— разглядывал гостей Максим. — Да, сорвалось блюдо… Или это завсегдатаи в доме, вроде членов семьи? Или — один из них «друг дома»? — Максим мысленно примерил к Соне сначала отца де Вильпре, потом сына. Они были между собой не похожи, вернее, сходство было отдаленным и неуловимым, и эти двое мужчин представляли собой два совершенно различных типа. Но ни один из них как-то не шел Соне, не помещался в образ ее любовника — папаша был слишком розовым, слишком кудрявым и слишком упитанным, а сын по меньшей мере слишком молод… и Максим почему-то испытал чувство облегчения. Пропавшая было власть обаяния Сони начала снова захватывать его, и он залюбовался этой маленькой фигуркой, в которой мальчишеская угловатость неуловимо перетекала в женственность, легкое, бесплотное тело с маленькой, но нахальной грудью источало чувственность. Эта детская щелка между передними зубами и печальное выражение медовых глаз, осунувшееся личико и торчащие из-под натянутой шали худенькие плечики придавали ей сходство с мальчиком-сироткой… — нет, с актрисой, актрисой-травести, играющей мальчика-сиротку.
— Нет у них никакой информации об Арно, — вернулся в комнату Пьер. — Никаких несчастных случаев не зарегистрировано, в больницы и в… — он покосился на Соню, — …морги человек с таким именем не поступал.
— Остается надеяться, что он появится, если не сегодня, то завтра, на съемках, — приободрился Вадим.
— А нельзя позвонить тем его друзьям, с которыми он обычно выпивал? — предложил Максим. — Может, мы его найдем таким образом?
— Я нахожу это неприличным, — сказал Пьер. — Я считаю, что он появится завтра на съемках. Нет смысла поднимать панику.
Вадим молчал. Соня вскинула на него глаза:
— Ты мог бы спросить у своих актеров…
— Если он завтра появится… — неуверенно проговорил наконец Вадим, — то действительно: зачем панику поднимать…
Пьер кивнул, выражая одобрение благоразумной позиции.
— Остановимся на этом. Что вам налить, Максим?
Соня промолчала весь обед. Максим, поглядывая изредка на нее, вежливо слушал объяснения про стили и эпохи, особенности лаков, заточки металлов и техники инкрустации дерева, которыми наперебой снабжали его хозяин дома и его гости, — оказалось, что и Жерар и Маргерит тоже коллекционируют антиквариат.
Маргерит, как он понял, была вдовой, унаследовавшей от мужа коллекцию трубок, табакерок, пудрениц и еще чего-то, а вместе с коллекцией — и страсть к коллекционированию, которая ей была неведома раньше, пока этим занимался ее муж. Жерар разделял это увлечение, и Максим уже был приглашен «посетить как-нибудь, в один из этих дней» его дом, где его непременно восхитит коллекция картин, подсвечников, оружия… Остальное Максим не запомнил. Этьен, казалось, был равнодушен к данному предмету и вел разговор с Вадимом о кино. Выяснилось, что он учится в актерской школе и что ему двадцать три года, хотя на вид Максим не дал бы ему больше восемнадцати. В одну из небольших пауз, когда на секунду затихли разговоры старших об антиквариате, Этьен застенчиво обратил на Максима свои прелестные черные глаза и признался, что давно является поклонником таланта русского режиссера, видел почти все его фильмы, и сообщил, стесняясь, что он в них находит красоту и смысл, что есть достаточно редкое сочетание в наши дни, и к тому же безупречный вкус, чего уж совсем не бывает… Кроме фильмов Вадима, разумеется, и пары-тройки других имен. Он пустился в расспросы, пользуясь длящейся паузой, об особенностях кинопроизводства в России, о творческих планах Максима, внимательно глядя на него своими глазами, в которых было что-то по-женски сладостно-красивое, но по-мужски самолюбиво-жесткое.
Максим был на редкость равнодушен к комплиментам, и лестные слова этого молодого человека вызвали у него скорее неприятный осадок. «Далеко пойдет мальчик, — подумал Максим, — с такими амбициями и с такой внешностью — держу пари! Но я бы его к себе сниматься не взял — это не мой актер, я бы не смог с ним работать. Слишком черны внимательные глаза и слишком внимательны…»
Прощаясь, Пьер вдруг спросил:
— Вы машину Арно не видели? Ее нет возле дома?
— Я не знаю, какая у него машина, — сказал Максим.
— На виду, во всяком случае, ее не было, я бы обратил внимание, — сказал, подумав, Вадим. — А что?
— Если бы она стояла возле дома, то, следовательно, Арно ушел пешком…
— Или взял такси, — сказала Маргерит.
— Полагаю, до завтра все прояснится, — пожимал им руки Пьер. — И, Максим, извините, если что было не так.
— Чего там, — миролюбиво ответил последний. — Если кто-то что-то узнает, немедленно созваниваемся.
— Разумеется, в любое время дня и ночи, — бодро поддержал Пьер, оглядываясь на Соню. Соня ничего не сказала.
…Уже прошел час, как должны были начаться съемки, но Арно так и не появился. Актеры были взбудоражены и раздражены: срывался как минимум график съемок, а значит, срывались личные планы каждого.
Не вдаваясь в подробности вчерашней истории (не стоило подливать масла в огонь рассказами о телефонных мистификациях), Вадиму удалось выяснить, что никто из актеров Арно не видел и не слышал. Все сходились в том, что «национальное достояние», несомненно, сорвалось в запой. В их глазах Вадим читал упрек, что он взял на главную роль пьющего актера, поставив под угрозу весь фильм. Только Май смотрела с участием и преданной готовностью чем-нибудь помочь. Но помочь она ничем не могла, и никто не мог ему помочь — кроме Арно.
Вадим с ужасом думал, как он будет объясняться с продюсерами. «Найду — придушу, своими руками придушу!» — злился он. Под угрозой не просто фильм, под угрозой вложенные в него деньги, и за все это на Вадиме лежала по меньшей мере моральная ответственность. Надо разыскать Арно. Немедленно.
Вадим вышел в просторный холл студии. Соня, которая приехала к началу съемок в надежде на появление отца, неотрывно смотрела на входную дверь. Вадим приблизился к ней и дотронулся до ее плеча:
— Я думаю, надо обратиться к частному детективу.
Соня смотрела непонимающе.
— Раз полиция нам ничем помочь не может, нужно обратиться к частному детективу, — повторил он мягко. Соня молчала.
— Если ты — или Пьер — не хотите, я сам обращусь. У меня пропал актер, имею право. А оплатить, в конце концов, я могу и сам.
Соня потерла виски и наконец оторвала взгляд от двери.
— Ты думаешь, он уже не придет сегодня?
— А ты еще надеешься?
— Нет.
— Так что?
— Конечно. Да, правильно, к частному детективу. Я сейчас поговорю с Пьером.
Вадим провел ее к телефону и оставил одну. Через несколько минут Соня вышла.
— Пьер согласен. У тебя есть справочник?
— Обойдемся без справочника, у меня есть один детектив на примете, некий Реми Деллье. Мой приятель поручал ему свое… одно дело, он отлично провел. Если хочешь, я узнаю его телефон…
— Пожалуйста, Вадим, позвони ему, пусть приедет… Или мы к нему, как он скажет, не знаю… Что-то надо делать, искать папу, с ним что-то плохое, Вадим…
Вадим приобнял Соню и сказал ласково:
— Ну что ты, маленькая, мы же вчера звонили по всем бюро несчастных случаев — с ним ничего плохого не случилось… Не надо так расстраиваться, найдется твой папа, непременно найдется. И вот когда он найдется, тогда-то он рискует, что с ним что-то случится, потому что я собираюсь его убить, — неловко пошутил он и улыбнулся ободряюще Соне.
— Я не смогу вас принять раньше шести часов, — сказал Реми Деллье. — А до этого попробуйте составить список всех телефонов и адресов тех его приятелей, с которыми он имел обыкновение выпивать… Постарайтесь им позвонить или подъехать, возможно, что к вечеру я вам и вовсе не понадоблюсь, так как месье Дор может найтись по одному из адресов… Если не найдете, жду вас к шести у меня в бюро. Приведите с собой вашего русского гостя. И в полицию надо все-таки сообщить. Искать они не станут, но зато, если сам найдется, — вас проинформируют, что уже неплохо… До встречи.
Вадим с Соней переглянулись.
— Технически это не так уж сложно, — сказал Вадим. — Пошли к моей группе. Соберем идеи, у кого он может находиться, а адреса и телефоны найдем в студийной картотеке…
Когда они с Соней сделали список, его длина оказалась внушительной.
Они сели на телефоны.
К шести часам результаты были нулевыми: Арно никто не видел.
Глава 5
Реми слушал, наблюдая за своими посетителями, стараясь составить предварительное мнение о каждом из них. Вадим излагал свою часть истории витиевато, длинными сложными фразами, постоянно отвлекаясь от фактов; Пьер говорил без всякого выражения, короткими, точно сформулированными предложениями, словно финансовый отчет составлял, и усталый Реми с трудом подавлял зевоту под его монотонный голос; Соня сбивалась и путалась, растерянно поглядывая на детектива, и Реми отвечал ей ободряющим взглядом, а ее муж беспрестанно поправлял ее рассказ, вставляя уточнения назидательным голосом;
Максим присоединился к их дуэту с тем непринужденным артистизмом, который быстро располагает к себе людей. Сразу видно — душа компании, любимчик женщин, уверенный в своем обаянии…
— И вы не представляете, — спросил Реми, выслушав все рассказы, — кто бы мог подделать голоса? У вас нет на примете мастеров этого жанра из окружения вашего папы?
— Нет, — покачала головой Соня, — не представляю…
— А вы, месье Арсен?
— Насколько мне известно, среди близких друзей Арно пародистов и имитаторов нет. Но при желании их не трудно найти в Париже, Арно знаком со всеми. Кроме того, учитывая, что Максим не знал Сонин голос, а Соня — голос Максима, не было никакой необходимости искать имитаторов. Достаточно немножко актерского таланта, и даже неактерского — у меня вон даже дети так имитируют некоторых певцов и артистов, что их можно на сцену выпускать с эстрадными номерами…
Реми кивнул, соглашаясь с этим рассуждением, и снова перевел взгляд на Соню.
— Как вы договорились с вашим отцом, Соня? Пожалуйста, точно, слово в слово, если можете.
— Как… Что он приедет к нам сразу после съемок, только заедет домой переодеться, принять душ, и все. Он не знал, когда кончатся съемки, но рассчитывал приехать часам к четырем. С Вадимом он договорился, что уйдет сразу же после своей сцены.
— Вы ждали его дома?
— Да. Я пришла примерно в полчетвертого…
— Значит, утром вас не было дома?
— Нет.
— А где вы были, могу я полюбопытствовать?
— К чему эти вопросы? — вмешался Пьер. — Какое отношение они имеют к…
— Я просто хочу представить себе, как складывался день… — как можно простодушнее поторопился успокоить его Реми. — Для меня это важно — иметь некий образ ситуации… Так как вы провели утро, Соня?
— Я в магазины зашла… Потом в гольф-клуб… Там пообедала с приятельницами, в ресторане клуба. Вам нужно по часам расписать?
— Нет-нет, этого вполне достаточно. Если бы ваш отец вам звонил, например, и вас не застал?
— У нас автоответчик.
— А месье Дор имеет обыкновение оставлять послания на автоответчике? Не все люди, знаете, любят говорить с машиной. Некоторые вешают трубку, и все.
— Папа обычно оставляет. Он привык к микрофонам и прочей технике.
— Стало быть, не звонил.
— Нет.
— Спасибо. А вы, Пьер?
— Что я? — угрюмо спросил последний.
— Вас ведь не было дома в первой половине дня, не так ли?
— Кто вам сказал?
— Ваша жена.
— Я что-то не слышал, — буркнул Пьер.
— Если бы вы были дома в то утро, то мы не стали бы рассуждать об автоответчике, не так ли?
Соня улыбнулась, но Пьер остался непроницаемо-недружелюбен.
— Ну, не было меня дома, — ответил он, — так что?
— Ничего. А вы как провели утро?
— По антикварным ярмаркам прохаживался. Я… Мне… одну вещицу надо было найти.
— Ну и как, нашли?
— Нет пока.
— Сочувствую. А вернулись вы в котором часу?
— Не знаю точно, после пяти… Я обещал Соне быть не позже половины пятого, но застрял в пробках… Ты не помнишь, — обернулся он к жене, — в котором часу я пришел?
— Уже после звонка русского, после пяти, в полшестого…
— Спасибо. А как вы договорились с Арно, Вадим?
— Арно просил меня закончить все его сцены… Я и так собирался начать с него, так что проблем с этим не было. Он сказал, что очень торопится, чтобы успеть съездить к дочери и вернуться к ужину домой, чтобы провести вечер с Максимом… Машину он поставил на обочине шоссе, чтобы выйти к ней через лес, сзади нашей натуры, так как иначе он бы попал в кадр и помешал бы мне продолжать съемки… Он знает, что я этого не люблю. Или он был бы вынужден ждать за домом, а вот ждать он как раз не хотел…
— Значит, он ушел со съемочной площадки так, что его никто не видел?
— Ну да.
— А вы уверены, что он оттуда ушел? У Вадима брови поползли вверх. У Сони тревожно расширились глаза.
— Что вы хотите сказать, — спросил Вадим, — что он мог не уйти?
Остаться там? За домом? Зачем?
— Мало ли, вдруг сердечный приступ.
— Нет, — покачал головой Вадим, — мы убирали технику, мы бы его увидели…
— Я видел, как он уходил, — сообщил Максим.
— Каким образом?
— Я в этот момент отошел… И видел, как он уходил среди деревьев.
— Куда вы отошли?
— Пописать, — насмешливо произнес Максим. — Имею право, а?
Реми не стал вдаваться в дискуссию о правах человека. Он устал. Позади полный рабочий день, и голова была несвежей. Он был раздражен, и чувство юмора, как он сам говорил в таких случаях, «подало на развод».
— Который был час?
— Понятия не имею, — бросил Максим. Похоже, что Максим и Реми раздражали друг друга. Так бывало почти всегда: сначала люди обращаются за помощью, а потом злятся и кидаются на него — не любят, когда им задают вопросы…
— Без десяти три, — подал голос Вадим. — Без десяти три у меня началась следующая сцена с актрисой, уже без его участия.
— Месье Дор на съемках не был встревожен, задумчив, необычен?
— Нет, скорее наоборот. Ни за что бы не сказал, что у него что-то на душе или что-то на уме.
— Вам не показалось, что он блефует, когда обещал вернуться к ужину?
— Нет, — в один голос заявили Максим и Вадим.
— А вообще его беспокоило что-нибудь последнее время? Он был озабочен чем-нибудь? Планировал какие-то важные дела? Встречи? Разговоры?
Реми заметил, что Пьер бросил быстрый взгляд на Соню. Соня замялась.
— Нет… Папа был в хорошем настроении, веселый, он был очень доволен, что снимается… Я не думаю, что его что-то тяготило.
— Я тоже так не думаю, — подтвердил Вадим. — Роль у него получалась великолепно, он был горд.
— Я бы даже сказал — сиял, — вступил Максим. — Он много лет не снимался, и с этой ролью благодаря Вадиму у него наступил в жизни счастливый период.
— И к тому же он был невероятно рад приезду Максима, — добавил Вадим.
— Это была ваша первая родственная встреча? Вы никак до этого не общались?
— Я получил несколько писем от дяди… И я ему тоже написал несколько писем. И потом, мы раза три-четыре созвонились.
— На какую тему?
— Это имеет отношение к его исчезновению?
— Не знаю. Когда вы мне расскажете, я подумаю. Максим пожал плечами:
— В основном мы обменивались рассказами об историях семей, кто что знает. Хотели при встрече соединить всю информацию и восстановить белые пятна… Даже написать, может быть… Дядя был очень увлечен этой идеей, для него история рода имеет огромное значение, я даже был удивлен его энтузиазмом… Для меня, конечно, тоже, но у меня есть для этого свои причины: я вообще ничего не знал о своих предках, все это было открытием последних лет.
Потом, мы обсуждали мой приезд, договаривались о встрече…
— Значит, можно сказать, что он вас ждал с нетерпением?
— Можно сказать.
— И учитывая все это, вы все же полагаете, что он запил?
— Если вы хотите сказать, что он променял новый поворот в своей жизни на запой, — подытожил Пьер, — то, конечно, нет. Сознательно он бы этого не сделал никогда. Но он мог не удержаться и на радостях хлебнуть немножко. А потом все пошло-покатилось. Вы ведь знаете хронических алкоголиков — достаточно одного глотка, чтобы начать.
— Арно держал алкоголь в квартире?
— Мне говорил, что нет, — сказала Соня. — Но это не означает, что так и было. Он мог купить для кого-то из гостей, для Максима, например…
— Вы не видели, Максим, каких-нибудь следов алкоголя — бутылку, рюмку, стакан?
— Нет. Все было чисто. Ни в мойке, ни на столах ничего не стояло. Я еще подумал — опрятность особая, мужская…
— Он был рад приезду Максима, как вы все утверждаете. Почему же в таком случае он непременно хотел поехать к вам, Соня, именно в эту субботу? Разве нельзя было отложить на другой день? Была какая-то срочность?
— Срочность? — растерялась Соня. — Нет, срочности не было… Он у нас просто давно не был… У нас такая традиция, папа всегда приезжал по субботам, он называл это «родительским днем». А из-за съемок он пропустил несколько суббот…
— Понятно, — сказал Реми. Что-то стояло за этой растерянностью и короткими переглядами с мужем, но Реми пока не хотел нажимать. Если не желают говорить, то наверняка и не скажут, тем более при посторонних. Странная пара, красавица и чудовище, избалованная женщина-девочка с маленьким, бесплотным и страшно сексапильным телом — и немолодой сухарь, у которого, кажется, никогда не возникает никаких эмоций… И при всем при том между ними проскальзывает некое сообщничество, хотя с виду гроша ломаного не дашь за этот супружеский союз, так и хочется сказать: богач купил себе красивую игрушку-жену…
— Он богат?
— Что? — переспросила Соня.
— Богат ли ваш отец?
— Нет… — удивленно ответила Соня. — Не бедствует, конечно, но… Он ведь практически не работал почти десять лет…
— А ценности у него есть?
Соня кинула неуверенный взгляд на мужа. Еще одно очко, подумал Реми.
— Ничего такого, чтобы… — начал Пьер. — А почему вы спрашиваете?
— А вы — богаты?
Реми уже справился о положении Пьера, и ему было хорошо известно, что он имеет дело с владельцем одной из самых крупных коллекций антиквариата, но он не хотел выдавать своей осведомленности.
— Да… достаточно. Почему…
— Не исключено, что позвонят и потребуют выкуп. Соня тихо охнула.
— То есть это не розыгрыш? — уточнил Пьер.
— Нет. Я, во всяком случае, так не думаю.
— Если это не розыгрыш, организованный Арно, если это похищение, кто же тогда звонил Соне и Максиму? — спросил Вадим. — Похитители?
— Не знаю. Будем думать. Искать.
— В любом случае это был человек, знакомый с Соней, — напомнил Максим.
— Как я понимаю, это не трудно, учитывая светскую жизнь месье Дора. Он ведь часто появляется с вами, Соня, на людях?
— Довольно часто… Особенно, когда Пьер в разъездах.
— Так что многие вас видели, многие вас слышали. У вас интонация особенная, такая, немного… детская; легко запоминается.
— Я все-таки не понял, а почему вы, собственно, пришли к заключению, что его похитили? — спросил Пьер.
— Ну, это не заключение, а предположение покамест… Если, как вы утверждаете, его запой мог случиться только нечаянно, по его собственной неосмотрительности, «на радостях», то все остальное — слишком хитроумно и затейливо обставлено для такого непредвиденного запоя.
— Кто знает… Он ведь всегда любил и умел разыгрывать, — задумчиво произнес Вадим. — Ему не надо было долго думать, чтобы найти решение…
— Кроме того, человек, в жизни которого произошли такие важные события — роль в фильме и долгожданный приезд родственника, — человек, который полон планов на субботу и торопится их осуществить, не стал бы глотать алкоголь на ходу…
— Но тогда уже бы позвонили, — возразил Пьер. —С требованием выкупа, я имею в виду.
— Бывает, что звонят не сразу… Кроме того, дело, может, и не в выкупе… Скажите, Вадим, у вас были другие претенденты на роль, которую вы отдали месье Дору?
— Нет. Я сразу решил, что это будет Арно. И если бы и были эти претенденты, они бы приняли меры давно, до съемок или в самом начале. Сейчас-то какой смысл?
— А лично у вас — у вас есть конкуренты, способные на все, чтобы сорвать ваш фильм?
— Сорвать мой фильм? Похитив исполнителя главной роли? Нет, не думаю…
Есть люди, которые меня не любят, есть люди, которые со мной соперничают, мне завидуют, но чтобы сорвать мой фильм…
— Все же подумайте. Повспоминайте разговоры вокруг этого проекта…
Реакции, слова, взгляды. Если всплывет что-то интересное, скажите мне.
Реми оглядел сидящих перед ним людей. Максим был хмур, Вадим растерян, Пьер непроницаем. Одна Соня выражала естественные, с точки зрения Реми, в данной ситуации чувства: она была встревоженна и печальна. Ее глаза потемнели, лицо было бледным и осунувшимся, ее жесты были нервны и угловаты.
— Такой еще вопрос… — осторожно произнес он. — Кто мог желать смерти месье Дора? Кто мог быть в ней заинтересован?..
Соня дернулась, как от удара, и устремила свои темные глаза на Реми.
«Удивительно, они меняли цвет, как драгоценные камни в перепадах освещения… — не к месту залюбовался Реми. — Она, конечно, манерна и совершенно не в моем вкусе, но, надо признать, в ней есть своеобразный шарм…»
Максим тоже не мог оторвать взгляд от Сони. «Переигрывает, — думал он, сопротивляясь ее обаянию. — Домашний театр».
— Никто, — сказал Пьер.
— Не представляю, — Вадим пожал плечами.
— Папу все любили… — сказала тихо Соня и опустила глаза. На ее ресницах замерла одна-единственная слеза. Повисела и капнула на щеку. Пьер потянулся к своей жене и участливо вытер мокрое пятнышко.
Максиму это было неприятно. Когда он был в дурном расположении духа, то начинал видеть мир критическим режиссерским взглядом, и тогда женские чары, адресованные Максиму-мужчине, втуне падали на бесплодную почву восприятия Максима-режиссера. И вот теперь его не отпускало чувство, что он подрядился участвовать в мелодраме.
— Месье Дору никто не угрожал? Не было ли писем, звонков?
Вадим взглянул на Соню и Пьера. Соня ответила ему вопросительным взглядом, не понимая.
— Есть один человек… — сказал Вадим, глядя на Соню, — который угрожал…
— Вряд ли это стоит принимать в расчет, — вмешался Пьер, — это старая история, и потом, это человек спившийся, и он сам не знает, что говорит, когда напьется.
— Позвольте мне судить, принимать или нет в расчет старые истории, — осадил его Реми. — Пока я хочу ее услышать.
Некоторое время Вадим и Соня переглядывались, и наконец Соня кивнула, пожав плечами, что должно было, видимо, означать: ты начал, ты и рассказывай.
— Дело давно было. Больше десяти лет назад, — заговорил Вадим. — Приблудилась к Арно девочка шестнадцати лет — дочь его старого друга… Был у него друг, Ксавье, тоже актер, они вместе начинали, только у Ксавье особых талантов не обнаружилось и, соответственно, перспектив тоже. Арно сразу пошел в гору, а Ксавье так и остался в эпизодах. Неудачник, одним словом. А это, знаете, вроде амплуа в жизни — и все фатально развивается по законам жанра: раненое самолюбие, комплексы, безденежье. Семейная жизнь тоже не заладилась, начал пить. Арно-то не пил тогда… Но дружить они продолжали. Вот, и дочь Ксавье, Мадлен, ухитрилась влюбиться в Арно. Чем-то он, сам того не ведая, сумел покорить девочку — впрочем, с его обаянием это не трудно… И в один прекрасный день она заявилась к нему с чемоданом: я вас люблю, не прогоняйте!
Он тогда жил один, Соня уже успела замуж выскочить…
История, которую рассказывал Вадим, добавляла красок к портрету дяди, но сам по себе жанр Лолиты не интересовал Максима, лично он бы не стал делать фильм по такому сценарию. Куда больше его интересовала Соня, и он украдкой поглядывал на нее.
Соня достала из сумки удлиненную плоскую коробочку, перламутрово-белую с золотым, похожую на футлярчик с драгоценностями. Максим даже не сразу понял, что это портсигар, а когда сообразил, то затаился в любопытном предчувствии: сейчас она вытащит сигарету, конечно же, длинную, и закурит, манерно и томно откидывая тонкую кисть в сторону, и золотые браслеты заскользят по смуглому запястью…
Длинная сигарета — он был прав, длинная — замерла в тонких пальцах.
Максим ждал. Соня долго ее не зажигала, слушая историю Мадлен в пересказе Вадима, и наконец прикурила… конечно же, манерно и томно откидывая тонкую кисть в сторону, тряхнув тяжелыми браслетами на смуглом запястье; конечно же, изящно выпуская дым тонкой струйкой и глядя прямо перед собой. Максим улыбнулся своим режиссерским наблюдениям. Что-то забавное было в этом, на первый взгляд нелепом, сочетании стилей: актриса-травести, играющая мальчика-сиротку, и девочка-подросток, играющая роковую женщину… Женщина, играющая роль ребенка, и ребенок, играющий роль женщины. Что-то было трогательное в этой неумелости спрятать непосредственную рожицу ребенка за непроницаемой маской дивы…
Максим почувствовал, что превращается в теплую, истомившуюся на солнце летнюю лужу, и, наскоро напомнив себе, что это чужая жена, и что все женщины — актрисы, и что не ему поддаваться их маленьким играм и покупаться на их маленькие уловки, стал вникать в упущенный разговор.
— Арно давно овдовел, — говорил тем временем Вадим. — Соня была еще маленькая. Он ее практически один вырастил, так и не женился… Так что жил он один. Ему тогда уже пятьдесят было, с хвостиком даже. Пятьдесят и шестнадцать!
Он ей говорит: что ты, милая, я тебе не то что в отцы, в дедушки гожусь! А она — люблю, да и только! Ксавье приезжал, забирал, она снова сбегала. Ну, любовь — не любовь, кто знает… Дома ей было плохо. Ксавье пил, нищета, скандалы, стал жену и дочь бить. Не то чтобы уж прямо побои, но все же… А у Арно красиво, элегантно, вкусно. Манеры аристократа. К тому же у него доброе сердце, и этот несчастный котенок совершенно безошибочно учуял, кто его может накормить и приласкать. Короче, вбила она себе в голову, что это любовь. Арно пытался отправить ее домой, Ксавье скандалил, Мадлен впадала в истерику при слове «домой» и «родители», Париж сплетничал и развлекался. Я тоже пытался как-то уладить ситуацию — пробовал поговорить с Ксавье, объяснить ему, что нельзя создавать такую атмосферу в семье: его вина, что ребенок не хочет с ним жить;
Соня приезжала, пыталась Мадлен убедить…
Как вдруг, после месяца бесплодных усилий отправить ее к родителям, к общему удивлению и негодованию «общественности», Арно позволил ей жить у себя.
Что там у них было и как — никто не знает. Но только пока он ее прогонял — это была пикантная история, придававшая ему в глазах света имидж стареющего казановы. А как перестал прогонять — вспыхнул скандал.
Его обвиняли в безнравственности, в совращении малолетних…
— Я пыталась выяснить, какой род отношений установился между ними… — вмешалась Соня. — Вы понимаете, что я хочу сказать… — Она нервно сбила пепел с сигареты мимо пепельницы.
Максим запомнил этот жест. Как и любой режиссер, он был коллекционером жестов и прочих поведенческих ухищрений, особенно женских (просто потому, что мужчинам они менее свойственны). Но себя Максим считал крупным коллекционером, и не без оснований — его коллекция была обширной не только в силу его наблюдательности, но и благодаря личному опыту, прямо скажем, немалому. В его коллекции водились жесты и уловки весьма оригинальные и необычные. Вот, например, шляпка. Не какая-то там шляпка из модного журнала, а, напротив, чудовищный темно-зеленый фетровый горшочек, который не вписывался ни в какую нынешнюю и даже прошлую моду, с двумя малиновыми вишенками на нем… Он еле скрыл улыбку, столкнувшись с ней на открытии одной выставки, где «шляпка» выставляла свои картины, и даже протиснулся поближе, чтобы увидеть, откуда взялось такое чудо среди изысканных модниц… И увидел. Через минуту он уже забыл о шляпке, разглядев под ней два необычно светлых и прозрачных голубых глаза, обведенных четким контуром очень черных ресниц. Две тающие льдинки, которые, как позже понял Максим, не растаивали никогда. Через полчаса шляпка начала ему нравиться… Потом, через пару недель, когда они стали появляться вместе, Максим от души забавлялся, наблюдая, как, прикованные вызывающей нелепостью шляпки, с готовой ироничной улыбкой на губах с ней знакомились мужчины и как замирали, пронзенные очень светло-голубыми ледяными глазами…
Словно ночные бабочки, летящие на приманку-шляпку и заканчивающие свой любопытный полет на острой булавке ее взгляда, безнадежно подергивая крылышками… Соня прикрыла глаза:
— Но я так и не сумела добиться ответа. Мадлен заперлась в спальне и повторяла мне через дверь, что домой она не вернется, и что она любит Арно, и имеет на это право, и это право никто у нее не отнимет. И что это не мое дело, так как я дочь Арно, а не жена… — Соня немного улыбнулась воспоминаниям. — А папа юлил и хитрил и так и не ответил на мои прямые вопросы… Все мои попытки его образумить ни к чему не привели.
— А мать этой Мадлен что, не вмешивалась? — спросил Реми.
— Сначала — нет: предоставила «друзьям» разбираться, — ответил Вадим. — Потом наконец вмешалась и, представьте, преуспела. После разговора с ней Арно дал деньги, чтобы девочку отправили в частный пансион… Я подробностей не знаю, да и не пытался узнать — не мое дело, — но мне кажется, что Арно ее действительно полюбил… Во всяком случае, после этой истории Арно и запил.
Стал отказываться сниматься, а когда и соглашался, то срывал съемки запоями.
Естественно, потом и звать перестали…
— Так ты поэтому боялся дать ему читать сценарий? — догадался Максим.
— Именно. Это и есть история «в некотором роде из его жизни».
— А что теперь с той девочкой, Мадлен? — вернул их к делу Реми.
— У нее все в порядке. Она уже замужем, дети. Приходит иногда к Арно, вроде как к родственнику, по-семейному, с мужем, с детьми. Я думаю, Арно продолжает ее немножко опекать материально, делает подарки ее детям. Все благопристойно и очень мило.
