Бросив взгляд сквозь эти решетки в сумеречную глубину дома, можно было увидеть непременную особенность деревенских жилищ - длинный немощеный проход, ведущий через все строение во двор. Нередко над входом в этот коридор висел традиционный короткий занавес "норэн", на темно-синей ткани которого белой краской выписывают торговую марку и фамилию хозяина, очевидно, в этих местах принято вешать такие занавески не только над входом в лавку, но и в обычные жилые дома... Карнизы повсюду нависают так низко, как будто крыша придавила весь дом к земле, вход тесный, за занавеской мелькают деревья в маленьком дворике, иногда видны отдельно стоящие флигельки. В здешних краях многим домам добрых пятьдесят, а то, пожалуй, все сто или, может быть, даже двести лет. Но при этом сёдзи повсюду оклеены безупречно новой светлой бумагой. Кажется, будто их только что оклеили заново, нигде ни пятнышка, крохотные дырочки аккуратно заклеены кружочками, вырезанными в форме цветка, - в прозрачном, чистом осеннем воздухе эти сёдзи сверкали прохладной белизной. Конечно, пыли здесь нет, отсюда эта безупречная чистота, но, кроме того, здесь не знают застекленных сёдзи, как в городе, и люди относятся к бумаге бережнее, чем горожане. В Токио и предместьях можно защитить сёдзи дополнительным слоем застекленных рам, там же, где это невозможно, из-за грязной бумаги в доме будет темно, а если она порвется, сквозь дыры будет задувать ветер, а это уже не шутка!... Как бы то ни было, все эти стоявшие в ряд дома с их почерневшими от времени деревянными стенами и решетками напоминали красавицу, пусть бедную, но опрятную, тщательно следящую за своей внешностью. "Да, вот и осень..." всем своим существом ощутил я при виде этой освещенной солнцем бумаги.
      В самом деле, хотя небо было безоблачным, отраженные бумагой лучи не резали глаз, мягкий, прекрасный свет, казалось, проникал в душу. Солнце склонилось над рекой, освещая сёдзи на левой стороне улицы, но отблеск лучей чуть ли не до половины озарял дома на противоположной стороне. Особенно красиво выглядела хурма, выложенная рядами в лавке зеленщика. Плоды разной формы, разных сортов, спелые, кораллово-глянцевитые, блестели как живые в заливавшем улицу свете. Даже связки лапши в стеклянных ящиках у торговца казались необычайно яркими. Перед домами на расстеленных рогожах сушился в корзинках древесный уголь, откуда-то доносились звон кузнечного молота и шуршание крупорушки.
      * * *
      Дойдя до околицы, мы закусили в харчевне на берегу реки. Горы Имосэяма, казавшиеся такими далекими, когда я смотрел на них с моста, высились здесь прямо перед глазами, Имояма на этом берегу, Сэяма - на том. Несомненно, именно этот вид вдохновил автора пьесы "Имосэяма, или Семейные наставления для женщин", однако на самом деле река в этом месте довольно широка, не тот узкий поток, который мы видим в театре... Даже если Коганоскэ и Хинадори жили по берегам этой речки, они не могли бы переговариваться, как это происходит на сцене. У горы Сэяма, примыкающей к горному кряжу, очертания неправильной формы, зато Имояма - совсем отдельно стоящая округлая возвышенность, вся укутанная в пышную зелень. Городок Камиити примыкает к самому подножию этой маленькой горки. Со стороны реки видно, что у всех домов есть, оказывается, еще по одному этажу, двухэтажные дома на самом деле трехэтажные. У некоторых с верхнего этажа протянута к реке проволока со свисающим на веревке ведром, чтобы черпать воду.
      - Знаешь, ведь кроме "Имосэямы" есть еще пьеса "Вишни Ёсицунэ"...64 сказал вдруг Цумура.
      64 "Вишни Ёсицунэ" (полное название: "Тысяча вишен Ёсицунэ", авторы Намики Сэнрю и Такэда Идзумо; 1691-1756). - Пьеса написана в 1747 г. для кукольного театра "дзёрури" в Осаке, но уже полгода спустя переделана для актеров театра Кабуки. В настоящее время исполняются, как правило, наиболее эффектные сцены этой многоактной пьесы - "В горах Ёсино", "Лавка суси" и некоторые другие. В первой сцене на фоне гор Ёсино, сплошь покрытых цветами сакуры, выступает красавица Сидзука, профессиональная танцовщица и певица, покинутая в горах Ёсино своим возлюбленным, самураем Ёсицунэ Минамото, вынужденным спасаться от врагов. Барабанчик, в который ударяет Сидзука, непременный атрибут певицы в эту эпоху (XII в.). На звук этого барабанчика появляется Таданобу - верный вассал Ёсицунэ, в действительности же, как оказывается, лис. Он помогает Сидзуке выбраться из горной глуши. Сцена завершается танцем обоих актеров.
      В сцене "Лавка суси" главным героем выступает сын хозяина лавки "У колодца" Гонта, прозванный "Гонтой-Плутом" за беспутное поведение. Разгневанный отец, полагающий, что сын совершил предательство - выдал властям князя Корэмори, который скрывается у него в лавке под видом работника Ясукэ, - убивает сына мечом. Однако вскоре выясняется, что Гонта не только не выдал властям беглеца Корэмори, но, напротив, пожертвовал для его спасения собой, своей женой и маленьким сыном. (Такое неожиданное "превращение" негодяя в положительного героя - распространенный прием драматургии Кабуки.) О-Сато - дочь хозяина, сестра Гонты, полюбила работника Ясукэ, не зная, что на самом деле он знатный самурай Корэмори. В пьесе действуют персонажи, фигурирующие в феодальном эпосе "Повесть о доме Тайра" (XIII в.), - Корэмори, Сидзука, Ёсицунэ, Таданобу. Однако весь сюжет целиком создан драматургами XVIII в.
      - Но, насколько я помню, действие там происходит не здесь, а в Симоити... Говорят, там и сейчас есть лавка "У колодца", где продают суси...
      В этой пьесе хозяин лавки усыновляет беглеца Корэмори. Я не бывал в Симоити, но слыхал, что многие тамошние жители считают себя потомками этого хозяина. Сыновьям, правда, не дают имени "Гонта-Плут", до этого дело не дошло, но дочерей до сих пор называют "О-Сато", а суси придают форму, напоминающую колодезный сруб... Цумура, однако, имел в виду не этот эпизод пьесы, а барабанчик госпожи Сидзуки - Хуцунэ, Первый Вестник. Он сказал, что в деревне Нацуми есть семья, берегущая этот барабанчик как семейную реликвию, и предложил зайти туда по дороге.
      До сих пор я считал, что селение Нацуми находится у реки того же названия, как о том говорится в пьесе театра Но "Две Сидзуки"65. "К берегам реки Нацуми, скитаясь бесцельно, женщина пришла..." - с этими словами на сцене появляется призрак Сидзуки. "Бремя грехов удручает меня, помолись за мой упокой..." - говорит она. Затем следует пляска, и, танцуя, она поет:
      65 "Две Сидзуки" (XV в.) - пьеса театра Но. Дух давно умершей Сидзуки вселяется в сборщицу трав у реки Нацуми. Пьеса заканчивается арией, в которой рассказывается о горестной судьбе Сидзуки, и танцем.
      О горе мне! Сколь тягостно признанье
      Не в силах сердце позабыть о прошлом.
      Узнай же: не крестьянка пред тобою,
      Хоть сборщицею трав я обратилась
      На берегу Нацуми в Ёсино!... [Здесь и далее в этом рассказе перевод А. Долина.]
      Очевидно, есть какие-то основания у легенды, соединившей образ Сидзуки с рекой Нацуми. В старинном свитке "Знаменитые места Ёсино в картинках" сказано: "Селение Нацуми славится замечательно вкусной водой, ее называют цветочной". Далее говорится, что в этом селении некоторое время пребывала госпожа Сидзука, так что легенда эта, очевидно, возникла очень давно. По словам Цумуры, семья, хранящая барабанчик, носит теперь фамилию Отани, но в прошлом именовалась "родовитым" семейством Муракуни. В старых семейных документах сказано, что Ёсицунэ и Сидзука некоторое время жили у них в доме, когда бежали в Ёсино в конце эпохи Хэйан66. Неподалеку имеются известные красотой места - мост Дремоты, мост Сиба, - и туристы иногда спрашивают о барабанчике Хацунэ, но фамильное сокровище не показывают случайным людям, нужно заранее заручиться соответствующей рекомендацией... Цумура уже попросил своих родственников, живущих в Кудзу, замолвить за него слово, чтобы можно было посмотреть барабанчик, так что сегодня нас, наверное, уже ждут...
      66 Эпоха Хэйан - IX-XII вв.
      - Как только Сидзука ударяет в барабанчик, появляется лис, принявший облик самурая Таданобу... Потому что барабанчик обтянут кожей его матери-лисы... Об этом барабанчике идет речь?
      - Да, так оно в пьесе.
      - И эти люди считают, что у них хранится тот самый барабанчик?
      - Да, говорят, они так считают.
      - И он действительно обтянут лисьей кожей?
      - За это поручиться не могу, поскольку сам не видел. Одно несомненно это старинная семья.
      - Боюсь, что это такая же выдумка, как "лавка суси"... Какой-то шутник придумал когда-то эту историю, посмотрев в театре пьесу "Две Сидзуки"...
      - Возможно. Но меня интересует этот барабанчик. Я хочу побывать у Отани и посмотреть на него. Я давно уже собирался это сделать, это одна из причин моего нынешнего приезда... - Казалось, за словами Цумуры что-то скрывается. Но он добавил только: - Я расскажу тебе об этом потом... - и больше ничего не сказал.
      III
      БАРАБАНЧИК ХАЦУНЭ
      Дорога к деревне Миятаки по-прежнему тянулась вдоль берега. Чем дальше мы углублялись в горы, тем сильнее давала себя знать осень. В дубравах, то и дело встречавшихся на пути, под ногами шуршал ковер из палой листвы, сплошь устилавшей землю. Кленов здесь было не так уж много, и росли они не обязательно все вместе, большими рощами, но в целом осенние краски были сейчас в самом разгаре; на вершинах, в лесу, среди густых вечнозеленых криптомерий, то здесь то там мелькали листья плюща, лакового и воскового деревьев всевозможных оттенков, от темно-багрового до самого бледно-желтого. Осенние листья принято называть багряными, но здесь убеждаешься, как разнообразен их цвет, есть и желтые, и коричневые, и алые, одного лишь желтого цвета можно насчитать десятки оттенков. "В Сиохаре осенью даже лица красные..." - гласит известная поговорка. Конечно, прекрасно, когда все листья сплошь красные, но такие разноцветные, как здесь, тоже удивительно хороши. "Без числа и без счета багрянец и пурпур...", "Пестрота, буйство красок..." - эти поэтические метафоры созданы, вероятно, для описания цветущих весенних полей, но здешние краски отличаются разве лишь тем, что в основе у них цвет осени - желтизна, что же касается богатства оттенков, оно вряд ли уступит весеннему разнотравью... И время от времени эти желтые листья падают на воду, сверкая золотой пылью в лучах солнца, заливающих все пространство от вершин до глубоких ущелий...
      * * *
      В поэтическом собрании "Манъёсю" упомянуты многие здешние места загородный дворец императора Тэмму, усадьба поэта Каса-но Канамуры67 у перекатов реки Ёсино, гора Мифунэ, поля Акидзу, воспетые поэтом Хитомаро68, - считается, что все это находилось в окрестностях селения Миятаки. Мы, однако, не доходя до Миятаки, свернули с главной дороги и перешли на другой берег. Здесь долина постепенно сужалась, берег превратился в крутой обрыв, внизу воды бурной реки, брызгая белой пеной, разбивались об огромные камни на речном ложе или темнели в заводи, образуя синий, как яшма, омут. Легендарный мост Дремоты находился в том месте, где маленькая речка Киса, вытекая из густых зарослей, с легким, едва слышным журчанием впадала в эту заводь. На этом мосту будто бы однажды дремал Ёсицунэ, но, думается, это просто легенда, придуманная в последующие века. Так или иначе, этот хрупкий красивый мостик, повисший над тонкой нитью кристально чистой воды, почти тонул в лесной чаще, а сверху над ним был устроен маленький изящный навес, похожий на крышу старинной лодки для переправы, не столько для защиты от дождя, сколько от опадающих листьев, иначе в такой сезон, как сейчас, мостик был бы, пожалуй, мгновенно погребен под палой листвой. Неподалеку виднелись две крестьянские хижины; как видно, жители использовали этот навес как собственную кладовку - мостик был завален вязанками дров, только посредине оставлена узенькая дорожка, чтобы можно было пройти. Место это называлось Хигути, дорога здесь снова раздваивалась, одна тянулась вдоль берега к деревне Нацуми, другая вела через мостик к храму Сакураги, к деревне Кисатани и дальше - к Верхней Роще, в Кокэ-но Симидзу и к хижине Сайге. "Сквозь снега на вершинах однажды пробрался..." - поет о Сайгё69 в своей арии Сидзука. Должно быть, поэт проходил по этому мостику, направляясь к долине Тюин в глубину гор Ёсино...
      67 Каса-но Канамура - один из авторов, представленных в поэтической антологии "Манъёсю" (VIII в.).
      68 Хитомаро (полное имя - Какиномото Хитомаро, ум. в нач. VIII в.) поэт, один из наиболее ярких представителей авторской поэзии в антологии "Манъёсю".
      69 Сайгё (1118 -1190) - известный поэт Средневековья, проведший жизнь в странствиях (см.: Сайгё. Горная хижина / Перевод Веры Марковой. М.: Художественная литература, 1979).
      * * *
      Мы не заметили, как перед нами внезапно выросли крутые утесы. Полоска неба сузилась еще больше; казалось, и дорога, и река, и дома - все упирается здесь в тупик, но на склонах гор, по крутым берегам реки, в похожих на мешок впадинках виднелись окруженные с трех сторон нагромождением камней террасы полей, камышовые крыши, распаханная земля. Это и была деревня Нацуми - как видно, нет конца человеческому жилью, было бы хоть маленькое пространство, куда можно его пристроить...
      В самом деле, и бурная река, и горные цепи - все подходило здесь для убежища беглецов.
      Мы спросили дом Отани и сразу же его отыскали. Это был дом под великолепной крышей, стоявший на спускавшемся к реке склоне, посреди поля, где росли туты. Камышовая крыша с выложенными черепицей карнизами выглядела поистине восхитительно, издали только она и виднелась над тутовыми деревьями, похожая на островок среди моря. По сравнению с крышей сам дом, однако, оказался заурядным крестьянским жилищем. В двух смежных комнатах по фасаду сёдзи были раздвинуты, и в той из них, где имелась парадная ниша, сидел мужчина лет сорока, по-видимому хозяин. Завидев нас, он вышел и поздоровался прежде, чем мы успели представиться. Грубоватое, сильно загорелое лицо, дружелюбный взгляд подслеповатых маленьких глаз, небольшая голова, широкие плечи - все выдавало в нем честного, простого крестьянина.
      - Комбу-сан говорил мне о вас, я вас ждал!.. - сказал он на деревенском диалекте, который я с трудом разбирал. В ответ на наши расспросы он только вежливо кланялся, ничего толком не отвечая. Я подумал, что род этот, очевидно, захирел, утратив былой почет и достаток. Но такой простой, скромный человек был мне, напротив, гораздо больше по душе.
      - Извините, что помешали вам в горячую пору... Мы слыхали, что в вашем почтенном доме хранятся семейные сокровища, которые не показывают посторонним. С нашей стороны это, конечно, очень бесцеремонно, но мы все-таки надеемся их увидеть...
      - Нет, не то чтобы мы не хотели никому их показывать, - смущенно и как бы с запинкой ответил он. - Видите ли, предки завещали нам семь дней совершать очистительные обряды, прежде чем доставать эти вещи... Но в наше время невозможно выполнять такие сложные церемонии... Мы охотно показали бы эти вещи всем желающим, но ведь мы целыми днями в поле, и когда приходят вдруг, без предупреждения, так и времени-то нет заняться с гостями. В особенности в такую пору, как сейчас, когда еще не закончилось осеннее кормление шелковичных червей... Обычно в эти дни все циновки в доме снимают, и если вдруг пожалует гость, так даже некуда его проводить, вот ведь как получается... Но если нас заранее предупредят, мы обязательно как-нибудь да устроимся и рады гостям... - как бы затрудняясь, говорил он, чинно опустив на колени руки с черными, перепачканными в земле ногтями.
      В самом деле, очевидно, сегодня, ожидая нас, он специально застелил циновками эти две комнаты. Сквозь щелку в сёдзи виднелось соседнее помещение - кладовка, где на голом дощатом полу были грудой навалены разные крестьянские орудия труда, как видно заброшенные туда второпях. Все семейные сокровища, заранее приготовленные, уже лежали в парадной нише, и хозяин одно за другим благоговейно выложил их перед нами.
      * * *
      ... Свиток, озаглавленный "История деревни Нацуми", несколько мечей и кинжалов - подарок рыцаря Ёсицунэ - и к ним каталог, старинные гарды, колчан, фарфоровая бутылочка для сакэ и, наконец, барабанчик Хацунэ, полученный в дар от госпожи Сидзуки... В конце свитка стояло: "По приказанию посетившего деревню Нацуми наместника Мокудзаэмона Найто, записал Гэмбэй Отани, семидесяти шести лет, как доклад о том, что он слышал", и проставлена дата: "2-й год Ансэй [1855] Лето". Мы узнали, что, когда наместник прибыл в деревню, старый Гэмбэй Отани, доводящийся каким-то прапрадедом нынешнему хозяину, принял его, усевшись на землю в смиренной позе, но впоследствии, ознакомившись с этой рукописью, наместник уступил старику свое место и в знак почтения сам уселся на землю... Впрочем, бумага так загрязнилась и почернела, как будто ее насквозь прокоптили, разобрать, что там написано, было трудно, и к свитку прилагалась начисто переписанная копия. Не знаю, каков был оригинал, но копия изобиловала ошибками, многие иероглифы и даже буквы были искажены, так что никак невозможно было поверить, что писавший был по-настоящему образованным человеком. Из содержания явствовало, что предки семьи Отани владели здесь землей еще до эпохи Нара70. В смуту годов Дзинсин71 некий Оёри, старейшина деревни Муракуни, держал сторону императора Тэмму, содействуя поражению принца Отомо. В те времена этому старейшине принадлежали пятьдесят тё земли, простиравшейся от упомянутой деревни вплоть до селения Камиити, а река Ёсино, на том отрезке, где она протекала по его землям, называлась тогда рекой Нацуми... Что же касается Ёсицунэ, то в свитке значилось: "Князь Ёсицунэ Минамото встретил Праздник пятой луны в верховьях реки на горе Белая Стрела, Сирая, а затем, спустившись с горы, поселился в доме Муракуни и прожил там тридцать или сорок дней. Увидев мост Сиба в Миятаки, он сложил нижеследующие стихотворения..." Засим следовали два стихотворения танка.
      70 Эпоха Нара - период с 710 по 784 гг., когда г. Нара был столицей Японии.
      71 Смута годов Дзинсин - борьба за престолонаследие между императором Кобуном и его дядей Тэмму, закончившаяся победой последнего (672 г.).
      Сколько живу, ни разу еще не встречались мне стихи, которые сложил бы Ёсицунэ. Не нужно было быть специалистом, чтобы понять, как не похожи эти примитивные вирши на стихи XII столетия. Далее в свитке шла речь о госпоже Сидзуке: "В то время госпожа Сидзука, возлюбленная князя Ёсицунэ, пребывала в доме Муракуни. Когда князь Ёсицунэ бежал в северные провинции, она с горя утопилась в колодце. В деревне есть колодец, куда она бросилась, его называют Колодцем Сидзуки".
      Получалось, стало быть, будто Сидзука умерла в этих местах. В заключение говорилось: "Но так как госпожа Сидзука очень тосковала в разлуке с Ёсицунэ, она целых триста лет кряду каждую ночь выходила из колодца в виде огненного клубка. Когда деревню посетил праведный Рэннё, наставлявший всех живущих на путь спасения, деревенские жители попросили его помолиться за упокой души Сидзуки на том свете, и праведник, не колеблясь ни минуты, привел ее к Будде. В доме Отани сохранилось ее кимоно с длинными рукавами, на этом кимоно праведник написал стихотворение танка..." Затем следовало стихотворение.
      Пока мы читали свиток, хозяин, не проронив ни слова, сидел по-прежнему все в той же неподвижной, почтительной позе, но по выражению его лица было ясно, что он безоговорочно верит каждому слову этого манускрипта, доставшегося ему от предков. На наш вопрос, где теперь это кимоно, на котором написал стихи праведник, он ответил, что еще предки его пожертвовали это кимоно в местный храм ради успокоения духа госпожи Сидзуки, но теперь в храме его нет, и куда оно подевалось - неизвестно... Потом мы рассматривали кинжал и колчан, они выглядели довольно старыми, в особенности сильно поврежден был колчан, но точно определить время их создания мы не могли. Пресловутый барабанчик Хацунэ вовсе не имел кожи, сохранился только корпус, покоившийся в ящичке из дерева павлонии. О нем мы тоже не смогли вынести никакого определенного суждения: гладкий, без всяких узоров лак казался сравнительно новым. На первый взгляд это был ничем не примечательный корпус черного цвета, без росписи, дерево, правда, выглядело довольно старым, так что, возможно, его когда-то вторично покрыли лаком. "Да, может быть..." - невозмутимо согласился хозяин.
      Его добрый, смиренный взгляд удержал нас от каких-либо замечаний. Какой смысл было сообщать ему, какому времени соответствуют годы Гэмбун [1736 - 1741 гг.] или приводить цитаты из "Восточного зерцала"72 или из "Повести о доме Тайра", где говорится о жизни госпожи Сидзуки? Хозяин свято верил всему, что было написано в свитке. Женщина, жившая в его воображении, не обязательно была той самой Сидзукой, которая танцевала перед Ёритомо73 на Журавлином холме, Цуругаока74... Для него она была благородной дамой, символом дней его дальних предков, милого сердцу прошлого... Фантастический образ знатной дамы, "госпожи Сидзуки", был средоточием его почтения и преданности "предкам", "господину" и "старине"... Зачем было спрашивать, правда ли, что эта благородная дама действительно искала убежища в его доме и некоторое время жила здесь? Не лучше ли было оставить его не поколебленным в своей вере, имевшей для него такое значение? А если отнестись еще снисходительней, то почему бы не допустить, что, когда дом его процветал, мог произойти случай, связанный если не с Сидзукой, так с какой-нибудь принцессой Южной династии или с беглянкой, спасавшейся от междоусобиц XVI столетия, и случай этот постепенно слился с легендой о Сидзуке?
      72 "Восточное зерцало" (конец XIII в.) - историческое сочинение неизвестного автора, подробно описывающее период с 1180 по 1266 гг.; "Повесть о доме Тайра" (конец XIII в.) - феодальный эпос, рассказывающий о борьбе феодальных домов Тайра и Минамото. О Сидзуке в "Повести" сказано очень кратко, упоминается только, что Есицунэ вынужден был покинуть ее в горах Есино.
      73 ...танцевала перед Еритомо... - О дальнейшей судьбе Сидзуки подробно рассказано в "Повести о Ёсицунэ" (XV в.). Не сумев захватить Ёсицунэ, посланцы Ёритомо схватили Сидзуку и привезли ее в резиденцию Ёритомо, город Камакуру, где она содержалась в темнице. Наслышанный об искусстве Сидзуки, Ёритомо заставил ее танцевать, несмотря на то что к этому времени она была уже на сносях. Поскольку родившийся вскоре ребенок оказался мальчиком (сыном Ёсицунэ), его тут же убили - согласно обычаю феодальной Японии, мужское потомство врага подлежало уничтожению. Сидзука постриглась в монахини. Такова литературная версия судьбы Сидзуки, точные исторические сведения отсутствуют.
      74 Журавлиный холм, Цуругаока - название возвышенности в г. Камакура, где находится храм бога Хатимана. Здесь происходили все торжественные церемонии в XII- XIV ее.
      * * *
      Мы уже собрались уходить, когда хозяин сказал: "Угостить вас мне нечем, но прошу, отведайте "спеляков"!" Он подал нам чай и принес на подносе горку хурмы и чистые металлические пепельницы.
      Очевидно, спеляками назывались зрелые плоды хурмы. А пепельницы предназначались не для окурков, а чтобы пользоваться ими вместо тарелочек. Хозяин усиленно уговаривал нас отведать хурму, и под его уговоры я не без опаски взял в руки плод, такой спелый, что казалось, он вот-вот лопнет. Большой, конусообразный, с заостренным кончиком плод, такой спелый, что стал почти прозрачным, раздулся, как резиновый мячик, и, хотя казалось, готов каждую минуту треснуть, был прекрасен, как драгоценная яшма. Какой бы зрелой ни была хурма, которую продают в городах, она никогда не бывает такого великолепного цвета и, став мягкой, совершенно теряет форму. Хозяин пояснил, что для "спеляков" отбирают хурму с толстой кожурой, сорта "мино". Снимают плоды с дерева, когда они еще твердые, терпкие, складывают в ящик или в корзинку, которую ставят куда-нибудь в уголок, по возможности защищенный от ветра, и примерно дней через десять, без всяких дополнительных ухищрений, плод становится мягким, приобретает сладкий, как нектар, вкус, наливается вязкой жидкостью. Хурма других сортов становится водянистой и никогда не бывает такой плотной, вязкой, как хурма сорта "мино". Ее можно есть, как едят сваренное всмятку яйцо, - проделать отверстие и выбирать содержимое ложечкой, но все-таки гораздо вкуснее положить на тарелочку и есть, очистив от кожуры, хотя руки при этом, конечно, пачкаются... Однако приятный вид и вкус сохраняются лишь короткое время; если передержать плоды, так даже "спеляки" становятся водянистыми, пояснил он.
      Слушая его, я глядел на лежавший у меня на ладони драгоценный шар, и мне казалось, будто я держу в руках сгусток солнечного света и духа гор. Говорят, в старину, побывав в столице, люди увозили оттуда горсть столичной земли на память; а я, если бы кто-нибудь спросил меня, какова осень в Ёсино, показал бы вместо ответа вот такой плод хурмы, который бережно привез бы домой.
      В конечном итоге, самое сильное впечатление произвели на меня в доме Отани не старые рукописи, не барабанчик, а эти вот "спеляки". Мы оба с Цумурой с жадностью проглотили по целой паре сладких, тягучих плодов, наслаждаясь прохладой, заполнившей, казалось, все наше существо. Я досыта изведал на вкус осень в Ёсино... И думается, даже плоды манго, о которых говорится в священных буддийских сутрах, вряд ли были вкуснее...
      IV
      ЗОВ ЛИСЫ
      - Послушай, в этой старой записке сказано только, что барабанчик принадлежал госпоже Сидзуке, а насчет лисьей кожи там нет ни слова...
      - Да. Поэтому мне кажется, что рукопись старше пьесы, иначе в ней были бы какие-нибудь намеки на сюжет спектакля... Иными словами, вполне возможно, что автор "Вишен Ёсицунэ" побывал в доме Отани или просто где-нибудь услышал эту легенду, и это натолкнуло его на создание пьесы, так же как реальный пейзаж подсказал создателю "Имосэямы" идею его драмы... Правда, тут есть известная неувязка - ведь написал-то "Вишни Ёсицунэ" Такэда Идзумо, значит, пьеса появилась уж во всяком случае гораздо раньше, чем эта рукопись, датированная 2-м годом Ансэй... Впрочем, там ведь сказано: "Гэмбэй Отани, семидесяти шести лет, записал, что слышал..." Значит, можно предположить, что сама легенда возникла намного раньше, а, как по-твоему?
      - Пожалуй... Но барабанчик-то этот никак не выглядит старым.
      - Да, возможно, он новый. Его могли еще раз покрасить или даже целиком сделать заново. Очень может быть, что это, так сказать, уже второе или третье "поколение", а раньше в ящичке лежал другой, гораздо более старый...
      Мы беседовали, сидя на камнях у реки, неподалеку от моста Сиба, тоже причисленного к местным достопримечательностям. Чтобы вернуться в Миятаки, нужно было перейти на другой берег.
      * * *
      В своих "Записках о путешествии в провинцию Ямато" Каибара Экикэн75 пишет: "Миятаки не водопад76, как можно предположить по названию. Река Ёсино течет здесь между огромных скал, вышиной около пяти кэн, и таких отвесных, что они похожи на стоящие ширмы. Ширина реки здесь около трех кэн, в самом узком месте устроен мост. Река стиснута берегами и поэтому очень глубока, вид исключительной красоты". Эти строчки точно передают пейзаж, который открывался нашему взору с того места, где мы сидели. "Местные жители прыгают с этих скал в воду, - продолжает далее Экикэн, - и выплывают ниже по течению реки. Во время прыжка руки у них прижаты к телу, ноги составлены вместе. Погрузившись в воду на целый дзё, они расставляют руки в стороны, благодаря чему выплывают". В старинном свитке "Знаменитые места Ёсино" есть иллюстрация, изображающая эту сценку. В самом деле, очертания берегов, река - все было точь-в-точь как на той картинке. Река делает здесь крутой поворот, поток бьется о могучие скалы, брызжет белой пеной. Не удивительно, что каждый год плоты нередко разбиваются об эти скалы, как рассказал нам сегодня хозяин Отани... Обычно деревенские жители удят здесь рыбу или работают поблизости в поле, а завидев путника, тотчас зовут его посмотреть на их прославленную ловкость. Прыжок с утеса пониже стоит сто мон77, с утеса повыше - двести, отсюда названия "Скала Сто мон", "Скала Двести мон"... Но сейчас остались одни названия, в последнее время мало кто интересуется таким зрелищем, и занятие это постепенно сошло на нет, хотя, рассказывал хозяин Отани, в молодости он тоже видал эти прыжки.
      75 Каибара Экикэн (1630-1714) - конфуцианский ученый, автор исторических и этнографических трудов.
      76 Таки - в переводе с японского "водопад".
      77 Мон - мелкая монета эпохи феодализма.
      * * *
      - Видишь ли, в старые времена не так-то просто было добраться в Ёсино, чтобы полюбоваться сакурой... Люди приходили сюда кружным путем, через уезд Уда, тогда ведь не было таких дорог, как теперь. Так что Ёсицунэ бежал в Ёсино совсем не тем путем, которым ехали мы с тобой... Поэтому я считаю, что Такэда Идзумо определенно побывал здесь и видел барабанчик Хацунэ... Цумура почему-то все еще не мог отделаться от мыслей о барабанчике. - Я, конечно, не лис, но меня тянет к этому барабанчику, пожалуй, посильнее, чем лиса. Когда я его увидел, мне показалось, будто я вижу родную мать...
      * * *
      ... Здесь нужно немного подробнее рассказать читателям о личности и образе жизни молодого человека по фамилии Цумура. По правде сказать, многое было неизвестно мне самому, пока он не рассказал мне все откровенно, когда мы сидели на тех камнях. То есть, как я уже говорил, мы вместе учились в колледже в Токио и в те годы очень дружили, но, когда настало время поступать в университет, Цумура по семейным обстоятельствам вернулся домой, в Осаку, и с тех пор забросил учение. Я знал, что он вырос в Осаке, в квартале Симаноути, в старинной купеческой семье, из поколения в поколение державшей ломбард. Кроме Цумуры в семье были еще две дочери, его сестры, но родители умерли рано, и детей растила главным образом бабушка. Старшая сестра давно вышла замуж, младшую тоже уже просватали, и бабушке не хотелось, да и боязно было оставаться одной; она пожелала, чтобы внук вернулся домой, к тому же кто-то должен был присматривать за делами, и Цумура внезапно решил бросить учение. "В таком случае почему бы тебе не поступить в университет в Киото?" - посоветовал я, однако в то время Цумура стремился не столько к занятиям наукой, сколько к литературному творчеству, так что, судя по всему, собирался, доверив коммерческие дела приказчикам, на досуге заняться сочинением романов - такая перспектива привлекала его гораздо больше...