Старцы попытались втолковать королю, что Колумб допустил грубейшие просчеты и промахи, но окончательно разъяренный монарх не стал их слушать.

– Вы сами и ваш совет, – в сердцах сказал король, – заварили кашу, которую мне нынче приходится расхлебывать. Так вам еще мало этого, и вы угощаете меня небылицами, задним числом пытаясь оправдать свои же собственные просчеты. О! Я вижу вас насквозь!

Ученые мужи поспешили покинуть поле боя.

Спорить с венценосцами они не привыкли, да и опасное это дело – у королей всегда в запасе решительные и грозные доводы. Силу их испытывали многие правдолюбцы, которые за свою склонность к истине лишались не только королевских милостей, но и головы.

Над звездочетами сгустились тучи. Царедворцы, вчера еще такие учтивые, повернулись к ним спиной. Звездочетов посадили за один стол со слугами, их лишили вина и сладких блюд.

И тогда в дело вмешался дон Дуарте.

Прежде всего он навестил в библиотеке замка крайне угнетенных звездочетов. Они собрались там по его просьбе.

– Я пришел к вам, – сказал дон Дуарте, – с одной-единственной целью: помирить вас с королем. Скажу вам откровенно: его величество на вас разгневан и считает, что вы, спасая свою честь, не хотите признать ни своих прежних ошибок, ни нынешних открытий Колумба – ведь как-никак он все-таки нашел эти новые острова в море-океане. А король держится такого мнения по той лишь причине, что вы недостаточно ясно изъяснили ему свои доводы и чересчур пристрастно отнеслись к открытиям генуэзца. Я же думаю, что ошиблись не вы – ошибся Колумб. Но дай бог, чтобы все мореплаватели совершали побольше подобных ошибок. В свое время вы справедливо внушали генуэзцу, что западный путь в Индию, Китай и Сипанго очень длинный и тяжкий. Вы доказывали ему, что море-океан вдвое, а может быть, и втрое шире, чем он это полагал. Не буду ссылаться здесь на ваши расчеты: вы, бесспорно, отлично их помните.

Скажу только: вы тогда убеждали Колумба, что, следуя из Лиссабона на запад, он должен будет пройти по меньшей мере десять -двенадцать тысяч миль до первой азиатской земли. Между тем острова, которые он открыл в прошлом году, находятся всего лишь в четырех тысячах миль от наших берегов. Бог мне судья, но сдается мне, что ни в Индии, ни в Китае, ни на острове Сипанго Колумб не был, земли же, им открытые, – это какие-то до сей поры неведомые острова. И лежат они посреди моря-океана, причем от Азии, пожалуй, так же далеки, как и от Европы. Не поручусь, но, как знать, пожалуй, в это море могут вместиться десятки и сотни неизвестных нам островов и даже целый материк.

Что это так, не отрицаете и вы сами. На любой карте мира, на любом глобусе в море-океане плавает множество островов. Говорю, плавают, потому что вы всякий раз показываете их на разных местах. Никто воочию этих островов не видел, а слухи о них ходят уже не одно столетие, ну, а все мы знаем, что нет дыма без огня.

Никто не вправе осуждать вас за то, что вы когда-то отвергли домогательства Колумба. Вы не боги – вы люди, и вам не дано было предвидеть, к каким неожиданным и неприятным последствиям приведет ошибка упрямого генуэзца. Пусть он невежда, хотя я в этом склонен сомневаться. Пусть он обманщик, хотя мне кажется, что он прежде всего обманывает самого себя, полагая, будто открыл путь в Индию. Не в этом суть. Королю нужно во что бы то ни стало дознаться, как велики и богаты новооткрытые земли, а затем овладеть ими. Помогите ему, и я ручаюсь: он забудет сегодняшнюю размолвку с вами.

Семена, посеянные доном Дуарте, пали на изрядно каменистую почву. Звездочеты как коршуны набросились на капитана.

Дон Дуарте попал под перекрестный огонь. Его яростно обстреливали тяжелыми ядрами цитат – старцы прекрасно знали труды великих и малых книжников.

Звездочеты настолько увлеклись, что вскоре позабыли о виновнике спора. Они принялись сводить между собой старые счеты, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы их не призвал бы к порядку белый как лунь старец местре Жозе Визиньо.

Местре Жозе коллеги уважали и ценили. И не только за то, что свою карьеру он, в ту пору безвестный еврейский лекарь, начал в Сагреше, резиденции прославленного принца Генриха Мореплавателя, в том самом Сагреше, где пятьдесят – шестьдесят лет назад родились замыслы первых португальских экспедиций в воды Африки. На девятом десятке местре Жозе сохранил живость ума и остроту суждений.

И стоило ему тоненьким, едва слышным голоском заявить о себе, как страсти мгновенно улеглись.

– Сеньоры, – проговорил местре Жозе, – ваш Иисус Христос учил: богу богово, а кесарю кесарево. Именно эту полезную мысль и внушает нам достойный капитан дон Дуарте Пашеко Перейра. Прав он или не прав – о том судить будут наши потомки. Нам же следует прекратить напрасные споры и принести жертву кесарю. Его величеству не так уж важно знать, что говорили древние греки о море-океане и верно ли александриец Эратосфен измерил длину земной окружности. Королю не терпится присоединить к своим владениям новооткрытые земли. Так посоветуем ему, как лучше это сделать, и я убежден, что, если наши советы ему придутся по душе, он охотно вознаградит нас по заслугам.

Заслуги… Несомненно, они бывали в прошлом и у местре Жозе, и у его коллег. И не раз за эти заслуги они получали награды, не всегда, правда, щедрые.

Португальские короли и принцы, нечего греха таить, были прижимисты и скуповаты. Однако местре Жозе перепало пять золотых в 1442 году, когда его высочество, принц Генрих Мореплаватель, получил первую партию рабов – двести тридцать пять душ, доставленных капитаном Лансароти из Сенегала.

Местре Жозе наизусть знал то место из летописи своего давно умершего друга Гомиша Азурары, где была описана памятная сцена дележа первой партии африканских рабов на грязном рынке Видория в портовом городке Лагуше:

«…Ранним-преранним утром, дабы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали снимать пленников с кораблей и переправлять их на берег.

И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них были довольно светлые, красивые и хорошего сложения. Другие были потемнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться жалостью при виде этих людей?

Одни, опустив голову, с мокрыми от слез глазами, глядели друг на друга. Другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы вымаливая помощь у отца природы. Иные колотили себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, похоронными причитаниями. И хотя мы и не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль.

И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено разделить пленников. Они стали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных частей, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания, кто кому друг и кто кому брат – каждый попадал туда, куда указывал слепой жребий.

И великого труда стоило разделить их. Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним. Матери крепко обнимали своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.

И весьма беспокойно проходил этот раздел еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окрестных селений: в этот день люди дали отдых своим рукам, трудами коих они кормились, чтобы поглядеть на невиданное зрелище.

И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, то так от этого расстроились, что люди, распоряжавшиеся разделом, немало были смущены.

Принц, сидя на могучем скакуне, в сопровождении своей свиты, был тут же. Награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо скоро роздал все сорок шесть душ – причитавшуюся ему пятую часть пленников. Самое ценное было для него то, что достиг он своей цели…

И тут же он возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его по заслугам и дарованиям, а другим вожакам дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вознаграждены, даже если не считать их основной доли».

Да, в те дни принц Генрих оценил по заслугам и работорговца Лансароти, и юного звездочета Жозе. Как-никак кормчие капитана Лансароти свои корабли, до отказа нагруженные черными невольниками, вели по картам, к которым приложил свою руку мес-тре Жозе Визиньо.

И не пять, а тридцать три золотых получил местре Жозе в пятьдесят втором году. Тогда принц наградил всех своих советников, и было за что. Папа Николай V даровал королю Португалии право вывозить из Африки рабов в любом количестве. Папа считал, что коль скоро в Африке живут язычники, то сам бог велел добрым христианам охотиться на них, клеймить их каленым железом, набивать ими трюмы невольничьих кораблей и торговать ими, как бессловесным скотом на лисабонском рынке.

Ни папа Николай V, ни принц Генрих Мореплаватель не дожили до тех времен, когда весь западный берег Черного материка стал португальским. Им обоим и не снились те барыши, которые достались на долю короля Жуана: рабы из Гвинеи и Бенина, золото из Сьерра-Леоне, слоновая кость из земель, орошаемых водами великой реки Конго… Да, королю Жуану было за что благодарить своих звездочетов…

– Итак, сеньоры, король вознаградит нас по заслугам. Не правда ли, дон Дуарте?

– Святая правда, местре Жозе, – ответил капитан. – Король оценит ваши мудрые советы.

И, низко поклонившись местре Жозе, дон Дуарте покинул умиротворенных старцев. С легким сердцем он направился в покои короля.

Часа три совещался с чернобородым капитаном Жуан II, и далеко за полночь дон Дуарте известил звездочетов, что в большом зале замка в среду 10 апреля соберется весь цвет португальской науки и что на этот чрезвычайный совет будут вызваны самые прославленные мореходы королевства.

Местре Жозе и его коллеги затворились в библиотеке. Три дня и три ночи седые и пегие бороды шелестели бумагами, скрипели перьями и, ловко орудуя линейкой и циркулем, колдовали над секретнейшими морскими картами.

Утром 10 апреля в замке Торрес-Ведрас открылся великий совет.

Под стрельчатыми сводами зала гулко отдавался железный звон мечей и воинской сбруи, простуженный бас длиннобородых капитанов заглушал учтивый шепот царедворцев и боязливый говорок старых звездочетов.

Король запаздывал: в этот день он поднялся с немыслимым трудом и долго приводил себя в порядок. Никто не должен видеть ни черных теней под глазами, ни следов мучительной бессонницы на землисто-бледном лице монарха.

И, как обычно, он вошел в приемный зал твердым шагом, с высоко поднятой головой.

Король оглядел зал: да, ему есть, чем гордиться. Подпирая темные дубовые панели, стояли, положив руки на меч, ветераны заморских походов. Угрюмый бородач Бартоломеу Диаш, и его капитаны и кормчие Перо д'Аленкер, Жуан Инфанти, Алвар Мартине – герои легендарного плавания к мысу Доброй Надежды. Чуть левее широкоплечий и кряжистый Васко да Гама. Пока он еще ничем себя не проявил, но решимости у него хоть отбавляй, а хватка волчья. Уж если случится его послать в Индию, то корабли свои он туда доведет во что бы то ни стало. Еще левее капитаны Руи да Соуза, Франсиско д'Алмейда, Дуарте Па-шеко Перейра и Педро Алвариш Кабрал.

Эти люди, стоит только дать им приказ, пойдут на край света, и горе тем, кто станет на их пути.

На левом крыле жмутся друг к другу хилые и сгорбленные звездочеты. Разумеется, они не чета могучим капитанам королевского флота. Но все же польза от них есть: недаром же весь свет славит португальских космографов, недаром стремятся переманить их к себе короли Кастилии и Арагона.

Вот оторвался от стены ветхий – в чем только душа держится -местре Жозе. Семеня тощими ножками – с правой спустился черный чулок, – он пересек зал.

Король пошевелил бровью, и двое служителей бережно подхватили под руки местре Жозе и усадили его перед высоким троном на обтянутую красным бархатом скамеечку.

Местре Жозе невнятно отшептал какие-то ученые слова, а затем вполне членораздельно, обычным своим козлиным тенорком проговорил:

– Мы, ваше величество, не теряли здесь даром времени. Мои достопочтенные собратья (медленно и четко он перечислил их имена) составили карту путей, ведущих в те земли, откуда недавно возвратился якобы их открывший генуэзский моряк Христофор Колумб. Мы твердо надеемся, что эта карта поможет нашим испытанным капитанам и кормчим привести корабли вашего величества в ту часть моря– океана, которая по праву и по справедливости должна принадлежать Португалии.

Местре Жозе сидел у самых ног короля и речь свою держал, глядя на круто изогнутые носки королевских сапог. Но, зная, что королю будут приятны последние слова этой речи, он не удержался от искушения и заглянул в лицо своего повелителя.

Нет, это было не лицо, а маска, бесстрастная, холодная, мертвая. Незрячие глаза, запавшие щеки, рот приоткрыт, чуть приподнята верхняя губа, но король не улыбался, нет, ему было не до улыбок.

Король прекрасно слышал местре Жозе, каждое слово, сказанное этим старым, облезлым лисом, доходило до его ушей, но он внезапно утратил интерес и к чрезвычайному совету, и к далеким островам в море-океане.

«Скоро, очень скоро я умру, – думал он. – Меня, Жуана Португальского, не будет… Генуэзец, новые земли, линия папы Сикста, права на море-океан… Какое до всего этого дела будет той горсти праха, которая от меня останется?..»

Странно, старый звездочет кончил говорить, а король молчит… Немая, жуткая тишина, слышно, как за наглухо закрытыми окнами ржет застоявшийся конь.

Король очнулся. Так о чем говорил этот старец? Карта, поход на якобы открытые острова. Хорошо. Все понятно.

– Я весьма признателен вам, местре Жозе, за ваш дар. Конечно, ваша карта пригодится. Я в самое ближайшее время пошлю большую флотилию на запад, и ее командир введет новооткрытые острова во владение португальской короны.

Все еще затененным взором король обвел шеренгу капитанов. На одно мгновение взгляд его задержался на бороде дона Дуарте. «Нет, – подумал он, – дон Дуарте пригодится мне здесь. А его сосед? Пожалуй, это неплохой выбор. Да, я знаю, этот плешивый юнец с огромной бородавкой на правой щеке жесток, нрав у него коварный и злобный. Но он дьявольски честолюбив, и лавры Диа-ша не дают ему покоя. Он-то мне и нужен».

– Дон Франсиско д'Алмейда, вы поведете мои корабли на запад! Кастильцы, я в этом не сомневаюсь, снова пошлют туда адмирала Колумба. Ваша задача: любой ценой упредить их и овладеть всеми землями в море-океане. Вряд ли их обитатели окажут вам сопротивление: они смирны как ягнята и им неведомы ни железо, ни порох. Если же они проявят непокорность… Впрочем, не мне вас учить, как надо поступать в таких случаях. А теперь обсудим, что предстоит нам сделать в ближайшие дни.

Совет затянулся до полуденной мессы и прошел успешно. И назавтра во всех гаванях королевства португальского закипела работа. Король приказал: не позже троицы флотилия д'Алмейды должна покинуть Лисабон, взять курс на острова Зеленого Мыса и оттуда пройти к Кубе и Эспаньоле.

Путь в Барселону

Земля была с левого борта. Песчаные отмели, чуть выше длинные спины дюн, а на дюнах, как засохшие струпья, пятна чахлых кустарников. Земля унылая и скудная открылась спутникам адмирала в час рассвета в пятницу 15 марта.

Легкие, едва уловимые запахи вереска, прелых водорослей, влажного песка кружили головы, радовали сердца. И как могло быть иначе? Ведь это было дыхание родной земли, до боли знакомых берегов. Вот утиный нос мыса Умбрии. «Нинья» стремительно обогнула его, и сразу же море изменило окраску. Оно стало мутным, нос корабля с трудом рассекал встречную волну.

«Нинья» вошла в широкий залив, куда впадают реки-сестры -Одьель и Рио-Тинто. Не сливаясь, неслись к морю желтые воды Одьеля и красно-бурые воды Рио-Тинто (Чернильной реки) – самой темной реки Кастилии.

Южный ветер дул с кормы, теплый попутный ветер. Медленно, ах как медленно ползла «Нинья» вверх по Рио-Тинто! С правого борта проплыли острые шпили монастыря Рабида, здесь в свое время часто бывал адмирал, в ту пору, когда решалась судьба его замысла. А чуть повыше, и тоже справа, уже виден Большой Хорхе – колокольня церкви святого Георгия в Палосе, славном городке, откуда родом и старушка «Нинья», и добрая половина ее команды.

Десятки рыбачьих лодок ринулись навстречу «Нинье». Они круто развернулись у ее борта и пристроились за ней в кильватерную колонну. Странно – часть лодок внезапно оторвалась от «Ни-ньи» и ушла вниз по течению.

С кормы адмирал увидел, что эти лодки идут на сближение с каравеллой, которая только что показалась из-за выступа речного берега.

«Пинта»? Да, это «Пинта». Не в добрый час она разлучилась с «Ниньей», но судьба оказалась к ней милостива. Иным путем, минуя остров Санта-Марию и Лисабон, она прошла к берегам Кастилии и – чудо из чудес! – вступила в воды Чернильной реки в тот же час, что и «Нинья».

Палое. На песчаное дно легли тяжелые якоря. Позади двести двадцать четыре дня небывалого плавания, великие открытия, тяжкие испытания. Впереди дощатые, исхлестанные волнами мостки палосской пристани, от них корабли всего лишь в нескольких саженях.

Огромная толпа собралась на берегу. Все неистово голосили, выкликая родичей и друзей: ведь не чаяли, что дождутся безрассудных спутников безумного адмирала, ведь начиная с рождества не раз поминали они в заупокойных молитвах матросов и кормчих колумбовой флотилии.

– С высадкой повременить!

Пожав плечами, адмирал принял с берега эту странную команду.

А на пристани внезапно угас ликующий гомон. Толпа замерла в немом молчании.

Как шорох прибитой ветром травы прошла по тесным рядам жуткая весть. Святая инквизиция запретила высадку. Инквизиторы идут на корабли.

Толпа раздалась. Через широкий проход быстро проследовали служители грозного трибунала: трое монахов– доминиканцев в белых сутанах и черных накидках.

Они поднялись на борт «Ниньи», и адмирал тотчас же увел их в свою рубку.

Главный инквизитор, низенький толстяк, с лицом круглым как луна, в своем черно-белом облачении очень похожий на сороку, сотворив крестное знамение, сразу же приступил к делу.

– Сеньор адмирал, – сказал он, – вам должно быть известно, что вы отправились в путь в счастливые дни. В канун вашего отплытия их высочества обнародовали указ об изгнании из Кастилии и Арагона евреев – врагов христианской веры. С помощью святой инквизиции удалось за два-три месяца очистить испанскую землю от сынов Моисеевых. Они ушли, и королевская казна завладела почти всем их добром, завладела по праву, ибо оно было нажито врагами нашей святой веры. Многие из них, не желая покидать Испанию, приняли крещение. Рано или поздно, но наш трибунал доберется и до них, но не об этих дурных христианах идет речь, сеньор адмирал. Мы отлично знаем, что тайком кое-кто из изгнанников возвращается на свою бывшую родину. Таких ослушников мы отправляем на костер. А чтобы их выловить, проверяем все корабли, приходящие в гавани Кастилии и Арагона.

– Ну что ж, я охотно покажу вам все судовые бумаги, – сказал адмирал, – хотя, видит бог, пришел я в Кастилию из таких мест, куда ни один изгнанник еще никогда не проникал.

Лунный лик инквизитора-сороки расплылся в улыбке.

– О! Мы это отлично понимаем, но форма, знаете ли, сеньор адмирал, форма прежде всего.

Проглядев списки команд, толстяк возвратил их Колумбу.

– У вас, сеньор адмирал, все в совершеннейшем порядке, -проворковал он. – Вот только неясно мне, какие это некрещеные души числятся в вашем списке. Десять душ. Сказано, будто этих

людей вы везете из новооткрытых земель, что лежат близ берегов Индии. А ведь в Индии живут разные нечестивцы, там есть и поклонники Магомета, и, как знать, быть может, из их числа и ваши пленники. Нельзя ли взглянуть на них?

Адмирал подавил тяжелый вздох и приказал Педро Сальседе доставить в рубку всех десятерых индейцев.

– Должен заметить, – сказал он, – что этих индейцев я везу их высочествам и поэтому…

– Поэтому, – перебил адмирала один из инквизиторов, – мы и желаем знать, что это за люди. Нам придется допросить их.

– Но, святые отцы, они едва понимают кастильскую речь, и, кроме того, будучи язычниками…

Адмирал остановился на полуслове: он перехватил взгляд жирного инквизитора. Инквизитор с вожделением уставился на массивный золотой жезл, который висел у одного из индейцев на шее. Длиной этот жезл был дюйма четыре, толщиной с мизинец. Адмирал снял его с шеи заморского гостя и перерубил пополам.

– Святой отец, – проговорил он, передавая инквизитору золотую половинку, – позвольте вручить вам и вашим собратьям этот скромный дар.

Скромный дар (фунта четыре чистого золота) мигом исчез в складках инквизиторской сутаны. Толстяк переглянулся со своими коллегами, подмигнул ограбленному индейцу и сказал:

– Эти дикари не похожи ни на евреев, ни на мавров. Пожалуй, мы возьмем на душу грех и обойдемся без допроса. Безмерно счастлив, сеньор адмирал, что мне первому довелось поздравить вас с благополучным прибытием в Испанию.

Благополучное прибытие… Не так представлял себе Колумб встречу с испанской землей, и с тяжелым сердцем перешел он по шатким сходням на палосскую пристань.

Испанская земля… Странная и непонятная была эта земля, ставшая мачехой генуэзскому страннику. Кастилия и Арагон -четверть века назад враждующие державы – ныне два королевства с разными законами, разным укладом и разными обычаями, соединенные на живую нитку брачным союзом Изабеллы и Фердинанда, райские сады Андалузии и печальные, безнадежно голые равнины Ла-Манчи. Солнечная Севилья (каждый камень дышал в этом веселом городе древними мавританскими поверьями) и угрюмый город-монах Бургос. Жалкие хижины неистовых тружеников и гордые замки благородных тунеядцев (каждый седьмой кастилец был рыцарем, а рыцари, как птицы небесные, – им не положено ни сеять, ни жать, труд для них дело зазорное). Толпы голодных нищих и тьма-тьмущая жирных монахов, пышные карнавалы и костры святой инквизиции…

Еще в Лисабоне Колумб узнал, что королевская чета пребывает в Барселоне. Стало быть, из Палоса надо было держать путь в Арагонское королевство, и путь этот был немалым.

Дней пять провел адмирал в Палосе и в гостеприимном монастыре Рабиде, а затем через Севилью, Кордову и Мурсию направился в Барселону.

Это было чудесное путешествие, и по мере того, как адмирал приближался к цели, постепенно рассеивались его дурные предчувствия.

Испанцы – страстные любители зрелищ, а торжественный кортеж адмирала был куда занимательнее боя быков или пасхального крестного хода.

Прежде всего сам адмирал и его белый арабский конь. Стоило поглядеть на малиновую адмиральскую мантию, на его алый берет, на его высокие сапоги с золотыми шпорами, на лебединую шею адмиральского скакуна. Весть о необыкновенных открытиях, которые этот чужестранец совершил не то в Африке, не то в Индии, с быстротой вихря разнеслась по всей стране, и огромные толпы стекались к большим дорогам, ведущим из Палоса в Севилью, из Севильи в Мурсию, из Мурсии в Барселону.

Конечно, не один только адмирал привлекал внимание многочисленных зрителей. Пожалуй, еще большим успехом пользовались индейцы.

Этим детям солнца посчастливилось: теплые, солнечные деньки выдались в Испании в последние дни марта и в начале апреля. Индейцы отогрелись. Они позабыли о мучительной зимней стуже, и хотя в Андалузии было холоднее, чем на Эспаньоле, особенно в ночное время, но их уже не терзал изнурительный кашель и не покрывалось гусиной кожей тело, непривычное к чужому климату.

Везли индейцев в открытых повозках, везли полуголых, везли по стране, которая не могла бы им пригрезиться даже в самых необычайных снах.

А между тем их лица цвета меди были спокойны и невозмутимы, и держались эти невольные странники с величайшим достоинством.

Адмирал навесил на них множество всевозможных золотых безделушек: товар надо было показать лицом. И тяжелые ожерелья, и широкие пояса с крупными золотыми бляхами индейцы носили с такой гордостью, как будто это были королевские регалии.

Глубочайший интерес вызывали пернатые пленники адмирала – попугаи с берегов Кубы и Эспаньолы. Всеми цветами радуги сияли их крылья и хвосты, и, кроме того, эти заморские птицы, не иначе, как по наущению сатаны, говорили человеческим голосом. Правда, то был какой-то неведомый язык, но один, бесспорно, самый нахальный попугай, нередко приветствовал зевак на чистом кастильском языке, да при этом такими словами, от которых краснел даже боцман, сопровождавший в этом походе адмирала.

Львы, тигры, слоны, верблюды почему-то не водились в тех краях, где побывал адмирал. Однако Педро Сальседо вошел в роль вице-адмирала и охотно показывал на стоянках шкуры неведомых заморских тварей: собак странного вида и зверьков – индейцы называли их агути, – похожих и на кроликов, и на крыс.

Одним словом, даже Севилья, где в пасхальные дни было на что посмотреть (а в Севилью Колумб попал как раз на пасху), пришла в восторг от адмиральской процессии, и дом у Иконных ворот в приходе святого Николая до позднего вечера был окружен толпой взволнованных зрителей. В этом доме нашли приют индейцы и попугаи.

Тем временем на пути из Барселоны в Севилью днем и ночью скакали королевские курьеры. Вконец загоняя лошадей, подымая тучи пыли, они доставляли Колумбу спешные послания королевской четы и тем же аллюром мчались в Барселону с письмами адмирала.

Изабелла и Фердинанд с нетерпением ждали Колумба. Мысль о короле Жуане не давала им покоя, и они желали как можно скорее обсудить с адмиралом планы новой экспедиции в только что открытые земли.

Опережая Колумба, повсюду распространялись удивительные вести: найден новый путь в Индию, где-то близ ее берегов открыты большие и цветущие острова.

В день благовещенья, 25 марта, смотритель дворцовой палаты короля Фердинанда Луис де Сантанхель получил от адмирала письмо.

Именно Сантанхелю, человеку, который год назад убедил короля и королеву принять проект генуэзского мореплавателя, адмирал адресовал первое сообщение о своем великом плавании и землях, открытых по ту сторону моря-океана.

Столь приятные новости Сантанхель не мог утаить от своих друзей. А друзей у него было много, и, желая их осчастливить, он отнес в барселонскую типографию адмиральское письмо.

И сырые, пахнущие типографской краской листки сообщили миру об удивительном открытии Христофора Колумба.

В середине апреля адмирал подошел к Барселоне. Широкая дорога, огибая чудо-гору Монтжуич – на зависть всем зодчим Испании создала природа этот многобашенный замок и вознесла его к небесам, – стремительно бежала на восток, к древней столице Каталонии. Справа под крутыми обрывами синело море, тихое и ласковое.

Резкий поворот – и за высоким утесом открылись могучие городские стены. Близ узкой бреши Таррагонских ворот на дороге и под стеной скопилось множество всадников. Сверкали кирасы и шлемы, в воздухе реяли разноцветные стяги, соленый ветер далеко вокруг разносил звуки, от которых пьянеют рыцарские сердца: стальной лязг доспехов, звон мечей, конское ржание, цокот копыт.

Весь цвет кастильской и арагонской знати, все родовитые сеньоры Каталонии вышли на Таррагонскую дорогу, чтобы у стен Барселоны встретить адмирала моря-океана.

Стояли в четком строю герцоги, графы, маркизы, бароны, на боевых конях сказочной красоты гарцевали князья церкви – архиепископы, епископы, настоятели монастырей, приоры духовных орденов.

На белой, как горные снега, кобыле восседал глава кастильской церкви – кардинал и архиепископ Толедский дон Педро Гонсалес де Мендоса, самый влиятельный советник королевы Изабеллы.

Эта блистательная рать, встретив адмирала, двинулась в город вслед за его обозом. Такие почести отдавались лишь королям. Сын генуэзского ткача, плебей без рода и племени, вступал в Барселону как венценосец.

Король Фердинанд был хитер как лис. Это он задумал торжественную встречу адмирала, он же приказал всем знатным сеньорам выйти к Таррагонским воротам и по пятам сопровождать затем своего гостя.

Он унизил этих сиятельных господ, он лишний раз дал им понять, что его воля – закон, что времена былых дворянских вольностей миновали безвозвратно. И он знал: эти надменные и кичливые сеньоры никогда не простят адмиралу барселонский спектакль.

Генуэзец навсегда останется выскочкой, изгоем, и, когда, минует нужда в его услугах, избавиться от него будет легче легкого. Завистники же, почуяв, что адмирал в немилости, отвернутся от него, как от прокаженного.

Королева Изабелла понимала своего супруга без слов. Церемониал встречи она одобрила. Но Изабелла была мудрее Фердинанда, и она сказала королю:

– Друг мой, барселонцы вас не очень любят, но вы подогреете их чувства, если встретите адмирала не в тронном зале, а на площади. Такое зрелище барселонцы не забудут, и вам они будут благодарны до скончания своих дней.

И вот эта невозможная процессия – герцоги и графы в хвосте у безвестного чужестранца – вступила в Барселону.

Барселона… До чего же меткий глаз был у карфагенского полководца, завоевателя Испании, Гамилькара Барки! Отличное место он выбрал для гавани-крепости, гавани Барсины. На самом перекрестке бойких морских путей Средиземноморья лежала эта гавань, и отсюда легко было подобраться к северным рубежам Рима.

В Барсину стекались купцы из Массилии, Утики, Лилибея, Сиракуз. Здесь они скупали у неукротимых иберов, исконных обитателей испанской земли, железо и медь, кожи и воск, медь и шерсть.

В Барсине стоял лагерем накануне своего легендарного похода в Италию Гамилькаров сын Ганнибал.

Много воды унесла с тех пор в море бурная река Льобрегат. Карфагенян сменили римляне, затем пришли германские варвары -вестготы, а спустя еще три столетия сперва до Пиренеев, а потом до самой Луары дошли арабские завоеватели, и целый век продержались они в древнем городке Барсине.