Но в пышной юности она
      Отвергла верную любовь.
      Влюбленный тот - в земле давно,
      И никого с ней рядом нет.
      Быть одинокой суждено
      Ей семь десятков лет!"
      О, мысль коснулась мрачных струн!
      Зачем сейчас скорбит душа,
      Когда влюбленный сердцем юн,
      А дама дивно хороша?
      Мой друг, любовь отдайте мне
      И не теряйте время зря!
      Срывайте розы юных дней,
      Пока горит заря!
      Пер. А. Васильчикова
      К МЭРИ (1847)
      Средь светской толпы на бале
      Я всех кажусь веселей;
      На шумных пирах и собраньях
      Мой смех звучит всех звончей.
      Все видят, как я улыбаюсь
      Насмешливо иль свысока,
      Но душа моя горько рыдает:
      Ты так от меня далека.
      Я вижу и лесть и дружбу
      От старца и юнца;
      Красавицы мне предлагают
      За злато свои сердца.
      Пускай! Я всех презираю,
      Они - рабы мои,
      И втайне к тебе обращаю
      Все помыслы свои.
      Прости! Это ты научила
      Сердце мое любви,
      Но тайну мою до могилы
      Я буду хранить в груди.
      Ни слова, ни вздоха о страсти.
      Пер. Н. Дарузес
      ПЛЕТЕНОЕ КРЕСЛО (1847)
      Спят рваные шлепанцы у камелька,
      В потертый камзол спрятан дух табака.
      Здесь восемь ступенек ведут, как мосты,
      В мое королевство поверх суеты.
      Пускай до державы моей высоко,
      Но жить в ней тепло и дышать в ней легко,
      Где так далеко-далеко из окна
      Под солнцем лучистым дорога видна.
      В державе укромной в чертогах глухих
      Полно безделушек и книжек пустых,
      Подарков друзей и подделок купца,
      Концов без начала, начал без конца...
      Помятые латы, в морщинках фарфор,
      Расшатанный стол, старых трубок набор.
      Богатства на грош в королевской казне.
      И что же? - Все мило здесь другу и мне.
      Живу я не хуже, чем мудрый султан,
      Согрет у огня мой скрипучий диван,
      И музыкой дивной я тоже согрет,
      Когда заиграет охрипший спинет.
      Молитвенный коврик турецких солдат
      И медный светильник - близ Тибра он взят.
      Снимаю кинжал мамлюка со стены
      И грозным клинком поддеваю блины.
      Часы бьют за полночь, мы так и сидим,
      О книгах, друзьях и былом говорим.
      Сирийский табак кольца вьет в полусне,
      В том царстве все мило и другу и мне.
      Из ветхих сокровищ гнезда своего
      Одно для меня лишь дороже всего:
      Как сказочный трон, украшает жилье
      Простое плетеное кресло мое.
      Сиденье источено жадным жучком,
      Круты подлокотники, ножки крючком.
      Царила в нем Фанни, уйдя в забытье,
      С тех пор и влюбился я в кресло свое.
      И если бы ожило кресло на миг,
      Таинственный трепет в него бы проник,
      Я в муке безгласной взирал на нее
      Нельзя воплотиться мне в кресло свое.
      Платок на плечах и улыбка в очах,
      Улыбка в очах и цветок в волосах.
      Несло и качало улыбку ее
      Простое плетеное кресло мое.
      Я креслом, как храмом, теперь дорожу,
      Как царскому трону, ему я служу.
      Заступница Фанни, сиянье твое
      Престол мой пленило и сердце мое.
      Угасла свеча - верный мог паладин,
      В молчании ночи сижу я один,
      Сижу в одиночку как будто вдвоем,
      И Фанни все царствует в кресле моем.
      Вспять время лучится в мерцании дней,
      Где Фанни смеется нежней и нежней.
      Несет и качает улыбку ее
      Простое плетеное кресло мое.
      Пер. А. Солянова
      [РОЗА НАД МОИМ БАЛКОНОМ] (1848)
      Пунцовых роз душистый куст у моего балкона
      Безлиствен был все дни зимы и ждал: когда весна?
      Ты спросишь: что ж он рдеет так и дышит так влюбленно?
      То солнце на небо взошло, и песня птиц слышна.
      И соловей, чья трель звенит все громче и чудесней,
      Безмолвен был в нагих ветвях под резкий ветра свист.
      И если, мама, спросишь ты причину этой песни:
      То солнце на небо взошло и зелен каждый лист.
      Так, мама, все нашли свое: певучий голос - птицы,
      А роза, мама - алый цвет к наряду своему;
      И в сердце, мама, у меня веселый луч денницы,
      И вот я рдею и пою, - ты видишь, почему?
      Пер. М. Лозинского
      КУСТ АЛЫХ РОЗ
      Куст алых роз опять заполнил утро ароматом,
      Зимой он стыл в тоске усталых грез, зовя весну.
      Расцвел улыбчивый рассвет на лепестке крылатом,
      Луч солнца пробудился вновь у певчих птиц в плену.
      Пронизана листва густая соловьиной трелью,
      Где прежде только вихрь шальной в нагих ветвях свистел;
      Ты спросишь у меня, к чему звон птичьего веселья
      Луч солнца пробудился вновь, и лес помолодел.
      Дано песнь птице обрести в сиянье дня земного,
      Как и стыдливой розе - цвет пылающих ланит.
      Певучий солнца луч заполнил мое сердце снова.
      Кто догадался, отчего лицо мое горит?
      Пер. А. Солянова
      РОЗА НАД МОИМ БАЛКОНОМ
      Та роза, что горит зарей, склонившись над балконом,
      И в воздух утренний струит пьянящий аромат,
      Созданьем странным - без листвы, безжизненным и сонным
      Стояла здесь - и не года - лишь месяцы назад.
      И соловей, который всем свои дарует трели,
      Молчал, пока метель мела и резкий ветер дул...
      Запел он, лишь когда ручьи по рощам зазвенели,
      Когда услышал он листвы тугой, веселый гул.
      Любой играет роль свою в одном большом спектакле,
      И если солнце дарит свет и сердцу моему,
      И если радости лучи в том сердце не иссякли,
      Я вспыхиваю и пою... Вам ясно, почему?
      Пер. Е. Печерской
      ЛИШЬ ПОКРОЕТ ЛОГ ТУМАНОМ (1848)
      Лишь покроет лог туманом,
      Холмы позлатит луной,
      У креста, что за фонтаном,
      Ждет тебя любимый твой.
      У креста, что за фонтаном,
      У того, что за фонтаном,
      Ждет тебя любимый твой!
      Много в жизни испытал я,
      Много видел разных мест,
      Но нигде не забывал я
      Тот фонтан и старый крест,
      Где мантилия в узорах
      Обвивала нежный стан.
      В день, когда я Леонору
      Встретил, лог скрывал туман.
      В день, когда... и т. д.
      Много разных стран видал я
      Много исходил дорог,
      Но долины не встречал я
      Сердцу ближе, чем наш лог.
      Нет и девушки на свете
      И душою, и лицом
      Равной той, кого я встретил
      Летней ночью в логе том!
      Пер. А. Васильчикова
      [НАД ТОПЯМИ НАВИСЛА МГЛА] (1848)
      Над топями нависла мгла,
      Уныло ветер выл,
      А горница была тепла,
      В камине жарок пыл.
      Малютка сирота прошел,
      Заметил в окнах свет,
      Почувствовал, как ветер зол,
      Как снег крутится вслед.
      И он замечен из окна,
      Усталый, чуть живой,
      Он слышит: чьи-то голоса
      Зовут к себе домой.
      Рассвет придет, и гость уйдет.
      (В камине жарок пыл...)
      Пусть небо охранит сирот!
      (Уныло ветер выл...)
      Пер. М. Дьяконова
      ЖЕРЕБЕЦ ДЖЕЙКОБА ВДОСКУСВОЙСА (1848)
      (Новейшая хвала Дворцу Суда)
      Кто шлепает в Уайтхолл-Ярд,
      Отыщет без труда
      Приют для с-тряпочных затей,
      Или Дворец Суда.
      Стал курам на смех счастлив тот,
      Кто раз попал сюда.
      Судейских хиро-мантий власть
      Мне горше всяких мук:
      Плетет законные силки
      Жиреющий паук,
      Ограбить город он горазд
      В двенадцать миль во-круг.
      Судья - носатый крючкотвор,
      Сте-рвач, ни дать, ни взять,
      Освоил божеский язык,
      Как греческий, видать:
      Не в силах он без холуя
      Двух слов, мудрец, связать.
      Здесь к-в-акает на правый суд
      Законников ква-ртет,
      Позволил им купить места
      Не ум, а ш-ум монет;
      Шесть адвокатов под ш-умок
      Живут, не зная бед.
      Шесть плюс четыре - славный счет,
      Вот райский уголок:
      Пока их перья пули льют,
      Тучнеет кошелек,
      С овец паршивых клок урвут,
      Куш - с пары вшивых с-клок.
      Был случай - честный малый жил,
      Трубил за свой пятак,
      Купил красавца жеребца
      Зачем, не знал чудак:
      Кажись, и не любил его
      Иль повредил чердак.
      И скакуна сей джентльмен
      Устроил в Тэттерсолл 6;
      Торгаш-лошадник тут как тут
      И скакуна увел,
      Назвав хозяина его;
      Каков ловкач-орел?
      Но грум - ищейка чудака
      Взял злыдня на щипец,
      Когда тот мчал на жеребце,
      Почуя свой конец;
      И закричал от-важно грум:
      "А ну с коня, подлец!"
      Прохвост был страсть как обозлен
      В по-личности своей;
      В ответ ржанье жеребца
      Грум хохотнул громчей,
      Кувырк! - и на своих двоих
      Дал деру прохиндей.
      Хозяин с радости взопрел,
      Глазел с отрадой он,
      Как снова найденный скакун
      Рысцой бежит в загон.
      Как звать хозяина того,
      О ком строчу хитро?
      Звать Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр.
      Воруй и я добро,
      Не дай мне, Господи, попасть
      В "Таймс" под его перо!..
      А тут конюший в дом к нему,
      Как рыцарь - ко двору,
      Пока хозяин крепко дрых,
      Нагрянул поутру
      И счет к оплате предъявил,
      Склонясь к его одру.
      Семнадцать шиллингов и плюс
      Два фунта запросил
      Он за кормежку жеребца,
      На коем вор блудил.
      "Я что, по-твоему, дурак?"
      Сэр Джейкоб возопил.
      "Платить за то, что скакуна
      Вор сбондил у меня
      И в деннике твоем держал
      Как моего коня?
      Ан нет уж, дудки, брат, твой счет
      Грабеж средь бела дня!"
      На том и кончен разговор,
      Да вот одна беда:
      Решил конюший взять свое
      И - шасть! - туда-сюда.
      Был Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр
      Зван во Дворец Суда.
      Шел бедолага в судный храм,
      Чтоб правду обрести,
      И адвоката нанял там,
      Чтоб дело повести,
      Где - чисто ангел! - кажет срам
      Фемида во плоти.
      И дело начал прокурор,
      Куда сэр Джейкоб влип,
      Провякал что-то адвокат,
      Судью талан пришиб,
      И Джейкоб В-доску-свойс, эсквайр
      Попал как кур-в-ощип.
      Тот самый страсть как мрачный день
      Пронзил его насквозь:
      Семнадцать фунтов долг ему
      Враз выплатить пришлось,
      Одиннадцать дал за процесс
      И мелочь вкривь и вкось.
      Взял десять фунтов адвокат
      За проигранный спор,
      Шесть пенсов к ним дополучив
      (Ведь скромность - не зазор).
      Храни, Господь, Дворец Суда
      И всякий приго-вор.
      Не знаю, был ли Джейкоб зол,
      Узрев такую мразь,
      Да все ж, кажись, бранился он,
      С разбоем не смирясь;
      Я в двадцать с лишком фунтов чек
      Заполнил, сам кривясь.
      Дворец Суда, в кручине злой
      Несу твою печать
      И долг - три фунта - претворить
      Обязан в двадцать пять.
      Смеешься ты, Дворец Суда:
      Чужое горе, чать.
      Эй ты, плати за-конный долг,
      А ну-тка, не зевай
      И паче впятеро отдай
      На Божий каравай...
      Дворец Суда когда-нибудь
      Пошлем мы к Богу в рай!
      Изыди с кафедры скорей,
      Облыжник и срамник!
      Ты, жулик, спутал свой карман
      И истины родник.
      Изыди, гнусный богохул,
      Отсохни твой язык!
      Давай, сэр Джейкоб Вдоскусвойс,
      Остри перо в руках;
      Вставай, Джон Джервис, глотку мне
      Заткнуть - один пустяк.
      За-конник жирный строит хлев
      На нашинских костях.
      СТРЯПЧИК ИКС
      Пер. А. Солянова
      БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ {7} (1849)
      На улице, в Париже славной,
      Стоит известный ресторан
      (Зовется улица издавна
      Поднесь Ru Neuve des Petits Champs) {*}.
      {Новая Улица Малых Полей (фр.).}
      Хоть заведенье небогато,
      Готовят в нем деликатес:
      Там часто я бывал когда-то
      И ел отменный буйабес.
      Прекраснейшее это блюдо,
      Я в том присягу дать готов:
      В одной кастрюле - ну и чудо!
      Найдете рыбу всех сортов,
      Обилье перца, лука, мидий,
      Тут Гринвич сам теряет вес!
      Все это в самом лучшем виде
      И составляет буйабес.
      Да, в нем венец чревоугодий!
      Пора философам давно,
      Ценя прекрасное в природе,
      Любить и явства и вино;
      Какой монах найдет несносным
      Меню предписанных трапез,
      Когда по дням исконно постным
      Вкушать бы мог он буйабес?
      Не изменилась обстановка:
      Все та же вывеска, фонарь,
      И улыбается торговка,
      Вскрывая устрицы, как встарь.
      А что Терре? Он ухмылялся,
      Гримасничал, как юркий бес,
      И, подлетев к столу, справлялся,
      Гостям по вкусу ль буйабес.
      Мы входим. Тот же зал пред нами.
      "А как мосье Терре, гарсон?"
      Тот говорит, пожав плечами:
      "Давным-давно скончался он".
      "Так минули его печали
      Да внидет в царствие небес!"
      "А что б вы кушать пожелали?"
      "А все ли варят буйабес?"
      "Mais oui, monsiur *, - он скор с ответом,
      {* О да, мосье (фр.).}
      Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?"*
      {* Прикажете вина, мосье? Какого? (фр.).}
      "Что лучше?" - "Помогу советом:
      С печатью желтой шамбертен".
      ...Да, жаль Терре! Он распростился
      С отрадой вскормленных телес,
      Когда навеки вас лишился,
      Бургундское да буйабес.
      В углу стоит мой стол любимый,
      Не занят, будто на заказ.
      Года прошли невозвратимо,
      И снова я за ним сейчас.
      Под этой крышей, cari luoghi *,
      {* Дорогие места (ит.).}
      Я был повеса из повес,
      Теперь, ворчун седой и строгий,
      Сижу и жду я буйабес.
      Где сотрапезники, что были
      Товарищами дней былых?
      Гарсон! Налейте из бутыли
      До дна хочу я пить за них.
      Со мной их голоса и лица,
      И мир исчезнувший воскрес
      Вся банда вкруг стола толпится,
      Спеша отведать буйабес.
      Удачно очень Джон женился,
      Смеется, как и прежде, Том,
      Огастес-хват остепенился,
      А Джеймс во мраке гробовом...
      Немало пронеслось над светом
      Событий, бедствий и чудес
      С тех пор, как здесь, друзья, Кларетом
      Мы запивали буйабес.
      Как не поддаться мне кручине,
      Припомнив ход былых годин,
      Когда я сиживал, как ныне,
      Вот здесь, в углу, - но не один?
      Передо мною облик милый:
      Улыбкой, речью в дни забот
      Не раз она меня бодрила...
      Теперь никто со мной не пьет.
      Я пью один - веленьем рока...
      Стихов довольно! Пью до дна
      За вас, ушедшие далеко
      Пленительные времена!
      Так, не печалясь и на тризне,
      За все, в чем видел интерес,
      Останусь благодарен жизни...
      Несут кипящий буйабес!
      Пер. В. Рогова
      БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ
      Все эту улицу в Париже
      Зовут Rue Neuve des Petits Champs;
      Прост перевод, да вот поди же,
      Мне с рифмой он не по зубам.
      Открыт там кабачок уютный
      Для тех, кто далеко не Крез.
      Мне часто в юности беспутной
      Здесь подавали буйабес.
      Полубульон, полуокрошка
      Роскошный рыбный кавардак.
      К Парижу Гринвич тянет ложку
      И не дотянется никак.
      Чеснок, шафран, тарань с плотвою,
      Горсть мидий с зеленью в замес
      Терре положит вам с лихвою
      Вот что такое буйабес.
      Хвала похлебке духовитой;
      Философ в истине нагой,
      Природной красоте открытый,
      Возлюбит этот дар благой.
      И чада нищего Франциска
      Услышать рады глас небес,
      Когда им в пост отыщут миску
      Терре и Бог под буйабес.
      Как там Терре? Промчались годы...
      Да, домик цел и цел фонарь.
      Вон ecaillere * сидит у входа,
      {* Продавщица устриц (фр.).}
      Взрезая устрицу, как встарь.
      Терре с ужимкою смешною
      В живучей памяти воскрес;
      Стоит, бывало, предо мною,
      Чтоб похвалил я буйабес.
      Как прежде, зальце перед нами.
      "Что там месье Терре, гарсон?"
      Гарсон слегка пожал плечами:
      "Давным-давно скончался он..."
      "Один удел, что свят, что грешен,
      Вот и добряк Терре исчез..."
      "Чем может быть месье утешен?"
      "Еще готовят буйабес?"
      "Oui, monsieur" - Ответ бесценен.
      "Quel vin monsieur desire-t-il?"*
      {* Какое вино месье желает? (фр.).}
      "Получше". - "Шамбертен отменен,
      С печатью желтою бутыль..."
      Я сел в любимый свой закуток,
      В уют без сказок и чудес,
      Куда Терре носил средь шуток
      Бургундское и буйабес.
      И вновь минувшее воскресло
      Близ ног скрипучего стола;
      Когда-то сел я в это кресло
      И - глядь-поглядь, а жизнь прошла.
      Раз вас узрев, cari luoghi,
      Я был безус, как юный бес,
      Теперь сижу, седой убогий,
      И ожидаю буйабес.
      Не болтуны и не гуляки,
      Где все вы, верные друзья?
      Гарсон! - вина из старой фляги,
      За их здоровье выпью я.
      Передо мной всплывают лица
      И речи молодых повес;
      О, как умели веселиться
      Мы под вино и буйабес!
      Джек Гименею счастлив сдаться,
      Огюст ведет кабриолет;
      Все так же Том готов смеяться,
      Фред-старина еще в Gazette;
      Над Джеймсом травы зашептали
      В слезах заупокойных месс:
      С тех пор не видит он в бокале
      Бордо и в миске - буйабес.
      О Боже, как горьки утраты!
      Дожив до старческих седин,
      Сижу теперь, как и когда-то
      Сидел я тут, но не один.
      Лицо красавицы горело,
      Я мог с ней вечность говорить,
      Она в глаза мои глядела...
      Мне чару не с кем разделить.
      * * *
      Пью, как нашептано мне Паркой,
      Рифмуя трезвость и вино,
      Чтоб вспомнить за печальной чаркой
      Все, что прошло давным-давно.
      Сюда, вино в любой печати,
      Не терпит трапеза словес.
      Сиди и внемли благодати
      Несут кипучий буйабес.
      Пер. А. Солянова
      ЮНЫЙ БИЛЛИ (1849)
      Написано на мотив французской песенки о маленьком корабле, популярной в то время. Поскольку существовало множество вариантов этой песенки, автор "имел честь предложить ее оригинал".
      Три морехода из Бристоля
      Пустились в лодке за моря.
      Крупу, горох и солонину
      Везли в далекие края
      Обжора Джек, Жирняга Джимми
      И юный Билли - у руля.
      Когда они прошли экватор,
      Осталось лишь два сухаря.
      Обжора Джек захныкал:
      "Джимми, Я голодаю. Так нельзя!"
      Откликнулся Жирняга Джимми:
      "Еда у нас иссякла вся".
      Сказал Обжора Джек: "Но, Джимми,
      Пусть Билл послужит пользы для;
      И жирно будет нам, и сытно:
      Съедим-ка Билла, ты и я!"
      "Разденься, Билл, ты будешь съеден,
      Не трать слова, все будет зря!"
      Услышав это предложенье,
      Заплакал Билл, судьбу хуля.
      "Позвольте мне прочесть молитвы,
      Как матушка учила мя".
      "Давай скорей!" - Джек ножик вынул,
      От нетерпения горя.
      У главной мачты на колени
      Пал Билл, Всевышнего моля.
      Двенадцать заповедей Билли
      Прочел и вдруг вскричал: "Земля!
      Что это за страна такая:
      Цейлон или Австралия?
      На Адмиральском судне Нэпир {8}
      Стоит под флагом Короля!"
      Утоплен Адмиралом Джимми,
      Обжору Джека ждет петля,
      А Билли сделан Бомбардиром
      Беспушечного корабля.
      Пер. А. Васильчикова
      МАЛЮТКА БИЛЛИ
      Однажды три старых волка морских
      Из порта в Бристоле отплыли.
      Копченой свинины и сухарей
      Они на борт погрузили.
      По бурным морям, доверяясь волнам,
      Они к экватору плыли:
      И жирный Джек, и верзила Джим,
      И с ними малютка Билли.
      Сказал долговязому Джиму Джек:
      "С едою немного туго:
      Мы съели свинину и сухари.
      Придется нам есть друг друга!"
      Ему отвечает верзила Джим:
      "Мы жестки и жилисты жутко,
      Но молод и нежен малютка Билл.
      Подходит он для желудка!"
      "Эй, Билли, тебя мы зарежем сейчас.
      А ну, расстегни жилетку!"
      Тут Билли достал носовой платок
      В большую красную клетку:
      "Позвольте молитву мне сотворить..."
      И, с хохотом беспричинным,
      "Молись!" - Джек сказал и полез в карман
      За ножиком перочинным.
      И к мачте малютка Билли пошел,
      Пред ней преклонил колена...
      Всего лишь пятнадцать псалмов пропел
      И вскакивает мгновенно:
      "Я вижу Египет и Мадагаскар,
      Свет Новый, а также Старый,
      А также прекрасный британский флаг
      И прочие аксессуары!"
      ...Они втроем к адмиралу пришли.
      В стремленьи к добру неустанном,
      И Джимми, и Джека он вздернуть велел,
      А Билли стал капитаном.
      Пер. Е. Печерской
      ЦЕРКОВНОЕ КРЫЛЬЦО (1849)
      Я в церковь не вхожу,
      Но медленно брожу
      Все вдоль ограды.
      Жду у церковных врат,
      Мечтая встретить взгляд
      Моей отрады.
      Средь шумов городских
      Зов колокола тих,
      Он умолкает.
      Чу! Загудел орган,
      И вот девичий стан
      Вдали мелькает.
      Она идет, она!
      Пуглива и скромна,
      Спешит, не смея
      Прекрасных глаз поднять...
      Господня благодать
      Пусть будет с нею
      Я не войду с тобой.
      Молись же, ангел мой,
      Излей всю душу.
      Невинный твой покой
      Недолжною мечтой
      Я не нарушу.
      Но на тебя позволь
      Смотреть, скрывая боль,
      Моя святая;
      Так у запретных врат
      На недоступный сад
      Бросает скорбный взгляд
      Изгнанник рая.
      Пер. Э. Линецкой
      ЭПИЛОГ (1849)
      Спектакль окончен, поздний час;
      Замедлен занавеса ход,
      И с публикой последний раз
      Раскланяться актер идет.
      Не радует подобный миг,
      И с окончанием забав,
      Ей-богу, невеселый лик
      Покажет он, личину сняв.
      Пока не наступил финал,
      Стихами облеку слова,
      И что б в них вам пожелал
      По всем законам Рождества?
      Как много есть ролей для вас!
      Их получить близка пора...
      Покойной ночи! Вам сейчас
      Навек желаю я добра!
      Прощайте! Пояснить готов,
      Что вверил я стихам моим:
      Весь пыл мальчишеских годов
      Мы позже только повторим.
      Вам никаких препятствий нет
      Мечтать, надеяться, страдать
      Что знали вы в пятнадцать лет.
      Возобновится в сорок пять.
      Не разлучась с борьбой, с бедой,
      Мы в жизни то же обретем
      Теперь, с седою бородой,
      Как и в двенадцать лет, в былом.
      И если в юные года
      Могли мечтать мы и любить,
      Помолимся, чтоб никогда
      Огня души нам не изжить.
      Как в школе, в жизни путь тернист,
      Любой возможен поворот:
      Глупцу дадут похвальный лист,
      А хилый к финишу придет.
      Судьбы неведом приговор
      Шутом, глядишь, великий стал,
      Удел для мудреца - позор,
      И возвеличился нахал.
      Но жить ли нам, судьбу кляня?
      Хвала Тому, кто дал и взял!
      К чему тебя, а не меня,
      О Чарльз, могильный хлад сковал?
      Все это небом нам дано,
      Им жизни ход определен,
      И не постичь, кому оно
      Несет награду иль урон.
      Иной задаст роскошный пир,
      Не ведая земных невзгод,
      А лучший, голоден и сир,
      У врат его подачки ждет.
      Пусть Лазаря забрызжет грязь
      От колесницы богача
      Любых событий примем связь,
      Во прахе дни свои влача.
      Так небо стоном не гневи
      О том, что ввергнуто во прах:
      О безнадежности в любви
      И о несбывшихся мечтах.
      Аминь! Молитва такова:
      Да будет на сердце тепло,
      Хоть поседела голова
      И тяжко бремя лет легло.
      И все равно, добро ли, зло ль
      Года грядущие сулят.
      Им предназначенную роль
      Пускай играют стар и млад.
      Кому победа и провал?
      Взнесись, пади - не в этом суть,
      Но, что бы рок ни посылал,
      Все время добр и честен будь.
      Добр, честен вопреки годам.
      (Простите робкие слова.)
      Впервые зов стал слышен нам
      В день самый первый Рождества,
      Чуть песнь до пастырей дошла,
      Что стройно пел блаженный клир:
      "Хвала всевышнему, хвала,
      И людям с добрым сердцем - мир".
      На этом песню я прерву
      И отложу мое перо;
      Как подобает Рождеству,
      Скажу: любовь вам и добро,
      Дабы, словам согласно тем,
      Достойно вы прожить могли,
      И людям с добрым сердцем всем
      Мир на земли.
      Пер. В. Рогова
      ВОЗРАСТ МУДРОСТИ (1850)
      Взгляните направо, кудрявый юнец,
      Еще не знающий парика.
      Девица для вас - лучший приз и венец...
      Посмотрим, какой вас встретит конец,
      Когда вы приблизитесь к сорока.
      Ведь мудрость не терпит густых кудрей
      Об этом вы вспомните наверняка.
      Пока вам бы только гулять средь аллей
      Да молча вздыхать у чьих-то дверей...
      А с чем вы приблизитесь к сорока?
      Вот и тридцать девятое Рождество.
      Кудри резко редеют, ум яснеет слегка.
      Вы в жизни не поняли ничего,
      И это слегка омрачит торжество,
      Когда вы приблизитесь к сорока.
      Вы к зеркалу сделайте шаг - и в нем
      Себя рассмотрите исподтишка.
      Увидите мигом: юнец был ослом,
      А с дамою входит несчастье в дом,
      Когда вы приблизитесь к сорока.
      Пусть не было в юности губ алей,
      Но участь супружеских чувств горька:
      Со временем вы поостыли к ней;
      Ведь сердце становится все холодней,
      Когда приближаются к сорока.
      Я время сумел победить все равно:
      Взгляните на мудрого старика.
      Та замужем, эта в могиле давно...
      Я весел, один, попиваю вино...
      Вот так я приблизился к сорока.
      Пер. Е. Печерской.
      ЛЮБОВЬ В СОРОК ЛЕТ
      Красавчик-паж, не бреешься ты,
      Нет на лице твоем и пушка,
      Парят мальчишеские мечты
      При виде женской красоты
      Но доживи до сорока!
      Под шапкой золотых кудрей
      Мудрость ох как невелика;
      Что ж, пой серенады, и слезы лей
      И нежных словечек не жалей
      Но доживи до сорока!
      Когда проводишь ты сорок зим
      И прояснится твоя башка,
      Придет конец мечтаньям былым:
      Они развеются, словно дым,
      Коль доживешь до сорока.
      Любой ровесник мой, вот те крест,
      Готов слова мои подтвердить:
      Прелестнейшая из невест
      Нам через месяц надоест
      И даже раньше, может быть.
      Льняные кудри, и алый рот,
      И глазок лазоревых нежный взгляд,
      И стройный стан, и бровей разлет,
      Еще и месяца не пройдет,
      До чертиков нам надоедят.
      Прах Джиллиан землей одет,
      А Марион - верная жена!
      Я ж хоть и сед, но забот мне нет,
      Я бодр и весел в сорок лет
      И пью гасконское до дна.
      Пер. В. Рогова
      ATRA CURA* (1850)
      {* Черная забота (лат.).}
      . . . . . . . . . . . . .
      Еще богат я был умом,
      Когда мне клирик римский спел,
      Как злой Заботы дух подсел
      На круп за рыцарским седлом.
      Сдается мне, мой господин,
      Ты тоже едешь не один.
      Куда б ты ни направил ход,
      Влеком воинственной судьбой,
      Забота сядет за тобой
      И сердце смелое сожмет.
      Покуда конь не кончит бег,
      Вы не расстанетесь вовек.
      Не рыцарь я, не знаю сеч,
      Не обнажаю грозный меч,
      Заботе не подсесть ко мне
      На длинноногом скакуне:
      Дурак я, горю я смеюсь
      И на осле вперед стремлюсь.
      Пер. В. Рогова
      ПОВЕЛИТЕЛИ ПРАВОВЕРНЫХ (1850)
      Жизнь папы римского светла
      И неизменно весела:
      Он в Ватикане без забот
      Отборнейшие вина пьет.
      Какая, право, благодать,
      Всесильным римским папой стать!
      Султан турецкий Саладин
      Над женским полом господин:
      В его гареме сотня жен,
      И тем весьма доволен он.
      Хочу - мой грех прошу простить
      Султаном Саладином быть.
      Но папа римский - вот бедняк!
      Никак вступить не может в брак.
      Султану же запрещено
      Пить виноградное вино.
      Я пью вино, женой любим
      И зависти не знаю к ним.
      Пер. В. Рогова
      ЯНКИ-ВОЛОНТЕРЫ (1851)
      "Офицер медицинской службы армии США сообщает, что, спрашивая ротного командира, он выяснил - девять десятых солдат ушли в армию из-за своих сердечных драм" ("Морнинг пэйпер")
      Эй, янки-волонтеры!
      В душе такая грусть,
      Когда про вас я сказки
      Читать берусь.
      Прочь, ласковые взоры!
      Вкушая соль земли,
      Лукавству женской ласки
      Мундир вы предпочли.
      Неужто в вашей роте,
      Что Марсом рождена,
      Как брата с верным братом
      (Чу, песнь слышна),
      В едином развороте
      Свела вас навсегда
      Под стягом полосатым