Обидно, мучительно было сознавать, что ее обманули; к людям же, совершившим этот обман, она питала жгучую ненависть, не в силах смириться со смертью сына. Кроме того, ее терзала тревога за судьбу младшего мальчика, отправленного в храм Шукудэндзи, хотя она никогда ни слова об этом не говорила. К счастью, князь Нобунага не знал о существовании этого ребенка, благодаря чему тот покамест избежал смерти. Но она рассталась с мальчиком, когда тот был еще грудным младенцем, и с тех пор ничего о нем не слыхала. Наверное, не проходило ни единого дня, когда бы она не думала о нем, не тревожилась о том, что с ним стало. Оттого она еще нежнее любила дочерей, им досталась вся любовь, принадлежавшая сыновьям.
      * * *
      Господину Такацугу Кёгоку было в то время, наверное, лет тринадцать. Впоследствии он служил Нобунаге, а до совершеннолетия его определили на жительство в замок Киёсу. Вы, сударь, конечно, знаете, что этот мальчик был наследником дома Сасаки-Кёгоку, некогда владевшего северной половиной провинции Оми; в то времена дом Асаи находился у них в вассальной зависимости, так что, в сущности, именно этот мальчик был исконным хозяином северных земель Оми. Но потом, при жизни его деда Такакиё, дом Асаи захватил владения своих господ, а дом Кёгоку захирел и впал в нищету. Однако после падения замка Одани князь Нобунага заинтересовался этим ребенком, решил взять его к себе на службу, со временем передать под его начало северную часть Оми и таким образом сделать благодарным союзником... Да, правильно, сударь, это тот самый Такацугу Кёгоку, который годы спустя, в шестую луну 10-го года Тэнсё [1582 г.], присоединился к изменнику Мицухидэ Акэти, напал на замок Нагахама, а еще позже, в 5-й год Кэйтё [1600 г.], снова предал своих соратников в битве при Сэкигахаре... Но мальчиком, в Киёсу, он ничем не проявлял такого вероломства своей натуры; происхождения он был самого благородного, однако из-за того, что с младенческих лет рос в нужде и опале, держался как-то робко, смиренно, было в нем что-то унылое, хотя тринадцать лет - это возраст, когда мальчики бывают самыми отчаянными сорванцами... Даже приходя к госпоже, он всегда был так молчалив, что я, да и другие слуги зачастую не могли уловить, то ли он здесь, то ли нет... Правда, мать этого мальчика была младшей сестрой покойного князя Нагамасы, так что маленьким барышням он доводился двоюродным братом, а госпоже - хоть и неродным, но племянником. Помня о господине Мампуку-мару, она жалела этого мальчика.
      - Я заменю тебе мать! В свободное время всегда приходи к нам в гости! - ласково говорила она. "Мальчик молчалив, но духом он тверд и, конечно, очень умен!" - добавляла она про себя.
      ... Да, верно, сударь, потом он женился на госпоже О-Хацу, но это случилось гораздо позже, лет через семь или восемь, а в то время барышня была еще маленькой девочкой, так что о свадьбе и речи быть не могло. Но этот мальчуган тайно мечтал не столько о госпоже О-Хацу, сколько о ее старшей сестре О-Чаче, и, похоже, приходил для того, чтобы лишний раз украдкой на нее поглядеть. Никто не замечал этого, но я уверен - не без причины просиживал он час за часом подле госпожи, почти ни слова не говоря, всегда такой тихий, сдержанный прямо как взрослый. А иначе зачем бы ему приходить туда, где не было для него никаких забав, и молча сидеть, скучая? Но, кроме меня, никто не догадывался, что приходит он неспроста. Когда я шепнул другим слугам: "Мальчик, похоже, заглядывается на госпожу О-Чачу!" меня подняли на смех и сказали, что это моя фантазия, оттого, мол, что я слепой. Никто не принял мои слова всерьез.
      * * *
      Итак, госпожа жила в Киёсу начиная с осени 1-го года Тэнсё [1573 г.], когда пал замок Одани, и вплоть до осени, когда погиб князь Нобунага, иными словами, почти полные десять лет. Правильно говорят, что время летит стрелой; когда оглядываешься назад, видишь, как справедливы эти слова, но когда живешь тихой, уединенной жизнью вдали от мирской смуты и суеты, не ведая даже, где и какие происходят сражения, тогда десять лет кажутся очень долгим сроком. Постепенно горе госпожи поутихло, она снова стала играть на кото, чтобы развеять скуку, а вслед за ней я тоже опять принялся в свободные часы петь и играть на сямисэне, ведь это было моим любимым занятием... Нет, конечно, не только поэтому - я усердно шлифовал свое мастерство, потому что старался угодить госпоже.
      Зимнему граду, первому снегу,
      Инею ты сродни
      Таешь, вкушая сладкую негу,
      В ночь, когда мы одни...
      Или такие вот песни:
      Вот ведь до чего ревнива,
      ну до чего ревнива!
      Не швыряйся же подушкой
      право, некрасиво
      Или:
      Подарил тебе я пояс,
      Пояс златотканый,
      А для тебя он, значит, старый,
      Поношенный, рваный?
      Да зачем же тебе новый,
      Такой кошке драной!...
      Сейчас эти песни в стиле Рютацу113 совсем забыты, но одно время были в большой моде, их пели все - и знать, и простой народ, и слуги, и господа. Сам князь Хидэёси, присутствуя на представлении театра Но114 в замке Фусими, пригласил господина Рютацу на сцену и слушал, как он поет, а вельможа Юсай сопровождал его пение ударами в барабанчик. Но когда я жил в замке Киёсу, эти песни еще только входили в моду. Сперва я пел тихонько, отбивая такт веером, только для прислужниц госпожи, чтобы немножко повеселить их, женщинам это нравилось, и я учил их петь мои песни, а когда дело доходило до тех забавных слов, которые я только что вам пропел, они прямо покатывались со смеху. Уж не знаю, как вышло, что госпожа узнала об этом. "Научи меня тоже!" - приказала она. Я отказывался: "Такие песни недостойны вашего слуха!" - но она настояла: "Нет, обязательно научи!" И с тех пор я очень часто пел для нее. Ей очень нравились слова:
      Дождик весенний,
      Как он тихо льется
      Ни один цветок на вишне
      И не шелохнется!
      113 Рютацу (полное имя - Такадзо Рютацу; 1527-1611) - поэт и музыкант, создатель множества песен и стихов, в основе которых лежит фольклор.
      114 Театр Но - средневековый театр, возникший как своеобразный синтез фольклорного, народного действа, уходящего корнями в глубокую древность, и религиозных представлений-мистерий, культивировавшихся при синтоистских и буддийских храмах. Особого расцвета театр Но достиг в XV-XVI вв.
      Эту песню она очень любила и готова была слушать сколько угодно раз. Она вообще, по-видимому, больше любила грустные, задушевные мелодии. Я часто пел ей:
      Дождь покапал и прошел,
      Выпал - и растаял снег.
      Только я, томясь любовью,
      Слезы вечно лью...
      Или:
      Милая, знаю,
      ты любишь меня
      людям об этом не говори,
      только, любовь в тайне храня,
      меня не забудь, смотри!
      Может быть, оттого, что песни эти были как-то созвучны тому, что таилось в моем собственном сердце, я пел их особенно выразительно, чувствуя, словно какая-то непонятная сила возникает из глубины моего существа, и как-то само собой получалось, что мелодия приобретала особую плавность и даже голос звучал по-другому, гораздо лучше, так что моя слушательница всегда бывала растрогана. Я и сам невольно увлекался собственным пением, и тяжесть, лежавшая на душе, улетучивалась сама собой. Вдобавок я придумал интересные мелодии для сямисэна, наигрывал их в паузах между куплетами, и песня становилась еще чувствительней. Не подумайте, что я хвастаюсь, но я первый придумал исполнять эти песни под аккомпанемент сямисэна. Я уже говорил вам, что в те времена пение обычно сопровождалось только ритмическим постукиванием в барабанчик.
      * * *
      ... Что-то я слишком разговорился о музыке. Добавлю только, что самыми счастливыми людьми на свете я всегда считал тех, у кого от природы красивый голос и умение искусно исполнять песни. Взять, к примеру, господина Рютацу - ведь он был простым аптекарем из города Сакаи, но благодаря своему таланту удостоился внимания со стороны великого Хидэёси, его осыпали почестями, ему аккомпанировал сам вельможа Юсай. Конечно, Рютацу выдающийся мастер, создатель собственного, оригинального стиля, в сравнении с ним я, можно сказать, ничто. Но если на протяжении десяти лет жизни в замке Киёсу я безотлучно находился при госпоже, сопровождал ее при любовании лунным сиянием или цветением сакуры и был взыскан многими ее милостями, так только благодаря тому, что хоть и плохо, но все-таки немножко умел музицировать. У разных людей разные мечты и стремления, не берусь судить, в чем каждый видит наибольшее счастье... Найдется, наверное, немало таких, которые жалеют меня за мое увечье... А для меня не было времени радостней и прекрасней, чем эти десять лет в замке Киёсу. Поэтому я ни в малой степени не завидую господину Рютацу. Я был гораздо счастливее его, когда пел для госпожи ее любимые песни или аккомпанировал ей, когда она играла на кото, смягчая звуком струн ее сердечную боль. Ее похвала была для меня во сто крат отраднее, чем одобрение самого великого Хидэёси! И как подумаю, что все это стало возможно только благодаря тому, что я родился слепым, так вплоть до сего дня еще ни единого разу не пожалел, что я калека...
      * * *
      Знаете поговорку: "Небо внемлет мольбе даже малого муравья..." Жалкий слепой музыкант тоже способен хранить верность и преданность не хуже любого зрячего. Я всей душой стремился служить госпоже, хоть немного облегчить ее горе, утешить, развеселить и молился об этом богам и буддам. Может быть, по этой причине - нет, конечно, вряд ли только поэтому - она постепенно вновь воспрянула духом. Мало-помалу она стала опять такой же цветущей, как раньше, хотя одно время очень уж исхудала. Когда она прибыла в родной замок Киёсу, на спине у нее, между лопатками и верхними ребрами, образовались настоящие впадины, шея и плечи стали чуть ли не вдвое тоньше против прежнего, и она все продолжала худеть, так что во время массажа слезы невольно выступали у меня на глазах, но примерно на третий или четвертый год она с каждым месяцем стала набирать силы, а еще через два-три года сделалась прекраснее и полнее, чем даже в бытность свою в Одани, просто не верилось, что эта женщина - мать пятерых детей... Щеки опять округлились, худое, вытянутое лицо вновь обрело прежний безупречный овал. Прислужницы говорили, что, когда на эти щеки падали две-три пряди выбившихся из прически волос, госпожа казалась такой прекрасной, что даже женщины не в силах были отвести глаз... Белизна была свойственна ей, разумеется, от природы, но после долгих лет, безвыходно проведенных в затененных покоях, кожа у нее стала ну буквально прозрачной, как снег в глубине ущелья, куда не заглядывает луч солнца; люди говорили, что в сумерки, когда, погруженная в думы, она сидела одна где-нибудь в полутьме, иной раз даже жуть пробирала при виде ее белоснежного лица... Мы, слепые, обладаем особой чуткостью, осязание помогает нам многое уловить; я знал, какая у нее белоснежная кожа, даже если б не слышал все эти толки. У многих женщин бывает светлая кожа, но у высокородной дамы белизна тела совсем особая... Госпожа уже приблизилась к тридцати годам, но, по мере того как она становилась старше, красота ее с каждым годом расцветала все ослепительней, лицо и фигура становились все более совершенными. Черные волосы, блестящие, как будто обрызганные росой, лицо, подобное цветку лотоса, гибкое тело, вновь обретшее прежние формы, - все в ней было прекрасно! Мягкие шелковые одежды ниспадали с плеч, как струи воды; она казалась даже более изящной и утонченной, чем в юные годы. И такая красавица обречена на раннее вдовство, в одиночестве проводит тоскливые ночи, и ничей взор не любуется ее ослепительной красотой! Говорят, что в горной глуши цветок благоухает сильнее, чем тот, что растет на равнине, в открытом поле... Не знаю, но думаю, что если бы кто-нибудь, а не только соловей, поющий весной в саду, или месяц, осенней ночью клонящийся к гребням гор, увидел бы ее облик в глубине покоев, занавешенных драгоценными тканями, так любой человек, пусть и не такой герой, как Хидэёси, загорелся бы жгучей страстью, но судьба, увы, распорядилась иначе...
      * * *
      Так шла жизнь; казалось, для госпожи снова наступила пора цветения, но все же она, как видно, не забыла страданий и обид, пережитых в минувшие годы. Мне это достоверно известно, сейчас скажу почему; случилось это единственный раз и никогда больше не повторялось. Однажды, когда я растирал ей плечи и она, как обычно, беседовала со мной, я вдруг услышал совсем неожиданные слова. В тот день госпожа, казалось, сперва была на редкость в хорошем расположении духа, вспоминала время, когда жила в замке Одани, говорила о покойном муже, о разных событиях прошлого и, между прочим, рассказала, как много лет назад ее брат, князь Нобунага, впервые встретился с ее мужем в замке Саваяма. Это было вскоре после ее замужества, очевидно в середине годов Эйроку [1558-1570 г.], в те времена крепость Саваяма принадлежала князьям Асаи. Князь Нобунага специально прибыл туда из своей вотчины Мино, а князь Нагамаса выехал встретить его к самому перевалу Сурихари и сразу же проводил в замок, где после церемониальных приветствий был устроен в честь гостя роскошный пир в богато разукрашенном зале.
      - В мире сейчас неспокойно, - сказал на следующий день князь Нобунага. - Незачем зря тратить время на разъезды туда-сюда... Поэтому разрешите мне устроить ответный пир в вашу честь здесь, в вашем замке, хозяином буду я, а вы - моим гостем! - И он пригласил князя Нагамасу с отцом и там же, в замке Саваяма, потчевал их разными угощениями. Он подарил им на память от дома Ода меч работы Мунэёси, много золота, серебра, щедро одарил всех, вплоть до вассалов, а князь Нагамаса в ответ преподнес ему меч работы Канэмицу, переходивший из поколения в поколение в роду Асаи, а также свиток стихов Фудзивары Тэйка, воспевающих прославленные красотой пейзажи провинции Оми, и сверх того - коня чалой масти, хлопчатую вату, которой славится земля Оми, и много других подарков, а свите - новые мечи и кинжалы. Госпожа тоже специально приехала в Саваяму, чтобы встретиться с братом, которого давно не видала.
      Князь Нобунага остался чрезвычайно доволен. Призвав всех заслуженных, старых вассалов дома Асаи, он обратился к ним с такими речами: "Слушайте все, что я скажу вам! Сейчас, когда ваш господин стал моим зятем, вся Япония скоро нам покорится! Служите нам, не щадя сил, и каждого из вас я со временем сделаю владетельным князем-даймё!" Пир длился целый день, а вечером Нобунага и Нагамаса проследовали в покои госпожи и продолжали пировать там втроем, в согласии и дружбе. Чтобы угостить гостя, закинули сети в бухту Саваяма, наловили множество пресноводной озерной рыбы окуней, серебряных карасей и еще целую уйму различной живности. Эта рыба тоже пришлась Нобунаге очень по вкусу, ведь то было редкостное местное угощение, какого не получишь у него в провинции Мино, он даже сказал, что на обратном пути непременно возьмет с собой такой рыбы в подарок своим домашним...
      Наконец наступило время отъезда. Накануне снова был устроен прощальный пир, и князь Нобунага пустился в обратный путь в самом прекрасном расположении духа.
      - В то время мой брат и покойный муж были искренними друзьями, всегда приветливо улыбались друг другу, а уж я-то как была рада! - рассказывала мне госпожа. - Теперь я вижу, что эти десять дней были самыми счастливыми в моей жизни!
      Иными словами, в ту пору не только госпоже, но и никому из вассалов даже в голову не могло прийти, что между двумя домами вспыхнет вражда, все веселились в чаянии грядущих побед. Но впоследствии я слыхал, что некоторые вассалы уже тогда не одобряли поступок князя Нагамасы и говорили, что не следовало дарить Нобунаге фамильный меч, драгоценное сокровище предков, это, мол, дурное предзнаменование, означающее, что дом Асаи погибнет от руки князей Ода... Впрочем, всегда легко осуждать других. Несомненно, князь Нагамаса отдал столь дорогой предмет, потому что необычайно высоко ценил свою супругу и ее брата, своего шурина. Нелепо говорить, что из-за этого он погиб. Люди, которым толком ничего не известно, часто любят болтать языком, а потом, увидев, как обернулось дело, по-своему толкуют события... Госпожа согласно кивнула в ответ на такие мои слова.
      - Да, ты прав, - сказала она. - Никто не выдаст замуж родную сестру за человека, с которым собирается воевать... В то время мой брат пожаловал к нам в гости издалека, ехал с немногочисленной свитой через враждебные земли, такое путешествие - нелегкое дело! Что ж удивительного, если в знак благодарности мой муж преподнес ему такой дорогой подарок, ведь он всегда был щедр по натуре... Но были среди наших вассалов и нечестные люди, продолжала она. - Одного из них звали, если не ошибаюсь, Эндо... Мы возвращались в замок Одани, когда он верхом на коне догнал нас и сказал: "Сегодня князь Нобунага ночует в Касивабаре, это удобный случай, надо напасть на него и убить!" Все это он тихонько нашептал в уши мужу, от меня по секрету. Князь засмеялся: "Перестань болтать вздор!" - и, разумеется, оставил без внимания его слова.
      * * *
      ... Проводив гостя до перевала Сурихари, князь Нагамаса распрощался со своим шурином и приказал троим своим вассалам, в том числе Эндо, сопровождать гостя до местечка Касивабара. Прибыв в Касивабару, Нобунага остановился на ночлег в монастыре Великого Просветления, Дзёбодай-ин. "Во владениях князя Нагамасы я могу быть спокоен!" - сказал он и, оставив при себе только несколько человек дежурных, разрешил самураям охраны провести ночь в местечке. Увидев это, господин Эндо внезапно повернул коня и, нахлестывая его что было мочи, примчался в замок Одани. Удалив посторонних, он сказал князю: "Все эти дни я внимательно наблюдал за Нобунагой - он скор на внезапные, неожиданные решения, проворен и быстр, словно обезьяна, перепрыгивающая с ветки на ветку. Это страшный военачальник, от которого можно всего ждать в будущем. Между вами неизбежно возникнет спор, в этом не приходится сомневаться. Но нынче вечером он настроен миролюбиво, при нем десятка полтора человек, не больше, вот я и думаю: самое разумное покончить с Нобунагой сегодня же ночью. Решайтесь же поскорее, пошлите туда отряд и уничтожьте князя Ода и его свиту! Затем надо штурмом овладеть его замком Гифу, и тогда оба края, Овари и Мино, будут в ваших руках. Не переводя духа, тут же, следом, разгромите Сасаки в южных областях Оми, затем идите в столицу, расправьтесь там с князьями Миёси, и в одно мгновенье вся Поднебесная будет ваша!" Так на все лады убеждал он князя Нагамасу, но тот ответил:
      - Существуют установления, согласно которым должен действовать полководец. Прекрасно ударить на врага в соответствии с заранее обдуманным планом, но подло напасть на того, кто, доверившись тебе, сам пришел в гости. Нобунага со спокойной душой собирается провести ночь в моих владениях, и, если мы внезапно нападем на него, воспользовавшись его доверием, Небо в конце концов обязательно нас покарает, даже если мы добьемся временного успеха. Если бы я собирался убить его, я мог бы покончить с ним, когда он гостил в Саваяме, но мне претит даже самая мысль о таком вероломстве!
      - Что ж, в таком случае ничего не поделаешь... - сказал Эндо. - Но попомните мое слово: неизбежно наступит время, - когда вы пожалеете, что не послушались моего совета! - И он возвратился в Касивабару, ужинал там как ни в чем не бывало вместе со всеми, а на следующий день благополучно проводил князя Нобунагу до равнины Сэкигахара.
      Обо всем этом госпожа подробно мне рассказала, а в заключение добавила:
      - Но, как теперь вижу, в словах Эндо все-таки была доля правды! - Тут голос у нее вдруг задрожал, и я тоже невольно ощутил дрожь волнения. А она продолжала: - Когда одна сторона соблюдает веления долга, а другая - их нарушает, к добру это не приводит... Неужели, чтобы властвовать в государстве, нужно быть подлым, хуже скотины? - проговорила она, словно обращаясь к самой себе, и умолкла. Казалось, она близка к слезам.
      Взволнованный, я невольно опустил руки и, не помня себя, склонился перед ней в земном поклоне:
      - Госпожа, простите меня за дерзость... Я сострадаю вам всей душой!
      Но она как будто вовсе не услышала моих слов.
      - Ну, спасибо за труд! Можешь идти! - сказала она.
      Я поспешно удалился в соседний покой; сквозь раздвижную перегородку до меня донеслись тихие, приглушенные рыдания. Еще недавно она была так весела, отчего же настроение у нее вдруг так резко переменилось? Отчего вырвались такие слова? Сперва она просто предавалась воспоминаниям, а потом, быть может чересчур увлекшись, вспомнила то, о чем вспоминать себе запрещала? Не такой была женщиной госпожа, чтоб делиться сокровенными думами с ничтожным слугой, свои переживания она всегда таила глубоко в сердце, терпела все молча, а тут вдруг, сама не отдавая себе отчета, внезапно высказала терзавшие душу сомнения... Подумать только, ведь прошло уже почти десять лет со времени падения замка Одани, а ненависть к врагам в особенности к князю Нобунаге, родному брату, - до сих пор с такой силой все еще пылает в ее душе! Впервые я понял, как страшен гнев женщины, у которой отняли мужа, матери, потерявшей детей, и долго еще не мог унять невольную дрожь страха и сострадания.
      * * *
      Можно еще много рассказывать о жизни госпожи в замке Киёсу, но боюсь вам наскучить; послушайте лучше, как бесславная, нелепая гибель князя Нобунаги привела к вторичному замужеству госпожи.
      О смерти князя Нобунаги вам все хорошо известно и без моих рассказов. В 10-м году Тэнсё [1582 г.], в год Коня, в ночь на второе число шестой луны, на него внезапно напали в храме Хоннодзи. Что тут скажешь... Ни единому человеку даже во сне не снилось, что может случиться такое невероятное происшествие... Вдобавок погиб его старший сын - он вспорол себе живот, когда солдаты изменника Акэти окружили его в замке Нидзё. Второй сын Нобунаги находился в это время в провинции Исэ, третий - в городе Сакаи, заслуженные вассалы Сибата и Хидэёси ушли с войсками в дальний поход, так что замок Адзути, главную резиденцию Нобунаги, где проживала госпожа супруга князя и ее дамы, охранял только господин Гамо с немногочисленным гарнизоном. Узнав о гибели князя, он тут же отправил в призамковый город верхового самурая, велев разъезжать по улицам, призывать население к спокойствию и всячески успокаивать жителей, но те, боясь, что изменник Акэти вот-вот нагрянет в город, впали в совершенную панику - кто плакал, кто кричал... Сам господин Гамо сперва решил было запереться в замке, но потом, видимо опасаясь, что стены там ненадежные, внезапно переменил решение и вместе с госпожой супругой и ее дамами бежал в Хинотани, собственную свою усадьбу-крепость. Они покинули замок Адзути в час Зайца115, на третий день после убийства Нобунаги, а уже на пятый день, рано утром, Акэти подошел к замку, без труда захватил его, похитил все брошенные там сокровища, все золото-серебро подчистую забрал себе, а частью раздал вассалам. В замке Гифу и у нас, в замке Киёсу, все чуть с ума не сошли от страха - раз такое произошло в Адзути, значит, и сюда, того и гляди, нагрянет изменник... В самый разгар переполоха в Киёсу примчался бежавший из замка Гифу господин Гэнъисай Маэда; он доставил в Киёсу супругу старшего сына Нобунаги с сыночком. Этот малыш был прямым наследником убитого князя, его старшим внуком, в то время ему было всего два года, звали его господин Самбоси. Он жил с матерью в замке Гифу, возле горы Инаба. Отец его, старший сын Нобунаги, перед тем как совершить харакири, распорядился, чтобы жена с сыном поскорее укрылись в Киёсу, ибо оставаться в Гифу было опасно. Вассал его Гэнъисай тотчас же тайно выбрался из столицы, помчался в Гифу и оттуда - в Киёсу, причем всю дорогу сам держал мальчика на руках. Тем временем мятежные отряды Акэти покорили все земли вокруг озера Бива, захватили замки Саваяму и Нагахаму и подступили к усадьбе Хинотани, где укрывался господин Гамо. Господин Китабатакэ, находившийся в Исэ, спешно двинулся на выручку по дороге, ведущей в Оми, но на пути повсюду взбунтовались крестьяне, при таких обстоятельствах не могло быть и речи о том, чтобы быстро оказать помощь, так что одно время мы и впрямь опасались за их судьбу.
      115 Час Зайца - время от 6 до 8 часов утра.
      Однако вскоре мы услыхали, что третий сын Нобунаги соединился с отрядами Городзаэмона Нивы; в сражении у Осакского перевала был убит зять мятежника Акэти, Ситибэй. Узнав об этом, Акэти поручил осаду Хинотани своим вассалам, а сам вернулся в свой боевой лагерь близ Сакамото; тринадцатого числа произошла битва при Ямадзаки, а уже на следующий день, четырнадцатого, князь Хидэёси, устроив свою ставку в монастыре Миидэра, приказал составить вместе тело и отрубленную голову Акэти и распять мертвеца на кресте в столице, в Аватагути. Ну и прославился же он такой молниеносной победой! В этом сражении участвовали многие господа - и третий сын Нобунаги, и Городзаэмон Нива, и правитель земли Кии Икэда, все действовали заодно с Хидэёси и тоже потрудились на славу, но особенно отличился сам Хидэёси. Поспешно замирившись с князем Мори, он уже утром одиннадцатого числа прибыл в Амагасаки - быстротой своих действий он поистине превзошел и демонов, и богов... Так само собой получилось, что Хидэёси сделался главным среди всех полководцев, а после его молниеносной победы слава и величие его так возросли, что никто из вассалов покойного Нобунаги уже не мог с ним сравниться. К нам, в замок Киёсу, тоже доносились вести обо всех этих событиях, и все ликовали; во всяком случае, теперь можно было с облегчением перевести дух!
      * * *
      Между тем все военачальники, и знатные и худородные, один за другим постепенно примчались в Киёсу. К этому времени замок Адзути уже сгорел дотла, сожженный отступающими мятежниками, в замке Гифу никого не осталось, к тому же, что ни говори, замок Киёсу был исконным родовым гнездом дома Ода, а теперь и господин Самбоси тоже здесь находился, так что каждый прежде всего спешил с поздравлениями в Киёсу. Господин Кацуиэ Сибата тоже был среди прибывших. Весть об убийстве Нобунаги застала его в провинции Эттю. Тотчас заключив перемирие с князем Кагэкацу, он поспешно двинулся в столицу, чтобы покарать врагов покойного господина, но оказалось, что Акэти уже убит, и господин Кацуиэ, не заезжая в столицу, сразу прибыл в Киёсу. К шестнадцатому-семнадцатому числу все уже были здесь - второй и третий сыновья Нобунаги - Нобукацу116 и Нобутака117, Городзаэмон Нива, правитель земли Кии Икэда с сыном, Хатия, правитель земли Дэва, Дзэнкэй Цуцуи и другие. Князь Хидэёси, похоронив в столице своего господина, ненадолго заехал в свой замок Нагахама и тоже вскоре прибыл в Киёсу. При жизни князь Нобунага то и дело переносил свою ставку, чаще жил не в Киёсу, а в Гифу, потом постоянным местопребыванием его стал замок Адзути, в Киёсу он бывал очень редко, так что долгое время здесь царили тишина и покой.
      116 Нобукацу (1558-1630) - второй сын Нобунаги.
      117 Нобутака (1558-1583) - третий сын Нобунаги. Хидэёси вынудил его покончить жизнь самоубийством.
      Давно уже не видал старый замок собрания таких выдающихся полководцев. Все это были старые заслуженные вассалы, во главе со старшим - господином Сибатой, делившие с покойным господином опасности и тяготы военных походов; к этому времени все они уже стали полноправными господами своих земель, владельцами своих собственных замков, а некоторые даже сделались могущественными правителями не одной, а нескольких провинций и многих замков. Богато разодетые, прибывали они один за другим, горделиво красуясь друг перед другом нарядным убранством и пышной свитой, так что в призамковом городке вдруг стало тесно и многолюдно, и, несмотря на траур по убитому господину, общее настроение было уверенное и спокойное.
      * * *
      Ну а в замке начиная с восемнадцатого числа даймё стали ежедневно держать совет в главном зале. Подробностей я, конечно, не знаю, но, судя по всему, обсуждался вопрос о наследнике покойного Нобунаги и о том, кому отойдут земли мятежника Акэти. На этот счет у каждого имелось свое особое мнение, так что никак не удавалось прийти к согласию; совещания шли день за днем, нередко до поздней ночи, иной раз дело доходило до споров и даже ссор. По правде говоря, господин Самбоси был, конечно, прямым наследником, но летами еще младенец, поэтому некоторые настаивали, чтобы до его совершеннолетия дом Ода возглавил второй сын Нобунаги, господин Нобукацу, не все, однако, были с этим согласны. Наверное, по этой причине и возникло расхождение во взглядах, но в конце концов вопрос о главе рода решился все-таки в пользу господина Самбоси.
      Между князьями Сибатой и Хидэёси с самого начала отношения не ладились - казалось, они ссорятся по каждому поводу. Дело в том, что во время недавних событий наибольшие подвиги совершил Хидэёси, и многие даймё тайно склонялись на его сторону, зато господин Кацуиэ Сибата был старшим самураем дома Ода, после родных сыновей покойного князя ему принадлежало первое место среди всех остальных вассалов, так что по всем вопросам он стремился диктовать собравшимся свою волю. А главное, когда распределяли земли, господин Сибата своим единоличным решением отдал князю Хидэёси провинцию Тамба, а себе взял владения у озера Бива, ранее принадлежавшие Хидэёси, замок Нагахаму с землей, приносившей шестьдесят тысяч коку риса. Говорили, что это решение в особенности усилило их взаимную неприязнь. Но только, скажу я вам, оно лишь на поверхности так казалось, на самом же деле они оба были неравнодушны к госпоже О-Ити и каждый стремился получить ее в жены, с этого и началась их вражда, я в этом совершенно уверен.
      Еще до этих раздоров господин Кацуиэ, прибыв в Киёсу, сразу же нанес визит госпоже и приветствовал ее почтительно и любезно, а несколько дней спустя, судя по всему, по секрету обратился к господину Нобутаке с просьбой быть его сватом. И вот в один прекрасный день господин Нобутака посетил госпожу свою тетку и, похоже, стал склонять ее сочетаться вторым браком с господином Сибатой. Ну а госпожа, что бы там ни было в прошлом, привыкла всегда и во всем полагаться на покойного старшего брата; конечно, обида на него не угасла в ее душе, но все-таки, когда он погиб, она очень горевала, забыла прежний свой гнев и целиком ушла в молитвы за упокой его души. О себе она не заботилась, но ее тревожило будущее трех ее дочерей, и, наверное, она чувствовала растерянность, не зная, на кого же отныне ей опереться. Возможно, поэтому она благосклонно отнеслась к предложению господина Кацуиэ.