Теперь усилия даже коллектива собственников оказались явно недостаточными для обороны от располагавшего артиллерией неприятеля. Городские укрепления, возведенные муниципалитетом, потеряли боевое значение. Стены большей части городов начали срываться или остались в виде не имеющей значения декорации; вместо частновладельческой заботы об обороне выступила задача государственной обороны; государство сосредоточило усилия на создании меньшего числа, но способных к более серьезному сопротивлению опорных пунктов. Стратегическая карта Европы в XVII веке резко меняется - с нее стирается плеяда укрепленных городов и наносится ряд городов-крепостей. В этом отношении пример подала Франция Людовика XIV, возведшая по государственной границе до 3-х линий крепостей. Ошибочное увлечение числом крепостей было ясно великому инженеру эпохи Вобану, которому пришлось самому строить и перестраивать 160 крепостей; в частном письме он высказал мысль, что большое число крепостей вредно, но "невыгоды их -заметят только тогда, когда окажутся не в состоянии ни наступать, ни защищаться".
      До Лувуа военных инженеров, как, специалистов, не было. Функции военных инженеров выполняли строевые пехотные офицеры, имевшие склонность к строительству. Из пехоты вышел и Вобан. Широкий размер крепостного строительства заставил в 1677 г. образовать особый корпус военных инженеров.
      Стратегия того времени указывала, как цель операций, для одной стороны овладение крепостями в пограничной: провинции соседа, для другой препятствование неприятелю в разрешении этой задачи. Отсюда осадное искусство выдвинулось на первый план, и схема осадных работ, установленная Вобаном в соответствии с артиллерийской, техникой XVII века (высшее достижение рикошетный выстрел), держалась в консервативном цехе военных инженеров вплоть до конца XIX века.
      Стратегия выдвигала цель - слабейшей стороне маневрировать вблизи неприятельской армии, чтобы препятствовать ее осадным успехам, и в то же время сохранять возможность уклониться от вступления в решительный бой. Такую возможность дает позиционное искусство - занятие и быстрое усиление укреплениями крепких позиций. Поэтому XVII и особенно XVIII век представляются эпохой расцвета позиционной войны; достигнутый уровень дисциплины позволил широко использовать войска для земляных работ, устройства засек, палисадов и т. д. Для прикрытия сообщений иногда устраивались позиции, длиной в десятки верст (Денненские линии Евгения Савойского); угрожаемая провинция обеспечивалась иногда позицией, запиравшей доступные проходы на протяжении сотни верст (Шварцвальдские линии 1713-1714 гг.); армии устраивались иногда в "укрепленных лагерях", где, обеспечив себя: укреплениями и наводнениями, они могли долгое время уклоняться от боя. Надо обратить, однако, внимание, что расцвет позиционной войны обычно приходился на конец многолетних войн, когда мельчали оперативные цели, в соответствии с ослаблением моральной силы войск и энергии вождей.
      Ручное огнестрельное оружие. Столетием позже артиллерийских орудий появляются первые образцы ручного огнестрельного оружия, поступающие на вооружение. Если германское влияние сказалось на увлечении большими калибрами пушек, то стремление использовать огнестрельное оружие в полевом бою получило сильный толчок в Чехии, в период гуситских войн. Повозки гуситского вагенбурга вооружались очень небольшими, наглухо закрепленными к ним пушками, и появились стрелки с огненным боем. Немецкие ополчения, выставляемые против гуситов, также должны были стать на тот же путь. Славянское влияние видно из того, что западные европейцы заимствовали из чешского языка слово "пистолет".
      Если развитие артиллерии представляло творчество нового рода оружия, с новыми функциями и было чревато не только тактическими, но и стратегическими и политическими последствиями, то развитие ручного оружия являлось чисто техническим процессом постепенного перевооружения стрелков новым образцом метательного оружия. По мере усовершенствования ручного оружия, увеличивалось и число стрелков; последние, представлявшие вначале придаток - легко вооруженных - к тактической единице, к коллективу, вооруженному исключительно холодным оружием, росли в числе и значении, постепенно видоизменили тактические формы, поглотили массу пикинеров. и сами, обратившись в основу армии, выстроили линейный боевой порядок.
      Борьба огнестрельного оружия с арбалетом и луком продолжалась в течение длинного ряда лет. На спортивных стрельбах горожан в конце XV века мишени для аркебуз выставлялись на 230-260, а для арбалетов - на 110-135 шагов. Дальнобойность и убойность ружья была выше арбалета и подавно больше лука. Однако, надежность действия и скорострельность у арбалета и особенно у лука были много выше. Если стрела не могла быть метко пущена в ветряную погоду, то в дождливое время: из тогдашних образцов ружей вовсе нельзя было стрелять{153}. В первой половине XV века число стрелков, вооруженных огнестрельным оружием, не превосходило числа арбалетчиков. К началу XVI века испанская пехота являлась наиболее передовой - в ней число бойцов с огнестрельным оружием достигало 1/3, тогда как в Германии оно было меньше вдвое, а во Франции - даже втрое. Император Максимилиан, создатель ландскнехтов, в 1507 году упразднил арбалет из вооружения пехоты, но в Англии лучники, сильные традициями, удерживались еще в течение 120 лет. Во французской литературе спор о преимуществе лука и аркебуза еще велся в 1559 г., а в Англии - даже в 1590 г. Последнее применение лука в европейских войнах отмечается в 1813 г., когда башкиры и калмыки, входившие в состав русской легкой конницы, имели еще лук и стрелы. В битве под Лейпцигом французский генерал Марбо был ранен русской стрелой.
      Серьезные усовершенствования в ручном огнестрельном оружии относятся к началу XVI и концу XVII веков. С 1523 года на вооружении появляются мушкеты.
      Пуля мушкета вначале весила 1/8 фунта; она могла поражать на расстоянии до 600 шагов и наносила чрезвычайно тяжелые ранения; но стрельба была возможна только с сошки, а заряжание - чрезвычайно сложно и кропотливо; требовалось до 95 приемов (еще в 1608 году). Замок - фитильный, действовал в сухую погоду без отказа, но стрелку приходилось оперировать с порохом, имея 2 зажженных фитиля - один в руке, другой - в курке, и преждевременные выстрелы и несчастные случаи бывали весьма часто. Мушкет был очень тяжел, и пехотинцы, во второй половине XVI века, стремились обзаводиться не мушкетом, а более легким ружьем{154}, типа, принятого тогда охотниками, меньшего калибра (пуля весом 1/20 фунта), с кремневым замком; ружье легкое, обхождение с ним гораздо проще, но дальность выстрела сокращалась в полтора раза, убойность была более слабая, кремневый замок капризничал{155} и давал значительный процент осечек. Эти качества кремневого ружья объясняют позицию Лувуа в вопросе перевооружения пехоты; кремневое ружье признавалось не боевым, а спортивным и охотничьим, не допускалось в войска, инспектора получали указание - уничтожать найденные на вооружении ружья и заставлять капитанов приобретать из складов вместо них мушкеты.
      К концу XVII века кремневое ружье усовершенствовалось; в 1699 г. был изобретен штык, позволявший соединить в руках одного пехотинца холодное и огнестрельное оружие, был введен бумажный патрон (1670 г.), позволявший перестать размеривать количество пороха, необходимое для заряжания, и несколько позже (1718 г.) был изобретен железный шомпол, что позволяло довести скорострельность до 2-3 залпов в минуту. В XVIII столетии мушкет был уже повсюду вытеснен кремневым ружьем, с которым велись конец войн Людовика XIV, войны Фридриха и Наполеона. Нормально количество осечек кремневого ружья в. хорошую погоду достигало 15%.
      Перевооружение европейских армий менее метким и менее дальнобойным кремневым ружьем отвечало общему характеру развития военного искусства в XVIII веке. Прицел и мушка были изобретены еще в XV веке, и городские милиции начали культивировать на своих спортивных стрельбах меткий индивидуальный выстрел. Медленность заряжания мушкета увеличивала значение тонкой стрельбы. Но в конце XVII и особенно XVIII веков на индивидуального меткого стрелка смотрели, как на пережиток средневековой анархичности; боевое действие должно было являться результатом работы солдатского коллектива; лозунги "все по команде" и "шаг в ногу" - перешли и на организацию стрельбы; в XVIII веке тонкая индивидуальная стрельба подавлялась, солдаты обучались быстро заряжать и давать дружные залпы; стремление научить солдата производству меткого выстрела признавалось мирным ухищрением, бесцельным в бою. В бою солдат волнуется, и его пуля значительно уклоняется от того направления, которое он хотел бы дать; тщательное прицеливание только задерживает скорость стрельбы. Расчет при массовом огне в XVIII веке шел только на картечное, дробовое действие залпов плутонгов (взводов); не все ли равно, куда уклонится отдельная дробинка или картечь - масса выпущенных кусков металла создаст впереди поражаемое пространство. Ружейный огонь в XVIII веке получил автоматический, фабричный характер; монотонно-механическое действие ружейных залпов должно было увеличивать сомкнутость и коллективное чувство у пехотинцев, подверженных разлагающему влиянию боя. Кремневое, быстро, хотя и неверно, стрелявшее ружье являлось идеальным оружием для линейной тактики XVIII века. По данным Шарнгорста, процент попадания массового огня из кремневых ружей, пули коих далеки не улетали при изменении угла выстрела, был, несмотря на официальное подавление тонкого обучения стрельбе, довольно велик и достигал, по развернутому кавалерийскому строю: на 100 шагов - 40,3%; на 300 шагов - 14,9%; на 400 шагов - 6,5%. Уставы настойчиво рекомендовали дистанцию в 100 шагов, как выгоднейшую для ведения решительного ружейного огня, и советовали, по возможности, раньше огня не открывать. Только французская революция и развившийся в цепях стрелковый бой нанесли серьезный удар тенденциям коллективизма, но даже и теперь, после мировой войны, они не во всех умах и уставах изжиты{156}.
      Снабжение войск мушкетами первоначально лежало на обязанности капитанов: командир роты или вербовал наемника с исправным мушкетом, или давал ему свой мушкет и погашал стоимость его вычетам из жалованья. По мере того, как в XVII веке пришлось расширять вербовку вне круга профессиональных наемников, начальству приходилось все более и более брать на себя заботы о вооружении. На помощь капитанам пришли полковники, закупавшие партии, пригодных мушкетов, на помощь пришло и государство, начав отпускать капитанам оружие по заготовительной цене из своих арсеналов и цейхгаузов. Последние получили свое начало из-за необходимости иметь мобилизационный запас мушкетов для вооружения милиции, так как с началом военных действий быстрое приобретение больших партий оружия было нелегко. Артиллерия и запасы мушкетов, пик, шпаг и т. д. начали накапливаться в государственных арсеналах и цейхгаузах В конце XVI века во Франции было уже 13 арсеналов. Государство становилось все требовательнее к годности и однообразию состоявших на вооружении мушкетов.
      В 1666 г. Летелье установил для всех мушкетов во французской армии единый калибр. С 1681 года государственная помощь в деле вооружения развилась и приняла форму снабжения войск ручным огнестрельным оружием, изготовляемым на государственных заводах. Производство голодного оружия сохранялось дольше в руках ремесленников и концентрировалось в определенных районах (Толедо, Льеж, Золинген, Златоуст).
      Образец ружья, сложившийся в существенных чертах еще при Людовике XIV, существовал и при Наполеоне (улучшенный в деталях образец 1777 г.); он отличался своей прочностью; срок службы ружья был определен в 50 лет; кремневый замок его в дождь или сильный ветер давал, однако, беспрерывные осечки, и один кремень в курке не мог выдержать больше 50 выстрелов. Заряжалось ружье в 12 приемов; калибр равнялся 17,5мм., следовательно, площадь поперечного разреза пули была в 5 раз больше, чем у нашей трехлинейки; 60 патронов, которые носил солдат, весили 6 фунтов. Тяжелая круглая пуля (27 грамм) получала очень большую начальную скорость - 612 метр, в секунду помощью громадного заряда пороха (12 граммов), что вызывало мучительный удар при отдаче. Заряд пороха был рассчитан так сильно потому, что часть его солдат, откусивши зубами гильзу, должен был отсыпать на полку, а также потому, что при кремневом замке часть газов прорывалась через затравку: последнее производило очень неблагоприятное впечатление на стрелка. Чтобы уменьшить отдачу, солдаты старались просыпать побольше пороху на землю в тот момент, когда они подсыпали порох на полку замка, это просыпание пороха на землю было так распространено, что все военные радостно приветствовали переход от кремневого к пистонному замку, который в европейских армиях закончился в 1840 г.{157}
      Обмундирование. Как и в отношении оружия, так и в отношении обмундирования, государству, прежде всего, пришлось заботиться не о постоянной армии, жившей на жалованье, а о милиции. В XVI веке недостаточные милиционеры во Франции получали вещевое довольствие от общин. Но затем произошло разделение, основное обмундирование стало выдавать государство, а общины давали только дополнительное - шляпу, белье, обувь.
      Капитан, принимая в роту ландскнехта, требовал, чтобы он имел суконный камзол ярких цветов и даже немного денег для непредвиденных случайностей. Впоследствии, когда вербовочный материал сильно ухудшился, заботы об обмундировании легли преимущественно на капитана, который выдавал недостаточным солдатам одежду. Каждый капитан был заинтересован в том, чтобы навербованная им рота выглядела лучше, и вскоре было замечено, как выигрывает вид войск от однообразной одежды. В XVII веке государство предоставило капитанам забирать в счет жалованья сукно с казенной фабрики Суконная промышленность издавна работала преимущественно на военных. Суконное обмундирование считалось необходимым для похода.
      Средние века знали "ливрею". Каждый феодал имел излюбленные цвета, в которые одевал в парадных случаях свою челядь. Желающие почтить князя являлись чествовать его с частью одежды его цветов. В 1476 году при французском дворе лейб-гвардия носила уже "ливрею", т. е. одежду цветов французского короля.
      Форменная одежда постоянных армий имеет, однако, корни не в феодальной ливрее, а в стремлении рационализировать обмундирование: необходимо иметь возможность в бою отличать своих от чужих; необходимо в мирное время сделать солдата ответственным за грабеж и обиду граждан, чего нельзя добиться, если по внешнему виду солдата не видно, к какой части он принадлежит; необходимо солдату затруднить дезертирство, что облегчается, если военное платье резко отличается от штатского костюма. Наконец, требования: дисциплины, сомкнутость, установление общего духа в тактической единице, ее сколачивание - достигается гораздо скорее, когда она одета однообразно. Первым, в 1645 году, ввел форму красные кафтаны - революционер Кромвель. На континенте форменная одежда распространялась медленнее. Лувуа полагал, что не следует разорять капитанов, требованием полного однообразия в одежде их роты. При Людовике XIV полк короля сам оделся в синий цвет, полк королевы - в красный, дофина - в зеленый. Мода распространилась и в армии, и более состоятельные капитаны одели однообразно свои части. Декреты о формах были изданы во Франции на 50 лет позднее, чем форма была установлена властной модой. Окончательно понятие мундира, как чего-то неотъемлемого от военного звания, установлено декретом 1749 года{158}.
      Армия Густава-Адольфа еще была одета в крестьянское платье. Но через сто лет после 30-тилетней войны стали уже отрицать самую возможность иметь сколько-нибудь дисциплинированную армию, не однообразно одетую. Фридрих Великий в 1767 году писал о прусской армии Великого курфюрста (вторая половина XV11 века): "его кавалерия имела еще полностью старое вооружение; она отнюдь не могла быть дисциплинированной, т. к. каждый кавалерист сам добывал себе лошадь, платье и ружье, откуда в частях получалась удивительная пестрота{159}". А "без формы - нет дисциплины", полагал уже Фридрих Великий.
      Государство, ограничиваясь в вопросах обмундирования сначала контролем его пригодности (Лувуа обращал особое внимание на то, чтобы обувь в походе была исправна), пришло затем на помощь войскам, а также отличившимся на войне частям, сукном и подарками; Лувуа посылал в виде подарка капитанам хорошо работавших полков по паре башмаков на солдата; и только в XVIII веке государство взяло на себя вещевое снабжение. В прусской армии солдатам пришлось считаться со скупостью и расчетливостью прусских королей; так, шинель выдавалась солдату только при расположении на зимних квартирах и отбиралась с выступлением в поход: солдату идти легче, на отдыхе он найдет укрытие в палатке, а шинель нигде так легко не утрачивается, как в бою - вместе с убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Солдаты других армий имели шинели и не дрожали так от непогоды, как победители Росбаха, Лейтена и Цорндорфа.
      Необходимость обеспечения армии сукном вызвала на континенте обширное развитие суконной промышленности. Тогда как все потребление сукна Пруссией в начале XVIII века не превышало 50 тыс. кусков сукна в год, "русская компания в Берлине" вывозила в Россию с 1725 по 1738 год в среднем по 20 тыс. кусков солдатского сукна в год, что достаточно для обмундирования 100 тыс. солдат, или, при двухлетнем сроке мундирной одежды, на 200 тыс. армию. Кроме того, большие партии сукна ввозились в Россию и из Англии; работала и русская промышленность по изготовлению солдатского сукна - основанные под давлением Петра Московская и Казанская суконные фабрики (Щеголева и Микляева), насчитывавшие в 1729 г. каждая свыше 700 рабочих и около 130 ткацких станков. Такая псе военно-суконная промышленность, на пятьдесят лет ранее, была развита во Франции Кольбером,.
      Ремонтирование кавалерии не было реформировано Лувуа; лошади во французской кавалерии являлись собственностью капитана - командира эскадрона; он же из денег, отпускавшихся на кавалериста, кормил лошадей. В этих условиях интерес командира эскадрона заключался в том, чтобы лошади не находились в сильном движении, особенно на живых аллюрах, что требует увеличения дачи овса и скорее изнашивает лошадь. Поэтому французская конница, отличавшаяся в старину энергией и бурностью своих атак, в период постоянных армий почти изгнала из обихода галоп; только в крайних случаях французские эскадроны переходили в 200 шагах от неприятеля в короткий галоп. В этих условиях французская кавалерия, с ее жирными, нетренированными лошадьми, не была способна к энергичному напряжению сил, к быстрому маневрированию, к захвату инициативы при столкновении с противником. В течение Семилетней войны французская конница оказалась явно уступающей прусской кавалерии, лошади которой представляли не частную, а государственную собственность, довольствовались государством и тренировались такими вождями, как Зейдлиц, на атаки широким галопом с 1800 шагов. Только опыт Семилетней войны указал французам на необходимость покончить с этими пережитками частного предпринимательства в кавалерии. Военный министр Шуазель провел в семидесятых годах XVIII столетия реформу ремонтирования; последнее взяло на себя государство, и уже в 1776 г. могла состояться первая атака французской кавалерии с дальней дистанции, полным ходом, на казенных лошадях.
      Офицерский корпус. В средние века, чтобы сделаться мастером и открыть ремесленное предприятие, надо было отбыть продолжительный ценз учеником и подмастерьем. Таким же путем, в течение XVI столетия, из солдатского звания получались мастера военного дела, капитаны ландскнехтов и наемных банд. Еще в 1629 году эдикт Ришелье гласил, что достойный солдат должен быть повышен до капитана и далее. Обер-офицерский состав в XVI веке, как и центурионы древнего Рима, был неразрывно спаян с солдатской массой, унтер- и обер-офицеры роты не разделялись какой-либо перегородкой, образуя одну массу "урядников", как называл начальствующих лиц наш устав "учение и хитрость ратного строения пехотных людей". Даже музыкант являлся "офицером", по понятиям XVI века.
      Уже Мориц Оранский, для ограждения интересов службы от протекции имеющих власть политических кругов, ввел требование постепенного повышения офицера с одной должности на другую, с трехлетним стажем в каждой должности. Летелье окончательна создал военную иерархию, с разделением чинов на генеральские, не связанные непосредственно со службой в войсковой части, штаб-офицерские, не связанные с ротой или эскадроном, и на обер-офицерские; на последних лежал непосредственный контакт с солдатской массой. Со времен Морица Оранского, и особенно шведских королей Карла IX и Густава-Адольфа, офицерский корпус, к которому предъявлялись новые повышенные требования, начал терять свой интернациональный характер способных авантюристов и получил национальную окраску. Нельзя преувеличивать значение требовании учености - латыни и геометрии, выдвинутых Морицем Оранским, но решающее значение получило постепенно растущее требование от офицеров иметь "des sentiments"{160} сознание принадлежности к господствующему в государстве классу. Между офицерским и солдатским званиями, с основанием постоянных армий, начала постепенно расти глубокая пропасть. Западная Европа вступила на путь построения командного состава из господствующего класса, путь, которого не знали ни греки и римляне, ни швейцарцы и ландскнехты и который очень характерен для новых веков; Петр Великий заимствовал с Запада не только технические идеи, но и только что сформировавшееся понятие дворянского офицерства. Одним из узников Бастилии была написана изданная в 1685 году в Голландии книга "как вести себя Марсу"{161}, представляющая первый литературный памятник новых офицерских понятий; этот труд обосновывает понятие офицерской чести, переводя на звание офицера дворянско-рыцарские представления о морали; хороший офицер служит не за жалованье, он больше тратит, чем получает, недворянский административный состав, живущий службой, презрительно трактуется, как присосавшиеся к армии мошенники.
      Фридрих Вильгельм I, допуская в офицеры только дворян{162} и загоняя их насильно в офицерское звание, посылал полицейские команды, которые отбирали у помещиков сыновей и сдавали их в "кадетский корпус" - нечто в роде образцового полка, где проходился и курс наук в объеме современной школы 1-й ступени и где готовились офицеры. В 1726 г. для офицеров был написан отдельный устав; была введена отличная от солдатской особая офицерская присяга. Фридрих Великий продолжал политику своего отца, но ему приходилось уже насильно отнимать для офицерской службы только сыновей помещиков недавно присоединенной Силезии; в остальных частях Пруссии юнкерства уже пустило прочные корни. Юнкера дворянского происхождения зачислялись с 12-13 лет в армию и без труда производились в офицеры; но если кандидат в офицеры оказывался подозрительным по происхождению, Фридрих Великий вытаскивал его своей крючковатой палкой из строя и прогонял со скандалом. В 1806 г. на массу прусских офицеров, свыше 5 тыс., приходилось только 131 офицер из недворян, служивших преимущественно в гарнизонных батальонах.
      Симплициссимус, сатирик XVIII века, изобразил военную иерархию в виде дерева, на нижних ветвях которого сидят солдаты, а несколько повыше унтер-офицеры. Далее шел обнаженный ствол, совершенно гладкий и столь чудесный, что ни мужество, ни искусство, ни образование не позволяли пролезть по нему от нижних ветвей к верхним. Верхние ветви были заполнены обер и штаб-офицерами и генералами; попасть на вершину можно было лишь при условии, что сидящий там родственник опустит вниз лестницу.
      Тюренн. Из французских полководцев XVII века два наиболее знаменитых принц Конде и Тюренн (1611-1675){163} - не изжили еще в себе феодальных черт; они еще считали возможным рассматривать себя, как государство в государстве, поднимали оружие против правительства, опирая, свое восстание на военную интервенцию иностранцев - злейших врагов Франции; побежденные Мазарини, продолжавшим борьбу с Ришелье против феодалов, и поставленные во главе армии нового, централизованного государства, они, естественно, оказались в оппозиции к "тиранической" власти военного министра Лувуа, олицетворявшего единства государственной воли. Тюренн оставил очень поучительные мемуары; получив пуританское воспитание, он выделялся среди французской аристократии своей работоспособностью, скромностью и достоинством; тогда как придворные креатуры, в роде маршала Ла-Фельяд, действуя под командой другого генерала, спешили распространить весть, что командующий армией все напутал и прятался в решительную минуту, а победа выиграна исключительно благодаря ему Ла-Фельяду, Тюренн, презиравший низменную интригу, говорил: "мы победили", "я разбит". Будучи врагом систем и рецептов в тактике и стратегии, Тюренн является представителем оппортунизма в военном искусстве: "а прежде всего я рекомендую вам здравый смысл". Значение Тюренна, как виднейшего деятеля при переходе к магазинной системе продовольствия, очерчено выше. С именем его во Франции связываются последние крупные успехи французского оружия, за которыми следовало столетие унизительных поражений. Его последние кампании 1674-75 гг., с зимним походом против выдающегося полководца Монтекуколи, сохранившие за Францией Эльзас, сделали его национальным французским героем. Клаузевиц, поклонник грубых Наполеоновских методов войны, видит в Тюренне полководца, вооруженного не тяжелым рыцарским мечом, а тонкой придворной шпагой. Этим знаменитым сравнением Клаузевиц подчеркивает отличие стратегии XVII века от Наполеоновской: маневр занимал у Тюренна гораздо большее место, чем у Наполеона, бой являлся не единственным, а крайним средством для захвата территории; в разгроме неприятельской армии Тюренн не видел единственной цели военных действий. Но принципы Наполеоновской стратегии не являлись еще возможными для небольших армий предшествовавшей французской революции эпохи; попытка глубокого вторжения с армией в немногие десятки тысяч солдат могла привести Карла XII только к Полтаве. Если Тюренн был великий мастер стратегии измора, то маневрирование его всегда было проникнуто уверенностью и решительностью, его легкая придворная шпага, если придерживаться терминологии Клаузевица, была остро отточена и умела наносить тяжелые удары.
      Оборона Эльзаса в 1674 г. Во 2-й Нидерландской войне (1672-1678 гг.) Людовик XIV встретил отпор со стороны Испании, Нидерландов и почти всех немецких государств. Первоначальные успехи французов в Нидерландах в 1763 г. были в значительной степени ликвидированы. В 1674 г. Франции надо было ожидать еще большего усиления противников. Людовик XIV, по совету Лувуа, решил выставить 4 армии: главная армия, во главе с королем, в апреле и мае вторглась в испанскую провинцию Франш-Контэ, осадила и взяла главный ее город Безансон и в течение июля закончила завоевание и присоединение к Франции этой провинции. Испанскую границу наблюдала армия маршала Шомберга; в Нидерландах, на нижнем Рейне, сильная армия принца Конде должна была вести наступательные операции. Тюренн, сначала с 10 тысячами, затем с 15 тысячами, должен был в Эльзасе прикрывать операцию, которую король вел в Франш-Контэ. По всем признакам, против Эльзаса неприятель сосредоточивал главный удар.
      В Эльзасе Тюренн мог опереться на крепости Филипс-бург, Бризах и несколько мелких укреплений. Страсбург и Мюльгаузен были нейтральными; в Страсбурге более сильной была немецкая партия. Противники Тюренна, занимали весь правый берег Рейна и Пфальц на левом берегу. Коалиция не была готова к раннему началу военных действий: около 30 тыс. находилось на среднем Рейне, многие немецкие контингента должны были прибыть только ко времени жатвы, непосредственно перед Тюренном находилось всего 6 - 10 тыс., преимущественно конницы.
      Пока продолжались операции во Франш-Контэ, Тюренн занимал Эльзас, сосредоточив свой кулак в середине его, у Гагенау, и препятствовал попыткам конницы противника произвести налет во Франш-Контэ. В середине июня уничтожение неприятельского сопротивления во Франш-Контэ развязало руки Тюренну; с целью задержать подготовку неприятельской операции против Эльзаса, Тюренн немедленно перешел к активным действиям.
      Первая его наступательная операция, с 12 по 20 июня, заключалась в переправе через Рейн у Филипсбурга и в нанесении поражения у Зинцгейма девятитысячному отряду ген. Капрары. Второе наступление (3-27 июля), в виду уклонения от боя неприятельских сил, свелось к широкой фуражировке на правом берегу Рейна, дабы по возможности истощить местные средства области, на которую затем должны были базироваться неприятельские силы.
      Коалиция начала операции только в конце августа, имея 35 тысяч солдат против 20 тыс. армии Тюренна. Немцы наступали с севера по левому берегу Рейна, но не рискнули атаковать Тюренна на сильной позиции за р. Клингбах. Им удалось скрытно переправиться близ Шпейера на правый берег Рейна и форсированным маршем пройти на юг; 25 сентября они перешли через Рейн по предоставленной им Страсбургом переправе. Попытка Тюренна остановить этот марш фланговым ударом через Филипсбург запоздала. Тюренн к концу сентября сосредоточил свои силы в полупереходе к северу от Страсбурга, фронтом на юг. Южная половина Эльзаса была очищена французами. Король, по совету Лувуа, опасаясь за слабые силы Тюренна, предложил ему вовсе отойти в Лотарингию, "обратив предварительно Эльзас в кучу пепла". После такой экзекуции Эльзас был бы навеки потерян для французского влияния. Тюренн отказался, так как считал, что самое дурное, что может случиться, это будет его вынужденный отход в Лотарингию.
      Так как в середине октября неприятель должен был усилиться на 20 тыс. бранденбуржцев, то Тюренн решил. 4 октября, под Эрцгеймом, атаковать с 22 тыс. неприятеля, насчитывавшего 35 тыс. Атака не дала решительных результатов (французы потеряли 2 тыс., немцы - 3 тыс. и 8 орудий). 7 октября Тюренн занял укрепленную позицию у Мариенгейма, на пути из Страсбурга в Цаберн, и удерживал ее до 18 октября; в момент когда 50 тыс. немцев изготовились к атаке его на этой позиции, Тюренн отошел на укрепленную позицию к Детвейлеру. 29 октября Тюренн получил значительные подкрепления из состава фландрской армии, где военные действия уже прекратились на зиму, что заставило немцев отказаться от атаки и отойти к Страсбургу.