Моро (№3) - Кровавый рассвет

Он провел ее вдоль коридора безупречной белизны, освещенного рассеянным светом. Они миновали несколько дверей. Их было немного, и все они находились на порядочном расстоянии друг от друга. Вскоре она почувствовала, что их дорога идет под небольшим уклоном вниз. Было ясно, что коридор выходит далеко за пределы наземного здания.

— Где мы?

— Должен ли я отвечать? — спросил мистер Кей.

Он искоса бросил на нее взгляд и улыбнулся.

— В начале тридцатых годов, когда только были начаты работы над злосчастным оборудованием для запуска баллистических ракет в Милл Вэлли, этот город дал вселяющий в душу надежду отросток, идущий на север от старой системы БАРТ.

— На север от чего?

— Сразу после землетрясения.

Коридор кончился, и они стали спускаться по лестнице, ведущей в круглое помещение, находившееся на глубине пятнадцати — двадцати метров от ее начала. Ниже лестница сразу поворачивала под прямым углом и дальше примыкала к закруглявшейся по мере спуска стене.

Нижняя комната оказалась огромной, не менее тридцати метров в поперечнике. Все стены были белого цвета, а полы застланы голубыми коврами. Светильник в форме взорвавшейся звезды, подвешенный в центре куполообразного потолка, источал белый рассеянный свет.

Комната из-за своих просторных размеров казалась практически пустой, хотя в ней находилось не менее десятка компьютеров. В тот момент работали только несколько из них. Тишина действовала на Эйнджел угнетающе и нервировала ее. Акры голубого коврового покрытия, казалось, заглушали все звуки, поэтому передвижения людей не было слышно, а единственным реальным звуком, доносившимся неизвестно откуда, было неясное высокочастотное жужжание.

Центр комнаты занимала черная машина. Она была заключена в цилиндрический корпус, прозрачные стены которого поднимались от пола до потолка и приковывали к себе всеобщее внимание. Механизм внутри довольно объемного пространства выглядел карликом.

Устройство состояло из четырех металлических плит, уложенных крест-накрест поверх черного тороида, который служил ее основанием. Когда они спустились и Эйнджел стала различать детали, она разглядела, что верх тороида разделялся на клиновидные панели, а прямоугольные плиты в центре не смыкались. В промежутке между ними она увидела сотни, а то и тысячи аккуратно уложенных проводов, выходящих из прямоугольных плит и спускающихся в одно отверстие.

На некоторых панелях виднелись надписи, сделанные по-японски. На поперечном сечении прямоугольников она увидела хорошо знакомый короткий символ «Тошибы».

— Господи, это японский центральный процессор?

Мистер Кей фыркнул.

— Большая ЭВМ для платежных ведомостей. Это «ODS-300», производства фирмы «Тошиба».

— А я думала, что все это было уничтожено после того, как они проиграли войну.

— Технологию нельзя уничтожить, ее можно на некоторое время припрятать.

У подножья лестницы Эйнджел замерла и окинула взглядом японский компьютер.

— Как, черт возьми, вам удалось заполучить его?

— Очень просто, я сам лично ввез его еще до войны.

— Но разве это не было…

— О да, совершенно противозаконно, к тому же этот поступок таил серьезную угрозу для государственной безопасности Японии. Особенно в том случае, если бы им завладел какой-нибудь классный специалист, хорошо осведомленный о его возможностях. Если бы меня поймали, то расстреляли бы как предателя.

Мистер Кей легонько потянул ее за руку и указал на дверь, находившуюся в полукруглой стене.

— Мой офис. Полагаю, нам есть о чем поговорить.

Эйнджел подчинилась и позволила проводить себя в кабинет. Вид материализованного продукта японской технологии, к тому же собранного в единое целое, которое еще и функционировало, совершенно ошеломил ее. Эйнджел знала, что большая часть сказок о японской технологии были собачьей чушью, однако продукция, произведенная этим островным народом, отличалась высоким качеством, и об их работах, связанных с силиконом, сверхпроводниками, нанотехнологией, биологическими интерфейсами, ходили легенды…

Добрая японская технология споткнулась только раз, когда японской армии была противопоставлена другая, в десять раз превосходящая ее по численности армия противника. И свойственное китайцам отсутствие высокой точности, не имело большого значения, когда они извлекли на свет божий десятимегатонную боеголовку.

Что могла сделать «Тошиба»? Вероятно, по своей мощности эта штуковина превосходила образцы, хранящиеся в Пентагоне.

С такими мыслями Эйнджел шагнула в кабинет мистера Кея и оказалась в состоянии свободного падения, во всяком случае так ей показалось, когда она переступила порог офиса.

Как только дверь перед ней открылась, она очутилась перед исполинским голографическим экраном, висевшим позади письменного стола, и почувствовала приступ головокружения. Экран работал, на него проецировалось бездонное голубое небо. У нее было такое чувство, будто она падает вверх.

Эйнджел несколько раз поморгала глазами, и неприятное чувство прошло.

Дверь за ней притворилась, оставив охранника-франка снаружи. Мистер Кей сел за стол, а ей указал на единственный стул, представлявший собой пластиковую форму с обивкой, выполненную в виде стула. На вид конструкция казалась неустойчивой, но Эйнджел умудрилась сесть на нее и не упасть.

— Итак, — произнес мистер Кей, откидываясь на спинку своего кресла и глядя на нее поверх очков глазами темно-сиреневого оттенка, — чем могу быть полезен?

Эйнджел начала свое повествование, но он остановил ее.

— Основное мне хорошо известно. Иногда служба новостей тоже может быть полезной… в смысле просвещения. Я бы хотел знать, что именно вам нужно, конкретно.

Эйнджел уже продумала это.

— Я хочу знать, кто убил Байрона и кто устроил в его доме погром?

— И это все?

— Я хочу знать, чем, черт возьми, Байрон занимался?

Эйнджел извлекла из заднего кармана джинсов пачку футбольных билетов и бросила их на стол.

— И еще я хотела бы знать, что — если таковое имеется — он спрятал на этих карточках?

Мистер Кей кивнул.

— Хорошо. Люблю ясность. Теперь мне бы хотелось обсудить с вами условия нашего обмена.

— А?

— Мою плату, Эйнджелика. Я прибыл в эту страну потому, что я не работаю даром.

— Если вы мне скажите, сколько…

Он крякнул и покачал головой.

— Нет, нет и еще раз нет. Вы не можете расплатиться со мной деньгами.

Эйнджел слегка усмехнулась.

— Но у меня есть деньги.

Он кивнул.

— Что-то около семи миллионов, кажется.

Эйнджел от неожиданности даже охнула.

— Возможно, вы уже поняли, что я в основном имею дело с корпорациями и очень редко занимаюсь с частными лицами. Компьютерное время на моей машине практически бесценно. Минута, по самым скромным подсчетам стоит пятьдесят тысяч.

Она медленно закрыла рот.

— Но, как водится, я работаю не только, вернее, не столько за деньги.

— Что вы хотите в обмен?

— Мне нужен свободный доступ к той информации, которую он когда-либо передавал. — Мистер Кей вытянул руку и длинными пальцами прикоснулся к лежащим на столе карточкам. — Идет?

Эйнджел опустила взгляд на футбольные билеты, накрытые ладонью франка.

— А почему вы считаете, что в них что-то есть?

Мистер Кей улыбнулся.

— Я знал Байрона.

Конечно. Почему бы, черт побери, и нет? Она в действительности никогда по-настоящему не знала проклятого лиса? Просто позволила ему обольстить себя и вовлечь в эту неразбериху.

— Как вы думаете, что именно он передавал?

— Не имею представления.

Эйнджел покачала головой и усмехнулась.

— А вы не боитесь, что потратите массу усилий, а это окажется чем-то совершенно бесполезным?

— Если это представляет ценность для кого-то еще, значит это ценно для меня. Иногда, когда риск невелик, я люблю поиграть.

— Ну, хорошо, — согласилась Эйнджел.

На самом деле ее совсем не волновало то, что перевозил Байрон. Единственное, что интересовало ее, — могла ли данная информация указать на того, кто гадил ей теперь.

Мистер Кей собирал карточки.

Но Эйнджел не была совершенной идиоткой.

— На двух условиях.

Рука мистера Кея замерла на месте.

— Нo ведь это вы пришли ко мне за помощью.

— Да, но, если эта информация чего-то стоит, я бы хотела получить свою долю.

Рука его медленно опустилась.

— Что касается этого, то я даже не знаю. Мне не нужны бессмысленные осложнения.

— Скажите, что вы не можете пойти на это.

— А вы скажите мне, что вам это действительно нужно.

— Это вопрос принципа, мистер Тетсами.

Услышав свое имя, он нахмурился.

— А второе условие?

— Раз вы забираете у меня эти карточки, я хочу, чтобы мне их заменили. В воскресенье мне хотелось бы пойти на матч.

* * *

Вернувшись домой, Эйнджел с силой захлопнула дверь. Каким-то образом ей удалось избежать наезда на невинных зевак.

Все-таки ей следовало спросить мистера Кея о Байроне. Кроме того, у нее были кое-какие соображения относительно того, что именно она могла узнать, но правда всколыхнула ее настолько, что она почувствовал себя такой измочаленной и больной, что ей больше ничего не было нужно. Но больше всего ее беспокоило то, что она все еще питала иллюзии, относительно того, что ее отношения с Байроном что-то значили, а не были пустым времяпрепровождением.

Для Байрона, по всей видимости, она значила не более чем удобный почтовый ящик.

Но самым отвратительным во всем этом было то, что к тому времени как он всучил ей эти поганые карточки, она уже смотрела на него влюбленными глазами и была готова пойти ради него на любое преступление.

— Какой паскудный день.

— Эйнджел…

Из гостиной появилась Лей и подошла к ней. Она явно была взвинчена и размахивала хвостом так, что к ней нельзя было подойти ближе чем на метр. Эйнджел почти ничего не видела. Байрон занимал все ее мысли, и она была вне себя от гнева.

— Этот негодяй просто пользовался мной! Он все это время использовал меня. Я была своеобразным почтовым ящиком. Он раздобывал эти чертовы данные, потом находил лазейку, как втереться в доверие, и до поры до времени оставлял раздобытую информацию в чужом доме, имея возможность при первой же необходимости изъять ее.

— Эйнджел… — Лей схватила ее за плечо и встряхнула.

— Что? — огрызнулась Эйнджел.

Лей мотнула головой в сторону комнаты. В гостиной стоял детектив Уайт. Над ремнем навис живот, подобно лавине готовый в любую минуту сорваться вниз. Лицо детектива было серьезным. По бокам стояли двое полицейских в форме. Копы немного нервничали.

Эйнджел обошла Лей и стала напротив детектива, уткнувшись ему в брюхо.

— Какого черта вы опять здесь?

— Я пришел, чтобы арестовать вас.

— Что?

— В пять пятнадцать пополудни вы совершили наезд и нанесли увечья на перекрестке Коламбус и Вашингтон-стрит.

ГЛАВА 14

Пока полицейские докучали ей формальностями, Эйнджел пыталась уяснить для себя, с какого момента все в ее жизни пошло наперекосяк. Но попытка эта не увенчалась успехом, поскольку ее мысли непроизвольно возвращались к последнему звену цепи событий, начавшихся два десятилетия назад, когда ее мать решилась посетить клинику Бенхейма для оплодотворения.

Мысль об этом производила гнетущее впечатление.

«Нет, — подумала она, — угнетает совсем другое: до сих пор я все еще стремлюсь узнать, кто же убил Байрона. А парень-то был дерьмо порядочное, жулик, и Бог весть, кто еще… »

Если бы ситуация оказалась прямо противоположной, Байрон вряд ли стал бы расстраиваться так из-за ее смерти, — в этом Эйнджел была уверена на сто процентов. Ее больное воображение услужливо рисовало ей картины собственных похорон. Она даже представила себе, что Байрон тут же, не теряя времени даром, переключается на Лей.

Еще ее бесило то, что полуслепой лев Бальтазар и тот с первого взгляда раскусил Байрона.

По мере того как копы все более раздражали ее своим формализмом, спираль мыслей раскручивалась все быстрее и быстрее, грозя достичь губительного предела.

Единственным светлым пятном было то, что она наконец получила доступ к видеокому и смогла позвонить адвокату. Это в определенной степени нарушило их планы. Считалось, что моро не могут иметь поручителя или адвокатов. Сделав звонок Де Гармо, она дала волю чувствам и послала копов подальше, порекомендовав заняться неким экспериментальным сексом с гермафродитами. Этого полицейские снести не смогли и поволокли упирающуюся Эйнджел в камеру предварительного заключения.

В камере находился какой-то лысый пинк.

Если смотреть на дело со стороны, то такое действие копов было явно преднамеренным. Ворота камеры отошли в сторону, и ее втолкнули в бетонное помещение с голыми стенами и полом. Она сразу поняла, что копам нужен был какой-нибудь предлог для того, чтобы подвести ее под арест и после визита адвоката. В том, что какая-нибудь зацепка найдется, можно было не сомневаться.

Несмотря на то, что Эйнджел точно знала намерения копов, она все же не смогла удержаться, чтобы не сказать:

— Эй, да это же поджигательница.

Белый человечек в первый раз поднял на нее глаза. Это была женщина.

— Черт! — воскликнула она и, вскочив на ноги, отошла к дверям, предоставляя широкую скамью в распоряжение Эйнджел.

И тут же принялась голосить:

— Вы не можете оставить это существо здесь. Я требую соблюдения прав!

— Я тоже несказанно рада видеть тебя, бритоголовая.

— Этот грызун пытался убить меня, вы не можете…

— Если ты не будешь следить за своей паскудной речью, я придушу тебя.

Вскоре бритоголовой стало ясно, что копов нимало не заботит ее положение, и она повернулась к Эйнджел, которая тем временем заняла в трехметровой камере одну из коек.

— Не подходи ко мне, — сказала она.

Эйнджел никогда не думала, что человеческий страх имеет такой омерзительный запах. Тот факт, что она когда-то прикоснулась к этому безволосому существу, вызвал у нее чувство гадливости и желание немедленно вымыть руки.

— Я и не думаю шевелиться, пинки, — улыбнулась Эйнджел. — Я надеюсь, что у тебя хватит самообладания.

Она посмотрела на парашу, находившуюся рядом с койкой.

Пинки медленно поползла по решетке вниз, пока не очутилась на полу.

— Попробуй только прикоснуться ко мне!

— Не беспокойся, мне неохота тратить потом целый час, выскребая из-под когтей дерьмо.

Пинки, несмотря на то, что когти на лапах кролика не представляли большой опасности, поморщилась.

— Только тронь меня — у меня полно друзей.

— Ага, знаю. Шайка крикливых наркоманов, у которых головы так перегрелись, что мозги потекли. Если ты лучшая и умнейшая из них, то мне и беспокоиться не о чем.

Женщина не двинулась с места, а только бросала на Эйнджел гневные взгляды.

Эйнджел не унималась:

— Что, стояла у бара и глазела, ухмыляясь до тех пор, пока они тебя не сцапали? Вот уж действительно жутковатый образчик расы господ. Будешь тут козлом отпущения.

По всему было заметно, что пинки порядком сдрейфила. Было похоже, что до того инцидента, на который так надеялись копы, уже рукой подать. Эйнджел возбудилась до такого состояния, что теперь ей было плевать на все. Если эта шавка сделает против нее выпад, она о стенку ее размажет, и еще одним мешком дерьма в городе станет меньше. По всем статьям за это ей должны поставить памятник.

Пинки по-прежнему бросала на нее полные ярости взгляды, однако сохраняла благоразумие, поскольку очень боялась за свою жизнь.

— Ну-ну, поговори у меня. Когда мы придем к власти, то сотрем таких как ты с лица земли.

— Кто? «Рыцари»? Ты, должно быть, шутишь!

— Я говорю не о…

Удивительно, что здесь внизу может быть так тихо. Это был новый блок камер предварительного заключения. Здесь пахло машинным маслом и свежим бетоном. Запах параши почти не ощущался. От ближайших соседей их отделяло не менее двух камер.

Почти абсолютная тишина, воцарившаяся во всем блоке, могла свидетельствовать только об одном — что пинки сказала что-то весьма существенное, что заставило тех, кто здесь находился, призадуматься.

Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Эйнджел свесила ноги с койки, а пинки вскочила на ноги.

— О ком это ты говоришь?

— Не приближайся ко мне.

Впервые за долгое время Эйнджел снова ощутила присутствие на щеке нового шрама. Он уже стал практически незаметен, ощущалось только небольшое натяжение на щеке. Эйнджел поймала себя на том, что скалит зубы, как какой-нибудь маньяк-убийца. В висках стучало, ноздри щекотал запах крови, которая, как она полагала, появилась из раскрывшейся на щеке раны.

— Ну, говори!

Эйнджел медленно приближалась к пинки. Мышцы ног напряглись, и она с трудом их передвигала.

— Это останется между нами — тобой, мной да теми проститутками, что сидят в трех камерах от нас.

— Ты не посмеешь.

— А кто остановит меня, уродина? Ты так бахвалилась своими друзьями в высоких инстанциях. Почему бы тебе не сказать мне, кто они?

Она буквально пригвоздила пинки взглядом. Внезапно она осознала, что со стороны эта сцена, должно быть, смотрится ужасно глупо. Ну да ладно, среди моро в состязании кто кого переглядит, кролики всегда выходят победителями.

Однако у лысой потаскухи имелись все основания перетрусить. Эйнджел чувствовала, как в ней закипает злость и нарастает желание разорвать что-нибудь в клочья. От приступа ярости нервы ее натянулись, как канаты.

Пинки забилась в угол и замерла там. Эйнджел приближалась к ней.

— Ну, говори же, удиви меня именами своих друзей.

— Не прикасайся ко мне.

— У них должна быть веская причина, чтобы позволить тебе извиваться, как уж под вилами.

— Убирайся вон!

— Скажи мне…

Эйнджел подошла к лысой уже настолько близко, что носки их обуви соприкасались. Она приподнялась на цыпочках и лицо ее стало вровень с лицом пинки.

— Назови мне имена этих людей, и я не трону тебя. Валяй, говори. Похоже, это может у тебя здорово получиться.

Эйнджел пристально смотрела в глаза пинки. Та не шевелилась и хранила молчание.

— Не хочешь? Может быть, помочь тебе?

Эйнджел слегка подалась вперед. Губы ее растянулись в ухмылке, а щека ужасно болела. Она еле сдерживала непреодолимое желание дать волю рукам и обрушиться на эту маленькую лысую голову. Мышцы от напряжения дрожали. Эта сцена напомнила ей другую — сцену с Игалесом. Ничего, она справиться с собой.

— Сначала я отгрызу тебе нос.

Она высунула язык и и провела им по лицу пинки, ощутив солоноватый вкус пота и страха.

Когда язык Эйнджел прошелся по переносице пинки, та закатила глаза и испустила чуть слышный стон. Затем с силой оттолкнула Эйнджел и бросилась на прутья решетки.

— Выпустите меня отсюда! Немедленно выпустите меня отсюда! Я сознаюсь во всем, только спасите от этого животного!

Эйнджел собиралась сказать что-то еще, или даже напасть на пинки и показать мерзавке воистину звериный лик, но в этот момент в блоке предварительного заключения поднялся адский шум. Ворота всех пустых камер одновременно распахнулись, и копы в полном обмундировании, которое обычно надевают при усмирении уличных беспорядков, принялись заталкивать в них толпы моро обоего пола. Копы выстроились вдоль стен, сжимая в руках дубинки, напомнившие Эйнджел палки для загона скота, а мимо них тек поток поросших шерстью моро.

Черт, подумала Эйнджел, эти лица совсем не похожи на членов банд и прочий сброд, кого можно было бы ожидать в каталажке. Во-первых, моро в толпе имели на себе чересчур много одежды. Существовала явная линейная зависимость между уровнем дохода и количеством пинковой одежды, которую носили моро. Среди задержанных Эйнджел даже увидела моро в галстуках. По внешнему виду некоторых из них можно было сказать, что они подверглись грубому обращению. Двое или трое вообще не могли передвигаться без посторонней помощи. Запах испражнений теперь перебивал запах мокрой шерсти и крови.

Потребность сразиться у Эйнджел сразу куда-то пропала. Она перестала дрожать, и напряжение отпустило ее.

Что касается пинки, то та разволновалась еще больше, особенно волнение ее возросло, когда проходящие мимо моро стали замечать ее.

— Боже, теперь я умру.

Она скорчилась и. забилась под койку.

— Вероятно, — согласилась Эйнджел и потерла затекшее бедро. — Если тебе повезет, — добавила она.

Волна моро на минуту схлынула. К дверям их камеры пробились два полицейских. Ворота отползли в сторону.

— Пришел мой адвокат?

Больше всего на свете Эйнджел мечтала выбраться из этого паскудного места.

— Я ни хрена не знаю о твоем адвокате, кролик, — сказал один из копов. — В этом блоке следует провести разделение.

Второй коп пошарил рукой под койкой, и, нащупав пинки, обхватил поджигательницу за талию.

— Вылезай, Беркли. Сейчас тебя поместят к твоим приятелям.

Пинки начала сучить ногами и визжать:

— Вы не посмеете забрать меня отсюда!

Одному из копов она угодила ногой в промежность, но тот был в защитном обмундировании и только слегка поморщился.

— Надень на нее наручники! — сказал он второму копу, хватая ее за ноги.

Менее чем через пять минут они покидали камеру, пинки болталась между ними, как подарок на рождественской елке.

Едва за ними затворилась дверь, как камера Эйнджел стала наполняться мокрыми моро. Эйнджел окружили высокие фигуры, и из того, что происходило за пределами камеры, она больше ничего не видела. Единственное, что ей оставалось, пока в камере не набилось народу больше, чем селедок бочке, — это занять место на койке возле самой параши.

Хотя Эйнджел уже утратила возможность дальше наблюдать за ходом событий, она тем не менее, хорошо слышала, чем сопровождался уход пинки со сцены. Та уходила под аккомпанемент ворчания и брани моро. Было слышно, что дважды или трижды полицейские пустили в ход дубинки, по-видимому, в ответ на действия арестованных, когда тех не удовлетворяло простое словесное оскорбление.

Когда поток моро в камеру прекратился, мир Эйнджел обрел некую видимость покоя. Ее окружали моро в основном из семейства собачьих, среди которых затесался один весьма экзотический экземпляр. Раньше таких она никогда не видела.

Он немного ниже ее и походил на некий гибрид кролика и крысы. Поскольку он больше других подходил ей по росту, Эйнджел обратилась к нему.

— Что, на улице идет дождь?

Он покачала головой.

— Они применили брандспойты.

Очевидно, перед зданием муниципалитета столкнулись две демонстрации, моро и пинков. Поскольку они друг друга терпеть не могут, произошел конфликт. Судя по описанию, свалка началась в вестибюле муниципалитета. В результате потасовки самому помещению был нанесен значительный материальный ущерб, который возрос еще больше после того, как для усмирения демонстрантов полицейские применили водометы.

Дело закончилось тем, что всех участников выступления копы рассовали по ближайшим каталажкам.

Экзотический экземпляр, шиншилла, даже не был участником демонстрации. Он просто ехал вниз по улице Ван Несс, когда копы остановили его. Непроизвольно Эйнджел оказалась замешанной в кошмар, поколебавший правовую систему Фриско. Приливная волна моро пошла на убыль и вскоре превратилась в жалкий ручеек.

Копы вскоре устроили перекличку, по видам ли, по первой букве фамилии, или по какому-то иному, одним им ведомому принципу. Эйнджел показалось, что имена они называли каждые десять-пятнадцать минут, но толпа тем не менее не уменьшалась.

По прошествии часа из камеры, что располагалась у дверей блока, до них дошел слух, что, во-первых, всех их собираются выпустить на свободу, и, во-вторых, каждый из них подвергнется минимальному наказанию, и, наконец, лица, имеющие криминальное прошлое, будут высланы в Окленд. Еще ходили слухи о том, что имелись погибшие, сначала число их ограничивалось двумя, потом оно выросло до десяти, и напоследок — до пятнадцати жертв. Потом говорили о том, что на самом деле никто не умер, хотя в сводке новостей имелись подобные сообщения.

Одни слухи сменялись другими. Пронесся шепоток о том, что ожидалось прибытие отца Альвареса де Коллор, потом заговорили о Сильвии Харпер и о представителях средств массовой информации. Другие утверждали, что не придет никто, так как полиция держала происшедшее в тайне. Кто-то пустил утку о том, что людей уже выпустили. Что во всем было замешано ФБР…

Время шло, и Эйнджел чувствовала себя все более изолированной от внешнего мира. Все труднее становилось отличать правду от очевидной чепухи. По прошествии десяти часов прошел слух о том, что все моро будут расстреляны и с помощью армейского корпуса инженерных войск захоронены в братской могиле в районе Президио. Эта новость заставила Эйнджел заволноваться.

Последние сведения, дошедшие до нее, касались президента Мередита и его союзников с Альфы Центавра. Узнать детали ей не довелось, поскольку наконец выкликнули ее имя.

К этому времени толпа обитателей камеры настолько поредела, что она могла протиснуться к двери практически не наступая на людей. В первые часы после прибытия моро она своими глазами видела, как людям, чтобы пробраться к выходу, приходилось буквально лезть по головам своих товарищей.

В дверях ее поджидала высокая сутулая фигура Де Гармо. Он выглядел так, словно спал не больше нее. Адвоката сопровождал полицейский в полной военной амуниции. Когда дверь камеры открылась, ему пришлось немало потрудиться, чтобы сдержать напор находящейся внутри толпы моро.

— Наконец-то, — пробормотала Эйнджел, выходя из помещения, ставшее ее домом на целых четырнадцать часов.

— К вашему сведению, залог был внесен десять часов назад. Но город наш увяз в бюрократизме. К тому же система не рассчитана на ведение дел такого большого количества человек.

Когда они подошли к выходу из блока камер предварительного заключения, дверь перед ними распахнулась и внутрь вошли два полицейских. У одного из них в руках имелся карманный компьютер, с которого он считывал какие-то данные.

— Джизус Монтойя.

Уходя Эйнджел услышала голоса двух разных моро.

— Здесь!

Один из копов замотал головой и поднес руку к козырьку защитного шлема.

— Черт, что будем делать?

Выйдя наружу, Эйнджел сначала была ослеплена неожиданной яркостью светового дня. Повернувшись к адвокату, она спросила:

— Какой сегодня день?

— Четверг, сейчас уже около двенадцати.

— Спасибо, что вытащили меня из этой дыры. Я думала, что это никогда не кончится.

— Многие люди в этом здании чувствуют то же самое. Вам нужно благодарить Бога за то, что там сейчас делается.

Де Гармо проводил ее до обочины дороги, где был припаркован «БМВ».

— Разве машина не нужна копам в качестве вещественного доказательства или чего-то еще?

Де Гармо усмехнулся.

— Единственное, что они могли вам инкриминировать, так это то, что вы покинули место происшествия. Пострадавшая сторона ни на чем не настаивала, особенно после того, как я их информировал, что иначе против них будет выдвинуто обвинение в нанесении оскорбления.

— А что городские власти?

Де Гармо провел рукой по черному «ежику» стриженных волос.

— Вам исключительно повезло. Они настолько обеспокоены тем, что произошло, что мне было относительно просто уладить это дело, так как, кроме этой чепухи, у них на шее висит масса других, более серьезных дел. К тому же я указал им, что обвинение против вас и яйца выеденного не стоит, что может подтвердить любой судья штата.

Эйнджел покачала головой.

— К черту все. Сколько я вам должна за хлопоты?

— Вы получите счет.

— Ладно, хорошо.

Эйнджел набрала шифр и открыла дверцу автомобиля.

— Я отблагодарила вас?

Де Гармо кивнул.

Как странно изменился мир, в котором теперь жила Эйнджел. Одним из показателей этой перемены был факт, что адвокат перестал быть для нее некой аморфной гипотетической фигурой, одним из числа той абстрактной массы, куда она сваливала и полицейских, и политиков.

— Да, вот еще что, — сказал Де Гармо, когда она села за баранку автомобиля. — Я добился того, чтобы больница Святого Луки выдала нам прах мистера Дорсета. Они даже предложили нам заплатить за похороны…

Эйнджел зевнула:

— Послушайте, не могли бы мы поговорить на эту тему в другой раз?

— Хорошо, но следует отдать последние распоряжения.

— Завтра, ладно? Мне нужно прийти в себя и хоть немного поспать.

— Значит, до завтра.

Де Гармо протянул ей руку, и Эйнджел горячо пожала ее.

«Да, — подумала она, — до конца недели этого сукиного сына, Байрона, следовало бы предать земле».

Она включила скорость и надавила на педаль газа, которую продолжала жать всю дорогу, пока не подъехала к дому.

ГЛАВА 15

Восемь часов спустя Эйнджел наматывала круги вокруг останков «Кроличьей норы» и размышляла о тех событиях, которые перевернули ее жизнь.

В своих вещах она откопала одну старую реликвию из Кливленда, музыкальную пластинку, которую, включив проигрыватель на полную мощность, теперь прослушивала на видеокоме «БМВ». Это была настоящая музыка моро — гитарный скрежет какой-то безвестной уличной музыкальной группы, о которой за пределами Кливленда никто и не слышал. В отличие от синтетической музыкальной дребедени, которая в огромных количествах засоряла каналы видеокома на Западном побережье, эта музыка когда-то существовала в реальной жизни, а не только в памяти компьютера.

Рвущие душу аккорды и стихи на ломаном арабском — вот все, что напоминало ей о том времени, когда все в жизни было просто и понятно. Эйнджел очень хотела вернуться в свое прошлое, на темные городские улицы, законы которых были ей хорошо известны, когда она думала, что будет жить вечно и весь мир ее заключался в нескольких городских кварталах.

В прошлое, когда не приходилось волноваться о будущем.