— Посмотрите, в квартире все так же, как вы оставили? — сказал Реми, удерживая Максима на пороге.
      — Так же, — ответил удивленный Максим. — Почему вы спрашиваете?
      — Кто-нибудь мог приходить в ваше отсутствие.
      — Кто, зачем?
      — Месье Дор, например. Если он действительно от вас всех прячется. Во что я, впрочем, не верю.
      — Во всяком случае, все, кажется, на местах. Реми быстро запустил кофеварку и бегло оглядел кухню. Идея пить кофе натощак — и уж который кофе за день! — ему совсем не улыбалась. Интересно, сообразит ли этот русский предложить ему хотя бы парочку бисквитов? Был бы это его русский друг и, кстати, тоже частный детектив Кис, он бы тут же накрыл свой варварский ужин, состоящий из колбасы вперемешку с сыром… Но его сомнения разрешились сами собой. Русский уловил то ли его мысли, то ли бурчание в его животе, то ли Максим сам проголодался, но распахнул холодильник и, обозревая в размышлении его холодную утробу, спросил:
      — Не хотите ли перекусить?
      Максим быстро выволок на стол несколько маленьких сверточков: колбаса, сосиски, сыр — все, что он купил сегодня, выбирая в магазине наиболее привычные наименования. Он нарезал хлеб и развернул сверточки, вооружив Реми ножом и предложив ему употребить то, что нравится. Ну что ж, Реми уже ничем не удивишь, и он лишь слегка покачал головой, увидев, как Максим жирно намазывает на кусок французского батона бри(Бри — сорт мягкого сыра. Во Франции сыр подается после основного горячего блюда, перед десертом. Обычно это «плато» с несколькими сортами сыра, который едят с хлебом или без, запивая вином, преимущественно красным. Это своего рода ритуал, по которому судят об уровне хозяев.) и кладет поверх чесночную колбасу. Реми ловко соорудил себе два разных бутерброда, один с сыром, другой с колбасой, и уселся напротив Максима за маленький откидной кухонный столик. Максим налил по полстакана красного вина, и они быстро умяли бутерброды, поглядывая друг на друга с набитыми ртами, не в силах что-нибудь произнести. Дожевав последний кусок, Максим дружелюбно улыбнулся Реми и, достав из шкафчика кофейные чашки, понес их в гостиную. Изобразив на своем лице нечто обозначающее ответную дружескую улыбку, Реми последовал за ним с кофейником.
      Расположившись за низким столиком, они пили горячий, душистый и не на шутку крепкий кофе, приготовленный детективом. Молчание затягивалось. Максим поглядывал на Реми с любопытством: он пока еще такую дичь — французского частного детектива — живьем не видел, а в киношном хозяйстве все пригодится.
      Впрочем, надо отдать должное, Максим вообще был к людям участлив и любопытен. Собственно, может, поэтому его повело в кино. Исследовать характеры и заглядывать в потаенные уголки души, как пишут критики.
      Реми разглядывал гостиную, прикидывая, с чего начать осмотр. Что он искал — он не знал. Что-нибудь, что может дать подсказку. Записку, адрес, пометку, вещичку…
      — Я могу быть вам полезен? — спросил Максим. Реми наконец остановил свой взгляд на русском.
      — Если хотите.
      — С чего начнем?
      — Сейчас разберемся… Вы не видели, где месье Дор держит свои бумаги?
      — Признаться, нет. Я не…
      Максим хотел сказать: «Я не шарю по чужим ящикам, меня еще в детстве научили, что это неприлично», но удержался от ненужной колкости и закончил:
      — …не подумал, что нужно поискать его бумаги. Реми бросил на Максима косой взгляд, будто услышал непроизнесенную фразу, и начал обходить гостиную, перебирая и рассматривая различные безделушки, стоявшие на буфете и на полках, — подарки, призы, сувениры, привезенные из поездок…
      — Здесь все ваши вещи? — донесся спустя некоторое время его голос из комнаты, которую занимал Максим.
      — Да, — сказал, входя в комнату, Максим. — Только на верхней полке шкафа какие-то коробки, я в них не заглядывал.
      Реми заглянул. Там было несколько пар обуви, лыжные ботинки, толстые шерстяные носки и прочая горнолыжная атрибутика; в последней коробке находилось несколько пар перчаток. Ничем особенно не заинтересовавшись, Реми деликатно, но внимательно осмотрел остальное пространство шкафа, частично занятое вещами Максима, перешел к кровати, покрутил в руках книжку с русским названием, которая лежала на тумбочке у изголовья, и то ли спросил, то ли констатировал:
      — Детективы любите…
      — Люблю, когда время есть. Меня это разряжает, — ответил Максим.
      — Это хорошо…
      Что тут особенно было хорошего, Максим не понял.
      — А вы по-русски читаете? — спросил он.
      — А разве тут надо что-либо читать? — удивился глупому вопросу Реми.
      Вопрос и впрямь был глупый: красочная и безвкусная обложка с пистолетом и полуодетой девицей говорила сама за себя.
      Сунув свой нос на прощание в тумбочку, Реми направился в спальню Арно.
      — Как был одет ваш дядя, когда уходил со съемок?
      — На нем была спортивная куртка. Темно-синяя в сочетании с малиновым.
      — Что еще?
      — Я не разглядел среди деревьев. Видимо, он ушел в том костюме, в котором снимался. Старые черные брюки и рваный серый свитер на голое тело…
      Должно быть, он собирался переодеться и разгримироваться дома.
      — Когда вы пришли, вы видели где-нибудь эту одежду?
      — Вот это да… Как же я об этом не подумал! Одежды не было!
      Реми переворошил вещи в шкафу Арно, затем изучил содержимое корзины для грязного белья в ванной, вешалки в прихожей.
      — И похоже, что нет, — сообщил он Максиму. — Ни куртки, ни костюма, в котором он снимался.
      — Значит, — сказал Максим, — он не приходил домой. Иначе бы он переоделся.
      — То-то и оно.
      — Он мог переодеться и даже разгримироваться в машине. Я, например, в машине даже бреюсь иногда. Или он мог переодеться в том месте, куда он поехал.
      — Или куда его отвезли, — подытожил Реми. — Надо узнать, в какой одежде он на съемки приезжал и где она находится.
      Реми набрал номер Вадима и задал вопрос. Вадим обещал выяснить и перезвонить, так как сам он не видел — они с Максимом подъехали в тот момент, когда Арно уже сменил свою одежду на полагающийся по роли костюм.
      — Что значит «разгримироваться»? — спросил Реми.
      — Снять грим, — удивился Максим.
      — Нет, я имею в виду — как грим снимают?
      — Салфетками, ватными тампонами. Есть для этого всякие жидкости и кремы.
      — Вы не видели эти салфетки или тампоны с остатками макияжа? — Реми заглянул в пустое мусорное ведро в ванной комнате.
      — Нет, — дошло наконец до Максима. — Но, может, не заметил?
      — Тогда, если допустить, что они здесь были, кто их выбросил? Никто не приходил убирать?
      — Нет.
      — Вы уверены? — Реми с сомнением разглядывал мусорное ведро, на этот раз кухонное, так же пустое и подозрительно чистое.
      — Приходил! — вдруг воскликнул Максим. — В этом ведре был мусор, но мой мусор, никаких следов от макияжа… И я утром чашку оставил в мойке! И тарелку!
      А теперь их нет.
      — В детективы вы не годитесь, — усмехнулся Реми. — Если к месье Дору приходит женщина убирать, то она непременно должна была прийти в понедельник, после выходных всегда есть работа… И, значит, у нее есть ключи.
      Закончив осмотр комнат, шкафов, карманов одежды и даже обуви, Реми вернулся в гостиную. Указав на библиотеку, Реми сказал Максиму:
      — Смотрите на полках. Вы ищете листки бумаги, на которых что-то написано. От руки или на машинке, в конверте или без. Письма, записки, пометки.
      Вы ищете поверх книжек и между ними. В общем, вы поняли.
      — Понял, — ответил Максим и принялся за работу. Сам Реми занялся небольшим секретером, встроенным в книжные стеллажи. Он выудил оттуда пачки писем, среди которых были и письма от Максима, но отложил их в сторону, рассматривая в первую очередь маленькие листочки и бумажки и пытаясь найти записную книжку. Оба погрузились в работу, и прошел, наверное, час, прежде чем Реми спросил:
      — У вас есть что-нибудь интересное?
      Максим протянул ему свой улов: несколько конвертов с фотографиями, газетные вырезки, старый счет за электричество. На фотографиях по большей части была Соня, иногда сам Арно с Соней и Пьером. Несколько фотографий изображали незнакомую молодую женщину на пляже и где-то в горах, с длинными, выгоревшими на солнце волосами и серыми умными глазами. Ее нельзя было назвать красивой, но у нее была незаурядная, запоминающаяся внешность, выдававшая характер и волю. В кино такая ценится больше, чем «красивость»… Впрочем, смотря в каком кино.
      Почти на всех фото рядом с ней находились два мальчика-близнеца лет двух с половиной и иногда присутствовал мужчина, видимо, муж.
      — Мадлен? — вопросительно произнес Реми.
      — Наверное, — ответил Максим. — Я ее никогда не видел.
      На обороте фотографий были комментарии типа:
      «Деревня Сен-Поль», «Каньон реки Вердон» — и даты этого лета.
      Фотографии Сони не были подписаны.
      — А у вас? — спросил Максим.
      Реми пожал плечами. Несколько открыток с видами от Сони из Италии и от Мадлен с юга; ежедневник с короткими нерегулярными записями, касающимися расписания съемок или встреч с врачом, массажистом или с Соней. Адресной книжки не было. Документов тоже. Ничего из того, что обычно носят при себе. Все это было у Арно, с Арно, там, где был он сам…. Только вот где?
      — А здесь что? — спросил Реми, указывая на туалетный столик.
      — Ничего особенного… Я туда заглядывал из любопытства, — начал несколько смущенно Максим, — там очки, часы…
      Но Реми уже открыл ящички. В одном из них он нашел старые часы на кожаном ремне, старые очки с болтающейся дужкой, золотую цепочку, мужской потемневший серебряный браслет, бирку «Эр Франс», какие-то разрозненные ключики…
      Реми снова склонился над ежедневником и спустя пару минут указал ему пальцем на строчку: «Письмо Максиму». Запись была сделана дней за десять до приезда Максима.
      — Вы не знаете, о чем речь? Максим пожал плечами:
      — Наверное, дядя сделал пометку, чтобы не забыть мне написать письмо?
      — Вы получили перед отъездом от него письмо?
      — Нет, — подумав, сказал Максим, — перед моим отъездом мы только созванивались. Все долгие разговоры отложили до встречи…
      — Сколько идут письма в Москву?
      — Недели три.
      — Следовательно, ваш дядя вряд ли собирался вам .отправлять письмо за десять дней до вашего приезда. Что же, по-вашему, Арно имел в виду под словами «письмо Максиму»?
      — Не знаю. Может, он что-то хотел написать мне, но потом сообразил, что письмо не успеет дойти, и не написал?
      Реми перелистал ежедневник за текущий год.
      — Сколько вы получили писем с начала этого года от дяди?
      — Три. Нет, кажется, четыре.
      — Какие месяцы, помните?
      — В сентябре, съемки у Вадима уже начались, он мне писал о начале работы; до этого в мае или июне, еще одно в начале весны… С Рождеством поздравление.
      Реми листал ежедневник. Максим ждал.
      — Нигде нет никаких пометок о письмах. Только одна-единственная, за десять дней до вашего приезда. Вы не находите это странным?
      — Не знаю, не очень. А вы находите?
      — Когда вы вошли в эту квартиру первый раз, здесь не было какого-либо письма, оставленного Арно на ваше имя?
      — Вот вы о чем подумали… Нет. Не находил.
      — Здесь ваши письма к месье Дору. Я могу их прочитать?
      — Прошу вас. Там нет ничего интимного. Реми погрузился в чтение писем.
      Максим понес кофейные чашки на кухню, вымыл, вытер, вернулся, сел напротив Реми, закурил сигарету… — Значит, это ваше наследство, вот этот столик? О нем речь идет?
      — Он самый…
      — Месье Дор оформил свое завещание?
      — Я не знаю. Дядя писал, что сделает мне на этот столик бумаги. Но сделал ли — не знаю.
      — Но склонны думать, что сделал?
      — Да нет… Не знаю. Дядя писал — вы ведь прочитали письма, — что хочет сделать к моему приезду. Но мы на эту тему не успели переговорить.
      — Ни слова?
      — Ни слова. Почему такой странный вопрос?
      — Когда я в кабинете спросил, есть ли у месье Дора ценности, вы мне не ответили. Я делаю вывод, что вы считали, что данная ценность принадлежит уже вам, а не ему.
      — Вы психолог… Скорее я предоставил родственникам право отвечать.
      — И они ответили, что у Арно ценностей нет.
      — Я слышал.
      — Вы думаете, они знают, что оформил Арно бумаги на ваше владение столиком? И что за бумаги? Завещание? Дарственная?
      — Понятия не имею.
      — Если они тоже не знают, кому принадлежит столик, то почему промолчали?
      — Откуда, по-вашему, я могу знать?
      — Да это я так, сам с собой скорее… Вы промолчали, например, чтобы не заговаривать о наследстве. Где наследство — там интерес, мотив преступления, детективы все читают, все разбираются… Так ведь?
      — Так, — усмехнулся Максим.
      — Вот. А они — почему?
      — Почему?
      — Если Арно еще не оформил бумаги на столик — то это не ваше, а Сонино наследство. Поэтому она и ее муж промолчали. Собственно, по тем же причинам, что и вы. Дорогой он, интересно?
      — Должно быть. Восемнадцатый век все-таки. Венецианская школа.
      — Разбираетесь?
      — Нет, дядя как-то говорил… Он у экспертов справлялся. Эти вот инкрустации розовым деревом, лакировка, медная ковка, что-то еще, не помню…
      Кроме того, он вроде как принадлежал русской императрице, Екатерине Великой.
      — Как же Соня упустила такую вещь? Они ведь с мужем коллекционируют антиквариат!
      — Не она с мужем, а ее муж. Только я слышал, что Арно отказался ему продать, хотя Пьер просил. Арно говорил, что этот столик ему не принадлежит, что он только хранитель чужого имущества.
      — То есть вашего имущества.
      — Нашего. Русской ветви нашего рода.
      — Неплохой повод для убийства, а? Пока месье Дор не написал свое завещание, убить его… И столик становится наследством Сони. А?
      — Вы серьезно?
      — Пока нет. Вы бы Соне поверили?
      — В чем?
      — Так, вообще… Что она говорит правду. Максим удивился вопросу.
      — Почему вы меня спрашиваете?
      — Не знаю, так просто. Она такая… — Реми искал слова. — Необычная. Я с такими не встречался, не знаю, что и думать. Вы режиссер, должны разбираться в лицах… Разве нет?
      — Совсем не обязательно.
      — Я разочарован. Так поверили бы? Максим взглянул на Реми, но так и не сумел понять, была ли в его вопросе ирония.
      — Не поверил бы, — сказал Максим.
      — Почему?
      — Не знаю, поймете ли вы мой ответ.
      — Попробуем.
      — Соня — актриса.
      — То есть?
      Максим задумался. Изящная надломленность, неуловимая манерность…
      Что-то от эпохи немого кино. Хрупкая капризность, утонченность, декадентство, наивная и порочная улыбка… Нет, не порочная, не то слово, — бывалая, — нет, опять не то… Знающая, посвященная в тайны — вот, это ближе; жрица, священная змейка, магия. Древний Египет. Глаза темные, глубокие, непроницаемые; не выдают, не отвечают, втягивают и колдуют…
      Реми смотрел на Максима внимательно. Максим запнулся:
      — Э-э-э… Не профессиональная, конечно, а просто относится к типу играющих женщин… Короче, я бы на свой вопрос не стал от нее ждать ответа, на который можно положиться.
      — Вот вы как… Разобрались. Интересно увидеть режиссерское мышление…
      Значит, актрисам вы не верите?
      — Нет.
      — Понятно. Но Соня знает, что отец собирался вам столик передать?
      — Знает. Об этом пол-Парижа знает, насколько я могу судить. Вы в чем-то Соню подозреваете?
      — Нет, — покачал головой Реми. — Пока нет. Надеюсь, и не буду.
      — Что вы хотите сказать этим «надеюсь»?
      — Было бы обидно, чтобы такая женщина оказалась преступницей.
      Арестовывать ее, в тюрьму, бр-р-р…
      — Похоже, вы считаете, что Арно нет в живых.
      — Я ничего не считаю. Все возможно, но чтобы считать, надо знать, а я пока ничего не знаю. Пока я вижу этот столик и пытаюсь примерить на него роль — выражаясь вашим языком — мотива для преступления.
      Зазвонил телефон. Вадим.
      — Арно переоделся в гримерной, и его вещи до сих пор находятся там. Он уехал в костюме, в котором снимался.
      — Спасибо, месье Арсен.
      Реми повесил трубку и повернулся к Максиму:
      — Его вещи остались в гримерной… Так вот, надо узнать, сколько этот столик стоит. И надо узнать, существует ли завещание и что в нем написано. А то, может быть, преступник — это вы.
      — Я?
      — А почему нет?
      — А почему да?
      — Ну, к примеру, вы узнали, что столик вам завещан, и решили поскорее вступить в право владения… Максим тревожно посмотрел на Реми. Шутит? Реми был, однако, непроницаем. Легкая ироничная улыбка бродила на его губах, но в ней было мало от дружеской шутки…
      — Дикость какая-то!
      — Вы мне признались, что не верите актрисам. А я вам взаимно признаюсь, что не верю режиссерам. Чем они лучше актрис?
      — Как же, по-вашему, я мог убить дядю? Я ведь приехал в квартиру намного позже его, если он вообще сюда заезжал, между прочим. Вещей-то его мы не нашли, значит, он не заезжал. Иначе бы он переоделся. И разгримировался. Так что я не мог его даже увидеть!
      — Кто знает.
      — Вы же сами сказали!
      — Мало ли, что я сказал. Я так подумал. А теперь, думаю, могло быть и по-другому: вы приехали, дядя спал. Выпил действительно на радостях, как предположил Пьер. Он спал, вы пришли, у вас было время его убить и тело спрятать. Вместе со всеми его вещами.
      Максим растерялся.
      — Но со мной был Вадим! Дяди не было в квартире!
      — Вадим не заглядывал в спальню месье Дора.
      — Да нет, вы сошли с ума! Вы… серьезно? Или вы меня разыгрываете? Как я мог? Как, по-вашему, я мог это сделать? Я уж не говорю — морально, вы это не понимаете, для вас все способны на преступление, каждый человек, но физически, чисто физически? У меня оружия нет, что вы думаете, я дядю ножом кухонным зарезал, или что!!! — Максим начал кричать.
      — Задушили. Спящего и пьяного легко задушить.
      — Боже! — взвыл Максим. — Боже мой, что вы несете? Что вы несете!
      Задушил и тело спрятал, так, по-вашему?
      — Примерно. И позвонили Соне. А про ее звонок — И где тело?
      — Не знаю.
      — Куда же я мог спрятать? У меня даже машины нет!
      — На дядиной машине и вывезли. Куда-то.
      — Бред какой-то. Бред, бред, бред!
      — Вы ночи дождались, — говорил раздумчиво Ре-ми. — Тело могло спокойно полежать в шкафу до ночи. Когда Вадим ушел, вы его вынесли, положили в машину и… куда-то отвезли, спрятали и машину бросили.
      Максим сидел, схватившись за голову, не в силах произнести ни звука.
      Наконец, после почти пятиминутного молчания, он распрямился:
      — У вас никаких доказательств. Все это ваши фантазии.
      — Конечно, — сказал Реми, — это просто сценарий.
      Возможный сценарий. Для маленького фильма, в котором вы могли бы играть роль преступника. Но я еще не решил, подходите ли вы на эту роль.
      — Сволочь, — сказал Максим по-русски и добавил по-французски:
      — Это злая шутка.
      — Злая, — согласился покладисто Реми и довольно улыбнулся. — Хотите со мной к соседке заглянуть?
      Покачивая головой и отдуваясь от пережитого шока, Максим поднялся и последовал за Реми.

      — Я не убираю у месье Дора, вас не правильно информировали. К нему для этого пару раз в неделю приходит одна девчушка, студентка. А мне моих средств хватает на жизнь, — с некоторой обидой произнесла полная пожилая дама, тяжело усаживаясь в кресло. — Я пока еще не бедствую, — жестом, полным достоинства, указала она на свою гостиную, которая должна была, видимо, подтвердить ее слова.
      Реми с Максимом уселись на диван, следуя глазами за жестом хозяйки.
      Тяжелая старая мебель, темная и глухая, повсюду множество сухих цветов и выставленной напоказ посуды, медной и серебряной. Посуда сияла — должно быть, хозяйка проводила свое время в протирании пыли и надраивании металлических боков.
      — Я просто время от времени захожу к месье Дору в квартиру, когда он отсутствует. Чтобы проверить, все ли в порядке, чтобы впустить домработницу, чтобы цветы полить.
      — У домработницы нет своих ключей?
      — Нет. Я ей обычно открываю, если месье Дору нет дома.
      — Она сегодня приходила?
      — Конечно, она всегда приходит по понедельникам.
      Старая облезлая собачка молча покрутилась у ног мужчин, обнюхивая их, и со вздохом улеглась возле ботинка Реми. Она, должно быть, доверяла своей хозяйке, считая, что раз уж та позволила людям войти в дом, то не стоит их облаивать и даже можно бесстрашно примоститься возле незнакомых ног.
      — Я просто не правильно выразился, — мягко и почти нежно заговорил Реми, — я хотел сказать, мадам Вансан, что вы следите за порядком в квартире месье Дора.
      — Так можно сказать, — величественно согласилась удовлетворенная мадам и вдруг встрепенулась:
      — Так что же случилось с месье Дором?
      Ее глаза беспокойно заблестели, и крупная брошь с камнем, скреплявшая большой кружевной воротник на ее темно-синем платье, тревожно сверкнула красным огнем.
      — Он пропал. Не спрашивайте меня, что и как, я не знаю. Я пока пытаюсь найти хоть какой-то возможный ход, направление, в котором можно вести его поиски…
      — А я смотрю, вот уж несколько дней его что-то не видно… А он, оказывается, пропал!.. Хм. И что же вы об этом думаете?
      — Я вам уже сказал, мадам Вансан, я пока ничего не думаю.
      — Может, он снова запил? Запрятался куда-нибудь со своими приятелями?
      Такое с ним бывало, я могу вам это сказать. Раз — и исчезнет на несколько дней… Потом появится, виноватый: тут и домработница приходила, тут и почтальон меня беспокоил, и я, разумеется, беспокоилась… Не предупредит, ничего не скажет, исчезнет, — а я давай соображай сама, что цветы полить надо или еще что… Как-то холодильник потек, я мастера вызывала, а месье Дор только через четыре дня появился. Другой раз я продукты повыкидывала из его холодильника, все попортилось. Мари велела все вымыть внутри…
      — Это домработница Мари?
      — Да, студентка… Мари все вымыла, а я еще продуктов ему свежих накупила. Он, конечно, мне всегда деньги вернет, тут я спокойна… Я его вкусы-то знаю. Иногда ему готовлю даже, когда он неважно себя чувствует. Когда он нормальный, так он сам себе готовит или в ресторане обедает.
      — И, как я вас понял, вы это делаете из дружеских чувств?
      — А что вы, молодой человек, думаете? Мы здесь почти четверть века соседствуем, на одной площадке. Арно после смерти жены не хотел никуда переезжать… Теперь мы оба одинокие старые люди… Как не помочь друг другу? И Арно тоже старается, как может, мне внимание оказать… Так что же вы хотите узнать?
      — Меня интересует, есть ли у месье Дора женщина, с которой он состоит в близких отношениях.
      — А я, по-вашему, должна знать?
      — Вы заходите к нему часто. Могли видеть, кто приходит, кто уходит.
      — Мадлен к нему ходит, Соня тоже, только редко. Он все больше к ним ездит, в Марли-ле-Руа.
      — Я об интимных отношениях спрашиваю. Мадам Вансан замолчала, поправляя сухие цветы в вазочке на низком столике.