Прошло уже полгода, как Игнат Трофимович Сарычев возглавил Московскую чрезвычайную комиссию. По большому счету, в его судьбе практически ничего не изменилось — заниматься приходилось тем же самым, что и в Питере, а именно: вылавливать уркачей и жиганов, чей преступный разгул по стране приравнивался к национальной трагедии; гасить всякий политический сброд, мнивший себя революционерами; разбираться с уголовниками всех мастей и просто хапугами, вознамерившимися погреть руки во время революционного пожара.
      Больше всех хлопот доставляли жиганы. Они работали по-крупному, старались не размениваться на мелочовку — дня не проходило, чтобы налетчики не ограбили какую-нибудь фабрику или завод.
      Но вместе с политической анархией и обычной мелкой уголовщиной, которой всегда было предостаточно, по Подмосковью прокатилась волна каких-то невиданных, непонятных зверств — вырезались целые семьи! Так, например, с месяц назад в Медведкове была зарублена семья из десяти человек. В глаза бросалась одна странность — мокрушникам каким-то образом удалось связать все семейство, усадить их на пол, а потом по очереди зарубить топором. Причем никто из убитых так и не оказал сопротивления, а ведь четверо из них были молодыми крепкими мужчинами, способными постоять за себя.
      Умерщвляли людей из-за вороха тряпья, из-за горсточки бижутерии. И с этими душегубствами тоже надо было разбираться.
      Вспомнив этот случай, Сарычев разнервничался. Заложив руки за спину, прошелся по кабинету, остановился у окна. Затем тяжеловато опустился на стул. Сарычеву хотелось выглядеть спокойным, но получалось плохо. Зайди сейчас кто-нибудь из сотрудников в кабинет, так непременно обратил бы внимание на его тревожность.
      Открыв портсигар, он вытащил папиросу, хотел было закурить, но, собрав всю волю, сунул портсигар в дальний ящик стола. Если надумал бросать, так надо делать это сразу, а не держать на столе красивую вещицу с душистыми соблазнами!
      Дело в Медведкове выглядело бесперспективным. Несмотря на все потраченные усилия, не было даже каких-то существенных зацепок, что могли бы пролить свет на трагедию.
      Похожая история произошла полмесяца назад близ Шереметьева — там тоже была вырезана большая семья из двенадцати человек. И опять никто из присутствующих не оказал никакого сопротивления. Выехав на место убийства, Сарычев подробно расспросил соседей, которые в один голос утверждали, что накануне видели трех незнакомых мужчин и женщину. Самое странное заключалось в том, что на одном из мужчин была кожаная куртка, а другой был одет в длинную красноармейскую шинель. Обычно так одеваются работники соответствующих органов, а следовательно, нужно было негласно проверить каждого из сотрудников, кто где был в эти дни.
      Так что работы предстояло много.
      Убийства очень смахивали на то, что Сарычев раскрывал в прошлом году под Питером. Тогда там свирепствовала банда некоего Тараса Культяпого, который отличался необыкновенной жестокостью. Представляясь сотрудником милиции, он обухом топора лично убивал каждого. После чего выкладывал трупы веером в центре комнаты. Когда душегуб все-таки был изловлен, то на вопрос, почему он так раскладывал покойников, ответил с незатейливой улыбкой:
      — Красиво!
      Попробуй докопайся тут до темных глубин человеческой души.
      Возможно, что сейчас какой-нибудь второй Культяпый шастает по подмосковным деревням и селам, чтобы удовлетворить собственные представления об эстетике.
      Позавчера троица, схожая с описаниями свидетелей, появилась в Домодедове. Сарычев лично выехал в этот район, но эти люди скрылись буквально за час до появления оперативной группы. Прочесывали местность двенадцать часов, пока не обнаружили землянку, а в ней окровавленную шинель. Оставался открытым вопрос — те ли самые это преступники или объявилась какая-то другая группа. И откуда взялась кровь на шинели, причем в таком большом количестве? Ведь убийства в районе не зафиксировано. А если это так, то убит мог быть кто-нибудь из преступной троицы. Например, во время ссоры. Не исключено, что причиной раздора могла быть женщина, находящаяся в банде. В тесном коллективе подобное происходит очень часто. Когда двоим хорошо, то третьему бывает плохо.
      Но в таком случае где спрятан труп?
      От подобных невеселых мыслей у Сарычева начинало покалывать в висках.
      В последние несколько недель активизировалась банда Егора Копыто. Сколоченная из остатков банды Курахина и других разрозненных группировок, она представляла собой весьма влиятельную силу. Неделю назад одному из агентов Сарычева, бывшему матросу Балтийского флота, Алексею Серякову, удалось нащупать след банды и даже установить, где она в основном базируется. Но в установленный срок Серяков не вышел на связь. А еще через неделю труп Алексея нашли в Яузе. Как было установлено экспертизой, в реку он был брошен уже мертвым. Судя по одежде, на которой нашли следы глины, убит он был где-то в другом месте. Не исключено, что около того самого трактира, где выслеживал Копыто. Но очевидцев преступления не обнаружили, а хозяин заведения и половые только разводили руками и в один голос утверждали, что заведение оперативник покинул живым и здоровым.
      Неожиданно дверь распахнулась, и, поздоровавшись, в кабинет прошел Петерс.
      Высокий, долговязый, с длинными волосами, он напоминал расстригу-семинариста. Однако впечатление это было обманчивым. В действительности молодой человек обладал немалой волей и большой властью, которыми умел распоряжаться весьма эффективно.
      Сарычев пожал тонкую руку Петерса. Пожатие у того было вялым, словно все силы ушли на политическую борьбу.
      Яков Христофорович устроился на кожаном черном диване и указал Сарычеву на свободный стул, будто он являлся хозяином кабинета.
      — Кажется, вы занимались бандой Курахина?
      — Точно так, Яков Христофорович. По заданию Феликса Эдмундовича я был внедрен в банду, после чего мы взяли как самого Кирьяна Курахина, так и его основных сообщников. Ядро банды было уничтожено…
      — Но ведь были уничтожены не все?
      — К сожалению, да. Банда у Курахина была очень многочисленной, насчитывала около сотни человек. Но наиболее активные жиганы были изловлены и расстреляны…
      — Сколько примерно человек уцелело? — перебил Петерс.
      — Около шестидесяти.
      — И как вы думаете, что они намерены делать в дальнейшем? Встанут на путь исправления?
      Его мягкий прибалтийский акцент отчего-то раздражал. Может, потому, что где-то в глубине души Игнат недолюбливал Петерса, считая его чужаком, но старался не показывать этих своих чувств даже взглядом.
      — Жиганы такой народ, который вряд ли когда-нибудь встанет на путь исправления. Скорее всего они просто примкнут к другим бандам.
      — Я слышал о том, что среди налетчиков люди Кирьяна пользуются большим спросом.
      — Так оно и есть. Их с радостью берут в любую банду. Как бы мы ни относились к уголовникам, но Курахин был личностью выдающейся. Он умел влиять на людей, пользовался непререкаемым авторитетом, и бандиты его слушались.
      — Так вот я хочу вам сообщить, что этой выдающейся личности удалось бежать на станции Ховрино.
      — Каким образом? — ахнул Сарычев. — Ведь он же был отправлен в Питер под усиленной охраной.
      — Его отбила банда численностью около тридцати человек. Все налетчики были очень хорошо вооружены. Действовали нагло, с устрашением. Видите, поезд даже не отъехал далеко от Москвы.
      — Значит, Кирьян скрывается где-то в городе?
      — Ему удалось просочиться через заставы, и сейчас он находится в Москве. Так вот мы тут посоветовались и решили поручить дело по поимке Кирьяна и его банды именно вам. В конце концов у вас есть, так сказать, некоторый опыт общения с ним. Вы знаете его, так сказать, «почерк», можете предугадать его поведение. В общем, лучше, чем вы, никто из наших людей его не знает. Так вы готовы?
      В этот раз прибалтийский акцент был особенно заметен.
      — Готов, Яков Христофорович.
      — Но предупреждаю, изловить его вы должны в кратчайшие сроки. На сегодняшний день это одно из самых главных дел. Кирьян — преступник номер один. И с ним, и с его бандой вы должны действовать решительно и предельно жестко! — Петерс слегка стукнул кулаком по столу. — Только так можно достигнуть результатов. Бандиты обнаглели и ведут себя хуже всякой контры. И поступать мы с ними должны по закону революционного времени. Вы согласны со мной?
      — Согласен, Яков Христофорович.
      — Хочу предупредить, в его деле имеется много непонятных моментов.
      — На что мне следует обратить внимание особо? — заинтересованно спросил Сарычев.
      — Мы бы хотели, чтобы вы выяснили, каким это образом налетчикам всякий раз удается осуществлять свои набеги на поезда именно на этой станции и всякий раз уходить безнаказанно. У нас имеются серьезные основания полагать, что налет был осуществлен при сговоре с кем-то из руководства станции, возможно, даже с ее охраной. — Немного задумавшись, он добавил: — Во всяком случае, на момент налета ни милиции, ни охраны на станции не оказалось. Хотя им полагалось находиться там неотлучно… Милиция появилась только после того, как налетчики были уже вне зоны досягаемости.
      — Потери есть?
      Длинные волосы без конца сползали на выпуклый лоб председателя Ревтрибунала, явно мешая ему. Откинув их рукой, он продолжал, слегка растягивая слова:
      — К сожалению, имеются. Погибло пятеро наших людей… Чекисты. Преданные партии люди. Кириллов, Елизаров и Сидорчук работали в московской Чека. Вы хорошо их знали?
      — С Кирилловым и Елизаровым я едва успел познакомиться, но вот Сидорчука знал хорошо. В прошлом году он этапировал к нам в Питер уркача Воронкова. Тот еще был злодей! В Москве мы с Сидорчуком толком так и не поговорили, встречались все как-то наспех. Дел было много… Думали, выпадет немного свободного времени, поговорим как следует за жизнь. Вспомним. Кто бы мог подумать, что так получится.
      — Это большая потеря для Чека. К сожалению, всего не предусмотришь. И еще вот я о чем хочу вас предупредить. У нас имеется кое-какая оперативная информация о том, что Курахин собирается с вами расправиться.
      — А уж я как с ним желаю встретиться!
      — Прошу отнестись к моему предупреждению весьма серьезно. Дело в том, что он уже расправился с Дарьей.
      Пальцы Игната невольно сцепились в крепкий замок. Не уберег!
      — Как это случилось?
      — Она была задушена, — тихим сочувствующим голосом сообщил Петерс.
      — Где?
      — В своем доме. С ней был еще один наш сотрудник.
      — Кто?
      — Здесь история тоже не совсем понятная. Между ними, судя по всему, существовали какие-то близкие отношения. Мы решили провести более тщательное расследование и навели о погибшем справки. Выяснилось, что его прошлое не столь безупречно, как он нам сообщил.
      — Он что-то скрывал?
      — Да. Погибший даже отбывал срок на сибирской каторге.
      — Политический?
      — То-то и оно, что к политическим делам он не имеет никакого отношения. Самый обыкновенный грабеж! Вот такие люди к нам просачиваются, товарищ Сарычев. В ближайшее время нам нужно провести основательную чистку.
      — Проведем, товарищ Петерс.
      — Страна захлебнулась в терроре и насилии. Надо как-то сбить эту преступную волну.
      — Понимаю, товарищ Петерс.
      Яков Христофорович поднялся:
      — Если понимаете, тогда работайте. Во дворе вас ждет машина, сейчас езжайте в Ховрино и разберитесь на месте. Держите меня в курсе всех дел.

      Станционный перрон был захламлен: валялись разбросанные газеты, какие-то мятые брюки, рваные вещи, перевернутые корзины и даже раздавленный патефон, заброшенный под лавку. Немного в стороне стояла телега со сломанной осью. По словам очевидцев, она принадлежала налетчикам и поломалась под тяжестью скарба. Не утруждая себя починкой, налетчики просто разбросали добро на остальные телеги и укатили в сторону Москвы.
      У входа на вокзал, прикрытые несвежей простыней, лежали трупы расстрелянных.
      — Это они? — посмотрел Сарычев на сопровождавшего его высокого парня в студенческой куртке. Он возглавлял уголовный розыск в Ховрине.
      Высокий, слегка сутулый, в массивных очках, он выглядел очень нескладным.
      — Да.
      — Тебя как звать-то?
      — Дмитрий.
      Приподняв простыню, Сарычев посмотрел на неподвижные лица. С самого края лежал Сидорчук, и сейчас Сарычев смотрел только на него.
      Вот оно как довелось встретиться, теперь уже не поговорить.
      Накинув простыню на застывшие лица, он спросил:
      — Очевидцы имеются?
      — Вон они стоят, — махнул «студент» в сторону крыльца, где под присмотром трех красноармейцев с карабинами толпилось десятка полтора мужчин и женщин.
      — А красноармейцев-то зачем приставили? Они арестованные, что ли? — укорил Сарычев.
      Парень слегка смутился. Сразу было видно, что в органах он недавно, наверняка пришел работать в милицию, увлеченный революционной романтикой, едва отучившись пару курсов в университете. Какой-то месяц в милиции, а уже успел сделать карьеру. Если так пойдет и дальше, то через каких-то полтора года он попадет к Игнату в подчинение.
      — Они хотели уйти… После собрать их всех вместе было бы очень трудно. Мы решили, чтобы они все рассказали лично вам.
      — Снимем показания, запишем их адреса и отпустим с миром! Чего же людей наказывать, они и так пострадали.
      Игнат подошел к разноликой толпе. В глазах задержанных он увидел откровенный испуг, в котором так и читалось: «Что еще такого можно ожидать от новой власти!»
      Поделикатнее нужно обращаться. Вот так и плодим врагов, где не следовало бы.
      Свидетелей нужно было расположить к себе, иначе разговора не получится. Игнат даже попытался улыбнуться, но улыбка как-то смялась — не самый подходящий случай для веселья. Досадно, но в ответ он не встретил ни одного открытого взгляда. Сарычев уже хотел было пригласить «студента», чтобы совместными усилиями как-то преодолеть нарастающее отчуждение, как вдруг прямо в лицо ему посмотрел невысокий плотный мужчина лет пятидесяти. В его глазах Сарычев усмотрел какую-то отчаянную решимость: «А, была не была!» По внешнему виду типичный интеллигент, даже в нынешнее время их немало курсирует из Москвы в Петербург.
      Стараясь придать своему голосу как можно более доверительный тон, Сарычев спросил:
      — Простите, как вас зовут?
      — Михаил Петрович Сельвестров, учитель математики, — чуть приподнял мужчина фетровую шляпу.
      — Очень приятно. Я — Сарычев, начальник Московской чрезвычайной комиссии… Михаил Петрович, в каком вагоне вы ехали?
      — В том самом, в котором везли заключенного, товарищ Сарычев, — уверенно сказал дядька.
      Сарычев слегка улыбнулся. Подобные люди обладают способностью приспосабливаться ко всему новому, даже слово «товарищ» было произнесено им без всякой запинки, словно бы он всю жизнь разговаривал на языке пролетариата.
      — И что же там случилось?
      — Ну-у… Все произошло так стремительно. Мы сначала ничего толком не поняли. Поезд ведь на этой станции останавливаться не должен, а тут вдруг застопорился, да так, что с верхних полок чемоданы посыпались. Мы даже не успели их поднять, как к нам в купе ввалилось несколько грабителей. Рожи вот такие! — образно показал он, надув щеки и расставив при этом ладони в стороны. — Глаза — во!.. Очень возбужденные. Гони, говорят, червонцы! Даем тебе минуту на размышление, и пистолетом мне в лоб! Вы видите царапину, товарищ? — ткнул он пальцем в красноватый след над левой бровью.
      — Да, вижу.
      — Как им возразишь? Я достал все ценности, какие у меня были, и отдал бандитам.
      — А что вы им отдали?
      Секундное замешательство. Учитель математики не так прост, как может показаться вначале.
      — Ну-у… Сам-то я питерский… Здесь в Москве купил для жены золотой кулончик с серьгами, вот пришлось их и отдать. Часы у меня были швейцарские. Их они тоже забрали.
      — Могли бы их узнать?
      — Разумеется!
      — Что было дальше?
      — Потом в соседнем купе драка какая-то завязалась. Звонкий голос такой раздавался, все по нервам бил. Дай, говорит, ему по мордасам! А через минуту выстрел раздался. Вот только не знаю, убили кого или нет.
      — Понятно. А что делал тот заключенный, которого освободили налетчики?
      — Знаете, видеть-то я его видел, он в клетке сидел рядом с нами… Но вот что именно он делал — сказать не берусь. Не до того было, чтобы головой крутить. Честно говоря, оробел малость.
      — Кто-нибудь может рассказать о случившемся? — шагнул Сарычев в толпу.
      Настороженность понемногу сменилась любопытством. В глазах так и читалось: «С пониманием чекист, умеет слушать. Авось пронесет».
      — Я могу рассказать, — строго произнесла крупная женщина лет сорока пяти.
      — Что вы видели?
      — Как поезд остановился, я-то сдуру на перрон вышла. Думала, может быть, остановка какая. Дай, думаю, огурчиков соленых в дорогу прикуплю, чтобы веселее ехать было. А тут налетчики понабежали и кричат, чтобы никто из купе не выходил. Один из них ко мне подскочил и сумочку из рук вырвал. А у меня там, между прочим, две николаевские золотые монеты лежали! — в негодовании воскликнула дама.
      — Понимаю ваше отчаяние, сударыня. Вы его запомнили?
      — Молодой был, но думаю, что узнала бы.
      — Что было дальше?
      — Войти обратно в вагон я не сумела. Они как коршуны влетели на подножки и по коридорам разбежались. Только брань из вагонов раздается. А потом милиционеров в кожаных куртках из вагона вывели. Вот такая, как у вас, будет… Только у вас пообтертая, а у них новые совсем. И тут вышел тот самый, о котором вы спрашиваете…
      — Откуда вы знаете, что это был он? — перебил ее Сарычев.
      — Так я видела, как его в Москве сажали, — удивленно сказала женщина. — На руках у него кандалы были, тяжелые такие. Я тогда еще подумала, убивца ведут! Как же это я с ним, иродом, в одном вагоне ехать буду? И видно, не зря переживала.
      — Понятно, продолжайте.
      — А тут он вышел на перрон, важный такой и без кандалов. Сразу видно, что он среди них за старшего был. И тут к нему милиционеров привели. Что они там говорили, сказать не берусь, далеко стояла. А только их лица как-то сразу переменились. А тут еще антихрист один ко мне подскочил да как даст по шее прикладом! Чего, говорит, мать, стоишь? А ну марш в вагон! Ну я и пошла… Матерью назвал, а ведь ненамного меня младше, — в голосе женщины прозвучала самая настоящая обида. — А только когда я на подножку встала, тут и выстрел прозвучал. Глянула я назад, а там один из милиционеров уже на земле лежит. Только дернул разок ногами и затих.
      Напряженность первых минут спала. Толпа понемногу стряхнула оцепенение. Заговорили все разом — негодующе, зло. Чекист оказался дядькой понимающим.
      — Простите, а вы случайно не товарищ Сарычев будете? — учтиво спросил мужчина в дорогом добротном пальто.
      — Он самый, милейший, вы что-то хотели добавить?
      Дядька пожал плечами:
      — Вряд ли я сумею добавить что-то нового. Налетчики заходили в купе, требовали деньги, а если что-то не так, так сразу по мордасам! А только тот человек, про которого вы говорили, подошел ко мне и сказал, чтобы я передал привет Сарычеву от Кирьяна. — Незнакомец замялся, было видно, что он чего-то недоговаривает.
      — Что он еще сказал? — потребовал Игнат.
      — Сказал, передай ему, что… В общем, вы бы поостереглись его. Убить он вас хочет.
      — Понятно, — хмыкнул Сарычев. — Только для меня это не новость.
      — Вы зря так относитесь, — укорил его мужчина. — Я за свою жизнь разных людей встречал и могу сказать вам с полной ответственностью, что это очень опасный тип. Вы бы его поостереглись!
      — Спасибо за предупреждение. Но если встречу его где-то на узкой дороге… Убегать не стану!
      — Кто-нибудь видел, как освобождали заключенного? — повернулся Сарычев к свидетелям.
      — Я видел, — отозвался все-таки мужчина в пальто.
      — Та-ак, что вы видели?
      — К клетке подошел мужчина с саквояжем. Ну, знаете, какие обычно бывают у сельских врачей. Он и сам был очень похож на доктора, спокойный такой… Достал из саквояжа какие-то инструменты и, поковырявшись немного в замке, открыл его.
      — Как выглядел этот мужчина? Высокий, низкий, крупный, мелкий?..
      — Роста он был такого, — приподнял свидетель руку на уровень лба. — Среднего. Упитанный такой. Пальто на нем было хорошее, из дорогого драпа. А так вида простого, встретишь такого на улице и не обернешься.
      — Узнать смогли бы?
      Заметно поколебавшись, мужчина ответил:
      — Думаю, что да.
      — Вы хотели бы еще что-то добавить?
      — Право, не знаю, стоит ли?
      — Стоит, — уверил Сарычев.
      — Когда чекисты на перрон спустились, то этот арестант, ну, что в поезде ехал…
      — Понимаю.
      — Велел одному из них «Яблочко» танцевать. Сказал, что, если не станцуешь, пристрелю.
      — А тот что?
      — Станцевал… Потом он велел другому плясать, а когда тот не согласился, застрелил его.
      — Вот оно как… Вы нам очень помогли.
      — Знаете, на улицу страшно выйти. Считаю своим долгом.
      «Студент» отирался здесь же — негромко давал наставления круглолицему коротышке в матросском бушлате.
      Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что морячок воспринимал новое начальство, как чужеродный социальный элемент. Держался с достоинством, выставив на обозрение тельник, будто сам отдавал распоряжения. Легкий кивок головы свидетельствовал о том, что он снизошел до «студента». На нижней, слегка оттопыренной губе обозначилась брезгливая морщинка: «Да такими чистоплюями все балтийское дно усыпано!»
      Не так «студенту» следовало бы разговаривать с ними, а пожестче! Вежливое обращение такими типами воспринимается как неуверенность в себе и слабость.
      Придется растолковать. Сарычев движением пальца поманил к себе «студента». Тот охотно повиновался.
      — Тут вот какое дело… Только без обид, Дима, договорились?
      — Разумеется.
      — Какое твое происхождение?
      — Из дворян, — стиснув зубы, выдавил «студент», как будто бы озвучил какую-то гадость.
      — Оно и видно. Ты бы спрятал, что ли, свою студенческую тужурку. Надел бы что-нибудь другое, гимнастерку, например.
      — Для чего?
      — Какой ты непонятливый! Чтобы лишних вопросов не возникало! И забудь ты свое «будьте любезны»! Это тебе не университетский курс. Ты — начальник, а они — подчиненные. Ты меня хорошо понял?
      «Студент» обиженно насупился. Значит, все-таки проняло.
      — А как же товарищ Дзержинский?
      — Что — «товарищ Дзержинский»? — озадаченно спросил Сарычев.
      — Он ведь тоже из дворян.
      — Чудак-человек! — искренне удивился Игнат. — Ты себя с Дзержинским-то не равняй! Ты еще не родился, а он уже в партии состоял. И не в обиду тебе будет сказано, характер-то у него покрепче твоего будет. Тебе приходилось встречаться с товарищем Дзержинским?
      Дмитрий отрицательно покачал головой:
      — Не доводилось.
      — Ну вот видишь… А мне частенько. Он одними глазами уничтожить может!
      — Кажется, я вас понял, товарищ Сарычев.
      — Вот и хорошо. А теперь отпускай всех свидетелей, только не забудь их адреса переписать. Могут еще понадобиться. Да, еще вот что, позови мне этого плясуна.
      — Этот плясун — начальник конвоя.
      — Ах, вот оно как… Ладно, разберемся. Потом нанесем визит начальнику станции и спросим его напрямую: почему не было охраны?
      Через несколько минут Дмитрий появился в сопровождении крепкого молодого мужчины с приятным располагающим лицом.
      — Рубцов, — коротко представился подошедший.
      Фамилия показалась знакомой.
      — Сарычев…
      — Вы мой начальник, товарищ Сарычев. Я ведь тоже из московской Чека.
      — Почему я вас не видел раньше?
      — В Чека я всего лишь месяц, переведен из уголовного розыска. Но все это время, по личному распоряжению товарища Петерса, занимался этапированием заключенных в концентрационные лагеря для принудительных работ.
      — Понятно… Значит, вы начальник конвоя?
      — Да, — потупив взгляд, ответил Рубцов.
      — Как же это так произошло?
      — Сначала остановился поезд… Мы думали, что случились какие-то неполадки. Остановка-то незапланированная. А потом вдруг со всех сторон налетели бандиты. Повыбивали стекла, начали стрелять, ворвались в двери. Мы пытались отстреливаться, но это было бесполезно. Такая пальба поднялась, что голову невозможно было поднять! Все как-то внезапно произошло, — добавил он в свое оправдание.
      Открытый взгляд, располагающее лицо. Все при нем! И вместе с тем здесь было что-то не так, чего-то не увязывалось. Но вот что именно — Сарычев понять не мог.
      Первое впечатление непростое, как будто бы начальник конвоя чего-то недоговаривал.
      — Сколько их было человек?
      — Много! Думаю, что человек тридцать, а то и больше.
      Рассмотрев тельняшку, проглядывающую у ворота через расстегнутую пуговицу, Игнат спросил:
      — Где служили?
      — На Балтике.
      — Вот как. И я там же. На каком судне?
      — Крейсер «Верный».
      Сарычев кивнул:
      — Знаю такой, кажется, там анархисты заправляли.
      — Одна видимость, — отмахнулся морячок. — У нас была своя ячейка, большевистская!
      — Кажется, все они полегли во время Кронштадтского мятежа.
      — Не все, я же вот остался!
      — На крейсере «Верный» командовал Петр Сергеевич Васильев, капитан второго ранга.
      Бывший матрос обиженно надул губы:
      — Вы меня проверяете, что ли? Командиром на нем был капитан первого ранга Эрнест Константинович Губерманн.
      — Ладно, не обижайся, — улыбнувшись, перешел Сарычев на «ты», — работа у меня такая. Что там у тебя за разговор с Кирьяном был?
      — Какой еще у меня может быть разговор с бандитом? — насупился Рубцов.
      — Ну что за народ! — всплеснул руками Сарычев. — Опять за обиду принимает. Ну хорошо, что тебе говорил Кирьян?
      — Наставил в лоб пистолет и говорит, если станцуешь «Яблочко», будешь жить, а нет, так пристрелю. Народу много было, слышали.
      — А ты что?
      — Видите, живой… Станцевал.
      — Говорят, что неплохо станцевал.
      — Беда в том, что по-другому я не умею. Я лучший танцор на флоте был. А вы бы на моем месте не станцевали?
      — Может быть, и станцевал бы…
      — Ну вот видите, — с заметным облегчением вздохнул Рубцов. — Сейчас я бы лежал вот здесь вместе с остальными… Кому от этого польза? А так еще революции послужу!
      — Тоже верно. Так, значит, ты сейчас на Лубянку?