Максим решил взять себя в руки и наладить свой обычный образ жизни — деловой и творческий. Он встал пораньше, сделал гимнастику, принял прохладный душ. Позвонил Вадиму, сообщил об отмене отъезда. Разговор был недолгим, Вадим убегал на студию, где должна была решаться судьба незаконченного фильма.
      Максим сделал над собой усилие, чтобы не позвонить Соне. Поспешно позавтракав, он вышел из квартиры — подальше от телефона, от соблазна набрать ее номер.
      В программе были не сделанные до сих пор дела: библиотека и покупки.
      На улице его стерегли журналисты, среди которых на этот раз оказалось парочка русскоговорящих. Максим заявил по-французски: «Комментариев не будет» — и, раздвинув плечом микрофоны, двинулся по улице. Журналисты ринулись за ним, но он не обращал на них внимания, и они вскоре отстали.
      Максим шел не спеша, рассматривая витрины. Он заходил в лавочки, отвечал на музыкальное «бонжур!», улыбался, примерял, приценивался. После первой же покупки (он обзавелся парой туфель) он понял, что было бы неразумно нагружаться пакетами до похода в библиотеку, и, сверяясь с планом Парижа, направился к Парижской библиотеке.
      В библиотеке ему любезно сообщили, что «Воспоминания…» давно находятся на руках, и должник книгу до сих пор не вернул. «Уж не Арно ли?..» — подумал Максим, но спросить имя должника не посмел.
      Вот не везет. Конечно, надо было сделать по-другому: обзвонить библиотеки, вместо того чтобы шляться по Парижу из конца в конец! В ближайшем же кафе Максим, выпив кофе, спустился к телефону. Толстенный справочник, испещренный мельчайшим шрифтом, лежал на полочке возле аппарата. Максим стал изучать список, пропуская муниципальные библиотеки, в которых вряд ли могла быть эта достаточно старая и весьма специфическая книга. Наткнувшись на название «Русская библиотека имени Тургенева», он даже расстроился. Вот идиот!
      Он ведь еще в Москве от кого-то слышал, что в Париже есть русская библиотека!
      Только время зря потерял!
      Максим набрал номер. Телефон долго не отвечал. Наконец ему ответила женщина на чистейшем русском языке. Это было приятно — услышать русскую речь, от которой он немного отвык за эти дни. И на чистейшем русском языке любезная женщина сообщила ему, что по средам библиотека закрыта.
      Нет, но это просто невозможно! Такого же просто не может быть! Чтобы так не везло!
      Оставалось последнее средство. Максим представился.
      — Это Максим Дорин, кинорежиссер, может быть, вам мое имя о чем-то говорит… — скокетничал он. Женщина заохала:
      — Боже мой, конечно, конечно, я ваша поклонница… Через полчаса он был в библиотеке. Поняв из телефонного разговора, что именно ищет Максим, любезная хозяйка заранее подготовила для него целую стопку книг, включая искомые «Воспоминания…» Она было завела разговор об убийстве Арно Дора, но Максим вежливо уклонился, зато терпеливо ответил на вопросы о его творческих планах и о стремительно изменяющейся жизни в России, оставил несколько автографов на память для библиотеки и для ее хозяйки и покинул ее, унося книги.
      Устроившись на диване, Максим обложился книгами, приготовил карандаш и блокнот, чтобы делать пометки, и начал перелистывать обветшавшие хрупкие страницы. Воспоминания незнакомых ему людей странным образом касались и его тоже, его жизни, его судьбы. Эти пожелтевшие страницы должны были излить свое содержимое на чистые страницы его личной биографии, заполнить их смыслом и сюжетом… Звонок. Телефон. Реми.
      — Я богатею с каждым днем, — сообщил жизнерадостно детектив. — Можете меня поздравить.
      — Поздравляю. Поделитесь секретом, как вам это удается.
      — Теперь Соня решила прибегнуть к моим услугам: она хочет, чтобы я доказал невиновность Пьера. Максиму стало неприятно до горечи во рту.
      — А это возможно? — сдержанно осведомился он.
      — Соня полагает, что да.
      — У него появилось алиби?
      — Нет. Но она не верит, что это он.
      — «Блажен, кто верует»… Чего еще новенького? — сменил тему Максим.
      — Знаете, на какие деньги Мадлен купила фирму? На деньги Арно!
      — Да… Любопытно. — Реми почувствовал, что Максим снова замкнулся. — А вы чем занимаетесь? — поинтересовался он.
      — Я? Работаю. — Максим постарался придать голосу убедительность. — Над сценарием. — И, словно в доказательство, потрепал рукой стопку книжек, развалившихся возле него на диване.
      — Что ж, не буду вас отвлекать. До скорого!
      Максим взялся за книги. Пробежав невидящими глазами несколько абзацев, отложил их в сторону. Соня. Соня, Соня, Соня! Бог ты мой, как же от тебя избавиться?
      Он гипнотизировал глазами телефон. Телефон молчал. Видно, Соня занята сбором доказательств невиновности своего мужа.
      Позвонить.
      Позвонить?
      А почему бы и не позвонить…
      Благие намерения сегодняшнего утра улетучивались на глазах. Он потянулся к аппарату. Кнопки мелодично пропели восемь раз.
      — Алло?
      Это был голос Жерара.
      Максим так растерялся, что не знал, что сказать.
      — Алло? — повторил Жерар.
      «Кто там?» — раздался где-то в глубине голос Этьена.
      — Кто-то дурью мучается, — ответил ему Жерар.
      Максим швырнул трубку. Черт с ней, с Соней. Там у нее этот Карлсон сшивается со своим сыночком. Есть кому утешить. Всех их к черту. Как жаль, что нельзя уехать в Москву. Собрать бы чемодан — и…
      А может, это Жерар убийца?
      Почему нет? Убить Арно — Соня получает в наследство столик; убрать Пьера путем обвинения в убийстве; жениться на Соне, на наследнице, и тем самым поправить свои финансовые дела…
      А на кой хрен ему нужен столик? Если бы он мог действительно жениться на Соне, то ее богатства ему и без столика бы хватило… С другой стороны, он ведь коллекционер…
      Мстительный поток его размышлений был нарушен телефонным звонком.
      Нежный Сонин голос зажурчал на том конце провода:
      — Как дела… Спасибо за предложение помощи… Ты не хочешь приехать ко мне… Мне так одиноко…
      «Одиноко? Как бы не так! Там два этих мудака вертятся вокруг нее. Она меня за мальчишку держит, который по шевелению ее мизинца должен к ней примчаться?» Максим набрал воздуха в легкие и…
      — Прямо сейчас? — спросил он.
      — Конечно. Еще ведь не поздно.
      — Хорошо.
      Он положил трубку. Он был зол. Он себя презирал. Он был потрясен собственным слабоволием. Он пошел приводить себя в порядок.
      Процесс бритья был прерван новым звонком. Вадим закричал ему в ухо так, что он был вынужден отстранить трубку.
      — Фильм выйдет! Решили выпустить как есть, незаконченным! Будет проведена грандиозная акция в память Арно, и фильм пойдет в рамках этой акции!
      Критика просмотрела куски, еще не смонтированные, — все в восторге! А потом он пройдет на телевидении!
      — Поздравляю.
      — Ты извини, я на тебя налетел со своими восторгами… — утих Вадим.
      — Что ты, я за тебя и за фильм очень рад. За дядю тоже…
      — Да… Что и говорить… Ты что делаешь? Может, ко мне приедешь?
      — Я к Соне собираюсь. Она попросила приехать.
      — Надо бы мне ее тоже навестить. Нехорошо оставлять ее одну в такой момент…
      «Не сказать, чтобы она была одна», — подумал Максим.
      — Подожди, я за тобой заеду. Я быстро, через полчаса буду у тебя.
      Максим пошел добриваться.
      Соня встретила их так, словно она действительно сходила с ума от одиночества. Обвив их обоих руками — мужчины были вынуждены пригнуть шеи, — она расплакалась, уткнувшись лицом куда-то между двух плеч. Максим и Вадим в две свободные руки поглаживали и похлопывали ее по худеньким плечам.
      Однако Жерар и Этьен были все еще там. Вырисовавшись в глубине гостиной, они не слишком приветливо смотрели на новоприбывших. Соня провела режиссеров в гостиную, возбужденно повторяя: «Как хорошо, что вы приехали, как хорошо! Молодец, что ты подумал обо мне, Вадим, это так мило с твоей стороны, и ты, Максим, спасибо, что не оставил меня в такую минуту…» Она возбужденно ходила по гостиной, выбирая напитки, наполняя стаканы и постоянно приобнимая то одного, то другого, как ребенок, соскучившийся по родителям. Жерар неприкаянно и угрюмо перелистывал журналы, а его сын черными глазами следил за отцом и за Соней.
      — Я не верю, что это мог быть Пьер, — сказала она, подавая Максиму стакан с виски.
      Конечно, вот за этим она его и пригласила: услышать подтверждение своим мыслям! Наверное, проверила их уже на Жераре с Этьеном, и теперь ей занадобилось новое лицо, новый слушатель.
      — И знаете, почему?
      Она подождала реакции. Вадим спросил заинтересованно:
      — Почему?
      — Я бы его узнала в саду. Если бы это был он — узнала бы непременно!
      Ну что ей на это сказать? Ей так хотелось поверить в то, что ее муж не может быть убийцей ее отца!
      — Если это не он, Сонечка, полиция это обязательно выяснит, — рассудительно ответил ей Вадим.
      — Конечно, не он, — убежденно сказала Соня. — Полиция это выяснит. И Реми Деллье ей поможет. Я знаю своего мужа. — Соня всех обвела глазами, проверяя убедительность своих слов. — Он на это не способен!
      — Она очень перевозбуждена, — шепнул Вадим Максиму.
      Соне никто не ответил. Максим чувствовал неловкость и судорожно искал слова.
      — Возможно, что ты права… — Ничего лучшего он не нашел.
      — Не возможно, а точно!
      Соня встала и прошлась по гостиной.
      — Жерар, у тебя стакан пустой, тебе добавить? — уделила она наконец внимание Жерару. Тот чуть не кинулся к ней, обласканный этой фразой.
      Этьен легонько и презрительно улыбнулся и отвернулся. Соня подошла к юноше и тронула его за рукав:
      — Не грусти, мой мальчик. Это жизнь. Этьен ответил ей холодным взглядом. Что, впрочем, нисколько не заинтересовало Соню, если она вообще его заметила.
      — Реми, между прочим, тоже считает, что это не Пьер… — настаивала Соня.
      Звонок в дверь прозвенел с таким напором, что сорвался в хрипоту. Соня пошла открывать.
      На пороге стояла Мадлен.
      «Так, — подумал Максим. — Это становится интересно».
      Соня не сумела скрыть своего удивления. — Здравствуй, сестричка, — сказала Мадлен, шагнув в дом.
      Соня не поняла, со светским видом она предложила Мадлен пройти, представила остальным, спросила, что та будет пить.
      — Сок, — ответила Мадлен. — Какой-нибудь, все равно.
      Реми был прав насчет красивых кузин. Мадлен, с ее южным золотистым загаром, выгоревшими светлыми прядями, продуманно-небрежно выбившимися из прически, в белом костюме выглядела потрясающе эффектно.
      Мадлен уселась на софу, закинув ногу на ногу. Белая короткая юбка поползла вверх по ноге, открывая загорелые стройные ляжки — должно быть, она проводит не меньше часа в день в спортзале.
      От нее все ждали продолжения, не понимая, что самое главное она уже сказала. В конце концов, слово «сестра» могло показаться неловким намерением быть ласковой, все люди — братья и, разумеется, сестры тоже, ну и так далее.
      Один Максим понимал происходящее и внутренне оживился, словно при читке интересного сценария.
      Напряжение усиливалось. Мадлен молчала, ожидая, пока Соня принесет ей ее стакан. Получив свой сок, она повертела стакан в руках и подняла:
      — За папу.
      Взгляды, и так сосредоточенные на Мадлен, буквально впились в нее.
      — Я твоя сестра, Соня.
      Какое-то мгновение Соня смотрела на нее, очевидно, не совсем улавливая смысл сказанного, потом всплеснула руками и обхватила ими свою голову.
      — Ты хочешь сказать… Я, кажется, поняла…
      — Садись, — распорядилась Мадлен. — Слушай. Слушайте все, раз уж вы тут.
      Мадлен закончила свою историю, уже знакомую Максиму. Все молчали какое-то время, переваривая услышанное.
      — Вот! Я же говорила, что Пьер невиновен! — торжествующе нарушила тишину Соня. Бог мой, это все, что ее интересует!
      — У Ксавье алиби, — осадила ее Мадлен. — А у Пьера его нет.
      — Будет! — убежденно сказала Соня. — Вот увидишь!
      — Ладно — примирительно сказала Мадлен. — Это сейчас не имеет значения.
      Главное — что раз у нас с тобой нет теперь отца, то хотя бы мы есть друг у друга.
      И она порывисто обняла Соню, которая утонула, как ребенок, в руках крупной и статной Мадлен. Казалось, что из них двоих старшей была Мадлен, хотя на самом деле Соня была старше ее на четыре года.
      «Вот тебе сценарий», — повернулся к Максиму потрясенный Вадим. Жерар недружелюбно следил за разворачивающейся сценой, Этьен не выдавал своих эмоций, если они у него и были.
      — Боже мой, боже мой, и все это время я даже подумать не могла…
      — Я обещала матери не говорить…
      — Ты совсем на папу не похожа…
      — Ты тоже.
      — Теперь я понимаю, почему он так тебя опекал…
      — Ты меня упрекаешь?
      — Нет, что ты!
      — Признайся, ты меня недолюбливала? Женщины возбужденно разговаривали, не замечая присутствующих, предоставив им права зрителей. Максим не был уверен, что желанных. Надо было бы уйти, оставив сестер наедине.
      — Если честно, да… я не понимала, что вас связывает…
      — А я понимала, что ты не понимаешь, но я ничего тебе не могла объяснить…
      — Почему ты решила вдруг сейчас сказать?
      — Ведь папа умер…
      — Как ты не понимаешь, Соня, — раздался неожиданно напористый голос Жерара. — Ведь теперь она тоже наследница!
      Соня недоуменно повернулась в сторону Карлсона. Мадлен поискала глазами источник произнесенных слов, нашла, холодно окинула взглядом с ног до головы и вновь обратилась к Соне, не удостоив Жерара ответом.
      — Теперь скрывать нет смысла. Полиции все равно это станет известно. А наследство мне не нужно. — Мадлен развернулась в сторону присутствующих:
      — Я от него отказываюсь.
      Вот те на! Максим подумал, что следовало бы звякнуть Реми.
      — Чтобы от него отказываться, нужно на него еще право иметь, — так же напористо произнес Жерар, будто речь шла о его собственном наследстве.
      — Это кто? — спросила Мадлен у Сони.
      — Ох, извини, я тебе своих гостей не представила: это Жерар, мой друг…
      — Это он на правах друга твои интересы защищает? Или у него свои интересы есть?
      Соня улыбнулась, словно Мадлен пошутила. «Вот-вот, — подумал Максим, — этот же вопрос себе задаю я…»
      — Это его сын Этьен, тоже наш друг. Ага, значит Этьен — это наш друг, а Жерар — это мой. Занятно.
      — Это Максим Дорин, кинорежиссер из России, лауреат Каннского…
      — Знаю, — кивнула Мадлен. — Племянник. Тоже родственник. Ну, здравствуй тогда.
      Она поднялась и расцеловалась с Максимом четыре раза. От нее пахло какими-то потрясающими духами.
      — Как я понимаю, ты своего столика лишился? — обратилась Мадлен к Максиму. — Ну, Соня тебе его, наверное, отдаст? Он ведь по праву принадлежит тебе.
      При этих словах Жерар открыл было рот, но тут же и закрыл его, явно проглотив какое-то восклицание, Этьен с удивлением вскинул черные глаза.
      Соня улыбнулась и легонько пожала плечами, словно хотела сказать: все возможно…
      — Ну а с Вадимом вы знакомы… — продолжала она представлять.
      — Знакомы. — Мадлен с Некоторой прохладцей пожала его руку.
      Выполнив долг вежливости, сестры тут же забыли обо всех, вновь погрузившись в свой диалог.
      — Удивительно, что папа удержался и не рассказал этот секрет! Как он, с его характером, сумел промолчать столько лет? — Соня не отрывала глаз от Мадлен, изучая ее с некоторой долей восхищения.
      — Это было слишком серьезно, чтобы болтать об этом. Дело не только в моей матери. Папа не мог нанести такой удар Ксавье — ведь он был когда-то его лучшим другом. Папа чувствовал себя перед ним виноватым за меня…
      — Да, конечно, папа… я понимаю, он человек… он был очень щепетильным…
      Соня снова расплакалась. Мадлен гладила ее по волосам, как маленькую, но у нее у самой покраснел нос.
      «Надо мне уходить. Реми позвонить, рассказать ему о Мадлен и эту мысль насчет Жерара. В ней что-то есть».
      — Мы тут лишние, — шепнул он Вадиму и поднялся. Вадим поднялся за ним.
      — Не будем вам мешать, вам есть о чем поговорить. Соня благодарно глянула на него и перевела глаза на Жерара. Тот понял намек и тоже встал, нехотя. За ним потянулся Этьен. Все наскоро попрощались и оставили сестер одних.
      — Мы с тобой поработаем завтра, если хочешь, — предложил Вадим, высаживая Максима у подъезда.
      — Давай, — обрадовался Максим. Следовало занять голову чем-нибудь более плодотворным, чем несостоявшийся роман с Соней.

      Максим не жалел, что съездил к Соне. Между ними ничего не произошло личного, но он уже, кажется, с этим смирился и больше ничего не ждал. Максим не умел желать недостижимого, и постепенно жажда обладания, желание сделать Соню своей потихоньку стали утихать, как боль. Она ему нравилась по-прежнему, и его все еще тянуло к ней, и он бы даже назвал это словом любовь, но любовь эта стала другой: магия отпустила его, приворотное зелье больше не действовало.
      Глаза ее больше не были ни медовыми, ни янтарными, а просто карими, красивыми карими глазами… Впрочем, от этого было немного грустно.
      Реми откликнулся на телефонный звонок сразу, будто только и ждал его.
      — У меня есть мысль, — сообщил ему Максим. — А что, если это Жерар?
      — Вы решили переквалифицироваться в детективы?
      — А вы что-нибудь имеете против?
      — Имею.
      — Думаете, не получится?
      — Боюсь конкуренции.
      — Польщен. Так что насчет Жерара?
      — Бросить подозрение на Пьера, убрать его таким образом и открыть себе подступы к Соне? Я о нем не раз думал, но мне в этой версии чего-то не хватает…
      — Я вам сейчас добавлю информацию к размышлению.
      Максим описал детективу сцену у Сони.
      — Тем лучше, — подытожил Реми. — Мадлен отпадает.
      — А Жерар?
      — Это у вас давно такая манера — прижимать детективов к стенке?
      — С детства. Мне еще мама говорила: как увидишь частного детектива — так его сразу к стенке и прижимай. Особенно если учесть, что у нас такого овоща, как частный детектив, сроду не водилось при советской власти.
      — Я всегда говорил, что в социалистической системе много недостатков.
      — Ну а Жерар?
      — Я это обдумываю.
      — У него была возможность снять кинжал и повесить на место, он знал о предстоящих съемках, он влюблен в Соню…
      — Я еще не закончил обдумывать.
      — Ладно, — сдался Максим, — чего у вас новенького?
      — Не много, но есть, — охотно сменил тему Реми. — Пьер действительно был в клубе в четверг, когда вы видели человека в саду. Но никто не может утверждать, что он оттуда не отлучался…У них там разные залы, ресторан, теннис, бридж, специально за ним никто не следил, так что, сами понимаете, восстановить поминутно его присутствие в тот вечер невозможно.
      — Тем не менее, как я понимаю, вы по-прежнему уверены, несмотря ни на что, что это не он?
      — Я думаю, что это не он.
      — Ксавье?
      — Откровенно говоря — вряд ли.
      — Это что-то новенькое! Ведь вы меня пытались уверить, что подозреваете его!
      — Не то чтобы очень.
      — А чего вы тогда мне лапшу на уши вешали? Еще только вчера вы мне доказывали…
      — Так просто. Вроде игры. Было интересно слушать ваши соображения.
      — Миленькие у вас игры. Так почему это вдруг не Ксавье? Из-за алиби?
      — Нет. То есть да, разумеется, это добавляет уверенности, но…
      Понимаете, Максим, все дело в том, как считать. Если считать, что это разные дела — убийство, наезды на вас, ночные визиты, телефонные звонки, попытка кражи столика, — то можно вполне подозревать Ксавье. Исходя из того, что мы о нем знаем, — он подходящая фигура. Если же исходить из предположения, что здесь один и тот же автор, то Ксавье сразу отпадает по простой причине: его не интересует столик, он не смог бы им воспользоваться никоим образом.
      Следовательно, ни попытка кражи, ни попытки убрать вас — все это ему ни к чему.
      — А Пьера интересует столик, но, по-вашему, это не он «автор».
      — По-моему, не он.
      — Следовательно, кто-то третий.
      — Кто-то третий.
      — Так, может, я прав насчет Жерара?
      — Я это обдумываю.
      — Ладно, когда закончите обдумывать — держите меня в курсе.
      — Договорились.
      Максим соорудил себе чай с бутербродом и притащил на кухню «Воспоминания…», которые устроил перед собой. Открыв наугад книгу, он, жуя, пробегал глазами страницы, осторожно переворачивая пожелтевшую бумагу левой, чистой рукой, тогда как правая была занята бутербродом. Книга была написана языком суховатым, но даже при первом, поверхностном прочтении стало ясно, что она ему очень пригодится в работе — в ней были факты, маленькие конкретные факты человеческих биографий. Он делал пометки и закладки и увлекся настолько, что когда его глаза пробежали фамилию Дорин, он не сразу понял, о ком идет речь. Он перечитал. Эта фамилия отозвалась спазмом в желудке.
      Он отложил недоеденный бутерброд, вымыл руки и, бережно взяв книгу к себе на колени, впился глазами в начало страницы.
      "Жизнь на чужбине предстояла нелегкая — скупые сведения, которые просачивались из Франции, нагнетали еще большую тоску и страх перед эмиграцией.
      Все, что было накоплено из поколения в поколение, все ценности приходилось оставлять в России. В то время практически ничего нельзя было продать.
      Бросались на произвол судьбы роскошные библиотеки с антикварными изданиями, которые позже, бесхозные, часто шли просто на растопку печей, так как дров не хватало; драгоценные сервизы, вазы, мебель — все это было обречено гореть, ломаться и биться. Это горели и бились воспоминания, жизни многих поколений, дорогие сердцу реликвии; это горели и уничтожались ценности русской культуры; это исчезали бесследно просто материальные ценности, столь необходимые беглецам, покидавшим родину…
      …Моим знакомым, Дориным, удалось отправить во Францию прелестный туалетный столик, который когда-то принадлежал императрице Екатерине II. Они сумели договориться с одним из членов команды, который взял этот столик на пароход, к себе в каюту, где столик находился в относительной безопасности. Но такая, казалось бы, удача — то есть возможность переправить эту драгоценную вещицу — дорого обошлась этой семье…"
      Дальше следовала хорошо знакомая Максиму история родов, начавшихся на пристани. Казалось бы, в ней не было ничего, чего бы он не знал, а вот почему-то, неожиданно для самого себя, он схватился за ручку и стал набрасывать диалоги. Может, эта пыльная, пожелтевшая бумага так на него подействовала, может, от этих строчек, написанных очевидцем, исходила невидимая энергия, но только ручка его летала по бумаге и он не успевал записывать слышные ему голоса.
      Прошло не менее часа, когда он, довольный, разогнулся наконец и стал потирать онемевшие от писания пальцы. «Спасибо тебе, книжечка, жаль, что я тебя не нашел раньше».
      Допив остывший чай и умывшись, он взял с нежностью сухой томик и направился с ним в постель. Устроился на подушке, положил блокнот с ручкой около себя и раскрыл книгу на том месте, где положил закладку.
      «… Столик был драгоценным в самом полном смысле этого слова: так как в то время отправлять какие бы то ни было ценности было рискованно, потому что в дороге все могло пропасть, потеряться или быть украденным, Дорины спрятали все свои фамильные драгоценности в тайнике туалетного столика…»