Оболочка разума

– А сколько зарабатываете? – Доктор Рыжиков решил, что родительский комитет так родительский комитет.

– Семьдесят пять новыми оклад, – села она, показав все, необходимое для домашних условий. – И ноги преют в резине. У нас у всех, девушек-мойщиц, даром потом ревматизмы? Кто в зале и в кухне, совесть совсем забыли. Работа чистая, на людях, крахмальные фартуки, чепчики… В день по тридцатке можно хапнуть. Без мяса настоящего, а не каких-то там костей, со смены не уходят. А нам, мойщицам, если раз в год курочку дохлую дадут или гнилых мандаринов, так потом год попрекают…

Женька Рязанцев сопел от стыда. Он стиснул зубы. Нет бы сидела молчала. Мало, что суется со своими руками, так еще и с ворованными курами. Только и разговоров, кто да что спер из ресторана. Болтайте при своих, а при человеке зачем?

– Ну хорошо, – пришел ему на помощь доктор Рыжиков. – Понятно. А на учебники хватает? На тетрадки?

– А нам бесплатно выдают, – похвасталась она. – И половинное питание. Как малообеспеченным. Если бы хоть алименты шли, а то как гавкнулся четыре года, так ни слуху ни духу… Может, бабу нашел, живет как у бога за пазухой… Лучше бы сразу под поезд, чтоб пополам переехало…

И снова перешла от слов к слезам.

Женька содрогнулся от алиментов, как от ожога. Он ненавидел это унизительное слово. Пора было кончать его мучения. Но доктор Рыжиков не знал, с какого бока. «Если бы кто-то отказался от своих показаний… – преследовал его голос одного криминалистического чина. – Это можно было бы рассматривать как вновь открывшееся обстоятельство…» Если так можно выразиться на их крючкотворской тарабарщине. «Если бы кто-то…» Женькина мать этот «кто-то» и есть. Та самая соседка Чикиных, которая все видела и слышала. Что в таких случаях говорят, доктор Рыжиков просто не знал. «Правду вы сказали или нет?» Да ему просто в рожу плюнут после таких слов. Потому что про себя каждый точно знает, что он-то говорит самую правду.

Он потоптался у порога. Может с Женькой нужно позаниматься, подтянуть предметы, посодействовать в чем?

– Уж вы посодействуйте! – обрадовалась мать. – Уж вы возьмитесь за него! Человек-то порядочный, сразу видно. Может, вам курочку импортную для семьи надо или помидор банку болгарских?

34

– Но самое поразительное, что нас с вами просто не существует, – сказал присутствующим доктор Рыжиков.

Присутствующие осмотрели друг друга. Сулейман, Сильва Сидоровна, рыжая кошка Лариска, доктор Коля Козлов, преданно глядящий Чикин. Каждый был вполне видимым.

– Ремонт-то здесь должен начаться только будущей весной. А наше скудное оборудование дадут в третьем квартале. Или в четвертом. Еще не решили. Мы с вами стоим в безглазой развалине без пола и без стен, где свистит холодный осенний ветер…

– Привидения в замке Лукича, – четко сформулировал Коля Козлов. – Вообще-то обмыть надо. А то с покойника начнете.

– Типун тебе на язык, тьфу! – вырвалось у Сильвы Сидоровны.

– Вот это и есть подпольное предприятие, – мягко сказал Сулейман. – А вы спрашивали, откуда они все берут. Теперь у вас будут спрашивать. То есть у нас…

– А мы свои фонды получим и вернем долги, – пообещал доктор Рыжиков. – Больному Самсонову сообща печку отремонтируем, забор восстановим…

– По мордам мы получим, если не обмоем, – убежденно сказал доктор Коля.

Сильва Сидоровна бросила на него один из самых своих свирепых взглядов.

– Вот свой и приноси! – огрызнулась она в дурном предчувствии траты сокровенного спирта.

– А у вас в Баку, как там, – с интересом посмотрела рыжая Лариска на Сулеймана, – насчет подпольных сумочек – водятся?

– Не смотрите на него так огненно, Лариса, – предупредил доктор Рыжиков. – Он скромный честный труженик и с мафией не связан. Примерный семьянин.

– Да не нужен он мне, – тряхнула она рыжими кудрями. – У меня муж пока дома… Мне сумочка нужна. Из крокодиловой кожи.

– Пожалейте крокодилов, Лариса, – заступнически вздохнул доктор Рыжиков. – Они и так льют крокодиловы слезы.

– А вот крокодилы, между прочим, вас не пожалеют, – ответила она дерзко, по отношению к своему прямому начальству. – Ядовитовна вчера на планерке сказала, что этот домик ей нужен для физкультурной терапии. У нее больные, мол, ведут неподвижный образ жизни, это им вредно, а упражняться негде. А тут такое помещение со шведской стенкой простаивает, неизвестно, когда понадобится.

– Надо начинать операции, – командирским голосом сказал доктор Рыжиков.

Собственно, это он вел свое первое оперативное совещание. И все, что он тут говорил, подразумевало то, что говорят в таких случаях начинающие и бывалые руководители. Что надо быть внимательным к состоянию больных, вежливо с ними обращаться, соблюдать производственную дисциплину, беречь казенное имущество и экономить лекарства и перевязочные материалы.

– Значит, жметесь? – спросил Коля Козлов по существу дела и нехотя полез в карман брюк под халат. Оттуда появилась бутылочка-четвертушка, очень удобная для переноса. – Мензурки хоть у вас есть?

Первой жертвой был намечен Чикин. Для облегчения головы ему надо было разорвать какие-то спайки методом продувания воздуха через позвоночник, если так можно выразиться. Может, и лицо станет не таким уж багровым. Чикин молчаливо согласился быть первым. Его благодарность могла пойти и дальше. Кроме того, от него требовалось находиться в эту ночь при Жанне, пока Сильва Сидоровна додежуривает на старом месте, и никому постороннему ни под каким видом не отпирать ночью двери. Пароль: «Нет ли свежих бараньих голов?» Отзыв: «Имеем только свежие позвонки».

– Вот теперь все тик-так, – вытер Коля Козлов рот своей белой докторской шапочкой. – Всего пятнадцать граммов, а спуск на воду по полной форме. Теперь не утонет. Можете начинать навигацию.

На прощанье доктор Рыжиков нечаянно спросил у первой жертвы:

– А эта соседка ваша… свидетельница…

– Рязанцева? – с какой-то вдруг надеждой спросил Чикин.

– Зачем ей врать-то надо было? Она с вами ссорилась?

Чикин развел руками. Лоб пересекла морщина недоумения. Он словно решал неразрешимую шахматную задачу, не умея играть в шахматы. Никогда он не ссорился с Женькиной матерью, никогда она не обижалась на него.

– Она вообще женщина неплохая… Сына воспитываеть старается…

Сердце доктора Петровича еще раз благодарно дрогнуло – как всегда, когда он встречался с самым достойным неумением этой жизни. Неумением держать зло.

…И весь их прекрасный план – кого оперировать первым, чтобы почин был удачным, кого следующим – рухнул той же ночью. Как рушатся многие и многие прекрасные планы.

Доктор Петрович бился в дверь своего детища, забыв про отзыв и пароль. Чикин, наоборот, про пароль хорошо помнил о ожидал указания насчет свежих бараньих голов. И даже начал благородно подсказывать, так как узнать-то он доктора Рыжикова узнал, но опасался пострадать за нарушение устава. Но доктор Рыжиков в сей раз был неузнаваем. Он только ломал дверь плечом и повторял: «Откройте, Чикин!»

Чикин, чуть не плача, открыл.

В операционную бегом пронесли носилки с неподвижным телом. Пробежала Сильва Сидоровна, оставившая основное дежурство. Подожгли протертый спиртом операционный стол. Он горел синим пламенем. Чикин лично включил ускоренное кипятильное устройство, сооруженное им в подарок отечественной хирургии.

То ли все другие операционные места в городе были тогда заняты, то ли кого-то в другом месте не добудились, то ли просто без доктора Петровича снова не обошлись, но студента железнодорожного техникума, который выпал с четвертого этажа общежития, он приказал нести сюда.

Студент ударился о цокольный выступ подвала, потом его швырнуло на асфальт. В больницу его везли испуганные девушки. По дороге он пришел в сознание. Девушки плакали и спрашивали, что ему сделать. Он говорил, что ничего, и успокаивал их, что не чувствует боли. Он и вправду не чувствовал боли, но вместе с ней не чувствовал и ног. Все приподнимал голову и старался на них посмотреть. Девушки плакали и успокаивали его, что ноги совсем целые.

Доктор Петрович, оторванный от пенопластовых небоскребов и фонтанов пригородной зоны, взял студента за руку и посчитал пульс. Пульс был слабый. Студент спросил его, почему он не чувствует ног и не может ими пошевелить. Доктор Рыжиков ответил, что это наверное от испуга. Потом пройдет. Сколько было случаев, добавил он, когда спасались парашютисты с нераскрытым парашютом. И умолчал, сколько было случаев, когда они не спасались.

На столе доктор Рыжиков увидел, что студент уже никогда не пошевелит ногами. Мягкий светлый жгутик спинного мозга, на котором держатся все наши движения, был порван вбитым позвонком. Кроме того, все, что можно было отбить при падении, было отбито. Поразительно, что студент был в сознании. Это не влезало ни в какие учебники. Видно, спинной мозг еще и разбухал от ушиба. Доктор Рыжиков работал как каменотес, раскусывая крепкие молодые кости и освобождая от тисков пухнущую кровоточащую нитку жизни. Пот выедал глаза, правая кисть онемела и уже не сжималась. Тут нужна была армейская траншееройная машина, которая прошла бы по позвонку сверху донизу. Самое страшное было в том, что любой живой, кому так разворотили спину, должен был умереть от болевого шока. Студент же ничего не чувствовал. Не требовался даже новокаин. Ему было даже не щекотно. «Больно?» – спрашивал доктор Петрович. «Нет», – терпеливо отвечал студент в простыню. Он был темноволосый, длиннолицый, наверное, умный очкарик. Несколько раз спросил, где остались очки – там, наверху, или упали с ним.

Доктор Рыжиков видел, что все уже умерло и не чувствовало боли. Жизнь цеплялась только за сознание. Развороченная жутким рвом спина, утыканная марлями и обвешанная зажимами, тазики, полные красных тампонов. Сильва Сидоровна, подававшая инструмент, не могла отлучиться и осквернить руки, поэтому тазики освобождал и менял Чикин.

– Как я теперь побегу? – глухо спросил студент, даже не представляющий, во что превратилась его спина, и думающий только о ногах.

– Побежишь как заяц, – сказал доктор Рыжиков. – Ноги у тебя вон какие здоровые…

Ноги у студента были абсолютно целые, по-юношески гладкие, сильные.

– А я на любую дистанцию бегаю, – хотелось говорить студенту. – Хотите – стометровку, хотите – на пять тысяч…

К концу фразы он уставал и говорил совсем бессильно. Но потом набирался сил и начинал снова.

– Только пусть им не пишут… Выпишусь – сам приеду… А то примчатся…

Родителям, значит.

– Ноги целые – значит, прыгать умеешь, – через силу сказал доктор Рыжиков. – Когда мы в десантных войсках прыгали с учебной вышки, сержант нас заставлял держать между сапогами спичечный коробок…

Доктор Рыжиков знал, что он повторяется, но слышать как говорит разбитый студент, был не в силах.

– Я не нарочно, – сказал, передохнув, студент, как будто споря с кем-то. – Я только бычок бросить. Я наступил, а там…

В комнатах четвертого этажа общежития железнодорожного техникума были двери на балкон, а самих балконов не было. Не хватило балконных плит. А общежитие сдали хоть и не к первому сентября, как отрапортовали, но к возвращению студентов с сельхозработ. Двери, конечно, позабивали досками и понаделали предупреждающих надписей. Но поскольку там и форточек нет, да и вообще интересно, студенты их пораскулачивали и пораскрывали, и все сидели на закате, свесив ноги, и курили, перебрасываясь между собой с этажа на этаж спичками и сигаретами. Все прекрасно знали, что балконов нет. Но бывает, что помнишь, а на секунду забудешь. Докуриваешь, открываешь дверь, делаешь шаг… Глухое «ой» и стук чего-то мягкого внизу, на дне двора…

– Бывало и хуже, – сказал доктор Рыжиков, прекрасно зная, что хуже бывало редко. – Однажды у нас батальон на прыжках воткнулся в снежный наст. Ветер тебя дернул, хруст – и готово. Человек двести с одинаковым переломом, как бритвой срезанные… И ничего потом, прыгали… Как миленькие… Это дело поправимое…

Он должен был говорить что-то бодрое. Не потому, что правила игры, а потому что…

– А кто этот балкон… – с последним вдруг усилием сказал студент. – Он и не знает…

Больше он ничего не сказал. Его голова стала безвольно перекатываться в стороны по мере последних рывков доктора Рыжикова.

Хорошо еще, что в коридоре никто не ждал. Девочки-студентки ушли, после того как он пообещал им сделать все, что возможно. Родители еще мирно спали где-то во Владимирской области. Утешать и обманывать было некого. Сильва Сидоровна громыхала тазами и инструментом, убираясь в операционной. Кто-то из «Скорой помощи» двигал там носилками. Хорошо, если унесут до того, как увидит Жанна. Чикину было приказано следить, чтобы она ничего не заподозрила, и успокаивать ее, если она услышит царапанье в коридоре.

35

– Я тебе, Курочкин, завтра рожу шпингалеты! И еще кое-что рожу!

Доктор Рыжиков сидел под дверью, за которой время от времени кто-то что-то собирался рожать. То шпингалеты, то дверную ручку, то замазку, то, не приведи бог, оконное стекло.

Доктора Рыжикова все время толкало туда предотвратить несчастье. Но каждый раз, пока он колебался, в дверь врывались другие, и за ней начинались очередные роды – унитазов или отопительных батарей.

Доктор Рыжиков ждал. Ему нужно было неразделенное внимание хозяина кабинета. Как начинать это при людях, он не знал. Это была дверь начальника строительного управления. Рядом с ней трещала машинка. Доктор Рыжиков сначала думал, что хоть тут к начальнику вызывают по очереди, но потом увидел, что машинка чихала на очередь, а очередь чихала на машинку. Прорывался тот, кто сильнее.

Когда за дверью было решено родить семь ящиков гвоздей и сто квадратных метров «фишера», он все же решил опередить кого-то и всунуть туда голову.

Начальник СМУ, как видно изрожавшись до внутренней пустоты, натягивал плащ.

– Ну сколько тебе повторять! – осадил он доктора Петровича. – Спецовок и рукавиц я не рожаю! Иди в отдел снабжения!

Рожать гвозди и стекло и не рожать невинных мягких рукавиц – это, конечно, способность. Талант.

– Да я не за спецовками… – робко начал оправдываться доктор Рыжиков, но тут ввалилось еще пятеро, и поднялся гвалт из-за подземного перехода, который уже три года строился на главной улице. Как понял доктор Рыжиков, требовалось немедленно родить облицовочную плитку.

– Все! – закричал на всех начальник. – В горсовет на планерку! – Опаздываю! Сейчас начнут давить, сам Франк заявится. Что я им, рожу подземный переход?!

Когда все вымелись и оставался только доктор Рыжиков, начальник с порога поторопил и его:

– Если не за спецовками, то чего еще ждешь?

Видно, доктор Рыжиков был в сей раз похож на провинившегося прораба.

– Понимаете, вы строили общежитие железнодорожного техникума… – пристроился он к выходящему начальству.

– Рожал… – неохотно признался начальник, становясь неприступным, как и подобает участнику планерки в горисполкоме. – Я много чего тут рожал. Пока еще не падает. А у тебя что, упало?

– У меня человек упал, – серьезно сказал доктор Рыжиков. – С четвертого этажа общежития.

– Пусть пьет на работе, – с веселой наглецой присоветовал строительный начальник. – А после работы больше закусывает. И никаких падений. Вот мои почему-то не падают. А знаешь, почему?

– Потому, что ваши общежития без балконов, – хотел открыть ему грустную истину доктор Рыжиков.

– Ну, милый мой, – перешел начальник на интим, – это как повезет. Пришел парень к девкам, напился до смерти и из окна вывалился. Я это знаю прекрасно. Ему бы и три балкона не помогло… Ну идем, идем с миром…

Он стал нахально-ласково, по-милицейски, подталкивать доктора Рыжикова вдоль коридора, освобождая себе выход.

– Я тоже когда-то неплохо толкался, – вдруг врос доктор Рыжиков в пол, так что начальник СМУ даже ударился об его плечо. Его это так удивило, что он впервые как бы заинтересовался доктором Петровичем.

– Что-то я не пойму, – начал он подозревать, что перед ним не прораб. – А кто ты ему будешь-то? Родственник?

– Нет, я врач, – сказал доктор Рыжиков. – Он у меня умирал. Доктор Рыжиков.

– Ну и что? – нетерпеливо посмотрел начальник на часы. Был он высокий, как бы полинявший блондин с мальчишечьими веснушками на носу. – А я вот рыжий, да не Рыжиков. Зато всегда крайний. Крайний – моя фамилия. Лечиться мне пока не надо, а что вы хотите?

– Ничего, – сказал доктор Рыжиков. – Просто он у меня умирал целую ночь. Перелом позвоночника, спинной мозг весь разорван, внутренности отбиты…

– Я понимаю, – сделал подобающую мину начальник и даже попытался придать грусть своим голубоватым, навыкате, но неисправимо нахальноватым глазам. – А мне вы зачем это? Может, с памятником помочь? Вообще-то можно, но потом. Я на планерку опаздываю…

– Нет, его увезли, – сказал доктор Рыжиков. – Спасибо. Да вы идите, я по пути только скажу. Ему ничего не надо. Просто он долго не терял сознание, до самого… И не чувствовал боли, все отмерло. И еще мог говорить. Он думал, что выйдет из больницы и пойдет хоть посмотреть, из-за кого вот так люди разбиваются… Просто посмотреть, чтоб хоть знать. Ну он-то теперь не сможет прийти, я и пришел за него. Посмотрел – и пойду. Видите, я вас совсем не задержал.

– Э-э-эй! – бросил ручку кабины и поймал его за рукав начальник СМУ. – Так это вы не по адресу! Я уже в прокуратуру объяснение писал! Что я, рожу эти балконные плиты? Прикажут – я и без крыши сдам, не то что без балконов. Вы к директору техникума сходите, как он у меня выпрашивал, чтоб я его впустил! К товарищу Франку, он разрешение дал! Да он сейчас на планерке будет. Хотите, отвезу? Ну, как хотите, только нечего из меня крайнего делать!

Доктор Рыжиков вежливо освободил рукав, чтобы уйти к велосипеду. Было самое время эффектно удалиться. Но пришлось эффектно раскрыть рот, потому что, увы, велосипеда на положенном месте не было. Ни на месте, ни рядом. Его опять угнали. Это уже наверняка означало конец велосипедного сезона. До снега рукой подать, зачем велосипед в сугробах?

36

«Юрочка, там у тебя один больной… Ну, пупсик такой. Хочешь, я его у себя полечу? Процедурки назначим, ванночки, массаж… Ну чего тебе с ним возиться? У меня все условия, правда?»

Доктор Рыжиков даже не понял сразу, что коллега Ядовитовна хочет забрать к себе в заповедный коридор больного Чикина. Для рядового и ничем не примечательного гражданина, обладающего лишь таким никчемным свойством, как два высших инженерных образования, это была непостижимая честь. Доктор Рыжиков даже предполагать не мог, что там о Чикине знают как о таковом. Оказалось, очень хорошо знают. Можно сказать, следят.

Да и как было не знать, если Чикин перечинил все табуретки и тумбочки, все электроприборы и все спецоборудование в окрестностях. По первому приглашению он безотказно следовал на консультацию в любое отделение в неизменном синем халате с отвертками и клещами в карманах. Он был главным участником монтажа и наладки новой гэдээровской рентгенустановки, а также перевода главной котельной с угля на мазут.

В то же время доктор Рыжиков аккуратно отправлял обратно повестки в суд, которые приходили на имя Чикина, прикалывая к ним справки о том, что гр. Чикин продолжает находиться на излечении после тяжелой черепно-мозговой травмы.

Кстати, окончательно определилось, что лицо у Чикина теперь навсегда останется багровым, как будто он вышел из бани. Хотя он из нее выйдет не скоро.

– Может, им что-то отремонтировать там надо? – спросил он осторожно.

Сулейман ответил вежливым молчанием и искрами в глазах: мол, извините.

Тем более чикинская акула просто исходила любовью и вниманием. На случай ее появления всегда стояла наготове кровать в палате. Чикин привычно юркал в нее и накрывался одеялом по нос. После этого Сильва Сидоровна разрешала войти. Как всегда – торт, апельсиновый сок, чмок в лобик: «Ты у меня совсем здоровячок, пупсик!» Странно, что после этих ласк пупсик упорно не выбирался не только из больницы, но и из-под одеяла. И только хлопал глазами.

– Чем слаще улыбка, тем горше отрава, – объяснил Сулейман с точки зрения нравов Востока.

Когда тревоге давался отбой, Чикин выползал из укрытия. Если не было срочных ремонтов, можно было потренировать Жанну. Все балетные команды доктор Рыжиков написал для него на белом ватмане. Чикин робким блеющим голосом подавал их Жанне, подвешенной к рельсам. Еще ей для надежности поставили что-то вроде брусьев, но взяли честное слово, что не будет на них зря висеть, болтая ногами. От команд Чикина Жанну разбирал смех, как будто ее щекотали, и это мешало выполнять батманы тандю.

Чикину было странно, что, когда доктор Рыжиков узнал про это, заглянув в палату на звонкий Жаннин смех, его не отстранили от занятий, а, наоборот, велели поменьше выходить наружу и брать заказы только с доставкой сюда. Якобы из-за наступающих холодов.

Если бы доктор Рыжиков не попал в эти дни домой, он, может, и всю зиму проходил бы в своем знаменитом зеленом плаще из клеенки. Четыре головы повернулись в его сторону с некоторым отчужденным удивлением: что, мол, за человек? Только Рекс достаточно безоговорочно признал его, но и то все еще искал во дворе хозяйский велосипед, без которого и хозяин полностью был не хозяин.

– И что она ответила? – спросили за столом Валеру Малышева.

– Ну, как вы думаете, что? Вагон соломы, вот что!

Валерия чуть улыбнулась краешком высокомерного рта. Анька с Танькой заученно прыснули. Видно, кибер в этот раз ответил от души. Доктор Рыжиков обвел их слегка потусторонним взглядом.

– Ну, кто мне скажет, откуда взялось слово «робот»?

Валерия гордо пожала плечами. Анька с Танькой с надеждой посмотрели на Валеру Малышева. Им очень не хотелось проигрывать. Валера сосредоточился. Когда он сосредоточивался, вдоль лба у него складывалась толстая морщина, как у боксера-тугодума. Или штангиста-многовеса.

– Ну, я предполагаю… – медленно начал Валера брать вес. – Отец кибернетики Норберт Винер мог вложить в это слово… Ну, по-английски, может быть… какое-нибудь «рэбью…». Что-то считающее…

– Так, – постарался доктор Рыжиков скрыть удовлетворение. – А что, собственно, за слово «кибернетика»?

– Ну, это любой знает, – снова легла складка на лоб Валеры. – Это нечто вроде… «управляющее»…

– Так… – нашел свое пальто доктор Рыжиков. – Сутки на размышление. А почему парашют плавно спускается?

– Ну, это легко определить аэродинамическими сопротивлением воздуха, прямо пропорциональным площади развернутого купола, – снисходительно-научно стал поучать Валера Малышев. – Надо взять…

– По-воздуху! – пискнули Анька с Танькой такой Валериной глупости.

– Последнее, – пообещал доктор Петрович. – Как будет по-русски сказать «субпродукты» и как звали унтера Пришибеева?

– Ну, унтер Пришибеев. – Валера крепко наморщился.

Доктор Рыжиков удовлетворенно прошагал к себе. Больше ему не казалось, что против него что-то тут злоумышляют.

Родное логово встретило его приятельским оскалом черепов, челюстей и отдельных деталей черепов, выставленных на полках. Он их дружески осмотрел и стал не торопясь отбирать необходимое. Включил яркую настольную лампу, разложил под ней ватман и перенес на него строго по одной разные фигурки и лоскутки из органического стекла. Кажется, просто лоскутки, а на самом деле доктор Петрович не один и не два вечера выпиливал их под этой лампой лобзиком и напильником.

Это и были кусочки туркутюковского лба и лица, семьдесят семь раз отмеренные сообща с Сулейманом.

Еще на полке стоял очень красивый плоский кожаный чемоданчик. Доктор Петрович достал и его. Блеснула хромированная сталь. Это был детский слесарный набор, невиданный в наших краях и блестевший как хирургический инструмент. Такое можно было раздобыть только где-нибудь в ГДР, что Мишка Франк и сделал, участвуя однажды в заграничном вояже. В чемоданчик еще успешно влезли туркутюковские запчасти и разные вспомогательные спецматериалы. Розовый порошок в мешочке, запасные кусочки плекса, ну и другие там секреты.

Щелкнув блестящим замочком, доктор Рыжиков полюбовался комнатой. Его гордостью был для нее великоватый, правда, но универсальный стол: с одной стороны письменный, с другой – верстачный. И на верстачной стороне стоял будущий архитектурный приз архитектора Бальчуриса – белый пенопластовый поселок какой-то далекой отсюда неведомо-прекрасной пригородной жилой и культурно-оздоровителной зоны. Макет можно было снова везти на показ жене архитектора Бальчуриса.

Доктору Рыжикову очень бы хотелось сделать это немедленно. Может, угостят чаем с вишневым вареньем. И никакого усилия над собой, чтобы сделать разрез человеческой кожи.

Но надо было объяснить Туркутюкову закономерности рассеивания десанта при высадке из двухмоторных транспортных самолетов типа «дуглас». Туркутюков с Чикиным уже жили в одной комнате, правда разгороженные простыней. И Чикин тоже, затаив дыхание, прислушивался к воздушным приключениям доктора Рыжикова. Они втроем пили чай на половине летчика.

– Вот нас в последней операции бросили в ветер, – сказал доктор Рыжиков.

Туркутюков при слове «операция» вздрогнул.

– А если не получится? – выдавил он из себя, как всегда.

– Две тысячи девятьсот шестьдесят с лишним лет получалось, а у нас не получится? – даже обиделся за честь своей марки доктор Рыжиков.

– Две тысячи? – пригнулся под этим грузом Туркутюков.

– За тысячу лет до нашей эры в древней Индии один справедливый и мудрый… – Доктор Петрович с удовольствием опустил в чай печенье и предложил этот способ друзьям. – Один справедливый и мудрый приговаривал виноватых к отрезанию носов и губ.

– И губ?! – содрогнулся Чикин.

– И губ, – хладнокровно подтвердил доктор Петрович. – Но не расстраивайтесь. Той же ночью палач за взятку приделывал эти носы обратно.

– А губы? – Чикина почему-то волновала именно грустная судьба губ.

– С губами сложнее, – откровенно признался доктор Рыжиков, косвенно оправдывая древнеиндийского коллегу-палача.

– А откуда вы знаете? – спросил приговоренный Туркутюков.

– «Ауир Веда» – «Познание жизни», – сослался доктор Рыжиков на первоисточник. – Написал некто Суструта, хоть и древний, но очень культурный индиец. И, кстати, к его наблюдениям нравов мало что с тех пор можно прибавить.

– А красное лицо они исправляли? – грустно осведомился Чикин и вздрогнул.

В дверь постучали.

Доктор Рыжиков взглядом показал ему на всякий случай придвинуться ближе к свой койке.

Но в дверь вошел Сулейман.

– Извините, – он не удержался от улыбки, заметив поднятую им тревогу, и тут же застеснялся этой своей бестактности.

В пакете у Сулеймана было несколько больших красных гранатов и свежих помидоров необыкновенной величины. «С родины завезли, – несколько почему-то смущенно объяснил он. – Родственники жены».

– О чем здесь говорят? – Он сделал вежливый глоток из стакана, который заботливый Чикин поставил на табуретку и ему.

– О ринопластике, – ответил доктор Рыжиков. – Кстати, в Лейпцигском университете хранятся египетские папирусы, где сказано, что ринопластику делали в Тибете за три тысячи лет до новой эры…

– Какую ринопластику? – насторожились двое больных.

– Восстановление носа, – приветливо пояснили двое докторов.

Потом почему-то чисто случайно разговор повернул к судам и свидетелям. Доктор Рыжиков прочитал публике небольшую лекцию.

– Интересно, что в средневековой Руси, при Иване Грозном, доносчика так же пытали на дыбе, как и подозреваемого, – поделился он наблюдениями, как будто недавно вернулся оттуда. – Государево слово и дело – если хочешь засадить ближнего, то и сам покряхти под каленым железом.

Никогда еще доктор Рыжиков не был столь кровожадным, как сейчас, под тихим взглядом Чикина.

– Неплохой обычай был в свое время у древних египтян, – продолжил он путешествие во времени. – За лжесвидетельство заливали в горло расплавленный свинец.

Чикин вздрогнул, представив в этой сцене что-то свое.

– Римляне держали на такой случай громадного медного быка, в котором поджаривали уличенного лжесвидетеля, а его крики изнутри специальной акустикой преобразовывались в бычье мычание.

Чикин зажмурился. Туркутюков с солидарностью положил ладонь ему на руку. Он был в курсе и поддерживал. Полностью и всецело.

– Ну и греки-спартанцы не отставали. Их способ отличался спартанской решительностью. Забили в бочку с гвоздями и пустили с горы катиться…

Чикин посягнулся заткнуть уши. Очень уж он живо представлял, как с кем-то из его знакомых все это проделывают. Ему стало их жалко.

– Вы не жалейте, – сказал ему Сулейман. – Это очень полезные процедуры. Жаль, что их отменили. Вот даже доктор Рыжиков жалеет.

– Лучше не надо… – прошептал Чикин, потрясенный мучениями древних лжесвидетелей.

– И он их еще жалеет! – посмотрел вверх видит ли это аллах, Сулейман.

В дверь постучали.

Чикин пододвинулся к своей половине.

Вошла забытая ими Лариска, смесь меда с уксусной эссенцией.

– Ничего себе публика… Я дежурю, ничего не знаю, а они тут обмывают… А я паштета решила принести, поделиться. Сулейман, доктор Петрович возле больных досиделся, что от него жена сбежала. Вы что, тоже хотите? Ну-ка, подвиньтесь. Все про консультантшу небось трепетесь, облизываетесь?

37

Всем хотелось не ударить лицом в грязь перед приезжим косметологом из института красоты. Всем казалось, что она обязана, как никто, соответствовать названию своей фирмы.