История понятия контрпереноса уже достаточно детально обсуждалась в предшествующих разделах. Контрперенос определяется здесь как те аффективные отклики аналитика на пациента, которые не основаны на сознательно доступных самостных и объектных представлениях в мире переживаний аналитика. До некоторой степени аналогично фазово-специфически задержанной или нарушенной привязанности, которую пациенты повторяют и продолжают в трансферентных отношениях с аналитиками, в контрпереносе аналитика такая недоступность определенных самостных и объектных репрезентаций может, в принципе, происходить в результате либо первичного отсутствия, либо вторичной утраты таких репрезентаций. Контрпереносные отклики могут быть поняты как неудача аналитика переживать и информативно использовать свои объектно-поисковые и/или объектно-реагирующие эмоциональные отклики. Другими словами, контрперенос представляет собой временную или длительную неудачу в психоаналитически полезном комплиментарном или эмпатическом реагировании аналитика на своего пациента.

В своем контрпереносе аналитик не осознает действительное положение себя и пациента в качестве объектов друг для друга. Может быть вовлечен любой из различных эволюционных уровней объектной привязанности в зависимости от прошлой истории и текущей жизненной ситуации аналитика. Таким образом, контрперенос аналитика может включать в себя реэкстернализациюлибо его функциональных, либо индивидуальных объектных репрезентаций на образ пациента с активацией его (аналитика) соответствующих интерактивных самостных репрезентаций. Контрпереносные откл-ики могут также проистекать от проекций аналитиком неприемлемых самостных репрезентаций на представление о пациенте, а также от длительной идентификации аналитика с его мысленным представлением о пациенте или мысленным представлением об инфантильном объекте пациента.

Будучи основаннйМи на вытесненном или иным способом недоступном переживании аналитика, контрпереносные отклики не являются информативными относительно пациента, независимо от того, приводятся ли они в движение переносом пациента или нет. До тех пор пока они не могут быть превращены в комплиментарные или эмпати-ческие отклики, они будут более или менее серьезно нарушать понимание аналитиком себя и пациента, независимо от того, отыгрывается ли это нарушение в аналитических взаимодействиях или нет.

Трансферентные реакции, включая контрперенос, характеризуют пределы понимания людьми Друг друга. В психоаналитической работе проблема обнаружения контрпереноса и замены его информативными эмоциональными откликами представляет собой постоянный вызов для аналитика (см. главу 8).

Различные отклики аналитика на пациента, как рациональные, так и аффективные, в идеале будут интегрироваться в тотальный отклик, который равносилен более или менее точному проникновению внутрь и пониманию психического мира переживаний пациента, каким он обнаруживается в его или ее взаимодействиях с аналитиком.

Интеграция рассматривается здесь скорее как главная характеристика развития психики, чем как постулат врожденной синтетической функции эго (Nunberg, 1931; Hartmann, 1964) с собственной энергией и превратностями развития. Человеческое развитие как целое — интегративное явление, ведущее к возрастающей автономии и индивидуальности развертывающегося переживания Собственного Я. Как было сказано в первой части, после дифференциации репрезентаций Собственного Я и объекта сохранение и защита переживания Собственного Я становится главной мотивацией для всей дальнейшей структу-рализации психики.

Тревога является центральным, непосредственно мотивирующим фактором для продолжения формирования структуры, приводящей в результате к возросшему синтезу и интеграции репрезентативного мира человека. После установления константности Собственного Я и объекта : потребность сохранения связанности частей Собственного Я с точки зрения недавно завоеванной индивидуальной идентичности становится сознательной целью для Собственного Я. Общая тенденция к интеграции, неотъемлемо присутствующая в психическом развитии, становится затем ощущаемой мотивацией и целью, к которой активно стремится Собственное Я. Однако даже тогда многочисленные синтетические действия Собственного Я в его стремлении сохранения и улучшения своей целостности и связанности лучше не приписывать специфической синтетической функции Собственного Я. Скорее их следует рассматривать как выражения характерного функционирования Собственного Я как активного организатора и синтезатора (см. схожие высказывания Blanck and Blanck (1979) относительно эго как организатора).

Интеграция различных откликов человека на другого человека для формирования понимания субъективного переживания последнего и своей собственной роли в текущих взаимодействиях между сторонами требует от наблюдателя хорошо установившихся константностей Собственного Я и объекта с заслуживающими доверия способностями к эмпатии и саморефлексии. Люди без таких эволюционных достижений могут быть вполне хорошими наблюдателями внешнего мира, одновременно испытывая почти полную неспособность отражать и понимать внутренние переживания самих себя и других людей. При сочетании превосходящих умственных способностей с высокоуровневой пограничной организацией люди могут сделать карьеру в качестве ученых, бизнесменов или политиков, но не подходят для профессий, в которых предпосылкой является понимание себя и других как уникальных людей.

Аналитическое понимание подразумевает растущее осознание того, что пациент и аналитик представляют и значат друг для друга в своих соответствующих частных мирах переживаний. Типичным образом оно дает ответы на вопросы, кем и чем я являюсь в текущем переживании пациента и наоборот? В чем пациент нуждается, чего он хочет, о чем думает или фантазирует и осознает ли он это сам? Если нет, наличествует ли это осознание где-то в нем, отгороженное, но все же имеющее место после того, как оно однажды было сознательным? Или получали ли когда-либо текущие связанные с объектом потребности пациента психическое представление? Ответы аналитика на такие вопросы формируются в результате интеграции его рациональных, комплиментарных и эмпатических откликов на пациента и его послания, окрашенные варьирующими количествами контрпереносных элементов, обусловленных природой прошлой истории аналитика в целом и ее текущих недоступных аспектов в частности.

Интуиция с ее характерной внезапной и «необъяснимой» природой вряд ли является чисто идеационным событием в отличие от эмоционально обусловленных эмпатических переживаний, как это было предложено Гринсоном (1967). Глубокая наполненность смыслом и субъективная установка «истины», которая отличает интуитивные переживания, указывает на большую долю аффективного переживания, ощущаемого за их типически банальным внешним видом. Интуитивные инсайты несут в себе много характерных черт творческих актов и часто связаны с чувствами душевного подъема и всемогущества, в большей или меньшей степени замаскированными. Однако искушенный и критически настроенный аналитик знает из опыта, что внезапную уверенность и субъективное чувство истины, характеризующие интуитивные переживания, следует тщательно интроспективно изучать и проверять на фоне рациональных данных, прежде чем будет достигнуто надежное понимание.

Интуиция, по-видимому, представляет собой результат быстрой и поэтому потенциально незрелой бессознательной интеграции откликов наблюдателя на другого человека и воспринимаемые от него послания. Она представляет собой новый синтез в эмпирическом мире наблюдателя и поэтому является творческим продуктом, который появляется на поверхности его сознательного разума как некий малый генезис с сопутствующими чувствами душевного подъема и всемогущества. Носитель интуиции часто видит в ней чудо и может оказать значительное сопротивление оспариванию ее природы как «истины» и подверганию ее более тесному аналитическому исследованию и проверке на фоне сопутствующих рациональных откликов и уже имеющегося знания о данном человеке. Хотя такие быстрые бессознательные интеграции представляют собой крайне ценный инструмент в аналитической работе, обеспечивая ее полезным сырым материалом для более полного аналитического инсайта и понимания, они могут так-же представлять крупные скопления бессознательных контрпереносных элементов. Это тем более вероятно, чем более их носитель уверен в том, что по своей природе они представляют окончательную истину.

Существует связь между чрезмерной опорой на интуицию, с одной стороны, и нарциссической поглощенноетью идеями всемогущества, с другой, в особенности, когда голословно утверждаемая точность и истинность интуитивных инсайтов не терпит никаких сомнений и дальнейшего исследования. Достижение действительного понимания другого человека и собственное взаимодействие с ним тогда менее важны, чем собственная роль в качестве высшего судьи людей. Эта черта не чужда многим аналитикам и психотерапевтам.

«Слишком быстрое понимание» связано с индивидуальными отличиями в способности переносить замешательство (Freud, 19122с). Способность выносить неопределенность без прибегания к преждевременной интеграции собственных доступных рациональных и эмоциональных откликов на пациента требует выдерживания ожидания и собственной пассивности. Она связана с целостностью образа профессионального Собственного Я аналитика, которая позволяет ему терпеливо собирать элементы, требуемые для интегративных инсайтов, максимально информативных относительно мира переживания пациента, а также относительно собственной позиции аналитика и его роли в них. Реже встречаются моменты всемогущего душевного подъема, сопровождаемые внезапными вспышками интуиции, и им сопутствует глубокое удовлетворение, неотъемлемо присутствующее в точном и подлинном понимании внутреннего переживания другого человека. Интеграция, приводящая к такому пониманию, также часто происходит абсолютно внезапно и является довольно неожиданной, вознаграждая аналитика удовольствием от творческого свершения. Однако он, как правило, способен лучше осознавать элементы такого понимания, чем в случае с единственной вспышкой интуиции. Аналитическое понимание как комплексная интеграция откликов аналитика на пациента тем более полезно, чем лучше ее элементы могут, в принципе, быть прослежены вглубь к их различным первоистокам.

Термин проективная идентификация был введен Мелани Кляйн (1946) для описания ранней попытки младенца контролировать свои деструктивные импульсы, чтобы избавиться от них путем проецирования их на внутренний материнский объект, который посредством этого становится преследующим и нуждается в постоянном контроле со стороны ребенка. Как отмечалось несколькими авторами (Sandier, 1987; Tansey and Burke, 1989), Кляйн первоначально считала, что данный процесс происходит лишь в фантазии младенца. Этот первоначальный способ применения данной концепции, которую Сандлер (1987) назвал «первой стадией проективной идентификации» (р. 15), позднее был расширен до включения в него различных процессов взаимодействия. Однако прежде чем начать рассмотрение тех развитии, которые Сандлер называет второй и третьей стадиями проективной идентификации, мы должны исследовать, может ли данная концепция Кляйн быть принята в формальном смысле как описывающая те феномены, к которым она предположительно имеет отношение.

Рассматривая этот термин, начиная с первой его части, важно осознавать, что помимо репрезентаций Собственного Я, в кляйнианском понимании, репрезентации внутренних объектов (интроектов) могут столь же хорошо «про— ецироваться», и кляйнианцы считают, что именно это специфически и происходит в проективной идентифика— ции.Во «Введении в работы Мелани Кляйн» Сегал определяет проективную идентификацию следующим образом: «В проективной идентификации части Собственного Я и внутреннего объекта расщепляются и проецируются на внешний объект, который затем становится наделенным, контролируемым и отождествляемым с проецируемыми частями»(1973,р.27).

Следуя использованию Фрейдом концепции проекции в параноидных состояниях (1911b, 1915d, 1922) и в согласии с большинством психоаналитических авторов, я определяю проекцию как психический процесс, который ведет к переживанию тех аспектов образа Собственного Я, которые несовместимы с его существованием или невыносимы для него как принадлежащие объектной репрезентации (см. главу 2). Проекция, таким образом, специфически рассматривается как эмпирический переход от образа Собственного Я к образу объекта, в то время как перенос представлений с одного объектного представления на другое столь же специфически обозначается термином смещение. Смещение может происходить между интернализованными объектными представлениями или оно может доходить до их эмпирической реэкстернализации на образ текущего внешнего объекта. Смещение и ре-экстернализация образов внутреннего объекта на образ аналитика — существенно значимые процессы, действующие в феномене переноса в отличие от кляйнианского использования экстернализации как синонима проекции, здесь она понимается как относящаяся ко всем эмпирическим изменениям в локализации из внутреннего пространства наружу. Это зонтичная концепция для процессов, в которых будут иметь место эмпирические переходы с репрезентации Собственного Я на репрезентацию объекта (проекция) или с репрезентации внутреннего объекта на репрезентацию внешнего объекта. Последнее является формой смещения и ответственно за феномен переноса. То же самое нельзя сказатьотносительно проекции, хотя она может многообразными путями участвовать в искажении образов объекта, переносимых на представление пациента о своем аналитике. Даже если такое представление может временами быть серьезно искажено проекцией, особенно при лечении пограничных и психотических пациентов, оно повторяет и продолжает такие способы примитивной объектной привязанности, в которых аналитик воспринимается и к нему относятся как к архаическому, реэкстернализованному интроекту, легко и постоянно разрушаемому мимолетными или длительными проекциями.

Даже не-кляйнианские авторы не всегда ясно различают проекцию аспектов образа Собственного Я на объектное представление и смещение аспектов с одного объектного образа на другой. Однако если проекции придается специфический смысл приписывания нежелательного аспекта репрезентации Собственного Я психическому представлению о другом человеке (Sandier, 1987, р.80), этот смысл становится крайне расплывчатым, если кляйнианс кий способ понимания проекции становится включенным в не-кляйнианский психоаналитический словарь через общее принятие и использование концепции проективной идентификации.

Даже если использование проекции в концепции проективной идентификации может, таким образом, быть подвергнуто серьезному сомнению с не-кляйнианской точки зрения, включение в нее термина идентификация представляется явно несовместимым с его широко согласованным психоаналитическим смыслом. Хотя термин идентификация не всегда одинаково трактуется психоаналитическими авторами (например, у Кернберга, на чье определение данного термина повлияло кляйнианское мышление), для большинства из них идентификация 6з-начает процесс, посредством которого аспекты объектной репрезентации становятся переживаемы как принадлежащие к репрезентации Собственного Я (Freud, 1921; Laplanche and Pontalis, 1967; Moor and Fine, 1968; глава 1 данной работы).

Хотя представляется очевидным, что Кляйн включила термин идентификация в свою концепцию проективной идентификации, чтобы подчеркнуть поддерживаемую связь проективных элементов с Собственным Я и их тенденцию возвращаться к Собственному Я, переживание проецируемого как преследующего и необходимость его контролирования не имеют эмпирического и феноменологического соответствия с вышеупомянутым способом определения идентификации. Под идентификацией пони— мается длительное или временное формирование пережи-вания Собственного Я в соответствии с моделью репре-зентации другого человека. Это вполне продвинутая форма интернализации, приводящая к эмпирическим дополнени-ям в переживании Собственного Я, а не к поддержанию контакта с объектно-индексированными частями образа, Собственного Я, которые были утрачены через проекцию. Представляется очевидным, что при соединении с расплывчатой дефиницией проекции идентификация в данной связи помогает создать полностью противоречивую концепцию, которую лучше было бы оставить для той об— ласти компетенции, где она была порождена через использование терминов, которые имеют особый смысл в данной частной теории [*]. Кернберг (1975,1987) представил «эволюционную линию проекции», где он рассматривает проективную идентификацию как самую раннюю и наиболее примитивную форму проекции. В отличие от настоящей проекции, которую он считает принадлежащей к невротической организации личности, проективная идентификация будет типична для психотических и пограничных уровней и как таковая будет «последней крайней» попыткой спасти и сохранить дифференцированность. Кернберг видит главное различие между проективной идентификацией и более подлинной «зрелой» проекцией в сохранении контакта с проецируемым и контроля над проецируемым в первом случае по сравнению с отчуждением и дистанцированием от проецируемого во втором случае. Подлинная проекция, которой будет предшествовать вытеснение непереносимого психического содержания, которое будет проецироваться, станет, таким образом, представлять собой более эффективную и «успешную» проекцию, чем проективная идентификация, в которой проецируемое сохраняет свой статус в качестве преследователя, которого приходится постоянно держать под контролем.

В моей концептуализации те феномены, которые Кляйн и Кернберг называют проективной идентификацией, рассматриваются просто как тот способ, которым проекция и ее результаты проявляют себя в примитивном эмпирическом мире. Вместо постулирования более или менее зрелых проекций я предпочитаю говорить об отличиях в результатах, когда проекция используется у более или менее структурализованных личностей. Как говорилось в главе 1, проекция возникает вместе с формированием образа «абсолютно плохого» объекта, на который канализируется и проецируется неизбежная деструктивность младенца, для того чтобы защитить и сохранить образ «абсолютно хорошего» объекта, который является предпосылкой сохранения переживания Собственного Я и таким образом субъективного существования в целом. Однако, так как эмпирический мир ребенка отличается вначале диадической замкнутостью, все, что проецируется, остается в объектных образах, которые получаются от матери и ее поведения. Даже если «абсолютно плохой» объект считался удерживаемым эмпирически отсутствующим посредством отрицания, у проекции еще нет каких-либо иных альтернатив, помимо полученных от матери образов; еще нет третьих лиц, на которые можно перенести образы «абсолютно плохого» объекта. Поэтому «абсолютно плохой» образ первичного объекта остается эмпирически близким и постоянно несет в себе угрозу стать психически наличествующим в качестве преследователя, за которым надо следить и держать под контролем до тех пор, пока он не сможет быть устранен из мира опыта посредством восстановительных усилий отрицать его существование.

Представляется, что такое отсутствие альтернатив для проекции, обусловленное репрезентативной недостаточностью эмпирической орбиты младенца, несет главную ответственность за хрупкую природу ранних проекций по сравнению с проективными операциями позднее в жизни. Вместо того чтобы называть преследующую природу образа «абсолютно плохого» объекта и потребность ребенка держать его под контролем «идентификацией» или «сохраняемой эмпатией» с проецируемым (Kernberg, 1975), можно рассматривать их в качестве неизбежного следствия того, что у маленького ребенка все еще ограничена репрезентативная сфера опыта.

Эта точка зрения охватывает собранные под заголовком проективной идентификации феномены выражений, результатов и превратностей проекции и способы их проявления в недавно дифференцированном мире опыта. Вместо постулирования иерархии проективных операций эта точка зрения также утверждает, что отличия в таких операциях и их результатах обусловлены различиями в уровне репрезентативной структурализации субъекта, а не в проекции самой по себе, которая в качестве эмпирического перехода от образа Собственного Я к объектной репрезентации остается по сути той же самой на всем протяжении жизни человека.

Таким образом, формальное использование каждого из компонентов термина проективной идентификации очевидно не может быть принято с точки зрения их общепринятого не-кляйнианского использования. Однако даже если бы был принят кляйнианский смысл этих терминов, понятие проективной идентификации становится тем более проблематичным, чем более оно расширяется до имеющего отношение к процессам взаимодействий во «второй и третьей стадиях» развития проективной идентификации (Sandier, 1987). В 1950-е годы проективная идентификация стала все в большей мере пониматься кляйнианскими авторами не только как способ изменять восприятие субъективного Собственного Я и объектные представления, но в равной мере как средство побуждать восприятие Собственного Я другим человеком приобретать характерные черты элементов, внесенных в него из вне (Heiman, 1950; Rosenfeld, 1952, 1954; Racker, 1957, 1968; Grinberg, 1962). Как следствие, проективная идентификация была сделана главным передатчиком контрпереноса, понимаемым в тоталистическом смысле (Kernberg, 1965). Хайман (1950) ясно определила контрперенос как часть личности пациента, загнанную в аналитика через использование проективной идентификации. Это сделало контрперенос решающим источником информации о пациенте и главной основой для понимания и интерпретации его переноса (Racker, 1957).

Как отмечалось Сандлером (1987), именно введение Бионом (1955,1962, 1965) понятия «контейнирования» подтолкнуло применение термина проективная идентификация к более конкретным направлениям взаимодействий. От проективных «фантазий» и попыток манипулирования объектами до принятия функций и ролей, перенесенных на них извне, проективная идентификация стала все в большей мере обозначать избавление от нежеланных частей Собственного Я и внутренних объектов путем их прямого перенесения на субъективный мир переживаний пространственно отделенного другого человека. Этот человек, будь это родитель или аналитик, предполагался получающим эти экстернализованные части ребенка или пациента, контей-нирующим их, обрабатывающим и «метаболизирующим» их и, наконец, представляющим их назад ребенку или пациенту в более приемлемой форме, чтобы быть им реинтернализованными в качестве интерпретаций.

Этот трехфазный процесс, состоящий во внесении пациентом своих нежеланных частей внутрь аналитика, их «метаболизации» аналитиком и, наконец, их реинтернализации пациентом, рассматривался кляйнианцами, а позднее также все большим количеством не-кляйнианских авторов (Malin and Grotstein, 1966; Ogden, 1979,1982; Tansey and Burke, 1989) как основное целительное событие в психоаналитическом лечении. Хотя большинство авторов сохранили понятие проективной идентификации лишь для стадии индуцирования, некоторые из них, в особенности Огден (1982), стали включать в нее также стадии основного процесса и реинтернализации.

Хотя способы сторонников проективной идентификации понимать проекцию и идентификацию уже критически исследовались выше, все же следует обсудить использование проективной идентификации в качестве термина, описывающего взаимодействия.