцев доказало, что существуют вещи похуже. Некоторые советские граждане были не прочь (а кое-кто из них и очень даже не прочь) сотрудничать с нацистами, но немцы показали себя куда более жестокими, чем НКВД.
      Однако сейчас и советских людей, и нацистов объединяло общее дело. Общий враг, угрожающий сокрушить обе страны, невзирая, точнее, наплевав на всякую идеологию. Мысль Людмилы была предельно банальной: жизнь - странная штука.
      - "Кукурузник" мерно гудел в ночном небе. Внизу заснеженные поля чередовались с темными сосновыми лесами. Людмила держала минимальную высоту, на какую только осмеливалась ночью. Днем она летала и ниже, но во тьме можно было врезаться в землю раньше, чем это заметишь. Чтобы устранить подобный риск, ее маршрут пролегал далеко в стороне от Валдайской возвышенности.
      Чем дальше на север они летели, тем длиннее становилась ночь. Как будто окутывала самолет темнотой... Правда, зимние ночи в Советском Союзе везде были довольно долгими.
      Первая посадка для заправки, предусмотренная планом, была между Калинином и Кашином, в верховьях Волги. Людмила кружила над районом посадки, пока уровень топлива не приблизился к опасной черте. Она надеялась, что ей не придется сажать свой "У-2" прямо на поле. С таким пассажиром на борту...
      Когда она уже подумывала сесть где получится (уж лучше так, чем камнем вниз), Людмила заметила сигнал, поданный "кукурузнику" лампой или электрическим фонариком. На секунду вспыхнуло еще несколько фонариков, чтобы показать ей границы посадочной полосы. Людмила посадила "У-2" с такой мягкостью, которая удивила даже ее.
      Если Молотов что-то и думал относительно посадки, свои мысли он держал при себе. Он поднялся на негнущихся ногах, за что Людмила вряд ли могла упрекнуть наркома, и спустился на землю.
      Не обратив внимания на рапорт дежурного по полосе, нарком иностранных дел юркнул в темноту. "Ищет укромный уголок, чтобы помочиться", - предположила Людмила. То было самой человеческой реакцией, какую она наблюдала у Молотова.
      У встретившего их офицера полоски на лацканах шинели были светло-голубыми (цвет советских ВВС) с двумя малиново-красными ромбами - майорский чин. Он повернулся к Людмиле:
      - Нам приказано всемерно помогать вам, старший лейтенант Горбунов.
      - Горбунова, товарищ майор, - поправила она. Впрочем, сейчас это значило мало: летный костюм любую фигуру делал бесформенной.
      - Простите меня, товарищ Горбунова, - сказал майор, вскинув брови. - Либо я неправильно прочел сообщение, либо вкралась ошибка при написании. Теперь это не важно. Если вас избрали для осуществления полета товарища наркома иностранных дел, ваши профессиональные качества не могут быть поставлены под сомнение. - Тон его голоса говорил, что сам майор в этом сомневается, но Людмила пропустила его сомнения мимо ушей. Майор продолжал, теперь уже более кратко: - Что вам требуется, товарищ старший лейтенант?
      - Горючее для самолета, масло и технический осмотр, если у вас есть достаточно квалифицированный механик. - Людмила предпочитала вначале говорить о деле. Жаль, что она не могла привязать Георга Шульца к фюзеляжу и захватить в полет. И, чуть не забыв, она прибавила: - Поесть и какое-нибудь теплое место, где можно поспать до наступления дня, - это было бы здорово.
      - Было бы необходимо, - поправил вернувшийся к ^кукурузнику" Молотов.
      Лицо наркома оставалось бесстрастным, но в голосе проскальзывали более живые нотки. "Должно быть, терпел из последних сил", - подумала она. Ее собственный мочевой пузырь тоже был полон до краев. Словно в подтверждение ее мыслям нарком сказал:
      - Сейчас было бы неплохо чаю.
      "Только не перед вылетом, - пронеслось в мозгу у Людмилы. - Иначе нарком лопнет". Ей было знакомо это чувство.
      - Товарищи, прошу ко мне... - сказал майор. - Он повел Людмилу и Молотова в свое жилище. Пока они шли, проваливаясь в снег, майор выкрикивал распоряжения подчиненным. Люди мелькали в предрассветной мгле, словно призраки; их легче было услышать, чем увидеть.
      Жилище майора представляло собой нечто среднее между бараком и землянкой. На столе стояла лампа, бросающая дрожащий свет на стены комнатки. Рядом располагались самовар и керосинка. На ней стояла кастрюля, от которой шел божественный запах. Не скрывая своей гордости, майор налил в миски борща, где густо плавали капуста, свекла и мясо. Мясо было либо жилистым, либо недоваренным. Однако Людмилу это не волновало: борщ был горячим и утолял голод. Молотов ел так, словно бросал уголь в топку машины.
      Майор подал им стаканы с чаем; Чай тоже был горячим, но имел странный привкус, точнее, два странных привкуса.
      - Сюда добавлены сушеные травы и кора, - извиняющимся тоном пояснил майор. - Подслащен медом, который мы сами разыскали. Сахара не видели уже довольно давно.
      - Учитывая обстоятельства, вполне приемлемо, - сказал Молотов.
      Отнюдь не высокая похвала, но во всяком случае понимание.
      - Товарищ летчик, вы можете отдыхать здесь, - сказал майор, указывая на сложенную в углу кипу одеял. Вероятно, это служило ему постелью.
      - Для вас, товарищ наркоминдел, мои подчиненные готовят койку, которая должна быть незамедлительно принесена сюда.
      - Нет необходимости, - ответил Молотов. - Мне достаточно будет одного-двух одеял.
      - Что? - Майор оторопел. - Конечно, как скажете. Прошу прощения, товарищи. - Он выскочил на холод и вскоре вернулся, неся несколько одеял. - Пожалуйста, товарищ наркоминдел.
      - Спасибо. Не забудьте разбудить нас в установленное время, - напомнил Молотов.
      - Обязательно, - пообещал майор.
      Зевая, Людмила зарылась в одеяла. Они хранили стойкий запах своего владельца. Это не мешало ей, запах отличался какой-то уверенностью. Как-то будет спаться Молотову, привыкшему почивать на чем-то более мягком, нежели постеленные на полу одеяла? Людмила так и не нашла ответа на этот вопрос, провалившись в сои.
      Через какое-то, бесконечно долгое время она проснулась словно от толчка. Откуда этот ужасный звук? Новое оружие ящеров? Людмила очумело обвела глазами землянку майора, потом рассмеялась. Кто бы мог представить, что знаменитый Вячеслав Михайлович Молотов, народный комиссар иностранных дел СССР и второй человек в Советском Союзе после великого Сталина, храпит, производя звук, похожий на жужжание циркульной пилы? Людмила натянула одеяла на самую голову, что позволило ей в некоторой степени заглушить наркомовский храп и снова заснуть.
      После новой порции борща и довольно противного, хотя и приправленного медом чая, полет возобновился.
      И снова "кукурузник" мерно гудел во тьме, двигаясь на северо-запад. Его скорость не превышала скорости железнодорожного экспресса. Внизу проплывали припорошенные снегом хвойные леса. Людмила старалась держаться как можно ближе к земле.
      Затем деревья неожиданно расступились, и вместо них появилась полоса нетронутой снежной белизны.
      - Ладожское озеро, - вслух сказала Людмила, довольная своими штурманскими способностями.
      Она полетела вдоль южного берега по направлению к Ленинграду.
      Теперь самолет шел совсем низко над безжизненной землей, где не так давно велись ожесточенные бои с фашистами. Потом появились ящеры, и что русским, что немцам пришлось одинаково тяжело. Однако до появления этих тварей героизм и неимоверная стойкость защитников Ленинграда - колыбели Октябрьской революции прогремели на весь Советский Союз. Сколько тысяч, сколько сотен тысяч умерли голодной смертью в тисках фашистской блокады? Этого никто не узнает. А теперь она везет Молотова на переговоры с немцами, подвергшими Ленинград такой жестокой осаде. Умом Людмила понимала необходимость миссии наркома. Но чувства до сих пор отказывались это принять.
      Однако "кукурузник", на котором она летела, проверяли и чинили руки немца. Судя по словам Георга Шульца, они с майором Егером сражались бок о бок с русскими, чтобы добыть нечто важное. Что именно - этого Шульц либо не знал, либо помалкивал; впрочем, может, и то и другое. Значит, сражаться вместе можно, фактически нужно. Но Людмиле подобное было не по нутру.
      Не так давно под крылом "У-2" расстилалось Ладожское озеро. Теперь внизу лежала заснеженная гладь Финского залива. Людмила стала вглядываться вдаль, высматривая посадочные огни. Следующая посадка предполагалась неподалеку от Выборга.
      Когда Людмила наконец заметила огни, то посадила самолет более резко, чем в прошлый раз. Встретивший ее офицер говорил по-русски с каким-то странным акцентам.
      В многоязычии Советского Союза это было довольно привычно. Однако потом Людмила заметила на нескольких солдатах знакомые каски, напоминающие ведерки для угля.
      - Вы немцы? - спросила она сначала по-русски, затем по-немецки.
      - Нет, - ответил офицер. Он говорил по-немецки лучше, чем Людмила. - Мы финны. Добро пожаловать в Вийпури.
      Он улыбнулся далеко не приветливой улыбкой. После "зимней" войны 1939-1940 годов город перешел в советские руки, но когда через год с небольшим финны вместе с нацистами напали на СССР, они вновь отбили его себе.
      - Может ли кто-либо из ваших механиков проверить самолет данного типа? спросила Людмила.
      Пряча в глазах иронию, офицер медленно оглядел "кукурузник" от пропеллера до хвоста:
      - Не сочтите за неуважение, но я думаю, что любой двенадцатилетний мальчишка, умеющий держать в руках инструменты, способен осмотреть подобную машину.
      Поскольку офицер в общем-то был прав, Людмила не стала выплескивать свое раздражение.
      Еда на финской базе была лучше той, которую в последнее время приходилось есть Людмиле. Сама база также выглядела чище тех, что служили боевым пристанищем советской летчице. Может, это потому, что финнам досталось от ящеров меньше, чем Советскому Союзу?
      - Отчасти, - ответил тот же офицер, когда Людмила задала ему вопрос.
      Придя в помещение, она заметила, что шинель у него серая, а не цвета хаки, с тремя узкими полосками на обшлагах. Людмила мысленно прикинула его чин.
      - Опять-таки, не сочтите за неуважение, но как вы можете заметить, другие народы зачастую более аккуратно от носятся к вещам, нежели вы, русские. Но это я так, между прочим. Не хотите ли посетить кашу сауну? - Увидев, что она не поняла финского слова, офицер сказал по-немецки: - Парную баню.
      - Очень хочу! - воскликнула Людмила.
      Это была возможность не только отмыться, но и согреться. Когда Людмила вошла в сауну, финские женщины не стали глазеть на нее, как непременно поступили бы русские. Ее удивило, насколько они тактичны.
      Пролетая над Финляндией, а затем над Швецией, Людмила раздумывала над тем, о чем говорил финский офицер. Сам по себе полет над местностью, не истерзанной войной, давал новые и свежие впечатления. Когда под крылом проплывали городки, а не груды обгорелых развалин, мысли Людмилы возвращались к более счастливым временам, далеким и почти позабытым среди тягот военных дней.
      Даже под снегом она различала правильные прямоугольники полей и изгородей. Все было меньших размеров, чем в Советском Союзе, и почти игрушечным в своем миниатюрном совершенстве. "Может, скандинавы аккуратнее русских просто потому, что у них гораздо меньше земли, и ее приходится использовать более эффективно?" - думала Людмила. Это впечатление еще усилилось над Данией, где даже лесов почти не осталось и где, казалось, каждый квадратный сантиметр служил какой-либо полезной цели. . Из Дании они перелетели в Германию.
      Людмила сразу поняла, что здесь шла война. Хотя трасса ее полета пролегала почти в двухстах километрах к западу от уничтоженного Берлина, увиденные разрушения были вполне сравнимы с тем, что она привыкла видеть в Советском Союзе. Фактически вначале англичане, а затем и ящеры подвергли Германию более массированным ударам с воздуха, чем Советский Союз. Людмила пролетала один город за другим, где в развалинах лежали фабрики, железнодорожные станции и жилые дома.
      Ящеры и теперь продолжали бомбить немецкую территорию. Услышав характерный звук их истребителей, Людмила опустилась еще ниже и полетела медленнее, словно ее "У-2" превратился в крошечного комарика, звенящего у самого пола и слишком ничтожного, чтобы на него обращать внимание.
      Немцы тоже не прекращали сопротивления ящерам. Трассирующие снаряды пронизывали ночное небо, точно фейерверки. Темноту обшаривали лучи прожекторов, пытаясь высветить вражеские самолеты. Один или два раза Людмила услышала вдали гул поршневых двигателей. "Неужели истребители люфтваффе по-прежнему поднимаются в воздух?" - с удивлением подумала она.
      Чем дальше на юг летел "кукурузник", тем более возвышенной становилась местность. На четвертую ночь полета очередная посадочная полоса оказалась за городком под названием Зуильцбах, на поле, где в более теплое время года, скорее всего, росла картошка. Наземная служба оттащила русский самолет под прикрытие, а офицер люфтваффе повез Людмилу и Молотова в конной повозке в город.
      - Ящеры почти всегда обстреливают автомобили, - объяснил он извиняющимся тоном.
      - У нас то же самое, - кивнула Людмила.
      - А-а, - протянул офицер.
      Обычно в "Правде" или в "Известиях" атмосфера дипломатических переговоров описывалась как "корректная". Раньше Людмила не совсем понимала, что это такое. Сейчас же, увидев, как немцы обходятся с нею и с Молотовым, она поняла. Они были вежливы, внимательны, но не скрывали, что предпочли бы не иметь дело с Советами. "Здесь мы похожи", - подумала Людмила. По крайней мере ее поведение было таким же. Что касается Молотова, в общении с людьми, будь то русский или немец, он редко выходил за официальные рамки.
      Людмиле пришлось приложить изрядные усилия, чтобы не завопить от радости, предвкушая возможность выспаться на настоящей кровати. Она уже и не помнила, когда в последний раз спала на кровати. Но чтобы нацисты не посчитали ее невоспитанной, летчица сдержала свои эмоции. Одновременно она упорно игнорировала намеки офицера люфтваффе на то, что он не отказался бы разделить с нею это ложе. К радости Людмилы, немец не проявил навязчивость и нахальство.
      - Надеюсь, вы простите меня, но я бы не советовал пытаться лететь в Берхтесгаден ночью, фрейлейн Горбунова.
      - Мое звание - старший лейтенант, - ответила Людмила. - А почему не советуете?
      - Ночной полет достаточно сложен...
      - Я выполнила немало ночных боевых вылетов: и против ящеров, и против вас, немцев, - ответила она. Пусть воспринимает ее слова как хочет.
      Глаза немца расширились, но лишь на мгновение. Затем он сказал:
      - Возможно, это так, но там, позвольте заметить, вы летали над русской степью, а не в горах.
      Он ждал ее ответа, и Людмила понимающе кивнула. Немецкий летчик продолжал:
      - В горах опаснее, и не только из-за местности, но и из-за постоянно дующих ветров. При выполнении миссии такой важности ошибки были бы непростительны, особенно если вы предпочтете держаться как можно ближе к земле.
      - И что же вы предлагаете взамен? Лететь днем? Ящеры почти наверняка меня собьют.
      - Я это учел, - сказал немец. - Чтобы защитить ваш самолет во время дневного перелета, мы поднимем в воздух несколько звеньев истребителей. Не для вашего сопровождения - это привлекло бы к нему нежелательное внимание, а для того, чтобы отвлечь ящеров от того участка, через который вы полетите.
      Людмила оценила его слова. Учитывая неравенство между немецкими истребителями и самолетами ящеров, кое-кому из летчиков люфтваффе придется пожертвовать жизнью, чтобы она и Молотов добрались до этого Берхтесгадена. Людмила также сознавала) что у нее нет опыта полета в горных условиях. И если нацисты желают помочь ей в выполнении миссии, ей нужно принять их помощь.
      - Благодарю вас, - сказала она.
      - Хайль Гитлер! - ответил офицер люфтваффе, что отнюдь не добавило Людмиле радости от сотрудничества с немцами.
      Когда на следующее утро их с Молотовым все в той же тряской повозке привезли к взлетной полосе, Людмила обнаружила, что наземная служба немцев покрыла крылья и фюзеляж ее "У-2" мазками белой краски. Один из парней, одетый в комбинезон, сказал:
      - Теперь вы станете больше похожи на снег и скалы. Советское зимнее маскировочное покрытие было почти сплошь белым, ибо снег покрывал степь более ровным слоем, нежели горы. Людмила не знала, насколько поможет такая побелка, но подумала, что хуже от нее не станет. Парень из наземной службы широко улыбнулся, когда она поблагодарила его на своем не слишком правильном немецкой языке.
      Повнимательнее приглядевшись к горам, в направлении которых они летели, Людмила только порадовалась, что послушалась совета немецкого летчика и не попыталась лететь ночью. Полоса, куда ей было приказано сесть, располагалась неподалеку от деревушки Берхтесгаден. Когда она посадила там свой "кукурузник", ей подумалось, что резиденция Гитлера находится в этой деревне.
      Однако вместо этого их путь продолжался в длинном вагоне подвесной дороги вверх по склону горы. Людмила узнала, что гора называется Оберзальцберг. В течение всего подъема Молотов сидел с каменным лицом, смотря прямо перед собой. Он почти не разговаривал. Что бы ни происходило за маской его лица, для окружающих это оставалось неизвестным. Он пристально смотрел поверх часовых на двух пропускных пунктах, не обращая внимания на колючую проволоку, опоясывающую резиденцию.
      Когда вагон наконец прибыл в Бергхоф, резиденция Гитлера напомнила Людмиле симпатичный курортный домик (вид отсюда открывался великолепный), окруженный всем тем, что требовалось для резиденции нацистского вождя. Молотова спешно проводили внутрь Бергхофа. Людмиле показалось, что она увидела фон Риббентропа - немецкого коллегу наркома иностранных дел. Она помнила лицо нацистского министра, часто мелькавшее в кадрах кинохроники в течение тех странных двух лет, когда Советский Союз и Германия соблюдали договор о дружбе.
      Людмила была недостаточно важной персоной, чтобы ее разместили в Бергхофе. Немцы повели ее в дом для гостей, находящийся поблизости. Оказавшись в шикарном вестибюле, она могла думать лишь о том, какой же эксплуатации рабочих и крестьян стоило возведение таких хором. Людмила была абсолютно убеждена, что в лишенном эксплуататорских классов Советском Союзе никто не захотел бы жить среди подобной ненужной роскоши.
      По лестнице вниз спускался офицер в щеголеватой черной форме немецких бронетанковых войск. Судя по двум большим звездочкам на расшитых погонах полковник. На его груди справа красовалась крупная яркая восьмиконечная золотая звезда со свастикой в центре. Полковник был худощав, гладка выбрит и выглядел вполне своим человеком в окружении фюрера. При виде него Людмила ощутила себя какой-то мешковатой коротышкой, оказавшейся явно не в своей тарелке. Она поправила висящий на плече вещмешок, где находились все ее нехитрые пожитки.
      Это движение привлекло внимание щеголеватого полковника. Он остановился, пригляделся и вдруг бросился по паркету прямо к ней.
      - Людмила! - закричал он, прибавив на довольно приличном русском языке: Какой черт принес вас сюда? Его лицо изменилось, но голос она узнала.
      - Генрих! - воскликнула Людмила, изо всех сил стараясь произнести его имя так, как оно звучало на немецком языке.
      Людмила несказанно обрадовалась этой встрече. Не обращая внимания на удивленные взгляды сопровождающих и не желая знать, что подумает Молотов, когда ему станет известно об этой встрече, она обняла Егера. Он с энтузиазмом ответил ей тем же.
      - Вам сразу дали полковника, - заметила она. - Замечательно.
      Егер улыбнулся, как бы осуждая сам себя.
      - Мне предложили выбирать: либо чин подполковника и Рыцарский Крест, либо полковничьи погоны, но в придачу - лишь золотой Германский крест. Они думали, что я предпочту славу. Я выбрал чин. Чины сохраняются дольше.
      - А ваш механик, Георг Шульц, теперь у нас. Он обслуживает мой самолет.
      - Он жив?! Чертовски этому рад!
      - Да, у нас есть о чем поговорить.
      - Еще бы.
      На какое-то мгновение лицо Егера приняло то осторожное выражение, которое Людмила впервые увидела у него в украинском колхозе. Но потом вновь появилась улыбка.
      - Еще бы! - повторил Егер. - Так много всего хочется сказать!
      ГЛАВА 18
      Атвар вглядывался в собравшихся командиров кораблей. Они, в свою очередь, молча вглядывались в него. Прежде чем начинать собрание, главнокомандующий пытался предугадать настроения. Сейчас ничто не удивило бы его, включая бунт. По летосчислению Расы прошел год, проведенный в завоевательной войне, когда-то представлявшейся легкой прогулкой, и пока еще никто из собравшихся не повернул хотя бы один глазной бугорок (не говоря уж о двух) к победе.
      Главнокомандующий решил действовать стремительно.
      - Собравшиеся командиры, я знаю, что почти каждый день мы сталкиваемся на Тосев-3 с новыми проблемами. Иногда нас даже заставляют вновь обращаться к старым проблемам, как в случае с тосевитской империей, называемой Италия.
      Командир корабля Страха встал, склонился и стал ждать, пока его заметят. Когда Атвар указал на него, тот спросил:
      - Господин адмирал, каким образом дойч-тосевитам удалось похитить Большого Урода, управлявшего Италией-как сто там?
      - Муссолини, - подсказал Атвар.
      - Благодарю вас, господин адмирал. Да, Муссолини. Как дойч-тосевиты сумели выкрасть его, когда после капитуляции Италии перед нами мы надежно спрятали этого Большого Урода в... как это у них называется... в замке?
      - Мы не знаем, как они пронюхали об этом, - признался Атвар. - Они искусны в войне без правил. Должен сознаться, его похищение ошеломило нас.
      - Ошеломило нас? Да, точнее не скажешь, господин адмирал, - добавил Страха, выразительно кашлянув. - Его выступления по радио из Дойчланда во многом снижают ценность выступлений другого Большого Урода, из Варшавы, того самого, что так убедительно говорил против дойч-тосе-витов.
      - Русси, - произнес Атвар, бросив короткий взгляд на находящийся перед ним компьютерный экран со справочной информацией.
      Справочный файл сообщал ему и кое-что еще: "В любом случае выгода от использования этого тосевита стала значительно уменьшаться. Его последнее выступление пришлось подвергнуть электронному преобразованию, чтобы оно соответствовало нашим требованиям".
      - Большие Уроды так и не прониклись идеей, что Раса будет управлять ими, господин адмирал, - мрачно проговорил командир корабля Кирел.
      - А почему они должны проникнуться ею, досточтимый Кирел? - возразил Страха, не скрывая сарказма. - Насколько я понимаю, у них нет причин для этого. Если смотреть дальше, история с Муссолини предстает еще более ошеломляющей. Теперь Италия охвачена волнениями, а раньше она являлась одной из самых спокойных подконтрольных нам империй.
      Фенересс, самец из фракции Страхи, продолжил в том же духе:
      - Более того, господин адмирал, это позволило Дойчланду сделать национального героя из... - он взглянул на свой компьютер, прочитав там имя тосевита - ...Скорцени, возглавлявшего бандитский налет. Это побуждает и других т-севитов пытаться повторить его, так сказать, подвиг.
      - То, что вы говорите, командир Фенересс, справедливо, - согласился Атвар. - Относительно неудачных действий нашего самца, отвечавшего за охрану Муссолини, могу сказать следующее. При обычных обстоятельствах он непременно сумел бы ужесточить дисциплинарные меры. Однако, поскольку он сам пострадал в результате тосевитского налета, это оказалось невыполнимым.
      Командиры кораблей зашумели и зашептались между собой. Чтобы главнокомандующий так откровенно признал действия неудачными - это было странным и тревожащим. Не удивительно, что собравшиеся шептались, - им необходимо было понять, каково значение такого признания Атвара. Является ли оно сигналом к перемене стратегии? Означает ли это, что Атвар покинет свой пост, возможно назначив вместо себя Страху? Если так, чем все это оборачивается для каждого командира?
      Атвар вновь поднял руку. Постепенно шепот стих. Главнокомандующий сказал:
      - Командиры, я вызвал вас на флагманский корабль не для того, чтобы делать упор на поражениях. Наоборот, я собрал вас здесь, чтобы обрисовать курс, который, уверен, приведет нас к победе.
      Командиры снова зашумели и зашептались. Атвар знал: некоторые из них начали сильно сомневаться в победе. Другие по-прежнему считали ее возможной, но средства, которыми они хотели достичь победы, разрушили бы Тосев-3 и сделали планету непригодной для колонизации. А эскадра поселенцев уже несется сюда сквозь межпланетное пространство. Если бы ему удалось доказать ошибочность их предложений и одновременно заставить Больших Уродов покориться, Атвар действительно оказался бы победителем. Он считал, что в состоянии это сделать.
      - Наши планы были расстроены вследствие ужасающе быстрого технологического развития тосевитов. Если бы не эта быстрота - а ее причины мы продолжаем исследовать, - завоевание Тосев-3 оказалось бы заурядным делом.
      - И мы бы все, господин адмирал, чувствовали себя куда счастливее, вставил Кирел.
      Атвар увидел, как у командиров широко раскрылись рты. Они еще способны смеяться - это добрый знак.
      - Возможно, приспосабливаясь к условиям технологического развития Больших Уродов, мы действовали медленнее, чем следовало бы, - продолжал главнокомандующий. - В сравнении с тосевитами Раса является медлительной. И они выгодно используют это преимущество против нас. Но и мы не стоим на месте. Сопоставьте нашу Империю, подлинную Империю, с шаткими, наспех скроенными империями тосевитов. Добавьте сюда совершенно идиотские системы управления, которым они подчиняются. Но мы обнаружили уязвимое место в их технологии и надеемся, что сумеем ударить по нему.
      Эти слова Атвара привлекли всеобщее внимание. Командиры голодными глазами смотрели на него, словно он являлся чем-то вроде имбирного порошка, поставленного на виду у толпы наркоманов. (Атвар заставил себя на время выкинуть из головы проблему имбиря. Сейчас нужно говорить о преимуществах, а не о проблемах.)
      - Наши танки, грузовики и самолеты .работают на водороде и кислороде, получаемых в результате - электролиза воды. Для этого используется энергия атомных двигателей наших кораблей. Получение нужного нам топлива совершенно не представляет для нас проблемы: уж если чем и обладает в избытке Тосев-3 - так это водой. И потому неудивительно, что мы оценивали возможности Больших Уродов сообразно своим представлениям. Такая оценка оказалась ошибочной.
      Командиры опять зашептались. Обычно высокопоставленные члены Расы менее охотно признавались в ошибках, особенно когда это грозило дискредитировать их. Атвар также не отличался склонностью сознаваться в своих просчетах. И он не стал бы этого делать, если бы преимущество, о котором он собирался говорить далее, не перевешивало бы вред, нанесенный его репутации признанием ошибки.
      - Вместо водорода и кислорода весь тосевитский транспорт на суше, воде и в воздухе работает на различных продуктах перегонки нефти, - продолжал Атвар. Это имеет свои недостатки, не последним из которых являются зловонные выхлопы, которые выделяют их транспортные средства.
      - Клянусь Императором, это так, господин адмирал, - согласился Страха. Окажитесь в любом из их городов, которыми мы управляем, и ваши обонятельные мембраны начнет щипать от загрязненного воздуха.
      - Справедливо, - заметил Атвар. - Однако, если оставить в стороне загрязняющие вещества, наши инженеры полагают, что нет оснований считать тосевитские двигатели менее эффективными, чем наши. Фактически они даже обладают кое-какими малыми преимуществами. Поскольку при обычных температурах их топливо является жидким, им не требуется такая тщательная изоляция, какой мы защищаем наши баллоны с водородом. Отсюда, их машины имеют меньший вес.
      - И все-таки, господин адмирал, это преступно - сжигать нефть таким расточительным образом, когда есть столько способов более совершенного ее использования, - сказал Кирел.
      - Вы правы, - согласился Атвар. - Когда завоевание станет окончательным, мы обязательно ликвидируем эту грубую технологию. По ходу могу заметить, что, согласно оценкам наших геологов, Тосев-3 имеет больше запасов нефти, чем любая из планет Империи. Возможно, даже больше, чем все три вместе взятые. Отчасти это объясняется аномально огромными водными пространствами... Однако мы отвлеклись от вопроса, ради которого я созвал собрание.
      - Какой же это вопрос, господин адмирал? - разом спросили трое командиров.
      При других обстоятельствах подобная напористость оказалась бы в опасной близости от нарушения субординации. Но сейчас Атвар охотно простил подчиненным их нетерпеливость.
      - Вопрос, командиры, состоит в том, что даже на Тосев-3 нефть является, как сказал Кирел, драгоценным и не слишком широко распространенным веществом. Она встречается не повсюду. Например, империя, точнее, не-империя Дойчланд имеет только одно основное месторождение нефти. Оно расположено в подчиненной империи, называемой Румыния.
      Атвар воспользовался голограммой, чтобы показать собравшимся, где находится Румыния и где на ее территории располагаются залежи нефти.
      - Господин адмирал, можно задать вопрос? - спросил Шонар, командир из фракции Кирела. Он дождался разрешения Атвара, затем сказал: - Требуется ли нам захватывать нефтедобывающие районы там, где еще не установлен наш контроль? Это может нам дорого обойтись - и в плане живой силы, и в плане вооружения.
      - В этом не будет необходимости, - заявил Атвар. - В некоторых случаях нам даже не понадобится атаковать те места, где нефть выходит на поверхность. Как я уже отмечал, Большие Уроды сжигают в своих двигателях не просто нефть, а продукты ее перегонки. Предприятия, производящие эти продукты, многочисленны и имеют особую важность. Обнаружьте и уничтожьте их - и мы лишим тосевитов всякой возможности сопротивления. Это понятно?
      Судя по взволнованному шипению и пискам, исходящим от собравшихся, они все поняли. Атвар весьма сожалел, что Раса не обнаружила такую возможность в самом начале завоевания. Но хотя он и сожалел об этом, винить кого-либо слишком сурово он не мог. Просто Тосев-3 сильно отличается от того, что Раса ожидала здесь встретить. И специалистам понадобилось определенное время, чтобы разобраться и понять, что считать важным, а что - нет.
      - Ровно через год, - произнес Атвар, - Тосев-3 должен перейти в наши когти.
      Зал наполнился гикающими и чавкающими звуками собравшихся самцов. Одобрение Расы наполнило Атвара гордостью. Он еще сумеет войти в анналы своего народа как Атвар - завоеватель, покоритель Тосев-3.
      - Да будет так! Да будет так! - хором подхватили командиры кораблей.
      Поначалу Атвар воспринял это как выражение уверенного ожидания. Но вскоре он понял, что у слов может быть и иной смысл. Если Раса не завоевала Больших Уродов в течение нынешнего года, сколько бед предстоит пережить до конца следующего?
      Преодолевая сопротивление воздуха, "ланкастер" шел над островом Уайт. Джорджу Бэгноллу казалось, что он видит весь мир. День выдался на редкость ясный. Их самолет совершал очередной патрульный вылет, и перед глазами борт-инженера, словно страницы в атласе, появлялось побережье Англии, Па-де-Кале, берег Франции.
      - Удивляюсь, как это раньше людям удавалось правильно составлять карты, когда они не могли подняться в воздух и увидеть все это с высоты, - сказал он.
      Сидящий рядом с ним в пилотском кресле Кен Эмбри усмехнулся:
      - А мне интересно, как все это видится ящерам. Они забираются довольно-таки высоко и способны охватить одним взглядом весь мир.
      - Я как-то не думал об этом, - признался борт-инженер. - Но это явно что-то впечатляющее, как ты считаешь? - Бэгнолла вдруг разозлило, что ящеры обладают преимуществом, недоступным человечеству. Он сознавал, что за злостью скрывалась элементарная зависть. - Придется нам наилучшим образом использовать то, что имеем.
      Выворачиваясь из хватки пристяжных ремней, Эмбри наклонился вперед и показал на лежащие под ними воды Па-де-Кале:
      - Кстати, что ты скажешь об этом кораблике?
      - Я тебе что, засекатель целей? - Но Бэгнолл тоже наклонился вперед. Подводная лодка, ей-богу, - удивленно воскликнул он. - Подводная лодка в таком месте... одна из наших?
      - Хотелось бы думать, что да, - сказал Эмбри. - Ящеры там или не ящеры, вряд ли наш Винни позволит чужим субмаринам нырять под юбки родных островов.
      - Да, его в этом не упрекнешь. - Бэгнолл снова глянул вниз. - Движется в западном направлении, - заметил он. - Не удивлюсь, если везет что-нибудь интересное для янки.
      - А это мысль - Ящеры не слишком суются в море, так ведь? Во всяком случае потопить подводную лодку им намного труднее. - Эмбри тоже наклонился к иллюминатору. - Можно хоть поупражнять мозги, правда? А то носимся целыми днями, будто запеленутые в вату, никаких развлечений.
      - В общем-то да. - Теперь Бэгнолл обернулся назад, к бомбовому отсеку, где уже довольно давно не было никаких бомб. - Обычно Гольдфарб видит лучше нашего. Радару плевать на облака, он их протыкает.
      - Естественно, - согласился Эмбри. - Но с другой стороны, уж если выбирать работу, я скорее предпочту смотреть сквозь лобовое стекло на такую картину или даже просто на облака, чем забиться в брюхо самолета и глазеть на скачущие электроны.
      - Не стану тебе возражать, - сказал Бэгнолл. - Как говорят, крыть нечем. Кстати, уж если мы заговорили о Гольдфарбе, странноватый он парень. Столько времени увивался за Сильвией, наконец заарканил ее, а спустя каких-то несколько дней отпихнул прочь.
      - Возможно, оказалась не столь хороша, как он надеялся, - рассмеялся пилот.
      - Сомневаюсь, - со знанием дела возразил Бэгнолл. - С нею не соскучишься.
      - Судя по ее взглядам, я тоже могу так думать. Но никогда нельзя судить по взглядам, не попробовав на собственном опыте, - пожал плечами Эмбри. - Ладно, это не мое дело. Однако что касается Гольдфарба... - Он щелкнул тумблером внутренней связи. - Оператор, есть какие-либо признаки наших чешуйчатых уродцев?
      - Нет, сэр, - ответил Гольдфарб. - Мертвая тишина.
      - Мертвая тишина, - повторил Эмбри. - Знаешь, нравится мне звучание этих слов.
      - Пожалуй, мне тоже, - сказал Бэгнолл. - Еще один полет, когда есть ощутимая надежда благополучно приземлиться. - Борт-инженер усмехнулся. - Мы уже столько времени живем взаймы - я начинаю лелеять надежду, что нам не придется когда-нибудь разом за это заплатить.
      - Не обманывайся подобными грезами, старина. В тот день, когда исчерпается лимит на количество полетов нашего экипажа, нам выпишут "расходный ордер" и ошибки не будет. Весь трюк в том, чтобы как можно дольше оттягивать эту неизбежность.
      - После того как ты в целости и сохранности посадил нас во Франции, я отказываюсь верить, будто существует что-то невозможное, - сказал Бэгнолл.
      - Можешь мне поверить: я сам был удивлен, что мы остались целы, не меньше вас всех. Просто нам выпал кусочек удачи... Но если в течение ближайших двух часов ящеры предпочтут не высовывать свои морды, я буду считать, что сегодня мы легко отделались. Тебе не кажется, что мы имеем на это право?
      Ящеры не появлялись. В установленное время благодарный Эмбри направил "ланк" назад, в сторону Дувра. Спуск и приземление прошли настолько плавно, что, когда тяжелый бомбардировщик остановился на полосе, пилот сказал сам себе:
      - Благодарю вас за превосходный сегодняшний полет, сэр.
      Однако его товарищи по экипажу покинули самолет с такой скоростью, что превзошли в этом обычных пассажиров.
      Когда Бэгнолл выбрался из кабины на взлетно-посадочную полосу, один из работников наземной службы хитро улыбнулся ему:
      - Ты, должно быть, услышал, что снова дали свет, и теперь со всех ног спешишь в казарму.
      - Неужели?
      Борт-инженер почти побежал. В голове кружились различные приятные видения: свет, при котором можно почитать или перекинуться в карты, электрокамин, работающая плитка, чтобы вскипятить чай или воду для нормального бритья, вращающийся диск проигрывателя... Возможности простирались до самого горизонта, как пейзаж под крылом "Ланкастера".
      И все же одна возможность выпала у него из виду - послушать Би-би-си. В казармах электричества не было уже несколько недель, хотя "Биби" не прекращало своих передач. Ящеры лупили по передатчику, стремясь заглушить радио людей. Просто послушать выпуск новостей - и Бэгнолл снова ощущал, как мир становится шире, выходя за пределы авиабазы и окрестностей.
      Давид Гольдфарб воспринимал это по-иному.
      - Боже мой, - говорил он, вытягивая к приемнику шею, - если бы я мог говорить так, как они.
      Бэгнолл, учившийся в закрытой частной школе, где тщательно следили за произношением, воспринимал правильную речь дикторов как само собой разумеющееся. Однако от него не ускользало, какую ревнивую зависть возбуждала дикция радиоведущих в сердце выходца из низших слоев лондонского среднего класса. Бэгнолл не был Генри Хиггинсом<Главный герой пьесы Бернарда Шоу "Пигмалион", профессор-лингвист, умевший по выговору распознать происхождение и социальное положение человека. - Прим. перев.>, но его ухо весьма точно улавливало происхождение Гольдфарба.
      Диктор Би-би-си объявил:
      - А сейчас полностью воспроизводим запись, недавно полученную в Лондоне из подпольных источников в Польше. Ее сделал Мойше Русси, известный многим как апологет ящеров. После этого мы передадим Перевод его выступления.
      Включили запись. Бэгнолл немного знал немецкий, но сейчас это ему не помогло. В отличие от предыдущих пропагандистских передач, на этот раз Русси говорил на идиш. Борт-инженер подумал, не спросить ли у Гольдфарба, о чем идет речь. "Лучше не стоит", - решил он. Оператор радара и так чувствовал себя униженным, имея родственника-коллаборациониста. Сам-то он без труда понимал, что говорит Русси. Гольдфарб поедал глазами приемник, словно мог увидеть там своего троюродного брата. То и дело он ударял правым кулаком себе по ляжке.
      Когда Русси кончил говорить и установилась тишина, Гольдфарб воскликнул:
      - Ложь! Я так и знал, что все это было ложью! Раньше, чем Бэгнолл успел спросить, что именно было ложью, из динамика вновь зазвучал голос диктора Би-би-си:
      - Это было выступление Мойше Русси. - После давящих гортанных звуков языка идиш его голос показался Бэг-ноллу еще мелодичнее. - А теперь, как мы и обещали, прослушайте перевод. У микрофона - сотрудник Би-би-си Натан Якоби.
      Послышался недолгий шелест бумаги, затем раздался другой голос, столь же ровный и поставленный, как и у первого диктора.
      - Господин Русси сказал дословно следующее... " Мое последнее выступление по радио ящеров было фальшивкой от начала до конца. Меня заставили говорить, приставив к затылку дуло автомата. Но даже и в этом случае ящерам пришлось изменить мои слова, чтобы насильственно придать им требуемый смысл. Я категорически осуждаю их попытки поработить человечество и настойчиво призываю к любому сопротивлению, какое только возможно. Кто-то может удивиться, почему же тогда я часто выступал от их имени. Ответ прост: нападение ящеров на Германию помогло моему народу, который нацисты последовательно уничтожали. Когда какой-то народ истребляют, даже рабство выглядит более привлекательной альтернативой, а поработители вызывают чувство благодарности. Однако ящеры тоже оказались истребителями, причем не только евреев, но и всего человечества. Да поможет Бог всем нам и каждому из нас найти силы и мужество для сопротивления им..."
      Вновь зашелестела бумага, затем раздался голос первого диктора:
      - У микрофона был Натан Якоби, читавший перевод на английский язык заявления Мойше Русси, в котором он отмежевывался от своих последних высказываний, фальсифицированных ящерами. Инопланетных захватчиков, пытающихся покорить наш мир, не может не ошеломить тот факт, что даже, казалось бы, самые лояльные помощники восстают против их порочной и агрессивной политики. Премьер-министр Черчилль высказал свое восхищение мужеством, которого потребовало от господина Русси это разоблачение, и выразил надежду, что тот сумеет избежать карательных мер ящеров... Переходим к другим новостям...
      Дэвид Гольдфарб глубоко вздохнул.
      - Никто здесь даже представить не может, как замечательно я себя чувствую после этого, - провозгласил он на всю казарму.
      - Думаю, мы можем, - сказал Кен Эмбри. Бэгнолл тоже собирался сказать что-нибудь вроде этого, но решил, что пилот высказался за них обоих.
      - Британская манера говорить всегда сводила моего отца с ума, - засмеялся Гольдфарб. - Когда он сюда приехал, то довольно быстро научился болтать по-английски, но так и не смог до конца уразуметь, как это люди общаются и не орут друг на друга, неважно, от злости или от радости.
      - По-твоему, мы кто - орава торговок рыбой, что ли? Бэгнолл изо всех сил старался придать голосу обиженный тон. Но, даже отбросив усвоенную в школе манеру выражаться, он не слишком-то в этом преуспел.
      - Я говорил об отце, а не о себе, - возразил 1ольдфарб. - Я умею, что называется, читать между строк и знаю, что вы имеете в виду. Вы - потрясающие парни! - Он снова засмеялся. - И я знаю, что это больше, чем может себе позволить сказать истинный англичанин. Но кто говорит, что я - истинный англичанин? Жаль, что сейчас нельзя получить увольнение. Я так давно не был дома и не орал на свою родню.
      "Какое чудовищное признание", - подумал Бэгнолл. Конечно, родственные связи - это здорово, но в его собственной жизни экипаж бомбардировщика значительно потеснил родственников и занял центральное место. Только через некоторое время Бэгнолла пронзила мысль: "А может, Гольдфарб имеет то, чего так недостает мне?"
      - Добрый день, гepp комиссар иностранных дел, - обращаясь через переводчика, произнес Адольф Гитлер. - Надеюсь, вы хорошо выспались? Прошу вас, проходите, нам нужно о многом поговорить.
      - Благодарю вас, господин канцлер.
      Вячеслав Молотов проследовал за Гитлером в небольшую гостиную, бывшую частью Берхтесгаденского пристанища германского вождя, прежде чем оно слилось с величием Бергхофа, возникшего вокруг.
      Молотов догадывался, что приглашение в гитлеровскую святая святых было оказанием чести. Но если так, он с удовольствием отказался бы от такого почета. Все убранство комнаты кричало о мелкобуржуазных вкусах своего хозяина: помпезная мебель в старинном немецком стиле, искусственные растения, кактус... Боже, там оказалась даже канареечная клетка с латунными прутьями! То-то будет смеяться Сталин, когда услышит об этом.
      На стульях и кушетках были разложены вышитые подушечки, большинство из них - украшенные свастикой. Столы переполняли всевозможные безделушки, на которых тоже красовались свастики. Даже Гитлера смущало подобное изобилие нацистской символики.
      - Я знаю, вы не назовете все это красивым, - сказал он, указывая на открывшееся Молотову зрелище. - Но их сделали немецкие женщины и прислали мне, а у меня рука не поднимается это выбросить.
      "Вдобавок у него еще и мелкобуржуазная сентиментальность", - с презрением подумал Молотов. Сталину это тоже показалось бы смешным. Единственным сентиментом, которым отличался сам Сталин, была разумная забота о собственном величии и величии Советского Союза.
      Однако извращенные романтические наклонности делали Гитлера не менее, а более опасным. Это означало, что его поступки невозможно просчитать с точки зрения разума. Его вторжение в СССР стоило Сталину нескольких дней шока, прежде чем советский вождь начал собирать силы для ответного удара. По сравнению с немецким империализмом империализм Англии и Франции был несравненно мягче.
      Но теперь весь мир столкнулся с империализмом космических пришельцев, где отсталые экономическая и политическая системы уживались с более чем современной техникой. Молотов постоянно обращался к трудам Маркса и Энгельса, пытаясь понять, как могла возникнуть подобная аномалия, но безуспешно. Ясно было лишь одно: передовые капиталистические (даже фашистские) государства и государство победившего социализма должны сделать все, что в их силах, чтобы противостоять усилиям пришельцев отбросить их в своем развитии назад.
      - Можете от моего имени поблагодарить генерального секретаря Сталина за то, что он поделился с Германией частью материала, имеющего, возможно, взрывчатые свойства. Я имею в виду тот материал, который был добыт совместным германо-советским боевым отрядом, - сказал Гитлер.
      - Я непременно сделаю это, - сдержанно поклонился Молотов.
      Он не зря длительное время упражнял свое лицо, чтобы оно ничего не выдавало. Сейчас лицо Молотова не показало Гитлеру, какой испуг ощутил советский нарком иностранных дел. Значит, этот проклятый немецкий танкист все-таки пробрался сюда! Скверно. Сталин намеревался создать лишь видимость сотрудничества, но не само сотрудничество. Это вряд ли ему понравится.
      - Правительству Советского Союза, - продолжал Гитлер, - следует воздать должное, что оно проявило проницательность, когда посчитало упомянутый материал слишком ценным; чтобы направить его в Германию по воздуху и допустить путешествие окружным путем, тогда как даже вам, герр комиссар иностранных дел, пришлось лететь данным маршрутом.
      Фраза была достаточно напичкана сарказмом, чтобы больно задеть за живое, хотя бы с учетом того, что Молотов вообще терпеть не мог полетов, но по приказу Сталина был вынужден забраться в этот жуткий маленький самолетишко, доставивший его в Германию. Делая вид, что ничего не случилось, Молотов сказал:
      - Товарищ Сталин попросил совета у военных специалистов и затем последовал тому, что они посоветовали. Ему, конечно же, будет приятно узнать, что предназначенный вам груз благополучно достиг вашей страны, как то и предусматривалось его планом.
      Сказанное было откровенной ложью, но как Гитлер сумеет уличить его, особенно когда оказалось, что посланник каким-то образом сумел преодолеть превратности путешествия?
      Однако Гитлер нашел такой способ:
      - Пожалуйста, передайте также герру Сталину, что все-таки было бы лучше доставить груз сюда по воздуху В таком случае половина материала не оказалась бы похищенной по пути евреями.
      - Как вы сказали? - спросил Молотов..
      - Похищенной евреями, - повторил ему, точно слабоумному ребенку, Гитлер.
      Молотов скрыл свое раздражение точно так же, как скрывал все, что не относилось непосредственно к делу. Гитлер яростно взмахнул рукой, его голос перешел в сердитый крик:
      - Когда этот доблестный немецкий майор пробирался на лошади через Польшу, он был остановлен вооруженными еврейскими бандитами, которые принудили его отдать половину драгоценного сокровища, предназначавшегося для германской науки.
      Это было для Молотова новостью, причем неприятной. Он не мог удержаться, чтобы в свою очередь не уколоть Гитлера:
      - Если бы в странах, захваченных вашими армиями, вы не истязали евреев сверх всякой меры, у них, несомненно, было бы меньше желания совать нос в то, что вез посланник.
      - Но евреи - это паразиты на теле человечества! - искренне заявил Гитлер. - У них нет собственной культуры. Основы их жизнедеятельности всегда заимствуются у тех, среди кого они селятся. Евреи начисто лишены идеалистического подхода и желания вносить свой вклад в развитие других народов. Посмотрите, они, как никакой другой народ, уютно устроились возле задов ящеров.
      - А вы посмотрите, почему они это сделали, - ответил Молотов. Его жена, Полина Жемчужина, была еврейских кровей, хотя вряд ли Гитлер об этом знал. Любой утопающий хватается за соломинку, где бы она ни оказалась.
      "Таким образом англичане присоединились к нам в борьбе против вас", подумал Молотов. Вслух он добавил:
      - Между прочим, разве главный рупор ящеров из среды польских евреев не отрекся от них и не решил скрыться? Гитлер пропустил это мимо ушей.
      - Будучи чужими в Европе, они находят свое истинное место, пресмыкаясь перед еще худшими чужаками, что ныне терзают нас.
      - Что вы имеете в виду? - без обиняков спросил Молотов. - Они возвратили ящерам взрывчатый металл, отнятый у посланника? Если так, я требую, чтобы вы позволили мне немедленно связаться с моим правительством.
      Сталин должен тотчас же знать, что ящерам стало известно о работах ряда людей, пытающихся скопировать их несравненно более мощное оружие... Знать, чтобы окружить дополнительной завесой секретности свой проект.
      - Нет, даже они не пал и столь низко, - признался Гитлер. Судя по голосу, это незначительное признание он сделал с явной неохотой.
      - Тогда что же? Они оставили материал у себя? Молотова интересовали возможные действия польских евреев в случае, если те решили оставить взрывчатый металл себе. Намерены ли они сделать бомбу и применить ее против ящеров или же собираются сделать такую бомбу и использовать ее против рейха? Гитлер тоже должен был бы об этом подумать.
      Однако германский вождь покачал головой.
      - И оставлять материал у себя они тоже не собираются. Они намерены попытаться переправить его своим соплеменникам в Соединенных Штатах.
      Щеточки усов Гитлера вздрогнули, словно он унюхал что-то гнилое.
      "Интересно, много евреев сбежало бы в Соединенные Штаты, если бы нацисты силой не выгнали их из Германии и союзных ей стран?" - подумал Молотов. В дореволюционной России царизм со своими погромами делал то же самое, а теперь из-за близорукой царской политики Советский Союз оказался беднее. Молотов был слишком убежденным атеистом, чтобы всерьез принимать какое-либо религиозное учение. Однако евреи, будучи в равной степени умными и хорошо образованными, являлись ценным капиталом для любой страны, стремящейся расти и крепнуть.
      Подобно ножницам, усилием воли советский министр иностранных дел отсек эти неуместные потоки мыслей и вернулся к предмету разговора:
      - Мне необходимо информировать Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза о таком развитии событий.
      Разумеется, дело не обстояло так, будто ящеры узнали о замыслах Сталина, и настоятельной необходимости тут не было. Но новость оставалась важной. Как бы то ни было, Америка, а не Германия и не Англия, являлась наиболее могущественной капиталистической державой и самым вероятным будущим противником Советского Союза... если такие понятия сохраняют свое значение в мире, где присутствуют ящеры.
      - Приготовления для обеспечения вас связью будут сделаны, - сказал Гитлер. - Телеграфная линия через Скандинавию остается достаточно надежной и достаточно безопасной.
      - Это хорошо, - кивнул Молотов.
      Достаточно надежная - с этим еще можно смириться; сейчас нечего и ожидать, чтобы что-то работало превосходно. Но "достаточно безопасная"! Нацисты действительно "сапожники", если терпят лишь "достаточную" безопасность. Глубоко внутри себя советский министр иностранных дел улыбнулся. Немцы даже не представляют себе, как основательно советские агенты держат Сталина в курсе всего того, что творится здесь.
      - Нечестивые евреи едва не помешали нашим блестящим арийским ученым получить необходимое для их работы количество взрывчатого металла, - сказал Гитлер.
      Молотов это запомнил. Слова фюрера означали, что американцы, вероятно, тоже располагают некоим количеством материала. Следовательно, Советский Союз имеет его больше всех, а Сталин вскоре может ожидать результатов от советских ученых.
      Но Гитлер об этом не думал, его занимала месть.
      - Сначала должны идти ящеры, - сказал он. - Я это признаю. Они сейчас представляют собой самую величайшую опасность для человечества. Но затем мы должны будем наказать еврейских предателей, которые, верные своей природе, выступили заодно с космическими пришельцами против арийской идеи подлинно созидательного человечества. - На последней фразе голос Гитлера поднялся почти до визга. И вдруг он понизился почти до заговорщического шепота: - А ведь вы, русские, кое-что задолжали полякам, не правда ли?
      - О чем вы говорите? - спросил застигнутый врасплох Молотов.
      Какое-то время Гитлер молчал. Хотя Молотову требовался переводчик, чтобы понимать слова фюрера, он слышал, как мастерски германский вождь владеет тоном своего голоса. Это делало его выдающимся оратором, несомненно, более искусным, нежели Сталин, который был не только монотонен, но так и не смог избавиться от своего грузинского акцента.
      - Оба наших правительства имеют основание быть недовольными теми, кто обитает на этой ненормальной польской территории, - сказал Гитлер. - Однажды мы поступили мудро, разделив ее между собой. Покончив с ящерами, мы можем объединить усилия и наказать обитателей этих земель в полной мере, в какой они того заслуживают.
      - Под "мерой" вы подразумеваете бомбы из взрывчатого материала? - спросил Молотов. Гитлер кивнул. Молотов сказал:
      - Ваше предложение видится мне не в самом благоприятном свете. Наши ученые установили, что ветер разносит ядовитые вещества от этого оружия по территории, которая намного шире места самого взрыва. А поскольку ветры там дуют преимущественно с запада на восток, Советский Союз неизбежно подвергнется подобному заражению, причем последствия могут оказаться более дорогостоящими, чем заслуженное поляками наказание.
      -Хорошо, мы можем вернуться к обсуждению этой темы в другое время.
      Гитлер старался держаться непринужденно, но вид у него был разочарованный. Неужели он ожидал, что Молотов станет участвовать в разрушении своей родной страны? Возможно, и ожидал. Немцы ставили русских даже ниже поляков. Однако русские ученые и инженеры неоднократно проявляли себя лучше, чем ожидали нацисты.
      - Нет, давайте обсудим это сейчас, - возразил Молотов. Гитлер выглядел еще несчастнее, чем в 1940 году, когда Молотов требовал включения особых пунктов в германо-советский пакт о ненападении. В этом не было ничего удивительного: Гитлер уже тогда замышлял нацистское вторжение в СССР. Что он замышляет на сей раз? Советский министр иностранные дел повторил:
      - Давайте обсудим это сейчас. Предположим, к примеру, что нам удалось полностью разбить ящеров. Какими после этого будут соответствующие отношения и соответствующие границы между германским рейхом и Советским Союзом? Генеральный секретарь Сталин и я, оба с огромным интересом ожидаем вашего ответа.
      Переводя его слова, переводчик несколько раз запнулся - вероятно, пытался стушевать их резкость. Гитлер бросил на Молотова злобный взгляд. Его немецкие вассалы не смели разговаривать с ним подобным образом (надо заметить, что, если бы Молотов попробовал говорить так со Сталиным, он бы исчез через несколько дней, а может, и минут).
      - Если ящеры окажутся полностью побежденными, мы затем пересмотрим наши отношения с Советским Союзом, равно как и с другими странами мира, - ответил фюрер. - То, как ящеры окажутся побежденными, во многом будет определять природу данного пересмотра.
      Молотов хотел посетовать, что Гитлер фактически ничего не сказал, но предпочел промолчать. Нацистский вождь попал в точку. Кто сумеет победить ящеров, тот и будет играть главную роль в мире, каким он станет после того, как ящеры будут разбиты... если они вообще будут разбиты.
      "Не сетовать, а предупредить", - решил Молотов.
      - Вы должны осознавать одну вещь, - сказал он. Лицо Гитлера приняло встревоженное выражение, какое бывает у пациента, когда зубной врач говорит, что придется еще потерпеть. Молотов продолжал:
      - Ваше недавнее замечание указывает на то, что вы надеялись обратить себе на пользу неосведомленность Советского Союза относительно этих бомб, использующих взрывчатый металл. Подобное поведение нетерпимо, и оно заставляет меня понять, как и почему польские евреи предпочли иго ящеров вашему. Сейчас мы нужны друг другу, но товарищ Сталин никогда не станет снова доверять вам так, как верил до августа тридцать девятого года.
      - И я тоже никогда не доверял вашей своре евреев и большевиков, - заорал Гитлер. - Уж лучше оказаться под шипящими ящерами, чем под красным флагом.
      Все его тело задрожало. Молотов заставил себя выдержать напыщенную речь, подобную тем, что с шипением и бульканьем разносились короткими волнами по всему миру. Но затем почти физическим усилием Гитлер заставил себя успокоиться.
      - Однако жизнь бок о бок с красным флагом еще может оказаться возможной. Как вы говорите, герр Молотов, мы нуждаемся друг в друге.
      - Да, - ответил Молотов.
      Как и приказывал Сталин, он нанес Гитлеру ощутимый удар. Но раз немец, похоже, все еще думает о сотрудничестве, пусть даже понимает его по-своему... Значит, игра оказалась удачнее, чем можно было ожидать.
      - Полагаю, в одном мы можем договориться, - не унимался Гитлер. - Когда все закончится, карту Европы будет незачем пачкать тем, что когда-то по недоразумению называлось польским государством.
      - Возможно, да. Иногда его существование создавало неудобства как для Советского Союза, так и для Германии, - сказал Молотов. - И где бы вы провели границу между сферами германского и советского контроля? Там, где она была установлена в тридцать девятом году?
      Чувствовалось, Гитлеру совсем плохо. "Еще бы", - с ледяной улыбкой подумал Молотов. Нацисты опустошили захваченную Советским Союзом часть Польши в первые же дни своего вероломного нападения. Когда же появились ящеры, граница нахождения нацистских войск передвинулась на сотни километров к востоку. Но если немцы серьезно относятся к сотрудничеству с СССР, им придется заплатить за свои действия.
      - Как я уже говорил, точные детали можно проработать в соответствующее время, - сказал Гитлер. - А сейчас позвольте вас снова спросить: договорились ли мы в принципе, во-первых, относительно ящеров, а во-вторых, относительно недочеловеков, находящихся между нами?
      - В принципе - да, - ответил Молотов. - Но что касается принципов, существенными являются тонкости их применения. Мимоходом мог бы заметить, говоря о принципах, что в свое время немецкая пропаганда часто объявляла народ и Коммунистическую партию СССР недочеловеками. Это создает еще одну трудность в гармоничных отношениях между нашими двумя странами.
      - Когда мы объявим о том, о чем мы с вами договорились, то не допустим впредь подобных высказываний, - успокоил его Гитлер. - Мы оба знаем: то, что предпринимается какой-либо стороной в пропагандистских целях, часто не соответствует ее истинным убеждениям.
      - Это действительно так, - согласился Молотов. В качестве примера в его памяти пронесся весь тот прогерманский материал, который советское правительство раздувало в течение года и десяти месяцев, - вплоть до двадцать второго июня 1941 года. Это было применимо и к германской стороне, но Молотов не сомневался в том, где лежат истинные чувства нацистов.
      - Надеюсь, что вы не откажетесь отобедать со мной, - сказал Гитлер.
      - Благодарю вас, - идя на уступку, ответил Молотов.
      Как он и ожидал, обед оказался скудным: говяжий бульон, копченая грудка фазана (к своей порции Гитлер не притронулся) и салат. Личная жизнь фюрера отличалась простотой. Однако это не делало общение с ним хоть сколько-нибудь приятнее.
      - В сенном фургоне я не ездил с тех самых пор, как покинул ферму, - сказал Сэм Иджер. В это время означенный фургон, катясь по шоссе-10, подъезжал к окраинам города Детройта в штате Миннесота. - А в этих местах я не был с двадцать седьмого... или с двадцать восьмого года? Что-то в этом роде. Тогда я играл в Северной лиге, и мы двигались из Фарго в Дулут.
      - Дулусс я знаю, там мы сошли с этой ужасной плавучей штуки, - сказал Ристин, примостившийся рядом с ним в фургоне. - А что такое Фарго?
      - Это город средней величины, где-то в пятидесяти милях к западу от места, где мы находимся, - ответил Иджер.
      Барбара Ларсен тоже ехала в фургоне, но она постаралась сесть как можно дальше от Сэма. Равнодушным тоном она спросила:
      - Есть ли хоть одно место в Соединенных Штатах, где ты вообще никогда не был?
      - Северо-восток, там я почти не бывал. Нью-Йорк, Новая Англия. Тамошние города входят либо в Международную лигу, либо относятся к большим лигам, а в таких мне играть не доводилось.
      Иджер говорил это без горечи, просто констатируя факт. Барбара кивнула. Иджер осторожно следил за ней. После тех нескольких неистовых минут в ее каюте на борту "Каледонии" Сэм не дотрагивался до нее; даже не помогал ей залезть или слезть с фургона. В течение первых трех дней плавания на корабле Барбара вовсе не разговаривала с ним, на четвертый обменялась односложными репликами. Но когда они сошли на берег в Дулуте и начали медленно передвигаться на запад, она следовала в той же части каравана фургонов, что и он. Последние два дня они ехали в одном фургоне. Вчера Барбара больше говорила с Ульхассом и Ристином, чем с ним. Однако сегодня все обстояло хорошо, правда, не совсем здорово, но по крайней мере не слишком плохо.
      Сэм огляделся. Низкие, пологие холмы были белы от снега. Снег покрывал также и лед, сковавший бесчисленные озера северной Миннесоты.
      - Летом здесь совсем не так, - сказал Сэм. - Красота, везде зелень. Озера сверкают, как алмазы, когда солнце попадает на воду под нужным углом. Рыбалка в этих местах замечательная: окуни, щуки, щурята. Я слышал, здесь рыбачат и зимой: долбят во льду лунки и опускают туда леску. Однако полагаю, это не ахти какое удовольствие: торчать и мерзнуть без надобности.
      - Как много воды, - сказал Ульхасс, повернув один глазной бугорок влево, а другой - вправо. - Мне это не кажется естественным.
      - Мне это тоже кажется неестественным, - призналась Барбара.. - Я родом из Калифорнии, и сама мысль о таком количестве пресной воды вокруг кажется мне странной. Океан - это нормально, но пресная вода?..
      - Океан - это тоже неестественно, - не соглашался Ульхасс. - Я видел изображения Тосев-3... вашего мира из... как это вы говорите... из космического пространства, да? Иногда это одна вода. Выглядит неправильно.
      Последнее слово он подчеркнул кашлем.
      - Увидеть Землю из космоса... - мечтательно проговорил Иджер.
      Сколько еще пройдет времени, прежде чем человеку такое удастся? Застанет ли он это? Может быть.
      На северном берегу Детройтского озера, чуть южнее самого города Детройта, стоял туристский лагерь с домиками, скамейками и несколькими более крупными гостиничными строениями. Сейчас все это имело заброшенный вид: не сезон, а прежде всего - война.
      - В июле здесь было яблоку негде упасть, - сказал Иджер. - Устраивали нескончаемый летний карнавал с плотами, плаванием, прыжками в воду. Гонки на каноэ, на быстроходных катерах. Конкурсы красоты на воде.
      - Да, тебе это должно было понравиться, - пробормотала Барбара.
      У Сэма вспыхнули уши, но он как ни в чем не бывало договорил:
      - И море разливанное пива, хотя, когда я здесь был, сухой закон еще действовал. Не знаю, пиво либо привозили из Канады, либо сами варили. У нас тогда вся команда надралась. Разумеется, пиво не могло из нас вылиться немедленно. Хорошо, что дорога в Фарго была ровной и прямой, не то, думаю, водитель автобуса попросту бы нас угробил.
      Хотя туристские домики считались летними, некоторые из них были открыты и рядом стояли повозки.
      - Кажется, эти не из нашего каравана, - махнув рукой, сказала Барбара. Наверное, из той группы, которая движется по шоссе-34.
      - Приятно видеть, что они сюда добрались, - ответил Иджер.
      Эвакуированный персонал Метлаба двигался через Миннесоту несколькими потоками, опасаясь, что громадное скопление повозок может привлечь внимание авиации пришельцев. Но в ряде мест эти потоки сливались.
      Возница, правящий неспешно бредущими лошадьми, обернулся назад и сказал:
      - Смотрите, сколько дров припасли для нас окрестные жители. Похоже, если бы они знали, что мы едем, то испекли бы кекс.
      Когда Иджер вылез из фургона, он обнаружил, что местные жители действительно испекли кекс. Фактически они испекли множество кексов. Правда, он заметил, что некоторые были сделаны из картофельной муки и ни один из них не покрывала глазурь. Но такие мелочи вскоре потонули в громадном изобилии яиц, индеек, бифштексов, жареных кур и бараньих ножек... Уписывая все это, Сэм даже не замечал, в какой последовательности что ест.
      - После стольких дней сидения в Чикаго на одних консервах я почти забыл, что существует другая еда, - сказал он одному из местных жителей, который тащил еще одно блюдо с жареными куриными ножками. - У нас столько мяса, что просто не знаем, куда его деть, - ответил тот. - Пока не появились чертовы ящеры, мы все это отправляли на Восточное побережье. А теперь мы заперты, и все скапливается здесь. Скоро скот будет нечем кормить, и нам действительно придется его резать. Но пока жируем. Мы рады, что у нас есть чем поделиться с вами, ребята. Это по-христиански... даже в отношении таких вот существ.
      С нескрываемым любопытством фермер наблюдал, как едят Ристин и Ульхасс. У них были свои манеры, непохожие на земные. Куриные ножки пришельцы накалывали на вилку и подносили к самому лицу, а затем откусывали маленькие кусочки. Их раздвоенные языки то и дело высовывались, слизывая жир с твердых неподвижных губ.
      Каждые пятнадцать-двадцать минут прибывали новые фургоны. Они специально растянулись таким образом, чтобы свести к минимуму любое возможное нападение с воздуха.
      До сих пор все обходилось, чему Иджер был искренне рад - ему хватило с избытком оказаться под бомбежкой один раз. Каждый подъезжающий фургон местные жители приветствовали так, словно в нем ехал сын президента.
      Когда прибывших распределили на ночлег, Иджеру достался домик с двумя большими комнатами, специально подготовленный для него и его подопечных. В каждой из комнат стояла металлическая печка с приличным запасом дров. Теперь Ульхасс и Ристин уже умели поддерживать огонь. Окна на половине ящеров были забиты досками, дабы предотвратить побег (хотя Иджер был готов биться об заклад, что они никуда не сбегут от своей печки). Дверь между комнатами открывалась только с его стороны.
      Сэм оставил Ульхасса и Ристина устраиваться на ночлег и пошел к себе. Комната была роскошно обставлена: стол с керосиновой лампой, вешалка, помойное ведро, койка с несколькими дополнительными одеялами.
      "Это тебе не Билтмор, - решил Иджер. - Так жить можно".
      Он сел на койку. Почитать бы что-нибудь, лучше всего - "Эстаундинг". Что-то стало с журналом после вторжения пришельцев? Последний номер Сэм читал в тот самый день, когда на их поезд, шедший из Мэдисона, напали ящеры. Но научная фантастика вряд ли останется прежней теперь, когда чудовища с глазами хамелеонов разгуливают по Земле и намерены ее завоевать.
      Иджер нагнулся, чтобы развязать ботинки - единственное, что он собирался снять на ночь. Он настолько привык спать в форме, чтобы не замерзнуть, что все, отличавшееся от такого вида ночлега, начинало казаться ему неестественным.
      Сэм развязал второй шнурок, когда снаружи кто-то постучался.
      - Кто там? - громко спросил Иджер.
      "Должно быть, что-то связанное с ящерами, - подумал он. - Неужели не могут подождать до утра?" Стук повторился. Значит, не могут. Бормоча себе под нос, он встал и открыл дверь.
      - Ого, - произнес он.
      К ящерам это не имело никакого отношения. На пороге стояла Барбара Ларсен.
      - Можно войти? - спросила она.
      - Ого, - снова произнес Сэм и тут же добавил: - Конечно. Ты уж входи, а не то комната выстудится.
      Сесть в комнате можно было лишь на койку, куда и села Барбара. После случившегося на "Каледонии" и ее поведения с тех пор Иджер не знал, стоит ли ему садиться рядом. Сэм решил вести безопасную игру. Он стал расхаживать взад-вперед перед печкой.
      Некоторое время Барбара наблюдала за ним, потом сказала:
      - Сэм, все нормально. Вряд ли ты станешь приставать ко мне. Об этом в общем-то я и хотела поговорить.
      Иджер опасливо устроился в изголовье койки, на противоположном конце от Барбары.
      - О чем здесь говорить? - спросил он. - То была одна из безумных вещей, которые иногда происходят. Если ты хочешь делать вид, будто ничего не было... - Он хотел закончить фразу словами "что ж, пожалуйста". Нет, не совсем то. Сэм сказал по-другому: - Можешь так и поступить.
      Так звучало лучше.
      - Нет. Я давно хочу перед тобой извиниться. - Барбара глядела не на него, а на истертые, серовато-желтые доски пола. - Я не должна была потом вести себя с тобой так, как вела. Прости меня. Просто после того, как у нас с тобой это произошло, я наконец-то осознала, что Йенс... он мертв... он должен быть мертв... Все это разом навалилось... Прости, Сэм.
      Она закрыла лицо руками. Сэм почти сразу понял, что она плачет.
      Он приблизился к Барбаре и нерешительно положил свою руку ей на плечо. Она оцепенела от его прикосновения, но потом повернулась вполоборота и спрятала лицо у него на груди. Сэм едва ли мог удержаться, чтобы ее не обнять.
      - Все хорошо, - сказал он, даже не зная, действительно ли все хорошо. Он не знал даже, слышит ли Барбара эти слова. - Все хорошо.
      Через какое-то время ее рыдания сменились икотой. Барбара отпрянула от него, затем полезла в сумочку и прикрыла рот носовым платком.
      - Должно быть, я похожа на ведьму, - сокрушенно произнесла она.
      Сэм внимательно поглядел на нее. Слезы все еще блестели на щеках Барбары и наполняли ее глаза. На ней не было ни туши для ресниц, ни другой косметики, способной оставить потеки. Если ее лицо и опухло от слез, при свете керосиновой лампы этого не было видно. Но даже если оно и так, разве это важно?
      - Барбара, мне ты кажешься красивой, - медленно сказал он. - Я давно так думаю.
      - Давно? - удивилась она. - Но ты никогда этого не показывал, пока не...
      - Я не имел на это права, - ответил он и больше ничего не стал говорить.
      - Ты хочешь сказать: пока оставалась хоть какая-то надежда, что Йенс жив? - докончила за него Барбара.
      Он кивнул. Ее лицо сморщилось, но она заставила себя остаться спокойной.
      - Ты - джентльмен, Сэм. Ты знаешь об этом?
      - Я? Об этом я ничего не знаю. Все, что я знаю... - Он снова умолк. Он мог бы сказать: "Все, что я знаю, - это бейсбол, и там я крутился черт знает сколько лет". Это было правдой, но в данный момент Барбаре требовалось услышать совсем другое. Сэм предпринял новую попытку: - Я знаю лишь то, что постараюсь заботиться о тебе, если ты этого от меня хочешь.
      - Да, именно этого я и хочу, - серьезно ответила она. - В такие времена никому не выжить по одиночке. Если мы не будем помогать Друг другу, держаться друг за друга, что тогда вообще остается?
      - У тебя есть я.
      Сэм немало лет одолевал жизненный путь сам по себе. Фактически он не был одинок: у него всегда была команда, гонка за призами, надежда прорваться выше (хотя она постепенно угасла) - все это заменяло ему семью, жизненную цель и мечты.
      Он покачал головой. Как бы глубоко ни пустил бейсбол корни в его душе, сейчас не время думать об этом. Все еще с опаской, все еще испытывая неуверенность, он снова обнял Барбару. Она уставилась в пол и так глубоко вздохнула, что он чуть не разжал руки. Но потом Барбара тряхнула головой. Сэм достаточно ясно понимал: она заставляет себя забыть про Йенса. Барбара склонила свое лицо к его лицу.
      Спустя какое-то время он спросил:
      - Хочешь, я задую лампу?
      - Делай, как тебе нравится, - ответила она. Наверное, Барбара меньше стеснялась раздеваться при свете, чем он. Она же привыкла к интимным отношениям с мужчиной, напомнил себе Сэм. Под одеяло они забрались вместе, и не из-за скромности, а ради тепла.
      Уже позже, когда оба достаточно согрелись, чтобы сбросить большинство одеял на пол, они легли обнявшись. Койка была настолько узкой, что места вдвоем едва хватало. Иджер провел рукой по спине Барбары, запоминая ее очертания и стремясь прочувствовать Барбару. Тогда, на борту "Каледонии", у них для этого не было времени; там у них ни на что не было времени, кроме слепой, обуявшей их страсти. То, что сейчас испытывал Сэм^было не сравнимо ни с чем, - возможно, даже с той ночью, когда он потерял невинность. Правда, тогда ему тоже было очень приятно. Сейчас он ощущал в себе больше уверенности, словно мог рассчитывать, что нынешний сон продлится намного дольше..
      - Позади Остолопа Дэниелса пылал салун под названием "Не проходи мимо". Всегда грустно видеть, как история исчезает в дыму, а двухэтажное, обшитое деревом здание в стиле греческого Ренессанса было одной из достопримечательностей Нейпервилля с 1834 года. Надо заметить, что это был далеко не единственный горящий дом в Нейпервилле. Остолоп не представлял, как армия сумеет удержать город. А ведь у них практически не оставалось тылов Чикаго находился совсем рядом.
      И уж если быть совсем точным, "Не проходи мимо" являлся лучшим салуном Нейпервилля. Дэниелс находился в городе недавно, но успел-таки вкусить квинту доброго бурбона. На его рукавах теперь уже красовались три нашивки, и, если раньше зеленые юнцы учились у него играть в бейсбол, нынче ему приходилось показывать им, как быть солдатами. Но вместо советов его давнишних тренеров сейчас он заимствовал свои наставления у покойного сержанта Шнейдера.
      Примерно каждые полминуты внутри горящего салуна взрывалась очередная бутылка со спиртным, словно снаряд внутри подожженного танка. Оглянувшись назад, Остолоп увидел маленькие голубые язычки спиртового пламени, мигающие среди ненасытных красных сполохов от горящих деревянных конструкций.
      - И все коту под хвост, - со вздохом произнес Остолоп.
      Рядовой, находившийся подле Дэниелса, щуплый очкастый парнишка по имени Кевин Донлан, который, судя по лицу, возможно, даже бриться еще не начал, сказал:
      - Могу поспорить, сержант, этому домику явно больше сотни лет.
      - Я не столько имел в виду дом... - опять вздохнул Дэниелс.
      Визгливый грохот, послышавшийся в небе и быстро приближающийся, заставил их обоих нырнуть в ближайший окоп. Снаряд разорвался, не долетев до земли, и осколки с шипением понеслись во все стороны. Вместе с ними полетели другие осколки, ударяясь о землю и отпрыгивая, словно крупные градины.
      - Теперь, сынок, следи, куда ступаешь, - предупредил Дэниелс. - Этот придурочный снаряд раскидал целую кучу маленьких мин или бомб, называй как хочешь. Я их впервые увидел возле Шаббоны. Только наступи на такую, и до конца своих дней будешь ковылять, как Пит Деревянная Нога из диснеевского мультика.
      Падали новые снаряды, из них выпрыгивали новые маленькие юркие мины. Несколько из них взорвалось с короткими, заурядными хлопками.
      - Сержант Дэниелс, они продолжают бросать в нас своими штучками. Нам отсюда никуда не двинуться, - сказал Донлан.
      - В этом-то вся и штука, сынок, - сухо отозвался Остолоп. - Какое-то время они будут кидать в нас эти игрушки, чтобы заморозить нас на месте. Затем пошлют танки и заберут у нас эту территорию. Будь у них побольше танков, они давным-давно прекратили бы швырять мины.
      Донлан еще не нюхал пороху. Он присоединился к отряду во время их отступления из Авроры.
      - Как эти твари могут так теснить нас? Ведь они даже не люди.
      - Постарайся побыстрее усвоить одну вещь, сынок. Пуле или снаряду начхать, кто их выпускает и кто оказывается на их пути, - ответил Дэниелс. - К тому же у ящеров много разных штучек. Знаю, радио продолжает называть их "вояками, нажимающими кнопки". Но это - все из той же говорильни, которая лишь злит нас и поддерживает моральный дух гражданского населения. Только не позволяй никому говорить, будто они не умеют воевать.
      Заградительный артиллерийский огонь все не смолкал и не смолкал. Остолоп выдерживал его, как когда-то выдерживал подобные обстрелы во Франции. В каком-то смысле во Франции было хуже. Каждый из выпускаемых ящерами снарядов был куда смертоноснее тех, что кидали боши. Однако немцы выпускали массу снарядов, и потому временами казалось, что в небесах крутятся целые мельницы, сыплющие сталь на американские окопы. Солдаты нередко сходили с ума от этого подобное состояние называлось контузией. У бомбардировок было больше шансов отправить человека на тот свет, но бомбы хотя бы не сводили с ума.
      Во время секундного затишья Дэниелс услышал позади топот бегущих ног. Он обернулся, держа наготове ручной пулемет, - вдруг ящеры снова высадили со своих винтокрылых машин десант в тылу людей.
      Но то были не ящеры. То был какой-то седой негр в синих брюках и потрепанном пальтишке, который вприпрыжку несся по Чикаго-авеню, держа в одной руке большую плетеную корзину. Два снаряда разорвались в опасной близости от него. Он заорал и прыгнул в окоп, где находились Дэниелс и Донлан.
      Остолоп посмотрел на него:
      - Знаешь, парень, ты просто свихнутый ниггер, который шастает где попало, под самой сранью, падающей вокруг.
      Остолоп не собирался вкладывать ничего дурного в свои слова. На Миссисипи он привык так разговаривать с неграми. Но здесь были другие края, и прежде чем ответить, негр с нескрываемой злостью поглядел на него.
      - Я тебе не парень и не ниггер. Наверное, я действительно свихнутый, если решил, что смогу принести солдатам жареной куры и не быть обруганным.
      Остолоп разинул рот, потом закрыл снова. Он не знал, что делать. Пожалуй, еще никто из негров не отвечал ему таким образом, даже здесь, на Севере. Умненькие негры знали свое место... Но умненький негр не стал бы, наплевав на снаряды, тащить ему еду. Да, именно наплевав. Дэниелс ни за что не согласился бы сейчас выбраться из окопа.
      - Надо бы замять это долбаное недоразумение, - произнес он, не обращаясь ни к кому.
      Он хотел заговорить с негром, но осекся. Как того назвать? Не парнем же. "Дядюшка" тоже вряд ли исправит положение. Остолоп не мог заставить себя выговорить мистер. Он нашел другое слово:
      - Друг, большое тебе спасибо.
      - Я вам не друг, - ответил негр.
      Он и сам мог бы добавить пару отборных выражений, но его пальтишку и корзине с жареной курятиной противостояли сержантские нашивки Дэниелса и ручной пулемет. Потом Остолоп все-таки извинился. Темнокожий храбрец покачал головой:
      - Что в этом толку? Давайте, угощайтесь. Кура оказалась жирной, печеные картофелины - холодными и пресными, без соли или масла. Но Дэниелс все равно проглотил это с волчьим аппетитом.
      - Когда подворачивается случай, надо есть, - сказал он Кевину Донлану. - А то ведь случай не подворачивается так часто, как хотелось бы.
      - Вы правы, сержант. - Солдат обтер рот рукавом. Он избрал свою тактику в разговоре с негром: - Это было замечательно, полковник. Вы - настоящий спаситель.
      - Полковник? - Негр сплюнул на дно окопа. - Вы же, черт вас дери, знаете, что я не полковник. Почему бы вам просто не назвать меня по имени? Меня зовут Чарли Сандерс, и об этом вы могли бы меня спросить.
      - Чарли, курятина была потрясающая, - важно произнес Остолоп. - Я у тебя в долгу.
      - Хм, - только и ответил Сандерс. Затем он выбрался из убежища и понесся к следующим окопам, находящимся где-то ярдах в тридцати отсюда.
      - Берегись маленьких взрывающихся штучек, которые выскакивают из снарядов ящеров, - крикнул вдогонку Дэниелс. Он снова повернулся к Донлану. - Надеюсь, он меня понял. Правда, если этот парень и дальше будет так здесь носиться, он быстро схлопочет билет на небеса.
      - Да. - Донлан всматривался туда, куда побежал Чарли Сандерс. - Тут нужна смелость. У него нет даже винтовки. Не думал, что ниггеры бывают такими смелыми.
      - Ты находишься под обстрелом, сынок, и снарядам все равно, есть ли у тебя винтовка или нет, - ответил Остолоп. Но суть заключалась не в том, и он об этом знал. Помолчав, Остолоп добавил: - Один из моих дедов, сейчас не помню, который именно, участвовал в Гражданской войне. Как-то ему пришлось воевать против негров. Он говорил, что те ничем не отличались от остальных янки. Может, он был прав. А сам я уже вообще ничего не пойму.
      - Но вы же сержант, - сказал Донлан. Он произнес это точь-в-точь, как когда-то заявляли Остолопу его игроки: "Но ты же тренер".
      - Допустим, сынок, - вздохнул Остолоп, - у меня есть все ответы, но это не значит, что я могу вытащить их из-под каски всякий раз, когда они тебе требуются. Черт побери, по правде сказать, еще неизвестно, действительно ли они там находятся. Доживешь до моих лет, тогда тоже начнешь сомневаться в собственной правоте.
      - Да, сержант.
      "Судя по тому, что творится вокруг, - подумал Остолоп, - у парнишки не ахти сколько шансов дожить до этих лет".
      - Нет, - отрезал генерал Паттон. - Говорю вам, нет, черт побери.
      - Но, сэр, - Йенс Ларсен обиженно развел руками, - я хочу всего лишь связаться с моей женой, дать ей знать, что я жив.
      - Нет, - повторил Паттон. - Еще раз говорю вам: нет! Никаких контактов с Металлургической лабораторией или кем-либо из ее персонала, кроме случаев особой надобности. При этом всякие вопросы личного порядка начисто исключаются. Это, доктор Ларсен, непосредственные распоряжения, полученные мною от генерала Маршалла, и я не намерен их нарушать. Таковы самые основные требования безопасности относительного любого важного проекта, не говоря уже об этом. Маршалл почти ничего не сообщил мне о проекте, и я не собираюсь получать дополнительные сведения. Раз мне нет необходимости знать об этом, мне не следует... точнее, я не должен об этом знать.
      - Но Барбара не имеет отношения к Метлабу, - возразил Йенс.
      - Разумеется. Зато вы имеете, - сказал Паттон. - Неужели вы настолько слабовольны, что готовы выдать ящерам надежду Соединенных Штатов ради собственного спокойствия? Ей-богу, доктор Ларсен, надеюсь, что нет.
      - Я не понимаю, почему короткое сообщение расценивается как предательство, - удивился Йенс. - Скорее всего ящеры даже не заметят его.
      - Возможно, - согласился Паттон. Он встал из-за стола и потянулся. Рост генерала позволял ему смотреть на Йенса сверху вниз. - Возможно, но не наверняка. Если тактические соображения ящеров похожи на наши, а пока что у меня не было повода усомниться в этом, то они стремятся перехватывать как можно больше наших сигналов и пытаются выуживать оттуда конкретные сведения. Я говорю на основе собственного опыта, что никто - никто! - не может знать заранее, какой кусочек головоломки окажется тем самым недостающим кусочком, который позволит врагу составить целостную картину.
      Йенс знал о требованиях безопасности. Но ему никогда не приходилось сталкиваться с военной дисциплиной, поэтому он продолжал спорить:
      - Вы могли бы послать сообщение, даже не указывая моего имени. Просто <Ваш муж жив и здоров" или что-то в этом роде.
      - Я отказываюсь выполнить вашу просьбу, - ответил Паттон. Затем, словно прочитав скрытые мысли Ларсена, добавил: - Любая попытка игнорировать сказанное мною и склонить связиста к тайной отправке подобного сообщения приведет к вашему аресту и заключению, если не хуже. Напоминаю вам, у меня есть свои военные секреты, и я не позволю вам подвергать их опасности. Вам вполне понятны мои слова?
      - Да, сэр, вполне, - уныло ответил Ларсен. Он действительно пытался найти какого-нибудь сочувствующего радиста. Что бы там ни говорил Паттон, Йенс по-прежнему не верил, что подобное невинное сообщение сдерет завесу тайны с Метлаба. Однако он был не в состоянии оценить, насколько сильно передаваемые сообщения могут повредить американским войскам, все еще находящимся здесь, в западной части Индианы. Крупномасштабное наступление должно окончиться победой, или же все происходящее в Чикаго потеряет смысл, поскольку Чикаго окажется в чешуйчатых лапах ящеров.
      - Я вполне сочувствую вам, доктор Ларсен, если эти мои слова вообще способны вам помочь, - сказал Паттон.
      "Сказано резко, но, возможно, он действительно считает, что сочувствие способно помочь", - подумал Йенс.
      - Благодарю вас, генерал, - кивнул он и вышел из кабинета Паттона.
      Под ногами, среди тающего снега, торчали клочья пожухлой желтоватой травы. Над головой катились желто-серые облака. Дул северо-западный ветер, и его жгучие порывы быстро начали превращать орлиный нос Йенса в сосульку. Все признаки метели налицо, только снега нет.
      Мысли Ларсена были столь же угрюмыми, как и погода. Он шагал в направлении Оксфорда. "Потемкинская деревня", - пришло ему на ум. С воздуха городок определенно казался тихим, как любой другой лишенный горючего город на Среднем Западе. Но за стенами домов и гаражей, за копнами сена и поленницами дров собрались мощные бронетанковые силы. Йенс подумал, что они здорово могли бы влепить нацистам. Вот только враг, противостоящий им, намного опаснее немцев.
      Ларсен зашел в кафе "Синяя Птица". У стойки сидели несколько местных жителей и несколько солдат в гражданской одежде (на улицах Оксфорда никому не разрешалось появляться в форме). Позади них повар жарил блины на дровяной жаровне вместо бесполезной теперь газовой плиты. Вытяжки у нее не было, и дым шел прямо в зал. Обернувшись, повар взглянул на Ларсена:
      - Чего желаешь, приятель?
      - Я знаю, чего желаю. Как насчет хвоста омара в топленом масле, спаржи в голландском соусе и аппетитного салата из свежей зелени? А теперь - что у вас есть?
      - Твой омар плавает в море, дружище, - ответил повар. - А есть у меня оладьи, яичница из порошка и консервированная свинина с бобами. Если не по иутру, можешь проваливать.
      - Идет, - сказал Йенс.
      Именно этим он все время и питался после удивительного обеда у генерала Паттона, когда они ели жареные куриные ножки. Йенс уже не был таким исхудавшим, как в день встречи с Эдди Вагнером. Но он давно поклялся: когда кончится война (если она кончится), он больше никогда не притронется к консервированным бобам.
      Единственное достоинство такого обеда заключалось в том, что за него не надо было платить. Паттон забрал несколько городских закусочных и присоединил их к своей интендантской службе. Ларсен считал это великолепным решением. Без армейского продуктового снабжения эти забегаловки давно бы позакрывались.
      Чтобы лучше замаскировать своих солдат, Паттон вдобавок разместил их на постой к местным жителям. Насколько было известно Йенсу, разрешения генерал ни у кого не спрашивал. Если Паттона это и тревожило, внешне он не показывал виду. Возможно, на это у него были причины: отцы-основатели американской демократии не предвидели вторжения из космоса.
      Но если начать вольно обращаться с конституцией и оправдывать свои действия военной необходимостью, чем все закончится? Йенс жалел, что ситуация не позволила обсудить это с Паттоном. У них могла бы состояться интересная философская дискуссия, не начни генерал наседать на него за попытку передать весточку Барбаре. Но тогда, в кабинете, Паттон либо наорал бы на него, либо пропустил бы его слова мимо ушей. Ни тот, ни Другой вариант не соответствовали просвещенному обмену мнениями.
      - У кого-нибудь найдется сигаретка? - спросил один из солдат в гражданской одежде.
      Ларсен не ждал иного ответа, кроме грубого хохота, что солдатику и досталось. Затем старик из местных, которому было не меньше семидесяти, высохший, с охотничьей шапочкой на голове, насмешливо смерил парня взглядом и протянул:
      - Сынок, даже если бы у меня и завалялась лишняя сигарета, ты не настолько пригож, чтобы дать мне то, чего я за нее хочу.
      Щеки солдатика сделались под цвет пламени жаровни. Повар недовольно махнул рукой, ведя старику заткнуться. Ларсен присвистнул. Старик хихикнул, показывая, что не стыдится своего пристрастия, затем снова взялся за чашку пойла, которое в армии за неимением подходящего определения для такой дряни называлось кофе.
      Где-то в вышине, за облаками, пролетел вражеский истребитель. Его воющий звук стих и растаял вдалеке. Ларсен вздрогнул, но вовсе не от холода. Интересно, могут ли радары ящеров, или как это у них называется, пробить серую облачность, покрывающую Оксфорд и окрестности... и насколько надежно удалось Паттону упрятать свое тщательно охраняемое хозяйство? Вскоре Ларсен об этом узнает.
      Йенс вернул повару тарелку и вилку с ножом и вышел на улицу. Пока он ел, ветер усилился. Йенс радовался, что у него есть пальто. Его нос также радовался свежему воздуху. При обилии солдат и почти бездействующем водопроводе Оксфорд превратился в зловонное место. Если пребывание армии здесь продлится еще немного, ящерам не понадобится визуального наблюдения, чтобы вычислить своих человеческих врагов, - носы пришельцев сами их обнаружат.
      Что-то жгучее ударило Йенса в щеку. Он инстинктивно поднес к этому месту руку, но ощутил лишь влажное пятнышко. Затем его ударило снова, теперь уже по запястью. Йенс глянул вниз и увидел, как тает пушистая белая снежинка. Сверху летели, скользя, все новые и новые снежинки, похожие на ледяных танцоров.
      Какое-то время Йенс просто смотрел. Начало снегопада всегда возвращало его к детству, проведенному в Миннесоте, к снеговикам и ангелам, к игре в снежки, сшибавшей с голов мальчишек вязаные шапочки. Потом день сегодняшний подавил ностальгические картины прошлого.
      Этот снег не имел ничего общего с детскими забавами.
      Этот снегопад означал наступление.
      ГЛАВА 19
      Юи Минь чувствовал себя большим, как сама жизнь, таким, словно он был воплощением Хо Тея - маленького толстого божества удачи. Кто бы мог представить, сколько выгоды можно извлечь из вторжения маленьких чешуйчатых дьяволов? Да, вначале они силой забрали его из родной деревни, а потом поместили в самолет, который никогда не садится, где он ничего не весил, а его несчастный желудок чуть не сошел с ума. Тогда он считал ящеров худшим бедствием, какое только знал мир. Зато теперь... Юи Минь елейно улыбнулся. Теперь жизнь была хороша.
      Верно, он по-прежнему жил все в том же лагере, но жил как полководец, почти как один из исчезнувших маньчжурских императоров. Жилье Юи Миня лишь называлось хижиной. Деревянные стены надежно защищали от самых суровых зимних ветров. Медные жаровни давали тепло, мягкие ковры делали неслышным каждый его шаг. Куда бы он ни посмотрел, взор услаждали прекрасные изделия из нефрита и эмали. Он ел утку, собачье мясо и прочие деликатесы. Когда ему хотелось, он наслаждался женщинами, в сравнении с которыми Лю Хань казалась просто хилой свиноматкой. Одна из этих женщин сейчас ожидала его на циновке. Юи Минь забыл ее имя, да и разве это важно?
      И все - благодаря порошку, бравшему в плен чешуйчатых дьяволов!
      Лекарь громко рассмеялся.
      - Чему ты смеешься, господин, полный силы ян? - спросила из соседней комнаты прекрасная девушка.
      В голосе звучало нетерпение: когда же он придет к ней?
      - Да так, утром я услышал одну шутку, - ответил Юи Минь.
      Какой бы мужской силы он ни был исполнен, у него хватало осторожности не делиться с покупаемыми подружками своими мыслями. То, что днем слышала одна пара ушей, на следующее утро будут знать десять, а к вечеру - весь мир.
      Без ложной скромности (Юи Минь имел мало скромности - и ложной, и настоящей) он знал, что является самым крупным в лагере торговцем имбирем. Возможно, самым крупным торговцем в Китае, а может - и в целом мире. Под ним (тут на секунду он вновь подумал о девушке, потом опять забыл) находились не только люди, которые выращивали имбирь, и те, кто приправлял пряность лимоном, делая ее особо привлекательной для чешуйчатых дьяволов, но также несколько десятков самих чешуйчатых дьяволов, покупающих имбирь у него и перепродающих своим соплеменникам либо напрямую, либо через собственные вторичные цепи. Ну разве это малая прибыль?
      - Ты скоро, Тигр Плывущего Мира? - спросила девушка.
      Она всеми силами изображала страстное желание, но у нее было слишком много деловой хватки и слишком мало актерских качеств, чтобы убрать из своего голоса резкие интонации. "Чего ты там возишься?" - вот что имела она в виду.
      - Да, я сейчас приду, - ответил Юи Минь, но тон его голоса показывал, что спешить из-за этой девчонки не стоит.
      Оттого, что женщина начинала ненавидеть его за медлительность и отсутствие внимания, Юи Минь лишь сильнее возбуждался. Так он не только получал удовольствие, но и сохранял контроль над ситуацией. "Чем бы нам заняться, когда я наконец приду к ней? - прикидывал он. Такие мысли всегда приносили наслаждение. - Чем-нибудь, что ей не по нраву, - решил Юи Минь, поскольку его раздражали лживые призывы девушки. - Возможно, поиметь ее так, словно она мальчик". Юи Минь удовлетворенно щелкнул пальцами. Значит, решено. Пусть чуть-чуть позлится, запомнит, как надлежит обращаться с человеком его положения.
      От накатившей теплой волны защипало кожу. Юи Минь почувствовал, как в нем нарастает желание. Он сделал шаг в направлении спальни, затем удержал себя. Предвкушение тоже доставляло удовольствие. Нечего, пусть девчонка по-томится.
      Где-то минуты через две она позвала:
      - Пожалуйста, поторопись! Я вся съедаема желанием. Она тоже вела игру, но ей недоставало костяшек, чтобы переиграть его.
      Когда наконец Юи Минь почувствовал, что момент настал, он двинулся в заднюю часть своего жилища. Но не успел лекарь пройти и трех шагов, как у входной двери послышалось царапанье. Он испустил протяжное, сердитое шипенье. Кто-то из чешуйчатых дьяволов. Девкиным призывам придется обождать. Как бы тщательно ни контролировал Юи Минь дьяволов, покупающих имбирь, у него по-прежнему оставалось ощущение, что это он слуга, а они хозяева.
      Юи Минь открыл дверь. Лицо и пальцы обожгло холодом. На пороге действительно стоял маленький чешуйчатый дьявол, но не из тех, кого он видел раньше. Лекарь научился различать их даже тогда, когда навороченные поверх зимней одежды тряпки закрывали раскраску тел. Он также бойко научился говорить на их языке. Юи Минь низко поклонился и сказал:
      - Верховный начальник, вы почтили своим приходом мою скромную хижину. Прошу вас, входите и согрейтесь.
      - Я войду.
      Маленький чешуйчатый дьявол прошмыгнул мимо Юи Миня. Тот закрыл за пришельцем дверь. Лекарю было приятно, что дьявол ответил ему на своем языке. Если он сможет разговаривать о деле на языке ящеров, тогда не нужно будет выгонять девчонку. Ей придется не только подождать подольше, на нее произведет впечатление, как он общается с маленькими дьяволами на их наречии.
      Дьявол внимательно оглядел переднюю комнату, при этом его глазные бугорки двигались независимо друг от друга. Это больше не тревожило Юи Миня, он привык к подобной особенности ящеров. Лекарь изучающе разглядывал чешуйчатого дьявола. Заметная окраска внутри ноздрей, характерная поза стиснутых рук, отчего те слегка подрагивали. Юи Минь улыбнулся про себя. Пусть он не знал этого дьявола, зато знал признаки. Пришедшему требовался имбирь, и с каждой секундой все сильнее.
      - Верховный начальник, - вновь поклонился Юи Минь, - не скажете ли вы мне свое имя, чтобы я мог лучше вам услужить?
      Маленький чешуйчатый дьявол зашипел, словно вспомнив о присутствии Юи Миня.
      - Да. Меня зовут Дрефсаб. Ты - Большой Урод по имени Юи Минь?
      - Да, верховный начальник, я - Юи Минь. - Обидное прозвище, данное Расой людям, не-задевало лекаря. Ведь от тоже думал об этих существах как о маленьких чешуйчатых дьяволах. - Чем могу помочь вам, верховный начальник Дрефсаб?
      Чешуйчатый дьявол повернул оба глаза в его направлении:
      - Ты - тот Большой Урод, что продает Расе порошок, известный как имбирь?
      - Да, верховный начальник, я тот скромный человек. Я имею честь и привилегию снабжать Расу тем наслаждением, которое доставляет эта трава.
      Юи Минь подумывал о том, чтобы напрямую спросить маленького чешуйчатого дьявола, хочет ли он имбиря. Потом решил этого не делать. Хотя дьяволы были более прямолинейны в таких делах, чем китайцы, вопросы в лоб иногда казались им грубыми. Лекарь не хотел оскорбить нового клиента.
      - У тебя много этой травы? - спросил Дрефсаб.
      - Да, верховный начальник. - Юи Минь начал уставать от повторения этих слов. - Столько, сколько любой доблестный самец может пожелать. Позволю себе заметить, что я один доставил вашим воинам больше наслаждения с помощью имбирного порошка, чем целая группа тосевитов. - Он использовал менее оскорбительное название своих соплеменников. - Если верховный начальник Дрефсаб желает получить образец товара, я почту за честь снабдить его, ничего не ожидая взамен.
      "На этот раз", - добавил он про себя.
      Юи Минь думал, что Дрефсаб попадется в эту ловушку. Он едва ли видел прежде чешуйчатого дьявола, столь сильно жаждавшего имбиря. Но похоже, Дрефсаб был настроен говорить. Он спросил:
      - Ты - тот Большой Урод, чьи махинации обратили самцов Расы против своего же народа, чьи порошки испоганили сверкающие корабли, посланные нашей Родиной?
      Юи Минь вперился в него глазами. Как бы хорошо он ни знал их язык, ему требовалось какое-то время, чтобы понять слова Дрефсаба. Они напрочь отличались от того, что он ожидал услышать. Но ответ лекарь дал быстро, и речь его была плавной.
      - Верховный начальник, я всего лишь стараюсь подарить доблестным самцам Расы то, чего они ищут.
      Какую игру затевает Дрефсаб? Если этот маленький чешуйчатый дьявол решил вторгнуться в его дела, пришельца ждет сюрприз. С помощью имбирного порошка Юи Минь подкупил нескольких адъютантов и даже двух офицеров. Они сметут любого сородича, который будет слишком грубо обращаться с их поставщиком.
      - Имбирь - это злокачественная опухоль, пожирающая жизненные силы Расы, сказал Дрефсаб. - Я это знаю, ибо он поглотил и меня. Иногда опухоль приходится отсекать.
      Юи Миню вновь пришлось с трудом вникать в смысл сказанного. Чешуйчатые дьяволы, с которыми он разговаривал, никогда раньше не говорили ни про какие злокачественные опухоли. Лекарь все еще пытался сообразить, что могло означать сказанное, когда Дрефсаб сунул руку внутрь своей защитной одежды и достал револьвер. Раздалось три выстрела. Внутри хижины Юи Миня они прозвучали невероятно громко. Когда пули опрокинули его на ковер, лекарь услышал в промежутках между выстрелами, как девушка в спальне начала кричать.
      Вначале Юи Минь почувствовал только удары. Затем его обожгло болью. Мир стал черным, полным лихорадочных языков пламени. Он тоже попробовал закричать, но сумел лишь сдавленно простонать сквозь поток крови, хлынувшей ему в рот.
      Туманно... совсем туманно Юи Минь видел, как Дрефсаб снял голову у статуи толстенького Будды, сидящего на низком лакированном столике. Этот поганый маленький дьявол точно знал, где он хранит свой имбирь. Дрефсаб принял дозу, удовлетворенно зашипел и высыпал остальной порошок в прозрачный мешок, который тоже находился у него в одежде. Затем открыл дверь и ушел.
      Девчонка продолжала вопить. Юи Минь хотел сказать ей, чтобы она заткнулась и пошла закрыть дверь, поскольку становилось холодно. Но он не мог произнести ни слова. Тогда Юи Минь попытался сам доползти до двери. Холод достиг его сердца. Ярко-красные языки пламени постепенно погасли. Осталась только тьма.
      Участь Харбина была предрешена. Силы Расы могли в любой день вторгнуться в город. Это будет важной победой:
      Харбин являлся узловым центром линии обороны ниппонцев. Теэрцу было бы куда радостнее, если бы город не обрушивался ему на голову.
      В действительности так оно и происходило. Во время последнего налета на Харбин бомбы падали настолько близко от его тюрьмы, что с потолка повалились куски штукатурки, которые чуть не вышибли у пилота последние мозги, еще остававшиеся после долгого пребывания в тосевитском плену.
      Снаружи раздалась дробь противовоздушной пушки. Уши Тсэрца не слышали никаких самолетов; может, Большой Урод, стреляющий из нее, просто нервничал. "Давай, трать понапрасну боеприпасы, - думал Теэрц. - Тем меньше останется у тебя для ответного огня, когда мои друзья вломятся сюда. Тогда, да помогут усопшие Императоры, им не придется проходить через мои страдания".
      В коридоре началась какая-то суета. Теэрц услышал громкие, отрывистые слова ниппонских приказов, но их отдавали слишком быстро, и он ничего не разобрал. В камеру вошел один из охранников. Теэрц поклонился. Имея дело с этим типом Больших Уродов, лучше лишний раз поклониться - не ошибешься. Зато если не поклонишься, ошибешься, причем очень сильно. Так что лучше кланяться.
      Охранник не удостоил его ответным поклоном. Теэрц был пленником, а такие заслуживают лишь презрения. За спиной охранника появился майор Окамото. Своему следователю и переводчику Теэрц поклонился еще глубже. Окамото тоже обошелся без приветствия, не говоря уже о поклоне. Отпирая дверь камеры, он сказал на языке Теэрца:
      - Пойдешь со мной. Мы немедленно покидаем этот город.
      - Будет исполнено, - вновь поклонился Теэрц. Он не знал, как это будет исполнено и будет ли вообще, но его и не спрашивали. И в плену, и до оного обязанностью Теэрца было подчиняться. Правда, в отличие от его начальников, принадлежащих к Расе, ниппонцы не выказывали ему никакого уважения.
      Майор Окамото швырнул ящеру черные брюки и мешковатое синее пальто, в которое могли бы поместиться целых два Теэрца. Затем Окамото нахлобучил ему на голову остроконечную соломенную шляпу и подвязал ее под подбородком грубой веревкой.
      - Отлично, - удовлетворенно проговорил ниппонец. - Теперь если твои заметят тебя с воздуха, то подумают, что это обыкновенный тосевит.
      "Конечно, подумают", - с раздражением признал Теэрц. С помощью фоторужья или даже спутникового снимка его можно было выделить из массы Больших Уродов, кишащих вокруг. Однако, завернутый в такое одеяние, он покажется не более чем рисовым зернышком (пища, которую он возненавидел) среди миллиона других.
      Теэрц подумал было сбросить с себя одежду, если над ними пролетит самолет Расы... Нет, такого лучше себе не позволять. Если он попытается это сделать, майор Окамото сделает его жизнь невыносимой, и ниппонцы отправят его к Императорам прошлого, прежде чем его медлительные соплеменники предпримут усилия по спасению.
      К тому же в Харбине было холодно. Шляпа согревала голову, а если Теэрц сбросит пальто, то превратится в ледышку раньше, чем ниппонцы или Раса успеют что-либо предпринять. Шляпа и пальто Окамото были сделаны из меха тосевитских животных. Теэрц понимал, почему животные нуждаются в такой защите от поистине зверского климата планеты, но удивлялся, почему у самих Больших Уродов так мало шерсти, раз им приходится забирать ее у животных.
      За пределами тюрьмы Теэрц увидел следы новых разрушений. Некоторые воронки походили на следы от падения метеоритов на безвоздушную лунную поверхность. Теэрцу не пришлось особо разглядывать их, майор Окамото погнал его к двухколесному транспортному средству, меж оглоблей которого вместо тяглового животного стоял Большой Урод. Окамото обратился к тому не по-ниппонски, а на другом языке. Тосевит что-то проворчал, взялся за оглобли и покатил повозку. Охранник покорно поплелся сзади.
      Тосевиты покидали Харбин и уходили на восток, скрываясь от скорого падения города. Дисциплинированные ряды ниппонских солдат резко отличались от кричащей и визжащей толпы местного населения. Тосевитские самки, ростом чуть повыше Теэрца, тащили за спиной мешки с пожитками величиной почти с них самих. Другие несли свои вещи в корзинах, привязанных к палкам, которые лежали у них на плечах. Все это показалось Теэрцу картинкой из доисторического прошлого Расы, исчезнувшего тысячу веков назад.
      Вскоре охранник вышел вперед повозки и начал кричать, требуя уступить дорогу. Когда это не помогло, он стал расчищать путь прикладом винтовки. Визги и крики превратились в вопли. Теэрц не заметил, чтобы эти жестокости намного ускорили их продвижение.
      Наконец они добрались до железнодорожной станции, где было шумнее, зато не было такой сутолоки, как в городе. Самолеты Расы постоянно бомбили станцию. Сам вокзал представлял скорее груду развалин, нежели здание, но каким-то образом продолжал действовать. Пулеметные гнезда и ряды проволоки с колючками не позволяли никому, кроме солдат, приближаться к поездам.
      Когда часовой окликнул их, майор Окамото приподнял шляпу Теэрца и что-то сказал по-ниппонски. Часовой низко поклонился и ответил извиняющимся тоном. Окамото повернулся к Теэрцу:
      - Отсюда пойдем пешком. Никому, кроме ниппонцев... и тебя, не разрешается проходить на станцию.
      Теэрц двинулся вперед, сопровождаемый с одного боку Окамото, а с другого охранником. Хоть на короткое время уцелевшая часть стены и крыши защитила их от колючего ветра. Затем им вновь пришлось пробираться через обломки камня и кирпичей, и к ветру добавился снег, неслышно падающий с серого, угрюмого неба.
      За вокзалом, на путях, войска грузились в поезд. Снова часовой окликнул Окамото, и снова тот использовал Теэрца в качестве талисмана, чтобы пройти. Майор занял половину вагона для себя, охранника и своего пленника.
      - Ты важнее, чем солдаты, - с гордостью пояснил он. Издав протяжный, печальный гудок, поезд рывком тронулся. Когда Теэрц еще летал на истребителе, он уничтожал поезда. Их легко можно было обнаружить по густым клубам черного дыма и столь же легко обстрелять. Рвануться в сторону поезда не могли, ибо двигались лишь по рельсам. Поэтому они представляли собой легкие и приятные цели. Теперь Теэрц надеялся, что никто из его соратников не посчитает этот поезд соблазнительной целью.
      - Чем дальше от Харбина мы отъедем, тем больше шансов уцелеть, - сказал майор Окамото. - Я не против отдать жизнь за императора, но мне приказано проследить, чтобы ты в целости и сохранности достиг моих родных островов.
      Теэрц был полон желания отдать жизнь за своего Императора, истинного Императора, а не жалкого Большого Урода, присвоившего себе такой же титул. Если бы представился шанс, он вообще бы предпочел не отдавать свою жизнь ни за кого. Но таких шансов ему пока не представлялось.
      Поезд с грохотом двигался на восток. Поездка была неимоверно тряской; Раса бомбила не только поезда, но и пути, по которым они катились. Однако Большие Уроды раз за разом доказывали, что они изобретательные существа. Несмотря на бомбы, железная дорога продолжала действовать.
      По крайней мере Теэрц так думал. Но спустя довольно продолжительное время после выезда из Харбина поезд вдруг резко остановился. Бывший пилот недовольно зашипел. Он по опыту знал, какой приятной и желанной целью был стоящий поезд.
      - Что случилось? - спросил он майора Окамото.
      - Возможно, самцы твоей Расы снова повредили путь. - В голосе у Окамото было больше примирения со случившимся, нежели злости. - Ты сидишь у окна расскажи, что ты видишь.
      Теэрц посмотрел сквозь грязное стекло:
      - Я вижу огромную массу тосевитов, работающих впереди, на изгибе дороги.
      Сколько же Больших Уродов там работает? Сотни - это уж точно, может, даже тысячи. И ни у кого не было в руках каких-либо механизмов, только кирка, лопата или лом. Если бы самолет Расы их обнаружил, после обстрела на снегу остались бы огромные красные дымящиеся лужи.
      Но если не было самолетов над головой, Большие Уроды могли делать поразительные вещи. До прибытия на Тосев-3 Теэрц принимал машины как само собой разумеющееся. Он никогда не представлял, что масса существ, вооруженных ручными инструментами, может не только добиваться тех же результатов, что и члены Расы, но к тому же работать почти с одинаковой быстротой.
      - Простите мой невежественный вопрос, но как вы уберегаете этих тосевитов от холода и травм при такой тяжелой и опасной работе? - спросил Теэрц.
      - Они всего лишь китайские крестьяне, - ответил с ледяным безразличием майор Окамото. - Когда мы выжмем их до конца, пригоним других, столько, сколько надо, чтобы сделать то, что должно быть сделано.
      Почему-то Теэрц считал, что со своими Большие Уроды обращаются лучше, чем с ним. Но для ниппонцев здешние тосевиты чем-то отличались от их собственной породы, хотя для члена Расы они казались почти одинаковыми. Причины различий на более низком уровне, нежели вид, были неведомы Теэрцу. Однако, какими бы ни были эти причины, они позволяли ниппонцам обращаться со своими работниками как с механизмами, вместо которых те использовались, и мало заботиться об их судьбе. Подобного Теэрц тоже себе не представлял, пока не оказался на Тосев-3. Этот мир давал образование по всем тем предметам, в которых он предпочел бы оставаться неграмотным.
      Громадные толпы рабочих (на Родине Теэрц редко думал о такой категории существ как о неких маленьких общественных насекомых, иногда доставляющих неприятности) спустя удивительно короткое время покинули железнодорожную колею. Поезд медленно двинулся вперед.
      Трое или четверо работников лежали на снегу, слишком изможденные, чтобы отправиться на следующий участок поврежденного пути. Ниппонские охранники эти самцы были одеты намного теплее, чем рабочие, - подошли и стали пинать ногами бездыханных крестьян. Одному удалось, шатаясь встать на ноги и присоединиться к толпе. Охранники подняли ломы и методично разбили головы остальным. .
      Лучше бы Теэрцу всего этого не видеть. Он уже знал, что ниппонцы не поколеблются сделать с ним что-либо страшное, если ему не удастся с ними сотрудничать или если просто сочтут его бесполезным. Но сейчас он открыл для себя, что видеть, как знание подтверждается на твоих глазах, - в десять раз хуже, чем просто знать.
      Пройдя отремонтированный поворот, поезд набрал скорость.
      - Ну разве не замечательно так путешествовать? - сказал Окамото. - Как мы быстро едем!
      Теэрц пересек межзвездное пространство с быстротой вполовину меньше скорости света, правда, в состоянии холодного сна. Он пролетал на самолете над этой главной континентальной массой Тосев-3 со скоростью, намного превосходящей звуковую. Разве его удивишь еле ползущим поездом? Единственным средством передвижения, в сравнении с которым поезд мог показаться быстрым, была та повозка, в которой они сидели, когда несчастный, напрягающийся изо всех сил тосевит тащил их на станцию.
      Но именно такой вид транспорта Раса ожидала встретить на всем Тосев-3. И каким бы жалким ни казался этот поезд Теэрцу, возможно, для Больших Уродов он был сравнительно недавним изобретением и потому вызывал восхищение. Во всяком случае, лучше не перечить майору Окамото.
      - Да, очень быстро, - согласился Теэрц, постаравшись вложить в свой голос как можно больше энтузиазма.
      Сквозь грязное окно Теэрц видел, что другая масса тосевитов - все тех же китайских крестьян - упорно строит для ниппонцев оборонительные сооружения. Им приходилось нелегко, ужасная погода здешних мест сделала почву твердой, как камень.
      Он не представлял, до чего худо будет ему в поезде из-за нескончаемой тряски, из-за сиденья, не приспособленного для его спины, ибо оно не имело углубления для хвоста, из-за несмолкаемых разговоров ниппонских солдат, расположившихся в задней части вагона. И еще - из-за зловония, которое наползало оттуда и становилось тем гуще, чем дольше продолжалось путешествие. Теэрц даже пожалел о своей камере, чего раньше не мог себе представить.
      Казалось, их поездка будет тупо продолжаться до бесконечности. Сколько же нужно времени, чтобы пересечь не большой участок планетной поверхности? На своем самолете, при достаточном запасе топлива, за то время, что они переползали столь крошечное расстояние, Теэрц уже смог бы несколько раз облететь вокруг этого ужасного мира.
      Наконец, дойдя до отчаяния и потому утратив осторожность, он высказал свои мысли майору Окамото. Большой Урод молча оглядел его, затем спросил:
      - А с какой бы скоростью ты двигался, если бы кто-нибудь бросал бомбы перед твоим самолетом?
      Следуя в течение полутора дней на восток, поезд затем повернул на юг. Это удивило Теэрца, и он сказал майору:
      - Я думал, что Ниппон лежит в восточном направлении.
      - Ты прав, - ответил Окамото, - но ближайший к нам порт Владивосток принадлежит Советскому Союзу, а не Ниппону.
      Теэрц не был дипломатом и к тому же не отличался слишком развитым воображением. Он никогда не задумывался о сложностях, которые могли возникать из-за разделения планеты на множество империй. Теперь, когда в результате одной из таких сложностей он был вынужден тащиться в этом поезде, Теэрц в мыслях обрушивал презрительные фразы на Больших Уродов, хотя и понимал, что Раса только выигрывает от их разобщенности.
      Даже выйдя к самому морю, их поезд не остановился, а продолжал двигаться по местности, которую майор Окамото называл Чосэн.
      - Вакаримасен, - произнес на своем ломаном ниппонском Теэрц. - Я не понимаю. Здесь океан. Почему мы не останавливаемся и не идем на корабль?
      - Все не так просто, - ответил Окамото. - Нам нужен порт. Это такое место, где корабли могут безопасно подходить к суше, чтобы их не разбила буря.
      Он перегнулся через Теэрца и показал на виднеющиеся из окна волны, которые обрушивались на берег. На Родине озера окружала суша, а не наоборот, поэтому вода в них редко бурлила.
      Кораблекрушение. Такая мысль не приходила Теэрцу в голову до тех пор, пока он не увидел, с какой легкостью этот злодей-океан швыряет огромные волны на берег. Зрелище было завораживающим - куда интереснее гор, что тянулись с другой стороны железной дороги... пока мозг Теэрца не пронзила поистине ужасная мысль:
      - Чтобы добраться до Ниппона, нам нужно пересечь океан, да?
      - Разумеется, - ответил майор. - Это тебя пугает? Скверно.
      В Чосэне, лежащем вдали от театра боевых действии, повреждений железнодорожного полотна было меньше. Поезд двигался быстрее. Наконец он достиг порта - места под названием Фусан. Там суша кончилась, подойдя к самому морю. Теперь Теэрц увидел, чтб Окамото называет портом: корабли выстроились вдоль деревянных тротуаров. По этим тротуарам взад-вперед двигались Большие Уроды и перетаскивали грузы.
      Теэрц понял, что в этом примитивном, дымном порту вовсю кипит работа. Он привык к воздушным и космическим путешествиям и ограничениям в весе, которые они налагают. Здесь же один из больших и уродливых кораблей, сделанный Большими Уродами, мог взять на борт громадное количество солдат, машин и мешков этого отвратительного, надоевшего риса. И таких кораблей у тосевитов было очень много.
      На планетах Империи водный транспорт играл незначительную роль; грузы перевозились по шоссейным и железным дорогам. Все боевые вылеты, которые Теэрц совершал на Тосев-3, были связаны с нанесением ударов по шоссейным и железным дорогам. Он никогда не бомбил корабли. Но сообразно тому, что он увидел в Фусане, офицеры, отдававшие ему приказы, все время упускали из виду настоящие цели.
      - Приехали, - сказал Окамото.
      Теэрц послушно слез с поезда и пошел за майором и охранником. После долгого времени, проведенного в тряском вагоне, ему казалось, что почва качается у него под ногами.
      Выполняя приказания майора, он вскарабкался на сходни и взошел на корабль. Когти ног Теэрца стучали по голому холодному металлу. Пол (у Больших Уродов было специальное слово, обозначавшее пол на кораблях, но он его не запомнил) почему-то двинулся в сторону. Теэрц в панике подпрыгнул.
      - Землетрясение! - закричал он на своем языке. Этого слова майор Окамото не знал. Когда Теэрц ему объяснил, тот издал целый ряд повизгиваний, означавших у Больших Уродов смех. Окамото заговорил по-ниппонски с охранником. Солдат, который за всю дорогу от Харбина до Фусана едва ли вымолвил больше трех слов, тоже громко рассмеялся. Теэрц сердито посмотрел на них обоими глазами. Он не видел тут ничего смешного.
      Позже, когда суша скрылась из виду и корабль принялся вздыматься и опускался на волнах, он понял, почему Больших Уродов рассмешил его страх при легкой качке. Однако сейчас Теэрц очень жалел, что не умер. Вот это бы позабавило его самого.
      Весельная лодка перевозила полковника Лесли Гроув-за через реку Чарлз-Ривер, в направлении Военно-морского рейда Соединенных Штатов. Чарлстон-бридж, мост, перекинутый через реку и соединяющий рейд с остальной частью Бостона, был разрушен. Несколько раз инженерные войска чинили его, но ящеры снова превращали мост в развалины.
      Лодочник причалил к месту, где когда-то находились северные опоры моста.
      - Сюда, сэр, - сказал он с явным акцентом жителя Новой Англии, указывая на шаткую деревянную лестницу, ведущую к Мэйн-стрит.
      Гроувз выбрался из лодки. Под тяжестью его веса ступеньки заскрипели. Правда, сейчас он, как и большинство людей, был намного легче, чем мог бы быть, не появись на Земле ящеры. Лодочник вовсю греб задним ходом, направляясь к южному берегу реки за следующим пассажиром.
      Свернув на Челси-стрит, Гроувз отметил про себя, как легко его ухо уловило бостонский акцент, хотя он не слышал этот говор более двадцати лет, со времен учебы в Массачусетском технологическом институте. Тогда тоже шла война, но враг находился на безопасном расстоянии, за океаном, а не расползался по территории Соединенных Штатов.
      Матросы с винтовками патрулировали вдоль длинного и высокого забора, отделяющего Военно-морской рейд от города. "Помогает ли этот забор?" - подумал Гроувз. Если стоять на Бридз-Хилл, оттуда открывается вид прямо на рейд. Однако полковник привык к мерам безопасности, предпринимаемым ради... мер безопасности. Подойдя, он коснулся сияющего орла на погонах своей шинели. Матросы отдали честь и отошли, пропуская его.
      Рейд не был забит кораблями, как прежде, до появления ящеров. Корабли те, что уцелели, - расползлись по разным уголкам Восточного побережья, чтобы выглядеть с воздуха как можно менее соблазнительными целями.
      На якоре Военно-морского рейда по-прежнему стоял "Конститьюшн". И как всегда при виде "старых броненосцев", у Гроувза забилось сердце. В свои студенческие дни он несколько раз облазал весь корабль, чуть не расшибив голову о балки низкого трюмного потолка. Любой матрос ростом выше пяти футов непременно ударился бы затылком, торопясь на боевое дежурство. Глядя на высокие мачты корабля, горделиво устремленные к небу, Гроувз подумал, что ящеры сделали весь военно-морской флот столь же устаревшим, как этот старый, бравый фрегат. Мысль была невеселая.
      Цель самого полковника находилась на два пирса позади "Конститьюшн". Стоявшая там подводная лодка по размерам была не больше благородного "старика", но выглядела намного уродливее. Пластины заржавевшего металла не могли соперничать с элегантными очертаниями "старых броненосцев".
      "Приятнее округлостей корабля только округлости женского тела", - подумал Гроувз.
      Шагавший по пирсу часовой был в морской форме, но непривычного для Гроувза покроя. Другим был и флаг, развевающийся над конической башенкой подлодки: не звездно-полосатый, а британский Юнион Джек. "Интересно, - подумал полковник, заходили ли суда английского Королевского ВМФ на рейд Бостона с тех пор, как революция вырвала Массачусетс из рук Георга Третьего?"
      - Эй, на борту "Морской нимфы"! - крикнул Гроувз, подходя к часовому.
      - Есть на борту, - ответил часовой. Произношение его было лондонским, а не местным. - Если вас не затруднит, прошу представиться, сэр.
      - Полковник армии Соединенных Штатов Лесли Гроувз. Вот мои документы.
      Он терпеливо ждал, пока англичанин проверит их, тщательно сравнивая фотографию с лицом Гроувза. Когда часовой удовлетворенно кивнул, Гроувз продолжил:
      - Мне приказано встретиться с вашим капитаном Стэнс-филдом, чтобы забрать груз, который он доставил в Соединенные Штаты.
      - Обождите здесь, сэр.
      Часовой поднялся по трапу на палубу "Морской нимфы", взбежал по башенной лесенке и скрылся внутри. Через несколько минут он появился снова.
      - Вам разрешено подняться на борт, сэр. Будьте внимательны при спуске внутрь.
      Совет был не напрасным. Гроувз не собирался изображать моряка. Когда он с осторожностью спускался внутрь подлодки, то радовался, что весит не так много. И все равно спуск казался пугающе сложным.
      Длинная стальная труба, внутри которой оказался полковник, успокоения не принесла. Ощущение было такое, будто смотришь в горлышко термоса, слабо освещенного внутри. Даже при открытом люке воздух был тяжелым и спертым. Пахло металлом, потом и горячим машинным маслом, и где-то за всем этим ощущался слабый запах людской скученности.
      Навстречу вышел морской офицер с тремя золотыми нашивками на рукавах.
      - Полковник Гроувз? Я - Роджер Стансфилд, командир "Морской нимфы". Могу я взглянуть на ваши документы?
      Он просмотрел документы Гроувза с той же дотошностью, что и часовой. Возвращая их, командир сказал:
      - Надеюсь, вы простите меня, но мне было не раз подчеркнуто, насколько в данном деле важны меры безопасности.
      - Не беспокойтесь об этом, командир, - непринужденно ответил Гроувз. Уверяю вас, то же самое было заявлено и мне.
      - Я даже толком не знаю, что привез вам, американцам, - сказал Стэнсфилд. - Знаю лишь, что мне было приказано отнестись к грузу с должным вниманием, и я постарался все исполнить как можно лучше.
      - Хорошо, - проговорил Гроувз, удивляясь, как сам оказался втянутым в этот проект с атомным взрывчатым материалом.
      Может, его беседа с тем физиком... Ларсеном, кажется?.. связала в уме генерала Маршалла его имя с ураном. А мажет, он слишком часто жаловался, что воюет, сидя за письменным столом. Теперь он больше не сидел за столом, и одному Богу известно, когда усядется туда снова.
      - После передачи вам, полковник Гроувз, этого материала могу ли я быть еще чем-нибудь полезен? - спросил Стэнсфилд.
      - Вы бы чертовски облегчили мне жизнь, командир, если бы смогли приплыть на своей "Морской нимфе" вместо Бостона в Денвер, - сухо ответил Гроувз.
      - Мне было приказано привести лодку именно в этот порт, - озадаченно сказал англичанин. - Если требовалось доставить груз в иное место, вашим ребятам наверху следовало бы сообщить об этом в Адмиралтейство. Уверен, мы бы постарались выполнить ваше пожелание.
      - Извините, это просто неудачная шутка, - покачал Гроувз головой. Возможно, офицеру Королевского ВМФ необязательно быть знакомым с местоположением какого-то американского города, но, мягко говоря, портом Денвер не являлся. - Колорадо - сухопутный штат.
      - А-а, понимаю. - К счастью для Гроувза, Стэнсфилд не разозлился. Его улыбка обнажила острые зубы, которые хорошо сочетались с худощавым, лисьим лицом и волосами песочно-рыжеватого цвета. - Говорят, новый класс подводных лодок должен был плавать почти везде. Но даже если бы появление ящеров не свернуло работы, на такое новые субмарины вряд ли были бы способны.
      - Скверно, - искренне признался Гроувз. - Теперь мне самому придется тащить этот груз.
      - Возможно, мы сумеем несколько облегчить ваши тяготы, - сказал Стэнсфилд.
      В подтверждение его слов один из матросов "Морской нимфы" торжественно подал полковнику брезентовый рюкзак.
      - В рюкзаке легче транспортировать лежащую там седельную сумку. А она, простите за грубость, чертовски тяжелая. Я бы не удивился, узнав, что у нее свинцовая прокладка, хотя меня очень просили не заниматься расспросами.
      - Весьма может быть.
      Гроувз знал, что седельная сумка действительно имеет свинцовую прокладку. Он только не знал, насколько хорошо свинец защитит его от радиоактивного материала - это ему достаточно жестоким образом предстояло проверить на собственной шкуре. Пусть даже эта миссия сократит ему жизнь, но поможет разбить ящеров - правительство сочло такую цену приемлемой. Служа правительству всю свою сознательную жизнь, Гроувз принял такой расклад с максимально возможным хладнокровием.
      Полковник примерил рюкзак. Плечи и спина сразу же ощутили тяжесть. Если ему придется тащить рюкзак на спине, он даже сумеет обрести почти стройную фигуру. С самого времени его учебы в военной академии он был полным и никогда не страдал из-за этого.
      - Полагаю, у вас есть планы насчет того, как добраться с вашим грузом до этого... Денвера, - сказал Стэнсфилд.
      Я приношу вам искренние извинения из-за своей ограниченной возможности помочь вам здесь, но у нас лишь подводная, а не подземная лодка.
      Командир снова улыбнулся; похоже, ему понравилась идея плавания в Колорадо.
      - Боюсь, что не смогу ничего сообщить вам об этих планах, - пожал плечами Гроувз. - По правилам, мне даже не следовало говорить вам, куда я направляюсь.
      Командир Стэнсфилд кивнул с сочувствующим пониманием. Гроувз подумал, что, знай он, насколько расплывчаты планы американцев, то проникся бы еще большей симпатией. Полковнику было приказано не добираться в Денвер воздушным путем слишком велика вероятность, что самолет собьют. Поездов ходило мало, автомобилей - и того меньше. Оставались конские ноги, езда верхом и упование на удачу. На удачу, будучи инженером, Гроувз не особенно полагался.
      Дело осложнялось еще и тем, что ящеры прочно закрепились на Среднем Западе. Здесь, на побережье, они ограничивались лишь воздушными налетами. Но чем дальше в глубь страны, тем сильнее ощущались следы их присутствия.
      Гроувза весьма удивляло, почему пришельцы не уделяют больше внимания океану и прибрежным территориям. Ящеры повсюду наносили удары по воздушному и наземному транспорту, но у кораблей по-прежнему сохранялся ощутимый шанс безопасного плавания. Возможно, это в какой-то степени объяснялось особенностью планеты, с которой они прилетели. Полковник тряхнул головой. У него есть более насущные проблемы, требующие раздумий.
      Не последней из этих проблем являлась битва, разворачивающаяся где-то на полпути между Бостоном и Денвером. Если люди ее проиграют, можно с уверенностью сказать, что падет не только Чикаго, но и на всей территории Соединенных Штатов, за исключением Восточного побережья, сопротивление ящерам ограничится партизанскими вылазками. Если сражение будет проиграно, доставка груза в Денвер может оказаться ненужной. Но Гроувз знал, что будет двигаться в том направлении до тех пор, пока либо не окажется мертв, либо не получит нового приказа.
      Должно быть, вид у него был угрюмый, поскольку командир Стэнсфилд сказал:
      - Полковник, я слышал, что у вас на флоте потребление спиртного на борту запрещено. К счастью, Королевский ВМФ не придерживается столь жестокого закона. Не хотите ли подкрепиться глотком рома перед дальней дорогой?
      - Ей-богу, командир, с удовольствием, - ответил Гроувз. - Благодарю вас.
      - Я рад. Думаю, это принесет вам хоть какую-то пользу. Прошу вас немного подождать здесь. Я мигом.
      Стэнсфилд поспешил по стальной трубе в заднюю часть лодки. "На корму наверное, так это правильно называется у них на морском жаргоне", предположил Гроувз. Он видел, как англичанин, нагнувшись, вошел в небольшое помещение сбоку от основного прохода. "Его каюта", - догадался Гроувз. Стансфилду не потребовалось заходить очень далеко - должно быть, каюта была крошечной. Койки располагались в три яруса, отделенные друг от друга считанными дюймами. Подумать, так "Морская нимфа" являла собой кошмар замкнутого пространства, перенесенный в полную грохота и лязга жизнь.
      В руке Стэнсфилда ободряюще булькала темная стеклянная фляга.
      - Ямайский, лучше не сыщете, - похвастался он, вынимая пробку.
      Гроувз почти что языком ощущал густой и терпкий аромат, исходящий из горлышка. Стэнсфилд наполнил две приличные рюмки и подал одну из них полковнику.
      - Благодарю.
      Гроувз почтительно взял рюмку и высоко поднял ее... чуть не ушибив костяшки пальцев о трубу, тянущуюся по низкому потолку.
      - За Его Величество короля! - торжественно произнес он.
      - За Его Величество короля! - повторил Стэнсфилд. - Не думал, что янки знают этот тост.
      - Я где-то читал о нем.
      Гроувз залпом опрокинул рюмку. Ром проскользнул в горло столь плавно, что глотка едва ли ощутила его присутствие. Зато в желудке эта жидкость взорвалась, подобно пушечному ядру, распространяя тепло во все стороны. Гроувз оглядел пустую рюмку с неподдельным уважением:
      - Да, командир, ром просто первоклассный.
      - Именно так, - отозвался Стэнсфилд, пивший свою рюмку неторопливыми глотками. Командир указал на флягу:
      - Не желаете ли еще одну? Гроувз покачал головой:
      - Одна такай рюмка действует как лекарство. От второй меня потянет в сон. Но я ценю ваше гостеприимство.
      - Вы хорошо понимаете, что для вас является наилучшим. Меня это восхищает.
      Стэнсфилд повернулся лицом к западу. Движение было сделано вполне сознательно. Гроувз представил (наверное, на это и был рассчитан жест командира), как британский морской офицер вглядывается в перископ, стремясь увидеть две тысячи миль опасного пути до обетованной земли высоко в Скалистых горах, где находился Денвер. Помолчав, Стэнсфилд сказал:
      - Должен признаться, я не завидую вам, полковник. Гроувз пожал плечами. С тяжелым рюкзаком за спиной он чувствовал себя Атлантом, пытающимся удержать весь мир.
      - Задание должно быть выполнено, и я намерен его выполнить.
      Ривка Русси чиркнула спичкой. Вспыхнул огонек. Обычно она зажигала вначале одну свечу шаббас, затем другую. Склонив к ним голову, она прошептала субботнюю молитву.
      Сернистый дым зажженной спички наполнил маленькую подвальную каморку и заставил Мойше Русси кашлянуть. Толстые белые свечи были знаком того, что он и его семья прожили еще одну неделю, не будучи обнаруженными ящерами. Свечи помогали также освещать комнатенку, где скрывалось семейство Русси.
      Ривка сняла ритуальное покрывало с украшенного лентой каравая чаллах.
      - Мама, я хочу такого хлеба! - закричал Рейвен.
      - Позволь мне вначале его нарезать, - сказала Ривка сыну - Посмотри, у нас даже есть мед, чтобы намазать хлеб.
      Домашние радости. Ирония этой фразы отдалась в мозгу Мойше. Вместо своей квартиры они обитали в потайном месте, находящемся под одним из варшавских домов. Еще одна ирония заключалась в том, что подвал был устроен для защиты евреев не от ящеров, а от нацистов. Теперь же Мойше прятался в нем от существ, которые спасли его от немцев.
      Однако не все обстояло так иронично. При ящерах громадное большинство варшавских евреев жило гораздо лучше, чем при правлении гитлеровских прихвостней. Чаллах из белой муки, обильно сдобренный яйцами и посыпанный маком, был просто немыслим в голодающем варшавском гетто. Русси очень хорошо помнил кусок жирной, подпорченной свинины, за который он отдал серебряный подсвечник в ту ночь, когда ящеры появились на Земле.
      - Когда я снова смогу выйти и поиграть на улице? - спросил Рейвен.
      Мальчик глядел то на Ривку, то на Мойше, надеясь, что кто-то из родителей сможет ему ответить.
      Взрослые тоже переглянулись. Мойше как-то сразу обмяк.
      - Точно я не знаю, - сказал он, не в состоянии солгать сыну. - Надеюсь, это будет скоро. Но, вероятнее всего, какое-то время придется еще побыть здесь.
      - Совсем плохо, - огорчился Рейвен.
      - Как ты думаешь, мы бы могли... - Ривка умолкла, потом заговорила вновь: - Я хочу сказать, ну кто бы стал выдавать малыша ящерам?
      Обычно Мойше доверял жене ведение домашних дел и не в последнюю очередь потому, что она справлялась с ними лучше его. Но сейчас он резко произнес:
      -Нет.
      Сказано было таким тоном, что Ривка удивленно уставилась на мужа.
      - Мы не должны выпускать мальчика наружу. Вспомни, сколько евреев были готовы продать своих собратьев нацистам за корку хлеба, и это при всем том, что нацисты творили с нами. Если уж сравнивать с нацистами, то у людей есть основания любить ящеров. Там, где его всякий увидит, мальчик не будет в безопасности.
      - Ладно, - согласилась Ривка. - Если ты думаешь, что там ему грозит опасность, он никуда не пойдет.
      Рейвен что-то обиженно забубнил, но мать не обратила на это внимания.
      - Каждый, кто имеет ко мне отношение, находится в опасности, - с горечью сказал Мойше. - Как ты думаешь, почему мы никогда не вступаем в разговоры с бойцами, которые приносят сюда все необходимое?
      Дверь в подвал была замаскирована подвижным оштукатуренным щитом; когда он был придвинут, вход выглядел как обычная стена.
      "Знают ли неизвестные мне люди, снабжающие мою семью пищей и свечами, кому они помогают?" - думал Русси. Он легко представлял, как Мордехай Анелевич приказывает им снести коробки вниз и оставить в подвале, не говоря, кому все это предназначается. Почему? Простого, чего люди не знают, они не смогут рассказать ящерам.
      Мойше скорчил гримасу: он учился думать как солдат. Все, что ему хотелось, - это лечить людей, а потом, когда, словно знамение с небес, пришли ящеры, освободить свой народ. И к чему это привело? Он скрывается здесь и мыслит не как врач, а как убийца.
      Вскоре после ужина Рейвен зевнул и отправился спать без своих обычных капризов. В темном, закрытом подвале ночь и день больше не имели для малыша особого значения. Не принеси бойцы сюда часы, Мойше тоже потерял бы всякий счет времени. Как-то он забыл их завести и оказался вне времени.
      Свечи шаббас продолжали гореть. При их свете Мойше помог жене вымыть посуду (электричества в подвале не было, но водопровод имелся). Ривка улыбнулась.
      - За время твоей холостяцкой жизни ты кое-чему научился. Теперь ты лучше справляешься с этим, чем раньше.
      - Что приходится делать, тому и учишься, - философски заметил он. - Дай-ка мне лучше полотенце.
      Он уже поставил на место последнюю тарелку, когда в соседнем подвальном помещении раздались шаги: там кто-то ходил в тяжелых сапогах. Мойше и Ривка застыли на месте. Лицо жены было испуганным; наверное, и он выглядел не лучше. Неужели их тайна выдана? Ящеры не кричали "проклятый еврей", но оказаться в их лапах ничуть не лучше, чем быть пойманными нацистами.
      Мойше пожалел, что у него нет винтовки. Он еще не сделался солдатом во всем, иначе, прежде чем закупориться здесь, попросил бы дать ему оружие. Теперь об этом слишком поздно волноваться.
      Шаги приближались. Русси напрягал слух, пытаясь уловить поспешность движений и характерный звук когтей: это означало бы, что вместе с людьми сюда идут ящеры. Кажется, он их услышал. Внутри у него заклубился страх, нарастая, словно туча.
      Неизвестные остановились по другую сторону подвижной перегородки. Глаза Мойше скользнули по подсвечникам, в которых горели субботние свечи. Эти подсвечники были фарфоровыми, а не серебряными, как тот, что он отдал за мясо. Но и они были тяжелыми и достаточно длинными, чтобы служить вместо дубинок. "Я без борьбы не сдамся", - пообещал себе Мойше.
      Кто-то постучал по перегородке. Русси схватился за подсвечник, но затем опомнился: два удара подряд, пауза и еще один были условным сигналом людей Анелевича, когда 001 приносили сюда еду и свечи. Но они приходили два дня назад, и в подвале всего хватало. Похоже, у них существовал график, и хотя сигнал был подан правильно, время появления настораживало.
      Ривка тоже это знала.
      - Что нам делать? - беззвучно спрашивали ее глаза.
      - Не знаю, - взглядом ответил Мойше.
      Одно он знал достаточно хорошо, только не хотел расстраивать жену. Если ящеры находятся с той стороны, они собираются его схватить. Но шаги удалялись. Так слышал ли он, в конце концов, шарканье когтистых лап?
      - Они ушли? - шепотом спросила Ривка.
      - Не знаю, - снова сказал Мойще. Помолчав, добавил: - Давай проверим.
      Если ящеры знают, что он здесь, им не потребуется ждать, пока он выйдет.
      Он поднял подсвечник и зажег свечу, все еще находившуюся там (без света в их погребе было совершенно темно, как и в любом другом), сделал полшага вперед, чтобы отодвинуть перегородку. Никакой коробки с едой... на цементном полу лежал лишь конверт. Мойше поднял его, поставил перегородку на место и вернулся в укрытие.
      - Что это? - спросила Ривка, когда он вернулся.
      - Какая-то записка, - ответил он, поднося конверт к глазам.
      Мойше вскрыл конверт, вытащил оттуда сложенный лист бумаги и поднес к подсвечнику, чтобы увидеть, что там написано. Истинным проклятием его подземной жизни было полное отсутствие солнечного или электрического света, не дававшее возможности читать. Правда, для быстрого прочтения хватало и света свечей. Мойше развернул бумагу. Внутри оказался аккуратно напечатанный по-польски текст. Он стал читать вслух, чтобы слышала и жена:
      - "Доводим до вашего сведения, что ваше последнее сообщение было получено повсеместно и широко распространено. Как мы и надеялись, оно вызвало громадный отклик. Симпатии с внешних сторон к нам возросли, и при иных обстоятельствах определенным кругам пришлось бы густо краснеть. Тем не менее они хотели бы поблагодарить вас за ваше мужество. Полагаем, вы разрешите им и дальше выражать свое восхищение на расстоянии".
      - И это все? - спросила Ривка, когда он кончил читать. - Никакой подписи или чего-нибудь еще?
      - Нет, - ответил Мойше. - Хотя я могу почти с уверенностью сказать, кто это послал. Думаю, ты тоже.
      - Анелевич, - сказала она.
      - Я тоже так думаю, - согласился Мойше. Записка была очень характерна для еврейского боевого командира. Польский язык не удивлял: до войны Анелевич был совершенно мирским человеком. Почему отпечатано на машинке - тоже понятно, так труднее проследить происхождение текста, если он попадет не в те руки. Этой же цели служили и обтекаемые фразы. Кто-либо несведущий в том, кому адресовано послание, мог бы долго ломать голову над его смыслом. Анелевич был осторожен во всем. Мойше был уверен, что так и не узнает, каким образом записка попала в подвал.
      - Значит, запись оказалась за границей, - сказала Ривка. - Слава Богу. Я бы не хотела, чтобы тебя считали марионеткой ящеров.
      - Нет, слава Богу, я не таков, - засмеялся Мойше. - Хотел бы я увидеть, как у Золраага густо покраснеет лицо.
      После того, что губернатор пришельцев с ним сделал, Мойше хотел видеть Золраага одновременно ошарашенным и взбешенным. Судя по посланию, его желание исполнялось.
      Среди припасов подвала была и бутылка сливовицы. До этого момента Мойше не обращал на нее внимания. Он снял бутылку с высокой полки, где она стояла, откупорил и налил два стаканчика. Один подал жене, другой взял сам.
      - За одураченных ящеров! - произнес Русси.
      Оба мелкими глотками пили сливовую водку. Мойше обожгло горло. Ривка несколько раз кашлянула. Затем она подняла свой стакан и негромко произнесла тост:
      - За свободу нашего народа и еще - за нашу тоже.
      Дверь в камеру Бобби Фьоре с шипением открылась. Обычное время приема пищи еще не настало - это он мог определить безо всяких часов. Бобби с надеждой огляделся. Может, ящеры привели к нему Лю Хань?
      Но нет. На пороге стояли только ящеры: привычные вооруженные охранники и еще один, с более затейливой окраской тела, чем у остальных. Бобби догадался, что это отличительный знак того положения, которое пришелец занимает в их иерархии - равно как человек в дорогом элегантном костюме, вероятнее всего, был более важной персоной, чем некто в поношенном пиджачишке и соломенной шляпе.
      Искусно раскрашенный незнакомец что-то произнес на своем языке, но слишком быстро, чтобы Фьоре сумел понять. На это Бобби сумел лишь ответить по-ихнему:
      - Я не понимаю.
      Эту фразу он с первых дней посчитал достойной запоминания. Тогда ящер прибавил по-английски:
      - Пошевеливайся.
      - Будет исполнено, верховный начальник, - ответил Бобби, добавив еще несколько обыденных фраз.
      Он поднялся и подошел к ящерам, но не слишком близко, поскольку уже усвоил, что это беспокоит охранников. А ему не хотелось беспокоить тварей с автоматическим оружием в когтистых лапах.
      Охранники окружили его, держась на приличном расстоянии, все они были достаточно далеко, чтобы попытаться вырвать у кого-то оружие. Сегодняшним утром у Бобби не было тяги к самоубийству (он полагал, что сейчас утро; наверняка это знали лишь Бог да ящеры), и предпринимать попыток к бегству он не стал.
      Когда ящеры водили его в камеру Лю Хань, от двери они сразу поворачивали направо. Но в этот раз они повернули налево. Бобби не знал: удивляться ему или волноваться, но в конце концов он немного удивился и слегка встревожился. То, что тебя ведут в какое-то другое место, может предвещать опасность, однако это дает шанс увидеть что-то новое. Когда торчишь взаперти и ничего не видишь, такая прогулка приобретает немалое значение.
      Плохо лишь, что новое необязательно предвещает нечто интересное. Коридоры оставались коридорами, и их потолки столь же противно тянулись над самой его головой. Некоторые были просто металлическими, другие - сплошь окрашенными в унылый и тусклый белый цвет. Встречные ящеры обращали на него не больше внимания, чем он сам обратил бы на какого-нибудь уличного пса. Бобби хотелось закричать на них, просто чтобы заставить испуганно отскочить. Но такой трюк явно вызвал бы поспешную реакцию охранников и, вполне вероятно, окончился для него пулей между ребер. Посему Бобби решил не рисковать.
      Куда интереснее было, проходя мимо открытых дверей, заглядывать внутрь. Он пытался сообразить, чем заняты находящиеся там ящеры, ведь эти помещения не были камерами. Чаще всего он ничего не понимал. Большинство пришельцев просто сидели перед устройствами, похожими на маленькие киноэкранчики. Разглядеть изображение на них он не успевал, видел лишь, что они цветные - на серебристо-белом фоне выделялись яркие пятна.
      Затем появилось нечто новое: причудливо изогнутая лестница. Бобби обнаружил, что, хотя глазами он и видит эту лестницу, ноги ее не ощущают. Когда же он шагнул на ступеньки, то ощутил в теле некую необычную легкость.
      "Боже мои, будь у меня всегда такие легкие ноги, я давно бы пробился в большие лиги", - подумал он. Потом покачал головой. Скорее всего нет. С ударом у него вечно не ладилось....
      Ящеры восприняли изменение веса на лестнице как само собой разумеющееся. Спустившись, они повели Бобби дальше по коридорам нижнего уровня, которые практически не отличались от верхних. Наконец охранники привели его в помещение с маленькими экранами.
      Ящер, доставивший Бобби из камеры, обратился с вопросом к своему соплеменнику, который их ждал. У этого окраска на теле была еще более затейливой, чем у его подчиненного. Ящеры о чем-то заговорили, но Фьоре ничего не понял. Несколько раз прозвучало его имя. Пришельцы коверкали его еще сильнее, нежели имя Лю Хань. Высокопоставленный пришелец удивил Бобби приличным знанием английского языка.
      - Ты - тосевитский самец Бобби Фьоре, который спаривался исключительно... - это слово он произнес с особым шипением, - с самкой Лю Хань?
      - Да, верховный начальник, - ответил по-английски Бобби. У него возник маленький шанс самому задать вопрос. - А кто вы?
      Ящера это не рассердило.
      - Я - Тессрек, старший психолог. - Английские слова v шипением выходили из его горла.
      - Я хочу узнать подробности этого... эксперимента.
      - О чем именно вы хотите знать?
      Интересно, ящерам уже известно, что Лю Хань беременна? Если они ничего не заметили, ему самому или ей вскоре придется сказать об этом.
      Однако ящеры знали больше, чем предполагал Бобби. Тессрек нажал кнопку на столе, за которым сидел. Бобби услышал собственный голос, исходящий из ниоткуда: "Черт побери, кто бы мог подумать, что мой первый малыш окажется наполовину китайчонком?" Тессрек снова нажал кнопку, затем спросил:
      - Означает ли это, что самка Лю Хань будет откладывать яйца... нет, будет размножаться... ведь вы, Большие Уроды, не откладываете яиц. Значит ли это, что самка Лю Хань будет размножаться?
      - Хм... Да, - ответил Бобби.
      - Это является результатом ваших спаривании?
      Тессрек нажал другую кнопку. Маленький экран позади него, который до сих пор светился ровным голубым цветом, начал показывать картинку.
      "Порнографический фильм", - подумал Фьоре. В свое время он посмотрел несколько таких лент. Этот был цветным, причем в очень ярких тонах, не то что крупнозернистые черно-белые пленки, типичные для фильмов подобного рода. И тут Бобби спохватился: кино было про него и Лю Хань.
      Бобби шагнул вперед. Ему захотелось схватить Тессре-ка за шею и давить до тех пор, пока глаза ящера не повылезают наружу. Жажда убийства, написанная на его лице, должно быть, стала очевидной даже для охранников, поскольку двое из них издали резкое предупредительное шипение и направили оружие ему в грудь. Ценой неимоверных усилий Бобби взял себя в руки.
      Похоже, Тессрек просто не заметил всего этого. Психолог воодушевленно продолжал:
      - Это спаривание и будущее ваше отродье... нет, потомство... ты и самка Лю Хань будете заботиться о нем?
      - Думаю, что да, - пробормотал Бобби.
      За спиной Тессрека продолжался грязный фильм: лицо Лю Хань, полное любовного экстаза, над ним - его собственное лицо, охваченное желанием. Где-то в глубине разума Бобби всплыл вопрос: как это ящерам удается показывать фильм в освещенной комнате и без всякого видимого проектора? Однако Бобби заставил себя ответить ящеру:
      - Да, именно это мы и хотим сделать, если вы, - "твари", - мысленно произнес он, - позволите нам.
      - У вас будет то, что вы, Большие Уроды, называете... семья? - Он особо старательно выговорил это слово, чтобы Бобби Фьоре непременно понял.
      - Да, - ответил он, - семья. - Бобби старался перевести взгляд с экрана на психолога, но глаза сами собой возвращались обратно. Часть сдерживаемого им гнева прорвалась в словах: - А что это вас так удивляет? Разве у вас, ящеров, нет своих семей?
      - Нет, семей у нас не существует, - ответил Тессрек. - В вашем смысле этого слова. У нас самки откладывают яйца, воспитывают потомство, а самцы занимаются другими делами.
      Фьоре внимательно поглядел на него. Это простое признание вдруг показало ему, насколько чужды людям космические захватчики; причем показало даже сильнее, чем окружающий мир или бесстыдство, с каким ящеры снимали его любовные отношения с Лю Хань. Некоторые земные мужчины тоже отличались бесстыдством и с незапамятных времен были не прочь поглазеть на голых женщин или на чужие интимные отношения. Но не знать, что такое семья...
      Совершенно не замечая, что творится в душе Бобби, Тессрек продолжал:
      - Расе нужно знать, как вы, Большие Уроды, живете, чтобы мы могли лучше и легче управлять вами. Нам нужно понять, как... контролировать вас. Я правильно выбрал слово?
      - Да, совершенно правильно, - угрюмо сказал Фьоре:
      Снова и снова в его уме всплывали слова: морские свинки. Эта мысль приходила к~нему и раньше, но никогда не звучала с такой силой. Ящерам наплевать, что он знает об экспериментах, которые над ним ставятся. Для них он просто лабораторное животное. Знать бы, что думают морские свинки об ученых, ставящих на них опыты. Если мысли были нелестными, свинки тут не виноваты.
      - Когда появится детеныш? - спросил Тессрек.
      - Точно я не знаю, - ответил Бобби. - Беременность продолжается девять месяцев, но я не знаю, с какого времени Лю Хань беременна. Как я назову вам точный срок? Вы ведь даже не гасите свет в моей камере.
      - Девять месяцев?
      Тессрек нажал еще что-то на своем столе. Бесстыдный фильм исчез с экрана, и вместо него там появились неразборчивые каракули алфавита ящеров. По мере того как Тессрек нажимал кнопки, строчки менялись. Психолог следил за ними одним глазом.
      - Это будет полтора года Расы? Один наш год примерно равен половине тосевитского года.
      Бобби Фъоре не занимался вычислениями с дробями со времен средней школы. Нелады с математикой помогли ему убедиться, что лучше зарабатывать на жизнь, играя в бейсбол. Ему пришлось сильно напрячь извилины, прежде чем он окончательно кивнул.
      - Да, думаю, это так, верховный начальник.
      - Странно, - прошипел Тессрек. - Большим Уродам нужно столько времени, чтобы родить потомство. Почему?
      - А какого черта я должен это знать? - ответил Бобби. Он вновь почувствовал, что у него спрашивают то, чего он не учил. - Просто у нас это так. Я вам не лгу, верховный начальник. Можете проверить это на ком угодно.
      - Проверить? Это значит - подтвердить? Да, я так и сделаю.
      Психолог заговорил по-своему в какое-то устройство, похожее на маленький микрофон. На экране снова появились разнообразные невразумительные строки. Бобби подумал: не превращаются ли слова Тессрека прямо в строки на экране? Если превращаются, ну и дьявольски мощная же у них техника.
      - Не думаю, что ты лжешь, - продолжал Тессрек. - Какой смысл тебе лгать, отвечая на этот вопрос? Просто я удивляюсь, почему вы, тосевиты, такие. Почему вы не похожи на Расу или на других представителей Империи.
      - Об этом вам стоило бы поговорить с каким-нибудь ученым или врачом, почесал затылок Бобби. - Значит, вы говорите, что ящеры откладывают яйца?
      - Естественно.
      Судя по тону, Тессрек полагал, что это единственный возможный способ размножения для здравомыслящих существ.
      Бобби подумал о курах, которые шумно кудахтали в маленьком загончике за домом его родителей в Питсбурге. Без этих кур и яиц его братья и сестры были бы намного голоднее, но мысль о курах пришла к нему по другой причине.
      - Если вы отложили яйцо, оно не может вырасти. Когда цыпленок или... маленький ящер становятся достаточно большими и скорлупа больше не может их удерживать, им приходится проклевываться наружу. Но у ребенка в животе женщины есть место для роста.
      Тессрек устремил на Бобби оба своих глаза. Бобби усвоил: ящеры делают это только тогда, когда тебе удалось полностью завладеть их вниманием (он также усвоил, что не всегда это безраздельное внимание бывает приятно).
      - Это заслуживает дальнейшего изучения, - одобрительно произнес Тессрек.
      Психолог вновь наклонился к микрофону, заговорив на своем языке. И снова на экране появились свежие записи его слов. Бобби понял, что устройство действительно является своеобразным блокнотом. Что же еще умеет эта машина, кроме как показывать беззастенчиво снятые фильмы?
      - Вы, Большие Уроды, относитесь к тому виду тосевитских живых существ, где самка кормит своего детеныша жидкостью, выделяющейся из тела? - спросил Тессрек.
      В общем-то это был не совсем вопрос, хотя ящер и сопроводил свои слова вопросительным звуком в конце. Ответ Тессрек уже знал.
      Бобби Фьоре пришлось сделать в уме шаг назад и обмозговать то, о чем говорил психолог. Вскоре до него дошло.
      - Вы имеете в виду молоко, верховный начальник? Да, мы кормим младенцев молоком.
      Сам он вырос не на грудном, а на рожковом вскармливании, но Бобби не стал усложнять вопрос. К тому же разве не грудное молоко находилось в рожке?
      - Молоко... Да... - Теперь у Тессрека был такой голос, словно Бобби сказал ему, что люди кормят детей соплями из собственных носов. А еще психолог напоминал брезгливую благовоспитанную даму из женского клуба, которой по какой-то причине пришлось говорить о сифилисе. Он помолчал, собираясь с мыслями. - Значит, кормят только самки, я правильно понял? А самцы нет?
      - Самцы нет, верховный начальник. Представив, как младенец сосет его плоскую волосатую грудь, Бобби поморщился и одновременно рассмеялся про себя. И снова его пронизала мысль о совершенной чужеродности ящеров. Они не понимают, что значит быть человеком. Хотя они с Лю Хань и пользовались в разговорах словами ящеров, но употребляли их и воспринимали по-человечески. Возможно, такое употребление слов показалось бы самим ящерам бессмыслицей. Это заставило Бобби подумать о том, насколько Тессрек, несмотря на беглый английский, понимает идеи, о которых говорит. Беседовать с ним просто, знание психологом английского языка было достаточным. Но когда Тессрек получает какие-то сведения, насколько превратно он их истолковывает просто потому, что они отличаются от привычных ему понятий?
      - Если ваши самцы не кормят детенышей... молоком, какой тогда смысл продолжать оставаться рядом с ними и с самками? - спросил Тессрек.
      - Мужчины помогают женщинам заботиться о малышах, - ответил Фьоре. - Они тоже могут кормить детей, когда те подрастают и начинают есть настоящую пищу. А кроме того, мужчины обычно зарабатывают деньги, чтобы кормить семью.
      - Я понимаю, что вы, Большие Уроды, делаете, но не понимаю почему, признался Тессрек. - Почему самцы хотят оставаться с самками? Почему вы имеете семьи, а не просто спариваетесь произвольно, как Раса и другие известные нам виды?
      "В отвлеченном виде, - подумал Бобби, - произвольное спаривание звучит привлекательно". Он получал удовольствие от общения с женщинами, которых ящеры приводили к нему, пока не появилась Лю Хань. Но он наслаждался и общением с нею, только по-иному и, возможно, на более глубоком уровне.
      - Отвечай мне, - резко приказал Тессрек.
      - Извините меня, верховный начальник, я пытаюсь сообразить, как вам ответить. Думаю, часть ответа заключается в том, что мужчины влюбляются в женщин и наоборот.
      - Любовь. - Тессрек произнес это слово почти с тем же отвращением, что и "молоко". - Большие Уроды постоянно употребляют это слово. Но никто не раскрывает его смысл. Говори, Бобби Фьоре, что означает слово "любовь".
      - М-да, - пробормотал Бобби.
      Такой вопрос надо адресовать поэту или философу, а не защитнику второй базы из провинциальной бейсбольной лиги. И как в давние времена, Фьоре сделал быстрый выпад:
      - Любовь - это когда у вас есть те, кто вам дорог, вы о них заботитесь и хотите, чтобы они всегда были счастливы.
      - Ты говоришь "что", а мне нужно - "почему", - с недовольным шипением ответил психолог ящеров. - Вызвано ли это тем, что вы, Большие Уроды, спариваетесь постоянно, используете спаривание в качестве социальной связующей основы и на такой связующей основе строите семьи?
      Фьоре был далеко не любитель глубоких размышлений. Он вообще как-то не задумывался а природе семьи. Люди вырастают в семьях, а потом заводят собственные. Не только это, но и все разговоры о сексе, даже с ящером, ставили его в тупик.
      - Возможно, вы правы, - промямлил он. Когда он задумался о том, что говорил Тессрек, то нашел в словах психолога определенный смысл.
      - Я действительно прав, - сказал ему Тессрек, выразительно кашлянув. - Ты помогаешь мне выявлять отвратительные привычки Больших Уродов. Эти привычки повинны в том, что вы такие странные, такие... сейчас вспомню... аномальные. Да, аномальные. И я подтверждаю это, да, подтверждаю.
      Тессрек обратился на своем языке к охранникам, которые повели Бобби Фьоре назад в камеру.
      Идя по коридорам, Бобби подумал: "Хотя ящеры очень многого не понимают в людях, кое в чем они не слишком отличаются от нас". Как и многие люди, которых Бобби знал, Тессрек воспользовался его словами для поддержки своей уже созревшей идеи. Скажи Бобби прямо противоположное, Тессрек сумел бы каким-то образом пустить в дело и это.
      ГЛАВА 20
      От непривычной тяжести солдатской каски у Йенса Ларсена задубела шея. На плече висел выданный "спрингфилд". Подобно большинству мальчишек, выросших на ферме, Йенс умел палить из охотничьего ружья двадцать второго калибра, однако боевая винтовка была тяжелее и резче отдавала в плечо.
      Официально Ларсен по-прежнему не являлся солдатом. Генерал Паттон не зачислил его в армию.
      - Ваша научная работа намного важнее любой вашей службы под моим началом, - громогласно объявил он. Но настоял, чтобы Йенс имел оружие: - У нас нет времени нянчиться со штатскими.
      Одно как-то не вязалось с другим. Но переубедить генерал-майора ему так и не удалось.
      Ларсен взглянул на часы. Зеленоватые светящиеся стрелки показывали, что время приближается к четырем часам утра. Ночь была темная, облачная, с непрекращающимся снегопадом и далеко не тихая. С каждой минутой к общему гулу моторов добавлялись новые ожившие машины; воздух становился все удушливее от выхлопных газов. Секундная стрелка с тиканьем обегала циферблат. До четырех оставалась минута... сорок секунд... тридцать...
      Часы Йенса были достаточно точными, но не абсолютно. И в момент, который он отметил как три часа пятьдесят девять минут и тридцать четыре секунды, ему показалось, что разом заговорила вся артиллерия в мире.
      На несколько мгновений облака пожелтели от одновременного залпа множества орудии. К канонаде полевой артиллерии добавился грохот трехдюймовых гаубиц и девяностомиллиметровых зениток. Выстрелы следовали с такой скоростью, с какой орудийные расчеты успевали заталкивать новые снаряды.
      Как потом ему сказали, Йенс заорал что было мочи, чтобы уравновесить давление на уши. Крик его потонул в оглушающей орудийной какофонии.
      Минуты через две ударил ответный огонь артиллерии ящеров. Но к этому времени войска и техника армии генерала Паттона уже пришли в движение. Огневой шквал американской артиллерии прекратился столь же внезапно, как и начался.
      - Вперед, на следующую огневую позицию! - крикнул какой-то офицер неподалеку от Ларсена. - Если замешкаетесь здесь, ящеры мгновенно вас накроют.
      Некоторые гаубицы были самоходными. Большинство остальных тащили Полугусеничные тягачи. Были орудия на конной тяге и даже такие, которые перетаскивал сам орудийный расчет. Если наступление будет продолжаться так, как планировал Паттон, последние вскоре окажутся далеко позади. Но сейчас был важен каждый снаряд.
      - Да тащите же быстрее! Шевелите задницами! - орал сержант со "сладкозвучием" в голосе, свойственным всем сержантам с незапамятных времен. Что, струсили?! Подождите, скоро увидите, как закорчатся эти проклятые ящеры, когда мы вдарим по ним со всей силы!
      Над головой низко гудели американские самолеты. До этого дня их тщательно берегли, теперь им предстояло победить или погибнуть. Ларсен помахал вслед улетающим самолетам. Вряд ли многие летчики вернутся назад.
      "Если атака позиций ящеров в этой снежной мгле - не самоубийство, подумал Йенс, - то я не знаю, что же тогда называть самоубийством".
      Вскоре до него дошло, что и он занимается тем же самым, даже не будучи профессиональным военным. Где-то сбоку один из солдат срывающимся от волнения голосом воскликнул:
      - Ну? Разве не здорово?
      - Честно говоря, нет, - ответил Ларсен.
      - Что значит вы не можете немедленно прислать мне боеприпасы? - кричал в полевой телефон командир артиллерии Сваллах. - Большие Уроды наступают, понимаете?! С таким крупномасштабным наступлением мы сталкиваемся впервые с момента высадки на этот жалкий ледяной шарик, покрытый грязью!
      Отвечающий ему голос был холоден:
      - Я также получаю донесения о тяжелом сражении на северо-западном фланге наших войск, сосредоточенных для удара по крупному тосевитскому городу на берегу озера. Офицеры службы снабжения заняты расчетом приоритетов.
      Если бы у Сваллаха росли волосы, как у Больших Уродов, он сейчас вырывал бы целые клочья из своей шевелюры. Служба снабжения, похоже, думала, что они находятся на Родине, где задержка в полдня ничего не значит, да и в полгода практически тоже. К сожалению, у тосевитов скорость действий другая...
      - Послушайте, - снова закричал Сваллах, словно были проблемы со связью и на другом конце линии его плохо слышали, - у нас мало разрывных бомб! У танков кончается запас фугасных и бронебойных снарядов! У нас не хватает даже противотанковых снарядов для пехоты... Клянусь Императором, хотя это не моя сфера, но я слышал, что даже патронов - и тех мало!
      - Ваше подразделение - не единственное, оказавшееся в подобной ситуации, отвечал поразительно бесстрастный голос. - Принимаются все меры для исправления положения с поставкой боеприпасов в кратчайшие сроки. Пополнение может не отвечать всем вашим требованиям в связи с существующей нехваткой боеприпасов, поскольку в течение слишком долгого времени их расход был крайне высок. Уверяю вас, мы сделаем все от нас зависящее, что только возможно при данных обстоятельствах.
      - Вы не понимаете! - Крик Сваллаха перерос в отчаянный визг. На то у него была веская причина. Тосевитские снаряды начали падать вблизи его позиции. Вы слышите эти взрывы? Слышите?! Чтобы жить вам после смерти без Императоров, это не наши орудия! У этих вонючих Больших Уродов достаточно боеприпасов. Они не столь совершенны, как наши, но если их артиллерия стреляет, а наша - нет, то какая тогда разница?
      - Уверяю, командир артиллерии, поставка боеприпасов для вас будет осуществлена при первой возможности, - ответил заведующий снабжением самец, которого не обстреливали. - И повторюсь, ваше подразделение - не единственное, где срочно требуются боеприпасы. Мы принимаем все меры, чтобы сбалансировать потребности.
      Тосевитские снаряды падали все ближе; стальные и медные осколки срезали стволы деревьев и ветви.
      - Послушайте, если вы не поспешите с высылкой мне снарядов, мои запросы уже не будут иметь значения, поскольку подразделение перестанет существовать! Это вам понятно?! Клянусь Императором, вам, наверное, станет легче - хлопоты уменьшатся на одно подразделение.
      - Ваш взгляд не является конструктивным, командир артиллерии, - отчеканил заведующий снабжением, сидя в глубоком тылу, где ему ничто не угрожало.
      - А мне все равно, является он таковым или нет, - ответил Сваллах. Довожу до вашего сведения, что я намерен отдать приказ об отступлении, пока меня не разнесло на куски. Раз вы не можете прислать боеприпасов, у нас только две возможности. Я...
      Тосевитский снаряд разорвался в двух шагах. После взрыва и разлетевшихся осколков от Сваллаха осталось лишь кровавое месиво на снегу. Полевой телефон уцелел - такова уж прихоть войны. Он продолжал верещать:
      - Командир артиллерии? Что случилось, командир артиллерии? Прошу ответить. Командир артиллерии...
      В течение первых двух дней наступление протекало успешнее, чем Ларсен мог вообразить. Войскам генерала Паттона действительно удалось захватить ящеров врасплох и ударить по ним в тех местах, где оборона пришельцев была слабой. Как ликовали солдаты, пересекая границу Индианы и вступая в Иллинойс!
      И вдруг легкость продвижения разом исчезла. На открытом пространстве, близ угрюмого городишки под названием Сиссна-Парк, стоял танк ящеров. Он вызывающе торчал посреди поля, имея обзор на мили вокруг. На подступах к нему виднелись догорающие и догоревшие остовы пяти-шести "шерманов". Некоторые из них были подбиты на расстоянии трех миль от вражеского танка. Люди и не мечтали хотя бы попасть по нему оттуда, не говоря уже о том, чтобы подбить машину ящеров.
      Экипажу вражеского танка пока хватало и фугасных, и бронебойных снарядов. Йенс Ларсен распластался на снегу, когда танковое орудие заговорило вновь.
      - Шлюшье отродье, один держит всю бригаду, - с нескрываемой горечью произнес кто-то.
      Да, сейчас солдаты в эйфории от удачного начала, но как долго они останутся в таком состоянии, если атака захлебнется?
      Какой-то офицер, на вид слишком молодой для золотых дубовых листьев на майорских погонах, выбрал нескольких человек, указав на них пальцем:
      - Ты, ты, ты, ты и ты! Зайдете с правого фланга, так, чтобы этот придурок вас заметил. Я тоже пойду. Попробуем заткнуть ему пасть.
      В числе выбранных Йенс оказался вторым. Он уже было раскрыл рот, чтобы запротестовать: как-никак он нужный стране физик, а не просто пехотинец. Однако у него не хватило духу сказать об этом вслух, особенно когда выбранные солдаты двинулись вперед, а все остальные смотрели на них... и на него тоже. На негнущихся от страха ногах он отправился догонять четверку.
      Казалось, танк стоит один-одинешенек. Если у него и была поддержка со стороны пехоты, солдаты ящеров не открывали огня. Ларсен следил за танковой башней. С каждым шагом она становилась все ближе, а это значило - все более опасней. "Если она повернется сюда, я брошусь наутек", - думал Йенс. Но продолжал мелкими шажками продвигаться вперед.
      Один из солдат залег в снег, приготовив к стрельбе автоматическую винтовку Браунинга. Шансов подбить танк у него было не больше, чем у комара - прокусить слоновью кожу.
      - Давай, шагом марш вперед! - прорычал майор, едва солдат открыл огонь.
      Йенс приближался к танку. Чем дальше он уходил от того храброго безумца с автоматической винтовкой, тем больше тот ему нравился.
      Через две сотни ярдов другой солдат, также вооруженный автоматической винтовкой, занял позицию в зарослях сорной травы. Если бы поле не забросили с прошлого лета, сейчас ее бы здесь не было. Этот солдат тоже начал стрелять по танку короткими очередями. Теперь Ларсен находился достаточно близко, чтобы видеть, как из дула вылетают пули. И снова он не заметил какой-либо ощутимой пользы от такой стрельбы.
      - Всем остальным рассредоточиться, залечь в укрытие, какое сможете обнаружить, и открыть огонь, - приказал майор. - Мы - отвлекающая группа. Нужно оттянуть внимание танкового стрелка на нас.
      "Развлекающая, это больше соответствует действительности, - подумал Йенс. - Стрелок ящеров, должно быть, замечательно развлечется, превращая в куски мяса людей, которые в ответ не способны причинить ему никакого вреда".
      Между тем на пути Йенса тоже оказались заснеженные стебли какой-то высокой сорной травы. Он бросился на снег, укрывшись за ними. Невзирая на количество одежды, живот обдало холодом. Ларсен навел прицел на танк и нажал курок "спрингфилда".
      Выстрела не последовало. Чертыхаясь, он проверил винтовку. Оказалось, забыл снять предохранитель.
      - Идиот! - обругал себя Йенс, щелкнув предохранителем.
      Он снова прицелился и выстрелил. В плечо ударила отдача, оказавшаяся намного сильнее, чем в детстве, когда он баловался с охотничьим ружьем.
      Физик взял в нем верх. Если ты выстреливаешь более тяжелой пулей и сообщаешь ей более высокую скорость, разумеется, отдача будет сильнее. Это же второй закон Ньютона. Помнишь, старое доброе F=ma?
      Йенс настроил прицел для дальней стрельбы; первый его выстрел, рассчитанный на четыреста ярдов, был явным недолетом. Он снова нажал курок. В этот раз плечо Йенса лучше перенесло отдачу. Но он по-прежнему не знал, попал он по танку или нет.
      Как и приказывали, Ларсен делал отвлекающие выстрелы. Остальные солдаты группы тоже палили вовсю. Удачный выстрел в лучшем случае повредил бы танковый прицел или перископ. В остальном отвлекающий маневр майора был ни чем иным, как выставлением мишеней на открытой местности. Не хватало только табличек с надписью: "СТРЕЛЯЙ ПО МНЕ".
      Через какое-то время командир вражеского танка, видимо, устал служить мишенью для неумелых стрелков. Танковая башня повернулась в сторону одного из солдат с автоматической винтовкой. Зная, как поворачиваются башни американских танков, Ларсен поразился, насколько быстрее вращается эта.
      Из башни ударил ответный залп. Но не из главного орудия (зачем бить мух кувалдой?), а из спаренных пулеметов. Вокруг солдата взметнулись фонтанчики снега и земли. Обстрел продолжался недолго - вражеский стрелок бил наудачу. После секундного затишья американский солдат передвинул треногу своей винтовки и послал в танк задиристую очередь. "Вот и я! - казалось, говорил он. - На тебе, на тебе!"
      Стрелок танка ответил новой очередью, на этот раз более продолжительной. Когда его пулемет смолк, вновь воцарилась тишина. Солдат с автоматической винтовкой Браунинга больше не отвечал. "Ранен или убит", - мрачно подумал Ларсен. Башня танка повернулась в направлении второго американского солдата.
      У этого была более выгодная позиция для ответного огня, поэтому его винтовка стреляла несколько дольше, чем у первого. Они успели обменяться с танковым стрелком несколькими очередями. Но американцу было приказано не давать танку покоя, и парень обладал достаточной смелостью, чтобы точно выполнять приказ. Это означало, что ему нужно нарываться на вражеский огонь... но в любом случае почва и стебли заснеженной травы, за которыми он скрывался, не шли ни в какое сравнение с дюймами брони, защищающей ящера в башне танка.
      Когда смолкла вторая автоматическая винтовка, башня повернулась еще на несколько градусов. Ларсен с изумлением и страхом следил, как она поворачивается к нему. Он лежал там, где когда-то была пропахана плутом борозда. Едва пулемет застрочил снова. Йенс вытянулся, как змея, уповая на то, что твердая земля достаточно надежно защитит его. Ведь второй стрелок из автоматической винтовки, как-никак, продержался дольше.
      Вокруг Йенса хлестали пули. Мерзлая земля сыпалась ему на пальто и за шиворот. Он не мог заставить себя подняться и сделать ответный выстрел. Выходит, струсил? Йенс не знал и не думал об этом.
      Танк выстрелил. Йенс приподнял голову от земли. Если благодаря какому-то чуду башня вдруг развернулась, чтобы выстрелить по кому-то другому, Йенс подумал, что сумеет сделать еще несколько выстрелов, а затем переползти и укрыться на новом месте. Но нет. Ствол танкового орудия, а следовательно, и пулеметы по-прежнему охотились за ним.
      С другого, дальнего бока танка ящеров Йенс заметил движение. Солдаты подбирались к чудовищу, пока он сам вместе с товарищами отвлекали внимание врага. Может, они собираются запрыгнуть на танк и через люк башни бросить внутрь гранаты? Танки ящеров подбивали именно таким образом, однако немало солдат успевало погибнуть, пытаясь это сделать.
      Один из американцев приставил к плечу какое-то оружие. То была не винтовка: ствол длиннее и толще. Из дула вырвался огонь. Разбрасывая на своем пути пламя, наружу вылетело что-то вроде ракеты и понеслось, быстро покрывая две сотни ярдов, отделявшие солдат от танка ящеров. Ракета ударила прямо в моторный отсек, находящийся сзади, где броня была тоньше.
      Танк охватили языки голубого и оранжевого пламени. В башне пооткрывались люки, и из них выпрыгнули трое ящеров. Теперь, издав дикарский вопль, Йенс со зловещим ликованием выстрелил. Все разом поменялось местами: сейчас враги оказались совершенно беспомощными перед теми, кого они еще недавно уничтожали. Упал один вражеский солдат, за ним второй.
      Когда огонь достиг отсека, где хранилось горючее, танк вспыхнул, словно гигантский факел. Пламя прорывалось сквозь гусеницы, из башни поднимался столб дыма. Глухие и звонкие хлопки взрывов говорили о том, что огонь добрался до хранилища боеприпасов. Последний из ящеров, выбросившийся наружу через люк, тут же упал, скошенный шквалом пуль.
      Моложавый майор вскочил на ноги, жестикулируя, как сумасшедший. Отдаленный гул моторов на востоке свидетельствовал, что вновь пришли в движение танки и самоходные орудия, которые задерживал вражеский танк. Потом майор побежал обратно поглядеть, что сталось с теми двумя стрелками из автоматических винтовок. Йенс поспешил за ним.
      Один из солдат был убит: очередью из пулемета ящеров ему снесло верхушку черепа, разметав по снегу красно-серые клочья мозга. Второй был ранен в живот. Солдат находился без сознания, но дышал. Майор расстегнул на нем одежду, посыпал кровоточащую рану сульфамидным порошком и послал за санитаром.
      - Знаете что? - сказал майор, поворачиваясь к Ларсену. - Думаю, мы действительно можем справиться с ними, а?
      - Наверное. - Йенс знал, что его голос звучит совсем не так, как должен бы звучать. Он еще не приучил себя спокойно смотреть на куски человеческих тел, похожие на разделанные мясником туши. Стараясь об этом не думать, он спросил: - Чем это они подбили танк?
      Когда майор улыбался, ему никак нельзя было дать больше семнадцати лет.
      - Это чудо называется Пусковой Ракетной Установкой калибра два и тридцать шесть сотых дюйма, но насколько мне известно, ее повсюду называют по имени того идиотского инструмента, на котором Боб Берне играет в радиопередачах.
      - Базука? - Ларсен тоже улыбнулся. - Мне это нравится.
      - Мне тоже. - Улыбка майора немного померкла. - Эх, нам бы их как можно больше. Эти штуки появились только в прошлом году, а с того времени, когда на нас свалились проклятые ящеры, нам пришлось в бешеном темпе налаживать их выпуск. Приходится довольствоваться теми, что имеем.
      Их неофициальная беседа внезапно оборвалась, и майор вновь стал командиром.
      - Пора двигаться дальше. Теперь туда, и поживее.
      - Сэр, разве не следовало бы пустить вперед их? - Йенс указал на американские танки, которые, грохоча, проходили мимо обгоревшей машины ящеров.
      - Им без нас не обойтись, - ответил майор. - Они делают прорыв, мы устремляемся вперед и поддерживаем их. Будь у ящеров пехота для прикрытия этого танка, нам бы не удалось подобраться к нему таким способом. У них удивительные машины, да и в храбрости им не откажешь. Только вот тактика у них гниловата.
      Ларсен вспомнил, что полковник Гроувз говорил то же самое. Тогда это не показалось значимым, так как машины пришельцев были снабжены всем необходимым. Теперь, как показывала практика, эти машины можно успешно уничтожать.
      Майор уже снова двигался в западном направлении. Йенс последовал за ним, обходя погребальный костер на месте вражеского танка,
      - Нет, я не могу послать большее количество танков именно в ваш сектор, сказал командир штурмовых сил Релхост.
      Доносившийся по радио голос Зингибера, командира северного фланга, был полон боли:
      - Но ведь они мне нужны! Все эти вонючие устройства Больших Уродов надвигаются на меня в таком количестве, что мне приходится отступать. И отнюдь не все их оружие - куча мусора. Сегодня я уже потерял три танка из-за зловонных ракет, которые они начали применять. Наши экипажи не обучены воспринимать пехоту в качестве тактической угрозы, а теперь их уже не вывезешь на учения.
      Релхост не хотел знать, серьезно ли говорит Зингибер или нет. Возможно, у него свои трудности. Некоторые самцы до сих пор не приспособились к темпу, необходимому для ведения войны на Тосев-3.
      - Говорю вам снова, мне неоткуда послать вам танки. Мы тоже потеряли несколько машин на южном фланге, и угроза ракетного обстрела заставляет нас более осторожно размещать их.
      - Но они мне просто необходимы! - повторил Зингибер, словно его потребность могла заставить танки появиться прямо из воздуха. - При нынешней расстановке сил мы теряем плацдарм. Два крупных наступления Больших Уродов могут слиться в одно.
      - Да, знаю. Я ведь тоже смотрю на экран с картой. Релхосту совершенно не нравилось то, что он там видел. Если Большим Уродам удастся объединить свои удары, они лишат поддержки его главные штурмовые силы, которые наконец-то начали обстреливать пригороды Чикаго. Боевые действия там тоже были дорогостоящими. Укрывшись среди развалин городов, тосевиты дрались, как ссвапи на Работев-2, защищающие свои норы.
      - Если не можете прислать танки, пришлите хотя бы вертолеты, чтобы можно было уничтожить больше тосевитской бронетехники.
      Релхост решил, что, если Зингибер обратится к нему еще с одной подобной идиотской просьбой, он сместит его с должности.
      - Свободных вертолетов у нас еще меньше, чем танков. Эти жалкие тосевиты придумали перемещать свою противовоздушную артиллерию с максимально доступной скоростью, прицепляя ее к легким бронемашинам, а иногда даже к тягловым животным. Вертолеты защищены только против пуль стрелкового оружия. Установка дополнительной брони сделала бы их слишком тяжелыми и лишила возможности летать.
      - Тогда пусть нам доставят танки хоть из какого-нибудь места на этой гадостной планете, - сказал Зингибер.
      - А про службу снабжения вы забыли? Танки настолько большие и тяжелые, что даже самый большой транспортный самолет может поднять на борт только два из них. Мы привезли на Тосев-3 лишь несколько таких самолетов, ибо не предвидели особой потребности в них. К тому же транспортные самолеты не вооружены и беззащитны перед недавней тосевитской вспышкой боевых действий в воздухе. Достаточно одной из их юрких машин ускользнуть от радаров наших истребителей, как она собьет транспортный самолет вместе с танками на борту.
      - Но если мы не получим подкрепления хоть откуда-нибудь, то проиграем сражение, - сказал Зингибер. - Если нужно, пусть доставят танки хоть на космическом корабле...
      - Сажать космический корабль посреди зоны боевых действий? Он не имеет защиты против артиллерии, и одному лишь Императору известно, какие еще пакости способны изобрести Большие Уроды. Должно быть, вы шутите. - Релхост принял тяжелое решение: - Хорошо, я выведу несколько танков из состава главных штурмовых сил... может, даже больше, чем несколько. Когда они выправят положение у вас, то смогут вернуться.
      "Надеюсь, что смогут", - подумал он. Танки не способны двигаться без горючего, а тосевиты делали все, что только можно, чтобы помешать снабжению их топливом. Да, ни кто не любит службу снабжения, но армии, игнорирующие ее, погибают.
      Конечно, у тосевитов тоже есть проблемы с топливом. Для своего наступления они накопили огромные запасы той отвратно пахнущей жидкости, на которой работают их машины, но предприятия, производящие горючее, не были защищены от нападения. Релхост снова взглянул на карту. Он надеялся, что Раса вскоре нанесет удар по этим предприятиям.
      Двое Больших Уродов в длинных черных пальто и черных широкополых шляпах катили тележку с боеприпасами в направлении звена истребителей. Гефрон не обратил на них внимания - чтобы самцы Расы смогли сосредоточить свои усилия на завоевании Тосев-3, на тосевитов возложили всякие вспомогательные работы.
      Гефрон отдавал Ролвару и Ксаролу, пилотам звена истребителей, которым он командовал, последние краткие распоряжения:
      - Помните, это очень важная операция. Нам нужно нанести сокрушительные удары по тосевитскому месту, называемому Плоешти. Большие Уроды Дойчланда значительную часть своего топлива получают оттуда.
      - Будет исполнено, - хором ответили пилоты.
      - Мне было приказано сообщить вам лишь это, - продолжал Гефрон. - От себя добавлю, что я хотел бы посвятить сегодняшний полет духу моего предшественника, командовавшего этим звеном, командиру полета Теэрцу. Мы внесем свой вклад в то, чтобы Большие Уроды лишились возможности убивать или захватывать в плен храбрых самцов, подобных Теэрцу, истинной участи которого мы до сих пор не знаем. Благодаря нам завоевание Тосев-3 должно приблизиться к завершению.
      - Будет исполнено, - снова хором отозвались пилоты.
      Мордехай Анелевич, в сопровождении Натана Бродского, шел по Новолипской улице мимо пустых корпусов военных заводов. Еврейский боевой командир давно уже привык гулять по Варшаве. Так он выслушивал сведения, которые хотел уберечь от ушей ящеров. Его нынешняя прогулка служила той же цели. Бродский, работающий чернорабочим в аэропорту, неплохо усвоил язык ящеров.
      - Тут нет никакого сомнения, - говорил Бродский. Полы его пальто хлестали по лодыжкам, он едва поспевал за быстрыми шагами Анелевича. - Их цель Плоешти. Они говорят об уничтожении всех нефтеочистительных заводов нацистов. Я понял, что это важно. Сказал начальнику-ящеру, что заболел, и пошел прямо к тебе.
      - Да, - ответил Анелевич. - Ты не ошибся, это важно. Теперь я должен сообразить, что с этим делать дальше. - Он остановился. - Пойдем-ка назад, ко мне в штаб-квартиру.
      Бродский послушно повернул. Теперь Анелевич шагал, опустив голову и засунув от холода руки в карманы. Он действительно обдумывал очень серьезные вещи. Какое-либо сотрудничество с немцами по-прежнему сводило ему рот самой отвратительной оскоминой. Он до сих пор сомневался, правильно ли поступил, отпустив того проклятого майора танковых войск и позволив ему увезти в седельной сумке ровно половину взрывчатого металла.
      Теперь еще это. Если ящеры разбомбят Плоешти, нацистская военная машина со скрежетом остановится. Не имея собственных запасов нефти, немцы отчаянно нуждались в той, которую получали из Румынии. Нацисты не прекращали воевать против ящеров и даже постоянно добивались успехов. Никто не может отрицать, что немцы являются умелыми солдатами и толковыми стратегами.
      "Допустим, в конце концов Германия победит. Успокоятся ли они в пределах своих границ? - Анелевич презрительно хмыкнул: - Держи карман шире! Но предположим, немцы... предположим, человечество проиграет. Позволят ли ящеры людям быть кем-либо, кроме лесорубов и водоносов? Это тоже еще вопрос".
      Еврейский боевой командир завернул за угол, последний перед зданием, которое занимали его люди. Перед входом, среди многих других велосипедов, стоял и его. Увидев свою двухколесную машину, Анелевич понял, какое решение надо принять. Он похлопал Бродского по плечу:
      - Спасибо, Натан, что сообщил мне. Я обо всем позабочусь.
      - Что ты собираешься предпринять? - спросил Бродский. Анелевич не ответил. В отличие от Бродского, он понимал необходимость строгой секретности. То, что другой еврей не знает, он не сможет рассказать. Анелевич вскочил на велосипед и быстро покатил к одному дому, находящемуся за пределами гетто. Там он постучал в дверь. Дверь открыла полька.
      - Можно мне от вас позвонить? - спросил он. - Извините, но боюсь, это не терпит отлагательств.
      У женщины округлились глаза. Среди тех, кто включен в планы на случай чрезвычайных обстоятельств, лишь очень немногие ожидают, что такие обстоятельства когда-либо наступят. Однако спустя мгновение полька кивнула:
      - Да, конечно. Входите. Телефон в прихожей. Анелевич знал, где находится телефон; аппарат устанавливали его люди. Он покрутил ручку, дожидаясь ответа телефонистки. Когда та ответила, он сказал:
      - Прошу вас, соедините меня с телефонисткой номер три-два-семь.
      Послышались щелчки переключателей на пульте, затем раздался голос:
      - Три-два-семь на линии, говорите.
      - Алло. Это Ицхак Бауэр. Мне нужно заказать разговор с моим дядей Михаэлем в Сату-Маре. Срочно.
      Эта телефонистка также была из числа его людей. Вымышленное имя служило сигналом того, что нужно спешить. И она не мешкала. Не колеблясь, телефонистка ответила:
      - Попытаюсь вас соединить. Это может занять некоторое время.
      - Пожалуйста, как можно быстрее.
      С того места где Анелевич стоял у телефона, он мог дотянуться до стула. Мордехай пододвинул стул и плюхнулся на него. До войны польская международная телефонная связь работала плохо. Теперь она стала еще хуже. Анелевич держал трубку у самого уха. Пока там было тихо, но в любую секунду могли послышаться щелчки и короткие фразы телефонисток.
      Время ползло медленно. Полька принесла Анелевичу чашку кофе, точнее, варево с привкусом подгорелой каши, которое заменяло кофе. Анелевич давно привык к этому эрзацу, к тому же жидкость была теплой. Но если его не соединят в ближайшие минуты, все дальнейшие усилия окажутся ни к чему, ибо к тому моменту ящеры уже сбросят бомбы на Плоешти и полетят обратно.
      "Сколько нужно времени, чтобы заполнить бомбовые отсеки их самолетов?" раздумывал Анелевич. Это было самой главной переменной величиной. Полет отсюда до маленького городка, расположенного к северу от Бухареста, невдалеке от румынской столицы, не займет много времени. Особенно при той скорости, с которой летают истребители ящеров.
      Послышались новые щелчки, приглушенный разговор, затем стало слышно так хорошо, словно телефонистка номер три-два-семь сидела у него на коленях:
      - Сату-Маре на проводе.
      Анелевич услышал голос другой телефонистки, более отдаленный, говорящей по-немецки, со странным акцентом:
      - Алло, Варшава! С кем желаете говорить?
      - С моим дядей Михаэлем, точнее, с Михаэлем Шпигелем, - сказал Анелевич. Скажите ему, что звонит его племянник Ицхак.
      Насколько он понимал, подполковник Михаэль Шпигель командовал нацистским гарнизоном в Сату-Маре - в городе на самом севере Румынии, по-прежнему находящемся в руках немцев.
      - Сейчас соединю. Пожалуйста, подождите, - сказала румынская телефонистка.
      Анелевич услышал новые щелчки и наконец звонок телефона. Трубку взяли, и энергичный мужской голос произнес:
      - Ицхак? Это ты? Вот уж не ожидал тебя услышать. "Я тоже не ожидал, что придется звонить тебе, нацистская сволочь", - подумал Анелевич. От чистого немецкого выговора Шпигеля у него сжались зубы - условный рефлекс. Однако он заставил себя сказать:
      - Да, это я, дядя Михаэль. Я подумал, что вам не мешает узнать, что вашим друзьям хочется получить от вашей семьи какое-то количество кулинарного жира. Столько, сколько сможете отдать.
      Он чувствовал, насколько неуклюж условный язык, который приходилось придумывать на ходу. К счастью, Шпигель быстро сообразил, что к чему. Немец ответил почти сразу же:
      - Нам придется подготовить этот жир для них. Когда примерно они приедут?
      - Не удивлюсь, если они уже выехали, - ответил Анелевич. - Простите меня, но я сам лишь недавно узнал об их намерении.
      - Такова жизнь. Мы сделаем то, что сможем. Хай... До свидания.
      В трубке стало тихо.
      "Начал говорить "хайль Гитлер", - подумал Анелевич. - Если ящеры прослушивают линию, чертовски хорошо, что он вовремя прикусил язык".
      Едва Анелевич положил трубку, как хозяйка высунула голову в прихожую.
      - Все в порядке? - встревоженно спросила она.
      - Надеюсь, что да, - ответил Анелевич, но почувствовал, что вынужден добавить: - Если у вас есть родственники, у которых вы можете пожить, неплохо было бы к ним перебраться.
      Выцветшие голубые глаза польки снова округлились. Она кивнула.
      - Я попрошу кого-нибудь передать это моему мужу, - сказала она. - А теперь вам лучше уйти.
      Анелевич поспешно покинул дом. Ему было неприятно подвергать опасности мирную семью и в особенности - когда делается это ради нацистов. "Надеюсь, я поступил правильно, - думал он, садясь на велосипед. - Интересно, всегда ли я буду в этом уверен?"
      На верхнем дисплее, который располагался с внутренней стороны козырька истребителя и отражался в глазах Гефрона, появились вспышки.
      - Должно быть, кто-то из Больших Уродов на поверхности обнаружил нас, сказал командир полета. - Они поднимают в воздух свои самолеты, чтобы не позволить нам подобраться к Плоешти.
      Рот его широко раскрылся, нелепость такой мысли забавляла Гефрона.
      Двое других пилотов его звена подтвердили, что их электроника также показывает тосевитские самолеты.
      - Они поднимают много своих машин, - заметил Ксарол.
      - Это горючее имеет для них огромное значение, - ответил Гефрон. - Они знают, что должны защитить свои заводы. Но не знают лишь того, что все равно у них ничего не получится. Придется нам показать им бессмыслицу их затеи.
      Гефрон присмотрелся к показателям векторов скорости у самолетов Больших Уродов. Две машины были новыми реактивными моделями, которые Дойчланд недавно начал поднимать в воздух. Эти самолеты были достаточно быстрыми и доставляли немало хлопот, если на них стояли радары. Судя по данным на дисплее, у тех машин, которые шли к ним на перехват, радары были.
      - Я займусь истребителями, - сказал он своим товарищам. - Вы возьмете на себя самолеты с пропеллерами. Сбейте несколько и продолжайте полет. У нас нет времени долго развлекаться в этих местах.
      Гефрон выбрал цели для ракет, ввел их в компьютер. Когда сигнал из динамика, прикрепленного к его слуховой диафрагме, сообщил, что компьютер обработал данные, пилот нажал кнопку стрельбы. Истребитель слегка качнулся, когда крылатые ракеты устремились к целям.
      Один из тосевитских истребителей так и не понял, что же ударило по нему. На своем радаре он видел, как ракета появилась прямо из воздуха. Второй пилот скорее всего заметил выпущенную ракету. Попытался увернуться, но его самолет не обладал достаточной для этого скоростью. Второй истребитель также рухнул вниз.
      Боевые товарищи Гефрона выпустили по самолетам Дойч-ланда весь запас своих ракет - крылатых и обычных. Это проделало внушительную дыру в тосевитской эскадрилье, сквозь которую проскользнули истребители. Ролвар и Ксарол взволнованно кричали. С самого начала воины они не встречали такого массового сопротивления.
      Гефрон тоже был доволен, но все же немного тревожился. Пилоты Больших Уродов не бежали с места боя, а двигались следом за истребителями, пытаясь перестроиться.
      "Это не должно меня волновать, - сказал себе Гефрон. - Если при нашей скорости, высоте, радарах и оружии мы не сможем оторваться от них, значит, мы недостойны завоевать эту планету". Однако заботы Гефрона не исчерпывались лишь вражескими самолетами.
      Командир полета вгляделся в дисплей радара.
      - Цель приближается, - передал он. - Помните, дойч-тосевиты соорудили фиктивную цель к северу от настоящей. Если вы по ошибке сбросите бомбы на нее, обещаю, что до конца своей жизни вы больше не сунете хвост в кабину истребителя.
      Настоящий Плоешти лежал чуть дальше, в долине. Гефрон видел его на своем радаре. Пилот глянул сквозь ветровое стекло, готовый полоснуть по нефтеочистительным сооружениям лазером для наведения бомб на цель. Но вместо башен нефтеочистительных заводов, нефтяных скважин и хранилищ - больших, неуклюжих цилиндров, в которых находились очищенные углеводороды, - он узрел лишь расстилающееся густое облако серо-черного дыма. Гефрон зашипел. Дойч-тосевиты играли нечестно.
      Одновременно с ним маскировочную уловку тосевитов заметили и его боевые товарищи.
      - Как мы выявим цели в такой мгле? - спросил Ролвар.
      Гефрон хотел было отменить бомбардировку и вернуться на базу. Но поскольку он являлся командиром полета, вина за все просчеты ложилась на него.
      - Мы все равно сбросим бомбы, - объявил он. - Куда бы они ни упали в этом дыму, дойч-тосевитам в любом случае будет нанесен ущерб.
      - Правильно, - согласился Ксарол.
      Полет продолжился. Гефрон повернулся к системе лазерного наведения в надежде, что она сможет пробить завесу дыма или найти просветы и установить точные цели для бомб, находящихся под крыльями его истребителя. И здесь неудача. Вместо сигнала готовности, который ему так хотелось услышать, Гефрон услышал жалобные трели: система была неспособна действовать в создавшихся условиях.
      Противовоздушные орудия дойч-тосевитов, установленные по обеим сторонам от нефтяных скважин и очистительных заводов, открыли сплошной огонь. В небе добавилось дыма. Теперь это были черные клочья, в основном плавающие на пути следования звена истребителей. Большие Уроды, стреляющие по ним, били больше наугад.
      Но все равно эта канонада производила впечатление. Казалось, осколки разрывающихся тосевитских снарядов почти смыкаются и образуют подобие дорожки - хоть вылезай из кабины и иди по ней. Один или два раза Гефрон слышал резкий грохот, похожий на звук гравия, отскакивающего от металлического листа. Однако то был не гравий, а все те же осколки, пробивающие дыры в крыльях и фюзеляже его истребителя. Гефрон встревоженно поглядел на приборную панель - не горят ли аварийные сигналы. К счастью, нет.
      Дойч-тосевиты защищали Плоешти всеми доступными способами. Над клубами дыма плавали аэростаты, прикрепленные к стальным тросам и способные повредить врезавшийся в них самолет. В серо-черное небо летели снаряды из все новых и новых орудий. Били зенитки, подобные тем, что стояли на высоких постаментах по обеим сторонам от скважин и заводов; строчили обычные пулеметы, выплевывающие светящиеся трассирующие пули. У защитников Плоешти не было радаров, и они не видели целей, которые стремились поразить. Однако они продолжали забрасывать куски металла в небо, где его и так уже хватало.
      - Заходим для нанесения удара.
      - Будет исполнено, командир, - хором доложили Рол-вар и Ксарол.
      Затем они поднялись над дымовой завесой. Гефрон нажал кнопку бомбосбрасывателя. Когда бомбы полетели вниз, истребитель избавился и от лишнего веса, и от тормозящего его скорость груза. Его летные качества разом улучшились.
      - Клянусь духами покойных Императоров, мы действительно задали им! ликующе произнес Ксарол.
      Пилот оказался прав. Над завесой, которой дойч-тосевиты окружили Плоешти, неожиданно поднялись клубы черного маслянистого дыма. Новый дым смешивался с прежним, и сквозь эту пелену Гефрон видел тусклые оранжевые вспышки многочисленных огненных шаров. Они разрастались, словно внизу распускались большие зловещие цветы,
      - Да, Большие Уроды будут долго оправляться от ущерба, - радостно согласился командир полета.
      Он передал на базу радиосообщение об успешном рейде, затем вернулся на частоту переговоров между истребителями:
      - Теперь летим домой.
      - Если бы только у нас был настоящий дом на этом холодном грязном шаре... - заметил Ролвар.
      - Часть планеты - более южные широты - довольно приятное место, - ответил Гефрон. - Даже здесь во время их лета не так уж плохо. Разумеется, нынешние условия - совсем иное дело. Уверяю вас, замерзшая вода для меня столь же отвратительна, как для любого здравомыслящего самца.
      Гефрон вывел истребитель на обратный курс. Вскоре его радар показал присутствие в воздухе самолетов Больших Уродов, через строй которых они прорывались на пути к нефтеочистным сооружениям. Туземные самолеты не устремились тогда вслед за истребителями. Вместо этого они курсировали вдоль трассы возможного обратного полета, и пока Гефрон и его товарищи бомбили Плоешти, тосевита успели набрать высоту.
      Гефрон и сейчас был бы рад проскочить незамеченным, но один из Больших Уродов засек его. Скорее всего, тосевитские самолеты не имели радаров, зато у них была радиосвязь и то, что видел кто-то один, сразу же узнавали все остальные. Тосевита развернулись и двинулись в атаку на звено истребителей.
      Вражеские самолеты приближались с пугающей быстротой. Пусть Большие Уроды летели на примитивных самолетах, но они летели лихо и смело, направляясь прямо к Гефрону и его соратникам. Командир полета выпустил свою предпоследнюю ракету, а через какое-то время - последнюю. Число тосевитских самолетов сократилось на два. Остальные продолжали приближаться.
      На верхнем дисплее Гефрон увидел, как задымился еще один вражеский самолет, потом еще. Ролвар и Ксарол мастерски стреляли из пушек. Но Большие Уроды тоже стреляли. Поверх дисплея, сквозь ветровое стекло командир полета видел бледные вспышки их пулеметов. Он повернул нос своего истребителя к ближайшему Большому Уроду и выпустил короткую очередь. Из двигателя вражеской машины повалил дым; самолет стал падать.
      Наконец звено истребителей оторвалось от орды тосевитов. Гефрон протяжно и облегченно вздохнул: Большим Уродам нечего и мечтать угнаться за ними. Он включил переговорное устройство:
      - Друзья, у вас все в порядке?
      - Все в порядке, командир полета, - доложил Ролвар. Однако Ксарол сказал:
      - У меня не все в порядке. В стычке с Большими Уродами в мой самолет попало несколько снарядов. Частично повреждено электроснабжение пульта управления. Я теряю давление в аварийной системе поддержки. Не уверен, что мне удастся дотянуть до базы.
      - Сейчас я сам посмотрю, что с вашим самолетом. Гефрон набрал высоту и сбросил скорость, позволив Ксаролу пролететь впереди. Увиденное заставило командира недовольно зашипеть. У самолета его соратника была снесена часть хвоста, а правое крыло и фюзеляж были прошиты рядом отвратительно крупных дыр.
      - Вы не просто получили несколько ударов, Ксарол, вас изрядно потрепали. Сумеете продолжать полет?
      - В течение некоторого времени, но удерживать высоту становится все труднее.
      - Делайте все, что в ваших силах. Если сумеете сесть на одном из наших аэродромов, у Расы будет возможность починить ваш самолет, вместо того чтобы списывать его.
      - Я понимаю, командир полета. Раса уже потеряла на Тосев-3 намного больше боевой техники, чем допускали самые пессимистические прогнозы.
      Сохранение оставшихся боевых машин с каждым днем приобретало все большее значение.
      Но Ксаролу не повезло. Ему удавалось удерживать самолет в воздухе, пока звено не достигло территории, контролируемой Расой. Гефрон уже сообщил по радио на ближайший аэродром о случившемся с машиной его подчиненного, как вдруг Ксарол спешно передал:
      - Мне очень жаль, командир полета, но у меня не остается иного выбора, кроме как катапультироваться.
      Через несколько секунд бело-голубая вспышка возвестила о конце истребителя.
      Когда Гефрон сел в Варшаве, то узнал, что его товарищ благополучно катапультировался и добрался до своих. Это было приятно слышать. Но когда в следующий раз Ксаролу придется лететь, откуда он возьмет самолет?
      По всему Нейпервиллю слышалась ружейная канонада. Остолоп Дэниелс скрючился в окопе перед развалинами питейного заведения "Не проходи мимо". Едва стрельба стихала, он высовывал свой пистолет-пулемет над внешним краем окопа, пускал короткую очередь в направлении ящеров и тут же убирал оружие.
      - А сегодня довольно тихо, правда, сержант? - сказал Кевин Донлан, когда в ответ на одну такую очередь Остолопа раздался целый шквал вражеского огня.
      Аванпосты ящеров находились всего в нескольких сотнях ярдов к востоку.
      Как только над головой заскулили пули, Остолоп прижался лицом к земляной стенке окопа.
      - И это ты называешь "тихо"? - спросил он. И тут же подумал что обидел мальчишку своим ледяным сарказмом.
      Но Донлан не обиделся:
      - Да, сержант, я считаю, что сегодня тихо. Лишь пальба из винтовок. Только она на протяжении всего дня. Уж можете мне верить, я бы обязательно услышал артиллерийский залп.
      - Я тоже сегодня что-то не слышал пушек. Их автоматическое оружие - также не из приятных, но люди больше гибнут от снарядов. - Дэниелс, замолчал, мысленно прокручивая прошедший день. - Знаешь, ты прав, а этого даже не заметил. Они ведь сегодня практически не лупили из пушек, правда?
      - Похоже, что так. Как вы думаете, что бы это могло значить?
      - Черт меня подери, если я знаю. - Остолоп жалел, что у нет ни сигареты, ни жевательного табака, ни даже трубки. - Пойми меня правильно. Я не жалею, что нас сегодня не угощают разрывными. Но почему они прекратили стрелять... этого, сынок, я не знаю даже приблизительно.
      Чем больше Дэниелс думал об этом, тем сильнее беспокоился. Ящеры не посылали против них пехоту. Сила пришельцев всегда заключалась в их оружии: танках и самоходных орудиях. И если даже с такой техникой они...
      - Может, наши действительно понатыкали им гвоздей в задницу, заставив отступить?
      - Может, - неуверенно произнес Дэниелс. Он отступал под натиском пришельцев с того самого момента, как выбрался из развороченного поезда. Мысль о том, что другие войска способны наступать на ящеров, была оскорбительной для его самолюбия. Значит, все, что он делал, все, что сделал сержант Шнейдер (а уж это был величайший солдат из всех, когда-либо существовавших)...-все это было недостаточно хорошо. Верить в такое ой как не хотелось.
      Позади него, со стороны Чикаго, американская артиллерия открыла сплошной огонь по позициям ящеров. То был странный и довольно хитрый обстрел: сначала с одного места, потом с другого. Ничего похожего на целый ливень снарядов, чем отличались сражения во Франции. Здесь же, если орудие стреляло с одной позиции более двух-трех раз, ящеры засекали его местонахождение и уничтожали. Остолоп не знал, как они это делали, но знал, что дело обстоит именно так. Он видел слишком много убитых артиллеристов и покореженных орудий, чтобы у него еще оставались сомнения.
      Остолоп ждал, когда вражеские батареи откроют ответный огонь. С циничным чувством самосохранения, которое быстро развивается у солдат, он скорее предпочел бы, чтобы цели артиллерии ящеров оказались в нескольких милях позади него. Только бы не получать их увесистые подарки" прямо к себе в траншею.
      Американские снаряды продолжали падать на ящеров. Когда прошло полчаса и не раздалось ни единого ответного выстрела, Дэниелс сказал:
      - Знаешь, парень, ты скорее всего прав. Чертовски приятнее чувствуешь себя, когда пускаешь эти штучки, а не принимаешь их на себя. Как ты думаешь?
      - Вы правы на все сто, сержант, - радостно согласился Донлан.
      К окопу, где они находились, подбежал запыхавшийся солдат.
      - Сержант и вы, рядовой, сверьте часы. Мы наступаем на их позиции... - он взглянул на свои часы, - через девятнадцать минут.
      Он выскочил и помчался к следующему окопу.
      - У вас есть часы? - спросил Донлан.
      - Да, - рассеянно ответил Остолоп.
      Наступление на ящеров! Такого приказа он не слышал с самой Шаббоны, пройдя половину штата. Тогда наступление было провальным. Однако теперь...
      - Может, мы действительно вышибем их отсюда? Черт подери, надеюсь, что вышибем.
      Персональным автомобилем генерала Паттона был большой, неуклюжий "додж" командно-рекогносцировочная машина. Прежде их называли джипами, пока это имя не перешло к маленьким, почти квадратным "виллисам". На генеральской машине был установлен пулемет пятидесятого калибра, что позволяло Паттону не только командовать, но и отстреливаться.
      Йенсу Ларсену, который жевал на заднем сиденье крекеры и старался не привлекать к себе внимания, пулемет казался излишним. Однако его мнения никто не спрашивал. Насколько Йенс мог понять, в армии вообще не спрашивали чьего-либо мнения. Ты или отдаешь приказы, или идешь и делаешь то, что тебе велят.
      - Я искренне сожалею, что вас бросили на передовую, доктор Ларсен, сказал Паттон. - Вы представляете слишком большую ценность для страны, чтобы подвергать вас такому отчаянному риску.
      - Все в порядке, - ответил Ларсен. - Я это пережил. - "Каким-то образом", - добавил он про себя. - А теперь куда мы направляемся?
      - Видите вон то высокое здание на холме? - спросил Паттон, показывая сквозь лобовое стекло машины. На равнинах прерий центрального Иллинойса все, что хоть немного выступало над землей, уже было заметным. Паттон продолжал: Здание принадлежит штаб-квартире Государственной страховой компании фермерских хозяйств, а город... - генерал сделал выразительную паузу, - город, доктор Ларсен, называется Блумингтон.
      - Наша цель?
      Ларсен надеялся, что генерала Паттона не оскорбит удивление в его голосе. С самого момента появления ящеров на Земле они казались почти непобедимыми. Йенс не осмеливался верить, что Паттон сможет не только организовать наступление, но и завершить его.
      - Наша цель, - с гордостью ответил Паттон. И, словно отвечая на невысказанную мысль Йенса, добавил: - Как только мы проломили их панцирь, за ним оказалась пустота. Несомненно, мы испытывали страх, атакуя столь могущественного врага. Но они сами выказали замешательство и страх, и не в последнюю очередь потому, что на них напали.
      Громоздкая рация, укрепленная за передним сиденьем, подала писклявый сигнал. Паттон взял наушники и микрофон. Он слушал где-то в течение минуты, затем тихо выдохнул одно слово:
      - Изумительно. - Генерал снял наушники и снова повернулся к Ларсену: Наши разведчики встретили передовые части армии генерала Брэдли к северу от Блумингтона. Теперь вражеские силы, наступавшие на Чикаго, зажаты нами в стальное кольцо.
      - Это замечательно, - сказал Ларсен. ^ Но останутся ли они запертыми?
      - Справедливый вопрос, - заметил Паттон. - Вскоре мы это узнаем. Донесения говорят о том, что бронетанковые силы, которые использовали ящеры, чтобы пробивать себе путь к Чикаго, теперь повернули в обратном направлении.
      - И двигаются прямо на нас?
      Йенс ощутил страх, похожий на тот сопровождающийся недержанием мочи ужас, когда он отвлекал на себя внимание танка ящеров, чтобы парень с базукой смог подкрасться и уничтожить зловещую громадину. Он вспомнил рокот американских танков, впоследствии подбитых этим чудовищем, а также остовы сожженных боевых машин, торчащие по заснеженным равнинам Индианы и Иллинойса. Если масса вражеских танков двигается сюда, как Вторая танковая армия собирается их остановить?
      - Понимаю вашу озабоченность, доктор Ларсен, - сказал Паттон. - Но активные сражения с одновременным удержанием стратегически важных оборонительных рубежей должны вызвать тяжелые потери с вражеской стороны. А отряды пехоты, стреляющие из засады противотанковыми ракетами, станут для ящеров угрозой, с которой они до сих пор не сталкивались.
      - Очень надеюсь, что так оно и будет, - сказал Ларсен. - Только, сэр, если они движутся со стороны Чикаго, когда же я смогу попасть в город и узнать, что стало с Металлургической лабораторией?
      "И что куда важнее, как там Барбара", - подумал он. Однако Йенс уже усвоил, что вероятность получить от Паттона желаемое возрастает, когда личные заботы выводятся за скобки уравнения.
      - Разумеется, уничтожив танковые силы ящеров, - величественно произнес Паттон, - мы сделаем с ними то же, что Роммель многократно проделывал с англичанами в пустыне: заставим их тратить боеприпасы, обстреливая наши огневые позиции, которые мы же им и укажем. И не только это. Дальше к востоку наши силы перешли в наступление и выбивают ящеров из Чикаго. Скорее всего, там будет бойня.
      "Только кто кого будет бить?" - подумал Йенс. Танки ящеров не были похожи на медлительные, громоздкие и ненадежные машины, на которых воевали американцы. Достаточной ли окажется оборона, чтобы сдержать их, если ящеров угораздит двинуться еще куда-нибудь?
      И словно в подтверждение его тревог, впереди, в полумиле, низко пролетел вражеский вертолет, похожий на механическую акулу. Он выпустил ракету, собираясь взорвать какой-то американский полутягач, а заодно - и немалое количество находящихся в нем людей. Паттон выругался и застрочил из своего тяжелого ручного пулемета. Шум был оглушительным, словно Йенс стоял возле отбойного молотка. Трассирующие пули показывали, откуда целит генерал" но вражеский разбойник не обращал на них внимания.
      И вдруг нечто куда более мощное, чем пулемет пятидесятого калибра, ударило по вертолету и, скорее всего, попало в него. Вертолет неуклюже завертелся в воздухе. Паттон едва не отстрелил ухо своему водителю, стараясь удержать вражескую машину на мушке. Вертолет зигзагами понесся прочь, на запад, туда, где ящеры по-прежнему сохраняли контроль над позициями.
      Возможно, в него попал еще один снаряд. Возможно, общее число пуль, выпущенных Паттоном и всеми остальными американцами окрест, сделало свое дело. А может, вражеский пилот, находясь под интенсивным обстрелом, просто допустил ошибку. Винт машины задел дерево. Вертолет перекувырнулся и рухнул на землю.
      Паттон заорал, как сумасшедший. Йенс и водитель джипа тоже восторженно заорали. Генерал хлопал физика по спине.
      - Видите, доктор Ларсен? Вы видите? - кричал он. - Они не настолько уж неуязвимы.
      - Выходит, что так! - согласился Йенс.
      Правда, танки ящеров обладали большей огневой мощью и имели больше брони, чем их вертолеты. Возможно, и они не являлись неуязвимыми, хотя с виду казалось иначе... до тех пор, пока эта отчаянная базука не подбила один из них. И то снаряд не пробил переднюю броню танка, а был направлен в моторный отсек, имевший не такую прочную защиту.
      - Да, доктор Ларсен, теперь уже недолго осталось до той минуты, когда вы сможете вступить в Чикаго как победитель, - гремел Паттон. - Если вы намерены это сделать, ей-богу, сделайте это с блеском!
      Йенсу было наплевать на вкус. Он бы с радостью вошел в Чикаго голым и чумазым, окажись это единственный способ туда попасть. И если Паттон будет и дальше препятствовать ему, он просто самовольно покинет армию и отправится в город пешком.
      "А почему бы нет? - подумал Йенс. - В конце концов, я же не солдат".
      Атвар увеличил масштаб карты. Передвижения сил Расы были отмечены красными стрелками. Маневры Больших Уродов отмечались стрелками размыто-белого цвета, отражавшими неопределенность разведданных.
      - Даже не знаю, получится ли вызволить наши войска оттуда или нет, недовольно прошипел главнокомандующий.
      Кирел тоже внимательно вгляделся в карту:
      - Господин адмирал, это и есть тот самый карман, в который тосевиты с меньшего континентального пространства затянули наши штурмовые силы?
      - Да, - ответил Атвар. - Там нам преподали урок: никогда не увлекайся атакой чрезмерно - можешь позабыть о флангах.
      - Справедливо, - Кирел оставил один глаз смотреть на карту, повернув другой к Атвару. - Простите меня, господин адмирал, но прежде я не видел, чтобы вы были столь... воодушевлены нашими неудачами в этой не-империи, называемой Соединенными Штатами.
      - Вы меня неправильно поняли, командир корабля, - резко ответил Атвар, и Кирел в знак извинения опустил глаза. Главнокомандующий продолжал: - Я не испытываю ликования, видя, как наши доблестные самцы подвергаются опасности со стороны Больших Уродов. Более того, я надеюсь, что мы все еще в состоянии спасти многих из тех, кто там оказался. Когда эта жуткая погода наконец изменится, нашим самолетам нужно будет постараться пробить эвакуационный коридор, через который мы смогли бы осуществить отход. Если это не удастся, данную задачу придется выполнять танкам.
      - За время боев мы потеряли огромное число боевых машин, - сказал Кирел.
      - Знаю. - Это была болевая точка Атвара. Без танков силам Расы на поверхности планеты придется столкнуться с еще большими трудностями, выполняя столь необходимую спасательную операцию. - Большие Уроды опять придумали что-то новое.
      - Они все время придумывают что-то новое. Кирел произнес свои слова с таким раздражением, словно проклинал тосевитов за их изобретательность. У Расы было немало причин для подобных проклятий. Будь Большие Уроды не столь щедры на выдумки, весь Тосев-3 давным-давно оказался бы присоединенным к Империи.
      - Как и в случае большинства их изобретений, здесь нам требуется определенное время, чтобы разработать надлежащие контрмеры, - сказал Атвар.
      "И они снова будут разработаны только к тому времени, когда Большие Уроды изобретут очередное новое оружие, - подумал он, - против которого эти меры уже не сработают".
      - Знаете, командир корабля, учитывая, насколько реальное состояние этого мира отличается от предсказанного на основе разведывательных полетов, мы должны радоваться, что нам еще не так часто прищемляют хвост.
      - Вы совершенно правы, господин адмирал. Однако, судя по голосу, Кирел вовсе не был в этом убежден.
      - Если вас удивляют мои слова, командир корабля, могу вас уверить, что я вовсе не начал принимать имбирь, как это могло бы показаться. Я не страдаю от нездоровой самоуверенности, вызываемой этим наркотиком. Наоборот, у меня есть веские причины для воодушевления. Смотрите.
      Когтистым пальцем он нажал кнопку. Пространственная карта исчезла с экрана. Ее место заняла видеозапись, сделанная видеокамерами истребителей... Сквозь завесу дыма вниз летели бомбы. Вскоре внизу появились вспышки, и в небо устремились новые клубы дыма. Угол съемки резко смещался по мере того, как истребитель ускользал от безуспешных попыток тосевитов сбить его.
      - Это - охваченный пламенем тосевитский нефтеочистительный завод, объявил Атвар. - Один из тех, которые снабжают Дойчланд горючим. За последние дни мы повредили несколько таких фабрик. Если мы будем продолжать в том же духе, все превратности, от которых страдают наши войска вблизи этого города Чикаго, окажутся несущественными в сравнении с нехваткой горючего, ожидающей Больших Уродов.
      - Насколько сильный ущерб причинен их заводам на фоне общего уровня производства горючего? - спросил Кирел.
      Атвар снова прокрутил запись. Он наслаждался зрелищем охваченных пламенем вражеских объектов.
      - Разве эти съемки не говорят сами за себя? С момента нашей атаки небо над этим... Плоешти застилает дым. Это значит, что Большим Уродам до сих пор не удалось погасить устроенные нами пожары.
      - Но дым наблюдался над этими местами и до атаки, - упорствовал Кирел. Разве он не является частью общих маскировочных усилий тосевитов?
      - Съемки в инфракрасных лучах указывают на обратное, - сказал Атвар. Некоторые пожары продолжают бушевать с того самого момента, как их зажгли наши бомбы.
      - Это хорошая новость, - согласился Кирел.
      - Наилучшая из всех возможных новостей. Причем та же картина наблюдается и на других предприятиях тосевитов, - сообщил главнокомандующий. - Оказывается, уничтожать эти заводы намного легче, чем я предполагал, когда мы только начинали серию ударов по ним. До этого момента война за Тосев-3 находилась в равновесии, но теперь мы решительно опрокидываем его в нашу пользу.
      - Да будет так. - Вечно осторожный Кирел не принимал ничего нового до тех пор, пока груз доказательств не вынуждал его это сделать. - От успеха этих мер зависит будущее Расы. Ведь корабли с поселенцами уже летят сюда вслед за нами.
      - И пусть летят. - Атвар еще раз воспроизвел запись горящего нефтеочистительного завода. - Клянусь Императором, мы будем готовы их встретить.
      В знак почтения перед верховным правителем Атвар опустил глаза. Кирел сделал то же самое.
      Генерал Джордж Паттон направил пулемет своего джипа в воздух и нажал гашетку. Он стрелял и кричал, пытаясь голосом перекрыть шум пулемета. Через несколько секунд генерал прекратил пальбу и повернулся к Йенсу Ларсену. Он стал тузить физика кулаками и орать:
      - Ей-богу, напучилось! Мы удержали этих сукиных сынов!
      - Да, удержали! - Ларсен знал, что в его голосе больше удивления, чем ликования, но здесь он ничего не мог поделать. Удивление - вот что испытывал он сейчас.
      Паттон не рассердился. Йенс подумал, что нынешним утром ничто не способно рассердить генерала.
      - Это величайшая победа в войне против ящеров, - сказал он.
      Если быть объективным, это была первая и единственная победа в войне против инопланетных захватчиков, но Йенс не хотел омрачать радостные чувства генерала столь прозаическим напоминанием.
      - Теперь мы знаем, что их можно бить. И знаем, как их можно бить. А значит - мы будем бить их снова и снова.
      Если уверенность имела какое-то материальное воплощение, то Паттон являл его образец. Генерал выглядел так, словно сошел с плаката, призывающего вступать в армию. Как и всегда, его подбородок был чисто выбрит, форма находилась в опрятном состоянии, сапоги сияли. От генерала пахло туалетным мылом "Слоновая кость" и лосьоном после бритья.
      Как Паттону удавалось оставаться таким чистюлей в ходе тяжелых боев, это лежало вне пределов понимания Ларсена, чья физиономия напоминала проволочную щетку, замызганное и заляпанное пальто помогало сливаться с местностью (на что он искренне надеялся), а порванные шнурки на ботинках вообще не завязывались. Паттон утверждал, что у опрятного солдата и моральный дух выше. Вид генерала лишь напоминал Йенсу, каким замарашкой выглядит он сам.
      - Чертовски жаль, что кое-кому из ящеров удалось сбежать, - сказал Йенс.
      - Вы правы, - согласился Паттон. - Я утешаюсь мыслью, что совершенство это качество, присущее лишь Богу. Наши пехотинцы преследуют бегущего противника. - Генерал указал на торчавший неподалеку обгорелый танк ящеров. И потому многие их танки закончили войну вот так.
      Ларсен вспомнил подбитые "шерманы" на подступах к тому вражескому танку, который он помогал уничтожать.
      - Многие наши танки закончили ее аналогичным образом, сэр. Вам известно соотношение потерь?
      - Примерно двенадцать к одному, - быстро ответил Паттон.
      У Йенса широко раскрылся рот; он не думал, что список жертв столь велик. Паттон махнул ему рукой:
      - Прежде чем вы начнете сокрушаться по этому поводу, доктор Ларсен, позвольте вам напомнить, что такое соотношение без всяких преувеличений является наилучшим из достигнутых нами в войне против ящеров. Если мы сможем его удержать, окончательная победа будет за нами.
      - Но...
      Экипаж вражеского танка состоял из трех ящеров, экипаж "шермана" - из пяти человек. Значит, соотношение потерь в живой силе было еще более угнетающим, чем в технике.
      - Знаю, .что вы скажете, знаю. - Паттон отсек возражения Йенса прежде, чем они прозвучали. - Однако мы продолжаем выпускать танки, а ящерам, насколько я знаю, неоткуда восполнить свои потери. То же самое и с живой силой: ряды наших войск пополняются, тогда как их - нет.
      На подбитый вражеский танк забрались двое людей с нашивками сержантов технической службы. Один из них внимательно разглядывал через открытый люк внутренности башни. Потом он позвал своего спутника, который тоже просунув голову в люк, чтобы посмотреть самому. Паттон с сияющей улыбкой глядел на них.
      - Видите, с каждой новой их машиной, которую мы изучаем, мы учимся лучше уничтожать вражеские танки. Говорю вам, доктор Ларсен, мы склоняем чашу весов в нашу пользу.
      - Надеюсь, вы правы. - Йенс решил ковать железо, пока оно горячо. - Сэр, поскольку в этом сражении мы победили, могу я, наконец, получить разрешение отправиться в Чикаго и узнать, что стало с Металлургической лабораторией?
      Генерал нахмурился. Он был похож на игрока в покер, решающего, воспользоваться ли картами, что у него на руках, или сбросить их. Наконец он сказал:
      - Полагаю, доктор Ларсен, что у меня нет обоснованных возражений на этот счет. Несомненно, наша страна нуждается в вашей работе над проектом.
      Генерал ни словом не обмолвился о том, чем занимается Метлаб, даже в присутствии одного лишь водителя. "Безопасность", - подумал Йенс.
      Я также хочу поблагодарить вас за вашу самоотверженность и мужество, продолжал Паттон, - с которыми вы переносили пребывание у нас.
      Ларсен вежливо кивнул, хотя самоотверженностью тут и не пахло, особенно с его стороны. HJMCTO он был вынужден подчиниться более могущественной силе. Сетовать на это задним числом - лишь портить свою репутацию.
      - Я дам вам сопровождающих до города, - сказал Паттон. - Там, где вам придется ехать, шляется еще достаточно ящеров.
      - Сэр, вашим предложением вы оказываете мне честь, но все же я предпочел бы отклонить его, - ответил Ларсен. - Разве путешествие с сопровождающими вместо большей безопасности не сделает меня более заметной целью? Я бы лучше раздобыл велосипед и поехал один.
      - Доктор Ларсен, вы являетесь национальным достоянием, что в определенной степени заставляет меня нести ответственность за вашу дальнейшую судьбу. Паттои закусил нижнюю губу. - Но, возможно, вы правы, как знать наперед? Вы хотите отказаться даже от такой помощи, как подыскание вам велосипеда и сопроводительное письмо от меня?
      - Нет, сэр, - моментально ответил Йенс. - Я буду очень признателен и за то, и за другое.
      - Хорошо, - сдержанно улыбнулся Паттон. Потом он махнул рукой, привлекая внимание нескольких солдат, находившихся неподалеку. Они подбежали к машине, чтобы узнать, зачем их зовет генерал. Когда он объяснил, солдаты кивнули и двинулись в разные стороны исполнять его поручение. Ожидая их возвращения, генерал вытащил лист гербовой бумаги, украшенный двумя золотыми звездами ("Удивительно, что у него до сих пор водятся такие вещи", - подумал Йенс) и авторучку. Прикрывая другой рукой лист от падающего снега, генерал что-то быстро написал, затем подал бумагу Ларсену:
      - Этого достаточно?
      Йенс прочитал и удивленно поднял брови. Это было больше, чем просто сопроводительное письмо. Написанное генералом не только приказывало военным властям кормить Йенса, но и наделяло его самого властью, позволяющей почти что "казнить и миловать". Ларсен не хотел бы оказаться на месте солдата, о котором Паттону стало бы известно, что тот не обратил внимания на генеральский приказ. Йенс сложил бумагу и спрятал ее в карман.
      - Благодарю вас, сэр. Это очень щедро с вашей стороны.
      - Знаю, вам тяжело приходилось со мной с того самого момента, как вы оказались в моем кабинете. Я не извиняюсь, нужды войны были важнее ваших потребностей. Но я постараюсь, насколько возможно, исправить положение.
      Где-то через полчаса солдаты возвратились, прикатив Йенсу на выбор четыре или пять велосипедов. Никто и словом не обмолвился о необходимости вернуть выданную ему винтовку, поэтому Ларсен оставил "спрингфилд" себе. Он сел на выносливый "швинн" и поехал в северо-восточном направлении.
      - Чикаго, - мысленно повторял Йенс, двигаясь вперед.
      Он улыбался, радуясь, что наконец-то расстался с армией. Однако улыбка вскоре сошла с его губ. Местность между Блумингтоном и Чикаго дважды оказывалась в зоне боев: вначале, когда ящеры двигались к озеру Мичиган, а затем - когда они пытались пробиться сквозь кольцо, в которое их зажали Паттон и Брэдли. Ларсен собственными глазами видел, до чего ужасны последствия войны.
      Единственное, что знал Йенс о городке Понтиак в штате Иллинойс, было выражение "из Понтиака". Оно означало, что некто провел определенное время в тюрьме штата, находившейся на южной окраине города. Бомбардировки превратили тюрьму в груду развалин. Сразу же за ее воротами лежали обломки американского истребителя, от которого уцелел лишь задранный к небу хвост.
      Сам город был не в лучшем состоянии. На закопченных стенах здания окружного суда виднелись шрамы от пулеметных очередей. Ларсен чуть не свалился, наехав на изуродованную бронзовую плиту, валявшуюся на улице. Он слез, чтобы прочитать надпись. Оказалось, плита украшала пирамиду из валунов ледникового периода - памятник в честь индейского вождя, давшего Понтиаку свое имя. Йенс оглядел лужайку перед зданием суда. Пирамиды не было: виднелись лишь разбросанные и разбитые камни. Ларсен поспешил как можно быстрее убраться из города.
      Вдали почти постоянно слышалась стрельба. На расстоянии она звучала по-идиотски весело, словно хлопки фейерверков по случаю Дня независимости. Однако эти негромкие хлопки означали, что кто-то пытается кого-то убить.
      На следующий день Йенс прикатил в Гарднер - небольшой городишко, окруженный горами доменного шлака. Гарднер едва ли был симпатичным местом и до того, как по нему прокатились волны боев, но сейчас он стал еще хуже. На одной из шлаковых горок развевался звездно-полосатый флаг. Когда Ларсен увидел копошащихся у какого-то здания солдат, он решил испытать письмо Паттона.
      Оно произвело волшебное действие. Солдаты положили Йенсу большую миску тушеного мяса с картошкой, которое ели сами, дали запить это глотком жидкости, сильно напоминающей самогонку, и забросали вопросами о генерале, подпись которого красовалась на листе бумаги.
      Командир отряда, изможденный грузный сержант, чьи редеющие седые волосы говорили о том, что он явно воевал в Первую мировую, прекратил солдатские расспросы и сказал:
      - Стрельбы здесь, приятель, как дерьма во время поноса. Но честно скажу тебе, приятно видеть, когда кто-то движется вперед, а не пятится назад. Мы и так слишком долго перлись назад.
      Его тягучая речь была терпкой и густой, как кофе, обильно сдобренный цикорием, и у него было какое-то странное имя - Остолоп.
      - Нам это дорого стоило, - тихо сказал Ларсен.
      - Отступление в сторону Чикаго тоже обошлось недешево, - сказал сержант.
      Йенс согласно кивнул.
      Незадолго до темноты он приехал в Джолиет. В этом городе тоже была тюрьма - здание с толстыми стенами из известняка, украшенными выступами. Сейчас тюрьма лежала в руинах. В попытке сдержать натиск ящеров ее превратили в крепость. Из одного окна до сих пор торчал погнутый ствол полевого орудия. "Интересно, где сейчас бывшие заключенные?" - с тревогой подумал Йенс.
      По привычке, приобретенной во время странствий по развороченной войной Америке, Йенс отыскал пустой разрушенный дом, чтобы там заночевать. Только развернув свой спальный мешок, он заметил валявшиеся на полу кости. Череп с пустыми глазницами не оставлял сомнения, что кости принадлежали человеку. До вторжения ящеров Йенс не остался бы здесь ни минуты. Сейчас он лишь пожал плечами. Недавно он видел нечто пострашнее костей. Вновь подумав о бывших узниках тюрьмы, он проверил, заряжена ли винтовка, и, положив ее рядом со спальным мешком, снял предохранитель.
      Никто не напал на него в эту ночь. Проснувшись, Йенс поставил винтовку на предохранитель, но патрон вынимать не стал. Впереди лежал Чикаго.
      Туда он добирался дольше, чем ожидал. Самые тяжелые и ожесточенные бои шли в пригородах, у самых городских окраин. Йенс еще никогда не видел такого жуткого разрушения. Никогда еще ему не приходилось с таким трудом пробираться сквозь завалы. То и дело попадались длинные отрезки пути, по которым невозможно было проехать на велосипеде. Приходилось тащить двухколесную машину за собой, что также замедляло его продвижение.
      Среди развалин рыскали охотники за трофеями. Одни, одетые в военную форму, внимательно рассматривали подбитые машины и самолеты ящеров, соображая, нельзя ли что-либо перенять в устройстве инопланетной техники. Они также старались подобрать с поля боя как можно больше брошенного американского снаряжения. Другие, не имевшие отношения к армии, хватали все без разбору. Йенс снова спустил предохранитель своего "спрингфилда".
      Когда он наконец въехал в сам город, окружающая обстановка заметно изменилась. На дорогах по-прежнему встречались груды обломков и мусора, но здесь по крайней мере было видно, где проходят дороги. На некоторых зданиях виднелись таблички:
      ПРИ АРТИЛЛЕРИЙСКОМ ОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА УЛИЦЫ БОЛЕЕ БЕЗОПАСНА
      Судя по всему, обстрелы здесь были жестокими.
      Кроме завалов и обломков, на улицах были люди. За исключением солдат. Йенс давно не видел такого количества людей. Пока, шли бои, немало гражданского населения либо погибло, либо бежало из города. Многие погибли или пропали без вести в самом Чикаго, однако до войны в городе жили три миллиона, и потому сейчас в нем осталось еще достаточно обитателей. Эти люди были тощими, оборванными и грязными. У многих из них были голодные глаза. Они отличались от тех американцев, каких привык видеть Ларсен. Йенс никогда не ожидал, что столкнется с подобным на территории Соединенных Штатов, но действительность была таковой.
      У фонарного столба на перекрестке стояла девушка. Ее платьишко было слишком коротким для пронизывающего холода. Когда Йенс проезжал мимо, она качнула бедрами. Как бы давно он ни находился в состоянии вынужденного безбрачия, Йенс не остановился. Лицо девушки было таким же жестким и безжалостным, как у любого ветерана боев.
      - Ты, жалкий подонок! - закричала она вслед. - Принц вшивый!
      Йенс подумал о том, как она обращается с мужчинами, которые покупали ее ласки. Будем надеяться, что лучше.
      Негры в районе Броунзвилля выглядели еще более жалкими, чем белые в остальной части города. Проезжая по улицам квартала. Йенс ощупал на себе их быстрые взгляды. Но, судя по всему, никто не отваживался на большее, чем бросить короткий взгляд на человека в армейской шинели и с боевой винтовкой за спиной.
      Дом, в котором они с Барбарой снимали квартиру, находился на самом краю Броунзвилля. Йенс завернул за последний поворот и нажал ручной тормоз, чтобы остановиться... перед грудой кирпича, черепицы и битого стекла, бывшей некогда жилым домом. Прямое попадание, случившееся в какой-то из дней после его отъезда.
      Между развалин бродили двое цветных ребятишек. Один из них радостно закричал, найдя доску длиной около фута. Он запихнул находку в холщовый мешок.
      - Ребята, вы не знаете, что случилось с миссис Ларсен, белой женщиной, которая жила здесь? - спросил Йенс.
      Словно удушливое облако, в нем поднялся страх. Он не был уверен, что хочет услышать ответ.
      Оба негритенка покачали головами.
      - Не слышал про такую, мистер, - сказал один из них.
      Ребята вновь занялись поисками дров.
      Ларсен поехал на восток, к университетскому городку. Пусть он не смог найти Барбару, остается еще персонал Метлаба. Возможно, они даже знают, что случилось с нею.
      Опустевший университет выглядел менее разрушенным, чем остальной город возможно, потому, что его здания дальше отстояли друг от друга. Йенс доехал до конца Пятьдесят восьмой улицы и направился прямо через лужайки к центру городка. До того как их усеяли воронки от бомб и снарядов, эти лужайки были более приятным зрелищем.
      Справа, на месте Свифт-Холла, высились обгорелые развалины. Бог не защитил здание факультета богословия. Зато Экхарт-Холл стоял на месте и, если не считать выбитых окон, выглядел вполне сносно. Йенс проделал долгий путь и устал, но надежда помогла ему со скоростью гонщика подкатить к входной двери. Ученый решил было оставить велосипед снаружи, но, подумав, потащил машину с собой. Незачем искушать охотников поживиться.
      - Есть тут кто-нибудь? - крикнул он в глубь коридора.
      Отозвалось только эхо. "Рабочий день уже кончился", - пытался успокоить самого себя Йенс, но надежда в нем начала угасать.
      Он стал подыматься по лестнице, перескакивая через ступеньки. Даже если секретарши и другие работники разошлись по домам, ученые Метлаба работают почти круглосуточно... Однако коридоры наверху были тихими и пустыми.
      Офисы и лаборатории были не просто пустыми. По всему чувствовалось, что все необходимое отсюда вынесено. Куда бы ни переместилась Металлургическая лаборатория, в Чикагском университете ее больше не было.
      Вниз Йенс ковылял намного медленнее, чем наверх. Возле его велосипеда стоял какой-то человек. Йенс начал стаскивать с плеча винтовку, но потом узнал сторожа.
      - Энди! - воскликнул он.
      Седовласый сторож удивленно вздрогнул.
      - Боже милостивый, Пресвятая Дева Мария, это вы, доктор Ларсен! - произнес он. Хотя он и родился в Чикаго, в его голосе звучал провинциальный южный акцент. - Правду сказать, никогда не думал, что увижу вас снова.
      - Я сам не раз сомневался, доберусь ли сюда или нет, - ответил Йенс. - Но куда черт унес Метлаб?
      Вместо прямого ответа Рёйли полез в карман рубашки и достал оттуда помятый и замызганный конверт.
      - Ваша жена просила передать вам в случае, если вы все же вернетесь. Я уже говорил, у меня были сомнения на этот счет, но я постоянно таскаю конверт с собой. На всякий случай.
      - Энди, вы просто чудо.
      Йенс надорвал конверт. Узнав почерк Барбары, он радостно вскрикнул. Текст засалился и потускнел - вероятно, от пота сторожа. Но буквы по-прежнему можно было разобрать...
      Прочитав письмо, Йенс устало и разочарованно покачал головой. Он так долго добирался сюда и столько перенес, что новое препятствие показалось ему просто непреодолимым.
      - Денвер, - вслух произнес он. - Ну и как мне теперь попасть в этот самый Денвер?
      Его путешествие, как, впрочем, и война, далеко не закончилось.