Теккерей, будете продолжать писать таким образом, мы сохраним подобающее уважение к вашему великому таланту, но извините - отстанем от привычки читать ваши романы"". Он ожидал увидеть нечто похожее на "Ярмарку тщеславия". И потому этот "слишком длинный роман... в 1042 страницы" показался ему "беседой о пустяках". И все же - что это были за пустяки? Ответ на вопрос содержится в статье самого Чернышевского. Определяя талант Теккерея, он пишет: "Какое богатство творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знание человеческого сердца..." Вот именно - человеческого сердца, психологически тонкому рассказу о котором посвящены лучшие страницы "Ньюкомов".
      Не одно поколение русских читателей и критиков воспитывалось на этом пристрастном суждении Чернышевского. Его слова приводили в статьях, исследованиях, и что же удивляться постепенно утвердившемуся мнению: поздний Теккерей слабоват. А вот уже складывается и "отрицательная" традиция русская публика, ограничив свое знакомство с Теккереем чтением "Ярмарки тщеславия", и в самом деле отстала от привычки читать его другие романы.
      Надо сказать, что и история издания "Ярмарки тщеславия" сложилась в русской культуре довольно странно. Это произведение издавали десятки раз особенно в советское время. В 30-е гг. М. А. Дьяконовым был сделан новый перевод. Но так уж повелось, что Теккерея, блистательного иллюстратора почти всех собственных произведений, - в России, а потом и в СССР чаще всего печатали или вовсе без иллюстраций (которые, замечу, играют чрезвычайно важную роль в тексте) или же с иллюстрациями, но других художников. Пожалуй, только очень внимательный и дотошный читатель последнего двенадцатитомного собрания сочинений сможет догадаться, вглядываясь в заставки к некоторым томам, что Теккерей был графиком, мастерство которого искусствоведы сравнивают с искусством Хогарта. Рисунки Теккерея есть его продуманный комментарий к собственному тексту, не менее важный в структуре его произведений, чем слово. А вот комментарий и не дошел до нашего читателя. Теккерей основательно учился живописи в Париже. Он самым серьезным образом намеревался стать художником и стал бы, если бы не "помешал" Диккенс.
      Первые выпуски "Посмертных записок Пиквикского клуба" со смешными иллюстрациями Роберта Сеймура уже успели полюбиться читателям, когда художник покончил с собой. Нужно было срочно искать замену. Диккенс объявил конкурс. В числе претендентов на роль нового иллюстратора "Пиквика" был некий Теккерей. Прихватив с собой папку с рисунками, в основном карикатурами и сатирическими зарисовками, он пришел на прием к молодому писателю, имя которого уже гремело на всю Англию. Но Диккенс отклонил кандидатуру Теккерея, произнеся слова, в которых наметился будущий конфликт двух самых известных английских писателей XIX в.: "Боюсь, что Ваши рисунки не рассмешат моего читателя".
      Кто знает, если бы не Диккенс, может быть, английская графика имела бы в лице Теккерея достойного продолжателя традиций великого Хогарта, книжного иллюстратора уровня Крукшенка, Лича, Тенниела, но зато потеряла бы автора "Ярмарки тщеславия", "Генри Эсмонда", "Ньюкомов".
      Несмотря на отказ Диккенса, Теккерей не бросил рисовать - слишком сильна оказалась в нем художническая склонность. Он рисовал всюду - на полях книг, счетах в ресторане, театральных билетах, прерывал текст писем, чтобы быстрее "договорить" мысль карандашом, иллюстрировал - и с блеском - свои произведения. До сих пор точно не известно количество созданных Теккереем рисунков. По некоторым весьма приблизительным данным их более 4000!
      Теккерей далеко не единственный пример сочетания живописного и литературного дарования. Можно вспомнить Уильяма Блейка, Данте Габриеля Россетти. Создавал свои акварели и офорты Виктор Гюго, оставил наброски иллюстраций к "Запискам странствующего энтузиаста" Э. - Т. - А. Гофман. Рисовали Пушкин, Лермонтов, Достоевский. Хотя мера художественного дарования им была отпущена разная, в любом случае это свидетельство переизбытка творческой энергии, настоятельно требующей выхода.
      О переизбытке творческой энергии говорит и поэтический дар Теккерея. К своим стихам Теккерей относился - во всяком случае на словах - крайне легкомысленно, как к забаве, годной лишь для страницы дамского альбома. Однако не только альбомы знакомых дам украшают его стихи. Желание выразить мысль или чувство поэтической строкой было у Теккерея не менее сильно, чем стремление объясниться линией. Стихи можно встретить почти во всех произведениях Теккерея - его ранних сатирических повестях, путевых очерках, рассказах, в "Ярмарке тщеславия", "Пенденнисе". Они широко печатались и в журналах, с которыми сотрудничал Теккерей. Многие сопровождались рисунками, и вместе с ними составляли своеобразные серии.
      Теккерей писал откровенно юмористические стихи, стихи-пародии ("Страдания молодого Вертера"), политические сатиры ("В день святого Валентина"), поэмы, обнаруживающие его несомненный дар исторического писателя, автора "Генри Эсмонда" и "Виргинцев". Превосходны лирические стихотворения писателя, подкупающие искренностью выраженного в них чувства. Многие вдохновлены любовью Теккерея к жене его друга Джейн Брукфилд. Примечательна и несколько тяжеловесная эпическая поэма Теккерея "Святая София", свидетельствующая, что Россия, русские, их история, несомненно, интересовали его. Кстати, и в романах писателя часто можно встретить, казалось бы, неожиданные для английского прозаика ссылки на русскую историю, замечания об особенностях русского национального характера.
      Слава своенравно обошлась с корифеями английского романа - Диккенсом и Теккереем - и у них на родине. Одного, совсем еще юношей, одарила всеми благами, сопутствуя ему до последнего вздоха, не оставила милостями и после смерти. Другого, ничем не уступающего своему собрату, - обрекла на литературную поденщину, на безвестное существование под многочисленными псевдонимами и только с публикацией "Ярмарки тщеславия", всего за пятнадцать лет до смерти, уже немолодым, усталым, больным человеком ввела в сонм великих. Только на титульном листе "Ярмарки тщеславия" английская публика наконец прочитала настоящее имя автора. До этого, не уверенный в своих силах, вечно сомневающийся, он скрывался за масками. Псевдонимы были в ходу в ту эпоху. Но никто не мог соперничать здесь в изобретательности с Теккереем: Теофиль Вагстафф, Желтоплюш, Толстый Обозреватель, Айки Соломонз, Гагаган, Кэтрин Хэйез, Фиц-Будл, Спек, любимая маска Теккерея - Микель Анджело Титмарш. И это еще не полный список. Публика не поспевала за этим хамелеоном. Растерянность чувствовали даже такие зубры журналистики, как главный редактор почтенного и овеянного традициями "Эдинбургского обозрения". Подыскивая авторов для журнала, он просит друга сообщить ему, если тот вдруг случайно знает кое-что о "некоем Теккерее", у которого, как он слышал, бойкое перо. Но вот она, должная слава! Однако и она оказалась омраченной непониманием, встретившим "Ярмарку тщеславия". Современники Теккерея, в том числе коллеги по перу, были поражены глубиной мысли автора, его недюжинным умом, разносторонним образованием, монументальностью нарисованной картины, тонкостью психологических характеристик, единством и гармонией видения действительности, изяществом слога. Но они не были готовы воспринять сарказм, пронизывающий всю книгу. "С каким облегчением я обратился после ужасающего цинизма "Ярмарки тщеславия" к лучезарной доброте "Домби и сына"!" - воскликнул Карлейль. Не поняла сатирического таланта писателя и Элизабет Браунинг: в романе она увидела лишь злобу и боль, которые "не очищают и не возвышают душу".
      Меняя псевдонимы, как перчатки, притворившись в "Ярмарке тщеславия" Кукольником, то всезнающим, то равнодушно отстраненным, предоставляющим своим героям как бы полную свободу действия, Теккерей на самом деле вел с читателем тонкую и изобретательную игру. Если автор действительно одно лицо с хладнокровной убийцей Кэтрин из одноименной повести или с отпетым негодяем Барри Линдоном ("Записки Барри Линдона, эсквайра") и если им он передоверил свои суждения о веке, нравах, морали, что ж, поневоле пришлось бы согласиться с Элизабет Браунинг - такая проза не возвышает душу.
      Но в игре, затеянной Теккереем, когда повествователь и автор не одно и то же лицо, была сокрыта литературная позиция, не знакомая времени, привыкшему к определенности, а то и категоричности нравственных суждений.
      Наделенный невероятной, безудержной, гениальной фантазией, Диккенс к тому же обладал качеством, немаловажным для успеха, - уверенностью в правильности выбранного пути. Наметив общие контуры, определив главные сюжетные линии, Диккенс уже не останавливаясь шел вперед, его мало смущали нелогичности в интриге, неправдоподобность ситуаций. Он прекрасно чувствовал публику, знал все ее капризы и предпочтения. Она любила тайны, ужасы, убийства, слезы, раскаяния и в избытке получала их на его страницах. Высокий нравственный урок Диккенса - завет любви и действенного добра - читатель безоговорочно принимал, даже если и не собирался следовать ему в своей жизни: нечто похожее, только в скучных выражениях, он слышал каждую неделю с амвона церкви.
      Ну, а Теккерей - какую истину проповедовал он устами пройдох-вралей, великосветских распутниц, повес и попросту грешных, слабых людей? Казалось, он все отрицал. Его шутка в момент могла обернуться едким сарказмом. Где же определенность нравственного урока? Викторианская публика твердо знала - в конце романа порок должен быть наказан, добродетель должна восторжествовать. Даже великий Диккенс не угодил этому капризному судье концовкой одного из лучших своих романов "Большие надежды", где будущее героев, усталого от жизни Пипа и поблекшей в буре жизненных невзгод красавицы Эстеллы, омрачено памятью о прошлых бедах и собственном эгоизме. В этом романе главное уже не интрига, хотя и она, как заведено у Диккенса, увлекательна, самое важное психология чувства, страсти, жизнь души, ее взросление, мужание. Здесь Диккенс ближе к Теккерею, а может быть, смешивая черную и белую краски, учится у Теккерея писать человеческое сердце, которое не терпит однозначных решений и монохромной палитры.
      Подобная эстетика, эстетика полутонов, порожденная новым взглядом на человека, была тогда еще в будущем. Ее начнут разрабатывать в конце XIX столетия, освоят в начале XX-го. Современникам Теккерея его маски, пантомима с Кукольником, отступления, которыми пестрят его романы и которые усложняют собственно авторскую позицию, казались чуть ли не художественными просчетами.
      Если уж не поняли лучшие умы эпохи, что говорить об обычных соотечественниках и критиках. И вот в статьях, рецензиях, обзорах замелькало слово "циник". Отчасти Теккерей давал для этого повод. Его острый, как бритва, язык, его беспощадные шутки, высмеивающие все неестественное, вычурное, неискреннее, с легкостью умножали ряды его
      Странная судьба Уильяма Теккерея 29 недоброжелателей и врагов. Авторитетов, кроме разума и природы, для него не существовало. Его перо разило монархов, политических деятелей, собратьев по перу. Неважно, что Байрон был кумиром публики. Теккерей не верил аффектированным романтическим чувствам: "Мне не по вкусу красота, которой, словно театральной сценой, нужно любоваться издали. Что проку в самом изящном носике, если кожа его грубостью и цветом напоминает толстую оберточную бумагу, а из-за липкости и глянца, которыми его отметила природа, он кажется смазанным помадой? И что бы ни говорилось о красоте, станете ли вы носить цветок, побывавший в банке с жиром? Нет, я предпочитаю свежую, росистую, тугую розу Сомерсетшира любой из этих роскошных, аляповатых и болезненных диковин, которые годятся лишь в стихи. Лорд Байрон посвятил им больше лицемерных песнопений, чем любой известный мне поэт. Подумать только, темнолицые, толстогубые, немытые деревенские девахи с приплюснутыми носами и есть "синеокие рейнские девы"! Послушать только - "наполнить до краев бокал вином самосским"! Да рядом с ним и слабое пиво покажется нектаром, и, кстати сказать, сам Байрон пил один лишь джин".
      Не верил он ни в какую мистическую философию Гюго и идеи нравственного раскрепощения Жорж Санд. "Тяжел удел пророков и людей того возвышенного положения, какое занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как прочим смертным, и воленс-ноленс приходится хранить величие и тайну... пророк Гюго не может даже малости исполнить в простоте и ищет для всего особую причину". Во всем этом он видел самолюбование и самооправдание.
      Убежденный реалист, свято верящий в силу разума, Теккерей ополчился на ходульные чувства, всяческие ужасы, невероятные преступления и не менее невероятную добродетель, которые так любили описывать его современники. Писал пародии. Они были не только отчаянно смешны, но и сыграли свою немаловажную литературную роль. Под их влиянием Булвер-Литтон, король "ньюгейтского романа тайн и ужасов", сделал одного из своих героев, романтического преступника, все же более похожим на живого, реального человека. Поднял руку Теккерей и на Вальтера Скотта - написанное им реалистическое продолжение "Айвенго" стало убийственной пародией на роман. Очень хотел он написать пародию и на Диккенса. Но авторитет великого Боза остановил его. А свою "Ярмарку тщеславия" полемически назвал "романом без героя". И действительно, ни Доббин, ни Эмилия Седли, не говоря уже о членах семейства Кроули или о лорде Стайне, не тянут на роль героя - такого, каким его понимала викторианская публика. Герои Теккерея, и в самом деле, люди обычные, грешные, часто слабые и духовно ленивые. Чтобы он ни писал исторические полотна ("Генри Эсмонд", "Виргинцы"), классическую семейную хронику ("Ньюкомы"), он всюду создавал самую, с его точки зрения, интересную историю - историю человеческого сердца. Подобно своим учителям, великим юмористам - Сервантесу и Филдингу, был убежден, что человек - это смесь героического и смешного, благородного и низкого, что человеческая природа бесконечно сложна, а долг честного писателя, заботящегося об истине, не создавать увлекательные истории на потребу толпе, но в меру сил и отпущенного таланта показывать человека во всей его противоречивости, сложности, неповторимости.
      Теккерей, вдумчивый и тонкий критик, способен был видеть в романтиках ценное, прогрессивное, новаторское. Вордсворт, с его точки зрения, велик, потому что сумел заставить поэзию говорить простым, естественным языком. "Вордсворт намного опередил свое время", - как-то заметил Теккерей. Ему же принадлежит и высокая оценка американского романтика Вашингтона Ирвинга.
      Видимо, Теккерей внимательно изучал и метод романтической иронии. В иронии, пронизывающей его собственные произведения, в ироническо-рефлективном отношении ко всему на свете, и в первую очередь к самому себе, так и слышатся отголоски иронии романтиков. Вспоминаются слова Г. К. Честертона: "Замысел "Книги снобов" мог бы с тем же успехом принадлежать Диккенсу... и многим другим современникам Теккерея. Однако только одному Теккерею пришел в голову... подзаголовок: "В описании одного из них"".
      Отдельного упоминания заслуживают отношения Теккерея с великим "неисправимым романтиком" Диккенсом. Два писателя, "сила и слава" национальной литературы, были людьми крайне непохожими во всем, начиная от внешнего облика и манеры поведения и кончая взглядами на искусство, роль писателя, понимание правды.
      Человек эмоциональный, весь во власти минуты и настроения, Диккенс мог быть безудержно добрым и столь же неумеренно нетерпимым даже с близкими и друзьями, безропотно сносившими его капризы. Он любил броскость и неумеренность во всем: гротеск, романтическое кипение чувства, бушующее на страницах его романов, - все это было и в его обыденной жизни. Покрой и сочетание красок в его одежде не раз повергали в ужас современников, манера и весь стиль поведения поражали, а часто вызывали и недоумение.
      Каждый из писателей утверждал Правду - но свою. Диккенс создавал гротески добра (Пиквик) и зла (Урия Гип), его воображение вызвало к жизни дивные романтические сказки и монументальные социальные фрески. И из-под пера Теккерея выходили монументальные полотна - "Ярмарка тщеславия", "Генри Эсмонд", "Виргинцы", "Ньюкомы". И его сатирический бич обличал несправедливость и нравственную ущербность. Его, как и Диккенса, о чем красноречиво свидетельствует переписка Теккерея, влекло изображение добродетели, но... И это "но" очень существенно. "Я могу изображать правду только такой, как я ее вижу, и описывать лишь то, что наблюдаю. Небо наделило меня только таким даром понимания правды, и все остальные способы ее представления кажутся мне фальшивыми... В повседневной бытовой драме пальто есть пальто, а кочерга - кочерга, и они, согласно моим представлениям о нравственности, не должны быть ничем иным - ни расшитой туникой, ни раскаленным до красна жезлом из пантомимы".
      Но, споря с Диккенсом о судьбах реалистического романа, он прекрасно осознавал гениальность Диккенса, его "божественный дар", поразительный, яркий, безудержный талант, его высокую гуманистическую проповедь, перед которой смолкают все критические суждения.
      Собственно столь же высокое, гражданское, духовно-просветленное отношение к писательскому труду было свойственно и Теккерею. Воспитывать ум, смягчать сердце, учить сострадать ближнему, ненавидеть порок - вот задачи любого честного писателя, в том числе и писателя-сатирика, которого Теккерей скромно назвал "проповедником по будням".
      Перечитывая сегодня, на исходе XX столетия, программную лекцию Теккерея "Милосердие и юмор", созданную более века назад и не потерявшую воспитательного значения по сей день, недоумеваешь, как могло случиться, что автора этих высоких, прекрасных строк так часто называли циником, мизантропом, себялюбцем. Он же, устав от этого несмолкающего хора и оставив надежду доказать недоказуемое, на пороге своей смерти отдал суровый приказ дочерям: "Никаких биографий!" И они, вынужденные подчиниться воле отца, сделали все от них зависящее, чтобы затруднить доступ к личным бумагам, черновикам, переписке.
      О Диккенсе написаны библиотеки. Монографии о Теккерее поместятся на нескольких полках. Есть среди этих немногочисленных исследований и биографии. К числу классических относится та, что была создана другом и учеником Теккерея, видным английским писателем Энтони Троллопом. Увидела она свет вскоре после смерти Теккерея. Читая ее, трудно отделаться от мысли, что автор, боясь оскорбить память Теккерея слишком пристальным вниманием к его личности, решил воспроизвести лишь основные вехи его судьбы. В таком же ключе выдержана и другая известная история жизни и творчества Теккерея, вышедшая из-под пера Льюиса Мелвилла. В ней так же мало Теккерея-человека, как и в книге Троллопа. В XX в. о Теккерее писали такие блестящие умы, как Лесли Стивен и Честертон, но - увы! - они ограничились вступительными статьями и предисловиями.
      Значительным вкладом в теккериану стало фундаментальное исследование Гордона Рэя, в котором, кажется, собраны все доступные сведения о писателе, воспроизведены воспоминания и мнения современников, близких. Эта работа настольная книга для всех тех, кто занимается Теккереем. Не странно ли самый крупный специалист по Теккерею в XX в. не английский, но американский ученый?
      И все же, что это был за человек? Джентльмен - так называли Теккерея все, кому хоть раз довелось лично столкнуться с ним в жизни, совсем не легкой у него самого. Банк, в который были вложены деньги, оставленные отцом, прогорел, и Кембридж, где Теккерей готовился по юридической линии, так и остался неоконченным. Нужно было думать о заработке. Конечно, и мать, и ее второй муж, майор Кармайкл-Смит, с которым Теккерей был очень дружен, оказывали посильную помощь молодому человеку. Необходимость в заработке, постоянном занятии стала особенно острой, когда двадцати пяти лет Теккерей женился на Изабелле Шоу. Браку этому не суждено было быть счастливым. Уже в первые годы в поведении Изабеллы проявились черты душевного заболевания. Они усилились с рождением дочерей. Рассудок ее настолько помутился, что для присмотра за Изабеллой пришлось нанять специальную женщину. Теккерей же оказался вдовцом при живой жене с двумя маленькими дочерьми на руках.
      Всю жизнь Теккерея мучил ужас перед нищетой. Поэтому он никогда не отказывался от работы, сотрудничал со многими журналами, выступал с лекциями, отправлялся по поручению журналов или издательств в странствия: Ирландию, Италию, Бельгию, Соединенные Штаты, на Ближний Восток. Вернувшись, чаще всего делился путевыми наблюдениями с читателями. Его подгонял страх, что в случае его смерти дочери могут остаться без средств к существованию. Поэтому и после успеха "Ярмарки тщеславия", когда, казалось, положение его определилось, он все равно работал, не щадя сил. Труд, не только писательское ремесло, но любой честный труд, вызывал в нем глубокое уважение. Он терпеть не мог разговоров о вдохновении, музе, не верил, что для создания шедевров писателю, композитору или художнику нужны какие-то особые условия. Все это, считал он, уловки бездельников. Моцарт писал свои шедевры в шуме трактиров, в дороге, писал, потому что ему было что сказать. Не жди вдохновения, работай каждый день, неважно, хорошее у тебя настроение или из рук вон плохое - вот заветы Теккерея начинающим писателям. Человек искренний, он не стыдился и разговоров о гонораре - как иначе писателю обеспечить себе и своей семье хлеб насущный.
      Конечно, и у Теккерея был свой стиль работы, расходящийся на практике с тем идеалом, что он рисовал в статьях или беседах, который, надо сказать, приводил в недоумение, а то и ужас его друзей. Лишенный домашнего уюта, он любил провести вечер в кругу друзей, хотя наутро ему надо было послать издателю главу, которую он и не начинал писать. Он не скрывал, что хороший ужин он ценит не меньше, чем добрую компанию. Нередко он брался за перо, когда в передней уже ждал посыльный от редактора или когда оставались считанные часы до отъезда в гости или путешествие. Видимо, Теккерею по его темпераменту нужна была, как бы мы сказали сейчас, стрессовая ситуация. Попросту же говоря, ему особенно хорошо работалось, когда его душевные и эмоциональные силы были напряжены до предела. Конечно, такая работа была на износ, и он заплатил за свой образ жизни ранней смертью.
      Крест, выпавший на его долю, - душевную болезнь жены, необходимость самому воспитывать дочерей - он нес с достоинством, не жалуясь, не сетуя на судьбу, не требуя к себе постоянного сочувствия. Напротив, мало кто был посвящен в его тайну. Столь же достойно он перенес и второй удар судьбы разрыв с Джейн Брукфилд, женой его близкого друга, женщиной, которую он пылко любил. Поскольку им не удалось соединить свои судьбы, он уничтожил все, что могло бы скомпрометировать ее или бросить тень на доброе имя его дочерей.
      Безжалостный сатирик и безразличный к авторитетам пародист, Тек-керей был терпимым, терпеливым и в высшей степени доброжелательным человеком. Он, кого молва, памятуя его сатирические эскапады в "Книге снобов" и "Ярмарке тщеславия", считала циником, был ровным в отношениях с коллегами, тактичным с начинающими писателями и художниками. В зените славы, пробуя одного молодого человека как возможного иллюстратора в возглавляемом им журнале "Корнхилл", он предложил ему нарисовать свой портрет, но тут же поспешно добавил, понимая, что юноше будет невыносимо работать под взглядом метра: "Я повернусь спиной". Особенно трогательно Теккерей заботился о старых художниках и актерах. Известно, что одной пожилой актрисе, оставшейся без помощи, он регулярно посылал коробочку с лекарством, где на самом деле лежали монеты, а на крышке было написано его рукой: "Принимать по одной в особо трудную минуту".
      И в ссоре с Диккенсом он повел себя как джентльмен. Вспыльчивый Диккенс поверил сплетням одного писаки, будто бы Теккерей рассказывал в клубе о его связи с актрисой Эллен Тернан. Одно такое предположение было оскорбительно для Теккерея. Разгорелся скандал. Диккенс не знал удержу, выступил в печати. Теккерей потребовал извинений. Их не было. Виноват в этой глупой ссоре скорее был легко ранимый Диккенс. Но, когда спустя несколько лет Теккерей встретил на улице уже больного Диккенса, он окликнул его и первым протянул руку примирения.
      Скептик по натуре, склонный к анализу и созерцанию, писатель, развивший свои природные данные настойчивой работой и чтением, Теккерей - пример художника, у которого выраженный сатирический дар сочетался, однако, с не менее выраженной эмоциональностью. Совсем не всегда в его прозе слышится свист бича. Сила ее нравственного и эстетического воздействия в другом всепроникающей иронии.
      Отчасти именно эта ирония повинна в том, что Теккерея так часто не понимали или понимали превратно, и ему приходилось объясняться, доказывать, например, что его собственная позиция иная, чем у рассказчика, что авантюрист Барри Линдон и он не одно и то же лицо. В этом было его новаторство, но европейская проза смогла освоить эстетические заветы Теккерея лишь в конце века.
      24 декабря 1863 г. Теккерея не стало. Даже по меркам XIX столетия умер он рано, едва достигнув пятидесяти двух лет. Проститься с автором "Ярмарки тщеславия" пришло более 2000 человек; ведущие английские газеты и журналы печатали некрологи. Один из них был написан Диккенсом, который, позабыв многолетние разногласия и бурные ссоры с Теккереем, воздал должное своему великому современнику. В потоке откликов на смерть писателя - особняком стоит небольшое стихотворение, появившееся 2 января в "Панче", известном сатирическом журнале, с которым долгие годы сотрудничал Теккерей. Оно было анонимным, но современники знали, что его автор - Шерли Брукс, один из постоянных критиков и рецензентов "Панча", давнишний друг и коллега Теккерея. Неожиданно было видеть среди карикатур и пародий, шаржей и бурлесков, переполнявших страницы журнала, серьезное и полное глубокого чувства стихотворение. Рисуя образ человека, которого он и его коллеги по "Панчу" знали и любили, Ш. Брукс постарался в первую очередь опровергнуть расхожее мнение о нем как о цинике.
      Он циник был: так жизнь его прожита
      В сиянье добрых слов и добрых дел,
      Так сердце было всей земле открыто,
      Был щедрым он и восхвалять умел.
      Он циник был: могли прочесть вы это
      На лбу его в короне седины,
      В лазури глаз, по-детски полных света,
      В устах, что для улыбки рождены.
      Он циник был: спеленутый любовью
      Своих друзей, детишек и родных,
      Перо окрасив собственною кровью,
      Он чутким сердцем нашу боль постиг...
      В советское время к произведениям Теккерея обращались такие мастера перевода, как Михаил Алексеевич Дьяконов, Мария Федоровна Лорие. Ими воссозданы по-русски "Ярмарка тщеславия", "Пенденнис", "Генри Эсмонд". Немало писали о Теккерее и советские критики - В. В. Ивашева, А. А. Елистратова, Н. А. Егунова, Д. С. Яхонтова.
      И все же, несмотря на эти усилия, Теккерей до сих пор остается "великим незнакомцем", встреча с которым еще только должна состояться. Не странно ли, что в полном собрании сочинений А. В. Луначарского всего несколько ссылок, и то незначительных, на Теккерея. Удивительно, что автору "Ярмарки тщеславия" не нашлось достойного места в курсе лекций критика по истории западноевропейской литературы.
      Читателям, как, впрочем, и литературоведам, предстоит определить меру игры и искренности, естественности в его прозе, соотнести сатиру и добродушный юмор, прочувствовать всю драму его личной и творческой судьбы, внимательнее вчитавшись в подробности его биографии. Эстетические суждения Теккерея, его рассуждения о реализме, ответственности писателя, его миссии не потеряли значения по сей день. Не менее интересный предмет - этика Теккерея. Его нравственные оценки, в частности, неприятие любых проявлений позерства, фальши, неестественности помогут тем, кто сумеет услышать писателя, выработать и собственные критерии добра и красоты.
      Странная, во многом несправедливая судьба выпала на долю этого писателя. Современники по большей части его не понимали, потомки тоже вряд ли оценили по достоинству. Издавали, скажем, в нашей стране, немало, но не так, как завещал Теккерей - с авторскими рисунками.
      Пожалуй, лишь сейчас, на исходе XX столетия, и английская, и советская критика пытается воздать должное Теккерею. Его книги широко печатают, ему посвящают статьи, монографии, диссертации. Впрочем, такое запоздалое признание нельзя объяснить лишь случайностью или капризами моды и вкуса. Может быть, Теккерей больше наш современник? Может быть, есть своя закономерность в том, что в книгах Мюриэл Спарк, Берил Бейнбридж, Тома Шарпа и других современных английских романистов без труда узнается традиция Теккерея? Может быть, его изощренная ирония, утонченный психологизм, интеллектуальная игра - все это скорее принадлежность литературы XX века?
      Хочется надеяться, что эта книга, в которой собраны разнообразные сведения о Теккерее, сумеет убедить читающего, что встреча с ее героем, отменным собеседником, блистательным стилистом, замечательным человеком, будет во всех отношениях приятной и полезной.
      Е. Ю. Гениева
      ТЕККЕРЕЙ В РУССКОЙ ПЕЧАТИ
      (1847-1988)
      Переводы произведений Теккерея на русский язык
      Литература о Теккерее на русском языке
      ПЕРЕВОДЫ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ТЕККЕРЕЯ НА РУССКИЙ ЯЗЫК
      СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ
      1-12. Собрание сочинений: В 12 т./Ред. Ф. И. Булгаков. - Спб.: Г. Ф. Пантелеев, 1894-1895.
      1. Т. 1: Обыкновенная история; Приключения Филиппа в его скитаниях по свету, поясняющая, кем он был ограблен, кто ему помог и кто прошел мимо, не оказывая помощи, ч. 1/Пер. В. Л. Ранцова. - 1894. - 343 с.
      2. Т. 2: Приключения Филиппа... ч. 2/Пер. В. Л. Ранцова. - 1895. - 332 с.
      3. Т. 3: Вдовец Ловель: Повесть/Пер. И. И. Ясинского; Книга Снобов: Сочинение одного из них: Юмористические очерки/Пер. В.А.Тимирязева; История Самуэля Титмарша и Большого Гоггартовского алмаза/Пер. М. А. Шишмаревой; Дух синей бороды: Рассказ/Пер. В. А. Тимирязева. - 1895,-314 с.
      4. Т. 4: Мемуары Барри Линдона, эсквайра; Четыре Георга: Исторические очерки/Пер. В. Л. Ранцова. - 1895. - 308 с.
      5. Т. 5: Ньюкомы: История весьма почтенного семейства, составленная Артуром Пенденнисом, эсквайром/Пер. Е.Г.Бекетовой. - 1895. - 382 с.
      6. Т. 6: Ньюкомы... - 370 с., портр.
      7. Т. 7: История Пенденниса, его успехов и неудач, его друзей и злейшего врага, ч. 1/Пер. М. А. Э [нгельгардта] и В. Л. Р [анцова]. 1895.306 с.