Первым совершил обряд старший сын, господин Мампуку-мару, за ним младший, в ту пору еще грудной младенец.
      - А теперь ты, О-Чача! - велела госпожа.
      - Нет, погоди! Почему ты сама не идешь раньше дочери? - строго прервал ее князь Нагамаса, но госпожа, не поднимаясь с места, лишь невнятно шептала что-то вместо ответа. - Ведь я столько раз все тебе объяснял, - продолжал он. - Отчего же ты не повинуешься? Или в такую минуту ты готова ослушаться моего приказания?!
      Но госпожа, преисполненная решимости, отвечала только: "Я недостойна вашей милости!" - и не двигалась с места. Тогда, не на шутку разгневанный, князь Нагамаса сказал:
      - Стало быть, ты забыла свой женский долг? После смерти мужа молиться за его упокой и растить детей - вот обязанность истинно достойной супруги. Если ты не способна уразуметь такую простую истину, ты больше мне не жена в будущей жизни! И меня своим мужем тоже впредь не считай! - резко бросил он ей. Громкий голос его долетел до самых дальних уголков зала, люди, вздрогнув, затаили дыхание от страха - что-то будет?.. Некоторое время не слышно было ни звука, но вскоре я уловил шуршание шелковой одежды о соломенные циновки - госпожа зажгла курение, хоть и против собственной воли; следом за ней совершили обряд старшая барышня, госпожа О-Чача, за ней вторая - О-Хацу, потом третья - Кого, а за ними в конце концов и все остальные. Ну а каменную ступу, как я уже говорил, тайно вынесли из замка и погрузили в озеро.
      В присутствии посторонних госпожа вынуждена была повиноваться, но по-прежнему все твердила:
      - Зачем мне жить, если не станет моего господина? Не хочу, чтобы люди указывали на меня пальцем: "Вот вдова Нагамасы!" Прошу вас, пожалуйста, позвольте мне умереть вместе с вами! - Так всю ночь напролет жалобно умоляла она супруга, но люди рассказывали потом, что князь не внял ее просьбам.
      * * *
      На следующий, двадцать восьмой день, в час Змеи103, в третий раз прибыл посланец Нобунаги; то был Фува, правитель земли Кавати. "Не хочешь ли изменить решение? Подумай в последний раз и сдавайся!" - передал он. "Я все обдумал, - ответил князь Нагамаса. - Конечно, мне жаль расставаться с жизнью, жаль покидать сей мир, но решение мое неизменно: я твердо решил вспороть себе живот здесь, в этом замке. Вот только судьба женщин, дочерей и жены, меня заботит. В жилах у них течет кровь, родственная князю Нобунаге, поэтому я постараюсь уговорить их покинуть замок. Если, явив великое милосердие, вы пощадите их жизни и в будущем позаботитесь об их участи, я буду безгранично вам благодарен!" С такой учтивой просьбой обратился он к Нобунаге и с тем отправил назад его посланца, после чего, как видно, принялся снова уговаривать госпожу. Разумеется, князь Нагамаса не мог гневаться на жену, с которой жил в любви и согласии, за ее желание не разлучаться с ним даже после его кончины. Прошло ведь, в сущности, всего лишь шесть лет с тех пор, как они сочетались браком, но и за этот короткий срок ни единого дня не довелось им прожить спокойно. В мире непрерывно царила смута, князь то и дело уезжал на войну, то в столицу, то в южные земли Оми, так что желание госпожи навечно соединиться с мужем в едином венчике лотоса104, в пределах потусторонних, и пребывать там вместе с ним в покое и мире никак нельзя было счесть своеволием или простым капризом. Но князю Нагамасе, хоть был он суровый воин, не в пример многим, ведомы были и жалость, и сострадание. Не в силах жестоко обречь на смерть госпожу, совсем еще молодую, он стремился во что бы то ни стало спасти ее, в особенности же тревожился, наверное, о своих детях. В общем, он всячески ее уговаривал, и госпожа в конце концов согласилась вернуться в родной дом вместе с тремя дочерьми. Мальчики-сыновья были еще совсем младенцами, но очутиться в руках врагов было для них опасно, поэтому старшего, Мампуку-мару, вместе с пажом Кимурой ночью, двадцать восьмого, тайно переправили из осажденного замка к надежному другу в край Этидзэн, в уезд Цуругу, а самого младшего, грудного младенца, той же ночью отправили вместе с кормилицей под охраной самураев Огавы и Накадзимы в храм Благого завета, Фукудэндзи, в наших владениях. Рассказывали потом, что они причалили лодку к берегу неподалеку от храма и некоторое время предосторожности ради прятались там в зарослях камыша.
      103 Час Змеи - время от 10 до 12 часов дня.
      104 ...в едином венчике лотоса... - В буддийскол раю каждому праведнику уготовано прекрасное сиденье - благоуханная чаша лотоса. Любящие души могут поместиться там вместе. В особенности часто мечтают и молятся об этом любящие супруги.
      * * *
      Всю ночь госпожа и князь Нагамаса прощались, в последний раз обменивались чарками сакэ, бесконечно сокрушаясь о предстоящей разлуке. Как ни долги осенние ночи, постепенно стало светать; когда же небо на востоке совсем посветлело, госпожа села в паланкин у главных ворот замка. Следом в трех паланкинах ехали ее дочери, каждая со своей нянькой. Паланкины окружала охрана во главе с самураем Фудзикакэ, служившим при госпоже еще с тех пор, как он прибыл из дома Ода, сопровождая ее свадебный поезд. Вместе с госпожой покидали замок и дамы свиты.
      Князь Нагамаса вышел проводить жену к самому паланкину. В то утро он уже облачился в последний свой предсмертный наряд; по словам людей, то был панцирь, скрепленный черными кожаными ремнями, поверх которого князь набросил ритуальное оплечье "кэса"105. Когда носильщики подняли наконец паланкин, он звучным, твердым голосом произнес: "Прощай, береги себя и детей! Будь здорова и живи долго!"
      105 Ритуальное оплечье "кэса" - деталь одежда буддийского монаха, широкая полоса ткани, перекинутая через левое плечо, сшитая из четырехугольных кусков материи разной величины. "Кэса" символизирует одежду будда Шакья-Муни, который, дав обет бедности, подобрал выброшенные за негодностью тряпки и сшил себе из этих тряпок покров. Надев поверх панциря это оплечье, князь Нагамаса как бы показывает, что уже полностью отрешился от мирской суеты и готов к смерти.
      - Ни о чем не тревожься, да сопутствует тебе слава! - так же твердо, без единой слезинки, ответила госпожа. Да, ничего не скажешь, она умела владеть собой! Младшие девочки были еще совсем малы, не понимали, что происходит, и спокойно сидели на руках кормилиц, но старшая О-Чача все время оглядывалась на отца и, громко плача, кричала: "Не хочу! Не поеду!" и, сколько ее ни успокаивали, не унималась, для окружающих это было мучительнее всего... Все три девочки впоследствии преуспели в жизни О-Чача стала госпожой Ёдогими, О-Хацу - супругой князя Такацугу Кёгоку106, а младшая, Кого. - страшно вымолвить, госпожой супругой теперешнего нашего сёгуна107. Поистине неисповедимы судьбы людские!...
      106 Такацугу Кёгоку (1560-1609) - глава старшей ветви старинного феодального дома Кёгоку. Служил Нобунаге, который выдал за него одну из своих племянниц (О-Хацу, дочь О-Ити от первого брака, сестру Ёдогими)
      107 Сёгун (букв.: "военачальник, полководец"). - Так именовали князей династии Токугава, фактических правителей Японии, начиная с XVII в. и вплоть до буржуазной революции 1868 г. Сёгун, о котором в данном случае идет речь, - Хидэтада (1579-1632), второй сёгун династии Токугава.
      * * *
      Князь Нобунага встретил сестру и племянниц с искренней радостью. "Молодец, что догадалась покинуть замок! - ласково сказал он. - Я всячески советовал твоему мужу прекратить сопротивление и сдаться, но он меня не послушал. Доблестный воин, он дорожит своей самурайской честью... Я вовсе не хочу его гибели, но таков уж обычай воинского сословия, так что не держи на меня обиды! Воображаю, сколько лишений довелось тебе испытать за время долгой осады!..." Родная плоть и кровь, они долго беседовали обо всем без утайки. Князь Нобунага сразу же поручил госпожу О-Ити заботам младшего сына, Нобутаки, правителя земли Кодзукэ, приказав исполнять все ее пожелания.
      * * *
      В это утро боевых действий не было, но после того, как госпожа О-Ити покинула осажденный замок, дальше откладывать штурм было незачем, оставалось лишь взять крепость приступом и вынудить отца и сына Асаи вспороть себе животы. Князь Нобунага самолично поднялся на холм Цубурао, подал знак, и войско с устрашающим воинственным кличем пошло на штурм. К этому времени у старого князя Хисамасы осталось всего около восьмисот рядовых бойцов, они заняли круговую оборону, но наступавших были несметные полчища, их вел господин Кацуиэ Сибата, он первый ухватился рукой за стену и мгновенно проник за ограду. Старый князь понял, что пришел его смертный час, приказал господину Инокути по возможности задержать противника и покончил с собой. "Последнюю службу"108 сослужил ему господин Фукудзюан. Был там еще артист Цурумацу-даю, большой искусник по части пляски, всегда безотлучно состоявший при князе. Рассказывали, что, обратившись к своему господину, он сказал: "Позвольте мне и на сей раз сопровождать вас!" принял из рук князя прощальную чарку сакэ, а затем, убедившись, что господин его мертв, сослужил "последнюю службу" господину Фукудзюану, после чего спустился из зала пониже, на дощатый, не покрытый циновками пол, и там вспорол себе живот. Господа Инокути, Акао, Сэнда, Вакидзака тоже покончили с собой. Конечно, князь Хисамаса был уже стар годами, но все же горестна такая кончина... А только, если хорошо поразмыслить, выходит, сам же был во всем виноват. Надо было слушать советы сына и предоставить господина Асакуру его судьбе, пока дело еще не обернулось так плохо... А вместо этого он упорствовал, цепляясь за свое пресловутое чувство долга, не сумел должным образом оценить стремительно растущее могущество Нобунаги и вот погиб понапрасну, так кто же, выходит, в том виноват? Мало того, когда обсуждалось предстоящее сражение или вылазка из замка, ему, как старому человеку, надлежало бы держаться в тени, а он вмешивался в каждую мелочь, перечил князю Нагамасе или медлил там, где наверняка можно было выиграть битву, - иными словами, прямо на глазах вел дело к поражению! И так бывало не раз, не два. Вот и случилось, что дом Асаи погиб, хотя и основатель дома, князь Сукэмаса, и внук его, Нагамаса, оба были одаренные полководцы, а вот среднее поколение, князь Хисамаса, не отличался прозорливостью, не умел по-настоящему, правильно оценить обстановку, оттого и навлек погибель на весь свой род... Но кого действительно жаль, так это князя Нагамасу. Если бы ему сопутствовала удача, он вполне мог бы править страной не хуже Нобунаги, а он безвременно сошел в могилу - все потому, что покорно следовал отцовским приказам. При мысли об этом даже мы, простые люди, и то готовы были скрипеть зубами от великой досады, не в силах смириться с гибелью князя. Каково же было госпоже, что творилось в ее душе? Но поскольку князь погиб из-за чрезмерной своей сыновней почтительности, стало быть, упрекать его не в чем...
      108 "Последняя служба". - Чтобы избавить от физических страданий совершающего самоубийство путем харакири, его вассал или ближайший друг одним ударом меча, должен был срубить ему голову, как только самоубийца вспорет себе живот. Это и называлось сослужить "последнюю службу", а выполнявший ее именовался "помощником".
      * * *
      Башня, которую оборонял старый князь, пала двадцать девятого, приблизительно в час Коня109; после этого отряды Кацуиэ Сибаты110, Киноситы - будущего великого Хидэёси, Маэды и Сасаки соединенными силами сразу пошли приступом на главную цитадель. Князь Нагамаса, во главе нескольких сот преданных воинов, обнажив меч, вышел за крепостную стену, рубил беспощадно, нанес немалый урон противнику, после чего опять проворно укрылся в замке. Наступающие яростно штурмовали крепость, но всех, кто пытался ухватиться за край стены, пронзали копьями и сбрасывали наземь; ни одному вражескому солдату не удалось проникнуть в башню. К ночи противник изрядно выдохся, наступил перерыв, но на следующий день, тридцатого, снова начался штурм. Только теперь князь Нагамаса узнал о смерти отца. "А что князь Хисамаса?" спросил он, и кто-то из приближенных самураев ответил, что старый князь еще вчера покончил с собой. "А я и не знал! - воскликнул князь Нагамаса. Больше мне незачем жить на свете! Осталось только отомстить за смерть отца и с честью погибнуть!" И около часа Змеи он снова повел сотни две воинов прямо в гущу врага, косил подряд всех и каждого, не отступая ни на шаг, но, когда воинов осталось у него всего пять или шесть десятков, а у противников по-прежнему были тысячи, он проложил себе путь мечом прямо сквозь строй врагов и хотел снова укрыться в башне, но к этому времени противник уже проник в крепость, и ворота оказались заперты изнутри. Тогда князь пробился к усадьбе Асаи, правителя Хюги, расположенной слева от ворот, и там, ни секунды не медля, вспорол себе живот. Службу "помощника" исполнил сам правитель Хюги, покончивший с собой следом за господином. Вместе с ними добровольно приняли смерть Накадзима, Кимура, Вакидзаки и еще многие самураи. Говорят, будто враги старались во что бы то ни стало взять князя Нагамасу в плен живым, ибо таков был якобы приказ самого Нобунаги, но сделать это не удалось, одолеть столь могучего воина оказалось им не под силу.
      109 Час Коня - время от 12 до 2 часов дня.
      110 Кацуиэ Сибата (1530-1583) - глава феодального дома Сибата, вассал Нобунаги. После смерти последнего боролся с Хидэёси за верховную власть в стране, потерпел поражение и покончил с собой в осажденном замке Китаносё (совр. г. Фукуи). Вместе с ним покончили с собой его жена О-Ити и несколько десятков приближенных слуг и вассалов.
      А вот кому изменило военное счастье и пришлось изведать позор пленения, так это Асаи, правителю Ивами, и Акао, правителю Мимасаки, с сыном Симбэем - их взяли живыми в плен и, связанных, как разбойников, притащили пред очи князя Нобунаги. "Все вы трое только и знали, что подстрекать князя Нагамасу к измене, и непрерывно строили против меня всевозможные козни", - сказал Нобунага, на что правитель Ивами, человек непреклонный, гордый, ответил: "Мой господин Нагамаса Асаи был чужд вероломству, не то что ты, князь!" Князь Нобунага рассвирепел, услышав такой ответ. "Болван! - крикнул он. - И ты еще смеешь рассуждать о вероломстве! Трус, павший так низко, что позволил взять себя в плен живым!" И он трижды ударил правителя Ивами по голове тупым концом своего копья, но тот, не выказав ни малейшего страха, язвительно молвил: "Или тебе в утеху избивать связанного? Настоящий военачальник никогда так не поступил бы!" Нобунага зарубил его тут же, на месте.
      Акао, правитель Мимасаки, держался смиренно, но, когда Нобунага сказал ему: "Ты с юных лет славился храбростью, я слыхал, что воинской доблестью ты не уступишь демону или Богу... Как же случилось, что ты не покончил с собой вместе со своим господином?" - он ответил: "Я уже стар, вот и вышло, что замешкался по старческой немощи!" - "Я подарю тебе жизнь, если поступишь ко мне на службу!" - предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки ответил: "После всего пережитого ничто не привлекает меня на этом свете!" - и просил только об одном: отпустить его на все четыре стороны.
      "В таком случае, пусть мне послужит твой сын Симбэй", - снова предложил князь Нобунага, но правитель Мимасаки, оглянувшись на сына, крикнул: "Нет, нет, не соглашайся! Не будь трусом и не поддавайся на обман!"
      Князь Нобунага громко рассмеялся: "Старая развалина! Отчего ты все сомневаешься? Неужели ты считаешь меня таким лжецом?" Впоследствии он и в самом деле взял господина Симбэя к себе на службу.
      * * *
      Услышав, что муж погиб, госпожа заперлась у себя и целыми днями молилась за его упокой. Князь Нобунага пришел навестить сестру. "Я слышал, у тебя был сын, мальчик, - сказал он. - Если он цел и невредим, я хотел бы взять его к себе, вырастить и со временем сделать наследником покойного Нагамасы!"
      Поначалу госпожа, не умея толком понять, что на уме у брата, отвечала, что ей неизвестна судьба ребенка, но князь продолжал: "Нагамаса был мне врагом, но ребенок ни в чем не виноват. Он приходится мне племянником, я спрашиваю только из любви к мальчику!" Постепенно госпожа успокоилась стало быть, он заботится о ребенке, - и рассказала, где спрятали господина Мампуку-мару. Тотчас же снарядили в край Этидзэн, в уезд Цуругу, гонца с приказанием пажу Кимуре доставить мальчика. Однако Кимура, поразмыслив, ответил, что на свой страх и риск зарубил ребенка. Тем не менее гонцов слали снова и снова; госпожа решила, что, коль скоро брат проявляет такую заботу о судьбе ее сына, нехорошо пренебрегать его добротой, он сочтет ее просто неблагодарной. "Я и сама тоже хочу как можно скорее увидеть моего мальчика живым и здоровым. Привези же его без промедления!" - торопила она Кимуру. А тот, рассудив, что, раз все равно местопребывание ребенка уже известно, ничего другого не остается, хоть и с тяжелым сердцем, прибыл вместе с господином Мампуку-мару в третий день десятой луны в селение Госю-Киномото. Там их встретил Токитиро Киносита, принял ребенка и доложил об этом князю Нобунаге.
      - Убей мальчишку, а голову пусть вздернут на острие копья и выставят на всеобщее обозрение! - приказал князь.
      Тут опешил даже Токитиро Киносита.
      - Не чересчур ли это?.. - сказал он, но князь обрушился на него с гневной речью, и, делать нечего, пришлось поступить, как было велено.
      А головы князей Нагамасы Асаи и Ёсикагэ Асакуры, когда плоть уже полностью истлела, приказано было покрыть слоем красного лака и для вящего веселья подать на лакированном подносе на показ всем знатным даймё во время новогоднего пира. Да, видно, крепко ненавидел князь Нобунага покойного Нагамасу! А все оттого, что сам же поступил вероломно, собственную клятву превратил в пустую бумажку. Подумай он хоть немножко о горе своей сестры, не следовало бы так обращаться с останками того, кто, в сущности, доводился ему близкой родней. Но в особенности жестоко было, играя на родственных чувствах, обмануть госпожу О-Ити, вздеть на острие копья голову ни в чем не повинного ребенка - это страшное злодеяние! Вот я и думаю - когда летом 10-го года Тэнсё [1582 г.] князь Нобунага погиб недостойной смертью на постоялом дворе при храме Хоннодзи, причиной была, наверное, не только измена Мицухидэ Акэти111 - то была кара за гнев и скорбь множества загубленных им людей... Да, грозен неотвратимый закон возмездия!
      111 Мицухидэ Акэти (1526-1582) - один из главных вассалов Нобунаги. В июне 1582 г. неожиданно напал на своего господина Нобунагу (к которому ввиду ряда причин давно питал ненависть), когда тот с малочисленной охраной находился в храме Хоннодзи, поджег храм. В огне Нобунага погиб или покончил с собой. Акэти объявил себя верховным правителем, сёгуном, однако власть его продолжалась всего 13 дней. В битве при Ямадзаки войско Акэти потерпело сокрушительное поражение от армии Хидэёси. Акэти пытался спастись бегством, но был схвачен и убит крестьянами.
      * * *
      ... Тем временем все быстрее пошел в гору Токитиро Киносита, будущий великий князь Хидэёси. Многие знатные самураи, и первый среди них - Кацуиэ Сибата, совершили славные подвиги при осаде замка Одани, но особенно отличился Токитиро, так что князь Нобунага был им чрезвычайно доволен и в награду пожаловал ему во владение замок Одани, уезды Асаи и Инугами и половину уезда Саката, поручив, таким образом, надзор и охрану всех северных земель провинции Оми. Однако господин Токитиро сказал, что замок Одани трудно охранять с малочисленным гарнизоном, и перенес свою резиденцию в Нагахаму, мое родное селение, - в те времена звалось оно Имахама, это Токитиро переименовал его в Нагахаму...
      Ну это так, к слову, а вот любопытно, с каких пор господин Токитиро стал заглядываться на мою госпожу? Покидая замок Одани, она милостиво сказала мне: "Жаль, что я не могу взять тебя с собой... Но если ты выберешься отсюда, можешь рассчитывать на меня!" А я уже решил про себя, что жизнь для меня окончилась, но после таких ее слов суетный мир показался еще желаннее, я замешался в толпу ее провожатых, а потом несколько дней прятался в призамковом городе, ожидая, когда окончится битва, после чего отправился в лагерь правителя Кодзукэ. Мне повезло: госпожа сказала, что я ее любимый слепой слуга; никто не причинил мне вреда, и я опять стал ей прислуживать. Поэтому я часто дежурил в соседнем покое, когда господин Киносита приходил к ней с визитом.
      В первый раз он распростерся в нижайшем поклоне на почтительном расстоянии и скромно представился: "Токитиро Киносита..." Госпожа приветливо кивнула в ответ и воздала должное его ратным подвигам.
      - Несмотря на то что у меня нет никаких военных заслуг, князь Нобунага пожаловал мне владения покойного господина Асаи, - сказал он. - Я, ничтожный, стал преемником его достояния - незаслуженная честь для меня! Ныне мечтаю лишь об одном - упрочить мир в северных землях Оми, следуя заведенному покойным порядку и во всем подражая его примеру! Здесь, в боевом лагере, - продолжал он, - вам, наверное, приходится терпеть множество неудобств в обиходе... Прошу вас, приказывайте без всякого стеснения, я доставлю все, что вам нужно! - Оставалось лишь удивляться его любезности. В особенности ласково обращался он с девочками, всячески стараясь им угодить.
      - А вы, маленькая госпожа, старшая? - сказал он. - Ну-ка, подите сюда, дайте я обниму вас! - И, посадив госпожу О-Чачу на колени, гладил ее по головке, спрашивал, сколько ей лет, как зовут и тому подобное.
      Но госпожа О-Чача сидела, надувшись, у него на коленях и не хотела отвечать - должно быть, детским своим умишком сообразила, что этот человек главный среди злых людей, отнявших у отца замок, и сердилась за это. Потом вдруг уставилась прямо ему в лицо и сказала:
      - А ты и вправду похож на обезьяну!
      112....похож на обезьяну! - По свидетельству современников, Хидэёси отнюдь не отличался красивой внешностью и лицом напоминал обезьяну.
      При всем своем самообладании господин Киносита все же несколько растерялся.
      - Правильно, я смахиваю на обезьяну... Зато маленькая госпожа как две капли воды похожа на свою матушку! - сказал он, засмеявшись, чтобы скрыть смущение. Он и потом часто наведывался к госпоже и всякий раз преподносил ей подарки, одаривал даже девочек - одним словом, проявлял такую заботливость и внимание, что госпожа постепенно стала относиться к нему с доверием. "На Токитиро можно положиться..." - говорила она. Теперь-то я понимаю, что редкостная красота госпожи О-Ити уже тогда, наверное, его покорила и в душе он тайно в нее влюбился. Конечно, она была сестрой князя Нобунаги, его господина, вассал даже помыслить о ней не смел, иными словами, этот цветок цвел на недосягаемой для него вершине, так что в те времена он вряд ли рассчитывал на успех. Но все же недаром то был Хидэёси с таким человеком всегда следовало быть начеку... А что до разницы в положении, так изменчивость - непреложный закон нашего мира, в особенности в смутные времена. Расцвет и увядание, гибель и возвышение сменяют друг друга... Так что, кто знает, возможно, втайне он лелеял надежду, что со временем все же добьется своего. Мне, заурядному смертному, не дано проникнуть в помыслы великого человека, но все же думается, то была не простая фантазия с моей стороны...
      Оттого-то, когда князь Нобунага приказал ему зарубить господина Мампуку-мару, Хидэёси пришел в великое замешательство. Люди рассказывали потом, что он всячески старался спасти ребенка.
      - Пощадите его, какой вред может причинить такой маленький мальчик? Ведь он еще совсем дитя! Осмелюсь сказать - лучше сделайте его наследником князя Асаи, и пусть он навеки будет вам благодарен! Таким поступком вы укрепите мир в Поднебесной, проявите истинное понимание законов человеколюбия и справедливости! - сказал он, но князь Нобунага не захотел его слушать. - В таком случае, прошу вас поручить это дело кому-нибудь другому, - не в пример обычной своей покорности осмелился возразить Хидэёси, но князь Нобунага рассердился еще сильнее.
      - Похоже, ты чересчур возгордился из-за недавних твоих успехов. Да как ты смеешь давать мне непрошеные советы, мало того - не слушаться моих приказаний! "Поручите другому..." - это что за слова такие? - сурово отчитал он вассала. Тот удалился с тяжелым сердцем и в конце концов казнил юного господина.
      Ясно, что господин Хидэёси, наверное, страдал при мысли, что госпожа О-Ити возненавидит его за убийство Мампуку-мару, и убийство-то непростое приказ гласил выставить напоказ голову мальчика, надетую на копье. По иронии судьбы, из всех вассалов Нобунаги именно Хидэёси пришлось выполнить это поручение. Годы спустя, соперничая с господином Кацуиэ Сибатой из-за руки госпожи О-Ити, он опять оказался в проигрыше и в конце концов погубил обоих, превратившись в их заклятого врага, - начало всех этих событий восходит к этому времени...
      * * *
      Князь Нобунага приказал скрывать от госпожи О-Ити гибель сына, поэтому, ясное дело, ни один человек не осмелился бы рассказать ей об этом, но, так как голову выставили на всеобщее обозрение, слухи о казни все-таки просочились, или, может быть, она сама, как говорится, почуяла что-то сердцем и поняла, что случилось. Видно было, что на душе у нее лежит какая-то тяжесть. Теперь, когда приходил Хидэёси, она выглядела еще более удрученной. И все-таки однажды она прямо его спросила:
      - В последнее время нет никаких известий из Этидзэна. Что с моим сыном? Мне снятся дурные сны, я тревожусь...
      - Мне ровно ничего не известно. Что если вам еще раз послать туда человека? - как ни в чем не бывало ответил он.
      - Но люди говорят, что именно вы ездили встречать мальчика! - сказала она, и хоть говорила тихо, но тон был резкий. Прислужницы рассказывали потом, что в этот миг она побледнела как полотно и с гневом взглянула на Хидэёси. С тех пор он чувствовал себя неловко в ее присутствии и постепенно вообще перестал бывать.
      * * *
      А князь Нобунага в короткий срок завоевал множество княжеств, покоренные земли все без исключения присоединил к своим владениям, всех своих сподвижников наградил, издал всевозможные указы в назидание потомству и в девятый день девятой луны уже справлял Праздник хризантем у себя, в замке Гифу. Каждый год там устраивали пышные празднества, но мне рассказывали, что на сей раз великолепие было исключительное. Все князья-даймё, и знатные и худородные, в роскошных нарядах явились благодарить князя, зрелище было настолько ослепительное, что даже описанию не поддается, - твердили все в один голос. Госпожа велела передать, что чувствует себя нездоровой, и некоторое время оставалась в провинции Оми, пребывая в полном уединении, а примерно в десятый день той же луны решила возвратиться в родной край, в замок Киёсу. В то время замок Гифу был главной резиденцией Нобунаги, так что госпожа предпочла выбрать для своего местожительства тихий, уединенный замок Киёсу. Она сказала, что хочет по дороге поклониться храму на Бамбуковом острове, Тикубу, слуги ехали с ней, и вот все мы вместе отплыли из Нагахамы.
      * * *
      В горах уже выпал снег, на воде было еще прохладнее, но утро было погожее, так что, наверное, ясно виднелись и ближние, и дальние горы. Дамы, держась за поручни, грустили, расставаясь с местами, где прошли долгие годы. Клики гусей, пролетающих в небе, шум крыльев чаек наводили на печальные размышления, шелест прибрежного тростника под порывами ветра и даже силуэты рыб, мелькавших в воде, - все навевало грусть. Когда лодка подплыла к Бамбуковому острову, госпожа приказала ненадолго остановиться. Сперва все удивились, - зачем? - а она поставила на носу лодки подставку для сутры, молитвенно сложила ладони и, протянув их к воде, стала молиться - очевидно, мы находились в том месте, где погрузили в озеро ступу. Тут мы поняли, с какой целью она изъявила желание посетить Бамбуковый остров. Лодка тихо покачивалась на волнах, госпожа зажгла курение и, закрыв глаза, казалось, всецело ушла в молитву, повторяя посмертное имя мужа. Она молилась так долго, что люди испугались - уж не собралась ли она броситься в воду, чтобы похоронить себя вместе с мужем, - и украдкой держали ее за край одежды, но до меня доносилось только едва уловимое шуршание четок в пальцах у госпожи и дивное благоухание курений.
      Потом она сошла на берег и провела всю ночь в одиночестве за молитвой, а на следующий день мы прибыли в Саваяму, где госпожа отдохнула денек-другой, после чего снова отправилась в путь и без всяких происшествий благополучно прибыла в замок Киёсу. В родном замке ее ожидала радушная встреча, для нее приготовили прекрасное помещение, почтительно именовали "госпожой Одани" и проявляли всяческую заботу - госпожа ни в чем не нуждалась. Тем не менее делать ей было совсем нечего, разве лишь день за днем следить, как растут ее дочери. Никто не навещал госпожу, она жила так одиноко, как будто стала настоящей отшельницей. Еще недавно вокруг нее всегда толпилось много народа, ее ждало множество развлечений, теперь же она проводила целые дни, не выходя из своих покоев, - при такой жизни даже короткие зимние дни тянутся бесконечно долго. Не удивительно, что госпожа всецело погрузилась в воспоминания о прошлом, в памяти вставал образ покойного супруга, вспоминалось то одно, то другое, и глубокая скорбь стала ее уделом. Рожденная в семье самураев, она умела стойко терпеть любые невзгоды и не показывать людям слезы, но теперь, когда ее окружали только близкие слуги, душевные силы ее, казалось, иссякли и она всецело предалась безутешному горю. Не знаю, что вспоминалось ей в ее пустынных покоях, но, проходя случайно по галерее, часто можно было услышать приглушенные рыдания: во всяком случае, много дней она провела в слезах.
      * * *
      Так, словно сон, прошел год, за ним другой... Чтобы рассеять грусть госпожи, ей предлагали полюбоваться весенним цветением сакуры, осенью устраивали прогулки под красными листьями клена, но она всегда отвечала: "Ступайте сами, я не пойду..." - и вела жизнь, далекую от мирской суеты. Только с дочерьми она как будто бы оживала - видно, они были ее единственным утешением, только в такие часы голос ее звучал веселее. К счастью, все три девочки были здоровы, росли не по дням, а по часам, даже самая младшая, госпожа Кого, уже ковыляла без посторонней помощи и лепетала первые словечки. "Если б покойный муж мог их видеть!" - глядя на дочерей, думала госпожа, и горе становилось еще острее. Но больше всего страдало ее материнское сердце при мысли о смерти господина Мампуку-мару, о нем она не забывала ни на минуту, особенно потому, что сама, по собственному своему недомыслию, оказалась виновной в его горестной гибели.